Безумно кончился август…
Однако ночь на первое сентября нежданно-негаданно обернулась для Коломбо такой причудливостью, какую трудно представить даже во сне. Вир почувствовал себя не за стеной спасения, как обещал Элл, но, напротив, нашел здесь в «обители» даже большую угрозу: кто заранее согласен, что капкан – средство избавления от опасностей? Где гарантии? Утром запросто закуют лицо в железную маску – и попробуй пикнуть. Только идиот может поверить высоким сладкоголосым обещаниям. Это отнюдь не «тюремный туризм», который рекламировала Дорна. Это реванш Норея. А ведь человеку необходимы люди. Везде. А в темнице и подавно…
Лампочка-глаз, закованная в панцирь плафона, а поверх плафона ещё в железную решётку, тускло светила над дверным проёмом. Вир, совершенно усталый и разбитый, не раздеваясь, повалился на кровать, носком поддел и сбросил расшнурованные ботинки на пол, натянул на себя плед и уставился в темно-серый бетонный потолок. Привычное дело для него – разглядывать потолки, таинственные места любого помещения, ибо тайны прячутся обычно на самых видных местах. И эта привычка – с детства. К любому пятнышку прикреплен целый шлейф мыслей, желаний, образов, воспоминаний, загадок, словом, весь сложный и разноликий поток жизни. Коломбо не заметил границу перехода от потолка к зимней кроне березы, повисшей над головой. Вместо листвы ее наполняло подозрительно молчавшее воронье.
Обнаженный Вир стоял на снегу и обнимал белый ствол… Ствол? Нет. С противоположной стороны стояла обнаженная Лора и, охватывая дерево, обнимала плечи Вира, державшего руки на ее плечах. Между ними отныне была лишь березовая пестрота пятен, но не девять разделивших их лет… Да и откуда взяться этим девяти годам! Лора оставалась все той же… Другой Коломбо ее не знал. Долго-долгожданная встреча…
От дерева исходило тепло; холод не ощущался, но не таял и снег. Солнце, пробившее стены, золотило березу, Лору и Вира, наискось бросавших от себя прозрачные голубоватые тени.
– Почему мы встретились только сейчас? – спросил Вир.
– Потому что мой голубь не стал писателем, как обещал, – нежно ответила Лора.
– А стал предателем. Понимаю.
Дерево непостижимо начало нагреваться, все больше и больше, через считанное время обогревая, будто изразцовая печь. Растаял снег. Древесина становилась жарче и жарче. Уже невозможно было находиться рядом и обнимать Лору; руки разомкнулись, возник жар… Лора загорелась или облачилась в огненные одежды? Вир мокрой рукой потрогал свой лоб. Он пылал.
Тело знобило. Дыхание сковала судорога.
Неужели болезнь? И опять от любви?
Лежание на холодном полу не обошлось даром…
Что за напасть!
Или это смерть?
Вир почему-то отчетливо ощутил еще одно тело, лежавшее рядом. Присмотрелся – и обнаружил… свое собственное тело, второе…
Фантом?
Почему у самого Коломбо нет усов и волос на голове (сбриты Дорной), а у двойника они есть?
Виру хочется вернуться к Анне, а двойнику нет ни дела, ни места в этом мире; в лучшем случае, он согласен повидаться с Лорой, скорее, с Дорной и стиснуть ее в руках. Зачем? Он не признается… А коль и скажет, то лучше бы помолчал.
Даже душа раздвоилась: одна ее часть уповала на телесность, плоть, чувства, другая же – захотела чего-то умного, софийного, неотмирного.
Внезапно всплыла в памяти первая встреча со своим детским отражением в зеркале. Там теплилась первозданно чистая, родственная любовь и происходило душевное сближение малышей, смотревших друг на друга, а здесь ощущалась явная неприязнь к лежавшему рядом и взаимное отталкивание, переходившее во вражду. Оргий ведь разжалован из двойников Архия, но возник двойник двойника. Одно дело было видеть его на сожженном портрете Оласа, а совсем другое – здесь, рядом, материализованным. И он не сошел с портрета. Он – другой. Черты лица действительно отличались: кончик носа до пластической операции у Вира хоть и был заострен, тем не менее у двойника он выглядел еще острее; резче смотрелись скулы, а эльфийские уши поросли седыми волосами… Обе ноги оказались левыми. Что за злая шутка! И чья она? Опять призраки? Нет, реалистичность восприятия четче, чем просто закрыть глаза и представить себе выдуманный мир. Здесь никто его и не собирался выдумывать. Он есть, и ты можешь слышать его, потрогать любую деталь или вещь, какая попадется в поле зрения. В выдуманном мире так быстро не происходит.
Из-за березы появился мальчик в желтом трико. Он подошел к кровати, погладил обритую голову Коломбо и сочувственно произнес:
– Ты, мой друг, изрядно запутался. Сильная душа способна умертвить себя ради чего-то вышнего, светлого, лучшего, но умертвить лишь в известном смысле: следует побороть нездоровые желания и темные мысли, побороть ради другой части души – благоразумной. Ты сам знаешь это. Тогда в чем же дело?
Вир вспомнил маму. Хорошо, что она не видит сына в тюремной камере, но плохо, что ее нет рядом. И никогда не будет…
Верна ли ему Анна? Впрочем, по какому праву он смеет надеяться на ее верность? Да, с его стороны предательства жены нет, сохранена мужская преданность, но нет и семьи. Издержки службы… Какой толк от подобной любви? Она лишь изматывает и оставляет без малейшей надежды.
Возникает вопрос, всю жизнь висевший дамокловым мечом, – вопль, а не вопрос:
ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ???
Стена…
– Посмотри, – раздался в тишине голос мальчика. – Ты не заметил одной особенности.
Взгляд Вира упал на корни березы, разорвавшие железные стенки бочки и успевшие врасти в землю. А где трава? Или корни вросли в кирпичный пол камеры?! Крона разбегалась по потолку, словно подтверждая могущество материи, материи, которую античные греки разумели прежде всего древесиной…
– Кто же так поглумился над красавицей, заточив ее в бочку? – с раздражением спросил Коломбо, имевший с березами особые и давние отношения.
– Люди! – ответил мальчик. – Причем из самых добрых побуждений: ради лучшего ухаживания за саженцем.
– Тогда почему вовремя не высадили в почву?
– Сейчас узнаешь.
Двойник Вира обошел березу, помахивая топором и горя желанием обрубить ей корни.
– Приказ мон-гена Элла. Березу теперь никуда не перенести и не отвезти, – пропыхтел он, дурно посмеиваясь. – Новые времена! Новый порядок! И он превыше всего!
У Коломбо голова раскалывалась от высокой температуры и боли… Подумалось смешное: «Если голова болит, – значит, она есть».
Мальчик изо всех сил старался стащить его с постели, приговаривая:
– Вставай. Пора. Уже шесть часов. За тобой сейчас придут. Соберись с духом.
Вир заметил, что его двойник, подчиняясь указаниям Дорны, безжалостно, напропалую обрубал ветви березе и завершил под потолком ее укороченный верх перекладиной виселицы. Вскоре уже не на березу, а на столб, вытесанный из нее, сел филин; он, упираясь головой в бетон, одиноко высматривал свою поживу. Дорна разделась и протянула руки двойнику, двойник – Дорне. Между ними оказался столб, еще недавно бывший стволом березы.
Коломбо свесил ноги с кровати. Его глаза оставались закрытыми. Молча он недоумевал: почему Лора привиделась Дорной? Или, наоборот, Дорна обернулась Лорой? Что за сходство? Наверное, в возрасте… Да он и сам не монах. Понравилось женское телосложение и появилось желание их обеих.
Вира заставило распахнуть глаза громкое бормотание: двойник, щерясь, примеривался топором к обритой голове, чтобы ударить с плеча:
– Природа не терпит копий!!!
И тут же Вира спасительно ослепила тусклая лампочка-глаз…
За дверью охрана торопливо гремела ключами.
Дверь («врата ада», как успел ее назвать ночной постоялец) распахнулась, и в прямоугольный створ прорвался из коридора поток мрачного мертвенно-лимонного света. В его ореоле вошел Нук Дымов и вручил офицерскую форму:
– Не в арестантской же робе тебя отправлять к новому месту службы!
– Уже? – спросил Вир.
– Я тебя первым встретил, мне и провожать… – нараспев произнес он. – Поскольку уважаю. Сам знаешь за что. Анну забудь: она вышла замуж…
– За кого? – раздраженно спросил Коломбо, натягивая на себя форму фрументара. Дышалось с трудом. Голова у него так и продолжала трещать от боли.
– Он не из наших, иначе ты узнал бы раньше, – попытался успокоить Нук и взял Вира за шею. – Душа к душе тянется. У тебя все будет хорошо.
Появилась длинная тень. Несколько фривольно вошел Симон Эрт. Одежда туриста молодила поручика. Даже при отличной физической форме в свои сорок пять лет он не выглядел юношей. Но юношам вряд ли кто-нибудь посоветовал бы выяснять с ним отношения. Симон гордился принадлежностью к «скалолазам», а «скалолазы» ценили «альпинистские» достижения Эрта. И когда поручик наряжается туристом, то это непременно производит впечатление: значит, впереди его ждет очередное «восхождение на вершины», поневоле радуешься таким крепким покорителям высот, ибо они, не зная усталости, способны подниматься и подниматься – так высоко, как потребуют обстоятельства, и даже еще выше.
Симон настоятельно посоветовал:
– Можешь поздравить шефа: назначен лиафороном.
Коломбо кивком поклонился в сторону Дымова.
– А ты уже доместор? – спросил Вир, натягивая на ноги ботинки.
– Нет. Эта должность сокращена, – ответил за него Нук. – Не нравится мне твой нынешний вид. Ты здоров?
Коломбо безразлично махнул рукой и промолчал.
Дымов же протянул руку для прощания:
– Пришло время откланяться. В точку назначения тебя доставит Симон. Необходимые личные вещи собраны и отправлены вперед. Часы пока у меня. Не поминай лихом! Надеюсь, еще увидимся.
И по-генеральски обратился к Эрту:
– А тебя прошу быть предупредительным. Человек занемог.
В камере оставался двойник бывшего двойника. Вир явился невольным свидетелем, как тот, взяв табурет и сопя, тщательно ладил его под виселицей. Длинноволосая женщина, едва прикрытая чем-то красным, держала на руке филина.
Коломбо вышел вон.
Голову, развороченную болью, продолжал сверлить вековечный, не менее болезненный вопрос:
ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?