В ординаторской дожидалась Ласточка. При виде Дэннера она вскинула голову, ловя его взгляд.
— Новая угроза, — ответил Дэннер на невысказанный вопрос, устраиваясь рядом и обнимая её за плечи. — Как ты?
Она вздохнула.
— Эллисон совсем расклеилась. Нельзя ей было такое говорить! Да и потом... Вот, ты видишь, что она человек. Я вижу, что она человек. Разве столь уж важно, как она появилась на свет? Она же дышит, ходит, говорит, мыслит. И кровь у неё красная. Понимаешь?
— Понимаю. — Владимир поглядел на мирно спящую Эллисон. Из-под клетчатого пледа торчал один только покрасневший от рыданий носик, да тугие завитки каштановых волос. И было странно и неприятно осознавать, что всё это давным-давно сгорело в печи крематория, ведь вот же человек — здесь, во плоти. — А Самуил? А Мизери? И...
— Артур, да. — Октябрина неуютно передёрнула плечами. — Настоящий до отвращения.
Владимир прижал её крепче. Такой кошмар ей довелось пережить — как утешить?.. Как вернуть прежнюю Ласточку — сильную, чистую, светлую?.. Несломленную?.. Он не знал.
Октябрина, повернувшись, уткнулась ему в плечо.
— Знаешь, что?.. — Она машинально смахнула слёзы рукавом и улыбнулась Владимиру. — Я пойду, проведаю Розмари. Со вчера к ней не заходила, как она там...
— Сядь, — велел Дэннер, и Ласточка от неожиданности плюхнулась обратно на диван.
— Чего?
— Того, — передразнил Владимир. — Всю жизнь о других думаешь, а о себе — никогда. Только и слышно от тебя — к этому пойду, к этому зайду. Ты и в машину влезла не затем, чтобы мне помочь. Ты рассчитывала вытащить из фашистского логова их жертв. Я прав?.. Да знаю, что прав. — Он махнул рукой. — Ты и мужа своего столько времени терпела потому, что тебе его жалко было.
Октябрина вспыхнула.
— Дэннер, он не плохой! Просто у него...
— ...психика искорёжена, да. Слышал уже. А как же он, бедненький, без тебя-то, пропадёт ведь. Кто ж его возьмёт, кроме тебя-то, верной и любящей жены. Или лучше сказать — тихо ненавидящей?
— Он не виноват!.. — Октябрина задохнулась и отпрянула, сверкая глазами. — Ему самому от этого нелегко!
— Значит, ему нужен психиатр! — рявкнул Владимир. — Позволяя над собой издеваться, ты лишь усугубляешь его болезнь!
— Я бы нашла способ... просто...
— Просто он умер. А теперь он волшебным образом воскрес — и всё по новой?
— Нет, не по новой, — очень тихо проговорила Октябрина, глядя вниз. Владимир буквально физически ощущал исходящие от неё волны боли, отчаяния и тяжёлой, беспросветной усталости. — Он Фрейю напугал... я к нему больше не вернусь. Фрейя этого не хочет.
— Здрасьте, ёлка, — обречённо произнёс Дэннер. — Вот, и я о том же. Ты никогда о себе не думаешь. Никогда.
Ласточка вскочила и отошла к окну, отвернувшись.
— А чего обо мне думать, — с болезненной неспешностью обречённого отозвалась Октябрина. Негромкий голос сочился невыносимой горечью. Владимир примолк — столько в этом голосе было тоски, столько боли, что даже у него, человека, к боли с малых лет привычного, заледенело в груди, а дыхание перехватило. — Кому я нужна. — Не вопрос — констатация. Дэннер бы поднялся, но накатившая вдруг слабость ему не позволила.
— А как же я? — только и выговорил Владимир. — Как же я, Ласточка? Я же люблю тебя, всем сердцем люблю... как же дети? И Сэд? Неужели мы все для тебя совсем ничего не значим?
— Ну, отчего же, значите. — Она не обернулась. Только пальцы стиснули складки халата на боку, так, что ногти посинели. — Да только ведь будет, как всегда. Это ты сейчас так говоришь. А потом я снова окажусь на последнем месте.
— Ты не можешь оказаться на последнем месте! У меня ты на одном месте — единственном и главном.
— И что? Мы сколько знакомы? Месяц-то есть?
— А вот и есть.
— Ты меня не знаешь.
— Я знаю достаточно, — отрезал Дэннер. — А чего не знаю — не беда, тем интереснее.
Ласточка глубоко вдохнула, запрокинула голову и, наконец, обернулась.
— Мне пора к Розмари.
Дэннер поднялся и подошёл к ней.
— Нет, не пора. — Он серьёзно поглядел ей в глаза. — Скажи: хоть кто-нибудь замечает твои старания?.. Хотя бы один человек во всей этой огромной клинике, хотя бы один раз, поинтересовался, как ТЫ себя чувствуешь? Кто-нибудь хотя бы раз спросил у тебя, не нужна ли тебе поддержка?
Октябрина неуютно завозилась. А в самом деле, мелькнула скользкой змейкой шальная, опасная мысль. Пожалуй, кроме Тадеуша никто о ней и не думал ни разу. И даже вырвав её из рук садиста и насильника, когда она была на грани суицида, ей не сказали ничего о её чувствах, не проявили эмпатию, а с порога начали "смотри, там у твоей подруги что-то настроение хреновое, может, проверим, а".
— Ну? — настойчиво повторил Владимир. — Хотя бы один человек. Хоть одного назови — и я тотчас же отстану.
— Один есть, — упрямо огрызнулась Ласточка, скрестив руки на груди.
— И кто же?
— Ты.
— Я не в счёт.
— А что насчёт тебя? — перешла в наступление Октябрина. — Твой альтруизм, прям, кто-то оценил, в отличие от меня, дурочки? Спасибо, может, сказали? — Она, рассердившись, оттолкнула его руку. — Да сдохнешь — никто и не заметит! Только подойдут, чтобы труп пинать — мол, вставай, лентяй ты эгоистичный, нам опять помощь нужна. Так что, давай, не будем. Мы такие, какие мы есть, и баста. Такие уж уродились, ничего не попишешь.
— Хомо Советикус, — фыркнул Владимир. — Знаешь, в честь кого меня назвали?
— Нетрудно догадаться. — Октябрина вздохнула. — Ты, знаешь, что... давай-ка свернём дискуссию, она смысла не имеет. Но спасибо тебе за участие. — И она, приподнявшись на носочки, быстро поцеловала Дэннера в щёку. — Не расстраивайся, ладно? Я всё-таки пойду к Розмари.
Дэннер обречённо махнул рукой и принялся заваривать себе кофе.