...В конце сентября 1942-го года немецкие войска стали окружать советские части и прорываться к основным силам на Синявинских высотах. Отдельные группы советских войск предприняли последнюю попытку прорвать окружение. Битвы были чудовищными, настоящий серо-черный ад, где небо - расстрелянное и раскромсанное - как будто упало на землю...Землю, которой и самой было невмоготу - снаряды и мины рвали ее в клочья, и она, сотрясаясь от взрывов, лежала, распластавшись, вся пропитанная людской кровью. Горели леса и болота, и везде виднелись обугленные стволы и пни вековых деревьев.
Василько, оглушенный взрывами, очумевший от увиденного, где все смешалось - земля, кровь, тела убитых, раненых, живых с перекошенными от злобы и боли лицами...потерял счет времени...Командир роты, подняв солдат в атаку, с криком "За Родину!" бросился впереди всех. И всеобщий многоголосый крик разорвал воздух, пропитанный гарью и едким густым дымом, непоколебимой верой в победу, пусть и ценой собственной жизни.
Когда рядом с Василько разорвался снаряд, он вначале даже не понял, что произошло, только дикая боль в левой ноге полоснула так, что он упал как подкошенный. Голова немного кружилась, и никак не удавалось, лежа на спине, повернуться - боль выше колена была невыносимой. "Ну вот и все, Марьяна...не поминай лихом...здесь и останусь...", - прошептал Василько и закрыл глаза. Он уже не слышал, как совсем рядом девичий голос выкрикивал ему :
- Вася, Васенька, ты что, ранен? Я сейчас!
В нескольких метрах от него кричала их медсестра Вера. А когда подползла и увидела, что Василько лежит с оторванной по колено ногой и не шевелится, прислонила голову к его груди, проверяя, бьется ли сердце. Сердце билось - еле слышно, но билось...
А Марьяна сердцем чувствовала, что что-то произошло - давно не было весточки от Василько, да и сны снились непонятные. Уложив детей спать, она часами простаивала на коленях перед единственной в доме старинной иконой и все молилась, молилась, прося Бога сохранить жизнь мужу, и если надо, то забрать ее жизнь взамен. Ночами плакала, закусив край подушки, чтобы не испугать спящих детей. И в один из вечеров решила, чтобы не сойти с ума от неизвестности и тоски по Василько, пойти к Скородумихе.
Оставив детей на мать, Марьяна собрала в котомку "что Бог послал" и отправилась в сторону цыганских домов. Вошла в дом тихо, поприветствовала всех. Переступив порог каморки, увидела Скородумиху, сидевшую за низким столиком с нетронутой колодой карт. Старушка явно была не в духе. Но Марьяна, не обращая на это внимания, спешила сказать, с чем пришла :
- Бабушка...тоска смертная меня съедает, не могу я без Василько. Помогите. Покажите мне - что с ним сейчас, хоть одним глазком дайте глянуть...Я ведь знаю, что Вы можете показать на воде.
- Откуда знаешь? - встрепенулась Скородумиха. - Люди болтают, сами не ведают что.
- Ой, вот только не надо мне тут метелить, чай, я не снежинка, а Вы не Снежная королева, - огрызнулась Марьяна. - Помогите, бабушка...по-человечески прошу. Может, Василько мой лежит где-нибудь в лесу раненый, истекает кровью, бедный...Хоть какой бы пусть приполз ко мне, только б живой.
Глядя на заплаканную Марьяну, Скородумиха хрипло произнесла :
- Ладно, покажу, но только один раз. Больше не проси. И смотри у меня, чтоб ни одна живая душа не знала.
В каморке горела одна-единственная свеча - на столике. В глубокую миску была налита вода. Старушка, наклонясь, что-то долго шептала. Затем, взяв приготовленный нож, перекрестила воду и, легонько махнув рукой Марьяне, мол, подойди, глазами показала - смотри на воду. Марьяна, тревожно и внимательно смотрела не отрываясь и вдруг увидела на воде как будто чье-то отражение. Пригляделась...а там - вдалеке в белых одеждах сидел боком ее Василько - живой...В глазах у Марьяны все потемнело, и она плавно сползла на пол - потеряла сознание.
Старушка бросилась к ней и со словами "батюшки светы!" стала бить по щекам - все тщетно. Тогда по-старчески неуклюже, шаркая чунями, выскочила в сени и, набрав в ковшик воды, вернулась к Марьяне. Со всего маху вылив полковшика на ее лицо, стала ждать. Марьяна, широко раскрыв глаза, часто задышала, захватывая ртом воздух, а потом с помощью Скородумихи неуверенно присела за стол.
- Ну, янтарная моя, напугала до смерти! Чего увидела-то? - спрашивала старушка, аккуратно вытирая краем фартука лицо Марьяны.
- Живой он...только сидит где-то и одет во всем белом...Что это, бабушка? - с мольбой спрашивала Марьяна.
- Знай одно - если бы Василько был убит, то тебе показали бы его лежащим. А он ведь сидел? Так? Значит, жив! И что-то мне подсказывает, что скоро ты его увидишь. Неужто война закончится? МирО ДэвЭл!*
...В Святошах февральские метели 1943 года завывали так, что казалось, все крыши изб улетят вместе с трубами и русскими печками. Снега намело столько, что по деревне ходили по самодельным снежным лабиринтам - все святошские бабы и старики вышли с лопатами и утрамбовывали снег, построив от начала и до конца Святош длинные проходы, издали напоминавшие невысокие стены крепости.
Ночью подморозило, и к утру белоснежный наст искрился, похрустывал и скрипел под полозьями деревянных саней. В один из таких дней, ближе к полудню, перед самым въездом в Святоши остановилась лошадь, запряженная в сани. С трудом пробравшись к деревне по занесенной снегом дороге, сейчас она стояла, фыркая и мотая головой, иногда поглядывая на возницу и странного попутчика. Попутчик, держась за сани, встал и оперся на костыли, поданные возницей. Достал открытую пачку папирос и протянул деду. Потом не торопясь взял губами одну папиросу. Закурили.
- Спасибо, отец, - охрипшим голосом поблагодарил Василько (а это был он), - будете в наших краях - заезжайте. Папиросы-то забирайте, у меня еще есть пачка. В госпитале один офицер при выписке оставил мне. Да и махорка имеется, - и, отбросив окурок в сторону, опираясь на костыли, осторожно ступил единственной ногой на утрамбованную снежную дорожку. "Помоги, Господи, дойти до своего дома и не упасть. Не хочу опозориться перед своими земляками и перед женой", - попросил мысленно.
А детворе деревенской все нипочем, хоть мороз, хоть метель - все на снежной горке. Щеки уже краснющие, рукавицы заиндевели, изо рта пар, а им все одно - "мало гуляли еще...". Маруся, скатившись уже без счету раз, отряхивалась, когда вдруг увидела, что вдалеке по снежному лабиринту идет какой-то человек - на костылях и вроде как в военной форме. Для Святош это, конечно, была новость, и девочка, недолго думая, побежала домой, чтобы первой крикнуть с порога :
- Мама, там какой-то дяденька идет!
Марьяна, быстро надев валенки, накинув тулуп и на ходу завязывая шерстяной платок, выскочила из дома. Выбежав на дорожку, пошла по снежному лабиринту. Василько, когда увидел, что вдалеке какая-то женщина идет ему навстречу, остановился перевести дух. Но чем ближе она подходила, тем сильнее волнение охватывало его. И вдруг женщина остановилась. Василько замер. Сердце его на миг перестало биться, а потом заколотилось так, что стало не хватать воздуха, и он, машинально стянув шапку, стоял, теперь каждой своей клеточкой понимая, что на него смотрит его Марьяна, его жена.
А Марьяна, увидев черные кудри и глаза...глаза ее мужа...бегом бросилась к нему. Подбежала. Увидела, что муж опирается на костыли, осторожно, но все равно крепко, обняла его и со словами : "Василько, родной мой, живой..." стала целовать в губы - неистово, с придыханием. Потом, словно разом ослабев, опустилась на колени и, обхватив его единственную ногу, заплакала в голос. Василько, не зная, как успокоить жену, стал просить :
- Марьяна, родная, не надо, встань, прошу тебя. Я так устал, сейчас упаду.
Марьяна, опомнившись, поднялась с колен, быстро надела на мужа его шапку и, забрав у него вещмешок, легонько стала придерживать за руку. Пошли по направлению к своему дому. Кто-то из деревенских уже выглядывал через замерзшие окошки, пытаясь разглядеть - кто пожаловал в их Святоши; кто-то вышел в свой двор и, прильнув к забору, слезно причитал : "Слава тебе, Господи, хоть один вернулся"...
Ближе к вечеру Марьяна затопила баню - для Василько. Нужно было смыть с него всю эту телесную усталость и душевную боль, а там, глядишь, и притупится все увиденное на войне горе. Мылись вдвоем. Василько лежал на полкЕ, а Марьяна, подливая на каменку настой, оставшийся от запаренного березового веника, пригибалась с возгласом : "Ох!" - и начинала хлестать мужа по очереди двумя небольшими вениками, потихоньку набирая темп. Давно Василько не испытывал такого блаженства. По правой ноге мужа не хлестала, а с левой стороны было прикрыто пеленкой - на всякий случай. Лежа на спине, Василько с нескрываемым восторгом глядел на свою жену и при каждом удобном случае норовил потрогать ее или погладить по телу, а Марьяна, склоняясь над ним, целовала его губы и легонько - рубец на плече от первого ранения.
Из бани вышли оба румяные и распаренные. Глядь, а по всему сине-черному небу уже искрились и сверкали рассыпанным серебром звезды. И будто вовсе нет войны. Где-то там она, далеко...
Поужинали. И уложив детей спать, сами легли тоже. Марьяна прижалась к Василько так сильно, что тот, целуя ее, чуть не задохнулся от переполнявшего счастья.
- Хочу еще девочку - Дашеньку, нам с тобой отраду, - прошептала Марьяна.
- Хочешь, значит, будет Дашенька, - пообещал Василько, - уж давай постараемся, - и засмеялся, уткнувшись в Марьянины волосы...
*МирО ДэвЭл - Бог мой (цыг.)