Проминорил последний такт и музыка в душе оборвалась. Настала такая тишина, что было слышно как шепчутся пылинки. Они откуда-то летели, жужжали, как суетливые мухи, и оседали в самой глуши замолкшей души.
Стало страшно.
Болтливый язык тут же без умолку принялся трындеть о вере, надежде, любви, обильно приправляя эту трескотню подходящими цитатами.
Деликатное сердце некоторое время терпеливо слушало этот тщеславный вздор, а потом негромко, но строго сказало: " Простите, уважаемый, но что Вы знаете о любви с верой и надеждой? Хоть одно из этих чувств были испытаны лично Вами? Нет. Вы – только непочатый край торопливых речей с общеизвестными изречениями. А должны быть границы."
"Границы чего?" – ответил язык – "Я лишь озвучиваю то, к чему прикасается наш постоянно мыслящий недремлющий ум и Вы, дорогое сердце."
От этих обидных дерзких слов бедное сердце сжалось, заколотилось... и заныло, ибо оно было отнюдь не молодым и здоровым, а изрядно потрёпанным жизнью на изрезанных зигзагами дорогах.
Пришлая пыль такому повороту обрадовалась так, что аж засветилась неприкрытым самодовольством и пустилась во все тяжкие, пытаясь тайком подкупить те самые веру, надежду и любовь.
Однако, не тут-то было!
Они ведь верные, надёжные, любящие и ясно, что ничего более бескорыстного в сердце нет, а их тепло прикоснулось к нему осторожно, бережно, ласково...
И в душе зазвучала чарующая неземная музыка.
Сердце успокоилось.
Многие годы с многими скорбями сделали его мудрым, поэтому оно понимало, что язык прав, ибо прежде, чем воспитывать его, нужно воспитать себя, чтобы мысли были чистыми, а чувства искренними и непорочными, как белый снег...