Когда два года назад Фотинья сидела в Web-лаборатории перед экраном компьютера, который светился на фоне звёздного мартовского полуночного неба, и читала стихи своей подруги Андреевой, чтобы написать литературоведческую статью о её стихах, то вдруг поняла про себя, что вот сейчас она может пойти хоть на край света. Это понятие пришло как-то вдруг. И дело не в том, что она никому не нужна (а ведь дома её ждали дети). И дело не в поэтических ангелах, птицах, звёздах в текстах Андреевой (у Фотиньи такого добра в собственных стихотворениях полным-полно). Дело было в крыльях за спиной, которые у Фотиньи выросли как-то незаметно, хотя она из породы брюхоползущих человеческих особей. Но были эти крылья в ночной лаборатории под звёздным небом, были, и всё тут. И если бы не дети, Фотинья могла, даже не заходя домой (а что нужно человеку в дорогу?), вылететь прямо из окна в эту купель человечества. Купель — дно купола. Полёт на дно неба к Богу — её стремление.
Но в эту июньскую белую ночь Фотинья даже не глянула на небо, возвращаясь с Мариной после всенощной из монастыря на ферму, где их ждала трудница Заманская. А не глядела она на небо, потому что думала, как помочь девушке со странным именем Скво, которая не хотела жить. Что нужно человеку, чтобы собраться в дорогу? Время? Вещи? Деньги? Желание? — Нужны крылья. Сильные крылья за спиной. И они были у Марины и Фотиньи. И они уже отрастали у Заманской, только ей этого было не видно. Пока они растут, человеку больно. Острые пики оконечий впиваются иглами в нежную душевную ткань, и у человека кровоточит душа. Вот и у Заманской душа кровоточила, но она, живя в монастыре, никак не хотела идти в церковь.
Марина с Фотиньей уже не впервые приезжали помолиться и потрудиться в маленький монастырь на озере Важе в ста километрах от города. Здесь они познакомились с Заманской, уроженкой Петербурга, которая спасалась в обители от назойливых партнеров по неудавшемуся бизнесу.
***
Помыв после обеденной трапезы посуду, Марина с Фотиньей вышли во двор, где их ждала Заманская с коником Верным, запряжённым в телегу. Тут же подошёл и настоятель, отец Иларион.
— Вот она, проза жизни, — показал отец Иларион на телегу с коником, — это Вам не поэзия.
Андреева усмехнулась: ой, батюшка, а Вы вольнодумец (то есть на воле-то, не под куполом церковным Вы думаете, и это у Вас неплохо получается). Только не проза это и не поэзия, а жизнь.
А для Фотиньи, которая не сводила с отца Илариона внимательных глаз, слова батюшки звучали, как песня. И батюшка благословил её на дорогу, положив в протянутые, сложенные лодочкой ладони, свою мозолистую руку.
Троица поехала к деревенскому колодцу, где, вращая деревянный колодезный барабан, гремя колодезной цепью, она дружно, ведро за ведром наполняла бидоны. Гремела жесть ведра, а на небе было вёдро. А слова прилипали к нёбу. И было хорошо и ясно всё без слов об интеллигенции на отдыхе.
Развезли воду. У женской трапезной курили двое трудников: с Украины кухонный-Александр, который потом стал лавочным-Геннадием и пекарь-Вадим, - они выгрузили два бидона для матушки. И завершался круг. Трое тряслись на телеге по двенадцатикилометровой монастырской дороге, направляясь к трассе СПб — Петрозаводск, чтобы Марину и Фотинью посадить на автобус до города. Заманская понукала Верного, запряжённого в упряжь, но плетущегося еле-еле. Коник был умный. Он знал, что у этой троицы, сидящей за его спиной, есть крылья, но они почему-то не хотят лететь. Коник был умный, но не понимал, почему эти трое уставших ангелов с пепельными нимбами над головой так грустны, и глаза их до такой степени переполнены печалью, что даже чаши небесные то и дело начинали брызгать дождём. За телегой рядом с жеребёнком Рыжиком бежал больной глухонемой восьмилетний мальчуган Артик. Но троица ехала, не останавливаясь. Фотинья сама в начале монастырского тракта ссадила с телеги болящего мальчика, чтобы не увозить его далеко от дома.
— Отдай им «Рондо», — вспомнила вдруг Фотинья обещанное Мариной угощение, лежащее на дне её сумочки. Под «ними» она подразумевала девочек с фермы.
— Да ну вас, — отмахнулась Марина, — даже мне, с моим нехристианским отношением к жизни, тошно на душе. Ничего никому не дам.
— Как! Ты же обещала отдать конфеты девочкам? — Всполохнулась Фотинья, подняв голову от блокнотика с Наташиными стихами, которые та зачем-то доверила ей.
Оказалось, что Марина не расслышала местоимение и подумала (а она всю дорогу не выпускала из головы мысль об Артике), что Фотинья говорит о сладкой пилюле для больного ребёнка.
А Фотинье казалось, что за их спиной на дороге стоит Скво и смотрит своими глубокими умоляющими глазами: «Возьмите меня с собой». Но спутницы знали, что у детей слабые крылья и они ещё не могут лететь далеко, а им троим предстоял путь в вечность.