Туманный город -- это такое темное, приземленное место. Здесь вам не скажут "здравствуйте, о добрый господин!" и уж точно не помахают рукой. Здесь вы не найдете ни одного парка, где бы стояли фонари, освещающие дорогу, кусты, вырезанные в форме сердечек, влюбленных пар. Достопримечательности? У нас оно есть, вы уж не сомневайтесь. Кладбище, спрятанное за лесом на окрайне города, такое же болезненно увядшее, старое, готовое вот вот провалиться сквозь землю, как цветок, который вы уже месяцы не поливаете -- боль и страдание в этом месте идут нога в ногу, рука об руку, и никому еще не удалось это изменить. В нашем любимом городке есть несколько улиц, о которых вы должны знать, прежде чем мы окунемся в мистический мир без конца не заканчивающихся туннелей, канализаций, водосточных каналов! Это место -- как пить дать, ваш летний курортный домик, только без гостей и шалостей.
Улица Сезам -- здесь родился я, Мартин, неудавшийся писатель, возможно удавшийся критик. Некогда на этой улице я жил, со своей любящей, но не заботливой семьей. Странно, ведь слово любящий должно стоять подле слова заботящийся, но семья верила, что заботиться о себе мы должны сами. Так оно и было, так оно и будет -- кто о нас позаботиться, когда мы будем на смертном одре? Кто, как не мы, не спасет нас от суицидальных мыслей, в момент, когда весь мир отвернется от нас? Бред шизофреника? Да, возможно, но в таком месте, где живу я, это устроялось давным давно. Здесь же я впервые увидел труп -- обоженное тело... бедная, бедная девочка. Потом по газетам говорили, что ей было всего восемь -- маньяк изнасиловал её, сначала своим половым органом, потом всем тем, что попадалось под руку, а после облил её, еще живую, продрогшую от холода, и бьющуюся в конвульсиях от страха, бензином и бросил спичку. Как улику, он оставил пачку "Лаки страйк" -- сигареты, которые я после этого случая стал так ненавидеть, что в старших классах закурил, а после мне снились страшные, до боли противные сновидения. И здесь же я впервые поцеловался, и поцелуй мне казался таким же сладким, как духи матери -- и плевать, что здесь произошло убийство.
Улица Кардбланго -- рабочий район, вечно дымящиеся трубы, ворчливые люди, магазины, в которые пускают только трудяг -- бедных мужчин и женщин, которым приходится отрабатывать по двадцать пять часов смену, возвращаться домой с кислой миной, орать на своих домашних, а потом бросаться в постель, уткнувшись носом в подушку. Люди здесь простые, но когда ты идешь по прямой улице, от ларька с продовольственными продуктами тетушки Серафины, до завода изготовления гробов, тебя пробирают мурашки, которых доселе ты не испытывал. Люди здесь словно призраки -- их полно. Они тебя окружают везде. Они коснутся своей ладонью твоей -- случайно, как бы невзначай, а ты и не почувствуешь: это место отдает смертью, загробным миром, и каждая часть твоего тела говорит тебе "Беги!" а ты стоишь, словно вкопанный -- настолько ты повержен и замкнут. Место, которое питается смертью, депрессией, место, которое окажется последним пристанищем твоего здравого и еще покалеченного рассудка.
Тихий Дон -- Если вы отчаянно влюблены, это место прекрасно подойдет вам, но лучше здесь не появляться после пяти вечера -- проститутки, как собаки, унюхают ваше приблиение, и голодные от наживы, окружат вас одним большим кольцом. Вот, справа от тебя, стоит сморщенная, убитая горем проститутка. Совсем недавно её бросил муж-каменщик, и ей приходится несладко. Она принесла домой меньше денег, чем должна была, и он прогнал её. "Ты, сука, -- кричал он, -- я приношу домой больше, работаю больше, а ты что? За мой счет хочешь ить?" Жизнь ее, впрочем, не была сладкой и до свадьбы. Жила она в сарае, где её насиловали фермеры, затем она убила свою мать, проиграла сестру в карты, а сарай подожгла. Скитаясь по улицам Кардбланго, она нашла себе муженька -- 45-и летнего каменщика Дэниса, у которого в паху завелась семья мандавошек -- мужик так страдал, что готов был себе отрезать единственное, что еще делало его мужчиной, но тут ему попалась дорогуша Мария и спасла его. И таких тут полно, просто эта история на фоне остальных, показалась мне весьма интересной.
И последняя улица, не менее важная. О ней не пишут в брошюрах о Туманном Городе -- и картиночки, иллюстрации, которыми можно было бы дополнить историю города, обычно вырезают.
Улица Увядших Роз -- самая красивая улица в городе. Она находится на отдельном островке, близ порта "Подлый моряк", который и соединяет наш городок с этим необычным островом, который является своего рода улицей. Говорят, те, у кого еще есть надежда на светлые дни Туманного, что здесь обитают удивительные существа, способные подарить надежду и любовь тому, кто не побоится посмотреть им в глаза. В их глубокие, полные печали глаза. Эльфы, как их называют люди, могут обитать здесь уже вот тысячу лет -- поскольку их ненавидят, и читают о них сказки детям, мол, эти эльфы тебя съедят, как только ты приблизишься к ним, они вынуждены прятаться. Но только луч настоящей, искренней любви, идущей против норм и запретов общества, может их вызволить на свет.
-- Милый, ты же знаешь, что сегодня рождество, -- уставшим голосом говорила мать, обратившись к отцу, -- ты можешь посидеть дома, со мной, с Мартином, с Алексие...
-- Хватит! -- громким басовитым голосом крикнул отец, ударив своей тяжелой, сильной ладонью по столу. Еще не остывший бульон попал Мартину на лицо, и он обжег себе лицо. Мать закрыла лицо руками, на ее уставших, добродушных глазах выразился страх и холод.
Отец немного помедлил с дальнейшими действиями, вернул ложку в суп, подтянул штаны и ушел в направлении выхода.
-- Мама, почему ему всегда надо быть таким? Сегодня праздник, а значит он может провести время с семьей.
-- Да, милый, я понимаю... -- только ответила мать. Она прикусила свой палец, и на миг замкнувшись в своих мыслях, отправилась в спальню.
Мартин не стал доедать то, что называлось бульоном. Его родители -- Мать и Отец, выходцы среднего класса, особого наследия их рода за ними не наблюдалось -- обычный моряк в отставке, обычная домохозяйка. Когда Отцу исполнилось семнадцать, он устроился на ткацкую фабрику на улице Кардбланго, пятнадцать лет за спиной, а там и пост бригадира. Станет ли он директором? Смогу ли я там работать вместе с ним, и учиться у него этому ремеслу? Время камень точит. А мать, ну мать никогда не работала, наверно, ни минуты в жизни. Сначала родилась Алексия, моя сестра -- она на пять лет меня старше. Ей двадцать один. Роды проходили тяжело, и казалось, что девочка умрет -- но она унаследовала хватку отца, и смогла прожить больше чем один день, неделю, месяц... Шли года, а она росла, становилась красивее, но ее затуманенный рассудок давал о себе знать -- вечно в закрытой комнате, отсутствие доверие ко всем, а дневник, в котором она пишет о себе, об окружающих, наверно трещит по швам -- уж не знаю как давно она там сидит, но дневник заменил ей отца, мать, друзей... Интересно, что можно такого писать за дверью?
Мартин подошел к окну на кухне -- их дом, что на улице Сезам, пролегал через шоссе -- здесь всегда ездили машины. Мелкие, габаритные, фуры, даже велосипеды. А комната Мартина была напротив комнаты сестры - на первом этаже недалеко от кухни. Пусть Отец получал и неплохую зарплату по тем меркам, но купить хороший дом было никак. Вот вот и крышу снесет вмиг, гнилые дощечки на вверху уже пригласили в гости обитателей углов и щелей: крысы. Но я их не боюсь. Как не боюсь никого в этой жизни. А может стоило? Кроме того, Мартин видел не только шоссе, с его постоянным потоком машин, и немного вдалеке, островок, освещенный звездами и луною. Как-то раз он решил узнать у матери, что ж это за остров?
Они опять сидели за столом -- это была своего рода традиция. Никто не говорил вне кухни о важном, наболевшем, интересном... как на кухне. Здесь же мы обсуждали семейные дела, рабочие, уличные, любовные. Все тут - в нашем святилище правды, истины, слухов и домыслов, обрядов и посвещений. Летними днями - на подоконнике стоял радиоприемник "Grundig" с длинной, но слегка погнутой антенной. Радиоприемник получил отец в качестве премии - он сильно сердился, что вместо денег ему дали чушь, но потом свыкся: мать решила, что музыка отгоняет негативную часть атмосферы, заменяя ее на положительную. Ну, а осенью, весной, зимой... мрак сгущался над кухней, как бардовое облако над землей -- как высокими нотами пианист завершал свое выступление, так дерзко и неприступно обрывая радость всех присутствующих, так и туман обрывал все веселье, радость и улыбки на лицах людей.
Отец рассказывал свою историю со смены. Никому нельзя было говорить! Только попробуйте, и останетесь без зубов - это малое, чем он угрожал, но мы, по крайней мере я, его не боялся!
Он читал газету, мельком высовывая голову, чтобы посмотреть то на мать, готовящую у плиты ужин, то на меня, играющего с ложкой в супе.
-- Сколько раз тебе говорить, чтоб ты не играл с едой, а ел? Я повторять не буду! -- злобно ворчал отец.
-- Милый, ну хватит. Ребенок может кушать не хочет, -- вставала на мою защиту мать, все равно понимая что в этом-то и смысла нет, но ее упорство я всегда ценил.
-- Тогда пусть идет на вверх и не ест весь оставшийся вечер!
Тихое молчание, продлившееся в несколько мимолетных мгновений, после слов отца, прервались. Он вдруг ожил! Над его головой словно пролетели птицы, зажглась лампочка, упало ему на макушку яблоко -- идея, грандиозная, высокая, великая... озарила его безмозглую голову, такую же большую, как и его мышцы на руках.
-- Сегодня на работе один из парней чуть не умер, сказал отец. Он должен был отправить на линию готовые пачки с материалами, как вдруг его камбинезон зацепился за ленту и его потянуло вперед! -- и тут отец, неожиданно для нас, засмеялся. Мы не знали причину смеха, искренность её и подлинность, но знали одно: отец улыбался.
- Ох, папочка, это так печально, с ним все в порядке? -- спросила мать, не отрываясь от готовки.
- Мхм. Все хорошо. Но его отправили домой и лишили премии.
Спросить о том островке так и не удалось, но я не терял надежд. Спрошу или так узнаю - какая разница? Все это не имело значения, пока я был ребенком, которому могут запретить то, указать на сё -- мир казался замкнутым кругом, рыболовной сетью, в которую я попался по глупости, как морские обитатели -- я копышался, мне не хватало воздуха, и еще немного - я умру. А потом из моего тела уберут внутренности и зажарят. Мерзкое чувство, но от него никудаться не деться.
Боль в висках затуманивала его сознание -- воспоминания, как клочки бумаги, попавшие на костер -- горели, забирая с собой то светлое, приятное и хорошее, что могло от них остаться.
Мартин расчесал себе глаза, те покраснели и начали сильно зудеть. Он не понимал, что или кто, нажал на выключатель в его черепной коробке -- воспоминания повисли над пропастью и вот вот готовы были туда ринуться, только бы снова не переживать ту жизнь, которая называлась детством.
Он отложил ручку с писаниной в сторону -- на сегодня хватит, пожалуй. Мартин Закрыв окно, и задвинув его шторами -- льет сегодня как из ведра, сильный зимний ветер кусает за плоть людей, а бедные птицы бьются всем телом об окна горожан -- им так необходимо это тепло, что ради него они готовы переломать себе кости - уж лучше так.
Он пошел в свою комнатушку, разделся, лег на кровать и погасил свет. Дверь была закрыта не полностью, было видно свечение от лампы на кухне -- вот вот, и к нему на чаепитие нагрянут призраки. С одним он обсудит дела в загробном мире, а у другого спросит, кто судил его на вверху и отправил в долгое плаванье по реке горьких слез.