Из цикла «Рассказы в стиле Дзен»
Эпиграфы
«Мы живём на задворках вселенной, на крошечной планете, которая вращается вокруг заурядной звезды».
Стивен Хокинг
«Прежде чем верующему заявлять, что его чувства были оскорблены, ему следует вспомнить: чувства скольких людей оскорбил он сам — хотя бы только вчера».
Святой Эпиграфий
Прекрасное, чуть прохладное утро понедельника началось для старика Леонарда Шайна с привычного пения птиц в городском парке, что на пересечении Медон-стрит и Орригон-авеню в городке Браун-Хилл.
Свою передвижную лавку мистер Шайн всегда устанавливал возле третьего фонарного столба от входа в парк. Обычно всё было без изменений, менялась только погода. Но в этот раз кое-что изменилось. А именно — как раз на третьем столбе появился агитационный плакат, который гласил: «14-го сентября все на выборы!»
«Ну, что ж, — подумал мистер Шайн, — буду считать это бесплатной рекламой, которая лишь будет привлекать больше покупателей».
Мистер Шайн был простым продавцом пирожков, которые так любили горожане. Но не только за пирожками они приходили ко входу в городской парк, но и за мудрыми советами, которыми был так щедр мистер Шайн.
— Доброе утро, мистер Шайн, — говорил ему Пэдкинс, молодой рассыльный из местной газеты. На своём велосипеде Пэдкинс часто проезжал через парк, чтобы выпить чашечку капучино, который мистер Шайн готовил так вкусно.
— Доброе утро, Пэдкинс. Пожалуйста, ваш капучино. — мистер Шайн уже протягивал ему чашечку свежесваренного ароматного напитка.
— Спасибо, сэр! Ваш капучино возвращает меня к реальности! — Пэдкинс слез с велосипеда, принял кофе и спросил: — Вы уже знаете новость? — Ему не терпелось сообщить мистеру Шайну то, что он успел вычитать из утренних газет.
— Какую новость? — спокойно спросил мистер Шайн, продолжая готовить инструменты для приготовления пирожков.
— Уэйн Старринг всё-таки будет баллотироваться в мэры! — с нескрываемым восторгом выдал Пэдкинс.
— Ну что ж, я рад за него.
— Я рад за всех нас! Наконец-то достойный кандидат!
— Надеюсь.
— Вы будете голосовать, мистер Шайн?
— Не уверен, что смогу прогулять рабочий день.
— Странно, я думал, что вы сам себе начальник.
— Именно поэтому я и не хочу прогуливать.
— Но… как насчёт гражданского долга?
— Вы знаете, Пэдкинс, для большинства людей гражданский долг заключается в том, чтобы проголосовать на выборах. Но, по моему глубокому убеждению, истинный гражданский долг каждого человека заключается в том, чтобы выполнять свою работу качественно.
— То есть вы считаете, что на выборы ходить не нужно?
— Да нужно, нужно… Я лишь говорю о том, что этого недостаточно. Многие думают, что достаточно сходить на выборы, и дальше от них уже ничего не зависит. Мол, дальше всё зависит от политиков.
— Да-а… но… от них действительно многое зависит.
— Не более, чем от других членов общества.
— То есть вы хотите сказать, что, например, от простого разносчика газет тоже может что-то зависеть?
— Вы даже себе не представляете, как много.
— Не совсем понимаю, сэр.
— Ну, вот, смотрите. Я начинаю смену каждый день в восемь утра. И каждое утро я встречаю здесь вас, несущего газеты нашим уважаемым горожанам, что говорит о вас как о человеке ответственном, выполняющем свою работу качественно, на совесть.
— Спасибо, сэр.
— Как я понимаю, Пэдкинс, в числе прочих ваши газеты получает наш нынешний мэр, мистер Дэнвер?
— Да, сэр, я регулярно оставляю возле двери его дома «Национальный вестник» и «Политика».
— Вот видите, мистер Дэнвер тоже старается выполнять свою работу на совесть. Он уже с самого утра хочет быть в курсе всех новостей, чтобы принимать адекватные решения, от которых напрямую зависит жизнь города. И вот представьте, что однажды утром вы не принесёте ему важную новость. Какие тогда решения примет мистер Дэнвер, и в какую сторону тогда повернётся жизнь горожан? Я надеюсь, вы верите в то, что одно малейшее изменение сегодня может кардинально изменить будущее?
— Да, в это я верю.
— Ну-у, тогда сами сделайте вывод, насколько важна ваша работа.
— Да-а-а, сэр, вы правы, я никогда не думал об этом с такой точки зрения.
— В том то и дело, что большинство людей так об этом не думают. Большинство считает, что достаточно сходить на выборы, а дальше всё зависит от политиков. И именно поэтому большинство людей не делают свою работу на совесть. И именно от этого напрямую страдает экономика. Сами подумайте, что может сделать горстка правящих людей, — да будь они хоть сто раз добродетельны! — если основная часть общества, простые люди, не верят в важность того, что они делают?
Пэдкинс согласно кивал и ложечкой выскребал пенку из остатков капучино.
Мистер Шайн дал Пэдкинсу возможность обдумать сказанное, а сам уже вынимал из печки первые пирожки.
— У меня тут первые пирожки комом вышли. Будете? — сказал мистер Шайн и протянул Пэдкинсу пирожки несовершенной формы.
— Не откажусь. — Пэдкинс взял пирожки, откусил один и с наслаждением сказал: — М-м-м! С брусникой! Кайф!
Мистер Шайн убедился, что Пэдкинс уже переварил первую порцию мудрости и готов к следующей, и продолжил:
— Но, как вы думаете, почему люди так сильно уповают на политиков?
— Не знаю, сэр, — ответил Пэдкинс, вытирая с подбородка потёкший брусничный джем.
— В древности политики считались воплощением богов среди людей. И до сих пор эта вера сохранилась на генетическом, на подсознательном уровне. И хоть сознательно мы уже не верим в сверхъестественные силы, но подсознательно те неограниченные ресурсы, которыми обладают политики, мы воспринимаем как сверхъестественные божественные возможности, так как мы, простые смертные, такими ресурсами не обладаем.
— То есть мы верим политикам так же, как верим в богов?
— Да. И эта вера, я бы даже сказал, потребность, чтобы над нами обязательно было какое-то божество, на которое всегда можно свалить ответственность, лишает нас веры в собственные силы, а с ней и многих возможностей быть счастливыми.
— То есть вы считаете, что политика не нужна?
— В идеале не нужна. Но я понимаю, что современная жизнь невозможна без политики. И в большей степени потому, что её питает религия. По сути, религия и политика — это одно и тоже. Оба эти института воспитывают в человеке чувство собственной малой значимости. Кто мы по сравнению с богом? Никто, просто букашки. Кто мы по сравнению с президентом? Никто, просто букашки. Чувствуете связь?
— Вот чёрт! Да! Так что же нам делать, сэр?
— Ну, знамо что: изучать нетеистические философии.
— Нетеистические философии?! — удивленно переспросил Пэдкинс.
— Да. Философии, в которых нет бога.
— И вы… изучаете такие философии?
— Одну из таких, называется — шушизм. Ее основатель, Шуша Брандабуди, учил тому, что не нужно быть приверженцем ни одного из учений. Любое учение, будь то религия, научная теория или политическая идеология, склоняет к слепой вере в опыт основателя этого учения, без проверки этого учения на личном опыте. Шушизм же учит тому, что всё нужно испытывать на личном опыте, а не слепо доверять какому-либо из учений, включая сам шушизм. Только личный жизненный опыт способен дать человеку…
— Ответы? — поспешил предугадать Пэдкинс.
— Нет. Ответы как раз вам дадут религия и политика. Только вот эти ответы породят в вас ещё больше вопросов. Я просто неверно выразился. Правильней будет сказать, что личный опыт поможет вам понять, что никаких ответов нет и, более того, они не нужны. Личный опыт поможет вам наиболее остро ощутить настоящее время, чем, по сути, жизнь и является. Но большинство людей боятся пребывать в чистом настоящем времени и постоянно пребывают либо в мыслях о прошлом, либо в мыслях о будущем, таким образом уходя от самой жизни. Эта привычка достигла патологической формы. Прошлое и будущее теперь воспринимаются людьми почти как нечто материальное. Тогда как в действительности ни прошлого, ни будущего — не существует.
— Как это?
— Так ведь о прошлом вы думаете в настоящем времени, и о будущем вы думаете в настоящем времени, таким образом получается, что в реальности нет ничего, кроме чистого настоящего времени, а прошлое и будущее существуют лишь в мыслях.
— Так что же получается, вообще не думать о прошлом и будущем?
— Не думать в патологической форме. Иными словами — не переживать. Ни о прошлом, ни о будущем. В прошлом случилось то, что случилось, и ваши переживания об этом всё равно не изменят прошлого. В будущем случится то, что вытекает из реальности настоящего, ни больше, ни меньше, поэтому также нет смысла переживать о том, что будет в будущем.
— Это понятно, сэр. Но — в теории. Мне всё равно сложно представить, как это применить на практике. Ведь люди уже настолько привыкли всё время заглядывать в прошлое или будущее в поиске ответов на свои вопросы.
— Да, Пэдкинс. Задавать вопросы: политикам, богам — это просто привычка, которая выработалась у человечества в процессе эволюции. И ходить на выборы, и ходить в церковь — это желание задавать вопросы. Люди просто не уверены в себе. А ведь на самом деле все ответы на все вопросы уже заложены в них самих. И вот политики и священники — это своего рода психологи-коммерсанты, которые знают об этой тотальной неуверенности людей и пользуются этим. Они дают людям те ответы, которые люди хотят услышать, которые уже в них самих заложены. Но из-за собственной неуверенности люди приписывают эти ответы политикам и священникам, вознося их до ранга богов.
— Значит… все ответы уже находятся в нас? — вслух задумался Пэдкинс.
— Да. Ведь любой вопрос, по сути, можно сформулировать одним из двух способов: или «почему раньше было так?», или «а что будет дальше?». То есть любой вопрос заключает в себе либо неуверенность в том, что в прошлом всё было сделано правильно, либо неуверенность, что в будущем всё будет сделано правильно.
— Тотальная неуверенность…
— Да, Пэдкинс. Тотальная неуверенность. Она прилипла к нам, как вредная привычка. Но вы же должны знать, как побороть любую вредную привычку?
— Хм… может… наверно… заменить её другой привычкой?
— Совершенно верно! Ведь когда мы задаём вопросы богам и политикам, вопросы о прошлом или будущем, так мы только подпитываем в себе эту привычку, эту тотальную неуверенность в себе. Но чтобы свести к минимуму переживания о прошлом и будущем, нужно не задавать вопросы, а периодически давать уму возможность отдохнуть.
— Это… как… давать организму выспаться?
— Да. Это, кстати, отличная аналогия. Ведь вы наверняка замечали, когда вы спите и при этом не видите сновидений, на утро вы чувствуете себя более отдохнувшим. Это потому, что ваш ум при этом не мыслит, а пребывает в спокойном естественном состоянии. Но и при бодрствовании у нашего ума также есть возможность пребывать в таком состоянии без мыслей. В шушизме это называется безмысляция.
— Безмысляция?
— Да. Когда вы всего лишь пару минут посидите без мыслей, ваш ум успокаивается. На какое-то время он перестаёт переживать о прошлом и будущем, а спокойно пребывает в чистом настоящем времени. Такие перезагрузки мозга очень важны, особенно в наш информационный век, когда всё вокруг буквально заставляет человека напрягать извилины.
— То есть нужно периодически в течение дня останавливать свой мыслительный процесс на пару минут, чтобы дать уму отдохнуть?
— Да. Тогда как психологи рекомендуют заменять плохие мысли хорошими. Но это лишь половинчатое решение проблем. Ведь среди хороших мыслей всё равно прокрадется хоть одна да плохая. Так устроен наш неуверенный в себе ум, ему свойственно сомневаться даже в своих хороших мыслях. Поэтому единственный способ избавиться от переживаний хотя бы на время — не думать вообще, ни о плохом, ни о хорошем. И когда такие перезагрузки мозга войдут в привычку, тогда вы начнете более остро ощущать настоящее время, а значит — более остро ощущать саму жизнь. И тогда постепенно вы начнете понимать, что вам не нужны никакие ответы от политиков и богов, а всё что вам нужно — это как можно чаще жить самой жизнью, то есть настоящим временем.
Пэдкинс задумался. Мистер Шайн понял, что до него стало доходить, и перешёл к заключению:
— Вот поэтому я продаю пирожки, а не хожу на выборы, и не хожу в церковь. Для меня сходить на выборы означало бы — подкрепить в себе чувство собственной неуверенности, что какой-то там новый избранный мэр изменит мою жизнь к лучшему, а сходить в церковь означало бы — уповать на то, что милостивый бог изменит мою жизнь к лучшему. Но я знаю, что свою жизнь могу изменить только я сам. И я её уже меняю, каждый день, каждую минуту. Мне нравится каждый день переживать это чистое настоящее время. Видеть наших дорогих горожан, которые каждый день меняются в зависимости от полученного личного опыта, становятся другими. И вот сейчас в жизни нет ничего важнее, Пэдкинс, чем вот этот наш с вами разговор. Ещё пирожок?
— Ох… нет… спасибо, сэр! Кажется, я уже сыт! Думаю, мне пора отправляться на работу. — И добавил сквозь улыбку, — получать свой личный опыт!
— Это мудро, Пэдкинс! Хорошего дня!
— И вам хорошего дня, мистер Шайн! До свидания!
— Счастливо. — Сказал уже сам себе мистер Шайн, провожая взглядом Пэдкинса, который весело закрутил педали по Орригон-авеню.
После чего мистер Шайн пришел к выводу, что наступил отличный момент для сеанса безмысляции. Он сел в позу лотоса, сложил руки чашечкой, и так просидел около пяти минут без мыслей, наблюдая, как маленький паучок сплетает свою паутину на колесе передвижной пирожковой лавки.
Глядя на этого паучка, он сделал интересный вывод. Ведь этот паучок не знает никакой политики, не верит ни в каких богов, а просто качественно делает свою работу, не думая ни о прошлом, ни о будущем, пребывая постоянно в чистом настоящем времени. «Так зачем же эволюция дала нам способность мыслить, постоянно оборачиваться на прошлое и заглядывать в будущее? — подумал мистер Шайн. — Может быть, для того, чтобы в процессе дальнейшей эволюции наш интеллект развился до такого уровня, чтобы мы могли сами, своей собственной волей отключаться от переживаний о прошлом и будущем и погружать себя в реальную жизнь?»
В момент этой мысли возле лавки мистера Шайна остановился дорогой автомобиль, из которого вышел джентльмен в костюме.
— Доброе утро, мистер Шайн! Как бизнес? — сказал джентльмен.
— Доброе утро, мистер Трувэр. Спасибо, всё отлично, — ответил мистер Шайн.
— А я вот опять не успел позавтракать. Лёг в полвторого! Всё проверял отчёты начальников цехов — у них, как всегда, всё через одно место! А ведь скоро отчётный налоговый период, как всегда, всё не успеваю. Ну, сами понимаете…
— Не совсем, сэр. Вам как обычно?
— Да, два с мясом, один с капустой и один…
— С луком и яйцом, — закончил мистер Шайн.
— Совершенно верно! Память у вас — отменная! Как, собственно, и пирожки.
— Два здесь и два с собой?
— Вот за что я вас уважаю, мистер Шайн, так это за то, что у вас все чётко, как в аптеке. Не то, что у моих начальников цехов! — он произнёс это с максимальным разочарованием в голосе и далее продолжил, уже пережёвывая пирожок с мясом: — Я вам вот что скажу, положа руку на сердце: вот любого начальника цеха снял бы и поставил бы на его место вас!
— Благодарю за доверие, — спокойным тоном ответил мистер Шайн, — но… я далек от производственного бизнеса.
— Это не проблема. Научить — это не проблема. Главное, внутренняя дисциплина чтобы была.
— С этим я согласен. Но… всё же, это не моё.
— Да, я понимаю. Душа не лежит и всё такое… Нужно заниматься тем делом, которое приносит удовольствие… А мне вот моё дело уже давно не приносит удовольствие. Мечусь между двух огней, между производственниками и советом директоров, одних не устраивает одно, других — другое, а крайним, как всегда, остаётся кто? Правильно — Саймон Трувэр! Ох, мистер Шайн! А может, действительно, плюнуть на всё, бросить всё это и заняться частным бизнесом, продавать, вон, пирожки? Ах-ха-ха! Мистер Шайн, я ведь так люблю кушать пирожки! Вот и займусь тем, что мне приносит удовольствие! Ах-ха-ха! Не боитесь конкуренции?
— Нет, не боюсь. — Всё также невозмутимо отвечал мистер Шайн.
— Вот это вы верно сказали. Чего вам боятся? У вас же — имя! По сути — бренд. Ведь ваши пирожки известны не только в нашем, но и в соседних городах… Послушайте! Мистер Шайн! — его вдруг осенило. — А что если нам с вами организовать… франшизу?!
Мистер Шайн засмеялся.
— А что? — продолжил Трувэр. — По-моему, отличная идея! Смотрите, у вас есть имя и есть технология. У меня есть деньги. Мы откроем лавки, для начала во всех близлежащих городах… Обучим персонал… Стартонём, так сказать… А позже расширимся на штат, а может, и на всю страну! А? Что скажете?
— Звучит амбициозно.
— А почему бы и нет? Какие наши годы, мистер Шайн?! — и потрепал старика за плечо.
— Я могу быть с вами откровенен? — спросил мистер Шайн.
— Да, конечно! Ничто так не ценю в людях, как откровенность.
— Отлично. Вот вы говорите — технология. Разумеется, она есть, но она существует не на бумаге и не в компьютерных файлах. Она существует в моём сердце. Когда мой отец учил меня ремеслу пекаря, он своими руками брал мои руки и показывал, как правильно месить тесто. И хоть уже прошло тридцать лет с тех пор, как моего отца нет на Свете, но я до сих пор помню тепло его рук. Технология была в этом тепле, в его любви, и в его терпении, когда у меня не получалось. Он говорил мне: «Лео, запомни, тесто любит терпеливых. Любое дело любит терпеливых…» И это терпение передалось мне. Это терпение было в его глазах, полных любви, и в его словах, полных уверенности. А в современном бизнесе — где эта любовь? Кто её передаст ученикам? Бизнес-коучи? Но они передают только информацию. Этого недостаточно для хорошего продукта. Ведь продукт создаётся для людей. И если продукт питают лишь амбиции, но не питает любовь, то продукт получается посредственным.
— Любовь — это, конечно, хорошо, — возразил ему мистер Трувер, — но общество требует хлеба и зрелищ. И ему дела нет до вашей внутренней кухни.
— То, что людям нужны только, как вы говорите, хлеб и зрелища, это стереотип. На самом деле люди во всём ищут то, что они хотят полюбить. У людей, можно сказать, патологическая потребность кого-то или что-то любить. И любое проявление зла, кстати говоря, есть следствие того, что эта потребность любить не воплотилась. Покупая товары, люди подсознательно надеются, что эти вещи вызовут в них естественное чувство любви. Но если мы даём этим людям товары, которые лишены любви, этого тепла, заложенного производителями, люди испытывают ненависть и, рано или поздно, отворачиваются от таких товаров.
— Но как заставить производителей закладывать в товары любовь?
— В том-то и дело, что заставить это делать невозможно. Но есть один способ, который поможет вам понять, как мотивировать людей закладывать любовь в свою деятельность.
— Так-так! Я весь внимания! — заинтересовался мистер Трувэр, поглощая уже второй пирожок с мясом.
— Как вам, возможно, известно, я являюсь сторонником такой древней философии, как шушизм.
— О, да, я слышал, мистер Шайн, что вы шушист. Но я далёк от философии.
— Именно поэтому я не буду грузить вас излишней информацией. А расскажу вам суть лишь одного из важных терминов в шушизме, который поможет вам понять, как правильно мотивировать людей. Этот термин называется «передача».
— Передача?
— Да. Суть этого термина заключается в том, что в шушизме происходит прямая передача знаний от учителя ученику. И часто любого учителя шушизма называют Живым Шушей. Понятие Живой Шуша не означает, что основатель шушизма, Шуша Брандабуди, как личность будет жить вечно. И не означает, что Шуша Брандабуди перевоплотится в другой жизни в новое тело. Живым Шушей называют каждого нового учителя шушизма, который вносит в учение свой личный живой опыт. Шушизм — философия не статичная, а постоянно меняющаяся и подстраивающаяся под современные условия. И сам Шуша Брандабуди говорил, что не нужно зацикливаться на его учении, на его субъективном опыте, и что каждый новый шушист должен привносить в учение свой личный опыт и лично передавать его новому ученику. Только так, посредством живого опыта, адаптированного к современным условиям, новый человек способен постичь истинную суть не только шушизма, но и самой жизни. И в этом смысле мой отец, даже сам того не подозревая, и никогда не изучая шушистской литературы, был для меня Живым Шушей, понимаете?
— Это я понимаю, но…
— Но не торопитесь с выводами, мистер Трувэр. Дослушайте до конца.
— Да, конечно… — послушно сказал Трувэр, глядя на мистера Шайна такими глазами, как неопытный ученик смотрит на мудрого мастера шушизма.
— Ваш вопрос заключается в следующем: как мотивировать людей вкладывать любовь в производимую продукцию, правильно?
— Да.
— Корень этой проблемы уходит очень глубоко. А именно — в религию.
— При чём тут религия?
— Ну, смотрите. Основная мировая религия — это предистианство с её главным пророком — Предистосом, правильно?
— Да, всё верно.
— Следовательно, прямо или косвенно, но большая часть людей мира воспитывается в духе предистианских ценностей, так?
— Да, фиг поспоришь.
— Само это учение, несомненно, мудро. И поначалу в этом учении соблюдался принцип прямой передачи. Но со временем этот принцип был утрачен, и далее учение передавалось, если выражаться современным языком, с помощью посредников, таких как переводчики, толкователи и священники, которые исказили учение до красивых цитат, лишенных живого опыта. Так в предистианстве был утрачен принцип живой передачи. Церковь раскололась на множество течений, каждое из которых, вроде бы, верило в учение одного и того же пророка — Предистоса, но трактовало его слова по-своему, и эти течения враждовали друг с другом. Да, что уж там говорить, когда и само учение было насильно навязано многим другим народам. Тогда как Предистос завещал людям любить друг друга, то его более поздние последователи начали навязывать любовь насильно. А разве любовь можно навязать насильно?
— Нет, не навяжешь.
— И так получается, что Предистос учил людей любить друг друга, пропуская эту любовь через свой личный опыт. Но предистианство исказило это учение, и основная суть предистианства — это навязывание любви.
— Да-а-а… это глубокая мысль…
— А так как все нынешние человеческие сферы деятельности основаны в большей степени предистианами, то и эта идеология «навязывания любви» лежит в основе любой из этих сфер деятельности, включая бизнес. Ведь основная суть большей части бизнеса — это навязывание своих продуктов и борьба с конкурентами. Также и ваши производственники и совет директоров борются за навязывание своих ценностей друг другу, направляя свою энергию именно на борьбу. А ведь эту энергию можно направить на не на борьбу, а на другое — на совершенствование себя. И, тогда как суть предистианства — совершенствование других, суть шушизма — совершенствование себя. Мой отец мне так говорил: «Лео, не думай вообще о конкурентах. Просто старайся делать свои пирожки каждый день лучше, чем они получались вчера». И это — работает! Таким образом, ответ на ваш вопрос — как вложить в продукт любовь? — такой: совершенствуйте себя, и тогда ваш продукт будет совершенствоваться автоматически.
— То есть вы хотите сказать, что всё, что мне нужно делать — это постоянно самому становиться лучше, а не заставлять других становиться лучше?
— Да, сэр, вы в совершенстве постигли философию шушизма! — ответил мистер Шайн с нескрываемой улыбкой, такой, когда учитель радуется, если его ученик постиг мудрость. — Ведь если вы будете сами постоянно улучшать себя, то другие будут смотреть на вас и желать такого же совершенства. А если вы будете навязывать свою любовь другим, то другие будут инстинктивно защищаться.
Мистер Трувэр сам не заметил, как поглотил на месте все пирожки, даже те, которые планировал взять с собой.
— Спасибо, — сказал он мистеру Шайну. — Я обязательно обещаю подумать над этим в ближайшее время. А еще мне сильно захотелось почитать что-то из шушистской литературы. Что посоветуете?
— Это хороший вопрос, мистер Трувер. А чтобы ответить на хороший вопрос, нужно и хорошо подумать. В следующий раз я принесу с собой что-нибудь из того, что понравится непосредственно вам. Вы же — знаете, где меня найти.
— О да, мистер Шайн, поверьте, Саймон Трувэр слов на ветер не бросает! Я прочту всё, что вы посчитаете нужным мне прочитать. — И добавил с улыбкой: — Вприкуску с вашими пирожками!
— Тогда так и порешим! — заключил мистер Шайн.
Мистер Трувэр почтительно пожал руку мистер Шайну и уверенно сел в машину. Мистер Шайн помахал вслед уезжающему автомобилю и подумал: «Чёрт, Трувэр всегда так аппетитно ест пирожки, что невозможно удержаться». И принял решение подкрепиться, пока образовалось окно между покупателями.
Ему почему-то захотелось вылепить из теста форму какого-нибудь животного. Такие формы пирожков он обычно делал для юных покупателей. Видимо, память об отце вызвала в нем чувство внутреннего ребёнка, и он, подчинившись этому естественному чувству, вылепил слона. Критически посмотрел на него, как будто думая о том, как бы отец оценил его творчество, и убрал пирожок в печку. Через пару минут пирожок был готов, и мистер Шайн начал медленно его есть, с наслаждением пережёвывая каждый кусочек чистого настоящего времени.
После окончания ритуала приёма пищи, мистер Шайн заметил, как к нему приближается миссис Эвенсвилл со своими мальчиками.
— Брэндон! Сэмуэль! Я кому сказала?! Идите сюда! Опять вы по лужам шлындаете! — недовольно прокричала женщина на детей. И после обратилась уже к старику: — Ох, простите, мистер Шайн, они бывают такими неуправляемыми.
— Ничего страшного, миссис Эвенсвилл, у меня у самого четверо… и одиннадцать внуков…
— Ни-че-го себе! И как вы с ними справляетесь?
— Ну, я же не один… Мы все помогаем друг другу. Что пожелаете?
— Да, мне пожалуйста два пирожка с брусникой, один с абрикосом, и один с вишней, и два какао.
— Легко. — И принялся за готовку.
— И ваши дети часто вас навещают? — заинтересовалась миссис Эвенсвилл.
— Да, миссис. Двое из них живут здесь, в Браун-Хилле, с ними мы видимся каждый уикэнд. Старший живёт в Роудсе, но приезжает обычно раз в месяц. Младший сейчас в Необии, он бывает чуть реже, обычно раз или два в полгода. Но все основные праздники мои дети традиционно проводят здесь. Это лучшее для меня время, когда приезжают все мои внуки!
— Вы счастливый человек, мистер Шайн!
— Да, спасибо. Но я стараюсь об этом не думать. Ведь стоит только об этом подумать, так сразу возникает страх это потерять.
— Хм, интересная мысль. То есть вы считаете, что о счастье не нужно задумываться?
— Абсолютно! Люди, которые не зациклены на поиске счастья, на самом деле наиболее счастливы.
— Да, но это ведь только в том случае, если этих людей устраивает их жизнь, их работа, их социальный статус. Но если их что-то не устраивает, то им ничего более не остаётся, как искать свое счастье в чём-то другом.
— Это да, но вы никогда не задумывались, почему людей не устраивает их жизнь, работа, социальное положение?
— М-м-м, так сходу не ответишь.
— Ваши пирожки и какао, миссис.
— Спасибо, — поблагодарила женщина мистера Шайна и вновь повышенным тоном призвала сыновей, которые весело играли в пятнашки: — Мальчики! Ну сколько можно?! Вы же сами просили пирожки! Так идите и ешьте!
Дети подбежали к матери, взяли пирожки и начали спешно их уплетать. Мистер Шайн смотрел на это с умилением, в очередной раз радуясь тому факту, что его деятельность приносит столько радости детям. Радостные дети всегда провоцируют мистера Шайна на дополнительную щедрость, и он сказал миссис Эвенсвилл:
— Сегодня у нас акция: купи четыре пирожка, и получи ещё два в подарок! Поэтому — это вам! — и протянул миссис Эвенсвилл два пирожка с черникой и чашку какао.
— Ох, мистер Шайн, вы меня балуете!
— Ничего-ничего, миссис Эвенсвилл, постоянных покупателей нужно баловать. — И улыбнулся.
Миссис Эвенсвилл улыбнулась в ответ и принялась пробовать пирожки, искоса наблюдая за детьми. Потом спросила мистера Шайна:
— Но… по-моему у вас была какая-то интересная мысль?
— А-а-а… Сейчас… Ах, да-да. Почему большинство людей не устраивает их жизнь, их работа и социальный статус?
— Да. Почему?
— Может быть, потому, что они сравнивают свою жизнь с другой, по их мнению, более счастливой, и с другой работой, по их мнению, более обеспечивающей такую счастливую жизнь?
— Хм.
— Ведь если не сравнивать, тогда ваша жизнь становится самодостаточной.
— Но как не сравнивать? Ведь мы живём в социуме. И успехи одних людей провоцируют к тому, чтобы и другие люди также добивались успехов.
— Это смотря что называть успехом.
— В каком смысле? — спросила миссис Эвенсвилл и, повернувшись к детям, крикнула: — Саймон! Прекрати отбирать у брата пирожок! — и вновь повернулась к старику: — Простите, мистер Шайн.
— Вот, кстати, — сказал мистер Шайн, — поведение наших детей в этом смысле очень показательно. Помните, в прошлый раз, миссис, я рассказывал о различиях между предистианством и шушизмом?
— Да. Вы говорили, что предистианство нацелено на искоренение зла в других, а шушизм — в самих себе.
— Совершенно верно. И предистиане воспитывают своих детей в духе этого искаженного учения. Например: ребёнок возвращается из школы и сообщает родителям, что он подрался с одноклассником. Традиционный предистианин скажет своему ребёнку примерно следующее: «В следующий раз будь умнее своего одноклассника». И вот это «будь умнее кого-то» порождает в ребёнке дух соперничества. Даже сама система школьных оценок порождает в детях дух соперничества. И у детей возникают иллюзии, что пятёрка — это успешный результат. А двойка — это неуспешный результат. Но ведь двойка просто сигнализирует, что у ребёнка есть какие-то скрытые таланты в чём-то другом. Но предистианская система образования не обращает внимание на эти сигналы, закапывая их в глубину детского подсознания, и позже на выходе мы получаем закомплексованного ребёнка, которого не научили ничему, кроме того, что ему нужно со всеми соперничать. Но разве соперничество приводит к позитивным изменениям? Думается мне, к позитивным изменениям приводит дух сотрудничества.
— Я понимаю, мистер Шайн. Но как мотивировать детей сотрудничать? Ведь они ещё не готовы этого понять прямо с ходу.
— В том то и дело, что готовы. Они готовы понять всё, что вы готовы им поведать. Дети открыты для всего нового. И вот, смотрите. Внимание! В ответе родителя мы изменим небольшой акцент, и вы увидите, как кардинально измениться вся суть! Ситуация та же. Ребёнок вернулся из школы побитый. Но теперь родитель говорит ему в духе шушизма: «В следующий раз будь мудрее». Быть мудрее не означает — быть умнее кого-то, но означает — быть умнее себя самого вчерашнего. И вот такой подход не порождает духа соперничества, но порождает дух самосовершенствования. И суть мудрости — самосовершенствование — вполне можно объяснить ребёнку.
— Да, с этим я согласна.
— С этим, казалось бы, согласно большинство. Но на практике этим пользуются лишь немногие. И традиционно принято считать, что мудрость присуща лишь старикам. Существует даже такая расхожая предистианская пословица: «Мудрость приходит тогда, когда она уже не нужна». И это очень пагубная пословица, которая подкрепляет веру в то, что ребёнок не способен быть мудрым и принимать мудрые решения. Эта проблема вытекает из самой, на мой взгляд, вредной предистианской традиции — желания обязательно кого-то чему-то научить. Как вы помните, я рассказывал, что исторически предистианство скатилось до миссионерства в духе: «Ваша религия неправа, только предистианство — вот истинный Свет!»
— Да, я помню.
— Вера в это сидит в предистианах на генетическом уровне. Они до сих пор убеждены, что обязаны нести в Свет учение Предистоса. Тогда как, например, в шушизме нет вообще такого понятия: «Иди и обязательно кого-то научи учению Шуши!». В шушизме ученик сам осознает необходимость знаний и сам находит своего живого учителя. Всё образование в шушизме сводится к тому, что ребёнок сам, своими бессознательными предпочтениями указывает на то, в какую сторону он хочет развиваться, и учителю лишь остается поддержать его в этом пути.
— То есть… вы хотите сказать, что ребёнок сам знает, кем он хочет быть? Но… это сомнительно…
— Разумеется, для вас это сомнительно, миссис Эвенсвилл, так как вы воспитывались в традиционном предистианском духе. Вас саму воспитали так: «Ребёнок не знает, что он хочет. Родитель лучше знает, что нужно ребёнку. Учитель лучше знает, что нужно ребёнку»… И после такого воспитания у ребёнка атрофируется способность самостоятельно принимать решения, нести ответственность за свою жизнь. Сначала он во всём полагается на родителей и учителей. Позже начинает возлагать ответственность на политиков и богов. Так в предистианстве воспитываются все дети, в духе, что всегда существует что-то выше тебя: родитель, учитель, президент, бог… Но в шушизме ребёнок воспитывается по-другому, в духе, что нет ничего важнее личного опыта. В шушизме ребёнку никогда никто не говорит: «Вот это — правильно. А вот это — неправильно». В шушизме всегда принято спрашивать у ребёнка: «А ты как думаешь, что правильно, а что неправильно?» И такой подход формирует в ребёнке желание мыслить и принимать решения самостоятельно.
— Да, но… так мы рискуем…
— Чем, миссис Эвенсвилл?
— Тогда у ребёнка не останется простых инструкций, как ему избежать опасности. Если он будет самостоятельно принимать решение во всём, то что ему будет мешать сделать выбор, например, в сторону наркотиков, или убийства?
— А теперь, миссис Эвенсвил, что называется, удар под дых! Каких наркотиков и каких убийств? Наркотики и убийства существуют только в предистианском мире и в мире других религий, по сути, схожих с предистианскими. В мире шушизма нет никаких наркотиков и убийств. В мире шушизма существуют вполне приземлённые законы нравственности, и их знают все, с детства. Но их знают и их придерживаются именно потому, что им никто не навязывает эти законы, все взрослые просто живут этими законами, и у детей не возникает даже мысли, что можно жить как-то по-другому.
— Тогда что получается, что всё, что мы должны делать в плане воспитания детей, это просто самим вести нравственный образ жизни? А они просто будут его перенимать?
— Да. Современность сама подскажет детям, как правильно подстроить законы нравственности под реальную жизнь. Вы же наверняка замечали, что дети, когда дело касается чего-то современного, всегда более сообразительны, чем родители?
— О! Да! Я иногда даже сама поражаюсь, как отстала от жизни!
— Это ли не доказательство того, что дети сами в себе уже содержат все ответы на все вопросы? Наша лишь задача дать им чуть больше свободы. Чуть больше вариативности в решениях, чем тестовые школьные ответы. И вот вы вначале спросили меня, как я справляюсь со своими одиннадцатью внуками?
— Да.
— И вот вам теперь полноценный ответ: мне не нужно с ними справляться. В нашей семье каждый ребёнок имеет возможность проявлять естественную активность. И если, к примеру, старшая сестра инстинктивно захотела поухаживать за младшей, мы, взрослые, должны просто присматривать за этим процессом, но не запрещать. Помогать ей, ведь её активность — есть следствие её внутренних предпосылок к собственному предназначению. И мы не можем убивать в ней это. Разумеется, может оказаться, что ей это быстро надоест и более она не вернется к такой активности. Но если не дать ей попробовать на своем личном опыте, просто запретить ей, она так и не сможет понять, её это дело, или нет.
— Да, мистер Шайн, с этим не поспоришь. Но, как вы правильно сказали, мы — предистиане, и нашу закоренелую систему воспитания так просто не изменить.
— Опять же, миссис Эвенсвилл, большинство людей считают, чтобы, как вы говорите, «изменить систему», должно произойти какое-то глобальное осознание новых ценностей. Так люди мыслят потому, что они смертны, и что им обязательно хочется в рамках своей жизни увидеть хоть какие-то позитивные изменения, поэтому они всё уповают на богов и, вон, — он показал пальцем на плакат за своей спиной, — на политиков, в надежде, что эти божества обеспечат им быстрое позитивное развитие. Но эволюция устроена по-другому. Она развивается медленно. Сначала о новых ценностях узнаёт один человек, к примеру, какой-нибудь продавец пирожков, — он улыбнулся, — распространяет эти ценности среди своих близких, среди своих горожан. И так далее. Это процесс медленный. И если всё время думать о том, когда же наступит результат, когда же до всех людей в мире дойдут эти новые ценности, то можно сойти с ума. Поэтому единственный способ не съехать с катушек — это наслаждаться самим процессом распространения этих новых ценностей. Осознавать себя частью этой мудрости. И для этого необязательно быть президентом, или пророком, или, как вы говорите, иметь высокий социальный статус. Глобальные изменения рано или поздно наступят, как говорится в одной шушистской притче: «Невозможно ускорить созревание яблока». Глобальные изменения наступят тогда, когда человечество будет к ним готово, не раньше, не позже. Станем ли мы с вами свидетелями этих глобальных изменений — это не так важно. Для нас с вами важно прожить жизнь счастливо, прожить её честно, прожить с максимально возможным ощущением настоящего времени. Только так мы выполним своё истинное предназначение и только так наши дети примут у нас эстафету наших начинаний, и также проживут свою жизнь счастливо. А? Как вы считаете?
— Да, мистер Шайн. Будем надеяться, что у нас хватит сил и терпения. — Потом обратилась к мальчикам уже спокойным тоном: — Брэнди. Сэмми. Вы что-нибудь ещё будете?
— Нет, мам, — ответил старший Сэмуэль. — Мы хотим покататься на «Бешеной горке».
— Но вы уже вчера на ней катались.
— Мы хотим ещё.
— Очень хотите? — ласково спросила миссис Эвенсвилл и погладила Сэма по голове.
— Да, мам. Очень хотим. Мы всегда очень хотим, если просим тебя, — сказал Сэм, сам не осознавая, что сделал это философски.
— Ну, хорошо. Тогда пошли. До свидания, мистер Шайн! Спасибо за угощения!
— Всего хорошего, миссис Эвенсвилл!
— До свидания, мистер Шайн! — сказал Сэм. — Ваши пирожки просто бомбические!
— Пока, мистер Шайн! — добавил Брэндон.
— Пока-пока! — ответил мистер Шайн и помахал мальчикам рукой.
Прошло какое-то время. Никто не подходил к лавке мистера Шайна. И он решил сделать уборку вокруг своего рабочего места. Он достал метлу и начал мести. Он делал это неспеша, стараясь совершать действия без мыслей, всем своим существом погружаясь в процесс, наслаждаясь шуршанием ворсинок метлы по тротуарной плитке, беготнёй муравьев по своим личным муравьиным делам, тенью деревьев и бликами света…
— Эй, старик! — вдруг услышал мужской голос мистер Шайн. Он поднял голову и увидел, как рядом припарковалась строительная техника: подъёмный кран и экскаватор. И от них какой-то мужчина стремительно шёл к мистеру Шайну.
— Эй, старик! Сворачивай ка свою лавку, сейчас здесь будет работать техника! — заявил мужчина, приблизившись.
— В каком смысле? — удивленно спросил мистер Шайн.
— В прямом смысле, ёб твою! Сворачивай свою контору!
— Но… мне ничего неизвестно о каких-либо работах здесь…
— Ах, да, извини, забыли поставить тебя в известность! — саркастически сказал мужчина, а потом обернулся к своим рабочим, что доставали инструменты из машин: — Мужики, бля, сворачиваемся! Мы забыли поставить в известность старика!
— Ах-ха-ха! — откровенно заржали рабочие.
— Вы смеётесь, — спокойно сказал мистер Шайн, — но я ведь занимаю это место совершенно законно и исправно плачу за него. Да и мои клиенты всегда знают, что я здесь, вот уже лет как десять. По договору администрация должна была мне сообщить о таких изменениях.
— Дед, ёб ж твою бабушку! Здесь пройдёт газовая труба! Ты что ж думаешь, компания «РаспредГаз» будет прокладывать её в обход твоей лавки?! — На заднем плане вновь раздался смех рабочих.
— То есть вы хотите сказать, что трубы пройдут прямо через парк? — недоумённо спросил мистер Шайн.
— Ну, давай ты ещё начнёшь про экологию нам тут задвигать!
— Дело в том, — продолжил мистер Шайн, — что я лично знаю мистера Дэнвера, главу нашей администрации. Он любит этот город и этот парк, и сам здесь часто гуляет с детьми. Сомневаюсь, что он мог принять такое решение.
— Ах-ха-ха! — заржал мужчина. — Во заливает! Ты знаешь мэра?! Рассказывай! Давай ка, собирай свою тележку и проваливай! А то наш экскаватор проедется прямо по твоим пирожкам!
Мистер Шайн не стал вступать в перепалку, так как знал, что если закон на стороне этого мужчины, то здесь ничего нельзя поделать, но если закон на его стороне, справедливость обязательно восторжествует, и он рано или поздно вновь займёт своё законное место. Его отец ему так говорил, когда в годы социализма полицейские пришли арестовывать его частное имущество: «Лео, пусть эти люди забирают всё. И так они действительно будут думать, что забрали у тебя всё. Но в действительности они не забрали у тебя ничего, ведь всё, что ты знаешь, всё твое мастерство — всегда с тобой в твоём уме…»
— Хорошо, — ответил мистер Шайн, — я уберу свою лавку. Только дайте мне немного времени. Одному мне тяжело управиться, обычно собраться мне помогает внук.
— Хорошо, бля, дед! Но давай как-нибудь побыстрее! Техника простаивает!
Мистер Шайн начал поспешно собирать товар. В это время к парку подъехала группа репортёров из местной газеты. Из фургона вышла девушка и сразу же обратилась к мистеру Шайну:
— Что здесь происходит, мистер Шайн?
— Я вам скажу, что здесь происходит! — вклинился мужчина. — По указанию главы действующей администрации, мистера Дэнвера, через парк пройдёт газовая линия!
— Что?! — опешила репортёрша. — Какая ещё газовая линия?! — И вопросительно посмотрела на мистера Шайна.
Мистер Шайн пожал плечами и сказал:
— Не знаю, Фрэнсис. Все вопросы к этому господину.
— Покажите документы! — потребовала мисс Фрэнсис от мужчины.
— Кто вы такая, чтобы я показывал вам документы? Полиция?
— Хорошо, тогда я вызываю полицию.
— Да-да, пожалуйста, — высокомерно сказал мужчина.
Пока полиция ехала, собралась толпа недовольных горожан. Мистер Шайн всех угощал пирожками. Фрэнсис успокаивала мистер Шайна:
— Не переживайте, мистер Шайн, это явно провокация со стороны штаба Уэйна Старринга. Это стандартный приём, когда ищут человека, на фоне которого разворачивается скандал, но сам этот человек не имеет никакого отношения к теме. Это делается, чтобы привлечь внимание прессы, полиции, общественности. Чтобы в глазах людей сложилось подсознательное впечатление о плохих намерениях того кандидата, против которого направлена эта акция.
— Да-да. Я всё понимаю, Фрэнсис. Благодарю вас за поддержку.
— Вот увидите, — продолжала репортёрша, — как только полиция приедет, эти ребята начнут себя вести уже не так вызывающе. Их цель — не действие, а создание шума.
Возле парка остановилось несколько полицейских машин. Из одной вышел офицер средних лет и направился в сторону входа в парк. Подойдя к пирожковой лавке, офицер сказал:
— Добрый день, мистер Шайн. — И с юмором добавил: — Смотрю, и вас коснулся кризис власти?
— Здравствуйте, Джозеф. Да, можно и так сказать.
Офицер обернулся к нарушителю спокойствия и потребовал документальное разрешение на проведение работ. На что мужчина ответил:
— Ой! Кажется, я забыл его на столе у мэра…
— Понятно. — Сказал офицер. — Тогда проедемте, будем оформлять нарушение общественного порядка. — Потом вновь повернулся к мистеру Шайну: — Вам, сэр, к сожалению, тоже придется проехать, для дачи свидетельских показаний.
— Джозеф, — ответил мистер Шайн, — я не буду свидетельствовать против этого человека, ведь он не сделал мне ничего плохого.
— Но он оскорбил вас, мистер Шайн!
— Нет, Джозеф, он оскорбил самого себя. Ведь наш мир — это отражение нас самих. И если человек говорит тебе, к примеру: «Ты — урод!», значит, именно таковым он себя ощущает.
— Ох, мистер Шайн! Опять ваша философия! Нет, я, конечно, всё понимаю, но в данном случае считаю, что этот человек заслужил наказание.
— Видите ли, Джозеф, я убеждён, что наказание только озлобляет, склоняет к мести и дальнейшему грехопадению. Но только прощение направляет человека на путь истинный.
— А по мне так прощение порождает безнаказанность, — не согласился с ним офицер.
Мистер Шайн понимал, что это типичная предистианская позиция. Тогда как Предистос учил людей прощать, и на своём личном примере показал, как нужно уметь прощать. Но предистиане исказили это учение, решив, что они обязаны отомстить за Предистоса. Поэтому именно месть, желание наказать неверного (в предистианской традиции — неверующего), легло в основу предистианства. Прощение для предистиан всегда было красивым словом, лишённым живого опыта. Везде и всюду предистиане пропагандировали прощение, но, когда дело доходило до ущемления их личных прав, они редко применяли это прощение в реальной жизни.
Но так как офицер не был расположен к длительным философским рассуждениям, мистер Шайн ответил коротко:
— Вы заблуждаетесь, мой друг. Безнаказанность есть следствие потворства греху. Когда все закрывают глаза на действия нарушителя. Но прощение не закрывает глаза на действия нарушителя, но указывает на ошибку, показывает, что не согласно с нарушителем, и при этом — прощает. В этом разница.
— Ну что ж, пусть будет так, — смирился офицер. — Нам же проще. Нет свидетельских показаний, нет и дела. Давайте тогда хоть пирожков ваших возьмём, раз уж приехали.
— Это всегда пожалуйста! — с радостью сказал мистер Шайн и передал офицеру целый пакет пирожков.
— А вы, — офицер обратился к мужчине, — хотя бы извинитесь, что-ли…
Полиция уехала. За ними уехал фургон с репортёрами. Скоро разошлась и толпа горожан.
Мужчина несколько минут стоял в стороне. Потом подошёл к старику и неуверенно сказал:
— Послушайте, мистер…
— Шайн.
— Да… мистер Шайн… вы меня извините, ради бога…
— Да, я всё понимаю…
— Нет, послушайте. Я ведь сам живу в этом городе и сам хожу в этот парк с ребёнком. И я бы никогда не стал наносить вред этому оазису. Это всё ради шума, чтобы привлечь прессу. И я бы никогда не стал участвовать в таком шоу, если бы не нужда денег… Если бы не мой сын… Он серьёзно болен…
— Я знаю, сэр.
— Как? Вы знаете? Откуда?
— Я имею в виду, что я знаю не конкретно про вашего сына, но знаю, что любое проявление зла есть следствие стремления человека к своему субъективному добру, которое он неистово защищает. Зло лишь побочный эффект добра. Поэтому я не держу на вас зла.
— Спасибо, сэр.
— И я, к сожалению, не в силах помочь вашему сыну… — добавил мистер Шайн. — Но… вот, возьмите, пожалуйста, сладкие пирожки для него…
— Спасибо, сэр.
Он принял пакет с пирожками, отвернулся и пошёл к машинам. Потом вдруг на полпути остановился. В этот момент Мистер Шайн не видел его лица, но он точно знал, что мужчина плакал, и так же точно знал, что больше он никогда не будет участвовать в подобных акциях.
Мистер Шайн остался в одиночестве и стал размышлять о несправедливости этого мира, о том, почему детям приходится расплачиваться за грехи отцов, приходиться страдать, испытывать физическую боль. Но позже поймал себя на мысли, что эти его душераздирающие размышления никак не помогут миллионам страдающих детей. Но в его силах делать всё возможное, чтобы хотя бы часть из этих детей сделать счастливыми. И он твердо принял решение отыскать этого мужчину и, если это будет возможным, навестить его сына вместе со своими внуками.
Вечер наступил незаметно. Мистер Шайн продолжал торговать пирожками и общаться с горожанами. Скоро он вновь увидел Пэдкинса, который приближался к нему на своём велосипеде.
— Ох, и досталось вам сегодня! — сказал Пэдкинс, слезая с велосипеда.
— Ничего, бывали в моей жизни ситуации и покруче…
— Смотрите, — Пэдкинс достал газету, — о вас уже написали в вечернем «Браун-Хилл-Лайв», — и с выражением прочитал заголовок статьи: «Продавец пирожков остановил нарушителей общественного порядка!»
— О! Мисс Фрэнсис, как всегда, слегка преувеличивает. Поверьте, моя роль в этом спектакле была чрезвычайно мала. — И через паузу продолжил: — Ну а вы, Пэдкинс, что вы теперь скажете про мистера Старринга?
— Да, мистер Шайн, он меня крайне разочаровал.
— Но слишком сильно не разочаровывайтесь. Ведь человеку свойственно не только подрывать доверие, но и реабилитироваться в глазах общества. Не рубите с плеча, дайте ему шанс. Понятно, что после такой выходки он потеряет доверие избирателей. Но не стоит ставить на нем крест как на личности. Вероятно, он сможет состоятся в иной ипостаси. Ведь, как мы с вами уже знаем, чтобы служить на благо общества, необязательно быть в политике. Достаточно быть просто разносчиком газет или, к примеру, продавцом пирожков, — он улыбнулся.
Пэдкинс понимающе улыбнулся ему в ответ. Потом мистер Шайн спросил:
— Поужинаете со мной? У меня тут осталось несколько пирожков и… мятный чай!
— Не откажусь, сэр. Спасибо.
И оба расположились на скамье возле пирожковой лавки. Они сидели молча, попивая ароматный чай и закусывая пирожками. Они смотрели на небо, в котором уже начинали мерцать отдаленные звёзды. Через несколько минут Пэдкинс прервал молчание:
— И всё-таки, как вы думаете, мы единственные во вселенной?
— Сложно сказать, Пэдкинс. Но мне хочется верить, что нет. Что где-нибудь там, далеко-далеко, может, среди тех сверкающих далёких звёзд есть звезда по имени… даже не знаю… Солнце!
— Аха-ха-ха! Ой… простите! Солнце?
— Вам не нравится?
— Странное название.
— Да, странное. Но звучит, по-моему, красиво.
— Ну ладно, — сквозь улыбку согласился Пэдкинс, — пусть будет Солнце!
— Да. А вокруг этого Солнца кружится какая-нибудь маленькая-маленькая планетка, пусть даже меньше нашей…
— Земля! — поспешил придумать ей название Пэдкинс.
— Земля? — Мистер Шайн улыбнулся.
— Ну, раз уж мы фантазируем со странными названиями.
— Хорошо, Земля. И вот на этой Земле существует общество, чем-то похожее на наше, только, может, более, или менее развитое. Может, эти существа… Кстати, как мы их назовём?
— Может, люди?
— Окей. Люди. Может, эти люди еще не умеют путешествовать на соседние планеты, но, по крайней мере, стремятся к этому. И они так же, как мы, стремятся к любви и счастью, насколько у них хватает сил и опыта…
— Да, но ведь наука пока не обнаружила подтверждение существования иных космических цивилизаций?
— Но ведь и опровержений тоже нет? Ведь если представить масштабы вселенной, хотя бы попытаться представить, то, чтобы говорить наверняка, что мы единственные во вселенной, нужно заглянуть в каждый уголок этой вселенной, что, как вы понимаете, пока не представляется возможным. Ведь только тогда можно утверждать про наше вселенское одиночество.
— Я тоже об этом думал, сэр. Но вот ведь какая мысль меня посетила: в наш с вами век мы ведь врядли станем свидетелями открытия иной космической цивилизации?
— Вряд ли.
— Так почему же нам так важно в это верить?
— Важно, Пэдкинс, важно. Ведь от этого зависит ограниченность или безграничность нашего мышления, которое очень сильно влияет на нашу повседневную жизнь. Ведь в жизни чаще преуспевает тот, у кого развито творческое мышление. А что такое творческое мышление, как не безграничность? Вы ведь наверняка замечали, Пэдкинс, когда начальство даёт вам задание и при этом ограничивает исполнение во времени, то качество вашего исполнения оказывается, мягко говоря, средним? Потому что вы спешите, боитесь не уложиться в срок, и поэтому совершаете множество ошибок.
— Да, сэр, именно так. Ох, если бы все начальники это понимали!
— Но если вам дать на исполнение время, не ограничивая его жёсткими рамками? Дать вам то время, за которое вы управитесь естественным образом, свойственным только вам, и никому более?
— Давать каждому человеку время, исходя из его личных способностей?
— Да, Пэдкинс! Представляете, какой должен быть уровень интеллекта у человечества, чтобы реализовать такой индивидуальный подход на практике?
— Ох, да, сэр…
— Ведь еще Шуша Брандабуди говорил, что на самом деле человечество находится в младенческой стадии своего развития. И в этом смысле вполне возможно, что на какой-нибудь другой планете существует общество, которое уже смогло реализовать на практике такой тонкий индивидуальный подход, вместо того, как это делается у нас: тупо финансировать повышение рождаемости, надеясь количеством вырваться в лидеры. Но дело не в количестве людей, а в качестве их индивидуальности.
— Согласен, сэр. Но ведь, исходя из того же индивидуального подхода, толпа никогда не придёт к такому выводу, к такому выводу может прийти только личность. — В этот момент Пэдкинс начал мыслить как истинный шушистский ученик, который перестаёт бояться и стесняться собственных мыслей. — И поэтому, как ни крути, для этого должен в какой-то момент истории родиться некий лидер, который поможет обществу понять логику индивидуального подхода.
— Кажется, я уже понимаю, к чему вы клоните, Пэдкинс…
— Да, сэр. Ведь, допустим, нам повезло, что на нашей планете когда-то родился Шуша Брандабуди, и своей мудростью помог людям обратиться не к богам, а к самим себе. Но как быть обществам, к примеру, на других планетах, если им не повезло с таким лидером? Ведь тогда такие общества обречены на вечную внутреннюю борьбу?
— Нет, Пэдкинс. Не обречены. Ведь что, по сути, сделал Шуша Брандабуди? Он просто понял законы жизни. А законы жизни (я здесь подчеркну — не законы физики или химии, а законы жизни, это разное) одинаковы на любой планете и действуют для всей вселенной. И постичь их способен каждый. А самый главный закон жизни звучит примерно так: «Жизнь нам дана не для того, чтобы отыскать какой-то предустановленный смысл жизни, она нам дана для того, чтобы создать собственный смысл». И в этом смысле — любой человек рождается со способностью быть лидером, ведь быть лидером не означает быть лучше других, быть лидером означает быть в гармонии с другими. Так что я даже не сомневаюсь, что на любой другой планете, где развиваются сложные формы жизни, рано или поздно обязательно родится такой лидер. И на этой же нами воображаемой Земле, вероятно, когда-то уже существовал или ещё только будет существовать такой лидер, которого звали или будут звать, разумеется, по-другому, допустим, чтобы не заморачиваться — Будда.
— Будда. — с полным погружением в глубину этого слова повторил Пэдкинс.
— Да. И этот Будда говорил или будет говорить на совершенно непонятном нам с вами языке. И может быть даже такое, что физико-химические особенности планеты, той Земли, на которой он жил или будет жить, кардинально отличаются от наших условий жизни. Может, вокруг Земли не вращается три Луны, как вокруг нашей планеты. Сила гравитации, атмосферное давление — всё отличается да такой степени, что и сами высшие формы жизни на этой планете выглядят по-другому. Например, у людей, возможно, там нет четырёх рук, как у нас, а всего лишь две руки…
— Ах-ха-ха!
— Чего вы смеётесь, Пэдкинс?
— Простите, сэр! Я просто невольно попытался представить вас, как вы двумя руками управляетесь со своим пирожковым хозяйством!
— Ах-ха-ха! — засмеялся в ответ мистер Шайн. — Да. Это действительно смешно.
Потом мистер Шайн сделал очередной глоток чая и сказал:
— Так вот, независимо от того, какие условия жизни на этой планете, эти условия доступны для понимания. Для этого Будде не нужно обращаться к какой-либо религии, к какому-либо учению, а достаточно лишь просто уметь слушать саму жизнь.
— Да-а-а… сэр, это мудро, — согласился Пэдкинс.
И они ещё несколько минут просидели молча, глядя на ночное небо, как будто пытаясь рассмотреть в нём звезду по имени Солнце.
Потом Пэдкинс встал, поблагодарил мистера Шайна за ужин и отправился к дому.
Мистер Шайн начал бережно и умиротворенно собирать все инструменты.
— Дедуфка!
— Ох, Майкл! — мистер Шайн испуганно обернулся. — Радость моя, ты всегда появляешься так незаметно! Что, уже восемь часов?
— Да, дедуфка. Пойдём домой.
— Да, конечно, пойдём. — Мистер Шайн собрал тележку, снял с неё зонтик. Зонтик он вручил внуку, а сам покатил тележку. И они медленно пошли домой.
— Дедуфка, а, дедуфка! — вдруг заговорил мальчик.
— Что, мой хороший?
— А когда ты мне доверишь делать что-то ещё, кроме того, чтобы нести зонтик?
— А тебе что, уже не нравится носить зонтик?
— Нравится, дедуфка, очень нравится. Но я, может быть, ещё хотел месить тесто, как это делают Рэмми и Джайна. Но они смеются, говорят, что я ещё маленький, что я ещё не готов.
— Нет, мой хороший, если ты задаёшь такие вопросы, значит, ты уже готов…
И они шли дальше, продолжая разговаривать. О чём? — было уже не слышно ни читателю, ни автору. Они шли, разговаривали, старик с тележкой и мальчик с зонтиком на плече, удаляясь в сторону горизонта, над которым в чёрном небе сияли три луны, переливаясь всеми шестьюдесятью семью цветами космической радуги.