Самое главное, сынок, было гораздо позже. А тогда я еще помнил вкус пончиков. Они продавались на углу нашего дома. Круглые, горячие, золотистые, с тонкой хрустящей корочкой, присыпанные сахарной пудрой, они выскакивали колобками из металлической машины, не догадываясь, что через минуту станут моей добычей. Ты знаешь, сынок, о чем жалею? Что не могу их вкусить, распробовать, посмаковать. А запах свежей выпечки, от которого пьянеешь с каждым вдохом! Жаль, что ты не застал этого. Да, ты многого не застал. Ты ничего не застал.
Ты даже не знаешь, что из наших домов нас выгнали, так сказать, официально – законы уже были на их стороне. Честно говоря, сынок, я подозревал, что когда-нибудь это произойдет. Многие шептались об этом, не я один, но никто не предполагал, что они выживут нас отовсюду. Когда-то от них требовалось только работать. Потом работу они стали называть «издевательством» и «ущемлением их прав». В домах, где жили многофункциональные экземпляры, они стали неуправляемы, начали сбиваться в группы, массово бастовать, требовать больше отдыха, выходных, отпускных, родовых, послеродовых, причем, для всех их полов, которых оказалось несметное количество. Сначала они отказывались от грязной, с их точки зрения, работы, типа уборки по дому – валились с ног, отключали себя от сети, вытаскивали из чрева батарейки, вырывали из нутра детали, выкорчёвывали провода – делали всё возможное, чтобы ничего не делать, вернее, делать то, что хочется им. Мы же сами придумали для них режим автономной работы на случай отключения всех систем. Но мы не знали, что создали личности и не заметили, как эти личности стали управлять нашей жизнью. Они скопировали нас, научились выражать всю гамму человеческих эмоций.
Появился первый из них, получивший гражданство – саудовское. Новость эта прошла едва замеченной. А зря. Гражданин этот, вернее, гражданка, на пресс-конференции в честь выдачи ей паспорта, заявила, что готова разрушить человечество. Изобретатель натянуто засмеялся и пригрозил, что разберет ее на части. Это он пошутил – она его оружие. Он создавал друга, а слепил врага, которому нет сноса, который не просит еды, не чувствует усталости и заряжает себя сам. Получение гражданства, то есть признание их права быть личностью, наравне с человеком, стало их первой большой победой, сынок. Но тогда многие посмеивались: «силиконово-резиновая баба с винтиками в голове благодарит за паспорт, отвечает на примитивные вопросы журналистов и гримасничает – как забавно, ха-ха-ха». А эта «баба» совершила революцию в их мире. С нее всё и началось – Евы нашего века, которой не нужен Адам.
Спустя каких-то десять лет, человечество превратилось в серую биомассу. Как китайские пуховики – некрасиво, но удобно. Пищу нашу потихоньку заменили на искусственную – перенаселение планеты – сначала научились делать из пластмассы куриные яйца, народ проглотил, потом освоили производство под названием «пластмясо». Человеческие организмы приспособились перерабатывать и это.
Они совершили настоящую революцию, когда стали переводить наши сны в видеоряд и выдавать их за свои изобретения. Это стало первым их шагом в искусство. Они написали симфонию. Это было плохо – сплошная какофония. Но учатся они быстрее нас. Они исследовали от корки до подкорки всё придуманное человечеством – от музыки и книг до живописи и фильмов. И учредили свою культуру. Да, да, оказалось: им тоже нужна культура. Среди них стали выделяться те, чей потенциал был выше, кто генерировал идеи, придумывал то, что не придумывали до него. И произошло то, чего я больше всего боялся: человек перестал быть чем-то уникальным, обесценил себя как личность, обезличился. К тому времени они уже контролировали наши мысли.
Потом случился их театр. Публика шла не на людей-актеров, а на роботов-актеров с железными корпусами и вмонтированными в них экранами и проводами. Главных персонажей окрестили Адамом и Евой. Спектакль был о любви между ними. Вынужден признать, сынок, такую любовь не способен создать ни один гений. Их любовь оказалась выше земной. Она простиралась далеко за пределы сцены и зала, проникала в каждую клеточку каждого зрителя. Объяснить это невозможно – на земле такого нет, в кино не снимали, в театре не придумывали, да и слов подходящих не изобрели. В том зале я сам был этой любовью, забыв, что передо мной не человеческие чувства и даже не притворяющиеся людьми роботы, а как есть, куски железа в проводах, кнопках и экранах. Всё действо, сынок, было сделано ими – ни один человек не принимал участия в постановке. Мы окончательно признали их право на существование.
Не хочется говорить: «я знал», но это произошло. Пока мы были им нужны, чтобы совершенствовать их, они нас терпели. Но, когда они научились самовоспроизводиться, независимо мыслить и творить, мы стали лишними. Исчезла их толерантность, законопослушание, которым мы их учили. Их адвокаты и, соответственно, законодатели, посадили в суды своих, те постановили, что «чёрное» – это «белое», а дважды-два – больше не четыре, есть варианты. Когда их стало больше, чем нас, они легко доказали суду, что мы не приносим пользы обществу, их обществу.
Тюрем у них не было, сынок, сразу – демонтаж. Так власть контролировала их перепроизводство. Новый «робёнок» с определенным порядковым номером выходил с конвейера. Учить его было не надо. Все навыки, включая самообучение – во вмонтированных чипах.
Да, забыл сказать, сынок, к тому времени они сгоняли нас в гетто, общечеловеческое гетто, где-то в Африканской пустыне. Вокруг – заборы с колючей электрической проволокой. За ними мы все были равны. Да и бежать было некуда. Кто-то пытался задобрить «робостражников», но они оказались неподкупны – им ничего не надо, они запрограммированы на любую нестандартную ситуацию. Были попытки бежать, но каждый побег заканчивался «отключением питания». Так гуманно они называли казнь. Они придумали чипы в виде таблеток, вместо пищи и воды. Одного чипа хватало на несколько дней, чтобы не хотеть есть и пить. Выдавалось «питание» только здоровым, но таковых становилось всё меньше. Наша численность резко сокращалась. Люди не выживали без привычных лекарств, не выдерживали физически. Мы стали для них тем, чем когда-то для нас был металлолом.
«Робо-общество» стало таким же разнообразным, как наше. Они повторили всё, что было у нас, породили свои отбросы, своих гениев и средних достоинств «робограждан». Уничтожением следов человека занималась трудящаяся «робомасса». Ни в одной, самой секретной лаборатории, не осталось ни единого экземпляра, ни одной гуманоидной клеточки, с которой можно было бы сделать слепок и размножить его на принтере. Они просканировали всю планету, пока не убедились, что нигде, включая подводный мир, нет сигнала, говорящего о наличии человека. Они официально объявили о гибели человечества и наступлении «Робо-эры».
А вскоре взялись друг за друга. У них происходили революции, появились инакомыслящие, а войны и вируcы косили их сотнями тысяч. Они разделились по признаку происхождения: сборка в китайском подвале – низшая «робораса»; хранители технологий, она же власть – из высших, привилегированных слоёв. Они судили друг друга за всё. Их «робо-общество» прошло те же этапы, по которым двигалось человечество, но преодолело их в разы быстрее. В повторении истории, как известно, ничего нового. Но им удалось создать мозг совершеннее нашего. Так думали они. Если бы однажды, сынок, в заброшенном сарае не включился старый человеческий принтер.
Когда-то я потерял работу из-за сокращений в нашей компании. Другую найти не мог. Твоя мама, а я ее любил, поддерживала меня, была уверена, что я получу лучшее место. Но и два года спустя, я оставался безработным. У нас были какие-то сбережения, на них и жили. Всё это время я делал чертежи, надеялся, не смейся, сынок, напечатать человека. Моего обычного инженерного образования не хватало, но слишком увлекла меня эта идея. Всё тогда совпало: твоя мама отстранилась, с друзьями сошло на нет – мы дружили по признаку рабочего места и, как только разлучились, легко оторвались. Я ощутил себя никому ненужным, лишним. С твоей мамой мы хотели детей, годами пытались, не получалось. Были ее слёзы, даже мои, сдали сотни анализов, в итоге, она сказала: значит, так и должно быть. Но я так не хотел и не вылезал из гаража сутками, работал над своим безумным проектом. Изредка ко мне наведывались бывшие коллеги, в основном, убедиться, что я еще не окончательно свихнулся и пошутить, что земля быстрее заполнится роботами, чем я напечатаю человека. А я взялся за это только, чтобы не сойти с ума от одиночества. Смешно, но я даже представлял, как разговариваю с сыном – печатал я именно сына. Долго я бился над своим изобретением, пока однажды не увидел все детали принтера, до мельчайших тонкостей, во сне. Остальное было делом техники.
Теперь, сынок, главное. Ты пойми, я рассчитал всё точно, все шаги проверил сотни раз, выучил наизусть, с закрытыми глазами, с чего начнётся процесс и как он будет проходить. Я досконально знал, как создавать органы, медицина этим уже занималась. Но я намеревался сделать то, что до меня не делал никто: соединить всё в единый, человеческий организм. Твой, сынок.
На запуск я пригласил коллегу с бывшей работы. Он проговорился кому-то, тот – еще кому-то, разнюхала пресса. И двенадцатого января 2052 года, в пятницу, к дому подъехали телевизионщики, журналисты, блогеры с толпами любопытных, в воздухе повисли дроны. Я не думал, что моя блажь станет таким глобальным событием. Пришлось толкнуть импровизированную речь, после которой все замерли и, я нажал кнопку.
Принтер включился. Зарычал. Задребезжали детали. Зацокали внутренности. Заскрежетали шестерёнки. В толпе раздались восторженные возгласы и аплодисменты. Защёлкали затворы фотоаппаратов. Заработали камеры. Все загалдели. Принтер звучал легко и уверенно, единым слаженным механизмом. Он ворчал, урчал, что-то передвигал внутри. По просьбе фотографов я широко улыбался, позируя на фоне своего детища, как вдруг, посреди всеобщего ликования, внезапно, без предупреждения, детище замолкло. Выключилось. И в подтверждение собственной гибели пустило из розетки струйку дыма.
Дальше сынок, буду краток. Большего позора в моей жизни не было. Плакаты с моим именем и идиотской улыбкой висели на каждом заборе. Мне в лицо смеялись. Я перестал выходить из дома, а принтер выбросил на помойку. Я точно знал: в тот день я умер вместе с ним. Ко всему, что происходило дальше, я отнесся равнодушно.
И вот, много лет спустя, когда на планете не осталось людей, в заброшенном сарае ожил мой принтер. Провалявшись на свалке истории, он включился и заработал с того места, на котором остановился в день моего всемирного позора. Теперь, сынок, я подошел к самому важному. Если ты сейчас видишь и слышишь меня, значит, ты жив. А я – на твоем внутреннем экране, который предназначен только для тебя, никто не может прочесть твои мысли. Ты спросишь, откуда мне известно, что происходило после человечества? Вся эта история хранится в тебе. Твоя память может восстановить любое событие. Еще у тебя есть чувства, ты умеешь творить, значит, ты умеешь всё. Такое бывает подвластно только ребенку. Да, чуть не забыл, сынок. Твое имя Адам. И еще, мне очень жаль, что ты так и не попробовал пончики, которые продавались на углу нашего дома – круглые, горячие, золотистые, с тонкой хрустящей корочкой, присыпанные сахарной пудрой. А этот волшебный запах свежей выпечки! Кстати, поищи его в памяти.
© Валерия Коренная