Скамейки подвесные, деревянные, резные, пластиковые, чугунные: их очень много во дворе нашей больницы. За двадцать лет работы, я сумела запомнить каждую. Словно в зале суда они всегда заняты присяжными – родными пациентов, сидя на них, они будто выносят нам приговор, едва нам стоит сравняться с ними. Но прежде они зададут вопрос: что мы готовы сделать для спасения их отца, сына, матери, сестры? Они потребуют от нас доказательств, что мы сделали всё возможное для спасения их родных. А мы, словно не желая признавать своей вины, проходим мимо, потупляя виновато взгляд в землю. Но разве мы можем предвидеть исход операции? Мы ведь только пытаемся обмануть смерть, а она порой бывает очень сильна. Такая вот очередная встреча с родственниками для нас самая сложная задача, с ней бывает не справляются даже самые матёрые врачи нашей хирургии. Они всё так же, как и много лет назад, пробегают мимо этих несчастных заплаканных людей, опуская взгляд, изображают, что разговаривают по телефону, или молча приветствуют коротким кивком головы, или просто, не поднимая глаз, стараются пройти мимо как можно быстрее, чтобы скрыться в стенах больницы. Да, они все тоже боятся заглянуть им в глаза, чтобы снова не увидеть там сплетение боли и надежды.
В самом начале своей карьеры я тоже проносилась мимо них, прячась под маской спешки и занятости. Мне было страшно ощутить их страдания, которые могли бы вывести меня из равновесия. Только спустя время я поняла, что разговор с врачом, приносит людям облегчение, у них появляется вера: ведь теперь я несу ответственность за их болезнь. Поэтому я стала останавливаться возле каждого вопрошающего посетителя больницы, поймав на себе его взгляд. Я поняла, что, когда скальпель уже бесполезен, утешить их смогут только слова врача.
Я – кардиохирург и по совместительству заведущая отделением сердечно-сосудистой хирургии. Когда я только пришла в профессию, в отделении, где на то время работали в основном мужчины, меня всерьёз никто не воспринял, а за мою склонность к полноте за глаза прозвали морской свинкой. Никто не верил, что я задержусь у них надолго. Но морская свинка, не проведя ни единой летальной операции, оказалась настоящим морским львом, чем и заслужила всеобщее уважение, а спустя годы и кресло главврача отделения кардиохирургии.
Сегодня был очередной вторник, операционный день, чинили сердца другие хирурги, так как это был первый день моего официального отпуска. Но я была на рабочем месте. Все мои ранние отпуски проходили как по одному сценарию: я не могла полностью распоряжаться своей жизнью, не имела права больше чем на день уехать из города, так как меня в любое время могли вызвать на экстренную операцию. Жена с таким графиком, не смогла бы удержать ни одного нормального мужчину. И среди коллег, кто хоть немножко разделял мою профессию, тоже не нашлось, кто захотел бы скрасить те редкие часы одиночества. Поэтому кошка – моя единственная семья, а моим домом стала больница.
- Маргарита Семёновна! – Взволновано обратилась ко мне медсестра, ворвавшись без стука в мой кабинет. – Как хорошо, что вы здесь! Я вопросительно посмотрела на неё.
-У нас ЧП… Савицкий… наш новый хирург… у него сегодня первая операция… он задел пилой правый желудочек…
Спустя несколько минут я уже стояла над операционным столом. Дела действительно обстояли очень плохо. Кровь лилась из грудины пациента рекой. Она была везде: на халате хирурга, его руках, бахилах, вокруг стола. Медлить было нельзя. Я рефлекторно взяла фибрилятор и на минуту остановила сердце, понимая, что иначе мы рискуем потерять пациента. Биение сердца сменилось на дрожь. В операционной наступила абсолютная тишина. Казалось, в ней больше не существовало ничего и никого кроме этого сердца, которое без моей помощи больше никогда не сможет жить и любить.
Мои пальцы предательски дрожали: тремор мучил меня уже целый месяц, отчего я боялась, что вскоре больше не смогу оперировать. Но сегодня я не могла быть такой же как они – слабой и беззащитной: ведь в отделении не было других хирургов, и моей прямой обязанностью было спасти пациента. Собравшись, я старалась как можно медленнее накладывать шов: только так руки дрожали менее ощутимо; необходимо было захватить все края пореза, чтобы впоследствии лёгкие не переполнились кровью, а затем не наступил отёк и неминуемая смерть. Стрелка часов показывала три минуты с того момента как я закончила накладывать шов. Я снова попыталась запустить сердце. Но оно, словно забыв о своем предназначении, начало упёрто отказываться вернуться к жизни.
Лично я не была знакома с этим пациентом: оперировать его должен был наш новый хирург. Мне было лишь известно, что он бездомный, его никто не проведывал в больнице, ему было около семидесяти, с впалыми щеками и густой седой бородой. Также он ничего не помнил о себе, поэтому мы его зарегистрировали под кодовым названием «Дед Мороз». Его привез к нам полицейский патруль, нашедший в прединфарктном состоянии беднягу под церковью.
Долгие годы я выступала инициатором, чтобы наша больница принимала какую-то часть неимущих людей, и мы могли бы делать им дорогостоящие операции бесплатно. Врач не выбирает кого лечить, он спасает всех, кого может. И в этом году меня, наконец-то, услышали власть имущие: этот седобородый мужчина стал первым нашим благотворительным пациентом.
Разряд, ещё один, ещё… Мне было хорошо известно, что к пятой минуте начнёт погибать его мозг, и тогда нам не удастся его спасти. Вдруг я заметила на его запястье татуировку с летящей ласточкой. Где-то я уже видела её – вот только где? Я снова дала разряд: сердце всё также упрямо молчало. Наступила решающая пятая минута – и тут я вспомнила, где же видела эту ласточку…
Мне было пятнадцать. Я была сиротой и жила в детском доме. Однажды к нам пришёл Дед Мороз. Я была уже большая, чтобы верить в него, но всё же дождавшись, когда все самые маленькие дети расскажут ему о своих желаниях, несмело подошла к нему. Он спросил, о чём же я мечтаю, я сказала, что хочу стать хирургом и спасать людей. Он выслушал меня и пообещал, что моё желание обязательно сбудется. Через год, когда я закончила школу, ко мне подошла завуч и сказала, что я должна начать готовиться к поступлению в лучший медицинский вуз страны. Оказалось, что тем добрым Дедушкой Морозом был щедрый филантроп миллионер. Не назвав своего имени, он лишь сознался, что ездит в преддверии Нового года по детским домам исполняя мечты сирот. Он жертвовал большие суммы денег инкогнито, поэтому мы так и не узнали, кем же он всё-таки был. Единственное, что мне удалось запомнить, так это маленькую татуировку ласточки на запястье его руки.
Я стояла над человеком, который когда-то подарил мне шанс стать той, кем я сейчас являюсь. А ведь многие из детского дома, в котором я выросла пошли по менее удачному пути только из-за того, что не получили достойного образования. Желание во что бы то ни стало спасти этого доброго человека завладело моим рассудком, я неистово принялась реанимировать его последним из возможных способов.
Пятая минута. Бережно взяв в руку его сердце, я принялась сжимать его до тех пор, пока оно наконец-то не забилось.
Шестая минута. Все присутствующие молчали. Но я-то знала, о чём они думают: не погиб ли его мозг? Ответа на этот вопрос у меня тоже не было. Зрачки больного расширены, и спустя мгновение вдруг наконец начали сужаться. Но пациент всё никак не приходил в себя.
В тот день я провела весь день в реанимации. Ближе к полуночи он проснулся. Спустя неделю его состояние окончательно стабилизировалось. В конце дежурства, я несмело вошла в его палату и присела на стул, стоящий рядом с кроватью. Я принялась разглядывать его лицо: он медленно открыл глаза и вопросительно посмотрел на меня. Я спросила, как он себя чувствует, на что он ответил, что будто заново родился, поблагодарил меня за подаренную жизнь, но потом добавил, что ему незачем жить, ведь он не знает, кто он, и не помнит даже своего имени. Мне вдруг стало жутко больно за него. Мы молча смотрели друг другу в глаза. Потом я решилась рассказать ему о том, кто я такая, и как благодаря ему я стала врачом. Он внимательно выслушал меня, закрыл глаза, словно пытаясь что-то вспомнить: скрытые веками, они двигались будто листая эпизоды из жизни. Я молча сидела, наблюдая за ним: с его закрытых глаз текли слезы.
- Да, я помню ту пухленькую девочку. Она сравнивала сердце с птицей. Говорила, что у каждого в груди живёт птица, что это – наша душа… а ещё – она пыталась спасти котёнка: его сбила машина, он лежал на асфальте, а его тельце билось в конвульсии… Она подбежала к нему и увидела, что его грудина рассечена, а там бьётся ещё живое сердце… сердце, которое уже нельзя спасти. Но она очень хотела это сделать.
Не выдержав нахлынувших на меня воспоминаний, я расплакалась. Работа хирургом со временем лишила меня возможности воспринимать мир сентиментально, но сейчас я будто вернулась в тело той чувственной и романтичной девочки.
Он нежно накрыл мою руку своей шершавой холодной ладонью и тепло улыбнулся.
- Был канун Нового года. Я возвращался из очередного детского дома. Находился он в отдалённом посёлке… Я тогда хотел быть по-настоящему ближе к народу, поэтому передвигался не на своём мерседесе, а на общественном транспорте и без охраны. Назад я возвращался лесопосадками… Они избили меня, забрав всё, даже паспорт… Очнувшись я уже ничего о себе не помнил. С тех пор и живу на улице…
- Почему вас никто не искал?
- Я тоже сирота. Вырос в детском доме. Надо мной сильно издевались, поэтому я поклялся, что любой ценой разбогатею, и больше никогда не переступлю его порога. И моя мечта осуществилась. Только с годами я смог простить всех своих обидчиков: они не виноваты, что воспитаны волчьей стаей, вот и не смогли стать людьми.
После этих слов он замолчал, с грустью отвёл взгляд в сторону окна: ветер терзал обнажённые кроны деревьев.
- Вы изменили так много детских судеб, спасибо вам. – Вытирая слёзы, сказала я.
Он ничего мне не ответил, лишь застенчиво улыбнулся и закрыл глаза. Я решила оставить его наедине со своими воспоминаниями: тихо поднялась со стула и покинула палату. Вернувшись в свой кабинет, я долго сидела и смотрела в окно, за ним сыпал невообразимо пушистый снег. «Завтра Рождество», - пронеслось в моей голове. Я накинула на плечи пальто и вышла из ординаторской, оставив на время свой руководящий пост, чтобы совершить одно очень важное дело.
Сегодня выпало так много снега, отчего скамейки едва виднелись из-под сугробов. Родственники больных, сгрудившись на крыльце больницы, ждали, когда начнутся часы посещения. Я шла уверенно. Впервые я не боялась чувствовать их боль и страдания. Я пригласила их в больничную столовую на рождественский завтрак. Их заплаканные и грустные лица, передавали удивление и одновременно благодарность. Они покорно побрели за мной.
В столовой уже было всё накрыто. Часть угощений потом было разнесено ими по палатам с больными. В уютной атмосфере, объединённые общей бедой, люди рассказывали друг-другу о том, какими удивительными личностями являются их родные и близкие, на мгновение все забыли о том, что все они находятся на грани жизни и смерти, возможно, для кого-то из них это Рождество станет последним, и всё же они улыбались, смеялись, плакали, и, казалось, что все они вскоре непременно станут близкими друзьями на долгие годы. Выслушав несколько историй из жизни пациентов, я попрощалась, и направилась на первую в тот день операцию.
Снова я держала в своих пока ещё поддающихся контролю руках чьё-то горячее сердце. Оно подобно мёртвой птичке, было молчаливо и безжизненно, а спустя мгновение вдруг забилось, желая вырваться из плена своей болезни. Удовлетворённо улыбнувшись, я разжала свои ладони позволяя ему выпорхнуть в это волшебное Рождественское утро. Очередная операция была успешно закончена, били церковные колокола, солнечные лучи прорывались сквозь морозные узоры на окнах.
Конец