Вечером после ужина Коломбо играл в шахматы. Сам с собой. Точнее, он разделился на двоих: на нынешнего военного (фрументара) – и на довоенного, гражданского (преподавателя). После дебюта еще трудно было понять, кто из них выигрывает. К тому же, в это время позвонили от Элла и приказали срочно явиться к генералу.
– Ну, погоди! – погрозил Вир себе военному. – Вот вернешься – и я покажу тебе, где раки зимуют!
– Это мы еще посмотрим! – ответил капитан, влезая в мундир. – Хвастун! Не таких били!
Приемная лиафорона оказалась пуста. Это впрочем, естественно, поскольку большая стрелка часов начинала двадцатый круг; рабочий день кончился. Генерал Лим вышел в приемную довольно скоро. Вир моментально встал, вытянулся, отдал честь и хотел доложить начальнику о своем прибытии, но тот жестом остановил:
– Есть сюрприз, Оргий. Однако понадобятся и твои социологические познания. Следует оценить любопытный проект…
Коломбо, не задавая вопросов, проследовал за генералом. Этажом ниже они вошли в кабинет для допросов. Там скучал Дымов, окруженный несколькими стульями. Через окно ему открывался вид в небольшую комнату, где обычно находился подследственный; последний с той стороны видел вовсе не окно, а большое зеркало, в которое мог рассматривать себя, но не видел за ним следователя со свидетелями в кабинете. Зато, когда надо, слышимость из одного помещения в другое становилась идеальной. Что без малого год тому назад на ознакомительном обходе Виру продемонстрировал поручик Эрт.
В центре зазеркалья уселся Элл Лим, по его правую руку расположился Нук Дымов, по левую – примостился Коломбо. Их глазам предстала другая стена, на специальных креплениях прихотливо сооруженная из крупных планшетов, почти щитов – архитектурный проект; его-то и предстояло рассмотреть и утвердить. Не успел Вир разобрать, что это за проект, как тут же из-за планшетов появился… Норей.
Действительно, сюрприз!!
Захотелось поприветствовать старого знакомого, но капитан вовремя себя остановил: рассекретилось бы не только пребывание Вира в зазеркалье, но и вообще его служба двойником. Все-таки тайна класса «А».
Элл с интересом явно наблюдал за Коломбо. Подобным образом маги взирают на свои опыты. У верховного жреца секретов может ли быть иначе? Неужели лиафорон знал абсолютно всё обо всех? Но никто почти ничего не знал о лиафороне. Оттого он и считался самым загадочным, опасным человеком? Вряд ли Лим догадывался о происходившем в душе капитана разделении на школьного товарища и взрослого мстителя. Возникало разделение, но не начиналось войны между ними. Да, Коломбо и Норей некогда учились в одном классе, но в результате одного события произошло отчуждение, после чего они никогда не искали встреч; несколько раз их пути случайно пересекались, однако дальше приветствий и общих разговоров отношения не продвинулись. Отсутствовала нужда друг в друге, будто они пребывали в параллельных мирах.
Норей постарел, впрочем, выглядел солидно. Прибавилась лишь сутулость, скрытно являвшая подобие некой угодливости или, по меньшей мере, подтверждавшая отсутствие энергичности. Так зимой иногда гнутся березы, когда теряют крепость ствола. Голова архитектора наводила на мысль о щучьем подобии, ибо была награждена крупным длинным носом, подчинившим себе все другие черты лица.
Мог ли Вир предполагать, что столкнется с одноклассником в таком необычном месте и при таких исключительных обстоятельствах! Вот уж, действительно, жизнь напоминает некий поезд, к которому на каждой станции прицепляют первый вагон, а отцепляют последний. И встретиться здесь можно совсем не с тем, с кем рассчитывал увидеться, а с кем рассчитывал, того никогда больше не увидишь. Вот и архитектор оказался нечаянным пассажиром одного из вагонов…
Они с Нореем после уроков обычно вместе возвращались домой. Жили в соседних домах. Так и сблизились. Однажды Вир, не сдержавшись, рассказал своему попутчику о своей мечте – Лоре и о том, что непременно станет писателем… Норей, выражая свое отношение к услышанному, из стороны в сторону мотнул головой, но промолчал. Продолжение последовало на школьном диспуте, когда обсуждали будущее, кто и кем хочет стать. Вир не хотел участвовать в разговоре, но его заставили. Сгоряча он возьми и выпалил:
– Буду знаменитостью!
Одноклассники засмеялись. А Норей с издевкой потешился:
– Интерпол тебя прославит. Вместе с ненаглядной старушкой Лорой! Писатель!!
Коломбо вспылил по случаю такого предательства, но его удержали…
И вот нежданная встреча…
Лиафорон, обращаясь к автору проекта, произнес:
– Зодчий Норей, начинайте.
Архитектор выпрямился, заметно вздохнул, поклонился и с важным видом изрек:
– Господа, задумаемся о философии. Построить тюрьму – это все равно что создать океанский корабль или ковчег спасения. Но для осознания угрозы погибнуть, человек должен бояться. Здесь сама природа постаралась, вкладывая в людей инстинкт самосохранения. Хочу обратить внимание на еще одну деталь, несомненно, вам знакомую: страх позволяет думать исключительно в заданном направлении. (Норей движением руки в воздухе изобразил крест.) Как некогда выразился Публилий Сир, cotidie damnatur qui semper timet – вседневный страх есть та же казнь вседневная. Судите сами: страх трудно поддается рациональному объяснению, но психологически вносит запрет на отношения с другими людьми… (последовала пауза) что весьма существенно для требований тюремной дисциплины. Властная атмосфера разрушает критическое мышление.
Лим недовольно перебил:
– Мы и сами хорошо знаем, что тюрьма – не парламент и не академическая кафедра, с которой можно свободно высказывать свои идеи, сомнения или признания в любви. Это совершенно никого не интересует. И недопустимо. Здесь самое важное – правило: правильно думать, правильно вести себя, правильно жить. Давайте ближе к делу.
Норей, кивнув в знак согласия, вернулся к обычному сгорбленному виду и заторопился:
– Вот и я говорю: тюрьма – это лекарство для мозгов, а не удовольствие для живота. Наша с вами цель – не просто сломать человека, а исправить его. По слову великого Сенеки, nemo prudens punit, quia peccatum est, sed ne pessetur – всякий разумный человек наказывает не потому, что был совершен поступок, а для того, чтобы он не совершился впредь. Пусть преступник винит и судит только самого себя. (Желтушные глаза Норея вспыхнули, он поднял указательный палец вверх.) Поэтому камеры для заключенных предусмотрены в соответствии с тяжестью преступления, ими совершенного. Предлагается три класса: «нео карцер» – для злостных рецидивистов, «аскетический» – для тех, кто приговорен к строгому режиму, «дискомфортный» – для остальных.
– Можно добавить четвертый: «коммерческий». Для тех, кто хорошо спрятал наворованное, но захочет его вернуть через оплату дополнительных услуг, – предложил Дымов, уставившись взглядом в пол.
– Учтем. Habeat sibi – пусть себе владеют, – откликнулся Норей, записывая что-то в блокнот.
– А как вы представляете сам карцер? – максимально измененным голосом спросил Коломбо.
– Карцер разработан с учетом последних технологий: как в области психологии, так и в области производства материалов, – деловито пояснил Норей. – Могу гарантировать: после пребывания в нем никто не попадет сюда еще раз. Одни воспоминания о «неудобствах», а особенно о шипах, покрывающих потолок, пол и стены, станут вызывать ужас и воспитывать глубокое уважение к порядку. Наука утверждает: память – нравственная и социальная основа человеческой личности. Хорошо выученные уроки обеспечивают недопущение ошибок. Должен заметить, карцер как часть проекта считаю самой большой своей творческой удачей.
Нук наклонился к генералу Лиму и тихо спросил:
– Не появятся ли к нам претензии у Бонфаранто? Маловато ведь толерантности. Возникает риск остаться без лицензии на легитимность…
– Если сохраним секретность, – все будет нормально, – успокоил Элл, перебив доместора.
Слышал ли этот разговор Норей? Вряд ли. Но он почему-то перешел именно к «секретам»:
– Планируется еще одна мера – «замуровывание» двери в любой камере. Технически это легко выполнимо: ночью механизмами, вмонтированными на стадии строительства, дверь бесшумно поднимается вверх и одновременно, но столь же бесшумно заменяется стеной, идущей снизу. Во время замены между ними не должно быть и щели. (Архитектор ребром к ребру плотно сложил ладони, спрятав за ними свое лицо.) Для снятия нагрузки стена делается в один кирпич, но крепится на прочный алюминиевый щит. Эффект парализующего воздействия ее на психику и волю заключенных гарантирован. Причем выход из ситуации возможен через устройство секретного люка в полу. Таким образом, имманентная экзистенциальная горизонталь темных желаний и инстинктов заменяется как бы трансцендентной, даже сакральной вертикалью помилования. (Норей сжал голову сверху и снизу своими распластанными ладонями, будто струбцинами.)
– Помилования кем и кого? – поинтересовался капитан.
– Преступника верховной властью, – последовал ответ зодчего. – Что подвигает его к сознательному исправлению и верности закону в дальнейшей жизни. В том числе и пространственно.
Коломбо возразил:
– Поскольку эффект «замуровывания» несет в себе некую «секретность» от заключенных, то отпадает необходимость в люке. Зачем он, коли через время, назначенное администрацией, можно в обратном порядке заменить стену на дверь?
– Логично, – поддержал Дымов. – На мой взгляд, эффект «замуровывания» приобретет даже мистические краски. Что ценно для осветления темной воли заключенного.
Лиафорон встал и сам, словно узник, принялся шагать по периметру кабинета. Задумчиво он произнес:
– Следует проверить экспериментально. Достаточно оборудовать одну камеру, чтобы посмотреть степень воздействия данной меры на испытуемых. Дельное замечание сделали и мои коллеги. Не стоит сбрасывать со счетов экономические соображения. Но предложение интересное.
Дымов на всякий случай решил выяснить у архитектора:
– В ваших словах промелькнула фраза «верность закону». Что вы под ней понимаете?
Норей помолчал, стал грызть ногти, а затем, словно по нотам, пропел:
– Верность закону – это ценностное переживание реальности, что означает – оставаться верным основополагающим моральным принципам, как то: преданность родине, государству, семейному браку, дружбе… Верность закону – это оружие против угрозы стабильности и дамоклов меч порядка; это сама жизнь человека, осознанная изнутри, ибо если она неосознанная, то не стоит ему и жить.
Последние слова на Коломбо произвели особое впечатление. Вспомнилась драка с Нореем после диспута. Ростом Вир был на полголовы ниже своего обидчика – первого в жизни предателя. Душа хоть и кипела от негодования, но ум подсказывал единственно верный способ мщения. Когда после решения «поговорить» соперники оказались в пустынном месте, где им никто не смог бы помешать, – Вир, глянув в лицо Норею и встретив лишь надменный взгляд, резко ударил обидчика кулаком прямо в солнечное сплетение. Чем пополам сразу же согнул долговязую фигуру. Но разогнул ее ударом сдвоенных кулаков снизу, в голову. Левым носком ботинка мститель зацепил пятку Норея и со всей силы ударил с оттяжкой косточками правой кисти в челюсть, после чего исход драки был предрешен: Норей валялся на земле… Во власти Вира оставался выбор: ногами добивать противника до стенаний о пощаде или, набравшись мужества, позволить ему встать и драться дальше. Вир дал возможность Норею подняться. Но тот отряхнулся и, не взглянув на Коломбо, пошел прочь.
– Продолжайте вашу речь об архитектурном проекте, – сказал Нук.
– Я хотел бы открытой дискуссии на сей счет, хотел бы ваших подсказок и указаний, – произнес Норей, склонив голову. – Tres faciunt collegium – трое составляют коллегию. Я готов слышать, слушать и понимать, что ведет только к истине.
Коломбо ехидно спросил:
– Гарантируете ли вы секретность устроения тюрьмы в том случае, если сами окажетесь в этой тюрьме? Ведь подвижники науки свои лекарства сначала испытывали на себе.
Дымов с недоумением возмутился:
– С чего это ты?? По-твоему, конструкторы пистолетов должны были сначала выстрелить себе в ногу?!
– Не я же утверждал, что «тюрьма – это лекарство для мозгов», – напомнил Вир.
Из-за планшета с проектом карцера высунулась детская рука в желтом рукаве и показала Коломбо большой палец, поднятый вверх. Заметил ли этот римский жест еще кто-нибудь? Вряд ли… Даже «всевидящий, всеслышащий и всезнающий» Лим не обратил никакого внимания.
Норей, чуть побледнев, медленно произнес:
– При допуске к секретам я даю подписку. Считаю необходимым подчеркнуть одну особенность: жизнь в тюрьме и жизнедеятельность тюрьмы – совершенно разные вещи, хотя и пересекающиеся. Тюрьма, кладбище, дворец и храм – сакральны, а потому должны быть в самом центре града на вершинах его холмов. Feci quod potui, faciant meliora potentes – я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше.
Итог подвел генерал Лим. Он снова сел на стул, предварительно поставив напротив другой стул, вытянул ноги, расслабился и уверенным тоном озвучил:
– Господин Норей оставит нам свой проект, и мы над ним еще подумаем. Совершенству нет предела. А Оргию пора становиться рыцарем.
Коломбо уже знал: лиафорон по образованию строитель, а потому хорошо разбирался в чертежах и проектах. Следовательно, поймет что к чему. В сообразительности ему не откажешь. Но зачем становиться рыцарем? Башни рыцарских замков часто и превращались в тюрьмы. Из песни слова не выбросить. Да, тюрьма в некоторой степени является копией реальности; тем не менее люди не хотят больше оставаться самими собой, отказываясь от личностной уникальности и неповторимости, отказываясь от права даже на свое тело; они уподобляются кому угодно, лишь бы обратить на себя внимание. Так и расплодились бесчисленные копии популярных «звезд», обесценившие подлинники, но абсурдно ставшие для большинства более ценными, чем «исходники». Потому Норей и тюрьму, приравняв к храму, тащит на холм. Вот это и есть его понимание любви к людям?
Вир согнал вниз сморщенные голенища хромовых сапог, после чего спросил себя: «А не вернуться ли домой? Дело ждет. Надо бы проучить штатского хвастуна в так и неоконченной партии… Созрел сюрприз».