В полдень Симон и еле живой Коломбо шагнули с катера на пристань заштатного городка, затерянного где-то в бескрайних лесах. За всю пятичасовую дорогу Вир лишь спросил:
– Что с Оласом?
Эрт сухо обронил:
– Он дополнительно подписался о неразглашении и отправлен туда, откуда приехал. Мы работаем быстро…
Приезжих встретила прохладная погода, словно на дворе не начало сентября, а ноябрь. Накрапывал дождь.
Ждал гостей на берегу и подпоручик Ретос, крепыш крестьянской, а отнюдь не фрументарской наружности. Вдали от начальства трудно заслужить высокие звания. В провинции тянут лямку не за звания, а за жалованье. Вот и Ретос, состарившись, ходил в подпоручиках.
Коломбо сразу заметил сходство между ним и Симоном не только в отсутствии движения по служебной лестнице; было еще нечто более существенное. Разница пролегала в возрасте: если Симону исполнилось сорок пять, то Ретосу набежало под шестьдесят…
Когда Вир усаживался в люльку мотоцикла, превозмогая болезнь, пошутил:
– Симон, будь Ретос мон-геном, тебя сделали бы его двойником. Трудно поручиться за фантазию шефа, но при выборе имени – вариантов не больше двух: Ритус и Рейтуз.
Эрт посмотрел на болезного, неожиданно простил ему ехидство и сказал:
– В таком случае, я съел бы Ретоса и прекратил существование любых вариантов, заняв место мон-гена. Держи язык за зубами.
Подпоручик ничего не понял из всего услышанного. Насторожило лишь то, что прозвучало его имя. Но зачем? Ох, уж эти столичные карьеристы! Знают только одно: глупые, скучные разговоры о должностях…
Ретос, два раза пнув ногой стартер, завел мотор, развернул мотоцикл, и все трое по разбитой дороге помчались прочь.
Они окольным путем обогнули городок и выскочили из-за густых кустов и деревьев опять к воде – на берег довольно большого озера, посреди которого вдали темнел островок.
– Вот и наша здравница, – пояснил Ретос, заглушив мотоцикл.
К небольшому мостку, сколоченному из грубых почерневших досок, была привязана старая, но еще крепкая плоскодонка. Она слегка покачивалась от ветра и показалась Виру символом его неудачной жизни. Ретос переложил из мотоцикла пару пакетов и пригласил в лодку.
Симон по дороге на остров сунул в воду руку и удивился:
– Почему вода такая холодная?
– Озеро глубокое – ключей бьет много. Чистейшая водица. Пьем ее. И не стынет зимой. В худшем случае, возьмется тонким ледком – и баста. Тоже хорошо. Утки круглый год плавают: полыньи присутствуют.
– Красивое место, – похвалил Эрт. – Жаль, что от реки отдельное.
– Из реки попасть можно, но это лишний час хода даже на катере. Зачем нам? Тем более человеку плохо.
– Тебе хорошую моторную лодку бы сюда…
– На кой ляд! Только рыбу пугать. И плоскодонки хватает. Эвон, домик на острове поставили, а посещаем редко.
– Тогда для чего строили?
– Задание было. Проходил по документам для явок. Ну, так и есть: временами начальство является поудить рыбу. Иной раз с бабами… Только уговор: я вам ничего не говорил.
Дом оказался традиционно провинциальным: в три окна, но еще не ветхий, не чета соседнему городку. На одной половине острова кто-то разбил огород, на другой половине – сад, уже начинавший дичать, но с обильным постепенно созревавшим урожаем. Под навесом лежали дрова, успевшие слегка посереть (заливало водой?). Кое-где наросла высокая трава. Возле входа в дом обосновалась роскошная береза, раздвоенная у самой земли, с пустым скворечником на одном из стволов.
– Местные не озоруют? – спросил Симон. – Любому же по силам сюда добраться.
– Нет. Им запрещено подходить к озеру, – ответил Ретос, срывая на огороде кое-что для стола. – Напуганы.
– Хорошо работаете! – похвалил Эрт.
– За то и держат.
Вир с самого утра ничего не ел. Он упал на кровать и лежал в забытьи. Хотелось исключительно покоя. В углу комнаты стоял чемодан с личными вещами. Рядом валялась пара сумок. Когда и как они оказались здесь? Нук, видимо, приказал их отправить ночью. Других вариантов нет.
За несколько часов жизнь Коломбо повернула прямо в противоположную сторону. Суета штабной службы сменилась желанной тишиной на острове. В известной мере Эпикур прав: счастье – не гастрономические наслаждения или удовольствия на брачном ложе, а ровная безмятежная жизнь, когда душа спокойна, нет телесных страданий, но есть реальная возможность для созерцательных размышлений. Атараксия*…
Болезнь досаждала. Надо поскорей бы избавиться от нее, но как?
Ретос накрыл стол и пригласил гостей:
– Прошу. Не Бог весть что, да что есть – тому и рады.
Он разломил деревянными пальцами заранее приготовленную утку, поставил тарелку с домашней колбасой, грубо нарубленной кусками, разложил зелень, огурцы, криво нарезанные ломти хлеба…
Симон, вытирая полотенцем мокрые руки, обронил Коломбо:
– Вот ты и стал Робинзоном, везунчик, потому что не потянул участи скалолаза.
– Второй раз обустраиваешь меня на новом месте, – еле слышно ответил Вир. – Благодарю.
Ретос жестом еще раз пригласил к натюрморту в деревенском стиле.
Коломбо отказался. Температура отбила аппетит.
Над столом раздался стартовый хлопок Эрта, означавший начало трапезы. Симон выбрал небольшой кусочек утки и позвал Вира:
– Много не ешь, а вот это – обязательно. Совсем силу потеряешь.
Ретос пострелял мелкими глазами то в Эрта, то в Коломбо, а потом произнес:
– Извините, спиртного нет. Сказали, не положено.
– Правильно сказали, – подтвердил поручик. – Мне через полтора часа следует быть на катере.
– Доставлю, как положено! – отрапортовал Ретос.
Вир вынудил себя подняться и сесть за стол.
После обеда Симон достал из внутреннего кармана пакет и вручил Ретосу:
– Здесь инструкции для дальнейших действий.
Эрт извлек так же пачку денег и протянул ее Коломбо:
– От Дымова. На первое время. Пока контора пересчитает жалованье, да перешлет его – рак на горе свиснет. Потом Ретос будет выдавать деньги по ведомости. От него же заполучишь и продовольственный паек, но только один раз в два месяца.
– А если заболею? – спросил Ретос.
– Уйдешь на пенсию. Назначат другого.
После проводов Симона подпоручик вернулся другим: неразговорчивым, державшим дистанцию, отчужденным. Он убрал со стола остатки еды, подмел кухню, притащил ведро свежей воды из озера и засобирался домой:
– Постель в шкафу, на одеяле – лежишь. Будет холодно – протопи печь, дрова видел… Проголодаешься – в погребе есть немного продуктов. Вернусь завтра. Семья ждет.
Коломбо удивили последние слова:
– Разве у вас фрументарам разрешено иметь семью? – удивленно спросил он.
– Разрешено. Это у вас в столице с ума сходят, а здесь всё мягче; иначе некому будет работать. Смотри, ты тут у меня не балуй! Я строгий! Коли надо что-нибудь купить, – давай деньги, привезу. Оргий хоть и ссыльный, но нестрого содержания. Можно привезти…
– А если убегу? – в отместку решил напугать Вир. И на сей раз пожалел, что он не пчела.
– Глупо, – заключил Ретос, стоя на пороге. – Без лодки не переплывешь, околеешь. За озером все равно есть пригляд. Деться некуда. Тебя потому сюда и определили. В городок сунешься – себе будет дороже. Бежать лесами? Попробуй. Вот уж медведи да волки обрадуются… Им на зиму жир копить надобно.
Прошло два месяца. Коломбо оправился от болезни, повеселел; помогал Ретосу удить форель на озере, благо ее здесь ловить – не переловить, расставлял силки на уток… Столь желанный покой сам вливался в душу, залечивая в ней недавние раны.
Однажды Вир попросил подпоручика привезти бумагу и ручку, захотелось работать.
– Бумагу – не положено, – отказал тот, замахав руками. – Не проси!
– Почему? – удивился Вир. – Сам Лим настаивал…
– Не положено! Лим ничего не написал.
– Я – подполковник! – закричал Коломбо. – Не имеешь права!
– У тебя право одно: сидеть, а мне велено охранять. Других прав здесь нет.
От досады Коломбо выбежал из дома и попал в объятия березы, прямо между ее стволов. В памяти во весь рост предстала роща, в которую они ездили с мамой. Сколько же лет прошло! Не забыть и общения с березами. Тогда Вир принимал их в свои объятия, а теперь вот береза обняла Вира. Чудно… Надо успокоиться. Тишина нужна.
А тишина стояла на многие километры вокруг. Да не такая она необходима. Душе тишать хочется.
Коломбо прижался к белому стволу, оставалось найти выход: без работы на острове быстро сойдешь с ума.
Денег Дымова оставалось полпачки. Один раз и жалованье получил: канцелярия уложилась в срок. Со дня на день ожидается продовольственный паек…
Вира посетила шальная мысль: пусть Ретос привезет несколько рулонов туалетной бумаги. Писать на ней проблематично, но если подпоручику дать «штуку тугриков», а сдачу потом не взять? Чем не решение! Туалетная бумага действительно на исходе.
Коломбо вернулся в дом и спросил:
– Ретос, как насчет туалетной бумаги? Получил директивы? Ведь последний рулон остался…
Подпоручик насупился в поисках ответа. Складки пролегли через его низкий лоб, зубы жевали губы.
– Вздумал писать на ней?! – заподозрил он.
– А ты пробовал писать на туалетной бумаге?
– Мне зачем! Ретос – не писатель.
– Ну, так попробуй, а потом скажешь.
– Ох, что-то ты задумал…
Вир достал тысячную купюру и отдал фрументару.
Необыкновенно хотелось помочь Ане… Тайно… Но как поможешь… Тот же подпоручик наотрез откажется переслать деньги… Да и выслать-то некуда. Она живет по другому адресу, совсем неизвестному, а вот с мужем потом возникнут проблемы. Скорее всего, Анна просто откажется от денег. Кругом только сложности, причем одни сложности порождают другие, и несть им конца…
На следующий день Ретос притащил пять рулонов бумаги. Достал из кармана сдачу…
Вир отказался от нее:
– Оставь себе. Пригодится.
Подпоручик возмутился:
– Решил подкупить? Взятку даешь?! Да тебе не на острове сидеть, а лес валить надобно! Ишь что удумал! Бумага ему понадобилась!!
Коломбо забрал сдачу, проворчав:
– Хочешь как лучше, а нарываешься на уголовный кодекс.
Прошло еще полтора месяца. Наступила зима.
Дрова оказались на исходе. При сильном морозе их хватило бы лишь на неделю.
Вир обратил внимание Ретоса на грядущую беду. Придется рубить сад? Или березу? Без топора и пилы?! Дрова все равно сырыми будут.
– Следовало топить экономнее, – пробубнил в неказистый нос Ретос. – Где я посреди зимы тебе дров возьму?
Внутри Коломбо проснулся Архий. Мон-ген или Оргий, неважно, но он подтянул ремень на поясе, расправил гимнастерку, по-военному выпрямился и заявил:
– Тебя зачем держат? Казнокрад! Дров должно быть заготовлено на три зимы, а их жалкий остаток поседел от времени и превратился почти в гнилье! Леса несметные стоят вокруг озера! Куда деньги дел?
Ретос нервно заморгал и, по-детски обидевшись, пробормотал:
– Бочки-то не кати на старика. Дров поищу. Замерзнуть не дам, успокойся. И со словами – поосторожней. Ишь, казнокрадом облаял!
Вир понял, что ухватил быка за рога, и следовало не отпускать, а давить их до победного конца.
– Урожай с сада куда дел, два десятка уток кому загнал? Бочку форели наловили – она между зубами застряла? Огород используешь на казенной территории… И это только цветочки. Могу продолжить…
Фрументар напрягся.
– Меньше чирикай – целей будешь. Сад и огород обустроены по приказу начальства, – прорычал он и с глубоким внутриутробным хохотом положил перед собой пистолет.
Коломбо пришел в ярость:
– Угрожаешь? Тупица, подумай, почему лиафорон Дымов передал пачку денег! Генерал все время держит на контроле мою жизнь здесь. Ты считаешь, что у нас нет связи?! Он отец родной! А вот тебе не завидую.
– Зачем отцу упекать сына в глушь, да еще на остров? – глубокомысленно усомнился подпоручик, осматривая пистолет.
– Воспитательная мера. Я отказался быть послом у Бонфаранто, – продолжил наступление Вир. – Вот потому я и сослан. До тех пор, пока не передумаю. И дабы в целости был…
Через три дня оттепель позволила Ретосу исправить ошибку. Старик еле приплыл – настолько лодка была перегружена дровами. Весь день он уподоблялся Харону, перевозя вместо душ желтые и оранжевые поленья. Дрова забили все пространство под навесом, с избытком валялись там и сям по всему двору, целой горой возвышались перед печью.
Подпоручик, наконец, справившись с делами, вошел в дом и положил на стол несколько школьных тетрадей.
– Просил же… – произнес он, наливая ковшом себе в кружку воды.
– Благодарю, – ответил Вир, не глядя на фрументара.
Ретос пребывал в глубокой печали. Он разделся, сел за стол, охватил голову огромными мозолистыми руками, и слеза алмазом покатилась по смуглой морщинистой щеке.
– Что случилось? – спросил Вир.
Подпоручик молчал, но через минуту не выдержал:
– Разорен я нынче… До нитки! Гол как сокол! На носу свадьба сына, а на кой шиш ее сыграешь? Все деньги загнал на дрова. Они ведь посреди зимы в особой цене…
Такого поворота дела Коломбо не ожидал. Понял, что перестарался в борьбе с рогами… А желал покоя и тишины…Только для себя? За счет других?
– Сделаем так. Дрова заказывал я. Стало быть, мне за них и платить, – протянул он полпачки денег. – Этого хватит?
Горемычный Ретос подозрительно глянул, глубоко вздохнул и, не веря своим глазам, шмыгнул носом:
– С лихвой!
Он быстро повеселел от нежданно свалившегося счастья.
– Но я отдам. Слышишь, Оргий, частями, но отдам! Беру просто взаймы. Ситуация такая…
Перед чистым листом тетради возникла робость: что писать? Кому нужны бесполезные теперь размышления, тем более на тему социологии? Какая еще социология здесь на острове? Без всяких данных. Одна атараксия. Не лучше ли написать повесть о двойнике – о человеке, которого вынудили стать чужой копией! Конкурировать с Достоевским и Гофманом бесполезно, но у них и романы о другом… А такой повести, какую создаст Вир, ни у кого вроде нет. Проблема лишь в публикации. Надо не ударить лицом в грязь и перед Лорой, доказать ей, что Вир все-таки стал писателем.
С берега донеслись звуки. Через небольшое окно Коломбо заметил Ретоса, покидавшего плоскодонку. В выходной день он должен быть с семьей. Опять что-нибудь случилось?
Старый фрументар убрал тетради со стола и, доставая из баула разную снедь, радостно произнес:
– Свадьба сегодня у сына! Хочу, чтобы ты порадовался вместе с нами.
После чего Ретос вынул из кармана несколько крупных ассигнаций и вручил их Коломбо:
– Остались лишние. Возвращаю.
– Я тебе ничего не давал и брать ничего не собираюсь, – окончательно отрезал Вир.
– Да ты что! – смутился подпоручик. – Такие деньги!
– Подкупить решил? Взятку даешь?! Ишь что удумал!
Старик оторопел:
– Дык, не хорошо как-то… У меня тут еще и ведомость имеется. Распишись, – попросил он, доставая конверт с деньгами.
Коломбо приметил, что Ретос с некоторых пор выдавал не все деньги; из продовольственных пайков тоже кое-что присваивал. Но молчал. Жизнь в провинции невеселая. От нужды да тоски люди плошают. А отчего же еще? Душа другой душою излечивается.
Вир протянул руку для пожатия и улыбнулся:
– Некто сказал: «У человека нет возможности всем делать добро, но у него есть возможность никому не причинять зла». Мне спокойствие нужно… Давай договоримся так: все деньги ты отныне оставляй себе. На острове магазинов нет! Покупать будешь лишь то, что попрошу. Пайки можешь взять для семьи.