Пианист

 

Интересная штука память, порой не помнишь, что сегодня ел на завтрак, зато ясно видишь перед собой картины давно минувших дней.
Я хочу рассказать об одном эпизоде из моего детства, из того времени, когда страна, разорванная на куски фашистскими бомбами, замученная в концлагерях, прошедшая через ад, нацистский и свой, всё -таки выжила, всё- таки выстояла.   
 Я  - ребёнок войны, но я не видел её, не прятался в бомбоубежищах, не тушил по ночам зажигалок , не голодал и не уходил в лес к партизанам. Я родился в 47- ом, когда  знамя Победы широко развивалось над страной, когда руины городов начали расчищать руки, выживших в этой страшной войне людей.

Город был наводнён трофеями, мальчишки прятали по падвалам найденное оружие, хвастались друг перед другом ценными находками, ножи и пистолеты, наручные часы и губные гармошки, такого детства не забыть.  Бывали конечно случаи, когда нарывались на мины в заваленных зданиях, погибали, раскапывая в лесу заброшенный блиндаж.
 И всё-таки это было здорово, гонять во дворе мяч, играть в пристенок и ножички - мы радовались, что выжили, что победили, мы верили, что завтра точно будет лучше ,чем вчера.
Много людей возвращались обратно, в те города и деревни, которые вынуждены были покинуть, кто с фронта, кто с эвакуации, кто с мест заключения.
Разные люди, весёлые и хмурые, добрые и злые, везучие и пропащие, здоровые и увечные.  Искали работу, искали родных, страдали и плакали, радовались и любили.

Детские воспоминания мелькают в памяти, как кадры старого кино, какие-то медленно и подробно, какие-то быстро, порой путаясь с чужими рассказами и историями о том времени.

Мне было лет десять, лето в Киеве было жарким, как сейчас помню, бегал домой со двора воды попить, на общей кухне стояло металлическое ведро с привязанной к нему кружкой, холодная вода студила зубы. Соседская девчонка с длинными косами сводила с ума взглядом своих голубых глаз, приходила по ночам в мальчишеских снах.

Ночью было ветренно, оконные рамы хлопали, как крылья гусей на привозе, пара стёкол не ведержала и повылетала.  Отец мой, в то время занимал высокую должность, что к сожалению совсем не оставляло времени на семью, всё время в разъездах, командировках, авралах и планёрках.
Лето прожили без стёкол, ближе к осени мама вспылила. 
    "Детей застудишь, сам не можешь, пришли рабочего!"- кричала она за завтраком.
Мама у меня была тихая, молча переносила она все тяготы семейной жизни, никогда не жаловалась, хоть и знала об отцовских пассиях, закрывала глаза на пьянки и измены, но когда дело касалось детей, она словно львица, бесстрашно бросалась на их защиту.  Отец её хорошо знал. Знал, когда можно, а когда бесполезно, поэтому пообещал к концу недели прислать стекольщика.
Несмотря на отцовскую должность, жили мы скромно, одна комната , правда самая большая, в комунальной квартире с одним туалетом и общей кухней.
Соседи, были люди разные, но отца уважали и побаивались. Ходил он в военной форме, в хромовых скрипучих сапогах и портупее, был немногословен и производил впечатление серьёзного человека на ответсвенном государственном посту.
Вся мебель в нашей комнате, и шкаф и трюмо и кровати, и даже  висевший на стене ковёр были трофейными.
 Я долго пытался вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, у нас появилось старенькое пианино, но так и не смог, то ли его принесли когда я был у бабушки в деревне, то ли когда лежал в больнице с воспалением лёгких, но так или иначе, пианино с непроизносимым именем на крышке, стало частью нашего трофеиного интерьера.
 Родители безуспешно пытались учить нас музыке, как-никак, ведь инструмент - то есть. Ничего из этого не получалось, не было у нас с сестрой музыкальных талантов, мама связала крючком белую салфетку и голое доселе пианино приобрело вид прилежной первоклассницы с кружевным воротничком на коричневом сарафане.
 Наверх была водружена ваза с цветами и музыкальные качества пианино были надолго спрятаны под практичностью полки для книг и лампы с пузатым абажуром.

В пятницу, ближе к полудню в дверь позвонили три раза, это означало, что к нам.  Я побежал открывать. В дверях стоял мужчина, в руках у него был деревянный ящик с инструментами, он пришёл вставлять стёкла в разбитые окна.  На нём была выцведшая безрукавка, надетая на давно потерявшую свой цвет рубашку, был он высоким ,худым, но жилистым. Смотрел в пол, стесняясь чего-то, боком прошёл к голым рамам, молча начал снимать мерку.
- А меня Сашей зовут, а вас?
Чтобы как-то разрядить обстановку, сказал я.
- Меня тоже - буркнул он.
Голос у него был низким, он явно не был настроен на беседу с подростком, сыном какой-то коммунятской шишки.
 Со спины он был похож на журавля, не того,что летает, а того, что у бабушки в деревне возле колодца стоит, с его помощью воду из колодца набирают.
Угрюмый такой, руки длиннющие, метром складным измеряет, да на бумажку записывает, слюнявя карандаш в потрескавшихся губах.
- Воды хотите? -не отставал я.
-Хочу - ответил он и зачем-то стал вытирать ладони о безрукавку.
- Я мигом - обрадовался я и побежал на кухню.
Когда я вернулся, то застал его стоящим перед пианино, глаза его были закрыты, руки согнуты в локтях, длинные пальцы быстро двигались в воздухе.
- Вот вода - не понимая, что происходит, прошептал я.
Он вздрогнул, открыл глаза, взял стакан, залпом выпил.
- Можно? - он кивнул в сторону пианино.
-Что можно? - не понял я, для меня оно было не более, чем подставка.
-Сыграть можно? - голос у него изменился, словно другой человек передо мной.
-Играйте, коль умеете, у нас оно давно без надобности стоит.
Он пододвинул стул, вытянул руки, сцепил пальцы, хрустнул ими.  Открыл крышку, провёл пальцем по клавишам...И заиграл.
Мне в голову не приходило, что этот старый ящик может издавать такие звуки! Его пальцы летали по клавишам, ноги нажимали на педали, он дергался всем телом, кланялся клавишам, как невидимому богу. 
Он закончил играть, опустил длинные руки, как птица складывает крылья, резко встал и схватил свой ящик с инструментом... В глазах его стояли слёзы, он смахнул их рукавом рубашки и поспешил к дверям, потом резко остановился и сказал:
- Спасибо. Я завтра  зайду, надо стёкла отрезать.
Голос его стал звонче, казалось ,что клетка открылась и журавль вновь взмыл в небо, в простор, в свободу.

На следующий день мама послала меня в магазин, где я простоял в очереди три часа, когда я вернулся, то стёкла уже стояли на своих местах, мама пекла пирог, а сестра учила наизусть Маяковского.

Жизнь так распорядилась, что я оказался далёк от музицирования, но когда я слышу, как играет на пианино профессионал,то невольно вспоминаю пианиста-стекольщика  и на мои глаза наворачиваются слёзы, то ли от горечи, то ли от радости за прожитую долгую жизнь.