ШЕФ
Светописец комсомольского городка фотографировал так же, как и говорил. По своему косноязычию, запинаясь и заикаясь, он выговаривал фразы и каждый раз убеждался, что имел в виду совсем другое. Так и со снимками: фотографировал одно, а при проявке отпечатывалось нечто иное...
С обезображенным от злобы лицом белый расист (почему-то с комсомольским значком) замахнулся заступом на негритянского юношу, прикрывающего своим телом маленькую ёлочку. В действительности таким образом запечатлелась закладка аллеи Дружбы, где наш Первый Секретарь совместно с африканским комсомольцем сажает ёлочку.
Или Шеф танцует вприсядку. Видимо, некстати. Потому что гости - группа генералов несколько отстранившись, с недоумением наблюдают, как выделывает коленца Хозяин. Между тем тот совершал галантный поступок. Одна из генеральш (её нет в кадре) уронила сумочку, и Первый, опережая всех, пытается подобрать предмет (он тоже не попал в фокус).
Одно было неизменно на всех фотографиях: Первый, Шеф, Хозяин городка, его «значительное» лицо, выражающее то ли дурное расположение духа, то ли административную осатанелость.
Как-то мы ждали в гости эстонского секретаря. Высыпали к входу в ратушу. Подъехала черная «Волга» и из нее вышел чуть растерянный маленький человек. Все удивились, и не потому, что увидели невысокого эстонца. Трудно было представить, что этот комсомолец №1 из прибалтийской республики может орать, устраивать проработки. Наш обычно, когда необходимо указать на «отдельные недостатки», хищно ощеривается. Вот-вот и жертва будет растерзана. Но кончается словесным разносом, желательно на людях и на территории городка. Его ландшафт весьма содействовал подобным экзекуциям. Эхо многократно усиливало административный эффект. Он всегда имел услужливых статистов, благодарную публику. К слову, аппаратная челядь постоянно окружала его. Можно было видеть, как она табунчиком трусцой следовала за вожаком. Шеф выгодно отличался атлетическим телосложением.
«Крупные изъяны» в чьей-либо работе Шеф отмечал «недобрым» взглядом и произносимым холодным тоном обещанием рассмотреть вопрос на бюро, секретариате и так далее по иерархии. По «свидетельству» одного почитателя Древней Греции, случайно затесавшегося в комсомольскую братию, с такой миной спартанский царь Менелай отправлял свою распутную жену Елену обратно в Спарту после того, как отбил ее у троянцев. Там, мол, разберемся. «Там» Первый справлял свои бенефисы.
Однако с некоторых пор Первому стало не так привольно на территории городка, по крайней мере с тех пор, когда здесь появился помянутый любитель всего древнегреческого. Хозяин с самого начала недоверчиво косился на толстого альбиноса. И не из-за его особой масти. Комсомольский значок у того всегда был не на месте, где-то на уровне живота, а красное лицо «вызывающе» улыбчивым. Первый ворчал насчёт неразборчивости в подборе кадров, имея в виду этого примечательного субъекта. Ему шепотом говорили: «Он от ...» и называли протеже. На какое-то мгновение отлегало от сердца, но после того, как к полученной информации добавляли, что альбинос предельно образован, к тому же ещё философ, Шеф снова начинал тревожиться.
Худшие ожидания сбылись скоро на банкете в честь очередных иностранных гостей городка. Застолье становилось менее чинным по мере того, как иссякали тосты на комсомольскую тему. Ясон (так звали философа) сидел прямо напротив Хозяина. Забыв о субординации, он говорил больше всех, громко смеялся. Ясон ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу, слегка обнажив белую поросль на красноватой груди. Вдруг без на то указания он мощным басом затянул застольную. Первый обмер, но полегчало, когда гости стали подпевать. Пение кончилось, послышалось: «Гуд георгиен зонг! Гуд!» Ясон вспотел от удовольствия. Подбодрённый, он встал и, выказывая недюжинный темперамент, принялся декламировать. Содержание стихов не было выдержано идеологически. Дескать, жизнь бренна, лишь вино и друзья скрашивают безрадостное существование. Но ничего не поделаешь - классика. Раздались аплодисменты. Шеф подал голос, осведомился, не Омара Хайяма ли читал товарищ Ясон. Тут произошёл конфуз. Запыхавшись после бурной декламации, «товарищ» Ясон взглянул внимательно на Первого, его красные глаза расширились, а рот понемножку раскрывался в гиппопотамью пасть ... Смех пришёл откуда-то сбоку, не оттуда, откуда его следовало ждать. Гомерический! Испуганный неожиданным поведением подчинённого, Хозяин съёжился. «Это - Анакреонт, товарищ Первый секретарь!» - прозвучало оглушительно.
Чтобы не оказаться в ещё более щекотливом положении, Секретарь не стал выяснять происхождение автора со столь мудрёным именем, сделал вид, что подразумевал именно его. Но тут сами собой задвигались руки, глаза забегали. Ему показалось, что все разом забыли, что он - Первый, и похолодел. Опрокинув в растерянности один за другим два бокала, Хозяин, сославшись на занятость, покинул банкет. Потом ему донесли: Ясон вовсе распоясался, "танцевал вовсю", «приставал к гостьям».
После, каждый раз завидев Ясона, Хозяин вздрагивал. Предательски сами собой шевелились верхние конечности, глаза бесприютно бегали. Его преследовало наваждение - откуда-то сбоку должен налететь гомерический смех.
В конце концов Ясон стал жертвой своих увлечений. Его поведение сочли двусмысленным, когда он сравнил комсомольских богинь с нимфами, себя с проказником Паном, а комсомольский городок - со страной Аркадией. Соратников он призывал предаваться буколическим играм, а не заниматься ахинеей. Его «ушли».
Некоторое время Хозяин опасливо озирался, когда совершал обходы городка. Но тучной фигуры и белой шевелюры было уже не видать. Постепенно прошли нервные тики, с «блеском» был проведён пленум, на котором Первый выступил с громовой речью. После неё в кулуарах один из делегатов острил: «ЛКСМ - место, где страшно бывать!» Однако полностью обрести своё амплуа ему не удалось. На горизонте замаячил странный тип с невероятной фамилией Чепарухин.
Свой первый визит в святую святых комсомола он ознаменовал тем, что на шоссе, ведущем к городку, остановил чёрный лимузин Секретаря. Сделал это так, как будто ловил такси где-нибудь в Америке: воздев вверх большой палец правой руки. Несуразно высокий, с хипповой копной волос, в очках, Чепарухин вышел из дендропарка, через который тянулось шоссе. Путь им был выбран непрямой - через заросли кустарников параллельно асфальтированной дороге. Когда надоело, он вышел на дорогу и решил притормозить «попутняк». Перед тем, как сесть в секретарскую «Волгу», Чепарухин проявил эксцентричную особенность - через приспущенное стекло на той стороне, где сидел Хозяин, он посчитал приличным протянуть свою огромную пятерню. Несколько опешивший Шеф слегка пожал руку незнакомцу. Потом тот, складываясь в три погибели, чтоб протиснуться в салон, звучно ударился о косяк. Всё это могло показаться для Первого забавным эпизодом. Но Чепарухин зачастил в городок.
Кстати, мэр городка, женщина бдительная, застукав на территории незваных пришельцев, обходилась с ними круто: заливисто вопила, делая при этом попытки уцепиться за рукав. Но, столкнувшись с Чепарухиным, она нерешительно остановилась, долго присматривалась, принюхивалась к «объекту» и ... ничего не предприняла. Через несколько дней к ней наведался военный, который представился полковником Чепарухиным и попросил устроить «его ребёнка на работу». Вскоре «ребёнка» оформили спасателем на озере.
Водоём был бутафорским. Лодки, покрашенные в морковный цвет, гнили на приколе на мелководье. В озере водились зеркальные карпы. Его поверхность кишела ими, то там, то сям большие рыбины выныривали из тёмной воды, сверкнув серебристой чешуей, и скрывались в тёмно-зелёной глубине.
У озера я познакомился со слоняющимся от безделья спасателем. Оказалось, что он - студент, в академическом отпуске. Что-то случилось с его нервами. Однажды мы сидели на скамейке в тени плакучих ив. Они опоясывали водоём по всему периметру, струя в воду свои волнистые ветки. Чепарухин в пыльных штанах, в майке с изображением черепа, в одну из глазниц которой был вдет комсомольский значок. Он делился наблюдениями. Под вечер карпы высовывают из воды мордочки и издают чмокающие звуки. Так что здесь иногда стоит сплошное чмокание. Другой раз, когда он прогуливался по берегу в поисках утиных яиц, откладываемых ими на горячей гальке, огромный карп выполз на берег и утащил в пучину из под носа «спасателя» приглянувшееся ему яйцо.
Во время этого рассказа на берегу во главе стайки гостей появился Первый. Он был как всегда при параде, в галстуке, громко говорил и размахивал руками. Чепарухин встал, приосанился, поправил комсомольский значок и быстрым шагом направился к экскурсантам. Заметно было, что, увидев его, Секретарь разинул рот и остановился, как вкопанный. Жутковатое ощущение от стремительно приближающегося чудаковатого косматого комсомольца испытали и гости. У Хозяина беспризорно задвигались руки. Приближённые Секретаря «перехватили» Чепарухина где-то на подходе. Впрочем, тот не сопротивлялся. Сразу оправившись, Шеф снова возглавил экскурсию и увёл её в противоположном направлении, нарочито громко делая комментарии по поводу достопримечательностей, которые были вокруг и повсюду, одновременно через плечо раз-два сверкнув глазами на Чепарухина. Некоторые из гостей тоже несколько раз оглянулись, кто с опаской, кто с любопытством. Когда Чепарухин вернулся, сказал: «Ну, порядки! Хотел поздороваться с начальством - всего-то делов!»
Скоро представился случай избавиться от «нерадивого» сотрудника. Погиб один из трёх чёрных лебедей, которых специально завезли на озеро. Обычно он покоился на самой середине водоёма, в полном одиночестве, не разделяя компанию своих собратьев и уток, теснившихся в большом количестве на воде. Расшевелить его было невозможно. Ни криками, ни приманкой. Изогнув дугой тонкую шею, не размыкая красного клюва, остекленевшим взглядом птица смотрела перед собой, в мутную воду. Неожиданно для всех этот лебедь оказался на дороге, опоясывавшей водоём. Неуклюже переваливаясь на своих красновато-чёрных перепончатых лапках, при каждом неуверенном шаге он расправлял пушистые крылья, как бы ища опоры... На него из-за поворота налетела машина. В материальном ущербе обвинили Чепарухина. Его вызвали в кабинет Хозяина, куда он прибыл в сопровождении отца-полковника. Разговор вёлся на русском языке, и Секретарь обвинил спасателя в «бесхалатном» отношении к своим обязанностям. «Мой ребёнок отвечает за безопасность на воде, - парировал отец, - он здесь не для того, чтобы гусей пасти!» Перепалка грозилась продлиться. Сам Чепарухин стоял в стороне и молчал. Потом вдруг подошёл к столу и в знак примирения протянул Хозяину свою огромную пятерню. Шеф побагровел. С воплями: «Нет! Нет!» он вскочил из-за стола. «Уходите, уходите! Ваш ребёнок не будет здесь работать!» - кричал Шеф полковнику.
Перипетии с Ясоном и Чепарухиным не уменьшали административного пыла Первого. После устроенной им на одном из совещаний головомойки до кондрашки был доведён испытанный функционер. Но произошло приключение, которое, по мнению аппаратных аналитиков, ревниво следивших за чужими карьерами, стоило Шефу заминки в продвижении ...
Городку подарили медвежонка, ласкового, потешного. Как малое дитя, его таскали на руках. Хозяин лично покормил его из бутылки с соской. Косноязычный фотограф изобразил этот момент на снимке. Но идиллической картинки не получилось. На фото лицо Секретаря болезненно морщилось. Видимо, медвежонок царапнул его. «Распускать» лапки он начал довольно скоро, и забавы с ним перестали быть безопасными. Он рос быстро, и таскать на руках животное становилось нелегко. Первые неприятности ему устроил журналист из Москвы. Помнится, его, ошалелого от восторгов или от неумеренного потребления алкоголя, а может быть, по этим двум причинам, водили по территории. В центральном журнале ВЛКСМ был опубликован цветистый репортаж. Вроде того, что под сенью скалы, напоминающей сброшенную с плеч гиганта бурку, приютилось «комсомольское гнездо», и тому подобная околесица. Горчинку в приторную галиматью привнесло обстоятельство - у подножья одного из памятников резвился медвежонок, что, по мнению автора, диссонировало с патетикой починов, зарождавшихся в городке.
Мишку посадили на цепь, привязали к ёлке. Не подозревая о том, что он с чем-то диссонирует, медвежонок по-прежнему доверчиво тянулся к людям. Со временем его вообще стали обходить стороной, ибо это был уже не медвежонок, а средних размеров медведь. Окрепнув, косолапый завёл обычай срываться с цепи и гоняться за комсомольцами. Чем больше было паники, тем меньше он понимал, почему так изменились к нему люди. Но прибегал сторож Васо, хватал его за ошейник, водворял на место и при этом крепко бил животное палкой. Решено было поставить клетку...
Из Тбилиси начальство подкатило на трёх чёрных «волгах». Выйдя из первой машины, Шеф начал прогуливаться по площади, делая движения, отдалённо напоминающие разминку. Видимо, засиделся в кабинете. Чуть поодаль от него кучковались приближённые, прибывшие с ним сотрудники аппарата ЦК. Не обращая на них внимания, он отошёл ещё дальше, продолжая «разминку». Настроение было хорошее. С площади открывалась живописная панорама городка. Хозяин не заметил, что вдруг замельтешили и забегали сотрудники аппарата. Забыв о манерах, каждый из них норовил протиснуться в машину и именно в одну. Если бы не появившийся неожиданно медведь, вприпрыжку бегущий к группе молодых людей в костюмах и галстуках, можно было гадать, почему те исступленно, молча, толкаясь ринулись заполнять своими телами салон автомобиля. Спешно захлопнулись двери, и Шеф обернулся. На крыше его персональной «Волги» находился медведь. Сверху вниз, через ветровое стекло он с любопытством наблюдал за барахтающейся в салоне куча малой комсомольских работников. Тут косолапый отвлёкся. Их взгляды встретились...
Бежать под гору было приятно. Первый почувствовал нахлынувшую лёгкость в ногах. Животное запыхалось и отстало, а он продолжал бежать мимо благоухающего розариума, птичьего двора, где расхаживали павлины.
Хозяин вернулся нескоро. Пришёл босиком, обе штанины закатаны чуть выше лодыжек. Туфли с заправленными в них носками он нёс в левой руке. Через правую был перекинут костюм. Под невероятным углом изо рта торчала соломинка. Галстук расслаблен, в глазах - умиротворение.
К нему подбежали и, услужливо заглядывая в лицо, доложили, что медведь водворен на место.
Увы, «хозяина» постигла трагическая судьба, погиб смертью мученика. Шла война. Он работал в Сухуми, возглавлял абхазскую администрацию. В то утро он мог не идти на работу, но пошёл. Выйдя на балкон, «первый» увидел цепочку российских десантников, которые тенями прошли по набережной и прилегающей к зданию совмина территории. Он понял, что находится в окружении. «Хозяин» вернулся в кабинет, включил магнитофон, продиктовал письмо к сыну, и ещё спел любимую песню. Через некоторое время начался обстрел... Его поведение во время пленения, заснятое какой-то телекомпаний, отличалось спокойным мужеством. Единственное, что он просил офицера, который был ответственен за операцию - не трогать бойцов из его охраны. Вокруг буйствовали боевики. Стрельба в воздух, крики, беготня. Расхаживали какие-то девицы в военной форме и с куклами на руках. Слышны были призывы сухумцев не трогать его. «Он хороший!» - кричали они. «Первый», возглавляя администрацию, всячески старался наладить диалог между сторонами. Но сухумцев никто не слушал. Пока подогнали микро-автобусы, одурманенные боевики растоптали и расстреляли несколько пленных. В кадре промелькнула группа чеченцев, которые с отстраненным презрением наблюдали сцены дикого торжества. Микро-автобус, в который его определили, остановила толпа. Его избили и затем расстреляли в центре города.
Месть
Благодаря страсти к знаковым именам в Грузии субъект по имени Ной вполне мог затаить обиду на субъекта по имени Сократ. Речь не о библейском и элинском персонажах, а о вполне заурядных людях, моих коллегах.
Сократ (тот, что не грек и не философ, а мой сотрудник) отличался грубостью. Бывало по-разному, конечно. Как-то по ТВ показывали турнир штангистов в формате переклички городов Тбилиси-Баку-Ереван. Я мельком следил за перипетиями. Запомнился наш штангист второго тяжёлого веса Сократ Дж. Грузинская сторона явно поспешила представить его как будущего Андерсона. Давно это было. Юрий Власов был только-только на подходе. Каждый раз, даже не сумев взять штангу на грудь, Сократ ронял её. Грохот и лязг, с каким она падала, звучали особенно драматично. Помост был сооружен прямо в студии, и её акустика усиливала эффект. Тогда на черно-белом экране телеприёмника «Рекорд» Сократ показался растерянным полным юношей. Чуть ли ни в слезах.
Я окончил школу, университет. Надо было трудоустраиваться. И вот моим первым директором стал Сократ Дж. Тот самый «Андерсон». Наяву передо мной предстал мужлан, его брови срослись, образовав арку над носом. Чёрная волосня лезла из носа, ушей и росла даже под глазами. Сократ был предупредителен со мной. Видимо, сказывался высокий ранг моего протеже. Он пытался заверить меня, что по природе демократ. После меня в кабинет проследовала группа сотрудников. Они шли как на заклание. Долго слышались начальственные вопли, не хватало грома и молнии для пущего административного эффекта. В кульминационный момент соло Сократа Дж. из баса переключился на женский кликушеский регистр. Разнос, который длился два часа, наконец закончился. Дверь открылась и сотрудники, качаясь, гуськом вышли из кабинета.
Сотрудники ощущали дискомфорт, когда Сократ преображался. «Ой, не к добру!» Его лицо лоснилось от благости. С коллегами он был... нежен. Как бы винился. Особенно с теми, кого туркал больше всех. Довольно скоро всё возвращалось на круги своя.
«Этот тип – хам, но совестливый, к тому же он явно переигрывает», - сказал мне Ной (не библейский персонаж, референт директора). Другой раз он прошёлся уже по коллективу:
- Что за люд здесь собрался?! Вышли мы из авто на площади. Сократ рассказывал о своём спортивном прошлом. Сразу видно предмет знает. Тут нас три сотрудника догоняют. Робкие, напуганные. Как цуцики! Физиономия Сократа стала звериной.
Говорил он это мне, наверное потому, что моё лицо ещё не успело принять подобострастное выражение. Впрочем, Ной делился наблюдениями и с коллективом. Например, как ест бывший штангист второго тяжёлого веса. Такое ощущение, что работает машина по поеданию продуктов. Рассказчик сымитировал шум её мотора: «Чав-чав-чав!»
Ной появился в офисе несколько позже меня. Парень в очках, по профессии журналист. Сократ держал его при себе. Они ездили по разным организациям, надолго запирались в кабинете. Народ шутил, что новый сотрудник как визирь при султане – его тень, чуть что тому на ухо шепчет советы.
Особое положение Ноя не продолжилось долго. Они что-то не поделили. Их застали при странных обстоятельствах. Директор орал во всю глотку, а его подчиненный громко смеялся. На мой вопрос, почему смеялся, Ной ответил, что Сократ был так естественен в своей брутальности. Даже смешно стало (!?). Уже после того, как они расстались, Сократ назвал своего бывшего референта «идиотом». Когда информация об этом дошла до Ноя, тот не стал обижаться. Мол, дежурная перепалка. Настоящая обида пришла позже.
Их пути разошлись надолго. Сократа то повышали в должности, то понижали, то выгоняли с работы, то принимали. В зависимости, кто после перестройки приходил к власти. Ной эмигрировал в Америку. Как-то он вернулся в Тбилиси. Смертельно заболела его сестра. Однажды на проспекте Руставели они случайно встретились. Возраст сказался на них. Седина пестрела в волосах Сократа, в его щетине, в поросли из ноздрей, ушей и под глазами. Он стал ещё более грузным. Ной стал белым как лунь. Бывший директор и референт говорили друг другу только приятности. Во время беседы Ной рассказал о болезни сестры. Сократ расчувствовался, даже руку положил на плечо собеседника. Они немножко постояли молча. Потом Сократ предложил Ною «по старой дружбе» (его слова) зайти в баварскую пивную. Ной от приглашения не отказался.
Во время застолья между ними возник спор. Разговор шёл о вооруженных конфликтах, которыми изобиловала пост-перестроечная Грузия. Сократ вдруг принял позу пацифиста и крайне агрессивного. «Явно переигрывал», как выразился однажды Ной. Сам он - мужик вполне мирный, но поневоле как-то попытался понять действие властей. Они долго держались рамок приличия. После третьего бокала Сократа прорвало... Его лицо приняло жесткое наглое выражение, и он презрительно бросил:
- У тебя самого сестра умирает, а ты ...!, и так далее.
Сказал и вдруг осёкся. Понял, что его очередной раз бес попутал. Самое живое в человеке задел! Женщина жива, а он уже её на тот свет посылает! Помянул её в суе! Ной тоже смолк. Потом ... засмеялся. Он порасспросил, как у Сократа в семье. Все ли здоровы? Получилось, что осведомился как в отместку. Сократ, ёжась, ответил, что все живы и здоровы. Ной встал и вышел из пивного бара. Так расстались и будто навсегда. Как потом рассказывали, сестра его умерла, он похоронил её и уехал в «свою» Америку. Узнал я про всё это от одного нашего бывшего сотрудника. Тот, кстати, попом стал, служил в одной деревенской церкви. Приходился Ною дальним родственником.
Года через два я вычитал из газеты сообщение о смерти брата Сократа. Пойду, подумал, старых знакомых увижу, давно ничего о них не слышал. Народу было много. Покойник был известным человеком, даже министром побывал. Его отпевали в церкви. В гробу лежал крупный благообразной внешности мужчина. Сократ стоял у изголовья. Из общих коллег никто не пришёл. Я постоял рядом с ним, задал обычные для ситуации вопросы. Вдруг Сократ встрепенулся. Из-за спины соболезновавшего ему высокого мужчины появился седой иностранистого вида тип в очках. Ной. Он протянул руку Сократу и, как мне показалось, умышленно и акцентировано задержал рукопожатие и смерил того взглядом и после чего исчез.
Некоторое время я пытался навести справки. Никто ничего не знал о Ное. Даже его родственник, поп. Приезжал ли он вообще после смерти сестры? Священника я случайно встретил в городе. Совсем деревенским стал, опростился. После того, как пожал мне руку, он подобрал полу рясы, под ней я увидел заношенные брюки. Поп, кряхтя, почесал себе задницу.
Гитри-гитри-гитруна!
Детей пугают кем-то или чем-то. На одного мальчика наводило страх некое существо по имени Бэ-мэ. Другой побаивался обычных милиционеров. Источником моей фобии был совершенно частный субъект по имени Дуру Перадзе, инженер. Наваждение нашло на меня с момента, когда поблизости от нашего дома началось строительство четырёхэтажного жилого здания. Каждое утро начиналось с воплей инженера. Тогда строили долго и много. Завершив дом, приступали к другому, тут же недалеко. Казалось, что не будет конца моим терзаниям. Меня не пугало содержание гневливых отповедей инженера – мат-перемат и одно-два связанных предложения. Мандраж вызывал его голос – хриплый, сипящий, в упоении переходящий на кликуший регистр чуть ли ни на женское меццо. Возведенные стены создавали эффект эхо. Ор вдруг обрывался, был слышен спокойный урезонивающий хриплый бас. Потом наступала глубокая тишина. Возникало жуткое ощущение, будто ИТР учинил-таки свою расправу.
В моей семье это пугало использовали в педагогических целях. Его звали, когда я отказывался есть гречневую кашу. Кстати, с тех пор её ненавижу. Или, стоило мне заявлять о своих правах, как раздавался стук в дверь. Мне тихим голосом сообщали, что пришёл инженер со стройки, справляется, кто, мол, здесь не слушается.
Самого Дуру я не видел. Мне казалось, что обладателем такой луженной глотки мог быть только монстр из сказки, которую родители зачитывали мне до дыр. Я готов был её слушать постоянно. Ведь конец у неё был счастливым. В одно прекрасное утро на стройке никто не вопил. Так прошёл день. Потом я узнал, что Дуру повысили в должности. Он перебрался в кабинет. Мне на радость!
Однажды на улице мой отец поздоровался с одной парой – мужчиной и женщиной. Она – красивая нежная женщина в макинтоше, он – типичный мужлан, тоже в макинтоше и в цилиндре. Обращала на себя внимание бородавка на его носу и хриплый голос. Оба улыбались мне и моим родителям, мужчина даже потрепал меня за подбородок, приговаривая: «Гитри-гитри-гитруна!». Слова отдаленно напоминали название огурца на грузинском языке («китри»), но в данном случае это бахчевое было не при чём. Он был грубовато ласков и игрив в тот момент.
- Это Дуру Перадзе – инженер с женой, - сказал маме отец. «Он не такой уж страшный!» - подумал я.
Прошло много лет, пока я не встретил Дуру ещё раз и при весьма неординарных обстоятельствах...
Времена наступили тяжёлые. Ситуация в обществе накалилась. У власти находился Звиад Гамсахурдия. Парламент того периода напоминал семью на грани развода. Стороны параноидально искали повод для обиды. В тот день оппозиция поставила вопрос, а звиадисты, пребывающие в большинстве, должны были, конечно, отклонить его. На лужайке перед университетом, оплота оппозиционеров, поставили телеприёмник. Десятки людей уставились на малый экран и с замиранием сердца следили за трансляцией. И вот в зале парламента и на лужайке перед университета всё стихло. Шёл подсчёт голосов. Тогда не было электронной системы. Процедура затягивалась.
- Ты представь себе, если предложение всё-таки пройдёт, - шепнул я своему товарищу на ухо. Мы сидели на траве сбоку от ТВ, в не самом удобном месте. Тот только побледнел в ответ. Поёжился. Предложение не прошло, и мой приятель облегченно вдохнул. Ораторы с обеих сторон обменялись филиппиками. Спор шёл, кто же из них в большей степени европейского типа демократ. Оппозиция коллективно стала покидать зал. Им улюлюкали в спину представители большинства, а при выходе на улице депутатов осыпали мукой активистки правящей партии. Такой метод политической борьбы уже активно использовался. То, что стороны осыпали друг друга кукурузной, а не пшеничной мукой, считалось знаковым явлением. Из неё обычно готовились хлебцы «мчади», что добавляло этническую специфику действу. Ещё то, что в ходу было другое народное средство – среди звиадисток находились профессиональные плакальщицы и спецы по фольклорному жанру проклятий.
Люди, находившиеся перед университетом, собрались было маршем направиться в сторону парламента, но последовала команда оставаться на месте, мол, «ребята сами сюда едут». Действительно, через 15 минут они прибыли на автобусе, многие из них в побелевших от муки костюмах. Их встретили как героев, пострадавших от «этнических обскурантов». Некоторые из них сразу же начали витийствовать. Раздался призыв к активным действиям. Народ, уже сформировавшийся в многочисленную демонстрацию, направился к зданию телецентра. Идти было не долго. Его захватили быстро. Достаточно было прогнать немногочисленных милиционеров. Тут пришло известите, что в отместку звиадисты отключили телебашню. Манифестанты остались недовольны собой. Не подумали о телебашне!? Кстати, депутаты принесли с собой списки поименного голосования. Я с приятелем жадно искали в нём имя нашего однокурсника. Тот, оказывается, воздержался при голосовании.
- Вот хитрец-подлец! – воскликнул приятель.
Начался митинг. Для его удобства было решено перекрыть проспект перед зданием телецентра. Автомобилисты, которым перекрыли путь, выражали недовольство. По их физиономиям было видно, что пикеты на улицах стали досаждать им. Большинство из них, матерясь, разворачивали свои авто. Попадались такие, кто пытался договориться с добровольными дружинниками. Везло тем, кто обнаруживал среди них знакомых. Грозный окрик со стороны воздвигаемой трибуны прекратил такого рода протекционизм.
- Вы мешаете общей борьбе за дело строительства демократии в Грузии! - кричал через мегафон в сторону дружинников один из лидеров.
Тут к пикету подкатила старая «Волга». Машина чем-то походила на малый броневик с его угловатыми, но прочными формами. Видавшее виды авто! Из кабины вышел крупный мужчина. По повадке он чем-то напоминал кабана-секача – свирепая физиономия, мощная шея выдвинута вперёд, бегающие глазки, нос с бородавкой как бы принюхивался. Хриплым голосом, не терпящем возражений, он потребовал освободить проезд. Манифестанты сначала опешили - какой-то мужик, с виду ИТР, начальничек с производства, качает права перед праведным народом. Со стороны трибуны послышалось предупреждение:
- Не поддавайтесь провокациям звиадистов, проявляйте толерантность. Свобода слова – вот зачем мы здесь собрались!
Тут мои некоторые знакомые повели себе неожиданно. Помянутый приятель, например, сущий ботан, книжник, вдруг бросился к машине и лёг на её капот. «Никакой я не звиадист! – кричал в это время толпе мужчина, - они такие же бездельники как и вы! Делом займитесь!» Эпитет был произнесён на русском с сильным грузинским акцентом - «бэздэлники!» Что-то до боли знакомое послышалось мне. Я вспомнил инженера со стройки. И тут последовало «Не буду я Дуру Перадзе, если...» Я уставился на него, даже прекратил попытки урезонить впавшего в раж своего приятеля. Пока строптивый Дуру препирался с толпой, тот с капота переместился под колёса «Волги», присоединился к другим энтузиастам идеи. То, что узнавание не было ложным, подтвердил факт – из кабины вышла красивая женщина (знакомая мне жена инженера). С плаксивым выражением лица она пожаловалась народу, что теперь у мужа испортилось настроение, и он весь вечер будет «есть её поедом».
- Садись в машину, женщина! – окликнул её грозный супруг. Потом брезгливо посмотрел на барахтающихся у колёс его «Волги» манифестантов разной комплекции и возраста. Убедившись, что упрямец не является звиадистом, демонстранты заподозрили, а не коммунист ли он. На что последовала реплика, мол, все политики - прохвосты, а коммуняги первые из них. Назревал альтернативный митинг, где строптивец был в единственном числе. Впрочем, инцидент был исчерпан. Дуру ещё раз обозвал всех «бэздэлниками», развернул свою «Волгу», издал чёрный едкий выхлоп газом и скрылся.
- Гитри-гитри-гитруна, Дуру! – промелькнуло в моей голове.
День можно было назвать историческим потому, что оппозиция так и не вернулась в парламент, а через некоторое время в Тбилиси разразилась гражданская война. Увы, настоящая, с десятками жертв.
Одинокий гиппопотам
С чего это вдруг в служебном автобусе ЦК ЛКСМ мог возникнуть разговор о том, какой нрав у бегемотов? Вёл эти разговоры Бено. До того, как попасть в аппарат ЦК, он работал журналистом. Этот тип был хитёр и не развеивал романтических представлений своих коллег о его бывшей профессии. Он мог позволять себе вольности - того типа, например, что сравнить нашего директора с «одиноким бегемотом».
Некогда штангист второго тяжёлого веса, Апрасионыч, наш директор, отличался необычайной дородностью. В хорошем настроении прямо на остановке служебного автобуса он собирал вокруг себя сотрудников и организовывал совещания. Подобные сцены шокировали проходящий мимо простой народ. Директору говорили, что в Аппарате знают о таком его рвении, даже посмеиваются. "Главное - что знают", - думал он. В плохом настроении же наш руководитель, насупившись, уединялся и бродил поодаль, чем и подвигнул бывшего журналиста на такую диковинную ассоциацию. К вящему веселью сотрудников.
По дороге автобус опередил лимузин Второго секретаря. Большой начальник, не повернув головы, высунул руку из окна авто - приказал автобусу остановиться. Наш толстяк вышел из автобуса и затрусил в сторону ждавшего его лимузина.
- "Одинокий гиппопотам" побежал, - заметил кто-то.
Центр социологии, где мы работали, находился далеко. Всю дорогу Бено рассказывал о бегемотах. Например, гиппос втаптывает свою жертву в землю. Все сидевшие в автобусе слушали внимательно. Даже шофёр. Не поворачиваясь в сторону салона, он выдал комментарий, - его дочь собирает коллекцию маленьких бегемотиков - киндер-сюрпризы. Дескать, много денег перевёл на эти сюрпризы. Я спросил у рядом сидящего коллеги, откуда такие познания у Бено. "Пресса", - ответили мне так, как это сделал герой Фрунзика Мкртчана из фильма «Кавказская пленница». Этот фильм был очень популярен в коллективе.
- Кстати, гиппо - довольно молчаливое животное, не унимался бывший работник прессы, - откроет пасть, зубы-кинжалы навыпуск, а из глотки - только одно приглушенное: «Ха-а-а».
Наш руководитель тоже разевал свой рот максимально и хищно. Казалось, что он собирался проглотить тебя, но разрешался мощным потоком гневных речей. Цель была одна - "морально уничтожить", "втоптать жертву в землю", как это делает гиппопотам.
В этот центр меня и моего товарища Мурмана послали по комсомольской путёвке. Мы работали в НИИ социологии. Надо было поднимать науку "ювентологию", науку о молодёжи. После "свободий" академической сферы было нелегко адаптироваться к порядкам аппарата ЛКСМ. "Меня превратили в ряженого - заставили носить значок,- жаловался Мурман. "Сколько у них сил притворяться! - говорил он другой раз. - Их театр не по мне, все отрицательные герои - и тираны, и их челядь".
С такой же патетикой мой институтский коллега выступил с лекцией по вопросам полового воспитания. Он вогнал в краску девиц, когда коснулся той части учения Фрейда, где говорилось о мести пениса. На вопрос из зала, что означает на грузинском столь часто употребляемый им термин "котиус" (перепутали с "коитусом") Мурман охотно ответил, даже использовал жестикуляцию. На следующий день его отозвали из творческой командировки. Он был рад и, как мне казалось, не в последнюю очередь, из-за того, что ему не надо было каждое утро рано вставать и поспевать к служебному автобусу.
Мне тоже было не комфортно, но я хранил верность ювентологии. Но пришло время, и я… сорвался.
Началось с того, что Апрасионыч подвернул ногу и на некоторое время слёг. Один за другим под различными предлогами в офисе были организованы застолья. Появилась возможность забросить социологию и ловить рыбу в искусственном озере, что находилось недалеко от нашего офиса. Некоторое время мои коллеги заявлялись на остановку служебного автобуса ЦК ЛКСМ в спортивных костюмах и с удочками, корзинами, банками с червями. Проходящий мимо простой народ и в этом случае не знал, как реагировать на такое. Директор маялся и звонил из дому регулярно - справлялся о делах.
- Неймётся Апрасионычу, - жаловалась секретарша, - свернул себе шею - лежи! Зачем людей беспокоить!
Ей приходилось бегать и звать то одного, то другого сотрудника. Они в тот момент или ловили рыбу на озере, или играли в карты, или справляли очередное застолье.
Как-то раз я тоже спустился к озеру, в пиджаке при галстуке. Удившие рыбу коллеги были в полной амуниции, некоторые даже в болотных сапогах. Вижу, клёв отличный. Я отломал ветку дерева, привязал к ней подвернувшийся шпагат, наживил хлебец на искривленный в крючок ржавый гвоздь. Получилась удочка. Забросил её. Тут же клюнул карп. Забросил второй раз, чувствую, клюёт, только собрался подсечь рыбу, как слышу секретарша зовёт: "Батоно Герман, Апрасионыч звонит. Спрашивает, как со статьёй?" В это время рыба ускользнула. Как не чертыхнуться в таком случае! Тем более, что работу над статьёй я не прекращал и обходился без чьих-либо указов.
Вечером собирались у директора. Он лежал на тахте, а вокруг восседали на стульях сотрудники, забитые и бессловесные. Очень было похоже на панихиду, с той лишь существенной разницей, что "покойник" говорил командным голосом и устраивал разносы. Бено был траурно серьёзным, другой сотрудник - Кукури как всегда выглядел виноватым. Те, кто не удостоился стула, стояли навытяжку с торжественными минами. На меня нашло, и я издал звук. Я боролся с разбирающим меня смехом.
На некоторое время в комнате зависла тягостная тишина. Я вышел первым из положения - сослался на нездоровье и попросил меня отпустить. Директор был милостив.
На следующий день мне передали приказ директора явиться со статьёй. Когда я справлялся о здоровье начальника мне ответили:
- Совсем белый, совсем горячий, - как сказал бы товарищ Саахов из фильма "Кавказская пленница".
Не упущен был случай посплетничать. Мне рассказали, что после того, как я вышел из комнаты, бегемот назвал меня идиотом. Я решил, что пришла пора прекратить командировку.
Вопреки ожиданиям, больной встретил меня довольно приветливо. Он по-прежнему лежал на тахте. Его мать принесла хачапури, закуски, вина. Директор почему-то грозно зыркнул на неё глазами. Женщина поспешила выйти. Мы обсуждали статью. Видно было, что Апрасионыч быстро устал. Пришло время угоститься. Хозяин лежал и громко и непрестанно чавкал. На некоторое время чавканье прекратилось. Больной заговорил:
- Герман, ты, наверное, думаешь, что я живоглот какой-то? Я тебя понимаю, ты - человек учёный, интеллигентный, тебе противны наши нравы. Сам страдаю.
- ЛКСМ называют кузницей кадров. Здесь свои представления о менеджменте.
- Как ты сказал? - переспросил он. Слово было новым для нашего обихода. Он быстро его записал в блокнот. Потом продолжил:
- Я бываю требователен и к себе и к сотрудникам. В своё время входил в сборную СССР, юниорскую. Но переборщил с тренировками и повредил себе позвоночник. Чувствую, что не могу меру соблюсти. Комсомол, может быть, не при чём. Например, мать ни с того ни с сего напугал…
Тут Апрасионыч позвал мать. Повод он придумал уже тогда, когда женщина вошла в комнату. Спросил про какую-то ерунду и потом ласково поблагодарил, чем только вверг в оторопь свою мать.
Мы засиделись, чуть подвыпили.
- Ты меня извини за вчерашнее, - сказал вдруг директор. Я вопросительно посмотрел на него.
- Думаешь, не знаю, что они не упустили случай посплетничать.
Я в любом случае принял бы извинение, тем более, что Апрасионыч был искренен.
Я уже собирал папку, когда в дверь позвонили. Пришли два сотрудника. С напуганными подобострастными физиономиями они протиснулись в дверь. Выходя из комнаты, я услышал начальственный рык больного.
Через неделю директор вышел на работу. Он опирался на палочку. Апрасионыч был предупредителен и даже нежен с сотрудниками. Но идиллия продолжалась недолго. Прежний административный пыл вернулся к начальнику.
- Ему стала не нужна палочка, теперь беснуется по-прежнему, - неожиданно заключили сотрудники.
И вот в Центре произошло нечто. Однажды утром на остановку автобуса прибежал Кукури. Его физиономия выглядела подловатой, он исходил слюной и всем своим видом выказывал нетерпёж. С его подачи быстро выяснилось и распространилось - один из сотрудников - гомосексуалист. Речь шла о молодом человеке, с виду миловидном, хрупкого телосложения. Обычно молчаливый и старательный в работе, он никак не проявлял своих пагубных влечений. Парень заглядывался на привлекательных девушек и уж никак не на мужчин.
- Как это раньше не догадывались!" - сокрушались коллеги.
Апрасионыч, верный себе, в это время прогуливался поодаль, потом вдруг посмотрел в сторону коллег и замер, прислушиваясь. Но ничего не предпринял и продолжил делать круги.
Сплетня была с десятых рук и нуждалась в подтверждении. Злой воли здесь было недостаточно. Не исключено, что Ясон (так звали парня) сам хотел бы узнать сюжет пакостной истории, в которую его вплели. Навет, во всяком случае, подхватили с готовностью, и житья парню не стало. С того самого утра в автобусе он сидел один. До открытой обструкции дело не доходило. Не было очевидного повода.
Характерно, что не нашлось человека, кто остановил бы травлю. Бено, кстати, когда до него дошла сплетня, вдруг побледнел и острить не стал. С чего бы? Разве что девицы заныли, мол, жалко Ясона, с виду такой порядочный. Между тем они смотрели на него не без циничного интереса.
Однажды, за Ясона вступилась девушка, с которой он делил кабинет. Она считалась красавицей. В одно утро уборщица посочувствовала ей, дескать, такая красавица, а какого сотрудника удостоилась. Девушка строго выговорила уборщице.
Окрик всё-таки последовал. От Апрасионыча. До того, как созвать совещание в узком кругу, он куда-то позвонил, навёл справки. Оставалось только гадать, что эта за такая организация, которая способна человека защитить. Он кричал на совещании:
- Какой-то скрытый перверт сочинил грязную историю, и вы туда же?
Его глаза горели огнём праведника. Правда, под конец она заметил:
- Хорошо, что до Аппарата слух не дошёл, а то сказали бы, что за такой менеджмент у нас в центре. Коллеги травят собственного же товарища. С таким коллективом нам не достичь нужных результатов.
Некоторое время "одинокий бегемот" чувствовал себя просветлённым. Он снова стал "нежным" по отношению к оробевшим сотрудникам. А к Ясону обращался подчёркнуто уважительно.
Однако Ясон ушёл из центра. "По собственному желанию". Говорили, что не без нажима со стороны Апрасионыча.
Я уже завершал статью. Скоро и мне было уходить из центра.
Директор
По ТВ показывали один из чемпионатов Грузии, а по существу -тбилисский турнир, если совсем точно - первенство секции по фигурному катанию, единственной при единственном на всю страну ледовом катке. Диктор объявил очередного участника - Гию И. На середину выкатил низкорослый темноволосый юноша. Он стал в исходную позицию. Его лицо было крайне важным. Играла довольно весёлая музыка, но, казалось, только для зрителей. Фигурист с траурным выражением лица трудился...
Однажды я, просматривая состав олимпийской сборной СССР по зимним видам спорта, обратил внимание на наличие в команде саночников некоего Петра М. Не простое русское имя привлекло моё внимание, а то, что согласно справочнику этот спортсмен представлял Грузию. Я решил, что произошла опечатка.
Уже много лет спустя я вернулся в Тбилиси из Москвы, где защитил диссертацию по спортивной тематике. Меня пригласили в исследовательский институт физкультуры. Он занимал один из коридоров комитета по спорту. Надпись на вывеске "Директор института Г. И, кандидат медицинских наук" сначала мне ни о чём не говорила. Но войдя в кабинетик, где восседал маленького росточка большеглазый мужчина, я кое о чём вспомнил. Решив польстить своей памяти, я спросил его, не имел ли тот отношение к фигурному катанию.
- Весьма непосредственное, - ответил он мне, - сейчас я - судья международной категории по фигурному катанию.
Новое в нём было ещё то, что его некогда пышную шевелюру сменила лысина. Директор оказывается шепелявил и при этом сыпал канцеляризмами. Во время разговора он заметно напрягался - пыжился, даже жила на шее взбухала. На его столе стояла вазочка с карамельками. Хозяин ни разу не угостился сам и не нашёл нужным предложить конфету гостю.
Мой кабинет я должен были делить с двумя сотрудниками. Когда мы представлялись друг другу, я спросил одного из коллег, а не занимался ли он санным спортом. Тот покраснел от неожиданности.
- В молодости, да, а сейчас я по теоретической части, - ответили мне. Это был Петя М.
Гео - так звали второго сотрудника. В спорт он пришёл из психологии.
Каждый день начинался с того, что сотрудники собирались на балконе нашего, третьего этажа. Кто курил, кто обозревал окрестности. Начальство комитета кучковалось у фонтанчика, внизу у входа в министерство. Оно вело важные разговоры. Гия И. в них участвовал. Сверху он казался ещё ниже в окружении крупных мужчин и... самым лысым.
- "Наполеон среди генералов". Есть, кажется, такая картина, - выдал комментарий Гео.
- Этот что - маленький Наполеон? - спросил я, указывая взглядом на Гию И.
Гео осмотрелся вокруг, а потом продолжил:
- Вроде того. Тут приходиться выбирать между манией величия и сложностями характеров женщин Достоевского.
В разговор включился Петя:
- Не можешь не пофилософствовать. Просто он - старый холостяк.
Потом, обратившись ко мне сказал:
- Раза-два Михайлыч (производное от отчества директора) приходил на работу с исцарапанной физией. Явно женская работа! В первый раз говорили о кошке, во второй раз, мол, подскользнулся и упал лицом в розовый куст. В обоих случаях по совпадению расстраивались его планы наконец-то жениться.
- Говорят, как судья он жаден на оценки, - отметил Гео.
В это время в кабинетах раздался перезвон телефонного селектора.
- Начинается, - пробубнил психолог со скукой.
Кстати, Гео считал себя великим психологом. Спорту он пользу не приносил. Свои знания применял в других целях. Так, приударяя за секретаршей института, Гео использовал изощрённую тактику. Бывало станет в проёме двери канцелярии и в упор, не выдавая своего присутствия, наблюдает за поглощённой работой девушкой. Через некоторое время, когда она начинала сбиваться в печатании, он удовлетворенно уходил. Или, Гео расхаживал взад-вперёд мимо открытой двери канцелярии и при этом опять-таки старался не привлекать внимания девушки.
- Исподволь я навязываю ей мою личность. Через некоторое время она будет говорить, что ей кого-то не хватает, - говорил психолог.
Он же разъяснил некоторые особенности менеджмента Г.И. Гео перефразировал африканскую пословицу, мол, если среди ночи вдруг станет солнце, то окажется что не только старые девы, но и холостяки сварливы. Так, директор вдруг, "без объявления войны" (перл Гео), начинал травлю кого-нибудь из сотрудников. Когда я пришёл в институт, в процессе были гонения на Нодара В. Директор не скрывал свою антипатию по отношению к этому сотруднику, но аргументацией не удостаивал. Я спросил у Гео о причине столь пристрастного отношения. Психолог пожал плечами и сказал:
- Одно только приходит в голову. Но не думаю, чтобы плешивый директор может так ненавидеть патлатого сотрудника!
Действительно, у Нодара была пышная шевелюра. Он сутками сиживал в своём кабинете. Ни с кем не общался. Возникало ощущение, что в его кабинете никого нет - такая там была мёртвая тишина. Однажды Нодар сам заглянул к нам. Мы играли в шашки. Предложили ему присоединиться. Нодар мягко улыбнулся. Не трудно представить, что с тобой может произойти, когда ты противостоишь партнёру, который - международный мастер. Потом он показал нам комбинации великих мастеров, рдея от удовольствия. Это был запоминающийся день!
Опоздания на работу было не слишком редким явлением в институте, но для Нодара они стали роковыми. Во время очередного совещания директор энергично дефилировал по кабинету, шепелявя, цитировал КЗОТ. Моментами приостанавливался у стола, молча ковырялся пальцами в той самой вазочке с конфетами, доставал карамельку и направлял её в рот. Нодар производил впечатления нашкодившего ученика. Это раззадоривало судью по фигурному катанию, уминавшего одну конфетку за другой.
Долго никто не замечал отсутствия Нодара. Думали, что сидит у себя в комнате, корпит. Потом узнали, что он написал заявление об уходе.
Никто так не узнал, что не поделил Михайлыч с Сашей Ивановым ("Иванив" так звал его Гео). Я замечал за некоторыми русскими в Тбилиси, если у них превосходный грузинский язык, они ведут себя с гонором - говорят подчёркнуто громко и у них "значительная" физиономия. "Гонореи" (т.е. гонора, но в интерпретации Гео) добавляло ему то, что он был программистом - редкая для тех времён специальность. У него был отдельный кабинет, в котором стояли две "Искры". К себе он никого не пускал, мол, "нечего вам со свиными рылами в калачный ряд".
Вообще Саша был странным мужиком. У него умерла мать и мы поехали к нему посочувствовать. Саша стоял в плаще навскидку и держал руки в карманах. Когда я попытался пожать ему руку, возникала заминка - рукопожатия не произошло. За всё время панихиды «Иванив» рук из карманов не доставал. Гео не смог нам объяснить такое поведение. Сам Саша был совершенно спокоен и громким голосом раздавал указания насчёт "боржома", лимонада и других хлопот, связанных с поминками.
С Михайлычем программист вроде дружил. Но однажды я и некоторые коллеги стали свидетелями, как из кабинета директора выбежал Саша и за ним вдогонку директор. Казалось, что Иванов попытался скрыться от Гии И. в своём "убежище" с компьютерами, но безуспешно. За захлопнувшейся дверью шла разборка. Через некоторое время появился Михайлыч. В руках он нёс подписанное "Иванивом" заявление об уходе.
Больше энергии в свою защиту проявил Петя М., когда и на него положил глаз Г. И.
На этот раз о причине такой напасти можно было догадываться. Гео владел английским. Когда читал нечто забавное на этом языке, он делился с коллегами. Организовывал коллективные чтения. После одного из таких чтений у Пети случились неприятности.
Речь шла об Иране. Гео взахлёб переводил статью одной американской феминистки насчёт того, что в этой стране нет секса. Только формы куполов минаретов отдалённо напоминают женские груди. Запреты на половые связи отличаются крайней суровостью. Только одно может быть оправданием (переводя этот фрагмент Гео надолго закатился от смеха), если случилось землетрясение и мужчина с верхнего этажа вместе с потолком обрушился на женщину, находящуюся на нижних этажах, и между ними произошёл непроизвольный половой акт.
- Как же может не повезти иранской женщине, если в момент природного катаклизма на неё сверху упадёт занудливый Гия И., - сказал Петя.
Кто-то донёс директору о разговорах об его злоключениях в Иране, где, кстати, ему бывать не приходилось. Информацию подали не совсем качественно. Будто Петя стал свидетелем землетрясения в Иране, во время которого он - Гия И., судья международной категории по фигурному катанию, прелюбодействовал с некой иранкой, меняя этажи в гостинице, по мере того, как они обрушивались.
"Гон спозаранку" (другой перл Гео) начался на утреннем совещании на следующий день. Гия И. нервно ходил из угла в угол и несколько раз косо посмотрел на Петю. В тот момент бывший саночник не понимал, что тучи сгущаются над его головой. Гром разразился под конец совещания. Директор потянулся к вазочке с конфетами, положил в рот карамельку и неожиданно заявил, что санный спорт изымается из номенклатуры приоритетов института. Дескать, он собирается обратиться по этому вопросу в соответствующую инстанцию. Затем последовала тирада о растранжиривании государственных средств на содержание такого экзотического для Грузии вида спорта, как санный. Петя всё понял. Он встал во весь свой гигантский рост и громовым голосом заговорил о своих заслугах, оцененных в составе сборной СССР.
- Но что Вы сделали собственно для института? - спросил Гия.
Возникла пауза. Потянувшись за очередной конфеткой, директор решил съязвить:
- Вот Иран, к примеру. Они копейки не тратят на санный спорт.
- Как и на фигурное катание, - ответил Петя, - а могли бы. Им ничего не стоит разлить искусственный каток. Но есть причины, почему они это не делают. Там женщинам не дозволено бегать нагишом, а мужчинам вилять под музыку одним местом лишь для того, чтобы удержаться на льду, - выпалил Петя. Он был уже вне себя от гнева.
Директор чуть не подавился конфетой. Он принял торжественно-траурное выражение и попросил сотрудников оставить его и Петю один на один. Коллектив удалился. Я и Гео ждали. Петя пришёл злой, но довольный.
- Что там, рассказывай! - нудил его психолог.
- Взял я его за грудки, поднял и некоторое время держал на весу. А он глазами луп-луп. Потом поставил на ноги, взял его вазочку и высыпал ему на лысину конфеток. Потом вышел.
После этого инцидента над Михайлычем в институте хихикали. Однако сам Петя не торжествовал. Он как-то сник, стал нервозным. На просьбу рассказать о том, как был бит директор, откликался без охоты. И вот однажды Петя явился со свёртком. Занёс его в кабинет Гии И. Вышел оттуда довольно скоро и с тем же свёртком. Он долго стоял на балконе, курил. Наконец, вернулся к нам, развернул свёрток. Это была бутылка шампанского, которую мы распили... Чуть позже Петя написал заявление об уходе.
Мои отношения с директором вначале складывались успешно. Это потому, что в науке (в социологии), которую я представлял, профаны бывают наиболее активны. Сначала Гия И. делился своими замечаниями. Как-то я даже подпустил несколько комплиментов. Михайлыч обычно прохаживался по комнате и "генерировал идеи". Дело шло к тому, что к моим соображениям он уже не прислушивался. Директор впрямую начал диктовать мне, как мне следует поступать. Я уже не говорил комплиментов, сопротивлялся. А однажды мы повздорили. В какой-то момент Михайлыч потянулся к вазочке с конфетами, я понял, что дело принимает крутой оборот.
Я бушевал, когда вернулся в комнату. Гео же посмеивался.
- И до тебя очередь дойдёт, - бросил я ему. Психолог хитро улыбнулся и сказал:
- Можешь не беспокоиться. У моей профессии есть преимущества. Мои коллеги знают о некоторых наших общих знакомых такое... Михайлыч в этом отношении - настоящая находка. В детстве за ним водилось...
Последовал пассаж, полный тошнотворных деталей.