Я уже начинаю уставать, когда мы, наконец-то, спускаемся к лагуне.
Открывается вид на море: вода широким полукольцом подступает к берегу, огибая его крутые высокие склоны. В месте, где мы вышли к воде, берег пологий, покрыт камнями разной величины.
Какой-то мужчина развел костерок и варит в морской воде крабов.
- Ого, какие огромные! – Удивляемся мы.
- Королевские! Хотите попробовать? – И он протягивает нам по клешне.
Все пробуют, а я так и не решаюсь: очень уж необычны и страхолюдны они на вид, хотя и довольно красивые: ярко-красные панцири с пупырышками ввиде сердечка. Мы идем дальше и то и дело эти пустые панцири и клешни попадаются под ногами. Я решаю взять потом с собой один из них, на память.
От моря тянется небольшой ручей, уходящий в распадок между сопками. Мы переходим его по камушкам и устраиваемся на другой его стороне, взобравшись на не очень высокий и плоский, как стол, камень, - чтобы отдохнуть и перекусить. Открываем баночки с сайрой, которую сами же и укладывали в них, - выпросили на заводе, еще тепленькую после печей. Вкуснятина! Хотя и с браком: вместо положенных пятнадцати кусочков – всего лишь двенадцать: интересно, кто напортачил?! На сладкое – сгущенка.
Но рассиживаться мы с Леной долго не стали: так хочется обойти все вокруг, осмотреть кладбище кораблей. Небольшие сейнера застряли здесь на мелководье, да так и остались навечно.
Мы взобрались по наклонной доске на один из них, пробрались по ржавой палубе к следующему переходу, перешли на другой мертвый кораблик, потом – на третий, заглядывая в пустые рубки и трюмы, в которых под толщей воды плавают среди водорослей мелкие рыбы, - как в аквариуме. Когда-то эти сейнера плавали воон там – в открытом море, где сейчас еле заметными точками видны корабли. Ловили и привозили на берег целые сети рыб. А сейчас уснули на вечном приколе, и видится им, как снова и снова уходят они в свободное плавание, но уже по иным – неземным каким-то морям.
Кажется: вот-вот волны подхватят нас вместе с этими ржавыми останками и понесут в море, потом в океан, - к Америке где-то там, за ними. Но доплыть до нее кажется невозможным, даже если чудом корабли оживут, поднимут все паруса и помчатся вперед, все дальше и дальше на восток, который сомкнется с западом, огибая Землю… Но зачем нам эта Америка, или – тропические острова?! Ведь и здесь у нас вон как здорово! Я теперь не так уже восхищаюсь «подвигом» Славы Курилова. Может быть, скитаясь по дальним странам, даже объездив весь свет, он все равно скучал по Родине, куда ему нельзя уже было возвратиться. Наверное, и правда соблазнил его дьявол на тот прыжок «в никуда», внушая, что человек должен иметь полную свободу действий! Бог и создал нас свободными по воле, но, наверное, главное – это знать, куда ее направить…
Перебираясь с камня на камень, тут и там торчащие из воды, пробираемся вдоль поворотов отвесной скалы все дальше и дальше к открытому морю, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть ракушки, прилепившиеся к подсохшим каменным бокам и под водой, рыбок, полусухие стелющиеся водоросли, крабов.
Мы с Леной все шли и шли, не заметив, что остались одни: за каким из поворотов отвесной гряды скал остались далеко позади Анька, Серый и Кенька? И шли ли они вообще за нами? Но это не важно, и даже хорошо!
Я хочу остаться наедине с морем, с природой, чтобы никто и ничто не отвлекало, не мешало насладиться моментом ощущения полной свободы, гармонии с миром природы - какое это счастье! Я и не подозревала раньше, как это может быть здорово! Просто восхитительно – какая красота существует в мире этом, о существовании которой многие даже не подозревают!
А я – вот, я здесь! Я вижу это, я наедине с этим, я – в нем! Здесь и сейчас, и как бы хотелось остаться здесь навсегда! Только я, и бескрайнее, спокойно-величавое море, небо, чайки, сияние всех и вся, и – больше ничего! Никакой тьмы, никакой суеты, никаких глупых, ненужных страданий, предательства и ненависти - ничего, что кажется сейчас таким лишним, несущественным, но – все же заполоняющим собой всю мою прошедшую, и - увы – наверное, и будущую жизнь…
Сколько, оказывается, прекраснейше-красивейших мест на земле, где можно быть и жить!
А я? Какая же я была дура, когда переживала из-за всякой ерунды, не хотела даже жить!
Какая благоговейная тишина и покой здесь разлиты… как…в храме. Не зря же эту бухту назвали Церковная. Наверное, еще древние айны, сидя вот на этом самом камушке, всматриваясь в просторы океана и неба над ним, искали здесь живого Бога, и чувствовали Его присутствие. Недаром же они потом приняли христианство.
Я взобралась на высокий валун, который стоит почти у самого выхода из бухты, и сидела, подставив лицо и всю себя ласковому солнышку, теплому ветерку, дующему с морских просторов, и не замечаю больше ничего вокруг, не думая ни о чем… Полностью растворяясь в шуме волн, ударяющихся о камень…
Вдруг до меня донеслись крики: оказывается, Лена уже возвращается назад и зовет меня. Что она кричит?
- Прилиив! Возвращайся скореее!
Я отмахиваюсь:
- Нет, не хочу я никуда уходить!
Но она зовет еще настойчивее:
- Надо идти! Опасно!..
И с далекого берега, с Плоского камня-стола, нам машут руками и платками мои согруппники, и тоже что-то кричат.
- Опасность! – Начинает доходить до меня.
Я замечаю, что вода начинает прибывать, и те камни, по которым я шла сюда, начинают уходить вниз. Еще не осознавая, на сколько все серьезно, иду по ним, на глазах исчезающим. Вот один поворот скалы, второй. Волна за волной накатывает и усиливается прибой, суживая и без того узкую полоску суши, по которой еще можно пройти.
Уже едва видны те камни, которые совсем недавно спокойно лежали на песке – сухие и надежные. А теперь я должна прыгать с одного на другой, рискуя оскользнуться и упасть в далеко не теплую воду.
А вода все прибывает, поднимается. Теперь я понимаю, почему ракушки прикреплены тут к камням – казалось бы, на сухом-то месте, и водоросли растут… И еще – что означает буквально выражение «земля уходит из-под ног»!
Слева от меня – неприступная крута скала, уходящая в небо, справа – широкая гладь воды, совсем недавно безмятежно-спокойная, и вдруг ставшая враждебно настроенной, всесильной стихией, способной спокойненько взять, и поглотить меня, как песчинку, и даже не заметить этого!
Уже испугавшись не на шутку, собрав в кулак волю, я прибавляю ходу, бегу по еще виднеющимся камням, почти не разбирая дороги, не чуя ног под собой, просто каким-то чудом перелетая с одного на другой.
Промедли я еще немного. И пришлось бы кое-где плыть через довольно глубокие места, - преодолевая высокие волны… но вот, наконец, сухой пологий берег и камень – стол.
Но и здесь меня ждет еще один сюрприз! Ручеек, уходящий в сопки, уже превратился в небольшую речку, на другом берегу которой сидят себе, улыбаясь, Анька, Серый и Кеня. Мол: ну, что ты теперь будешь делать?!
Я нагоняю Лену, которая идет вдоль берега речки.
- Лена! Ты что – решила обойти прилив кругом? Но, похоже, эта протока уходит далеко. И вода прибывает гораздо быстрее, чем мы идем, обгоняя нас. Ты уверена, что там, впереди, есть переход? Может, попытаться перейти, или даже переплыть?
- Я не умею плавать! И вода ледяная.
- Тогда побежали1 Я тоже не очень хорошо плаваю, но если придется все же плыть – помогу тебе!
Анька-Серега-Кенька тоже идут по тому берегу речки, на глазах становящейся все шире и шире, превращаясь в бурный поток, и кричат:
- Плывите давайте! Обходить бесполезно! Только время упустите!
- Слышишь, Лен, давай попытаемся перейти, может, там не глубоко еще!
- Плывите, плывите! Мы поможем!
Но Лена с недоверием качает головой:
- Они ведь все знали, прикинь! Специально привели нас сюда и бросили! Сволочи! Твари, ненавижу…
- Лен, смотри, - вот здесь, кажется, помельче и поуже, и камни видны, пошли по ним! Скорее, пока не затопило!
Я хватаю ее за руку и тяну за собой.
И правда – мы продвигаемся вперед, с камня на камень, но слишком медленно – страх окончательно парализует мою подругу, вот она замирает на середине потока, не в силах ступить дальше. К тому же она обронила в воду очки:
- Куда вставать, я ничего не вижу?!
Нужно допрыгнуть до плоского камня, едва видимого под водой, я уже там и протягиваю руки:
- Ну давай, прыгай же! Не медли, а то придется дальше уже плыть!
- Не могу, слишком далеко! Боюсь! Я не смогу! – Вот уж точно – страх парализует волю, и человек может погибнуть в ситуации, когда вполне можно спастись!
- Лена, не бойся, я же допрыгнула. Смотри – берег совсем близко, немного осталось! Кеня поможет… - И правда: Кенька зашел в воду и старается приблизиться к нам.
Лена прыгает, но нога ее скользит, срывается, и мы вместе летим в ледяные брызги взбесившегося потока! Лена со страху глотнула горько-соленой воды, закашлялась, уцепилась за меня…Я, едва нащупав дно, срываюсь и падаю, нас несет куда-то дальше, Кенька остался позади.
А впереди виднеются уже какие-то бешено бурлящие буруны: пороги? Водопад, впадающий в распадок между скал?! Мне удается нащупать дно и с трудом остановить наше движение к бездне.
- Лена, здесь не глубоко, успокойся, постарайся встать на ноги и идти! Уже близко!
Но девчонка уже совсем невменяема, вот-вот она сорвется и меня утянет за собой – туда, к бурунам бешеного порога, падающего в ущелье, к погибели… Это – конец?!
Неужели нам суждено было приехать сюда – в этот «рай на земле», - чтобы просто вот так – взять, и погибнуть?!
- Ма-а-ма! – Не своим голосом кричит Лена из последних сил, барахтаясь в воде.
– Нет! Спаси нас, Господи! Помоги выбраться из этого ада! И я окончательно уверую, что Ты есть! Я обязательно покрещусь, если… когда вернусь домой! Ленка, молись! – Я поставила ее на ноги, встряхнула за плечи: Успокойся, Бога ради, держись за меня, я поплыву. Только не души за шею, а то вместе потонем.
Она наконец-то берет себя в руки, стискивает зубы, ослабляет хватку, и я пытаюсь плыть, благо, что дальше течение стало потише.
К берегу подбегают Серый, Анька и Кеня. Вот уже спасение, кажется, близко – Серый протягивает мне руки, но я толкаю свою подругу вперед, к нему, а сама срываюсь… вода скрывает меня с головой, и нет уже сил бороться…
Кажется – все кончено, мне не выбраться, но тут чьи-то руки хватают меня, ставят на ноги, и я попадаю прямо в объятия Кени: вот его зеленые глаза с расширенными зрачками, рыжий взлохмаченный чуб, неизменная усмешка застыла на губах…
Мелькнуло воспоминание: как-то раз, - не помню, когда, но давно, - на пленере, на очередном сабантуе с вином, песнями и танцами под гитару, Кенька вдруг поцеловал меня, едва коснувшись губ… И прошептал на ухо: «Наверное, это все, что ты можешь позволить…» Я, поначалу даже не поняв, что происходит, даже не оттолкнула его… Но танец закончился: Серый, резко ударив по струнам, отложил гитару… Что это было? Неужели он неравнодушен ко мне?! Тогда почему же…
- Живая?! – Кеня тянет меня к сухому берегу.
- Да живая, живая, отстань уже, я сама! – Выбравшись, мы с Леной, отойдя в кусты, снимаем и отжимаем свою одежду. Нас трясет от пережитого и от холода.
Но вскоре мы согреваемся на ходу, к тому же Серый и Кеня пожертвовали нам свои штормовки. Анька тоже накинула свою куртку на плечи Ленке:
- Ну ты и трусиха! – Злорадно усмехается Анька. - Скажи спасибо Наташке, а то…
- Спасибо вам, ребята, - всем, - что спасли меня! – Благодарит Лена.
- Пошли быстрее отсюда, а то скоро стемнеет! – Поторапливает Анька. – И не отставать! Ждать не будем!
Какое-то время мы идем молча, по-прежнему гуськом, каждый думает о своем. Анька, Серый, за ними Кеня, потом Лена и я.
- Неужели и правда они все подстроили? – Прокрадывается мысль. – И на Маяк заманили, и дали слегка заблудиться, и не предупредили про прилив, когда мы уходили в бухте к морю… Но ведь не хотели же они нас с Ленкой… в самом деле… Просто по дурости, наверное, - как всегда, - не подумали, насколько далеко может завести их любовь к приколам. Может, хотели поприкалываться слегка над нами, - этими двумя дурочками доверчивыми, - да и все! И вот… а что было бы, если б мы и правда утонули? Даже подумать страшно. Как они-то жили бы после этого?! Вот дураки, ей-богу. Может, хоть теперь что-то поймут, чему-то научатся? Что нельзя так относиться к людям: легкомысленно, безответственно. И к жизни вообще – тоже. Что хочу, то и творю.
Потому что любая свобода и полная безнаказанность – разве дают они право нам творить зло?! Должны же быть какие-то рамки, ограничения, как ни хотели бы мы не признавать, что они существуют, ну или - что нам дозволено их нарушать! Не признавать законов Божьих и человеческих, на которых все и держится, - чтобы развязать себе руки.
Если не станет нравственных законов, мир просто погибнет, его захлестнет цунами зла, злобы человеческой, страшнее которой ничего нет!..
Вокруг по-прежнему светло, ярко, мир сияет небом и морем, зеленеет лесами, в нем все так и дышит, и полнится красотой и любовью, и вот мы – люди в нем. Мы так любим этот свет и красоту, но… Где-то в темных глубинах, закоулках души человеческой, наряду со стремлением к свету, живет, существует неистребимая темная сила, имя которой…
- О чем задумалась? – Слышу я вдруг голос Аньки.
Мы стоим на вершине горы. Невдалеке, на краю обрыва, маяк, а под ним, где-то далеко внизу, пенистый прибой равномерно, с силой ударяет о камни скалы.
живет, существует неистребимая темная сила, имя которой…
Здесь, на этом высоком месте, на мысе Край света, должна бы стоять церковь, она смотрелась бы очень красиво и на своем месте.
Я вдруг вспомнила: Москва с ее церквями, Загорск, Троице-Сергиева лавра. Как я бродила там одна весь день, и никуда не хотела уходить.
Вот, - думала, - остаться бы здесь навсегда, стать монахиней, попробовать иконы писать. Жить все время в тишине, покое, слушать нежное ангельское пение, любоваться на иконные добрые, сочувствующие, прямо в душу смотрящие лики…
Но ведь и здесь, в монастыре, слишком как-то многолюдно. Для чего только все эти люди едут сюда со всех концов земли, что ищут? Зачем ставят свечи, о чем-то просят, на что надеются? Если Бог есть – Он ведь везде, наверное, существует, а не только в церкви или где-то на небесах. А в храме все как-то наигранно, какое-то непонятное действо происходит, все двигаются заученно, в одном и том же порядке. Может, мне ничего не понятно, потому что я не знаю того произведения, по которому поставлен этот… «спектакль», конечно, не очень подходящее слово, но как еще назвать все происходящее? А как узнать, с чего начать?
На лавочке сидел какой-то человек в длинных черных одеяниях. Я присела рядом и задумалась…
- Что случилось? Почему плачешь? – Вдруг обратился ко мне человек в черном. – Обидел кто?
- Скажите, вот почему так не справедливо все устроено? Почему сильные гнобят более слабых? За что мучают меня мои согруппники, что я им сделала?! Почему бы им не оставить меня в покое, как отделиться от них непробиваемой стеной, чтобы они не мешали мне жить?!
- Отгородиться от людей не получится, это невозможно. Даже в монастыре. Особенно – равнодушием не получится отделаться, потому что мы созданы по любви и для любви. Она – везде и во всем. Даже те, кто нас обижает, на самом деле любят нас. Они просто стремятся пробиться к нам через стену отчуждения и равнодушия, малодушия…
- Что-то не чувствуется в них особой любви. Да и вообще - в мире нет настоящей любви, я ее не вижу, не ощущаю.
- А красоту видишь ведь? Вот эта красота и создана с великой любовью для нас: для того, чтобы она была и вокруг нас, и внутри, в душе. Задевала в нас самые тонкие струнки и звучала всегда так, чтобы ее не заглушала никакая… какофония. А для этого душа наша и создана стремящейся к свету. Но силы тьмы тоже не дремлют и стремятся увести на другую сторону, надо быть внимательным и стараться не поддаться им.
- Не стать светотенью…
- Что?
- Я учусь на художника, нас учат: чтобы рисунок стал объемным, надо уметь накладывать тени, усиливая светлые участки. Тени наносятся на холст тонким полупрозрачным слоем, а свет – более плотными мазками. Между светом и тенью есть переход, тонкая грань – полутень. Ее писать сложнее всего: она все время рефлексирует, то есть отражает окружающие предметы, впитывая в себя их цвет. Если натурщик расположен на фоне драпировки, например, белого света, то и цвет лица у него будет светлее, красный фон дает такой же оттенок, черный – соответственно, тоже. Многое зависит также от того, как ты видишь, воспринимаешь натуру, насколько можешь ею проникнуться, понять сущность, чтобы более правдиво изобразить, или, наоборот – исказить. От твоей собственной манеры письма, наконец. И, конечно – от выбора сюжета, угла зрения, способности увидеть всю будущую работу над картиной, начиная с первой точки, первого мазка, выбора композиции, чтобы это смотрелось интересно, гармонично. Ну и, конечно, создать не просто копию – для этого есть фотография, а свое собственное видение и понимание выбранного сюжета. Каждый художник все видит и изображает по-своему, внося свои черты в каждый портрет. А сколько этих сюжетов вокруг! Как выбрать и сделать все правильно, чтобы создать хотя бы один, маленький, но – свой собственный шедевр? Где взять силы и уверенность, что все получится? Не отступать от задуманного, если возникают трудности. Я вообще не уверена, что сделала правильно, начав учиться на художника. Мне кажется, что я бездарь, у других все получается лучше, чем у меня. Вот пусть и идут дальше. Я им только мешаю.
- Случайного ничего не бывает. Если ты оказалась в этом месте именно в это время, - значит, для чего-то это нужно. Тебе дан путь, как направление в нужную сторону, а какими дорожками-тропинками ты будешь идти – это уже твой выбор определяет. Многое в облике человека зависит от окружения, конечно. А вот что ты больше любишь писать: портреты, натюрморты, пейзажи?
- Еще не знаю, пока что учусь рисовать в с е. Наверное – все же портрет на фоне, лучше всего - пейзажа. Каждый человек хорошо смотрится на каком-то определенном фоне.
- Знаешь, я ведь тоже учусь на художника, только не мирского, а – на иконописца. Тут все немного по-другому, чем у вас. Другие сюжеты, обратная, а не прямая, перспектива, цвета и краски и все прочее. Умение владеть цветом, смешивать пигмент с яичным желтком, как это делали древние художники. Краски ведь на многое способны. Кандинский в книге «О духовном в искусстве» назвал краски «странными, одушевленными существами». Ведь что такое цвет? Это отраженные от предметов световой волны, свет, фотон, - это то ли волна, то ли частица, а скорее – нечто общее. И материя, и энергия. И земля, и Дух. Который – во всем. Живет, рождает и видоизменяет все, что мы видим. И видим по-разному. И, знаешь, у нас также бывает: так называемый «богомаз», рисуя какого-нибудь святого, невольно делает его похожим чуточку на себя, или – наоборот. Старается немного походить на святого. Стремление к совершенству в нас заложено изначально, от этого никуда не уйдешь, а еще – в каждого заложен талант, который обязательно нужно реализовать. Каждый человек пишет книгу, картину своей жизни. Каждый – в своей манере, как может и умеет. От его свободной воли зависит: напишет ли он икону, или...что-то совсем противоположное.
- Хорошо, что у вас все предопределено: как и что писать, какие краски смешивать. А у нас- полная свобода! Пиши, что хочешь, как хочешь. Хочешь – графикой занимайся, хочешь – живописью. Можно намешать на палитре столько красок, что будет уже сплошная грязь.
- Во всем должна быть мера. Свободная воля нам дана по великой любви Создателя, но научиться не злоупотреблять ею, - это самое главное…
Тут зазвонили колокола: в Храме начиналась служба, и мы с монахом расстались. Жаль: я даже не спросила, как его имя? Хотя зачем? Ведь наши пути – такие разные - разошлись навсегда…
- Да так, ни о чем.
- Слушай, ты это… прости меня, ладно? – Тихо произносит она, глядя куда-то вдаль, и отходит к своему Сереге.
Встает рядом с ним, положив голову ему на плечо. Они стоят на горе бухты Край света, впереди – Тихий океан, позади – Охотское море…
Скоро мы сядем на корабль, потом – на самолет, вернемся домой. Наверное, вернемся уже не теми, не такими, какими были до поездки сюда. Все должно измениться. Останутся ли они вместе? Наверное, Анька Сережку и правда любит, очень сильно, раз готова была даже у…устранить меня, думая, что я для нее – соперница. Может, и он тоже по-настоящему любит ее, а не так, как думала я: что его просто-напросто совратили, поработили сексом…
Но теперь я думаю обо всем этом как-то отстраненно, будто меня вовсе это не касается. И вообще – все, что было раньше – ушло, растворилось, кануло в небытие. И еще – дальше надо жить, и постараться жить так, чтобы не окунаться в грязь, чтобы не оставалось никакого темного осадка ни на душе, ни в мире, - поле меня…
Кажется, - и все остальные мои друзья, что молча и задумчиво стоят, всматриваясь в океан, - понимают это. И неужели же нужно было нам уехать и оказаться буквально на Краю света, чтобы понять все, - вот это, о чем думаю я?!.
- Помнишь Славу Курилова? – Спрашиваю я у Лены. – Как бы я хотела, как и он, разбежаться сейчас, и прыгнуть, полететь с этой скалы - в океан! Плыть, плыть… в бесконечность…Сейчас кажется, что это вполне возможно, - почувствовать себя птицей в свободном полете!.. Он прыгнул в никуда с двадцатиметровой высоты лайнера Советский Союз, чтобы стать свободным, гражданином вселенной. Интересно: он жалел потом о том, что сделал? Наверное, тосковал о Родине. Конечно, доступные дальние дали, разные там Европы и Америки – это хорошо. Но ведь и у нас есть вот такие прекрасные места, как этот остров! И, причем, - вполне доступные! Я мечтаю когда-нибудь вернуться сюда, если не навсегда, то хотя бы на время. А ты?
- И я тоже! – Восторженно отзывается Лена. – Обязательно! Вот бы поселиться здесь, стать отшельником… и каждый день ходить по горам, по сопкам, видеть всю эту красоту, а больше ничего и не надо!
Аня, Сергей, Саша (Кеня) тоже замерли на краю обрыва, не отрывая глаз от морских просторов. И по их взгляду можно понять: они думают о том же, что и мы.
***
Много чего еще пришлось нам пережить потом, много чего было еще впереди – во всей остальной, будущей жизни.
Но мы и правда вышли из той бухты Церковной к маяку на острове, к вершине горы – другими людьми. Что-то повернулось в душе после пережитых приключений и испытаний, делая нас мудрее и сильнее, помогая идти дальше.
Идти к вершине горы под названием «Жизнь».
Но тот Маяк, - хотя давно, кстати, заброшенный и погасший, - на вершине еще раньше угасшего вулкана, - еще продолжает светить нам в ночи. Я уверена в этом. И мне, и моим друзьям. Хотя давненько мы потерялись в этом мире, пути-дрожки наши разошлись в разные стороны. И, насколько я знаю, никто из нас так и не вернулся на Остров. Но каждый из нас помнит и видит дальний огонек меж небом, морем и землей, мигающий среди звездно-глубоких ночей и то ясных, то дождливо-грозных дней жизни нашей.
И никогда его не забыть. А значит – никогда он не угаснет, оставаясь в наших сердцах, пока мы живы… Он зовет, и мы помним о нем. Потому что так уж устроен человек, что заложена в нем эта тяга к свободе полета, к испытаниям, пройдя через которые и обретаешь и полную свободу, и то понимание – для чего она нам дана.
...Приехав домой, я покрестилась в церкви, помня свой обет, данный Богу на Шикотане, в минуту опасности для жизни (когда я тонула в потоке воды, как бы пройдя символический обряд крещения) поверив в Него, получив спасение.
Но к настоящему обращению, - к познанию сути, вере и жизни по заповедям - путь предстоял еще неблизкий - через всю жизнь. И даже дольше – уже за пределы ее. До самого возвращения меня – как земной странницы – туда, откуда все начинается. Но поворот к новому пути произошел тогда – в далеком 1977-м, на далеком прекрасном острове на краю земли – острове Шикотан.
Перед возвращением с острова я дала себе обещание: вернуться когда-нибудь сюда. Если только не помешают катаклизмы какие-нибудь природные (извержение вулкана и цунами, например) или жизненные обстоятельства. Если не на все время вернуться, то хотя бы на некоторую часть его. Чтобы увидеть, подкрепиться сердцем и душой той красотой, чистотой и любовью, которой дышит здесь буквально все! Налюбоваться досыта природой, которая хотя и прекрасна, но заставляет считаться с собой, и иной раз являет свою грозную мощь и силу, справиться с которой под силу только очень мужественным людям.
Я мечтаю вернуться и по сию пору. Но… Как-то еще не довелось. К сожалению.
Почему? Не знаю, трудно сказать.
Сказались, наверное, все же и жизненные обстоятельства, и катаклизмы разные. Если не столь даже и природные, то - иные, мирские катаклизмы: близились смутные времена общественных перемен, перестроек… Преодолеть которые несоизмеримо сложнее, чем даже природные.
Но: где бы я ни собиралась пребывать или жить, всегда стараюсь выбирать комнаты с видом на восточную сторону.
Ах, - восток! Это волшебное слово.
На востоке живет солнце.
Именно в той стороне рождается свет. Если запад каждый вечер как бы схороняет свет до утра, то Восток – сторона света, хранящая этот свет, ежедневно являя его миру, моей родной стране – России.
Каждое утро я подхожу к окну и смотрю на ту сторону еще не проснувшегося неба, где оно дарит мне еще один день.
Здесь, в Кемерово, – в самом сердце России (вообще-то это не совсем так, но я так ощущаю) – оно появляется гораздо позднее, чем на том ее краю – востоке, что именуется Дальним востоком. Первыми солнце встречает у нас именно она – эта далекая сторона света – страна утреннего солнца, хранящая свет.
Я встречаю рассвет и мечтаю о том, что когда-нибудь я все же решусь, сяду в поезд, идущий на восток, и снова услышу волшебную песню колес: «Транс-сиб… Транс-сиб!..» - которая обещает незабываемые впечатления и скорую встречу со сказкой. Где через прохождение долгого и трудного пути, через приключения и испытания - всех героев ждет встреча с чудом спасения и счастливый конец.
За которым, впрочем, следует продолжение и начало нового пути.