Роман Держава. Книга III

ОГЛАВЛЕНИЕ


Вечер 6 января 1984 года. Южный Ливан. Канун Рождества. . . . .

Часть I. Мир . . . . . . . . . .
Глава 1. Декабрь 1912 года. Царское Село . . . . . . . .
Глава 2. Январь 1923 года. Москва. Военная академия РККА . . . . . . .
Глава 3. Октябрь 1932 года. Казань. Танковые курсы «КАМА» . . . . . .
Глава 4. Июль 1937 года. Всемирная выставка в Париже . . . . . .
Глава 5. Август 1937 года. Крым . . . . . . . . .

Часть II. Война . . . . . . .
Глава 1.  Осень 1939 года . . . . . . .
Глава 2.  Апрель 1940 года. Неожиданный вызов в Москву . . . . .
Глава 3.  Май 1940 года. Берлин . . . . . .
Глава 4.  Июнь 1941 года Накануне . . . . .
Глава 5.  Вторжение . . . . .

Эпилог . . . . . . . . .





 

               
Вечер 6 января 1984 года. Южный Ливан. Канун Рождества.


***
– Сирийцы и Ливанцы – один народ, самый древний на этой земле, имя которой Левант.
После Второй мировой войны мы получили независимость от Франции  и разделились на два государства – Сирию и Ливан, От Англии получила независимость соседняя Палестина, куда после Первой мировой войны съезжались евреи со всего света, но большинство из Европы и из России, где тогда шла Гражданская война.
С тех пор Палестина стала яблоком раздора между коренными палестинцами и евреями-переселенцами, провозгласившими государство Израиль . Так началась первая арабо-израильская, а, по сути, гражданская  война на территории Палестины, в которую
были втянуты Сирия, Ливан и Иордания. Эта война продолжается до сих пор, то затихая, то разгораясь с новой силой..
Теперь, война вспыхнула в Ливане между христианами, и мусульманами – шиитами и суннитами. Причём все воюют против всех на радость Израилю и Америке. И конца и края в этой войне не видно.
Надо сказать, что ваш вождь Владимир Ленин сумел победоносно завершить гражданскую войну в России и изгнать интервентов из тех же Франции и Англии, а так же из Америки и Японии в течение двух – трёх  лет и это при громадных размерах государства! – Морис Саад обернулся к Прокопьеву, – Ведь так, Леонид?
– Да, это так, – подтвердил подполковник Прокопьев, откомандированный на Ближний Восток в качестве советника сирийской бригады, которой командовал бригадный генерал Морис Саад – коренной сириец, православный христианин с французским именем, которым его нарекли родители в память о тех временах, когда Сирия была частью Франции.
Бригаду, которой командовал Саад, перебросили на юг охваченного гражданской войной Ливана, чтобы оградить многострадальный Бейрут и большую часть красивейшей средиземноморской страны, от дальнейшего продвижения на север израильских войск, оккупировавших южный Ливан, и от банд праворадикальных христиан-фалангистов, которых поддерживал Израиль.
– Ленин обратился к измученному войной народу с понятными лозунгами и русские люди, в своём большинстве крестьяне и рабочие, пошли за большевиками. Мой дед Иван Григорьевич Мотовилов – потомственный дворянин  и участник Первой мировой войны, остался с большей частью народа. Сражался в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке с белогвардейцами и японскими интервентами. В возрасте 27 лет командовал дивизией. Увы, дед погиб уже во Второй мировой войне. Мне не довелось его видеть, родился уже после войны. О деде узнавал в основном от бабушки Татьяны Трифоновны, которая меня воспитала.
Многое рассказала мне бабушка об Иване Григорьевиче, который стал для меня примером, а потому, как и многие мои предки, я выбрал профессию военного. После окончания школы оказался на Дальнем Востоке, в тех местах, где в гражданскую войну воевал дед. Поступил в Дальневосточное общевойсковое командное училище имени героя Великой Отечественной войны маршала Рокоссовского, откуда спустя четыре года вышел молодым лейтенантом.
Частенько вспоминаю рассказы бабушки, пытаюсь себе представить, как бы поступил Иван Григорьевич на моём месте. Закрываю глаза и вижу его, то в образе былинного витязя, то в образе героического красного командира... Понимаешь меня, Морис?
– Понимаю, Леонид, понимаю, – вздохнул бригадный генерал, отец которого погиб на Голанских высотах в июне 1967 года. 
Морис Саад получил высшее военное образование в Академии Генерального Штаба, прожил несколько лет в Москве вместе с семьёй и хорошо говорил по-русски, почти без акцента. На досуге любил рассуждать в присутствии подполковника Прокопьева, с которым успел подружиться, о судьбах Мира, Ближнего Востока, Сирии и Ливана, находя в лице своего советника образованного и умного собеседника.
– В маленьком Ливане, который прежде называли «ближневосточной Швейцарией», а Бейрут «Маленьким Парижем», нет сильных лидеров, и гражданская война идёт уже девять лет.  Сирия вынуждена вмешаться в ливанские дела, чтобы нейтрализовать бесконечные попытки Израиля дестабилизировать весь Ближний Восток, – продолжил Саад.
– Израилю покровительствует Америка, которой правит могущественное произраильское лобби.  С тех, как ушли французы и англичане, о чём теперь многие жалеют и в Сирии, и в Ливане, и в Палестине, на нашей древней земле нет мира.
– Зачем ты об этом, Морис. Это и мне хорошо известно, – заметил подполковник Прокопьев, успевший за неполный год побывать во многих местах Сирии и Ливана, обойти едва ли не всё горное приграничье.
Сирия участвовала вместе с Египтом и Иорданией в шестидневной июньской войне 1967 года , которая закончилась сокрушительной победой израильтян. Прокопьев, тогда ещё курсант военного училища, читал в газетах сводки боевых действий с Западного берега Иордана, Синайского полуострова и Голанских высот. Искренне переживал поражения арабов, удивляясь военным успехам крохотного Израиля, всё население которого не составляло и одной десятой доли от населения огромного Египта, оказавшегося самым слабым звеном в союзе сопредельных с Израилем арабских государств.
На занятиях подробно изучали военные действия между израильской арией, оснащённой самым современным американским оружием и численно превосходящими армиями трёх арабских государств, оснащённых советским оружием.
Несмотря на численное превосходство, египтяне и иорданцы оказались полностью деморализованными, бросали оружие и сдавались в плен целыми бригадами. Воодушевлённые лёгкими победами, израильтяне гнали их перед своими танками через раскалённую  Синайскую пустыню в сторону Суэцкого канала, и бесплодная пустыня густо покрывалась телами умиравших от жажды египетских солдат и офицеров.
Великий Израиль от Евфрата до Нила! Об этом грезили не только в Тель-Авиве, но и во многих странах Старого и Нового Света, в том числе и в СССР, где проживали ныне рассеянные по всему миру евреи – потомки древних израильтян, которых привёл на земли Палестины, где проживали мирные филистимляне, легендарный Моисей. Пророк, заключивший союз с Богом на горе Синай, был вынужден по ряду причин покинуть богатую Страну Нила вместе со своим народом.
Как это случилось, бежали ли иудеи от гнева царя-фараона или же египтяне изгнали их по какой-либо причине с берегов Нила – теперь не суть. И были ли посланы за ними боевые колесницы, которые не смогли догнать пешие семьи с малыми детьми, а затем воинство фараона вдруг остановили нахлынувшие воды Красного моря, теперь этого не узнать. Давно это было, более трёх тысяч лет назад, и египтяне в те времена были совсем другим народом, поклонявшимся Богу-Солнцу Хору-Пта, да ведь и славяне поклонялись в те далёкие времена Хору-Яру, стало быть, Богу-Солнцу...
– Я вот о чём думаю, Леонид, – прервал Саад мысли Прокопьева. – Сирийцы и Ливанцы – один народ, но раздёлённый религиями и множественными в них течениями. Есть среди нас курды, армяне, черкесы  и греки со своими религиями, но в основном мы сирийцы и полагаем себя христианами: православными и католиками, мусульманами – суннитами, шиитами, алавитами  и прочее, прочее, прочее...
Другие народы полагают нас арабами, поскольку язык у нас общий с ближними и дальними соседями, но мы отличаемся от аравийцев, оманцев или йеменцев, так же, как вы, русские, отличаетесь от албанцев, греков или турок. Нелепо же считать афроамериканцев англосаксами на основании общего для них английского языка!
В нас, сирийцах, смешано столько кровей, что и не перечесть. Мы и митаннийцы  и финикийцы, мы и шумеры, и ассирийцы, мы и хетты, и киммерийцы, мы и скифы, и македоняне...
Я вот христианин, православный, с французским именем Морис, а жена моя, Лейла –  светловолосая голубоглазая алавитка, чьи предки, несомненно, восходят к митаннийцам. Дети: сын – алавит, дочь христианка. Вот такие мы, сирийцы и ливанцы. Вот такие мы есть! – С большим чувством произнёс Саад.
– Недаром, Александр Великий, которого у нас величают Искандером, разделил свою империю, раскинувшуюся от Дуная до Инда, на три царства и правил из Антиохии, а это наш Алеппо, самым большим из них  Сирийским царством!
– Да это так, Морис, Вот и в названиях наших стран скрыто неслучайное сходство. Сирия – Сур, а Сур есть Рус! Древний Ассур и есть Русса, если писать и читать справа налево, как это делают арабы.
– Верно, Леонид! – Откликнулся Саад. – Неужели и Дамаск – самый древний из сохранившихся, ныне существующих городов, которому свыше пяти тысяч лет, дал название вашей Москве? – Да-Маск! – неожиданно предположил бригадный генерал, любуясь панорамой лесистых холмов, среди которых, причудливо петляя руслами речушек и ручьёв, пересыхающих летом, проходила условная граница между основной территорией Ливана и его южной частью, оккупированной Израилем. Эту временную, неестественную границу контролировала и прикрывала от дальнейшего продвижения израильских войск в глубину страны сирийская бригада, к которой в качестве советника был прикомандирован подполковник Леонид Прокопьев.
– Я не шучу, Леонид, – спохватился Морис. – Не могу этого объяснить, но чувствую, что между нашими странами существует некая незримая духовная связь. Хорошо Сирии –  хорошо и России. Плохо России – плохо и Сирии, – с дрожью в голосе открыл самое сокровенное своему русскому коллеге бригадный генерал и коренной сириец Морис Саад.
«А ведь он прав», – задумался подполковник Прокопьев. – «Ведь и в России сейчас тревожно…».
После смерти генсека Брежнева прошло более двух лет, на протяжении которых подполковника Прокопьева не покидало чувство тревоги за страну, особенное глубинное чувство, происхождения которого он пока не мог объяснить.
«Впереди что-то неясное, угрожающее. Тревожно...»
– Смотри-ка, Леонид, грибы! – Саад наклонился к корням низкорослой горной сосны, погладив торчавшие из-подо мха влажные коричневые шляпки маслят.
– Маслята, такие же, как и у нас, в России. Только у нас они растут летом, а здесь зимой, когда прохладно и идут дожди, – подтвердил Прокопьев.
– Собрать бы, да некуда, – огорчился Саад. – Завтра пошлю солдат. Соберут и приготовят на ужин.
– Здешняя природа напоминает мне окрестности Кировакана, где размещается полк, которым я командовал около двух лет. Это в Армении, не так уж и далеко от Сирии и Ливана. Там отроги Малого Кавказа покрыты сосновыми и дубовыми лесами. Осенью, когда прольют дожди, в лесах много грибов. Мы их собирали всей семьёй, жена засаливала, – с удовольствием вспомнил прогулки за грибами подполковник Прокопьев.
– Недавно получил из полка письмо. Майор – заместитель по тылу, с женой которого дружит и переписывается моя Галя,  пишет, что обстановка в закавказских республиках резко обострилась.
Между армянами и азербайджанцами исстари вражда. При царизме нередко доходило до кровавых столкновений, но в Союзе с этим злом было покончено. Умело гасили искры национальной нетерпимости и религиозной розни.
Только теперь Москве не до Кавказа. Генсек Андропов как будто взялся за какие-то непонятные народу реформы, да слёг с тяжким недугом. В Политбюро развернулась отчаянная борьба за кандидатуру приемника, так что на межнациональные проблемы теперь не обращают внимания. Да и наши «заклятые друзья» американцы, подливают масла в огонь. Им выгодно нам нагадить, как можно больше.  Боюсь, как бы не случилась большая беда, – тяжело вздохнул подполковник Прокопьев.
– У нас в роли американцев израильтяне. Мутят воду, натравливаю христиан на мусульман, суннитов на шиитов и алавитов.
В Ливане идёт гражданская война, конца и края которой не видно. Бейрут разделён на христианскую и мусульманскую части. Мы, сирийцы, их разнимаем и отгораживаем друг от друга. Днём ещё терпимо, а ночью начинается стрельба. Бьют из городских кварталов с двух сторон, вслепую бьют из миномётов. Куда упадёт очередная мина, никому не известно. Попадают прямо в квартиры. Люди гибнут.
Несколько лет назад христианские радикалы-фалангисты, которых поддерживает Израиль, учинили жуткую резню в лагерях палестинских беженцев . У нас такое не прощается, а это значит, что многие поколения палестинцев будут мстить убийцам и их потомкам. Не будь в Ливане и на границе с Израилем сирийских солдат, наступил бы полный хаос, – горько посетовал Саад.

* *
6 января, ближе к концу дня, который плавно переходит в рождественский вечер, а затем в волшебную рождественскую ночь, когда согласно православным христианским поверьям в недалёком от этих мест Вифлееме появился на свет младенец Иисус, подполковник Прокопьев и бригадный генерал Морис Саад в сопровождении группы разведчиков вышли за пределы расположения бригады. Небольшой отряд направлялся в сторону линии разграничения. Впереди шли разведчики, Саад и Прокопьев замыкали группу.
В последние дни израильская артиллерия вела интенсивный губительный огонь по позициям сирийской бригады, прикрывавшей недалёкий Бейрут от вторжения израильских войск. Такое было возможно лишь при наличии удобного наблюдательного пункта, откуда координировался артиллерийский огонь. Долгое время определить точное местонахождение наблюдательного пункта не удавалось. Сирийские разведчики не справлялись с заданием. Израильтяне вели себя крайне осторожно, к тому же подступы к линии разграничения контролировались снайперами противника. 
– До границы с оккупированной территорией меньше километра, – заметил Прокопьев. – Следует соблюдать повышенную осторожность. Можем попасть под огонь снайпера. Как у нас говорят – «бережёного и Бог бережёт».
– Вот, как? – Удивился Саад. – Ты же, Леонид, советский офицер, коммунист, неужели веришь в Бога?
– Пока ещё атеист, но, находясь в поистине Святых местах, ведь рядом Галилея, неподалёку Вифлеем, чуть дальше град Иерусалим, начинаю понимать, что не прав. Но это пока всё, – вздохнув, признался подполковник Прокопьев глубоко верующему сирийскому коллеге, который сожалел, что не сможет встретить Рождество в кругу семьи. Хоть и была его супруга Лейла из семьи алавитов, но Рождество отмечали все вместе.
– Пройдёмся ещё немного, проверим дозоры. Тут недалеко, а дальше пойдут разведчики, – возразил Саад, однако в это время их нагнал лейтенант и сообщил комбригу, что его срочно вызывают в штаб.
– Ну вот, опять вызывают и срочно! – развёл руками Саад. – Извини, Леонид, что не смогу быть с тобой. Принимай командование над разведчиками. Израильская артиллерия огонь пока не ведёт. Полагаю, что остаток дня и ночь пройдут относительно спокойно. Разведчики выдвинутся вперёд по намеченным направлениям и понаблюдают за позициями противника. Артиллерийский наблюдательный пункт на одной из высот. Их несколько. Пытались поочерёдно вслепую накрыть миномётным огнём, не вышло. Знать бы точно, где они укрыли корректировщика.
  Приказав разведчикам продвигаться вперёд и, хоронясь за деревьями и кустами, закрепиться на заранее намеченных пунктах наблюдения, подполковник Прокопьев остановился, заметив под ногами очередную семейку маслят, на которую едва не наступил. Обошёл, оторвал взгляд от грибов и залюбовался первыми самыми крупными звёздами, высыпавшими на темнеющем небосводе. Задумался.
«Вот она, Библейская Земля! Возможно, что по этой тропе, странствуя и скитаясь,  некогда проходил Иисус. Галилея ведь рядом. Шёл, любовался звёздами и думал о судьбах рода людского...
Думал ли ты, Леонид Семёнович, что окажешься в этих библейских местах, когда только начинал воинскую службу в звании лейтенанта, в должности командира взвода мотострелкового полка, расквартированного на западе Польши неподалёку от славянской реки Одры, впадавшей в Балтийское море возле старинного поморского города Щецина.
Вспомнилось, как во время совместных учений частей СГВ, ГСВГ , Войска польского и ННА ГДР , оказался на балтийском побережье неподалёку от маленького приморского городка Рерик. Здесь, в этих сакральных местах в начале IX века появился на свет князь-сокол, имя которого, как и название древнего славянского города-крепости Рерик, где правил его отец славянский князь Годолюб, взявший в жёны новгородскую княжну Умилу Гостомысловну.
Из тех ныне немецких земель более тысячи лет назад, вместе с князем Рериком Годолюбовичем, которого на Руси прозвали Рюриком, приплыл на ладьях славный воин Монтвил –  основатель старинного рода Мотовиловых.
«Жаль, что тогда не довелось побывать на Руяне, откуда отплывали в Северную Русь славянские ладьи с князем и его дружиной. Звал на княжение внука престарелый словенский князь Гостомысл, потерявший в битвах со скандинавами всех своих четверых сыновей. Жаль...» – думал подполковник Прокопьев, продвигаясь медленным шагом по тропинке, пробитой некогда козами, которых выпасали пастухи среди горных редколесий, а теперь по ней ходят в дозор сирийские солдаты.
Бабушка, Татьяна Трифоновна, которая была для внука Лёни ближе матери, рассказала ему о неожиданной командировке деда Ивана Григорьевича Мотовилова в Германию, которая случилась весной 1940 года, за год до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Рассказала о встрече в Берлине Ивана Григорьевича с немецким генералом Готфридом, с предками которого самым удивительным образом пересекались предки Мотовиловых в четырнадцатом и девятнадцатом веках и вот очередная встреча, случившаяся уже в двадцатом веке.
Обидно, что бабушка умерла, когда Лёне Прокопьеву было всего лишь 14 лет и  многое, о чём могла она могла ему рассказать об Иване Григорьевиче, так и осталось с ней, да и не всё из её рассказов он мог понять в таком возрасте, а о многом забыл. Жаль… 
От бабушки Лёня Прокопьев слышал о биографических записках, сделанных его предком Николаем Александровичем – известным симбирским дворянином, статским советником и лицом близким к Святому старцу Серафиму Саровскому. В этих записках имелись некоторые сведения о встречах Николая Александровича с предком генерала фон Готфрида известным прусским историком Карлом фон Готфридом во время путешествия по России всемирно-известного профессора Гумбольдта, и спустя четверть века во времена Крымской войны. Однако записки эти были утрачены вместе с родовым имением Мотовиловым, сгоревшим в огне Гражданской войны и их уже не прочесть.   
Хорошо, что хоть воспоминания о деде сохранились в рассказах бабушки, передавшей их любопытному внуку Лёне. Вот и рассказала бабушка о том, как во время своей командировки Иван Григорьевич побывал не только в Берлине, но и в Рерике и на Рюгене – так немцы называют остров Руян.
Очень переживала Татьяна Трифоновна за мужа, командированного в Германию, а через год разразилась страшная война, унёсшая жизни миллионов русских людей, среди которых был и Иван Григорьевич Мотовилов, павших под стенами осаждённого Ленинграда смертью храбрых – так было записано в похоронке…
«Ты, Иван Григорьевич, командовал дивизией в 27 лет. В гражданскую войну было немало таких молодых командиров. Теперь время другое, но и я от тебя не отстану. По возвращении в Союз мне присвоят воинское звание полковник и назначат командиром дивизии. Ведь тридцать семь лет не так уж и много. Дай срок, стану и генералом! Ты, Иван Григорьевич, воевал, я тоже на передовой. В километре отсюда противник не менее жестокий и изощрённый, чем немцы-фашисты.
Одержав победу в войне с фашизмом, советские люди спасли евреев от полного уничтожения. Победи тогда Гитлер, не было бы сейчас ни Израиля, ни евреев, а славяне и прочие народы были бы онемечены, как это происходило тысячу лет назад на территории
между Лабой и Одром. Жаль, что нет уже бабушки. Умерла и не узнать теперь новых подробностей о деде Иване Григорьевиче.
Хочется написать о его жизни, о войнах, в которых участвовал. Сейчас вряд ли получится, не сосредоточиться, не найти свободного времени. Разве когда выйду в отставку, стану писать на пенсии. Да когда это ещё будет...» – Размышлял подполковник Прокопьев, медленно продвигаясь по одной из многочисленных тропинок, петлявших среди соснового редколесья. Тропинки эти пробили козы и овцы, которых до израильского вторжения выпасали в этих местах пастухи, позднее им не давали зарасти и исчезнуть ходившие в дозор сирийские солдаты.
Быстро темнеет, звёзд на тёмно-синем небосводе всё прибавляется.  Лишь на востоке розовеют в последних лучах уходящего за море солнца далёкие, покрытые снегом вершины горного Ливана. Где-то там сохранились не эти корявые и приземистые сосны, а величавые кедры-гиганты, из предков которых тысячелетия назад египтяне вырезали саркофаги для умерших фараонов, строили роскошные царские ладьи для водных прогулок по Нилу.
«Как же красиво!» – залюбовался панорамой звёздного неба подполковник Прокопьев, осторожно продвигаясь по хорошо знакомой тропе, посматривая то под ноги, то, переводя взгляд к вершинам, за которыми наблюдали ушедшие вперёд разведчики, то вновь возвращаясь к звёздам.
«Неужели и в этот раз не засечём точное местонахождение наблюдательного пункта противника?»
Подполковник Прокопьев внимательно осмотрел одну из высоких сопок, как такие холмы называют на Дальнем Востоке. Показалось, что рядом с вершиной на мгновение вспыхнул и погас крохотный огонёк. Мелькнула догадка.
«Не там ли засели корректировщики артиллерийского огня?»
Утром он осматривал эту сопку в мощный бинокль и как будто заметил у самой вершины едва приметную жёлтую полоску грунта.
«Окапывались, а быть может, проделали траншею с другой, стороны холма, где в укрытиях разместились невидимые орудия противника, на другую сторону, обращённую к позициям бригады?»
Азарт охотника овладел подполковником. Прокопьев пригнулся к земле и принялся медленно продвигаться вперёд, обходить наблюдательный пункт, устроенный двумя сирийскими солдатами на соседней тропе.
Тропинка раздваивалась, и Прокопьев свернул влево
«Откуда тут камни?» – машинально подумал он, неосторожно наступая на оказавшийся под ногами плоский камень. – «Вчера его здесь как будто не было...»
Внезапно из-под ног подполковника взметнулось пламя, раздался оглушительный взрыв и он ощутил нестерпимую боль ниже колена правой ноги.
На мгновение яркая вспышка высветила место трагедии и тотчас одна за другой в левую ногу вонзились две пули, выпущенные израильским снайпером, затаившимся в нескольких сотнях метров, из винтовки с оптическим прицелом, оборудованным прибором ночного видения …
       
* *
Давящий сумрак нескончаемого закрытого пространства, втягивающий душный тоннель с дрожащими чёрными стенами.
Из мрака выплывают предки-родичи – далёкие: Монтвил с Монтвидом – оба в стальных шлемах, ратных доспехах и при мечах. Незнакомых лиц их не видно, но это они, родичи…
Следом за ними всплывают новые силуэты в кафтанах и шапках – всё служивые люди, среди них воевода иркутский Евсей, за ним надворный советник Михаил Семёнович, свергавший диктатора Бирона вместе с маршалом Минихом.  Ближе – прочие из родных, среди которых появляются узнаваемые лица по редким сохранившимся семейным фотографиям.
Вот статский советник и симбирский совестной судья Николай Александрович, с образком Святого старца Серафима в руках, за ним потомки его и, наконец, дед – комдив Иван Григорьевич в форменной фуражке, полевой военной форме, перехваченной крест-накрест ремнями, и при сабле. Лица родичей печальные, скорбные…
Постепенно все прочие родичи исчезают, остаются лишь дед, Иван Григорьевич, в воинском облачении, с орденами на груди и прадед его, Николай Александрович, с образком Святого старца в руках.
Просят, молят потомка – «Не уходи...»
– Не быть тебе, Леонид, комдивом, – тяжко вздыхает Иван Григорьевич. – Жаль.
– Путь твой теперь к Богу, – осеняя потомка образком Святого старца, молвит Николай Александрович. – День сегодня особенный, предрождественский, знаковый. Вот-вот воссияет Звезда Вифлеемская! И возвратишься ты к мирской жизни через многие муки и страдания другим, глубоко верующим человеком.
– Жаль, не быть тебе, Леонид, комдивом, жаль, – с грустью-печалью взирая на внука, повторяет дед Иван Григорьевич.
– Служить теперь тебе Богу! – светлеет лицо Николая Александровича
Родичи низко склоняют головы и медленно растворяются в сумраке. Воцаряется гнетущая тишина.
Кажется, что вот-вот покинет жизнь обескровленное тело, лишь воспалённый мозг упрямо борется со свирепой старухой-смертью, гулко стучит в не сдающееся сердце.
«Не смей останавливаться! Не смей!»
И вновь на мгновенье возникает бледный лик комдива Ивана Григорьевича.
– Держись, Леонид! Держись! – звенит его командирский голос. – Держись, не сдавайся, Леонид, ты же воин! Помощь близка! Держись, я с тобой! Держись, родной ты наш, Леонид Семёнович, не засыпай, слушай мою историю. Многое в ней тебе известно от бабушки, а чего не услышал и не узнал, додумаешь сам…




Часть I
 

МИР




Глава 1
Декабрь 1912 года. Царское Село

1.
Заканчивался насыщенный событиями 1912 год. Декабрь. До православного Рождества оставалась меньше недели, а в Европе уже отпраздновали наступление нового 1913 года. Там уже январь , однако, зима ни в Европе, ни в Петербурге никак не заладится. То с севера дохнёт стужей. То с юга нагрянет нежданная оттепель. То с Балтики налетят метели, укутав толстым белым покрывалом столицу Российской империи, размесившуюся на крайнем западе огромной Державы, распахнувшейся на одиннадцать часовых поясов от Финского залива до Берингова пролива, за которым лежит земля Аляска, от утери которой и поныне щемит русское сердце . 
Вот и опять после зимних штормов и метелей вскрылись льды в заливе и в устье Невы, а следом и оттепель, и слякоть на улицах огромного северного города, заложенного на шестидесятой параллели энергичным царём Петром Алексеевичем, провозгласившим себя императором Петром I.
Однако в Царском Селе, куда неожиданно, ночью, как по тревоге, направили роту, в которой второй месяц служит недавний юнкер , выпускник Павловского военного училища, новоиспечённый подпоручик Иван Мотовилов, не так сыро, как в Петербурге, и снега вдоволь, едва ли не на полметра укрыл Царскосельский парк и пока не тает. Шесть часов утра, зябко, сыро, но от снега заметно светлее.
С раннего утра рота выставлена в усиленный караул, по какой же причине не ясно.  Солдаты, направленные в помощь дворникам, энергично расчищают дорожки в парке. К девяти часам, когда, наконец, рассвело, солдаты закончили расчистку, забросили лопаты на плечо, словно винтовки и, построившись в колонну по двое, прошли мимо подпоручика. От их пропотевших шинелей валит пар.
Вот показался автомобиль – дорогой чёрный американский лимузин «Кадиллак » и притормозил у входа в парк.  Из автомобиля вышли двое мужчин средних лет оба в штатском, в добротных зимних пальто и шапках. Закурили папиросы и принялись разминать затёкшие ноги. Обменялись несколькими фразами на немецком языке и, направляясь в парк, приблизились к подпоручику, вытянувшемуся перед ними словно по команде «Смирно!»
Неожиданно подпоручик Мотовилов поймал на себе пристальный, а затем удивлённый взгляд одного из них.
– Schau mal, Johann, dieser junge Offizier ist meinem Friedrich ganz aehnlich! Erstaunlich, nicht Wahr?
– Tatsaechlich, Heinrich! , – согласился с ним второй мужчина. – Ja, sieht aenlich. Also, was jetzt?  Heinrich , beeile dich! Seine Majestaet wacht frueh auf und ist schon mit dem Graf Fredericks spazieren gegangen,  Minister des Hofes  organisiert das bevorstehende Treffen  .
Мужчины говорили  негромко и по-немецки, однако подпоручик, хорошо владевший немецким языком, уловил суть разговора и то, что один из них, тот, что ростом пониже, названный на немецкий манер Иоганном, был русским и говорил с заметным акцентом. Однако его спутник, названный Генрихом, несомненно, был стопроцентным немцем, к тому же его круглое холёное лицо с правильными чертами, украшали подкрученные к верху тёмные усики «а-ля кайзер».
Они прошли мимо подпоручика, однако немец не удержался, обернулся и улыбнулся, ещё раз взглянув на русского офицера.
«Aehnlich! Als ob derselbes Gesicht. Offensichtlich sind sie gleich alt und er ist fast so gro; wie mein Friedrich!»

2.
– Ваше Величество, Николай Александрович! – послушайте меня, наивернейшего Вашего подданного, сделайте этот трудный, очень необходимый шаг. Сделайте во имя России! Сделайте! – Выцветшими старческими глазами граф умоляюще посмотрел на Божьего Помазанника, Императора Всероссийского, Короля Польского, Великого Князя Финляндского и прочее, прочее…
Император тяжко вздохнул, поправив любимую им форменную утеплённую фуражку, незаметно смахнул с глаз горькую слезу, и прислонился спиной к берёзке, так словно искал в ней последнюю опору.
Висевшее на плече ружьё, с которым император любил побродить по парку, зацепилось за ветку и с пожелтевших листьев посыпались на шинель дождевые капли, попав ненароком за воротник. Император вздрогнул от холода и замотал головой. 
– Нет, Владимир Борисович , – так по-свойски император назвал Министра двора, –  не могу! Не могу! – повторив, простонал он. – Как я посмотрю им в глаза? Что я скажу Аликс ? Что она скажет дочерям, Алексею? Как я смогу жить без них? Отправить в монастырь? Всех сразу! Навсегда! Нет, не смогу…
– Государь, вы же меня знаете с детских лет! Вы же знаете о моей преданности престолу! Вы же знаете, что мои остзейские  предки и сам я – наипреданнейшие слуги империи. Ни при каких условиях я не пожелаю ничего дурного ни императору, ни Великой России! Вот и предок Ваш Пётр Великий пошёл на такое, хоть и нелегко ему было отправить жену в монастырь и извести сына …
Император закрыл лицо ладонью.  Пальцы его дрожали.
– Ваше Величество, сделайте это! Сделайте ради России! – взмолился красный от напряжения граф, на которого легла тяжкая участь донести до страдающего императора неумолимое требование времени. А оно, это Время, было таковым, что на Европу и, прежде всего на Россию надвигались тяжёлые испытания, в которых спасти империю и корону будет ох как нелегко, если такое теперь возможно…
Для осуществления задуманного, подсказанного ему императором Вильгельмом II во время июньской встречи российского и германского императоров, прибывших на своих яхтах в Ревель по случаю закладки нового крупнейшего на Балтийском море коммерческого порта и военно-морской базы , Фредерикс выбрал удачное время. У императрицы случилось очередное недомогание, и она осталась вместе с детьми в Петербурге, в Зимнем дворце, в то время, как Николай Александрович пожелал быть в Царском Селе.
Фредерикс промучился всю осень, наблюдая за стремительным сближением России с Францией, за которой стояла могущественная Британская империя и набиравшие силу Соединённые Штаты Америки. Сближение это ускорилось спустя два месяца во время визита французского премьер-министра Пуанкаре  в Россию, и встреча его с императором состоялась опять же на яхте «Штандарт ». 
1912 год подходил к концу и граф, мучимый недобрыми предчувствиями, наконец, решился на судьбоносный разговор с императором. В поддержку ему в Россию прибыл тайный посланник германского императора. Далее медлить было нельзя…
– Ну, хорошо! – сдался, наконец, измученный император. – Ради России…
«Это ведь не отречение» – с некоторым облегчением подумал он. – «Я ведь ещё не стар. Мне  всего сорок четыре. Есть ещё силы, и молодая здоровая супруга родит здорового наследника, который так необходим России. Да и пример Петра Алексеевича наводит на размышления…
А как же Аликс, девочки, Алексей?..» –  Вспомнив о них, император едва не разрыдался, однако тут же отвлёкся, и глаза его заблестели. На ветви высокой старой липы опустилась и раскаркалась стая столь нелюбимых им ворон. Царь скинул с плеча двустволку, заряженную мелкой дробью, и дуплетом пальнул по воронам. Выстрелы оказались удачными. Уцелевшие вороны разлетелись в разные стороны, а пять или шесть поражённых птиц, цепляясь за полуголые ветки, попадали на землю.
Между тем, уловив, что время пришло, Фредерикс сделал знак и на тропинке, прикрытой раскидистыми елями, показались ждавшие момента двое мужчин в тёмных пальто, шапках и начищенных до блеска сапогах. Спешным шагом, близким к строевому, они приближались к императору и Министру двора графу Фредериксу.
– Здравия желаю, Ваше Величество! Полковник Угрюмов! – Вытянувшись перед императором, представился первый мужчина. – Отличные выстрелы! – посмотрев на ворон, одна из которых ещё трепыхалась, поспешил заметить полковник, изрядно взволнованный встречей с государем.
– Guten Morgen, Ihre Majest;t!  – представился императору второй мужчина, полковник германской разведки барон Генрих фон Гутлов, судя по фамилии мекленбуржец, предки которого восходили к поморским славянам.
– Кто эти люди? Почему они здесь? – спросил император у графа.
– Офицеры разведки, Ваше Величество. Русской и германской.
– Ах да! Господина Угрюмова я узнаю, хоть и вижу его не часто и только в мундире, – припомнил император. – Как же они здесь оказались? Зачем здесь полковник германский разведки? – Император недоверчиво посмотрел на Министра двора и перевел взгляд на полковника Гутлова.
– Ваше Величество, господина Гутлова по просьбе вашего кузена императора Вильгельма  пригласил я, – признался  Фредерикс. – После Ваших слов «ради России», которые подтверждают Ваше согласие, господа офицеры охарактеризуют политическую обстановку, которая складывается в Европе.
– Ах, Владимир Борисович, – с грустью покачал головой Император, – вот и вы ведёте переговоры с Вильгельмом за моей спиной. Нехорошо…
– Ни в коем, случае, Ваше Величество! – побледнел Фредерикс. – Какие уж тут переговоры, обычная просьба, последовавшая со стороны императора Вильгельма после вашей августовской встречи с Пуанкаре. Император Вильгельм сильно обеспокоен. Переговоры с французским премьером были секретными, но кое-что стало известно и ему.
– Развелось кругом болтунов и предателей, – вздохнул император Николай Александрович и вопросительно посмотрел на полковника Угрюмова. – Развелось… 
– Ваше Величество, нам грозит большая война, в которой империя обречена на заклание! – глядя в глаза императору, по-военному кратко доложил полковник.
–  С кем же? Как скоро? Какая империя обречена? Причём здесь заклание? – удивлённо посмотрел на полковника император, однако Угрюмов понимал, что император лукавит и всё-то ему известно и ясно ...
– Неужели опять с Японией?
– Нет, Ваше Величество, на этот раз с Германией и Австрией и не позже чем через год, от силы – два, – не моргнув глазом, признался полковник Угрюмов.
– Genau so, Herr Imperator,  – вздохнув, подтвердил полковник Гутлов.
– Но я не хочу воевать с кузеном Вильгельмом! – Картинно возмутился император. – Насколько я знаю, и он не желает этого!
– Kaiser wollt das nicht,  – подтвердил Гутлов. – Kaiser ist der echte Russlands Freund. Sein Vater – Kaiser Friedrich III hat Dienst fuer Russland!  – с гордостью добавил полковник, упомянув императора Фридриха III  личного друга Русского императора Александра III  – отца Николая II . Полковник Гутлов полагал Александра III самым сильным из русских императоров, несмотря на то, что в его царствование Россия не вела ни одной войны. Тем не менее, Александр III заявил, что «у России нет союзников кроме её армии и флота» и последовательно наращивал военную мощь империи.
Впрочем, даже сейчас полковнику хотелось поправить покойного императора – «а как же Пруссия? Ведь мы не воевали с Россией полтора века, да и то в Семилетнюю войну  против России нас втравила коварная Британия, привыкшая «таскать каштаны из огня чужими руками». Не воевали, а заключали династические браки, стало быть – союзники!»
Впрочем, не время и не место, когда рядом с тобой российский император Николай II – кузен императора Вильгельма II.
– Die auslaendische Bankieren erzwingen Ihre Majest;t im Krieg gegen Deutschland auf Seite von England und Frankreich  mit Bediensteten Puankare und Askvita  versto;en , – с жаром продолжил тайный посланец императора  Вильгельм II. – Diese Geldsaecke bilden sich Herren der Welt   ein. Sie haben die Absicht das gro;e Los auf dem Krieg  ziehen !
– Да это так, Ваше Величество, – поддержал Гутлова полковник Угрюмов. – У британских, французских, американских Ротшильдов, Варбургов, Голдманов, Шиффов и прочих банкиров Россия в больших должниках. Не мне Вам говорить, сколько миллионов и миллиардов франков, фунтов и долларов мы им задолжали. Пуанкаре и Асквит  Вам об этом напомнят, – наполняясь уверенностью, напомнил императору полковник Угрюмов, заранее готовившийся к этой сверхсекретной миссии и запросивший через Министра двора справку по российским долгам у Министра финансов.
– Ваше Величество, очень скоро они этого потребуют, – тяжело вздохнув, подтвердил Фредерикс, – а у Вас, Ваше Величество, мягкий характер и это, прежде всего, оттого, что в Вашем сердце тяжелейшая рана. Однако, излечив эту рану, вы вернёте себе стойкость Ваших предков и спасёте Россию и Германию, не допустив братоубийственной войны и последующей катастрофы для обеих империй!
– Gut gesagt!  – подтвердил полковник Гутлов, отлично понимавший русскую речь, но предпочитавший пока говорить по-немецки, поскольку все четверо хорошо владёли языком Гёте, Шиллера и кайзера Вильгельма II. Однако, после этой короткой фразы, будучи сентиментальным, как и многие немцы,  барон растрогался и неожиданно перешёл на язык великороссов к тому же с правильным Петербургским произношением, обременённым лишь незначительным акцентом.
– Кайзер Вильгельм II – Император Германский, Король прусский, наследник империи Карла Великого  и Священной Римской империи германской нации тоже не хочет войны с Россией. Наши народы породнены на протяжении веков и если воевали друг с другом, то либо по недоразумению, либо нас стравливали наши общие враги, прежде всего Британия и Франция.
Вот и Вам, Ваше Величество, крупно нагадили британская разведка и королева Виктория, в генах которой затаилась страшная болезнь под названием гемофилия. Эту страшную болезнь внесла в династию русских императоров внучка королевы Виктории фрейлен Алиса, которую у нас прозвали «Гессенской мухой».
Прозвище «Гессенская муха» возмутило императора, однако Николай Александрович вовремя подавил это чувство, припоминая обиды от венценосной супруги, помешанной на чарах «святого старца» Григория Распутина , который, согласно донесениям от Жандармского управления, был полнейшим развратником и, вполне возможно, успел совратить императрицу…
– Так что же вы, барон, не знали о её болезни? Ведь Александра Фёдоровна родом из Германии! – простонал император.
– Клянусь, Ваше Величество, мы этого не знали! И мы были введены в заблуждение, не знали того, что было известно англичанам. Об этом не знал и Ваш кузен император Вильгельм II, в противном случае он бы не допустил Вашего венценосного брака. Вот почему, страдая от таких огорчений, он готов помочь Вам и посватать девушку из знатного и благородного рода герцогов Мекленбургских .
Древний род Никлотингов восходит к князю Ругов Рёрику, а значит и к династии Рюриковичей, правившей прежде Россией. Вот и пришло время породниться Вашей венценосной династии с Никлотингами,  во имя спасения Великой России!
Помимо красоты и прочих достоинств целомудренная фрейлен, которой недавно исполнилось девятнадцать лет, обладает отличным здоровьем и согласно астрологическим прогнозам родит здорового наследника. Желаете взглянуть на её фотографии? – Полковник Гутлов расстегнул верхнюю пуговицу пальто и опустил руку во внутренний карман штатского пиджака.
– Довольно слов, барон, давайте-ка сюда фотографии вашей протеже, – потребовал граф. – Пусть Его Величество государь-император посмотрит фотографии в спокойной обстановке.
Не спешите с ответом, Николай Александрович, – Фредерикс по-отечески положил руку на плечо императора и заглянул в его печальные глаза. – Все мы желаем добра Вашему Величеству и России!
Император понимал, что перед ним разыгрывают спектакль,  а принцесса, имя которой пока не названо, но это нетрудно узнать, ознакомившись с родословной герцогов Мекленбургских, тщательно отобрана из сотен других претенденток. В кандидатуре принцессы, предки которой восходят к ругам, а, стало быть, к славянам, возможно и к самому князю Рюрику, имевшему жён до прихода на Русь, прежде всего заинтересованы немцы.
Мысленно император, уже едва не решился на развод с Александрой Фёдоровной и на ссылку в лучшие монастыри своей «дефектной» супруги, дочерей, которых, зная об их беде, никто из представителей благородных семей не возьмёт в жёны, и любимую свою «кровинушку горькую» цесаревича Алексея, которого жальче всех…
– Но ведь это невозможно! Невозможно! Невозможно ни ради чего! – едва не разрыдался государь, ссутулился и быстрым шагом пошёл прочь, припоминая страшные предсказания Святого старца Серафима Саровского российским государям.

«Идет последнее царствование, государь и наследник примут насильственную смерть».


«Уж не мне ли, грешному, последнему государю российскому, уготована такая ужасная участь?» – содрогнулся император и, поскользнувшись, едва не упал. Распрямился, поправил съехавшую на затылок фуражку. А вот и другое предсказание Святого старца.

«Будет некогда царь, который меня прославит, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против царя и его самодержавия, но Бог царя возвеличит».

 «Как же понимать? Примут смерть насильственную государь и наследник, но Бог царя возвеличит? И смута, и кровь, и восстание? Неужели же всё обо мне?..» - мучился император, в царствование которого был канонизирован Святой старец Серафим Саровский 
«Жуткие предсказания! Жуткие! Увы, очевидно, такая мне и семье моей судьба уготована…»

* *
 – Извините, господа, император оставил нас. Тяжело ему, – тяжко вздохнул Фредерикс. – Не отчаивайтесь, я попытаюсь вразумить Государя.
Граф задумался о чём-то своём, вздрогнул и взмолился.
– Господа, я взял на себя огромную ответственность. Ради Бога, сохраните всё в тайне… Не дай Бог дойдёт до императрицы. Изведёт и себя и императора.
Хотел ещё что-то сказать, но не решился, лишь замотал головой.
– Разумеется, граф, и мы надеемся, что ни одна душа не узнает о нашем визите и о том, что здесь произошло, – напомнил Министру двора полковник Угрюмов. – Это и в ваших интересах, граф, и в наших.
– Да, да, в наших интересах, – пробормотал растерянный Фредерикс. – Я сохраню тайну, господа. – Уж и не знаю, примет ли государь наши предложения. Нам остаётся только ждать. Надеюсь, – вымученно улыбнулся он, и, втянув голову в плечи, побрёл следом за императором.

3.
– Герр Угрюмов, как вы думаете, император примет наши предложения? – спросил полковник Гутлов когда они остались одни и повернули к выходу их парка, где под сенью огромной раскидистой ели их ожидал автомобиль.
– Увы, герр Гутров, не уверен. У императора огромное горе – больной и, тем не менее, любимый наследник Цесаревич Алексей. И дочерей он любит, и супругу любит, несмотря на грязные сплетни за его спиной. Боюсь, что решимости своего предка царя Петра, о котором в качестве примера упомянул граф Фредерикс, когда укрываясь за елями, мы ожидали своего часа, Николаю Александровичу не набраться, – с горечью посетовал полковник Угрюмов.
– Не уверен, герр Иоганн, что предок вашего императора именно царь Пётр I. Да и вернулся ли истинный государь в Россию после двух с лишним лет, проведённых в Англии и Голландии? – Гутлов загадочно посмотрел на Угрюмова.
– Что вы имеете в виду? – насторожился полковник Угрюмов. – Продолжайте, я слушаю.
– Утверждать, что в Англии или Голландии могли подменить молодого царя на похожего на него человека, я не могу, однако мне довелось прочитать некоторые секретные документы конца семнадцатого – начала восемнадцатого веков, хранящиеся в ведомстве, где я служу.
– И что же в этих документах? – требовал ответа полковник Угрюмов.
– Доподлинно не изложу, однако, по возвращении царя в Россию, царица не признала в нём супруга, так он изменился, к тому же вернулся с дурной болезнью, которой его одарили в тавернах, пабах и прочих кабаках гулящие английские и голландские девки.
– Да, это так. И в России многие заметили, что по возвращении царь сильно переменился. Много пил, пристрастился к табаку. Был вспыльчив и крайне жесток, – согласился Угрюмов, – но о подмене не могло быть и речи. Это не возможно! И тут же поймал себя на крамольной мысли – «А если всё было именно так?» – и содрогнулся от ужаса.
– Что с вами? – Заметил Гутлов резкую перемену в Угрюмове.
– Озноб, – поёжился Угрюмов. – Холодно, сыро…
– Возможно, что и не возможно, – скаламбурив, продолжил Гутлов, – но факты налицо. Жену запер в монастыре, единственного сына и наследника замучил до смерти. Мог ли так поступить муж и отец? – привёл свои «железные» доводы немецкий полковник. – Так, что на императоре Петре I и его новой супруге , которую царь подобрал в армейском обозе после взятия Ревеля , династия Романовых пресеклась. Новая императрица, страдавшая, как и император, дурной болезнью, рожала больных детей и все они умирали в младенчестве. Выжили лишь Елизавета и Анна. Анну выдали замуж за герцога Гольштейна Карла Фридриха, но и она умерла в двадцать лет вскоре после рождения единственного сына и вашего будущего императора Петра III, который тоже не отличался, ни физическим, ни психическим здоровьем. Елизавета взошла на российский престол, но оказалась бесплодной.
Династию возродила немецкая принцесса из Померании, признанная Екатериной Великой , но прежде родившая наследника и будущего императора Павла I. По крови и по духу Павел был стопроцентным немцем, поскольку и супруг будущей императрицы Пётр III  –  немец! – с удовольствием заключил Гутлов. – Разве не так, герр Иоганн?
– Да вы слишком хорошо знаете историю России, герр Гутлов. Вам бы преподавать историю в нашей академии! – с нескрываемым раздражением и сарказмом похвалил Гутлова полковник Угрюмов.
– К этому обязывает моя профессия, – торжествуя в душе и, тем не менее, скромно, ответил полковник немецкой разведки фон Гутлов, заслуги которого высоко ценил император Вильгельм II, поручив столь деликатную миссию..
– Ну что ж, в свою очередь могу добавить, что принцесса Катрин или Екатерина, как её назвали у нас при крещении в Православную веру, была родом не из Гессена, а из Померании, стало быть, из Поморья, а значит по крови скорее славянка, чем немка! – решительно возразил полковник Угрюмов. – Недаром, же вы, Генрих, рассказали мне про немецкую поговорку, бытующую в Мекленбурге и Померании: – «какого немца не потри, увидишь в нём славянина». Так что закончим эту тему, и не будем осуждать императора Петра I и его пороки. У кого их нет, пороков? Да и секретные бумаги, хранящиеся в вашем ведомстве. Мало ли что в них может быть, Да и кто их составил, не фальшивка ли? Одни домыслы, да и только. Не о прошлом сейчас вспоминать, о будущем надо задуматься. Согласен с вами, нагадили нам англичане и не мало ещё нагадят. Как говаривал упомянутый нами император Пётр I – «такой вот, европейский политик…» А тут ещё Распутин  – не иначе, как кем-то подослан к императрице.
Околдована им Александра Фёдоровна. Видит в нём едва ли не мессию. Покорна ему. Ради спасения малолетнего сына от страшной болезни готова для поганого Гришки на всё! Вы ведь слышали о распутстве нашего Гришки Распутина? Такой вот и у меня получается каламбур, дорогой Генрих, – грустно улыбнулся полковник Угрюмов. – Так и чешутся руки прогнать вон его из столицы, а то и повесить на первом столбе этакого мерзкого типа, выпрыгнувшего к нам из сибирской глухомани, ну словно чёрт из табакерки!
– Сочувствую вам, Иоганн, – признался Гутлов. – У нас в Германии этого бы не допустили.
– Э, гер Гутлов, не отрекайтесь! – усмехнулся Угрюмов. – Это у вас появились социал-демократы и либералы. От вас, от этого Маркса  и его последователей, эта зараза перекинулась в Россию. Мы ещё от пятого года  никак не опомнимся, а на горизонте новая беда – война, в которой нам, похоже,  предстоит сражаться друг против друга. Неужели же не чувствуете?
– Чувствую, Иоганн, не меньше вас чувствую. Ваш император слабый человек, в этом я окончательно убедился после встречи с ним. Французские, английские и американские банкиры опутали Россию долгами. У вас ужасное казнокрадство, которое доведено до минимума у нас в Германии ещё стараниями «железного канцлера» Бисмарка . У вас большая часть денег оседает в карманах и на банковских счетах чиновников, которых следует перевешать едва ли не через одного! – помахал кулаком полковник Гутлов. – Россия сильно отстала от Европейских держав, пытается наверстать упущенное время, а для этого нужны деньги, много денег.
– Согласен с вами, Генрих. Россия вся в долгах и её кредиторы, так нелюбимые вами Ротшильды, Варбурги, Голдманы, Шиффы  и прочие толстосумы, перечислять имена которых слишком долго и неприятно, ныне правят с помощью денег англосаксами по обе стороны океана. Ведь и они выходцы из Германских земель, – не упустил возможности уколоть Гутлова полковник Угрюмов. – Эти изверги не упустят случая стравить нас в братоубийственной войне. 
– Увы, Иоганн, похоже, что наша с вами миссия не достигнет успеха, – вздохнул полковник Гутлов. – Эти, как вы их назвали – толстосумы, используют своё влияние, заставят поступить вашего слабого императора так, как им будет выгодно, а значит воевать за их интересы. Недаром же Россию уже втянули в военно-политический союз, который англичане и французы назвали Антантой , – добавил он, не заметив колкости русского полковника, и оправдывая себя в душе тем, что перечисленные банкиры, список которых можно продолжить, не немцы и не христиане, посмотрел в глаза полковнику Угрюмову.
– Но ведь и вы объединились в союз с Австро-Венгрией и Италией. Антанта – ответная реакция со стороны Англии и Франции, – выдержав взгляд Гутлова, возразил полковник Угрюмов.
– Да это так. Это наш ответ, хоть мы и опередили Англо-французский союз. Однако хочется сказать, останьтесь хотя бы в стороне, когда в Европе начнётся новая драка за передел колоний и ещё чего-то. У Германии, возрастающего экономического и политического могущества которой так боятся англичане и французы, хватит сил поставить на колени Францию, как это уже было в 1871 году, когда в Версале, где в память о Карле Великом короновался император Вильгельм I , рождалась Германская империя!
Нам хвати сил приструнить Британию и заставить её поделиться своими колониями, но это если Россия останется в стороне, не вступит в войну на стороне наших врагов. Войны на два фронта нам не выдержать, да и России не выстоять. Не мы, так ваши внутренние враги и не только социал-демократы, но и те, что притаились возле императорского трона, низвергнут империю в хаос. Подавай им республику на манер французской! – распалялся полковник Гутлов.
«Сильно сказано!» – задумался полковник Угрюмов. – «А ведь он прав. Развелось в Петербурге либералов…»
– Что же вы молчите, герр Иоганн? – спросил коллегу полковник Гутлов.
– Мне нечего вам ответить, Генрих. Сегодня сделан важный шаг в интересах наших держав, однако удастся ли осуществить задуманное, от нас не зависит.
Возможно, что государь, налюбовавшись фотографиями вашей протеже, которая и в самом деле хороша, всё же примет правильное решение. Как же всё сложится, покажет время, которого, увы, становится всё меньше и меньше…
– Завтра я возвращаюсь в Берлин, – напомнил полковник Гутлов. – За те два дня, герр Иоганн, которые мы провели вместе, у нас установились дружеские отношения. Давайте посидим этим вечером в одном из петербургских ресторанов. Выбирайте где.
– Вот что, Генрих, – задумался на мгновенье полковник Угрюмов. – Хороших ресторанов в Петербурге много, однако, я хочу вам предложить посетить настоящую русскую баню. Я знаю такое отличное заведение.
– Баню? – удивился Гутлов. – Но я собираюсь принять ванну по возвращении в Берлин. Да и что нам делать в бане?
– Попаримся, как следует, отогреем старые кости, –  пошутил Угрюмов. – Ведь вы ещё не бывали в настоящей русской бане?
– Не бывал.
– Вот и побываете. А как попаримся, там и отужинаем, завернувшись в простыни, словно римские патриции.
– Что же нам там подадут, в бане? – засомневался Гутлов.
– Всё, что душе угодно, не пожалеете, – пообещал полковник Угрюмов своему немецкому коллеге.
– Ладно, идём в вашу баню, – согласился полковник германской разведки – специалист по России, которому и в самом деле захотелось попариться в русской бане. 
– Господин офицер, назовите своё имя, – проходя мимо подпоручика, который был так похож на его сына – молодого лейтенанта Фридриха фон Гутлова, попросил немецкий полковник на хорошем русском языке.
– Подпоручик Мотовилов, Иван Григорьевич! – Ответил русский офицер, догадавшийся, что перед ним старшие офицеры в штатском, а тот, что спросил – немец, и отдал им честь, резко и изящно приложив ладонь руки к форменной офицерской фуражке.
– Сколько же вам лет, подпоручик?
– Скоро исполнится двадцать!
– Похож, ну словно одно лицо! – улыбнулся офицеру немец. – Только Фридрих на год моложе.
– Встречается немало похожих людей, Вот и российский император, как две капли воды похож на английского короля , – заметил его русский спутник. – Чему же удивляться?
  – Удачи, вам, подпоручик, – пожелал молодому офицеру с отличной выправкой полковник Гутлов и последовал за Угрюмовым к автомобилю, возле которого, прогревая мотор в ожидании господ, прохаживался шофёр, облачённый  в чёрную кожаную куртку и кожаный шлем, скроенный на манер тех, которые носили пилоты первых русских самолётов.

4.
После отъезда двух господ в штатском, рота простояла в карауле ещё сутки, а затем из Петербурга прибыли грузовики немецкого производства и командир роты капитан Ерёмин отдал команду – «По машинам!»
Подпоручик Мотовилов разместился сопровождающим в кабине третьего от головы колонны грузовика и чтобы в пути не задремать, принялся размышлять над событиями прошедших суток.
Собственно никаких особенных событий не случилось. Разве что припомнился разговор двух мужчин в штатском, причём на немецком языке, которые прибыли, очевидно, из Петербурга на роскошном американском лимузине последней модели.
«Показался я немцу похожим на его сына. Бывает. Зачем-то спросил моё имя?» –  размышлял Иван Мотовилов, военная карьера которого начиналась весьма успешно. Обычно выпускникам юнкерских училищ присваивали воинское звание прапорщик и только тем, кто оканчивал училище с отличием, присваивали звание подпоручик.
– Ваше благородие, зачем нас послали в Царское Село? Неужели у государя недостаточно своей охраны? – прервал мысли Мотовилова шофёр – тридцатипятилетний унтер-офицер, служивший в автомобильной роте по контракту. Освоил вождение и ремонт автомобиля, был весьма доволен своей новой уважаемой профессией и жалованием, на которое мог содержать семью.
– Этого я не знаю и капитан наш, похоже, тоже не знает. Поступил приказ, а приказы, как известно, не обсуждаются, – ответил шофёру подпоручик. – Тебя-то как звать?
– Шаров я, Иван Евсеевич, – назвался шофёр, облачённый в обычную армейскую форму, не то, что тот франт весь в коже, что шоферил на «Кадиллаке».
– Значит тёзки мы. Я тоже Иван, Иван Мотовилов.
– Вот и познакомились на обратном пути. Когда ехали в Царское Село, вы всю дорогу молчали, вроде как дремали.
– Вроде как, – согласился  с шофёром Мотовилов. – Вижу, братец, крест у тебя на груди. За что получил? – Поинтересовался молодой подпоручик, не имевший пока наград.
– Воевал в Порт-Артуре с япошками. Служил в артиллерии, был наводчиком, – с удовольствием ответил Шаров. – Вообще-то родом я с Дона, стало быть, казак. Однако в Артуре был определён в артиллерию. Теперь вот служу шофёром, живу в Петербурге.
Семейный, жена и двое малых ребятишек. Службой своей доволен. Ценит меня начальство, как опытного шофёра и механика. Хорошо знаю улицы города и окрестные пути-дороги. Могу наладить любой мотор. Машина это не лошадь, которой задал овса и погоняй. Машина – механизм сложный, тут нужен немалый опыт, – нахваливал себя словоохотливый шофёр. – После Рождества начальство обещает перевести на должность механика, тогда буду трудиться в гараже, а выезжать разве что по особому случаю.
– Скажи-ка лучше, Иван Евсеевич, как думаешь, почему Россия проиграла войну японцам? Ведь всё у нас было, и могучий флот, и многочисленная армия, и опытные генералы. Однако же одолели нас японцы, которых грозились «закидать шапками»? Почему же мы проиграли?
– Известно, Ваше благородие, почему, – вздохнул Шаров. – Изменниками и казнокрадами оказались многие наши генералы, в особенности из немцев – Стесель , Фок, Рейс и другие. За сдачу Порт-Артура и измену судили Стеселя, да жаль не повесили. После сдачи Артура все нижние чины, многие офицеры и генералы, не пожелавшие дать клятву больше не воевать, побывали в плену. Я тоже пробыл в плену в Японии почти год, а когда вернулся, в России случилась революция – восстание рабочих и крестьян . Вот как это было, ваше благородие. Да и сейчас у нас много генералов из немцев. Случись война, да не дай бог с Германией…
– Почему же, Иван Евсеевич, ты думаешь, что будет война с Германией? Ведь полтора века у нас с ними был мир. – Прервал Мотовилов шофёра.
– Я, ваше благородие, грамотный. Газеты читаю, да и разговоры в гараже ведём между собой. Немцы объединились в союз с Австрией и Италией против союза Англии с Францией. Вот и мы вступили на стороне французов в эту, как её, Антанту. Слово какое-то не русское…
– По-французски означает «согласие», – пояснил Мотовилов.
– Спасибо, запомню, обязательно расскажу в гараже. Только если вступают страны в военные союзы, то думается, что это к войне, – подытожил грамотный, читающий газеты шофёр и механик Иван Шаров, которому довелось воевать в Порт-Артуре.
«Увы, это так», – задумался подпоручик Иван Мотовилов и всю оставшуюся до казарм дорогу молчал, рассеянно посматривая на заваленные тающим снегом петербургские улицы, которые продолжали расчищать вконец измотанные дворники, а в сознании всё тот же мучительный вопрос.
«Что ждёт тебя, Россия-матушка?..»


 





Глава 2
Январь 1923 года. Москва. Военная академия РККА

1.
Скорый поезд Чита – Москва прибыл на Ярославский вокзал  новой столицы России, которая со вчерашнего дня стала называться СССР , в канун Нового 1923 года. Прибыл с большим опозданием, ввиду сильных снежных заносов, не утром, согласно расписанию, а ближе к вечеру.
31 декабря, около пяти часов раннего вечера, загустевшие зимние сумерки, ясно, морозно. Улицы завалены снегом, кое-как расчищена лишь проезжая часть. Немноголюдно, однако, к прибытию поезда у вокзала скопились извозчики, ожидая пассажиров сибирского экспресса, с которых сегодня можно получить двойную плату, поскольку конец дня, быстро темнеет, а впереди любимый всеми праздник – Новый год, который каждому хочется провести в тёплом доме в кругу семьи.
– Куда ехать, господин хороший, или ваше благородие? – разглядев, что мужчина в офицерской шинели и судя по знакам различия в петлицах шинели большой командир, поинтересовался извозчик, принимая поочерёдно багаж, состоявший из двух чемоданов, и размещая пассажиров – мужчину и женщину в крытом экипаже.
– Не господин и не ваше благородие, а товарищ, – поправил извозчика Иван Григорьевич.
– Товарищ, так товарищ, – проворчал в бороду извозчик, – теперь все товарищи. Вам, барыня, лучше сесть справа, а вам товарищ военный командир, слева.
– Садись, Танечка, да подними воротник, холодно. Можно было добраться до Рудневых на трамвае, но с двумя пересадками. Долго, неудобно, да и пешком придётся немало пройти.
– Холодно, Иван, как у нас в Сибири, – усаживаясь поудобнее на подстеленную овечью шкуру и потирая щёки, согласилась Татьяна Трифоновна – супруга комдива Мотовилова, откомандированного на трёхмесячные курсы в Москву, в Военную академию РККА .
Так уж случилось, что поженились они месяц назад и конец медового месяца провели в поезде. Словом, многодневное свадебное путешествие по заснеженной Сибири, Уралу и далее, проведённое в купе, завершалось в Москве.
– Так куда ехать? – повторил свой вопрос извозчик. – Если далеко, то плата двойная.
– Это почему же? – поинтересовался Иван Григорьевич.
– А потому, что обратно мне ехать пустым. Люди добрые сейчас по домам сидят, готовятся встретить Новый год. Вот вас отвезу и тоже домой подамся.
– На Малую Полянку, дом покажу, – назвал улицу Мотовилов.
– Далеко, через всю Москву, – оценил расстояние извозчик. – Если расплачиваться совзнаками, то сорок рубликов, не меньше, а если червонцами , то и одного хватит, хитро прищурил рыжий глаз извозчик, оценивая платёжеспособность пассажира.
– Поезжай, жадная твоя душа! – незлобно одёрнул извозчика Иван Григорьевич. – Червонцев мы ещё в руках не держали, так, что хватит и сорока рублей. Трогай свою коляску! – велел он извозчику, усаживаясь рядом с супругой. – Ну как, дорогая, не замёрзла?
– Не коляска, а крытый экипаж! – обиженно буркнул извозчик.
– Ничего, Иван, потерплю. Далеко ехать? – Не обратив внимания на реплику извозчика, спросила Татьяна.
– За час доберёмся, а может чуток меньше, – ответил за важного товарища пассажира извозчик и посетовал,  – плохо чистят дороги, не как при царе-батюшке, да и лошадь устала. Но, милая! – дернул извозчик за вожжи и смирная лошадка, от которой валил пар, пошла мелкой рысью по Каланчёвской улице.
– Бывали в Москве, товарищ военный командир? – спросил извозчик.
– Бывал. Последний раз летом восемнадцатого года. Сильно изменилась Москва?
– Да не так чтобы очень сильно, обветшала только, – вздохнув, ответил извозчик. – Не хватает у новой власти средств ни на ремонт, ни хотя бы на побелку домов. Дороги ни к чёрту, одни рытвины и ухабы. Перемены только в названиях. Мясницкую улицу , по которой нам ехать после Садовой, теперь зовут Первомайской улицей, а Полянку  назвали Советской, но потом передумали и вернули ей прежнее имя. И таких улиц в Москве нынче не счесть. Пассажиры путаются в названиях, приходится им помогать.
– Я в Москве ещё не бывала, не пришлось – призналась Татьяна Трифоновна, жадно всматриваясь сквозь ранние зимние сумерки в дома по обеим сторонам проезжаемых улиц. – Теперь очень хочется побывать в московских музеях, театрах, в Кремле. Что это за улица? – Обратилась она к извозчику.
  – Она самая, Первомайская, бывшая Мясницкая улица. Слева Центральный почтамт. К двенадцатому году отстроили новое здание, чудь дальше будет дом с чайным магазином купца Перлова, который национализировали большевики. В магазине торгуют лучшим китайским чаем. Захотите, барыня, чаю – идите сюда, – указал извозчик на витрины красиво оформленного в китайском стиле магазина, разместившегося на первом этаже бывшего купеческого особняка. Сквозь стёкла витрин хорошо освещённого магазина можно было рассмотреть покупателей, решивших побаловать себя в новогодний вечер хорошим чаем, а так же сладостями, которыми славился чайный магазин на Мясницкой, как по старинке называли его коренные москвичи, пережившие революцию и Гражданскую войну.
Татьяна хотела было сделать извозчику замечание на слово «барыня», однако смолчала и спросила у мужа.
– Иван, ты бывал здесь?
  – Что-то не припомню, не до чаепитий было тогда. Спешно формировались новые полки на Восточный фронт. Колчак и чехи  подходили к Волге. От Волги и погнали мы их к Уралу и далее по всей Сибири, – скупо припоминал Иван Григорьевич события «не столь минувших дел».
– Обязательно сходим в Чайный магазин, ладно? Купим, попробуем, что за чай продают в Москве. Чита ближе к Китаю, так что привыкли мы к хорошему чаю, – это уже не для мужа, а для извозчика добавила Татьяна. Ей уже исполнилось тридцать лет, она была старше супруга на два года и полагала себя в семье главной. Несмотря на солидный возраст, мечтала родить не меньше двух детей, но, если получится, то попозже, когда, наконец, всё образуется и у них, наконец, появится собственный дом.
– Ладно, дорогая, не завтра, так на неделе обязательно сходим. Завтра с утра в Академию, встать на учёт и довольствие, узнать расписание лекций. А ты, Танечка, осмотришься, погуляешь по городу в светлое время.
– А вот, товарищи мои пассажиры, и Лубянская площадь. Дальше, вниз к Охотному ряду , главные московские театры – Большой и Малый. Я в театрах не бывал, мне это ни к чему, но вы люди молодые, побываете, – пояснил извозчик.
Миновав площадь перед подсвеченным огнями Большим театром, они оказались на улице с необычным названием Охотный ряд и, наконец, увидели башни и зубчатые стены Московского Кремля, над которым развевался подсвеченный снизу красный флаг.
«Вот оно – сердце России!» – любуясь Кремлём, подумал комдив Мотовилов. – «Не Питер, а Москва – истинная столица России, которая собрала почти все земли бывшей Российской империи, избавившись от чуждых православному русскому духу Польши и Финляндии. Выстояла русская Держава в двух войнах и интервенциях со стороны Англии, Франции, США, Японии, других государств, и со вчерашнего дня зовётся СССР.
Как-то всё сложится в новой стране?

* *
Одолев засыпанный снегом Большой каменный мост, пассажиры оказались на Большой Полянке, откуда уже недалеко.
– Храм Григория, как его, запамятовал… – обернувшись к пассажирам, указал извозчик на засыпанное снегом здание старинной церкви, крохотные окошки которой едва светились.
– Храм святителя Григория Неокесарийского , – помог извозчику Иван Григорьевич, – припомнив, как называлась церковь, в которую он заходил летом восемнадцатого года.
– Точно, Кесарийского, – вспомнил извозчик и хитро сощурил глаза, чего, впрочем, рассмотреть пассажирам не удалось, ввиду ранних сумерек.  – Служба в храме идёт. Воскресенье сегодня, да только у многих рабочий день, а выходной перенесён на завтра, – пояснил он. – А вы верующий, гражданин советский командир, или вы партийный?
Навстречу в сторону моста прогромыхал полупустой трамвай.
– Поезжай! Не задавай глупых вопросов! – Оборвал извозчика Иван Григорьевич.
– Верно, глупые мои вопросы, – вздохнув, согласился извозчик и пробурчал в заиндевелую бороду. – Пока храм не закрыли, однако прихожан поубавилось. Развелось в последние годы безбожников.
Оглянулся на красного командира.
«Так ли сказал? Не осудит?..»
– Иван Григорьевич, промолчал. Мысли совсем о другом. Как-то встретит его фронтовой товарищ? Ведь не виделись больше четырёх лет. После того, как потрёпанная в боях между Волгой и Уралом белая армия Колчака отступала в Сибирь, надеясь на помощь от союзников по Антанте, полк Руднева направили в Актюбинск, а затем в Аральск и Среднюю Азию, а дивизия Мотовилова наступала на Омск, Новониколаевск, Красноярск   
И так до Иркутска, где адмирал, проливший немало рабочей и крестьянской крови и возомнивший себя этаким «Верховным правителем России и Сибири», был предан своими же союзниками по Антанте и чехами, пленён и расстрелян по приговору Ревтрибунала.
Восстановить связь с товарищем, которого уж и не чаял увидеть, удалось недавно. Из госпиталя, куда комдив Мотовилов попал осенью 1920 года после тяжёлого ранения полученного в боях с бандами атамана Семёнова , он отослал письмо в Москву, сумев вспомнить адрес, по которому проживала мать Руднева. В доме Рудневых Иван Григорьевич побывал летом 1918 года перед отправкой на Восточный фронт. Ответа не ждал, мало ли что там могло случиться за годы полной лишений и горя Гражданской войны, которая, к счастью, подходила к концу и окрепшей, закалившейся в боях и сражениях Красной Армии оставалось лишь выбить хозяйничавших в Приморье японцев и их белогвардейских холуев.
Ответил Мотовилову сам Алексей Руднев. Закончил гражданскую войну взятием Бухары – столицы Бухарского эмирата , где закрепились поддерживаемые англичанами последние верные эмиру нукеры , а затем, в конце 1920 года был отозван из Средней Азии в Москву, демобилизован и направлен на службу в Наркомторгпром , поскольку перед войной получил инженерно-строительное образование и новой власти требовались опытные специалисты.
Внезапно позади экипажа, въезжавшего в тёмный, освещённый лишь одним фонарём Хвостов переулок, захлопали револьверные выстрелы. Мотовилов вздрогнул, Татьяна вскрикнула и прижалась к мужу. Извозчик ахнул, пригнулся и стеганул лошадь кнутом, однако та не бросилась вскачь, лишь захрапела и обернулась мордой к хозяину. Совсем рядом раздались ещё два выстрела. Иван Григорьевич выглянул из экипажа и увидел двух бежавших в их сторону мужчин и третьего, который пытался их догнать и стрелял из нагана. Один из преследуемых взмахнул руками и упал навзничь. Второй – рослый здоровяк, обернулся и сделал два ответных выстрела, очевидно ранив преследователя, который чуть не упал, однако, зажав рану в плече, пытался продолжить преследование.
Сквозь едва ли не кромешную тьму, поскольку погас единственный фонарь, разбитый одной из пуль, Мотовилов, наконец, разглядел в раненом милиционера. На помощь ему поспешал второй милиционер. В этот момент, преследуемый с револьвером, в барабане которого могли оставаться патроны, поравнялся с экипажем и, не видя, кто в нём, ухватил Ивана Григорьевича за рукав шинели и попытался заскочить на ходу.
– Вон отсюда! – Заорал верзила на пассажиров, которых хотел вытолкнуть из экипажа. Замахнулся на Мотовилова револьвером, но разглядев в нём офицера, на мгновение растерялся.
Сильнейшим ударом в грудь противника ногой, обутой в новый добротный сапог, Иван Григорьевич вытолкнул нападавшего на мостовую и, велев извозчику остановить лошадь, выпрыгнул из экипажа. Распрямившись, сбил ударом в челюсть пытавшегося подняться на ноги преступника, которого, секундой спустя нагнал второй милиционер и, опрокинув лицом  в снег, уверенно прижал ногой, выкручивая правую руку из которой выбил револьвер.
– Не вертись, гад! Теперь не уйдёшь. Верно, товарищ командир? – разглядев в неожиданном помощнике кадрового командира Красной армии, потиравшего кисть правой руки, которой только что нанёс нокаутирующий удар, заулыбался запыхавшийся от бега милиционер. – Спасибо вам за помощь, товарищ командир! Не разглядел вашего звания. Темно.
– Комдив Мотовилов, – представился милиционеру Иван Григорьевич. – И часто у вас бывает такое.
– Бывает, – вздохнул милиционер и пнул ногой задержанного, который ввиду перевеса сил притих и не оказывал сопротивления.
– Васька Кот, местный бандит Котов, которого блатные кличут Котом, пытался ограбить квартиру стрика Ефремова. Сам старик из бывших , живёт вдвоём с женой. Тихий, к советской власти лояльный. Кот с подельником допытывались, где спрятано золотишко и прочие ценности, да только нет их у стариков. Всё, что не отобрали, спустили в голодные годы. Забили душегубы Петра Яковлевича насмерть, за старуху принялись, да спугнули мы их.    
  У, гад! – милиционер пнул убийцу ногой. – Теперь-то тебя поставят к стенке! Сам бы застрелил, как твоего подельника, да не имею на то прав. Судить тебя будут!
До места задержания пошатываясь, доплёлся раненый милиционер, которого, ухватив под здоровую руку, поддержал спешившийся изрядно напуганный извозчик.
– Куда тебя, Егор? – спросил раненого милиционер.
– В грудь, возле плеча, – простонал раненый.
– Вот что, товарищи милиционеры, здесь уже рядом. Мы дойдём пешком. А вы вяжите преступника, подбирайте его подельника, может быть ещё жив, и поезжайте в отделение, – распорядился Мотовилов.
– Вот тебе за проезд, – Иван Григорьевич протянул извозчику заранее отсчитанные супругой  деньги, которая в молодой семье была главным казначеем, – и помогай товарищам милиционерам и задержанным преступникам разместиться в своей карете. Отвези их куда прикажут. Понял?
– Понял, ваше благородие, – буркнул огорчённый извозчик, которому предстояло разместить в двухместном экипаже двух налётчиков, один из которых лежал  в снегу, не подавая признаков жизни, и двух милиционеров. И это под Новый год…
– Вот, что, друг, – обратился милиционер к извозчику, – товарищ мой ранен, так что помоги связать, как следует, этого бугая, а потом дотащишь труп убитого. Товарища комдива не прошу, не следует ему мараться с этой гнидой и так, похоже свернул ему челюсть. – Ну и удар у вас товарищ комдив!   
– Да уж! – охотно согласился Иван Григорьевич, – чуть руку не отбил. Хорошо, что была в перчатке.
– Вот и возгордился! – кольнула Мотовилова начинавшая приходить в себя Татьяна. – Никак у нас с тобой, муженёк, не обходится без приключений, – уже шепнула супругу на ухо. – И поезд наш опоздал на семь часов, и бандиты на нас напали под Новый год. Молодец, Иванушка мой ненаглядный! Не растерялся, сбил с ног разбойника! А ведь он и выше и тяжелее тебя.
– Да ну тебя, Танечка, захвалишь! – Отшутился Иван Григорьевич, поцеловал жену в щёчку и ухватил за ручки два дорожных  чемодана – большой и поменьше. – Идём, дорогая, тут уже близко.    

      
2.
В четырёхкомнатной недавно отремонтированной квартире Рудневых готовились к проводам теперь уже старого 1922 года.
Ольга Владимировна или просто Оля – супруга Алексея Васильевича Руднева вместе с детьми – Сашей и Верой наряжали пушистую, пахнувшую свежей хвоей новогоднюю ёлку, которую, возвратившись пораньше со службы, принёс папа, и её пришлось укоротить – упиралась в потолок.
Новогодние игрушки, заботливо сбережённые бабушкой Любовью Ивановной, не покидавшей Москву даже в труднейшие, голодные и холодные восемнадцатый и девятнадцатый годы, когда Руднев воевал, а Ольга с детьми жила у родственников в сравнительно тихом по тем временам Владимире, так и  сверкали на лесной красавице. Пушистую ёлку, ещё вчера росшую в подмосковном лесу, установили в просторной комнате, освещённой тремя яркими лампочками, вкрученными в купленную накануне новую люстру.
Бабушка хлопотала у стола, сын ей помогал, сокрушаясь, что Мотовиловых, которых ожидали ещё утром, встретить так и не удалось.
– Отпросился, мама, со службы встретить старого друга с женой. Проторчал на вокзале целых два часа, а потом объявили, что поезда задерживаются из-за сильных снежных заносов и когда прибудет читинский поезд, неизвестно. Возможно, что прибудет и не сегодня. Пришлось вернуться в Наркомат. Слава Богу, все важные дела завершили досрочно к тридцатому декабря, так что служащих распустили пораньше. Последний день года выпал на воскресенье и у нас был объявлен рабочим днём. Зато выходной перенесли на понедельник, так что завтра не вставать ранним утром, выспимся.
– Проводим старый год, детишек уложим не позже десяти, а там и Новый год встретим. После полуночи прогуляться выйдем, походим по свежему снежку, подышим морозным воздухов, – пообещала Любовь Ивановна, на которой держалось всё  домашнее хозяйство и присмотр за детьми, поскольку и сноха не сидела дома – служила в Наркомпросе  и дорожила своей службой.
Саше шёл восьмой год, и мальчик учился в первом классе десятилетней школы, Верочке четыре года. Жаль, приболела девочка, наверное, простудилась. Температура подскочила под тридцать восемь, но лежать не хочет. Да и как удержать ребёнка от красавицы-ёлки. Напоили малышку чаем с малиной. Температуру сбили, вот и повеселела, радуется каждой новой игрушке, так и звенит её тоненький голосок.
– Что это? – насторожилась Любовь Ивановна, первая услышавшая резкие хлопки на улице, приглушённые зашторенными окнами. – Неужели стреляют?
– Пойду, посмотрю что там, – принялся собираться встревоженный Руднев.
– Не смей, Лёша! – остановила его жена.
– Не надо, не ходи, – поддержала сноху мать. – Да и не стреляют больше. Метель, снег так и валит. На дворе ни души. Куда ты пойдёшь?
Приподняв штору, Руднев выглянул в окно, однако уже стемнело, и улица была пустынной. Помедлив, подошёл к другому окну и тут заметил две чьи-то тёмные фигуры на углу Малой Полянки и Хвостова  переулка. Одна из них, по виду мужская, была нагружена двумя чемоданами, другая – женская – прижимала к себе левой рукой воротник шубы, а в правой держала дамскую сумочку.
– Боже мой, да ведь это они, Иван и Татьяна! – догадался Руднев. – Почему же пешком? И ведь где-то рядом стреляли?
– Где? Где? – припали к окнам Ольга и Любовь Ивановна. За ними последовал Саша, а Верочка, у которой опять начинала подниматься температура, забралась в кресло и свернулась калачиком.
– Да вот, же они, подходят! – Алексей надвинул на голову шапку, накинул на плечи пальто и через несколько секунд был уже на улице.
– Они! – обрадовались женщины, увидев, как Алексей обнимает по очереди Ивана и Татьяну Мотовиловых, которых прождали весь день и вот, радость, всё же успели к новогоднему столу проводить вместе с Рудневыми старый и встретить Новый год!
Пока гости раздевались и разувались в прихожей, Ольга, поспешила к малышке и приложила ладонь к головке девочки.
– Ну что? – обеспокоился отец. – Горячая?
– Опять под тридцать восемь, – вздохнула мать. – Смерим температуру, напоим чаем с малиной и уложим. А утром, Лёшенька, отправишься за врачом.
– Что у вас? – вымыв руки и поправив волосы, подошла к ним Татьяна.
– Да вот, Татьяна Трифоновна, доченька приболела. Простудилась.
– Не Трифоновна, а просто Таня. Оля, мы ведь ровесницы и давай сразу перейдём «на ты», как наши мужья.
– Давайте, –  стряхивая ртуть термометра, рассеянно согласилась Ольга.
– Постой, Оля, дай я осмотрю девочку.
– Разве ты доктор?
– Училась, Оля, на фельдшера, так что почти доктор, – улыбнулась Татьяна. – В войну служила в госпиталях, а в Чите рядом с нами жила пожилая мудрая женщина из староверов. Опытная знахарка, врачевал и детей и взрослых. Лечила руками, травами и заговорами, а если не помогало, то даже уколами тонких игл. Рассказывала, что этому в молодости её научил один мудрый китаец. Только знать надо, где уколоть. Этому я у неё не научилась, но вот лечить руками, травами и заговаривать простуду, отравления, бородавки, кожную сыпь и даже рожу получалось. Своих детей у нас пока нет, так что лечила соседских. И не только детей, но и взрослых.
Татьяна приложила левую руку к головке ребенка, правой погладила спинку и что-то зашептала.
– О чём это она шепчет? – спросил Мотовилова озабоченный Руднев.
– Болезнь отгоняет, – Ответил Иван Григорьевич, – а как это у неё получается, сам не знаю. У старушки-староверки научилась, и ведь помогает, на себе испытал. Меня в госпитале лечила после тяжёлого ранения, выходила. Там и познакомились. Смотри, девочка открыла глазки. Ей стало легче!
Увидев незнакомую тётю, девочка скривила губки, но посмотрев на маму, не расплакалась и даже попыталась улыбнуться.
– Открой, доченька, ротик, покажи тёте Тане горлышко, – попросила Верочку мать.
Девочка послушно открыла рот.
– Светлое горлышко, хорошее, – осмотрев, сообщила Татьяна. – А вот теперь, Оля, дай Верочке чая с малиной, только чуть тёплого, и уложи спать. Температура спадёт и больше подниматься не будет. Простуда у неё, не грипп и не скарлатина, с ними мне не справится. – Согреется, выспится и всё будет хорошо.
Пока мама и тётя Таня поили девочку чаем с малиной, раздевали и укладывали в кроватку в хорошо протопленной спальной комнате, мужчины присели на диван и спешили наговориться, ведь не виделись больше четырёх насыщенных величайшими событиями лет.
– Что же, ты, Лёша, заговариваешь гостя. С дороги, устал, ему бы отдохнуть, разобрать вещи, переодеться, умыться. А ну, бери чемоданы и показывай им комнату! – распорядилась Любовь Ивановна.
– Да, мама, сейчас! – озаботился Алексей, направляясь прихожую за чемоданами. – Ого, тяжёлые! – удивился он.
  – Самые необходимые вещи и подарки, – пояснил Мотовилов.
– Подарки? Кому?
– Вам, Алексей, семье вашей, – ответил Иван Григорьевич и с удовольствием добавил, – дары Сибири!
– Идём, Иван, покажу вашу комнату. У нас их четыре. Нас ведь не уплотнили, поскольку я и Ольга служим в Наркоматах. Я по строительству, она по культуре и образованию. А вообще-то сейчас в Москву отовсюду прибывает много народа. Людей расселяют по квартирам, изымая у хозяев излишки жилплощади. Обещают, что временно, пока не построят новые дома, но ведь давно известно, что не ничего долговременнее, чем временное, – пошутил Руднев.
– Верно, – согласился Мотовилов. – У вас тепло, согрелся после улицы.
– Тепло, – подтвердил Руднев. – Отопление у нас пока печное. В квартире две голландки . – Прежде топили дровами и торфом, теперь донецким антрацитом. Наладили добычу угля в шахтах Донбасса и доставку по железной дороге в Москву и другие города. А со следующего года наш дом будут подключать к паровому отоплению. Так что голландки останутся про запас.
– Могут пригодиться, – согласился Мотовилов, полагавший, что враждебное окружение не оставить молодую Советскую республику в покое и возможно всякое, в том числе и новая война.
– У нас четыре комнаты, три спальные, одна – ваша продолжил Руднев. – Небольшая, двенадцать метров, зато уютная и окно выходит во двор, – Алексей раскрыл дверь и вошёл в выделенную для гостей комнату, в которой спали Саша и Верочка, но дети на время был переселёны – Саша в комнату бабушки, куда перенесли кровать, а письменный стол в горницу. Верочку родители взяли к себе.
– Извиняй, Иван, кровать полуторная, шире пока не раздобыл.
– Ничего, Алексей, обойдёмся. У на в Чите такая же, привыкли. Люди мы ещё молодые и стройные, уместимся, – отшутился Мотовилов. – Спасибо, что пригласили к себе, вообще-то слушателям предоставляются комнаты в общежитии.
– Ну что ты, Иван! У нас вам будет гораздо удобнее.
– Тогда открывай чемодан, тот, что поменьше. Там подарки! – Распорядился Мотовилов.
– Ого! – Обрадовался Руднев, вынимая банки с солениями и вареньем.
– Солёные сибирские грузди, маринованная черемша, байкальский омуль, варенье из облепихи и облепиховое масло. Это кедровые орешки, а в бутылке настойка на корне женьшеня. Целебная! Знаешь, что это такое?
– Слышал об удивительном исцеляющем корне, однако ни видеть, ни пробовать не доводилось, – признался Руднев.
– Привёз из Приморья. Китайцы, корейцы и японцы очень ценят лечебные свойства таёжного корня. Корень, добытый в глухой тайге, у них ценится на вес золота. За шесть лет оккупации Приморья, японцы вывезли тонны женьшеня, варварски истребляя редкий корень. На восстановление понадобятся годы, – пояснил Мотовилов, – а это, – он указал на бутылки, – мы купили вино и коньяк в привокзальном ресторане.
       В комнату заглянули успевшие подружиться Татьяна и Ольга.
– Мужчины, покиньте комнату, Танечке надо переодеться! – потребовала Ольга, с любопытством разглядывая дары Сибири.
– Грузди, омуль, вино и коньяк – к столу, – распорядилась Татьяна, – остальное позже.
Любовь Ивановна заканчивала накрывать, радуясь, что и гости поспели к столу, и что Верочке полегчало. Понравилась ей Татьяна Трифоновна, просто Таня.
«И муж у неё хороший. Возмужал за прошедшие четыре года. Комдив, а если по старому, то генерал и это в двадцать восемь лет! Хорошая женщина, детишек любит. Дай ей Бог своих деток», – взглянув на гостью, которая вышла из отведённой гостям комнаты в нарядном платье и туфельках на каблучках, – подумала она, мельком взглянув на сноху, которая тоже переоделась в пошитое накануне новое платье и заглянула в комнату, где уснула Верочка.
«Дай Бог, всё обойдётся», – с облегчением подумала Любовь Ивановна, и велела Саше принести ножи и вилки. Сегодня, впервые с довоенных времён она подаст к столу поджаренные ломтики телятины, которой отоварили сноху к празднику – дню образования СССР. Что это такое, пожилая женщина ещё толком не знала, но полагала, что дело хорошее.
«Вот и карточки  отменили год назад, продукты, одежда, обувь в магазинах появились, и деньги новые ввели, червонцы. Сыну к жалованию добавили пять червонцев, отложил, потратить не спешит…» 

* *
– И как это ей удаётся? – облегчённо вздохнул Руднев, одобрительно посмотрев на Татьяну, занятую вместе с Ольгой и Любовью Ивановной приготовлениями к проводам старого года.
– Сам не знаю, – улыбнулся Иван Григорьевич, – перехватив взгляд супруги. – Она и меня лечит от разной хвори. После ранения часто стал простужаться. Зимы у нас суровые, ветры сильные, частенько приходится выезжать на учения в поле.
Войну закончили во Владивостоке в конце октября, кажется 25 числа. В город вошли утром. Наблюдали, как в бухте Золотой Рог японцы спешно грузились на военные и транспортные корабли. Прихватили с собой и наши пароходы, в которых размещались беляки. Огнь из орудий мы не открывали и японцы не били по городу с кораблей. Все понимали, война закончена, и интервенты убирались вон с нашей земли. В бинокль приметил и два корабля под американскими флагами.
Всем белякам на кораблях мест не хватило. Одни сдавались, другие бежали из города, надеясь укрыться в тайге и пробраться в Маньчжурию. Но и в тайге их настигали наши партизаны.   
Вот так, Алексей, на дальних рубежах России, на Тихом океане заканчивалась Гражданская война, но и теперь в относительно мирное время «порох держим сухим».  На Восточных окраинах по-прежнему неспокойно. Остатки семёновских банд постоянно нарушают границу. Совершают набеги на нашу территорию, а затем укрываются в Маньчжурии.
Через несколько дней меня вместе с группой командиров отозвали в Читу. Добирались не напрямую по КВЖД , где пока неспокойно, а в обход, через Хабаровск, по Уссурийской и Амурской железным дорогам . К концу ноября прибыл в Читу, где меня с нетерпением дожидалась Татьяна. Мы с ней решили, что как только закончится война, так сразу поженимся. Зарегистрировали нас первого декабря, а спустя три недели меня направили на трёхмесячные курсы в Москву, в Военную академию РККА. Послал тебе телеграмму, ты ответил, что с радостью примешь нас в своём доме. Спасибо тебе, Алексей. Семья у тебя замечательная, жена, мама, детишки. Супруга твоя, Ольга, последняя и рода Булавиных, Так уж случилось, что брат её, Андрей Булавин, по-видимому, погиб в войне с поляками, а отец и мать умерли от тифа в Симбирске. Береги её Алексей.
– Мама, было, обиделась, когда Оля в память об отце пожелала сохранить свою девичью фамилию, но я ей объяснил, успокоил. Так что она у нас Ольга Владимировна Булавина-Руднева. Двойная фамилия. Так и в паспорте у неё записано, – пояснил Руднев, – но на службе её зовут Ольгой Рудневой.
– Булавины, как и мы, Мотовиловы, происходим из старинных дворянских родов. Предки наши были воинами-соратниками с четырнадцатого века. Вместе сражались под знамёнами Великого Московского князя Дмитрия Ивановича с Мамаевой ордой на Куликовом поле, да и имения наши, утраченные в конце прошлого века, были по соседству в Симбирской губернии, которую я и теперь полагаю своей малой родиной, – напомнил Мотовилов.
– Стало быть, земляки вы с Владимиром Ильичом, – добавил Руднев.
– Как его здоровье? – спросил Иван Григорьевич.
– Да какое там здоровье. Слава Богу, остался жив, однако, тяжело болен. После ранений, полученных от Фаины Каплан , руку которой направляли эсеры , так толком и не оправился. Два-три года Ильич ещё держался, исключительно на нервах, теперь лечится в Горках, да только врачи ничем уже не могут ему помочь…
Впрочем, Иван, о чём это я! – очнулся от тяжких мыслей Алексей Руднев. – На носу Новый год, а мы ещё не проводили старый. Вот и Любовь Ивановна зовёт нас к столу, Оля и Таня переоделись в нарядные платья и навели лоск. Сашка уже вовсю уплетает мясной салат, а Верочка после Таниных лечащих рук и Олиных сказки сладко спит. К столу, Иван Григорьевич! Проводим старый 1922 год, насыщенный столькими важными событиями, закончившийся образованием СССР! Вот за это и выпьем по первой рюмке!    

* *
– Так что же это были за выстрелы? Ведь я хорошо слышала, привыкла к стрельбе на улицах по ночам в восемнадцатом и девятнадцатом годах. В Москве тогда развелось столько разбойников! Дважды грабили нашу квартиру, – припомнила за столом Любовь Ивановна. – Думала худшее позади и вот опять стреляли прямо перед вашим приходом. Все слышали, Лёша собрался выйти посмотреть, что там случилось, да мы не пустили.
– Было дело, – признался Иван Григорьевич. –  От вокзала добирались до вас на извозчике. Почти доехали, несмотря на темноту и засыпанные снегом плохо расчищенные улицы. Надо же такому случиться, в переулке послышались выстрелы. Милиционеры гнались за бандитами. Те отстреливались и мы с Танечкой, попали по раздачу.
– Иван помог задержать одного из бандитов, – опередила супруга Татьяна. – Другой преступник, по-видимому, был убит. Милиционеров тоже было двое, один был ранен. Мы уже были неподалёку от вашего дома и уступили экипаж милиционерам, – пояснила она.
– Милиционер назвал прозвище одного из бандитов – Васька Кот. Попытались ограбить квартиру. Хозяина, фамилию его запомнил – Ефремов, бандиты убили, – добавил Иван Григорьевич.
– Боже мой! – всплеснула руками Любовь Ивановна. – Неужели Петра Яковлевича? Конечно же, он. Ефремовы у нас тут одни – Пётр Яковлевич и Елизавета Фёдоровна, –  расстроилась до слёз Любовь Ивановна, знавшая стариков Ефремовых.
– Кот? Слышали о таком разбойнике, – вспомнил Руднев. – Орудовал с подельниками в Замоскворечье, чаще на Пятницкой и на Ордынке. – Хорошо, что его взяли, теперь не отвертится. За убийство поставят к стенке! Не надо, мама, успокойся, – обнял мать Алексей. – Жаль, что официально новогодний праздник у нас пока не отмечается, но народ празднует. Некоторые устанавливают в доме ёлки, продавать которые не возбраняется, а ёлочные игрушки или сами мастерят или покупают на рынках сохранившиеся с довоенных времён. У нас сохранились, несмотря на то, что в лихие годы мама пережили два ограбления. Из квартиры воры вынесли одежду и посуду, а игрушки оставили. Помнишь, мама?
– Как не помнить, в восемнадцатом и девятнадцатом годах такое было. Ты, Лёша, тогда на фронте был. Грабили прямо при нас, хорошо хоть Олю и Сашу не тронули. Оля тогда была беременна Верочкой. Слава Богу, теперь такое случается не часто, милиция воров приструнила, да не всех. Надо же такому случиться, под самый Новый год ограбили Ефремовых. Петра Яковлевича убили душегубы. Знаю я их, жаль стариков, Елизавета Фёдоровна одна осталась, завтра к ней схожу, утешу, помогу, чем смогу. Хотя, какое же тут утешение, – приложив к глазам платочек, тихо всплакнула Любовь Ивановна.
– Бандитов задержали, будут судить и за убийство расстреляют, – напомнил матери Алексей, – а старушку, полагаю, увезли в больницу.
–  Эх, зачерствели мы за годы войны, – убрав платочек, тяжело вздохнула пожилая женщина. – Не скоро отойдём…
– Да ну вас, мужчины! – не будем думать и вспоминать о плохом в этот вечер. Давайте заведём патефон. Очень хочется танцевать! – Решительно заявила Ольга, раскрасневшаяся после рюмки вишнёвой наливки.
– А Верочку не разбудим? – забеспокоилась Любовь Ивановна.
– А мы тихонько. К тому же Верочка в дальней комнате за двумя дверями, не услышит.
– Заводите, танцуйте, дорогие мои, только тихо, а пойду, прилягу, за Верочкой присмотрю. Устала, – призналась Любовь Ивановна.
– Хорошо, мама, а к двенадцати часам мы тебя позовём. Вместе встретим Новый год.
– Саша, не пора ли тебе спать? – посмотрела на сына Ольга.
– Нет, мама, я ещё посижу, поем. Сегодня так много вкусного, посмотрю, как вы будете танцевать. Могу ставить пластинки, – предложил Саша.
– Пусть посидит, покомандует патефоном, – разрешил отец.
– Но после двенадцати отправлю тебя спать. Ты слышишь, Саша?
– Угу, мама, – откликнулся сын с полным ртом.
Подходящих пластинок оказалось немного. Меняясь парами, танцевали медленный вальс, а затем недавно появившееся в России красивое аргентинское танго. Для Ивана и Татьяны танец был новый и Алексей с Ольгой быстро научили друзей несложным па. Танцуя, с нетерпением посматривали на часы, стрелки которых приближались к полуночи.
– Ну вот, товарищи, пора за стол, пора открывать шампанское! – объявила Ольга. – Алексей, зови маму!      
3.
К часу ночи, встретив и отпраздновав наступление нового 1923 года, мужчины оделись потеплее и вышли на улицу подышать свежим воздухом. Руднев закурил папиросу, Мотовилов отказался.
– После ранения бросил курить, окончательно, – признался Иван Григорьевич.
– Правильно сделал, я вот тоже подумываю бросить. На фронте в табачке была хоть какая малая радость, теперь вполне можно обойтись, и для здоровья полезней. Докурю эту и брошу. В новый год без папирос. Вот Оля обрадуется! Не веришь?
– Верю, Алексей, –  улыбнулся Мотовилов. – Татьяна настояла, и я бросил.
– Пойдём, покажешь, где вы с милиционерами взяли этого Кота, – предложил Руднев.
– Идём, здесь недалеко, – согласился Мотовилов. – Снегу прибавилось, вьюжит, но думаю, что ещё не все следы занесло.
Они свернули в переулок, который скупо освещали несколько окон в жилых домах, хозяева которых продолжали праздновать наступление Нового года, и луна, едва пробивавшаяся сквозь снежную пелену. На улице ни души.
– В шинели не холодно? – озаботился Руднев.
– Нет, привык к холоду. Под гимнастёрку и галифе , поддеваю шерстяное бельё. У нас, в Забайкалье, морозы покрепче, – пояснил Иван Григорьевич и осмотрелся. – Кажется, вот здесь это произошло. Бандит по кличке Кот нагнал нас, ухватил меня за рукав и попытался забраться в экипаж. Не вышло, вытолкнул я его в снег, а тут и милиционер подоспел. Вот там, дальше, метрах в двадцати-тридцати, милиционеры подстрелили его подельника. Всё занесло снегом, пока мы провожали старый и встречали новый год.
– А ведь это, то самое Афонское подворье , которое достраивалось в восемнадцатом году, когда мы с тобой уезжали на фронт, – взглянув на трёхэтажный тёмный, без единого огонька дом, узнал Мотовилов. – Надо же, не заметил, когда проезжали мимо, а потом этот случай со стрельбой, милицией и налётчиками. Кажется, здесь был домовая церковь?
– И дом для престарелых инвалидов русско-турецких войн, – добавил Руднев. – Только из инвалидов остались то ли двое, то ли трое. Да и те – ветхие старцы. Так что подворье скоро закроют.
Впереди показалась засыпанная снегом Большая Полянка, скупо освещаемая несколькими тусклыми электрическими фонарями, такая же заснеженная и безлюдная.
  – Рассказывай, Алексей, как служится в Наркомате? Чем занимаешься?
– Работы, Иван, непочатый край! Тут и Москву надо приводить в порядок после Гражданской войны и страну поднимать. Слышал о ленинском плане Гоэлро ?
– Не только слышал, мы его уже воплощаем своими силами у нас в Забайкалье. Доставили по КВЖД трофейную японскую гидротурбину и установили её, соорудив плотину на небольшой горной речке. Наша малая электростанция освещает казармы и часть домов, – с удовольствием сообщил Мотовилов.
– Молодцы! Но этого крайне мало. Для промышленного развития страны необходимо много электроэнергии, так что сейчас проектируются и уже строятся новые электростанции – тепловые и гидроэнергетические. Рядом, под Москвой  огромные залежи торфа. Ещё до войны под Шатурой планировали построить электростанцию на торфе, да не успели. И вот назрела задача строительства мошной электростанции. В этом году начнём. Сроки сжатые. Через полтора – два года электростанция должна заработать на полную мощность . Машины для электростанции приходится пока покупать за границей. Слышал о таком американском предпринимателе Хаммере ?
– Слышал, приезжал к нам в позапрошлом году, в газетах писали. Встречался с Лениным, – припомнил Мотовилов.
– Невзирая на протесты правительств Америки, Англии и Франции, Хаммер и другие капиталисты начали поставлять нам промышленное оборудование. У нас уже работают американские инженеры, но больше всего специалистов из Германии. У них экономический кризис, безработица, вот и рвутся к нам работать. Расплачиваемся за всё, как при царе, хлебом, которого и самим не хватает, лесом, пушниной, золотом и прочим сырьём. Жаль, хотелось бы торговать на равных. Продавать капиталистам машины и промышленную продукцию. Придёт время так и будет! – пообещал Руднев.
– Теперь вот какая, Иван, история. Встретил я с полгода назад в нашем наркомате одного американского инженера по имени Генри Роулинг, лицо которого показалось мне знакомым. Недолго вспоминал, где я его мог видеть. Конечно же, в Бухаре! Да и шрам на щеке, оставшийся от осколочного ранения, мне подсказал, что это именно он! Только тогда этот мистер носил мундир английского лейтенанта и другую фамилию – Смит. Имени не припомню.
Был пленён вместе с английским майором во время штурма дворца эмира, по сути крепости, обнесённой высокими стенами. После предварительного допроса пленных англичан, во время которого я был переводчиком, пленных отправили в штаб дивизии, в Самарканд.
– Как же эти англичане попали в Бухару? – спросил Иван Григорьевич
– Были советниками у военачальников бухарского эмира, а проникли в Туркестан из Ирана. И вот такая встреча! Меня он, конечно же, не признал, но по лицу было видно, что  изрядно взволнован, если не напуган. О своих подозрениях я сообщил в ГПУ , но и там этому, похоже, не придали большого значения. Поблагодарили за информации и взяли с меня слово, что не стану об этом распространяться.
Роулинг по-прежнему бывает в наркомате, здоровается со мной, ничем не напоминая о возникшем недоразумении. Но я убеждён, что это именно он и выдаёт себя за американского инженера. Я неплохо владею английским языком и, прислушиваясь к американцам, которые работают у нас, нахожу, что Роулинг всё-таки не американец, а англичанин. В его речи почти нет американизмов, как у его коллег американцев, да произношение самое правильное, лондонское.
А три дня назад встретил Роулинга в Центральном универмаге  возле Большого театра, где покупал новогодние подарки. Роулинг меня не заметил, прогуливался по верхнему этажу с неким субъектом и разговаривал с ним по-французски. Представляешь, во вчерашней вечерней газете, опубликована фотография его спутника, который, оказывается, французский фотокорреспондент, прибывший в Москву из Парижа. Разъезжает по городу, делает снимки, которые публикуются во французских газетах и журналах.
– Чего же, Алексей, здесь удивительного. Хоть и нехотя, европейские державы вынуждены признавать РСФСР, а теперь и СССР. А после Генуэзской конференции  не за горами время, когда, теперь уж в Москве, возобновят прерванную войнами и революциями работу посольства Англии, Франции и других государств . 
Так ты полагаешь, что этот Роулинг английский шпион? – задумался Мотовилов.
– Уверен! Инженер он никчёмный, это его прикрытие, а разведка – основная деятельность. В Бухаре начинал в качестве советника эмира, у нас продолжает в качестве британского шпиона.  Повторно обращался в ГПУ и знаешь, что мне там ответили? Выбросьте из головы ваши подозрения. Не ваше, мол, дело следить за американским специалистом. Для этого есть органы государственной безопасности.
– Дорогой Алексей, ну что же тебе могли ответить в ГПУ! Всё правильно, – улыбнулся Иван Григорьевич. – Полагаю, что за многими иностранцами установлено наблюдение, а после твоего заявления за мистером Роулингом будут следить с особой тщательностью. Так что продолжай с ним здороваться и признай свою ошибку.
– Уже признал, так посоветовали в ГПУ, – вздохнул Руднев.
– Скажи мне лучше, Алексей, появились хоть какие-нибудь сведения об Андрее Булавине? Ведь точно неизвестно, что он погиб. Возможно, оказался в плену. Ведь знаешь, как дороги для меня Булавины. С четырнадцатого века всегда были рядом Мотовиловы и Булавины. Предки наши сражались с ордами Мамая на Куликовом поле. Соседствовали, под Симбирском были имения наших предков. Теперь потомки Булавиных обосновались в Москве, мы Таней оказались в Чите. Разнесли нас по матушке-России судьбоносные ветры революции и Гражданской войны… 
– Увы, Иван, никаких, – выдержав паузу, продолжил Руднев. – Считается, что Андрей Булавин пропал без вести в августе 1920 г. во время Варшавского сражения . Погиб или оказался в плену, пока неизвестно. Среди интернированных в Германии  и вернувшихся в Петроград наших солдат и офицеров не значился. Оля и сейчас тихо плачет, вспоминая брата...
- Жаль, Андрея, ведь мы с ним были, словно родные браться, – вздохнул Мотовилов. – Однако, Алексей, холодно. Прогулялись, осмотрели место, где взяли бандита по кличке Кот. Метёт, завтра дворниками прибавится работы. Идём домой. Женщины заждались нас.
– Идём, Иван, поежился Руднев. – И в самом деле, холодно. Да и печи пора подтопить. Захватим уголька из сарая.

4.
Едва мужчины вышли прогуляться, намаявшаяся за день Любовь Ивановна простилась с Ольгой и Татьяной и, пожелав всем доброй ночи, отправилась спать. На время в её комнату подселили внука, который сладко посапывал, видя третий сон.
Женщины подвинули кресла поближе к новогодней ёлке, на которой догорали несколько свечей и тихо говорили о своём, наболевшем.
– Счастливая ты, Оля, заботливый супруг, двое детей – сын и дочь. Живёте в столице, оба служите в наркоматах, – порадовалась Татьяна за обретённую этим вечером новую, ставшую близкой, подругу.
– Мы живём в очень интересное время! – улыбнулась Ольга. – У нас в Наркомпросе часто бывают известные творческие личности. Раз в месяц мы устраиваем литературно-художественные вечера, на которые приглашаем известных писателей, поэтов, театральных деятелей, художников, артистов, музыкантов. Они рассказывают о своём творчестве, читают стихи, поют. Очень интересно!
За прошедшие годы у нас побывали Максим Горький, Александр Серафимович, Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Константин Сергеевич Станиславский, Сергей Эйзенштейн и ещё много замечательных людей! – с удовольствием рассказывала Ольга. – На один из таких вечеров хотели пригласить поэтессу Анну Ахматову, она тогда приехала в Москву из Петрограда. Однако наше руководство не разрешило. Перестраховались. Ахматова резка в своих высказываниях и многим это не нравиться. Ничего не поделаешь, с начальством не поспоришь.
Таня, вы будете в Москве три месяца. На первый же литературно-художественный вечер я постараюсь достать для вас пригласительные билеты. Я член оргкомитета, думаю, что получится, – пообещала Ольга.
– Спасибо, Оля, очень хочется побывать на литературно-художественном вечере, –  загорелась Татьяна, – и Ивану будет интересно. Многое ли мы видим у себя в Чите?.. 
Оля, мы с тобой ровесницы, ты давно уже замужем, а у меня только прошлым вечером закончился медовый месяц, – после затянувшейся паузы продолжила Татьяна. – С Иваном я знакома давно, третий год пошёл, а виделись мы редко. Он всё время в походах. Воевал то с колчаковцами, то с японцами, то с семёновцами и прочими атаманами. Я терпеливо дожидалась его в Чите.
Осенью двадцатого года привезли его с границы тяжелораненого. Ухаживала за ним в госпитале, сидела возле кровати ночи напролёт, выходила. Вот тогда-то Иван и написал письмо в Москву на адрес своего товарища Алексея Руднева, вместе с которым воевал ещё с немцами.
Задумали пожениться, да не успели. Выписали Ивана не долечившимся. Направили в Приморье, добивать японцев, а ответное от вас письмо пришло уже после его отъезда, – делилась Татьяна своими воспоминаниями с Ольгой.
– Мечтаю жить с Иваном на одном месте, в своём доме, родить детей. Бог даст, всё сбудется, вот и война, наконец, закончилась.
– Сбудется, Танечка, обязательно сбудется! – поддержала подругу Оля. – Только и у меня на сердце тяжкий камень. Родителей, которые умерли в Симбирске в девятнадцатом году от тифа, я уже оплакала. Ничем не могла им помочь. Алексей на фронте, Бог знает где. Позже узнала, что воевал в Туркестане. Письма от него доходят, а сама не знаю куда писать. Что с ним, неизвестно. Одна в холодной и голодной Москве с двумя детьми на руках. Верочка только родилась. Если бы не мама Алексея, не выжили бы. Огромное за всё спасибо Любови Ивановне. Мы перед ней в вечном долгу…
В сентябре, незадолго до возвращения Алексея из Туркестана, дошла до нас весточка, что бат мой единственный, Андрей Булавин, пропал без вести на Польской войне.
Алексей успокаивал. Пропал без вести – не значит, что убит. Возможно, оказался в плену, возможно, интернирован в Германии, куда прорвались из окружения тысячи наших солдат и командиров.
С начала теперь уже прошлого двадцать второго года в Петроград стали прибывать пароходы из Германии с нашими воинами, которым удалось избежать польского плена. В газетах пишут об ужасах, которые и поныне творятся в польских лагерях для военнопленных. Страшно читать, – на глазах Ольги навернулись слёзы, однако женщина поспешила взять себя в руки. – Надеемся, что Андрей всё-таки жив. Надеемся с каждым новым, прибывающим в Петроград пароходом, да только их всё меньше и меньше. Говорят, что вывезли почти всех, кроме тех, кто по разным причинам остался в Германии.
– Надейтесь, надейтесь, Оля. Человек жив, пока в сердцах его близких живёт надежда, поддержала подругу Татьяна. – У тебя есть его фотография?
– Есть.
Ольга прошла к комоду, выдвинула верхний ящик и извлекла семейный альбом с фотографиями. Отыскала лист с фотографиями брата и протянула альбом Татьяне.
– Вот его последняя фотография, сделанная в апреле двадцатого года  меньше чем за месяц до отправки на польский фронт. Тогда поляки вместе с бандами Петлюры  заняли Киев и в Москве спешно формировались новые полки.
Татьяна взглянула на улыбавшегося красного командира, в гимнастёрке, перепоясанной ремнями, и фуражке со звёздочкой.
– Сколько ему лет? – спросила она, внимательно всматриваясь в лицо молодого командира.
– Тогда только исполнилось двадцать два, – ответила Ольга. – Назначили командовать взводом стрелковой роты. Провожали эшелон увозивший полк, в котором служил Андрей, с Брестского вокзала .
Татьяна долго молчала, продолжая рассматривать фотографию. Задумалась. Ольга терпеливо ждала, что скажет?
– Случилось со мной, было это с год назад, – наконец молвила она, оторвав взгляд от фотографии и посмотрев на Ольгу. – Тогда в бою с бандами атамана Семёнова на границе с Маньчжурией пропал без вести муж моей соседки и подруги Клавы Стрельниковой. Она уже и оплакала супруга, поделилась со мной своим горем, повесила его фотографию на стенку возле иконы, перевязала уголок траурной ленточкой.
Я хорошо знала Егора, но долго не могла оторвать взгляда от его фотографии. Не знаю как, но что-то подсказывало мне, что он жив, – призналась Татьяна. – Вот и с братом твоим такое же. Чувствую, что Андрей жив, только тяжело ему…
– Что ты говоришь, Танечка! Разве такое возможно? – Едва не закричала Ольга, вовремя прикрыв рот ладонью, чтобы не разбудить детей и свекровь.
– Егор Стрельников вернулся через два месяца. Был ранен. Семёновцы посчитали, что мёртв и не добили. Оставили в степи на корм хищным птицам. Подобрали его буряты. Укрыли, выходили, дали коня, на котором Стрельников благополучно вернулся в свою часть. Вот как это было. – Вспоминала Татьяна. – Жди, Оля, Андрея, чувствую, что он жив и обязательно вернётся!
Женщины обнялись.
– Хорошо, мне с тобой. Танечка! Верю тебе. Есть в тебе что-то особенное! Вот и Верочку лечишь. Ощупала лобик, спала температура. И за Андрея спасибо, обнадёжила,  –  призналась разволновавшаяся Ольга. – Знакомы всего-то несколько часов, а словно старые подруги, ну словно родные! Хочется верить, что Андрей жив и вернётся. Ведь вернулся муж твоей читинской подруги! Не может же пресечься на Андрее старинный род Булавиных! Не может! – Ольга перевела дыхание и посмотрела на подругу.
– И у тебя на пальчике обручальное колечко. Венчались?
– Нет, не пришлось, – вздохнула Татьяна. – Но священник благословил нас. Иван – комдив, если по старому, то генерал. Не принято в Красной армии посещать церкви, венчаться. Кто верует – молится дома. Детишек крестят родственники. Я колечко ношу, а Иван, если не забывает, то надевает дома, когда возвращается со службы.
– И у нас так же, – призналась Ольга. – Оба мы служим в наркоматах, так что обручальные кольца пока надеваем дома. Но Алексей уверяет, что пройдёт время и на кольца перестанут обращать внимание. Откроются закрытые нынче храмы, изъятые в качестве помещений под иные нужды, и люди станут их посещать. Мама и сейчас регулярно посещает храм Григория Неокесарийского, что на Большой Полянке.  Иногда и я с ней хожу, хоть и опасаюсь. Вдруг узнает, кто и донесёт на службу. Разные люди бывают. На службе могут быть неприятности.
Боюсь, но не могу себе в этом оказать.  Оденусь поскромнее, повяжу платочек и помолюсь. Мы с Лёшей венчались в этом храме. До войны это было ещё. Такое не забывается.
– Патриарх у нас сейчас Тихон , избранный священным Синодом в конце семнадцатого года после двухсотлетнего перерыва. Мама, – так Ольга называла свекровь, – рассказывает, что трудная ему выпала доля, хоть как-то примирить новую власть с церковью, которая теперь отделена от государства. Не все священники с этим согласны, грозятся уйти в катакомбы, как большевики укрывались в годы царизма в подполье, – пояснила Ольга. – Таких священников притесняют, берут под арест, ссылают, говорят, что даже уничтожают. Страшно...
Алексей успокаивает. Вспоминает, что гонения бывали и прежде, в иные эпохи, а церковь от государства отделена и в других странах. У нас такой декрет был принят в восемнадцатом году , а во Франции раньше, в девятьсот пятом . Да и Пётр I отменил патриаршество, которое мешало ему стать самодержцем. И при нём были гонения на священнослужителей. Мама его не слушает, про царя Петра не хочет знать, переживает, надеется, что придёт время, когда люди опомнятся. Дай-то Бог…
– А что если нам погадать на кольцах в новогоднюю ночь? – неожиданно предложила Татьяна, стараясь отвлечь Ольгу от грустных мыслей, посетивших её в первый день наступившего 1923 года, с которым связывала большие надежды.
– Погадать? Можно, – задумалась Ольга. – О чём же нам загадать, Танечка?
– Мечтаю о детях, мне ведь, Оленька, уже за тридцать. Кто-то у нас будет?
– Давай, только я этого никогда не делала, – призналась Ольга. – Самой не пришлось. Слышала, что гадают девушки на суженого в Рождественский вечер, а он уже близок. Всего-то неделя осталась. Может быть подождать?
– Ладно, Оленька, хоть мы и замужние женщины, давай отложим таинство до Рождества, – согласилась с подругой Татьяна. Вот тогда и погадаем. Ладно?
– Ладно, Танечка, подождём до Рождества. Вместе погадаем! – обрадовалась Ольга.      
– А где же наши мужчины? Неужели не нагулялись, не намёрзлись? Не пойти ли взглянуть, –  вспомнила Татьяна и, привстав с кресла, выглянула в окно. Ольга последовала за ней.
– Да вот же они, все в снегу! Разгребают ногами снег у входа в парадные двери. Ну и метель! Настоящая, новогодняя!

5.
– В России сейчас зима, снег и мороз, а здесь, на Волыни , слякоть и грязь, однако холодно, – кутаясь в дырявый тулуп, которому, наверное, не один век, ругался Дубов, сворачивая цигарку из дрянного местного табака. 
Табачка ему ещё днём отсыпал, не пожалел, прижившийся на хуторе одинокий одноногий добродушный старичок Яков – мастер на все руки. За пропитание и приют днями плотничал, сапожничал, корзины плёл, по ночам сторожил панское добро. Яков был из малороссов, не местный, привезли его сюда лет десять назад родственники пана Шкиряка с соседней Житомирщины , которая после недавней войны осталась в России или, как теперь называли Малороссию, в Украине. Неплохо разговаривал на суржике , вспоминал, что служил в русской армии, а ногу потерял в Маньчжурии на японской войне. Русских пленных – Дубова и Булавина, которые трудились на хуторе, старик Яков не обижал. Жалел молодых парней, которым бы жить на воле да девок любить, а не гнуть спину на пана, от которого не услышать доброго слова, одну лишь брань. 
После обеда из пустых щей и варёной картошки, которой хоть вволю наелись, Дубов и Булавин пилили и кололи дрова, понукаемые средним сыном Шкирняка Юзефом, не расстававшимся с винтовкой, лежавшей у него на коленях. Это из опаски, что русские могут пустить в ход топоры, а то и бежать. Мало ли что от них можно ожидать. Возле него крутился младший сын хозяина двенадцатилетний Мирек, которого отец привёз из Ровно с неделю назад. Мирек учился в гимназии и приехал к родителям на рождественские каникулы.
Ох, и поганым оказался этот подросток. Так и норовил задеть, позлить русских пленных. То кинет в них ком земли, то задницу покажет, то обольёт водой и скалится, пользуясь безнаказанностью. Пытался выпросить у брата винтовку – подержать. Однако Юзеф не давал – ещё пальнёт сдуру.
В просторном бревенчатом доме с многочисленными пристройками – усадьбе пана Шкирняка, полным ходом шла подготовка к приезду родственников: двоюродного брата – подпоручика, служившего в лагере и подобравшего Шкирняку двух здоровых русских пленных для работы на хуторе, свояка, проживавшего в Кракове, и племянницы – полукровки панночки Ханны. Вдовая мать пани Ханны была украинкой и проживала в Житомире, где после окончания войны большевики установили свою власть. Об этом сообщил пленным русским старик Яков, доплетая из заготовленной осенью лозы очередную корзину, столь необходимую в крестьянском хозяйстве.
Упомянул, что панночку Ханну помнил ещё подростком и теперь желал взглянуть на взрослую двадцатилетнюю девушку, которая и десять лет назад обещала стать красавицей.
– И фамилия у панночки для девицы самая что ни на есть приятная – Ласка! – Не удержавшись, с удовольствием, сообщил Яков, привычно поправив пышные усы, какие лет триста назад носили запорожские казаки. – А в войну Ханночка была в польском войске, защищала Варшаву. Вот как! – шепнул словоохотливый старик Дубову. – Пан сказывал, что теперь она хочет вернуться в Житомир к матери. Та осталась одна и хворает. Да и замуж Ханне пора. Ей бы доброго хлопца, вроде дружка твоего, – кивнул Яков на Булавина.
– Почему же не вроде меня?
– Да ты слишком велик для неё, а он в самый раз и лицом хорош, не то, что твоя конопатая рожа!
– Я вот дам тебе за «рожу!» – возмутился Дубов.
– Да ну тебя, парень! – отмахнулся старик. – Дрова коли.
Долгожданные гости приехали на двуколке, по единственной разбитой оттепелью грунтовой дороге. Мужчинам пришлось потесниться, усадив между собой панночку, о которой успел рассказать Яков. Приехали засветло, потратив на путь в тридцать вёрст, без малого пять часов.
Встречали их всем семейством. Обнимались и целовались, поздравляя друг друга с минувшим Рождеством и наступающим Новым Годом. И старик Яков, отложив незаконченную корзину, доковылял до приехавших на самодельной деревянной ноге и приветствовал гостей по-украински, – Здоровеньки булы! А панночка Ханна, которая и в самом деле оказалась статной красавицей, обняла и поцеловала старика.
За все этим, прервав работу, наблюдали русские пленные Дубов и Булавин, узнавшие в молодом подпоручике одного из самых лютых лагерных мучителей, который отбирал их для  работы на хуторе своего родича. А вот девушка, приходившаяся Шкирняку племянницей…
– И в самом деле, хороша панна Ханна! Эх, завалиться бы с такой кралей в стог сена! Недаром, что Ласка! Только сдаётся мне, что и её я уже видел, – нахмурился Дубов.
– Где же ты её мог видеть? – удивился Булавин.
– Ну да. Видел! – присвистнул от удивления Дубов. – Не сразу признал. В лагере её видел, весной, возле начальника лагеря. Отправили тогда подметать плац. Ожидали представителей «Красного креста». А эта Краля о чём-то калякала с начальником лагеря и с этим подпоручиком Войтылой, с которым оказывается в родстве. И одета она была в польскую военную форму, но в юбке, при погонах, только не рассмотрел каких. Точно она, такая же, красивая, стерва! Губы скривила, смотрела на нас, как на скотину!
– Тише ты, услышат! – одёрнул его Булавин.
– А это кто там? – обратив внимание на коловших дрова Дубова и Булавина, поинтересовалась Ханна.         
– Работники, русские пленные. Пан Войтыла самолично отбирал их для нас, – ответил Юзеф. Повесил винтовку на плечо и ещё раз поцеловал двоюродную сестру в щёчку. – Отец велел сторожить, чтобы чего не удумали.
Красивые тёмно-зелёные глаза девушки вспыхнул недобрым огнём и, с презрением посмотрев пленных, она отвернулась.
– Хороши ли работники? – кивнув в сторону пленных, спросил у Хозяина подпоручик.
– Работают справно. Без них нам не управиться. А к весне ещё бы одного, такого работника. Поможешь? – Шкирняк с благодарностью взглянул на подпоручика.
– Таких, как эти, уже разобрали. В лагере осталась одна дохлятина, мрут как мухи, но для вас что-нибудь подыщу, –  пообещал Войтыла. Сплюнул и свирепо посмотрел на пленных, с которыми, находись они в лагере, мог сотворить что угодно.
Все кроме Юзефа и старика Якова вошли в дом.
Юзеф присел на скамейку и вернул винтовку на колени. Посмотрел на небо. Хмуро, через час совсем стемнеет и русских можно запереть на ночь под охраной посаженного на длинную цепь пса-волкодава. Если что, подаст знак лаем, да и загрызть человека такой пёс способен. 

* *
– Закуришь? – предложил Дубов шепотку Булавину, вместе с которым бедовал на хуторе пана Шкирняка в лесной глухомани верстах в тридцати к северу от Ровно.
– Давай, – протянул Булавин руку за табаком и клочком не раз прочитанной газеты, из которой свернул себе «козью ножку». Польские газеты, которые иногда привозил из города пан Шкирняк или один  из его сыновей, попадали к русским невольникам в виде замусоленных обрывков и с большим опозданием. Зато из них, хоть и с немалым трудом разбирая польские слова на латинице, можно было узнать, что творится в мире, а потому пускали клочки на самокрутки лишь после внимательного прочтения.
Покурить хоть и скверного табачка было едва ли не единственной радостью для многих пленных русских красноармейцев, которых с начала марта стали передавать из лагерей местным помещикам и разбогатевшим крестьянам, желавшим иметь дешёвую рабочую силу. За каждого пленного, которого выбирал сам пан, управляющий имением или же владелец зажиточного хутора, полагалась плата, хоть и небольшая, но изрядно пополнявшая не только казну недавно воссозданного польского государства, но и кошелёк начальника лагеря, поскольку пленных было много и теперь их следовало расходовать с умом.
Не морить голодом, не истязать и не убивать, как это делали в первые месяцы, опьянённые головокружительной победой – окружением и разгромом полков и дивизий Красной армии на подступах к Варшаве, когда в польском плену оказалось свыше ста тысяч красноармейцев. Да и кто их тогда считал...
Памятуя о выдуманном польской и прочей европейской русофобствующей интеллигенцией вековом угнетении, о котором постоянно напоминал победитель большевиков и первый польский президент пан-маршал Пилсудский , поляки создали сеть концентрационных лагерей, в которых в течение первого года замучили десятки тысяч пленных красноармейцев. Потом спохватились, что даром пропадает рабочая сила и в лагеря за дешёвыми рабами потянулись не только крупные землевладельцы, но и зажиточные хуторяне.
Так на богатом хуторе Шкирняка, который всеми правдами и неправдами «выбился в люди» из крестьян, а прежде холопов, и теперь звался паном, появились два русских работника из военнопленных, за которыми хозяин был обязан следить и в случае неповиновения или попытки побега сообщить начальнику лагеря. Да и сам пан Шкирняк имел поначалу дурную привычку наказывать своих новых русских работников, зуботычинами, когда был не в духе, сопровождая рукоприкладство самой что ни на есть грязной бранью.
Присматривали за работниками сыновья Шкирняка – старший сын Тадеуш и средний Юзеф, но бить русских пленных, как это иногда позволял себе отец, не решались, обходясь угрозами и бранью. При первой же попытке рукоприкладства, здоровяк Дубов дал Юзефу решительный отпор, повалив на землю и прижав ногой.
После такого инцидента пленных могли вернуть в лагерь, обменяв на более покорных рабов, но пан Шкирняк этого не сделал, полагая, что пленных, из тех, что покрепче, уже разобрали соседи и ему достанутся дохляки, малопригодные для тяжёлой крестьянской работы. Отругал сына и сам больше не распускал рук, опасаясь ответа. Кто знает, что у них на уме? Однако бранить продолжал с тем же польским упрямством.
К уборочной страде Шкирняк поднанял на месяц в батраки мужа и жену – Ивана и Олесю из украинской деревеньки, что находилась верстах в трёх от хутора. Оба молодые, бездетные и безземельные, батрачили на соседей. От них Дубов и Булавин узнали, что поблизости кроме их деревни, да хутора пана Шкирняка других поселений нет. Кругом леса, местами заболоченные. И только в десяти верстах южнее имеется большое украинское село, но и туда понаехали поляки, которым весной передали лучшие земли, обидев местных жителей.
– Там жандармы. Ух, и лютые на хохлов! – шепнул Булавину Иван. А на вопрос, – далеко ли до России, где граница? – ответить не сумел, не знал.
Сегодня, в преддверии наступления Нового года, который по всем приметам сулил и хороший урожай, и немалый приплод скота, Шкирняк велел преподнести своим русским работникам по кружке самогона, солёному огурцу и ломтю залежалого сала с большим куском ещё не зачерствевшего хлеба.
Угощение принесли Юзеф и Яков. Забрали топоры и пилу и заперли русских на ночь в пристроенном к коровнику дощатом сарае, снаружи обмазанном смесью глины с навозом. В центре земляного пола была установлена плохо согревавшая чугунная печка, подкладывать в которую дрова приходилось по нескольку раз за ночь. Здесь же Дубов и Булавин жили и спали на деревянных топчанах и матрасах набитых соломой. 
Сделать пролом в сарае было не сложно, но куда бежать, да ещё зимой в округе, смешанное население которой, состоявшее из поляков и малороссов, после последней войны относилось к москалям, как здесь называли всех русских, с особой неприязнью. Заметят, сдадут польским жандармам. Те либо застрелят, либо вернут в лагерь, где за побег забьют насмерть. Да и собака, посаженная возле сарая на цепь, если что учует, так залает.
Здоровяк Дубов постоянно материл и даже пинал пса видавшим виды сапогом немалого размера, при случае угрожал задавить. В ответ пёс рычал, оскалив клыки. Однако дальше взаимных угроз дело не доходило
Временами пленникам казалось, что после стольких мучений в лагере, рабского труда до седьмого пота и унижений, выпавших на их долю на хуторе пана Шкирняка, выбраться на волю и вернуться в России невозможно, немыслимо. Однако надежда не умирала. Оба пленника – Андрей Булавин и Павел Дубов были молоды, оба ровесники, и не желали мириться со своей участью, с нетерпение ждали весны, а там – «либо пан – либо пропал…»
Из того, что удалось прочитать в газетных обрывках, постепенно складывалось представление о послевоенном устройстве в этих местах. Ровно и окрестные земли перешли Польше, а Житомир, до которого напрямую от Ровно чуть больше ста вёрст – так прикинул по памяти Булавин, хорошо знавший географию, успевший окончить полный курс лучшей симбирской гимназии и сдать выпускные экзамены в июне 1917 года, уже в Советской России. 
В то памятное лето Россией ещё управляло Временное правительство, председателем которого был уроженец Симбирска – губернского города на Волге, богатого на выдающиеся личности, что подтвердилось грянувшей уже осенью, второй по счёту за один год, но уже пролетарской большевистской революцией, которую возглавил другой уроженец Симбирска, а стало быть, тоже земляк Андрея Булавина. Вот оно как бывает .
Обе революции потрясли, захватили мысли, сознание покинувшего отчий дом и добравшегося до Петрограда семнадцатилетнего юноши, который после метаний в поисках истины и справедливости, оказался в рядах Красной гвардии и, совершенно не имея воинского опыта, получил боевое крещение под Нарвой.  В конце февраля 1918 года под Нарвой и Псковом красногвардейцы столкнулись с передовыми частями немецких войск, взявших после развала фронта Ревель  и наступавших на революционный Петроград.
Уцелел Булавин под Нарвой, потом разразилась кровопролитная Гражданская война и Советско-польский  конфликт, окончившийся для Андрея пленом. Случилось это в боях под Варшавой, когда вышедшие на правый берег Вислы части Красной армии подвергались атакам с воздуха базировавшейся на территории Польши и Чехословакии французской, британской и американской авиации.
Бомбовыми ударами и пулемётным огнём с воздуха авиация Антанты наносила русским большой урон. В плен Андрей Булавин попал, будучи контуженным, пролежав под открытым небом всю ночь. Как такое случилось, не хочется вспоминать...
Дубов о себе долго отмалчивался и о том, как оказался в плену, рассказал после выпитой кружки самогона. Опьянел, вот и признался, аппетитно хрустя большим, хорошо просолившимся огурцом.
– Ты, братец Андрей, из дворян. По уму быть бы тебе в Белой армии, у Колчака или скажем, как я побывал у Деникина. Однако подался к большевикам. Почему? Не спрашиваю, не моё дело.
Я вот из мещан. В Курске мы жили. Отец имел бакалейную лавку, однако богатства большого не нажил. В германской войне отец сгинул где-то на Румынском фронте , а я в ней не участвовал, ещё не дорос. В восемнадцатом году мобилизовали меня в Красную армию. Дезертировал, прятался с несколькими парнями в лесу пока красные не ушли из города. Вернулся, отмылся от грязи и вшей, откормился, а тут началась новая, теперь уже белая деникинская мобилизация. Не хотел воевать ни за кого, ни за большевиков, ни за Деникина. Жениться хотел, и невесту сосватала матушка. Торопились свадьбу сыграть, Настя была беременна, однако отвертеться не вышло. Забирали всех  здоровых мужиков и  парней, а здоровьем меня ни Бог, ни родители не обидели.
За попытку дезертировать расстреляли нескольких парней, а потом гоняли до седьмого пота, наспех обучали военному делу. Скоро начались бои, то с красными, то с батькой Махно , то с Петлюрой. В боях неожиданно отличился и поскольку был грамотен и ростом вышел, произвели в прапоры, назначили командовать взводом.
В начале двадцатого года армия наша была разгромлена, генералы и многие офицеры бежали к Врангелю в Крым, солдаты и такие, как я грешный сдавались в плен красным целыми полками. А тут война с поляками.  Так полками принимали новую присягу теперь на верность советам и пролетариату, – ухмыльнулся Дубов, отпив из кружки очередной глоток самогона. – Потом перебросили на польский фронт.
Поначалу сражались неплохо. Не любили поляков, вот и били за то, что католики. Потом, сам знаешь, что с нами случилось. Теперь вот батрачим на пана Шкирняка. Только и радости, что живы и не голодаем, – закончил свой рассказ Павел Дубов – бывший деникинский прапорщик, а затем комвзвода красноармейцев.
– Намаялись за день, глаза слипаются, давай спать, Андрюха. Может во сне, что хорошее присниться. Настя и дитё наше, сынок или дочка, так и не узнал. Закрутила-завертела война проклятущая. Так и не получил ни одного письма из дома, да и куда писать. Гоняли белые и красные друг друга по разнесчастной Руси-матушке…
– Давай спать, – ответил Булавин, изрядно захмелевший от выпитого самогона, однако не во всём согласный с Дубовым. Отвечать не хотелось. Завернулся в изодранную шинель, в которой воевал, согревался в лагере, а теперь укрывался в пристроенном к коровнику и запертом снаружи сарае на хуторе пана Шкирняка, затерянного где-то в лесах Волыни.

6.
К десяти часам утра 1 января, тщательно выбритый, подтянутый, однако плохо выспавшийся после затянувшихся до четырёх часов утра празднований наступления нового 1923 года в доме Рудневых, комдив Мотовилов поцеловал жену и, пообещав позвонить, направился по указанному адресу на Воздвиженку. Необходимо было встать на учёт и узнать расписание лекций в академии, куда был командирован на три месяца.
С утра от недосыпа и перемены погоды немного побаливала голова, но Татьяна сделала супругу массаж висков и затылка, после чего боль утихла. Недаром говорится – «как рукой сняло».
За ночь заметно потеплело. Снег прекратился, и временами из-за туч осторожно выглядывало скупое на тепло низкое зимнее солнце. На улицах и в переулках вовсю трудились дворники, разгребая свежевыпавший снег, ещё не успевший покрыться тёмным налётом сажи от дыма многочисленных печных труб.
От Полянки до Воздвиженки, где размещались учебные аудитории академии, Иван Григорьевич дошёл пешком менее чем за полчаса, минуя замерзшую реку по мосту, по которому проезжали вчерашним вечером. 
Вновь прибывшего слушателя поставили на учёт и предложили место в общежитии. Однако Иван Григорьевич отказался, сославшись на то, что приехал в Москву с женой и остановился у знакомых. Затем прошёл в учебную часть и ознакомился с распорядком дня.
На одиннадцать часов была назначена единственная на этот день двухчасовая лекция, которую должен был читать Алексей Алексеевич Брусилов .
До начала занятий оставалось четверть часа, но аудитория была заполнена курсантами, с нетерпением ожидавшими легендарного генерала – героя Русской армии, разгромившего Австро-венгерскую армии в ходе наступательной операции в Галиции.
Среди собравшихся в аудитории старших командиров, откомандированных на курсы в Академию Генерального штаба РККА , в которую в 1918 году была преобразована военная Николаевская академия Генерального штаба Российской империи , знакомых у Мотовилова не оказалось, зато теперь появится много новых. Народ в основном молодой, прошедший нелёгкую школу Гражданской войны.
Алексей Алексеевич появился в аудитории вместе с начальником академии Павлом Павловичем Лебедевым . Курсанты приветствовали известных военачальников стоя. После чего Лебедев поздравил курсантов с наступившим новым 1923 годом, который обещал стать первым мирным годом после изгнания японцев и американцев с Советского Дальнего Востока, пожелал всем успехов в учёбе и представил преподавателя, которого можно было и не представлять.
После того, как Лебедев покинул аудиторию, Брусилов велел курсантам сесть и назвал тему своей первой в наступившем году лекции.
– Итак, товарищи командиры, темой нашего первого в этом году занятии станет Советско-польский конфликт или война против Советской России, организованная государствами Антанты. Но вначале мы познакомимся. Начнём с левого ряда. Вставайте, поочерёдно, товарищи командиры и представляйтесь…

* *
Лекция затянулась. Вот уже и два часа минули после полудня, а курсанты никак не желали отпускать прославленного полководца. Задавали Брусилову множество вопросов, внимательно выслушивая и конспектируя ответы.
Мотовилов слушал, приберегая свой вопрос напоследок. Наконец, опередив одного из слушателей, спросил.
– Алексей Алексеевич, какие из государств, по вашему мнению, главные геополитические враги России?
– Хороший вопрос! – оживился заметно уставший Брусилов.
– Как ваша фамилия, назовитесь.
– Комдив Мотовилов! Прибыл на курсы из Забайкальского края.
– Вот что, товарищи курсанты, вопрос очень интересный. Но у меня есть предложение – рассмотреть его завтра. Время обеденное, Не возражаете?    

* *
Брусилов и Мотовилов покидали аудиторию последними.
– Так значит, Иван Григорьевич, вы прибыли к нам из Читы?
– Так точно, из Читы, Алексей Алексеевич!
– Как там дела, добили банды Семёнова?
– С нашей территории вытеснили, однако семёновцы ещё совершают набеги из Манчжурии. В Монголию, где в прошлом году утвердилась народная власть , им теперь хода нет. С нашей помощью монгольские товарищи добили банды барона Унгерна  и уже контролируют свою восточную границу по речке Халхин-Гол, За речкой, которая к концу лета пересыхает, начинаются китайская Внутренняя Монголия  и Маньчжурия, где укрываются недобитые остатки воинства атамана Семёнова, которого поддерживают японцы. Вот таковы, Алексей Алексеевич, дела в Забайкалье.
– Вам куда, Иван Григорьевич, где вы остановились? В общежитии? – спохватился Брусилов.
– Нет, Алексей Алексеевич, у старых знакомых, у друзей. Приехал вместе с женой. Сибирячка, ещё не бывала в Москве.
– У вас нет родственников в Москве?
– Есть, дальние, – признался Мотовилов. – Не признали мою жену, дескать, простолюдинка. Так что к ним мы теперь не вхожие.
– Так вы из дворян?
– Из дворян, Алексей Алексеевич, из древнего княжеского рода, однако ни вотчин и поместий не имею, – пошутил Мотовилов.
– Какого же древнего княжеского рода? – заинтересовался Брусилов, увлекавшийся историей государства Российского от самых его истоков.
– Предок нашего рода – литовский князь Монтвид, перешедший на службу к Великому Московскому князю Дмитрию Ивановичу конце 1379 года, когда в Великом Литовском княжестве шла борьба за власть, по сути, гражданская война. А самым древним, из известных нам предков, был Монтвил – воин из дружины князя Рюрика, прибывшего из Ругии  в Ладогу  в 862 году.
– Вот он как! – удивился Брусилов. – Как же вы, дворянин с такой родословной, стали комдивом Красной армии? – Расправив свои знаменитые «брусиловские усы» и прищурив острый с хитринкой глаз, поинтересовался прославленный генерал.
– Так же, как и вы, Алексей Алексеевич. Предки мои всегда были с народом. А в том, что в семнадцатом году народ пошёл за большевиками, немалая вина русского дворянства, – как на духу признался Иван Григорьевич. – Мне жаль многих русских дворян, офицеров и генералов, примкнувших к Белому движению и сражавшихся со своим народом. Белое движение поддерживали наши исконные враги – Англия, Франция, Америка, Япония и даже Польша, которой мы предоставили независимость.
Я воевал с Колчаком, который за иностранную помощь обещал им концессии и даже огромные куски нашей территории. А большевики били и белых и интервентов и уже собрали Россию почти, что в границах империи. Дай срок, и остальное вернём!
– Крепко сказано, Иван Григорьевич, и убедительно! – поддержал Брусилов. – С Колчаком, которого вы гнали по всей Сибири, близко не был знаком. Моряк. Говорят, был надменным и самодуром. Не принимал никакой критики. За это и поплатился. Видите ли, назначил себя Верховным правителем России, а сам раздавал её по частям англичанам, американцам, японцам!
Хорошо был знаком с Деникиным . И сейчас полагаю Антона Ивановича человеком порядочным. Хоть потерпел поражение и бежал в Париж, но вредить России не станет.
Знавал Юденича . Воевал Николай Николаевич на Кавказе. Мечтал об учреждении Месопотамского казачества, это по рекам Тигру и Евфрату, а заселить те места должны были курды, приняв православие. Кто знает, победи мы в войне и отбери у турок Константинополь с проливами , всю Армению и Месопотамию, проложили бы путь в Персидский залив к Индийскому океану. Впрочем, фантазёрами оказались все мы, а Юденич после разгрома под Питером, тоже оказался в Париже. Оба и поныне здравствуют, мемуары сочиняют, нас с вами, наверное, проклинают.
Крым был последним оплотом Белого движения. Врангеля,  собравшего за Перекопом  остатки разгромленной армии Деникина, знал недостаточно хорошо. Генерал, фон-барон, происходивший от остзейских немцев. Полагал себя «последним спасителем» России. Однако бы обречён. Красная армия многократно превосходила его силы, и по просьбе Ленина, не желавшего кровопролития, я подписал письмо к Врангелю, генералам и офицером его армии с призывом прекратить сопротивление и сложить оружие. Взамен всем, принявшим наше предложение было обещано прощение .
Увы, не вняли голосу разума. Под Перекопом завязались бои, но сопротивление длилось не долго, и в скором времени врангелевцы начали в плен сдаваться целыми полками. Те, же, кто успели, во главе с бароном спешно покидали Севастополь на французских кораблях, уходивших в Константинополь.
Я надеялся, что данное нами обещание останется в силе. Однако, случилось страшное. По распоряжению Троцкого и его поверенной в Крыму – комиссара в юбке, этой стервы, прикрывшейся партийной кличкой Землячка , под предлогом того, что белогвардейцы оказали сопротивление Красной армии, начались казни сдавшихся в плен офицеров и солдат. Эта трагедия и по сей день мучит меня, словно и я был к ней причастен. Мучит, не даёт спать по ночам. Изглодала…
– Не терзайте так себя, Алексей Алексеевич. В том, что произошло, нет вашей вины, – посочувствовал Брусилову Иван Григорьевич. – В Сибири и на Дальнем Востоке было не легче. Гражданская война ужасна. Не мною сказано: «страшен русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Сами мы во многом виноваты, что народ наш, русский, который полагали чернью, люто возненавидел русское дворянство. Отсюда бунт, насилие, война. Слава Богу, что окончилась и оказалась не бессмысленной. Россия сохранилась, восстанавливается, и мы ей служим.
– Согласен с вами, Иван Григорьевич, русское дворянство в большей своей массе было далеко от народа, за это и поплатилось. Да и единым дворянство не стало. До последнего грызлись между собой. То же и среди Великих князей, которые предали Николая Александровича, вынудив отречься от престола человека слабовольного, сломленного к тому же ужасной бедой, свалившейся на его венценосную семью. Не даром ещё император римский Нерон говаривал – «Бойся своих…»
Ходят слухи, что принцесса гессенская Алиса была посватана за Николая совсем не случайно. Не знала юная дева, того что про неё знала коварнейшая из всех разведок – британская. Носила в себе Алиса страшную болезнь, погубившую российскую венценосную семью…
– Ходили такие слухи, – подтвердил Мотовилов. – Да только уж нет ни Николая, ни Александры, ни дочерей их, ни цесаревича Алексея. Убиты. Не по-христиански это…
– Согласен, не по-христиански. Но того что случилось уже не вернуть. В истории немало подобных примеров. Вот и англичане, и французы неоднократно казнили своих королей . Немцы поступили разумнее, не воспрепятствовав бегству  кайзера Вильгельма в Голландию . Впрочем, довольно об этом. После отставки с поста Военного министра, я отошёл от политики и оставался в стороне, однако война с Польшей заставила меня многое переосмыслить. Я добровольно вступил в Красную армию, читаю лекции красным командирам, которым ох как не хватает военного образования.
– Не хватает, Алексей Алексеевич, – вздохнув, согласился Мотовилов. До войны окончил Павловское военное училище. За отличную успеваемость был произведён в подпоручики. Потом война, бесценный боевой опыт, но для командования дивизией этого всё-таки недостаточно. Вот и послали в академию подучиться.
– Вы молоды, вам нет и тридцати, а уже комдив, генеральская должность. В прежней русской армии такое было невозможно. Именно недостаток военного образования у выдвиженца Троцкого  командарма Тухачевского  привело к катастрофическим последствиям в советско-польской кампании. Видите ли, революционный порыв! Взять Варшаву одним махом! Но ведь отрыв наступающей армии от тылового снабжения не раз приводил к поражениям куда более именитых полководцев. Это ведь азбучная истина, почитай аксиома! – разволновался Брусилов. – И вот оно, поражение, к тому же оплаченное кровью тысяч русских людей и десятками тысяч пленных. Позор! Пришлось отдать ляхам, которые ещё несколько лет назад были в составе Российской империи, исконные русские земли! Позор! Позор! И ещё раз позор!
Павловское училище – хорошая школа для начинающих командиров. Где воевали?
– Война для меня началась в августе четырнадцатого года в Восточной Пруссии , затем воевал в Польше, Литве и до конца войны под Ригой. В феврале восемнадцатого года вместе со своими солдатами добровольно вступил в Красную гвардию и командовал крупным отрядом, сформированным из солдат и рабочих под Псковом, где удалось остановить продвижение германских войск на Петроград. Потом воевал с Колчаком, Семёновым и японцами. Гражданскую войну закончил в конце октября теперь уже прошлого года во Владивостоке. Наблюдал, как японцы спешно покидали город на кораблях. По возвращении в Читу был командирован в Москву, в военную академию и вот я здесь, – закончил свой краткий рассказ комдив Мотовилов.
– Так, где же вы остановились, Иван Григорьевич? В каком районе?
– На Малой Полянке, в семье Рудневых. Оба, Алексей и Ольга, служат в наркоматах. Ольга по просвещению, Алексей по строительству.
– Из дворян?
– Оба из дворян, – подтвердил Мотовилов.
– Вот что, Иван Григорьевич. Не обидится ваша супруга, не имею честь знать её имени…
– Татьяна Трифоновна, – подсказал Мотовилов.       
– Не обидится Татьяна Трифоновна, если вы отобедаете у нас. Очень вы интересный собеседник. Мне уже под семьдесят, а вы молоды. Вам меньше тридцати, но это обстоятельство не имеет никакого  значения. Не хочется упускать случай поговорить с таким человеком, тем более потомком литовского князя из рода Гедиминовичей и соратника Рюрика.
Я хожу на службу пешком по Пречистенскому бульвару  и Пречистенке, которую в прошлом году переименовали в улицу Кропоткина . Если не спеша, то укладываюсь в полчаса. Хорошая прогулка, да и погода сегодня хорошая, не то, что вчера. Снег прекратился и потеплело. У ваших друзей есть телефонный аппарат?
– Есть, наркоматовским служащим телефон положен.
– Вот и позвоните от нас, чтобы не беспокоились. Согласны?
– Согласен, Алексей Алексеевич! Спасибо за приглашение.
Они свернули на обсаженный заснеженными деревьями Пречистенский бульвар, пешеходную часть которого успели расчистить от наметённого ночью снега. Навстречу им попадались прогуливавшиеся по бульвару москвичи. Многие узнавали Брусилова, снимали шапки и кланялись прославленному генералу. Алексей Алексеевич то и дело отвечал на приветствия кивком головы. Через четверть часа неторопливой прогулки по бульвару вдали показалась громада храма Христа Спасителя.
– Ещё и десяти лет не прошло, как в последнем предвоенном тринадцатом году по всей России широко праздновали трёхсотлетие Дома Романовых, – задумчиво молвил Брусилов, – а ведь с тех пор минула целая эпоха, да какая эпоха! Кто бы мог тогда подумать, что рухнет империя, возведённая Романовыми на семивековом фундаменте, заложенном  Рюриковичами, – вздохнул Брусилов. – Начались празднования в конце февраля в Успенском соборе Кремля, затем продолжались по всей России в течение всего года до глубокой осени. Мне довелось побывать на празднованиях в Кремле, тогда ещё Петербурге, Ярославле, Владимире и опять в Москве. Особенно вспоминаются празднования в храме Христа Спасителя, по-видимому, оттого, что часто прохожу мимо по дороге домой. Иногда захожу, постою, помолюсь, но всё реже. Мне можно, я беспартийный, хотя уговаривали вступить. Отказывался, куда мне старику. Чаще храм посещает супруга.
Вы ведь, Иван Григорьевич, красный командир, член партии большевиков и церковь не посещаете?
– Не посещаю, Алексей Алексеевич, нам не положено, – признался Мотовилов. – Церковь посещает жена, а я иногда помолюсь дома...
– Веруете?
– Какой же русский человек в православном крещении и не верующий?
– Верно, Иван Григорьевич, нет такого человека среди русских людей, – согласился Брусилов. – Разве что инородцы и выкресты из инородцев, которых ныне немало и в партии большевиков, и в правительстве, и в наркоматах.
Знаю таких ненавистников. Первый из них – Лейба Бронштейн, он же Лев Троцкий . Говорят, обзавёлся такой кличкой в тюрьме, издевался над ним тюремщик с такой фамилией.
Не скрою, Троцкий сильная личность, о таких, как он, говорят – пламенный революционер, готовый вести за собой пролетарский массы. Бредит всемирной революцией, в запале готов принести в жертву своим безумным идеям весь русский народ. Каково! – Возмутился Брусилов. - И он же нарком по военным делам, стало быть, командует Красной армией. Ленин не раз одергивал Троцкого, говорят, даже материл, называл иудой, однако же, отстранить от дел не решился или не смог.
Полагаю, что Троцкий опасен и его надо гнать, куда подальше, а Красную армию должен возглавить другой человек. Лучше всего для такой должности подошёл бы товарищ Фрунзе . Хорошо знаю Михаила Васильевича, талантливый полководец. Вы ведь воевали с Колчаком под его началом?
– Воевал, Алексей Алексеевич, – подтвердил Мотовилов.
– После тяжёлого ранения в августе восемнадцатого года, Владимир Ильич так и не оправился, – продолжил Брусилов. Два – три года держался на одних нервах. Теперь сдал, лечится в Горках, практически отстранён от дел. Партией руководит Сталин. Между ним и Троцким развернулась непримиримая борьба, кто кого свалит .
Вы, Иван Григорьевич, на чьей стороне будете? – неожиданно спроси Брусилов.
– Алексей Алексеевич, конечно же, я на стороне Сталина, – подтвердил комдив Мотовилов и посмотрел на Брусилова. – «Неужели же вы могли подумать, что я за Троцкого?»
– Почему же на стороне Сталина? Неужели решились из-за моей позиции по Троцкому? – посмотрел в глаза молодому комдиву умудрённый опытом полководец.
– Конечно же, нет, Алексей Алексеевич. Сталин хоть по рождению и не русский, но человек православный, учился в семинарии, да и жена у него русская, с добрым русским именем Надежда. Верю, что обрусеет товарищ Сталин, как обрусели князья Багратионы  и генерал Баратов .
– Хорошо сказано, Иван Григорьевич! – согласился Брусилов. – Вот и я верю, что обрусеет товарищ Сталин. Сильная личность, обязательно одолеет Троцкого, выдавит из страны ! – сжал кулаки Брусилов, а затем резко переменил тему беседы.   
– Мы с Надеждой Владимировной – супругой моей, окончательно перебрались в Москву в августе семнадцатого. Я отошёл от всех дел, с тревогой и болью наблюдал за происходящим в России. Едва не умер тоски по, казалось, уже потерянной, державе. Ан нет, собрали её большевики, что бы о них не говорили тогда и теперь.
Февральская революция во многих вселила надежды. Я не исключение. Надеялся, что Временное правительство начнёт столь необходимые для страны реформы, прежде всего, обернётся лицом к народу, передаст, наконец, землю крестьянам, которых у нас абсолютное большинство, в том числе и на фронтах.
Был назначен Военным министром, однако Временное правительство погрязло в скандалах и внутренних дрязгах, и не делало ровным счётом ничего, усугубляя хаос в обществе и прежде всего в армии. Неудачи на фронте следовали одна за другой, я вынужден был уйти с поста министра и мы навсегда покинули Петербург.
В Москве мы поселились в Мансуровском переулке в доходном доме Лоськова, где проживаем поныне. Теперь уже в национализированном доме с мизерной платой за квартиру.
Наступила тревожная осень, а с ней новая, вторая по счёту в роковом семнадцатом году революция. Теперь пролетарская, социалистическая. Следом за Петроградом восстание вспыхнуло в Москве . Почти месяц на московских улицах шли перестрелки между спешно сформированными из солдат и рабочих отрядами Красной гвардии и отрядами из офицеров и юнкеров. Большевики штурмовали Кремль, обстреливая башни и стены из орудий. Представляете, Иван Григорьевич, в армии с 1872 года, воевал с турками на Кавказе, брал Ардаган и Карс.  Спустя много лет Мировая война, Австро-венгерский фронт и ни одной царапины, а тут был ранен в ногу осколком от русского снаряда, который залетел в окно нашей комнаты. Вот она, друг мой, Гражданская война. Слаба Богу, ноги не лишился, лечил меня доктор Руднев, часом не родственник ваших знакомых?
– Не слышал о таком, Алексей Алексеевич, по-видимому, однофамилец. Фамилия распространённая, вот и командир крейсера  «Варяг»  тоже Руднев, – ответил Мотовилов.
– С Русско-японской войны и начались наши беды, революции, поражения, – заметил Брусилов.
– Вы правы, Алексей Алексеевич, я это остро почувствовал во Владивостоке в октябре уже прошлого года, – согласился Мотовилов. – Японцы тогда покидали город, их корабли нещадно дымили в  бухте Золотой рог, готовясь к выходу в море. Гражданская война подходила к концу, но было ощущение неполной победы. Сахалин, Курилы, Порт-Артур, Дальний  оставались у японцев.
– Придёт время, вернём и Сахалин, и Курильские острова, и Порт-Артур. Красная Армия набирает силы. Шутка ли сказать, победоносно завершили Гражданскую войну, а ведь сколько держав были готовы разорвать Россию на части. Не вышло. Война закончилась, а враги остались.
– Алексей, Алексеевич, возвращаюсь к своему вопросу о геополитических противниках России. Хочу услышать ваше мнение?
– Спешите, Иван Григорьевич, – улыбнулся Брусилов. – Завтра хотел посвятить этой теме один час, но вам кратко отвечу. Главные геополитические противники России на протяжении последних пяти веков это Польша, Турция, Англия, в меньшей степени Франция, а теперь ещё и Америка.
– А немцы? Ведь мы с ними воевали? – удивился Мотовилов.
– Полноте, батенька, с немцами нас стравили, – покачал головой убелённый сединами прославленный русский полководец. – Идёмте, не то опоздаем к обеду. Надежда Владимира у меня строгая, обязательно отчитает за опоздание. Из академии я ей позвонил, обещал быть через полчаса, а мы с вами гуляем уже больше часа. А супруге своей, напомните, как её имя?
– Татьяна, – ответил Мотовилов.
- Позвоните Татьяне и вашим друзьям от нас.
 
7.
Верочка и в самом деле проснулась утром бодренькой и температура у девочки больше не поднималась.
Чуть рассвело, Любовь Ивановна отправилась в соседний переулок к дому, где проживали Ефремовы. Вернулась расстроенная, заплаканная. Рассказала, что у дома собрались люди. Милиционер, присматривающий за квартирой, на которую было совершено разбойное нападение, сообщил, что ещё вечером тело Петра Яковлевича увезли в морг, а Елизавету Фёдоровну отвезли в больницу.
– Сердце у неё прихватило. Вот так, – утирала слёзы Любовь Ивановна, хорошо знавшая стариков Ефремовых, тихих безобидных людей.
В половине десятого проводили в академию Ивана Григорьевича, которому следовало встать на учёт первого января. После завтрака, затянувшегося до одиннадцати часов, Саша собрался на улицу покататься на лыжах, пока не убрали и не истоптали выпавший за ночь снег. Отец помог ему наладить мягкие, под валенки, крепления и, проводив Сашу, которого ждали во дворе сверстники с лыжами и санками, предложил женщинам.
– А давайте-ка прогуляемся до обеда! – Руднев посмотрел на маму.
– Обед сегодня не раньше четырёх. С завтраком затянули, – напомнила Любовь Ивановна, которая оставалась с внучкой дома. Родители не решились выпускать её на улицу после вчерашнего скачка температуры, да и Татьяна посоветовала подержать день – другой девочку дома.
– К четырём часам обязательно вернёмся, – пообещал Алексей.
Поводив сына с женой и гостью, пожелав им приятной прогулки, Любовь Ивановна усадила Верочку за стол рисовать цветными карандашами, а сама занялась по хозяйству.
Первый день нового года выдался погожим. Снег прекратился, потеплело, выглянуло солнышко. Супруги Рудневы и гостья решили отказаться от трамвая, ходившего по Большой Полянке , и прогуляться пешком до Кремля, заглянуть в магазины, дойти до Большого и Малого театров, ознакомиться с репертуаром.
Для поездки в Москву Татьяна скопила значительную сумму. Хотелось купить для себя новые платья, туфли, утеплённые для сибирских холодов зимние сапожки и так, по мелочам...
Но главным, конечно же, были не магазины и даже не театры, в которых они обязательно побывают, и, по возможности, прослушают и просмотрят весь репертуар, когда ещё доведётся побывать в Москве, было желание осмотреть центр столицы теперь уже Советского Союза – нового, самого большого в мире государства, провозглашённого два дня назад.
Татьяна была огорчена, когда Ольга ей сообщила, что в Кремле теперь работает Советское правительство, и он закрыт для посетителей. Так что осмотреть храмы внутри кремля, взглянуть на царь-пушку и царь-колокол пока не удастся.
Ничего не поделаешь. Прошлись по Красной площади, взглянули на кремлёвские стены и башни. Руднев сверил свои карманные часы с кремлёвскими часами, установленными на Спасской башне, которые пробили полдень. Затем посетили Верхние торговые ряды , где Ольга и Татьяна провели не меньше часа, предоставив Алексею возможность продолжить прогулку по Красной площади.
Встретились у выхода на Никольскую улицу.  Женщины сообщили, что купили понравившиеся Татьяне зимнее шерстяное платье и туфли.
Придирчиво осмотрев сделанные покупки, Руднев пояснил.
– С прошлого года новые экономические реформы стали приносить результаты. Магазины начали наполняться прежде дефицитными товарами, в основном отечественными. Импортных товаров немного. Чай, кофе, какао, ещё кое-что. Правительство экономит валюту, вырученную от продажи хлеба, леса, золота и цветных металлов. За границей покупаем только самое необходимое, в основном машины и промышленное оборудование. Туркестан  наращивает прерванное войной производство хлопка, заработали ткацкие фабрики. Ещё два – три мирных года и мы превзойдём довоенный уровень. Над этим сейчас работает наркомат, где я тружусь.
– Он у меня молодец! – похвалила мужа Ольга. – Наших специалистов стали посылать за границу. Лёша сообщил, что его собираются послать в Германию.
– Вот как? – удивилась Татьяна. – И когда же?
– Командировка намечена на март и рассчитана на две недели.
– У Ивана занятия в академии до конца марта, так что успеем тебя проводить, а быть может и встретить.
– В детстве мне довелось побывать вместе с родителями во Франции, Италии и Швейцарии, – признался Руднев. – Через Германию проезжали в поезде. Интересная страна.
– Иван за границей не бывал, если не считать Маньчжурии и Монголии, где он воевал с бандами атамана Семёнова. Да только там ничего интересного нет, разве что буддистские монастыри, – вспоминала Татьяна. – Куда теперь?
– Мама ждёт нас к четырём часам. Сейчас половина второго, так что в нашем распоряжении ещё два с половиной часа. Давайте прогуляемся по Никольской и Мясницкой, а затем вернёмся к Большому театру и познакомимся с репертуаром, – предложила Ольга.
– На Мясницкую? Это ведь там красивый чайный магазин, который мы проезжали вчера? – обрадовалась Татьяна. – Давайте! Мы, сибиряки, ценим хороший чай!
К трём часам дня, изрядно намяв ноги и добавив к покупкам баночку лучшего китайского чая и коробку конфет, наконец, добрались, до Большого театра.
В первый день наступившего нового года в Большом театре давали балет «Лебединое озеро».
– Боже мой, какая прелесть! – загорелась Татьяна. – Давно мечтала о «Лебедином озере» – лучшем русском балете. – Давайте сходим, все вместе!
– Танечка, я уже смотрела этот балет с подругами по службе и совсем недавно, – призналась Ольга, – а Лёша тогда пропадал где-то под Шатурой. – Берите его с собой, а я побуду дома с детьми. Надо подготовиться к завтрашнему дню.
– Слушаюсь, товарищ главнокомандующий! – обращаясь к жене, пошутил Руднев. – Есть приобрести три билета на балет Петра Ильича Чайковского!
Все поспешили к кассам, возле которых выстроилась очередь из москвичей и приезжих. Среди желающих попасть в Большой театр были и иностранцы, которых год от года в России становилось всё больше и больше.
Страна восстанавливалась после войн и революций, так что требовались иностранные специалисты, поскольку своих не хватало. Парни, демобилизованы из Красной армии и девушки, потянувшиеся из деревень и сёл в города, садились за школьные парты, заполняли студенческие аудитории...
– Мистер Роулинг? – окликнул Руднев мужчину в добротном пальто и шляпе, который подходил к соседнему окошку.
– О! Господин Руднев! Не ожидал вас здесь увидеть! – тщательно подбирая русские слова, – улыбнулся американец. – Да вы не один?
– С женой и её подругой. Вижу, что и вы здесь не один?
– Да, тоже с подругой и коллегой, – Роулинг кивнул в сторону невысокого плотного мужчины в пальто и меховой шапке и дамы в дорогой шубке и собольей шапочке, которая взяла американца под руку и с любопытством разглядывала Рудневых и Татьяну. Очевидно, дама пыталась догадаться, кто из двух женщин супруга видного мужчины, окликнувшего её Генри.
– Решили провести вечер в театре, – признался Роулинг.
– Не пожалеете, очень красивый спектакль, – откликнулась Ольга, внимательно рассматривая Роулинга. Алексей всё-таки нарушил обет молчания и под большим секретом рассказал ей об англичанине по фамилии Смит, который был осенью двадцатого года пленён в Бухаре при штурме дворца эмира, и об американском инженере Генри Роулинге, с которым познакомился в Наркомате, признав, что оба одно и то же лицо.
Роулинг, конечно же, возмущался нелепой догадке своего русского коллеги, уверяя, что не знает никакого англичанина Смита и не имеет понятия, где эта Бухара. Однако рассказ Алексея был столь убедительным, что Ольга не могла не поверить в правоту мужа.
– Вне наркомата, где вы, мистер Роулинг, бываете довольно часто, встречаю вас второй раз за последние дни. Дня три назад видел вас и вашего коллегу, мсье Буланже, ведь так его имя? Здесь неподалёку в Центральном универмаге. Не подошёл, было слишком далеко, а потом вы смешались с толпой покупателей. И вот вы оба здесь, в Большом театре!
Купив три билета, Роулинг, собрался было проститься, но передумав, спросил.
– Меня-то вы знаете, мистер Руднев, а откуда вам известен Буланже и то, что он француз? Недаром же вы подчеркнули это, употребив «мсье»?
– В вечерней газете была опубликована заметка о посетившем Москву французском фотокорреспонденте Шарле Буланже с его фотографией, – ответил Руднев.
– Вот откуда! Поздравляю, Шарль, ты становишься популярным и в России! – Роулинг похлопал Буланже по плечу. – Шарль не отстаёт от меня и старательно изучает русский язык, рассчитывая чаще бывать в России, которая теперь называется СССР. Думаю, что он понял вас, мистер Руднев.
– О да! – закивал головой француз. – Моё фото уже попало в вашу прессу.
– Ну что ж, господа Роулинг и Буланже, до встречи в театре на представлении, – простился Алексей Руднев с иностранцами и дамой, которую американец представил своей подругой.       

8.
– Алексей Алексеевич, ваш дом, с круглой остроконечной башней и в самом деле походит на какой-то средневековый замок, даже на крепость! – пошутил Иван Григорьевич на реплику Брусилова «мой дом – моя крепость».
– В ноябре семнадцатого года, когда я был ранен, дом пострадал от разрыва снаряда. Кто и куда тогда метил, сказать трудно. Несколько дней Москва пребывала в полнейшем хаосе. Но скоро большевики утвердили в Первопрестольной свою власть и повреждения, нанесённые дому, заделали. А уже в марте следующего восемнадцатого года новое советское правительство перебралось в Москву. Тут я с большевиками согласен полностью. Москва – сердце России, ей и быть столицей!
Мне кажется, что Петр был не прав с переносом столицы в Петербург на окраину создаваемой им империи. На двести лет столица оказалась оторванной от остальной России, а элита русского общества от народа. Не это ли привело в конечном итоге к череде величайших потрясений? Впрочем, Иван Григорьевич, не обращайте внимания на мысли старого человека, – вздохнул Брусилов. – А вот и супруга моя, Надежда Владимировна, увидела нас из окна, дверь отворяет.
– Ну, где ты пропадал, Алексей! Из академии позвонил, обещал быть через полчаса, а прошло больше часа. Переволновалась, не знала, что и думать. Хотела идти навстречу, тебя разыскивать. Обед остыл, дважды разогревала! – отчитывала супруга миловидная пожилая женщина в шлёпанцах и домашнем халате.
– Познакомься, дорогая моя Надюща. Иван Григорьевич Мотовилов, мой слушатель, курсант академии. Интереснейший человек. Вот и задержались мы, прохаживаясь по Пречистенскому бульвару. Говорил о том, о сём. К тому же погода чудесная! Словно весной дохнуло!
– Иван Григорьевич, – повторно назвал себя Мотовилов и поцеловал, как это было принято прежде, протянутую руку супруги Брусилова.
– Надежда Владимировна, – улыбнулась она в ответ и укоризненно посмотрела на мужа.
– Что же ты не предупредил меня, что явишься с гостем? Я даже не переоделась. Раздевайтесь, проходите в гостиную, я сейчас. Надежда Владимировна прошла в спальную комнату и прикрыла за собой дверь.
– Вот тут мы и живём, Иван Григорьевич, с осени семнадцатого года. Квартира невелика, но уютная. Да и много ли надо нам, одиноким старикам?..
Присаживайтесь. Живём мы вдвоём, гости у нас случаются нечасто, а Надежде Владимировна, моя вторая супруга после смерти Анны Николаевны, в девичестве фон Гагемейстер, не может обойтись домашним халатом. Сейчас переоденется и выйдет, подаст обед.
– Алексей Алексеевич, вы назвали фамилию Гагемейстер?
– Да. Покойная Анна происходила из старинного германского рода, Отец у неё немец, а мать – русская. Умерла за шесть лет до разразившейся Мировой войны, похоронившей четыре империи, в том числе Российскую империю, которой служили и мы с вами, Иван Григорьевич. Слава Богу, что Анна этого не узнала. Не видела, как русских и немцев столкнули в братоубийственной войне. Вот и первый ответ, на заданный вами в конце лекции вопрос. С немцами нас стравили хитроумные и коварные бритты и галлы, так я частенько называю «по старой памяти» англичан и французов, которыми ныне управляют с помощью большущих денег не менее коварные банкиры – выходцы из библейских мест, осевшие прежде в Риме, потом в Лондоне, Париже, а теперь и в Нью-Йорке. Потомки тех самых менял, которых гнал из храма ещё Иисус Христос, – добавил Брусилов и, расправив усы, продолжил.
– Не мною сказано – «англичанка гадит».  Со времён царя Петра, так и лезут в наши дела, не останавливаясь ни перед чем. Вот и императора Павла Петровича  убили в результате заговора организованного англичанами при активном участии английского посланника.  Слишком уж неуправляемым, показался британцам наш император. Да и последнего нашего императора Николая Александровича вынудили отречься от власти не без давления англичан. В Лондоне полагали, что Николай саботирует военные действия и без него, став республикой, на манер Французской, Россия станет воевать лучше. Не вышло. При Временном правительстве фронт стал просто разваливаться, чему я был непосредственным свидетелем. Обидно…
Вы, Иван Григорьевич воевали с Колчаком. Известно ли вам, что на оснащение армии Колчака, правительство Великобритании потратило шестьдесят миллионов фунтов стерлингов, а Черчилль  – есть такой английский политик и ярый враг России, который далеко пойдёт, признал, что в девятнадцатом году на территории нашей страны находилось более сорока тысяч британских солдат и офицеров. Понятно, что они там делали…
Вот что было сказано тем же Черчиллем – одним из организаторов интервенции против России в том же, ещё недалёком девятнадцатом году:   
«Было бы ошибочно думать, что в течение этого года мы сражались за русских белогвардейцев, напротив, русские белогвардейцы сражались за наши британские интересы».
Хорош «гусь» этот британец? Вот, Иван Григорьевич, одна из причин, по которой я вступил в Красную армию. Большевики не торговали Россией, как Колчак и прочие генералы. Большевики собирали Россию…
– Алексей, Алексеевич, с англичанами всё понятно – враги, а как же быть с возвращением Ленина в Россию через германскую территорию. Разве это не удар по российской армии, которая по вашим словам стала разваливаться при Временном правительстве? –  задал Иван Григорьевич, давно мучавший его вопрос.
– Ни немцев, ни Ленина с большевиками в том не виню. Каждая из сторон имела свой интерес. Да только большевикам при содействии немцев удалось переиграть англичан и следом за Февральской революцией осуществить Октябрьский переворот, который не входил в планы Лондона.
– Но ведь потом Ленину пришлось согласиться на заключение с немцами Брестского мира . Отдать Германии огромные территории.
– Пришлось, другого выхода не было, – вздохнул Брусилов. – В противном случае немцы захватили бы Петроград, а потом и Москву. Фронта уже не было, расходились наши солдатики по своим деревням. Но и тут чутье Ленина не обмануло. Знал, Владимир Ильич, что революция в Германии и конец войны не за горами. Побегут немцы в свой фатерлянд.
Ну что, Иван Григорьевич, ответил я на ваши вопросы? – спросил Брусилов.
– Спасибо, Алексей Алексеевич, вполне.         
– А что касается Польши и Турции, да и опять Англии, о том, как эта подлейшая из всех нам известных империй, а теперь и её бывшая колония Америка гадят и будут гадить России, поговорим завтра на лекции. Ладно?
– Конечно же, Алексей Алексеевич, полагаю, что эта тема будет интересна все слушателям, – охотно согласился Иван Григоьевич. – Можно от вас позвонить?
– Не можно, а нужно. Обязательно предупредите супругу, что задержитесь. Аппарат в прихожей.
   
* *
Едва Мотовилов вернулся к столу, позвонив и застав дома Любовь Ивановну, которой сообщил, что в гостях, отобедает и вернётся не позже шести вечера, как в горницу вышла причёсанная и нарядная хозяйка, пальцы которой, помимо обручального кольца украшали два крупных перстня.
– Мужчины, на первое у нас сегодня рассольник со сметаной, а на второе отварная осетрина с картофелем, – объявила хозяйка, и принесла из кухни фаянсовую суповницу, разлив рассольник по тарелкам.
– Мясо, огурцы, картофель, сметана и рыба – всё с рынка. Крупа и хлеб из магазина, –  пояснила хозяйка. – Отведайте, Иван Григорьевич. Вы сами откуда? – Поинтересовалась Надежда Владимировна.
– Прибыли с супругой из Читы.
– Ой! Это ведь в Сибири! Наверное, там ужасный холод? Что же вы не пришли к нам вместе с супругой. Хотелось бы познакомиться с молодой сибирячкой. Кто она, из какого будет сословия?
– И в Москве холодно, а супруга моя, Татьяна Трифоновна из простого, Надежда Владимировна, сословия. Фельдшер. Да и поженились мы недавно. Только вчера отгуляли последний день нашего медового месяца. Прибыли в Москву вечером. Снежные заносы задержали поезд на несколько часов. 
– Надюща, не отвлекай Ивана Григорьевича от своего замечательного рассольника. Отобедаем, тогда и расспросишь. Гость наш происходит из старинного рода, от одного из соратников самого князя Рюрика, а так же от Гедиминовичей. Ему не и тридцати, а уже комдив! Если по-старому так генерал! Могло ли быть прежде такое?
– Многого чего не могло быть, – вздохнула супруга легендарного генерала. – Жили мы до войны в своей усадьбе, слуг имели, большой сад и прочее. Теперь этого нет, экспроприировали. Живём в небольшой квартирке, слуг не имеем. Сама убираюсь, на рынок хожу, готовлю…
– Готовишь, Надюша, замечательно. Правда, Иван Григорьевич? – обратился за поддержкой к гостю Брусилов.
– Рассольник и в самом деле очень вкусный. Моей жене такого не сварить. Молодая ещё, не всему научилась, – охотно поддержал прославленного генерала комдив Мотовилов.   
С рассольником было покончено, и хозяйка, чуть смущённая похвалой, подала осетрину с картофелем.
– Надюща, не возражаешь, если мы выпьем по рюмочке вишнёвой настойки за знакомство?
– Отчего же, и я с вами выпью рюмочку собственной вишнёвой настойки, – охотно согласилась Надежда Владимировна. – Сама настаивала ещё летом, на водке. А какие вишни были в нашем саду…
– Не переживай, Надюша. Живы, сыты, согреты. Чего нам ещё желать в наши-то годы? Неси настойку. Ждём с нетерпением!
Сытный обед и рюмка вишнёвой настойки располагал к послеобеденному отдыху. Иван Григорьевич уже собрался поблагодарить гостеприимных хозяев за обед и проститься, однако Надежда Владимировна пригласила мужчин на диван, а сама уселась в кресло, поближе к окну и взялась за вязальные спицы.
– Вяжу Алёшеньке тёплый свитер. Холода ещё впереди, – пояснила она. – А вы отдохните, побеседуйте, я послушаю. Люблю когда у нас гости. Как только сможете, обязательно приходите к нам с супругой. Говорите, а я послушаю. Чего не пойму, переспрашивать не стану. Иван Григорьевич, вы не спешите?
Мотовилов взглянул на часы.
– Обещал вернуться к шести часам.
– Куда же вам добираться?
– На Полянку, Надежда Владимировна.
– Сейчас без четверти четыре. В пять мы вас проводим, к шести доберётесь до дома, –  тоном, не терпящим возражения, объявила супруга прославленного генерала, которая в доме была главной.

* *
– Все мы, Брусиловы, верой и правдой всегда служили России и служим поныне, это я, Иван Григорьевич, о себе, – признался Алексей Алексеевич. – Брат мой, Лев Алексеевич, вице-адмирал Российского флота скончался годом спустя после смерти моей первой супруги Анны. Сын наш, как и я, Алексей Алексеевич, вступил в Красную армию годом раньше меня. Командовал кавалерийским полком, а где и как погиб или умер от тифа, мне до сих пор не известно…   
  Был ещё племянник Георгий Львович Брусилов, военный моряк. Посвятил всю свою короткую жизнь исследованию Ледовитого океана, его островов и архипелагов.  Полагал, что большая часть Арктики, ввиду своего географического положения, должна принадлежать России. На деньги, которые собрали родственники, Георгий Львович купил в Англии корабль и возглавил экспедицию в Арктику, где и пропал без вести накануне войны.
– Припоминаю, Алексей Алексеевич, читал об этой экспедиции в газетах, – признался Мотовилов.
– И вот что удивительно, Иван Григорьевич, Юра, так звали Георгия в семье, полагал, что наши далёкие предки прежде проживали в Арктике, которая в те отдалённые времена была тёплой. Помимо сохранившихся поныне островов были там и обширные земли, погрузившиеся в океанские пучины. А когда в Арктику пришла большая стужа, предки наши ушли на юг и расселились по всей Евразии от Индии и Персии, до Британии и Испании.
– Ничего об этом не слышал? – удивился Мотовилов. – Откуда же об этом узнал Георгий Львович?
– Из переведённых на английский язык старинных индийских сказаний, которые называют ведами, а так же из книги индийского философа и историка Тилака , изданной в Англии. Второй экземпляр этой приобретённой Юрием в Англии книги, которая называется «Арктическая родина в ведах» оказался у нас. Привезли в Москву из Петербурга. Храню в память о Юрии. 
– Вы владеете английским языком?
– Увы, только немецким языком, в меньшей степени французским, – признался Мотовилов.
– Вот и я только немецким и французским. Пытался изучать английский, но в моём возрасте овладеть им не под силу. Пытался читать книгу Тилака, однако далеко не продвинулся. Кто знает, возможно, этот индус и прав. Как бы то ни было, но Арктика и всё что в ней есть, от Груманта  до Чукотки, а быть может и до Аляски, если вернём, должна принадлежать России .
Ходят слухи, что этот вопрос сейчас прорабатывается. На разграничении в Арктике настаивает товарищ Сталин. Сильная личность. Полагаю, что после образования СССР эта работа будет, не только продолжена, но и ускорена.
– Алексей Алексеевич, раз уж разговор зашёл о Сталине, то, как вы можете его охарактеризовать? – решился задать Мотовилов мучавший его вопрос.
– Положительно, Иван Григорьевич, только положительно! Государственник! При разработке Союзного договора настаивал на автономном статусе всех республик . Белорусы, туркестанцы, армяне и бакинцы были согласны на автономии в составе РСФСР, а вот малороссов, теперь их надо звать украинцами, и грузин уговорить не удалось. Представители малороссов пугали новой петлюровщиной или махновщиной.
Чтобы уладить конфликт Ленин пошёл им навстречу. Так что теперь у нас четыре союзные республики:  РСФСР, Украина, Белоруссия и ЗСФСР , куда определили Грузию вместе с Арменией и Азербайджаном, так теперь называют кавказских татар, населяющих бывшую Бакинскую губернию, – пояснил Брусилов.
В этом вопросе я на стороне Сталина, но и Ленина понимаю. До войны я был знаком с ныне покойным князем Эспер Эсперовичем Ухтомским , редактором «Санкт-Петербургских ведомостей». Человек предельно честный, русский патриот, был близок к императору. Так вот даже князь Ухтомский полагал, что к началу нашего века Российская империя буквально «расшивалась по швам»! Так оно и было, Иван Григорьевич, и Николай Александрович  это знал, однако ничего не предпринимал, просто не знал, что делать.
Вот и теперь Владимир Ильич опасается украинского национализма и сепаратизма. На Украине могут начаться беспорядки, новая махновщина, петлюровщина и ещё черт знает что. Да и недовольное казачество может подняться. Следом начнут бузить грузинские меньшевики, за ними дашнаки с мусаватистами . В Туркестане тоже не спокойно, басмачество. Масла в огонь подольют англичане с французами, рядом враждебная Польша, да и Турция имеет свои интересы на Кавказе и в Крыму. А ведь только что прекратилась Гражданская война. Мир нужен России, как воздух.
– Вот и я говорю, мир нам нужен, – согласилась с супругом Надежда Владимировна, чутко прислушивавшаяся к беседе мужчин.

9.
По окончании спектакля, возле Большого театра собралось немало конных извозчиков и несколько частных автомобилей, владельцы которых зазывали состоятельных пассажиров.
Руднев и Мотовиловы решили добираться до дома в трамвае. Ещё на остановке, где пришлось ждать трамвая минут пятнадцать, Руднева окликнул молодой мужчина в гражданском пальто, утеплённом комбинированном кепи и сапогах.
– Алексей Иванович, и я с вами. Нам по пути. Вам на Полянку, мне на Ордынку. Понравился спектакль?
– Балет, – уточнил Руднев. – Очень понравился, особенно нашим гостям. Знакомьтесь, товарищ Воронин – мой друг Иван Григорьевич Мотовилов – комдив, прибыл из Забайкалья на трёхмесячные курсы в академию Генштаба РККА, а это его супруга Татьяна Трифоновна, – представил Мотовиловых Руднев. –  Остановились у нас.
– Василий Семёнович, – представился Воронин и пожал руку Ивану Григорьевичу. – Завидую вам, товарищ комдив, прослушаете лекции самого Брусилова. Успели с ним познакомиться?
– Сегодня у Брусиловых отобедал, – признался Мотовилов.
– И едва не опоздал в Большой театр, – заметила Татьяна.
Ответу Воронин не удивился, взял Руднева под руку и предложил.
– Алексей Иванович, оставим супругов, полных впечатлений от прекрасного балета, на несколько минут, пока не подойдёт трамвай и пройдёмся. Хочу у вас кое-что спросить.
– Вы были в театре? – догадался Руднев.
– Да, Алексей Иванович, был. По долгу службы. Посмотрел балет и присмотрел за нашим общим знакомым. По окончании спектакля проводил их до Метрополя , где остановились мистер Роулинг и его приятель француз, а затем и вас нагнал. Вы разговаривали сегодня с Роулингом? О чём?
– Да так, не о чём. Встретились днём возле касс. Поздоровались, обменялись парой фраз, не более. Вы следите за ним?
– Присматриваем, и не только за ним, но и за его спутниками – французом и дамой Роулинга.
– О французе я знаю, читал в газете. Его имя Шарль Буланже. Он фотокорреспондент, а женщина, которая была с ними? Она иностранка?  – спросил Руднев.
– Нет, не иностранка. Наша гражданка. Нигде не работает. Спит с мистером Роулингом, который её содержит, дарит дорогие вещи, ужинает с ней в ресторанах, посещает театры.
Алексей Иванович, вы оказали нам большую услугу, сообщив, что видели этого англичанина в Бухаре. С ваших слов, которые были приняты во внимание,  мы установили за Роулингом дополнительное наблюдение. Жаль, что тогда, после взятия Бухары, мы его упустили, не сделав фотографий, не сняв отпечатков пальцев. Как это случилось, никто уже и не вспомнит. У чекистов  не хватало опыта, да и в той кутерьме, которая тогда творилась в Туркестане, не удивительно, что этот мистер в звании лейтенанта и его коллега британский майор бесследно пропали. Возможно, что бежать им помогли эсеры, которых тогда было немало в Красной армии. Они есть и сейчас, и в армии, и повсюду. Затаились. После ряда кровавых терактов часть эсеров, в основном их руководство, бежали за границу, остальные ушли в подполье. Выявляем по мере сил, уничтожаем. Эсеровское подполье – основная «головная боль» недавней ВЧК, теперь ГПУ, а скоро и ОГПУ. Ещё в декабре началась очередная реорганизация. А как известно, любая реорганизация вноси немало путаницы, – посетовал Воронин.   
Недавно нами была предотвращена крупная диверсия на заводе «Красный путиловец»  в Петрограде, на котором выполняется госзаказ по плану электрификации страны. Об этом писали в газетах. Враги советской власти стремятся сорвать ленинский план электрификации страны.
Полагаю, что вам, Алексей Иванович, известно о предстоящей поездке товарищей Сталина и Орджоникидзе в Донбасс на совещание по металлургии?
– Да, это так. В ведении наркомата, где я служу, восстановление довоенной металлургической промышленности и в уже недалёкой перспективе резкое наращивание производства чугуна и стали, без чего невозможна индустриализация страны. Совещание в Юзовке , намеченное на конец января, готовят мои коллеги.
– Мы тоже готовимся к совещанию по вопросам металлургии. И в Донбассе чтобы сорвать намеченное совещание, наши враги  могут подготовить крупные диверсии, – признался Воронин. – Следы пресечённой в Петрограде диверсии ведут в Москву. Вот только к кому, пока неизвестно.
– Что если к нашему общему знакомому? – затаил дыхание Руднев.
– Возможно, вы правы, к нему, к Роулингу.
– Так почему же вы его не арестуете?
– Пока нам нечего ему предъявить, только наши подозрения, – развёл руками Воронин. –  Исполнители задержаны, но они получили инструкции и взрывчатку от третьих лиц, которые сейчас в розыске, а следы их сильно запутаны. Задерживать Роулинга пока рано, нам нечего ему предъявить, – повторил Воронин. – Его задержанием мы только подымем антисоветскую волну в зарубежной печати. Роулинга придётся отпустить, и на его место под видом инженера пришлют нового резидента.
Товарищ Руднев, я и так рассказал вам слишком много. Помните, всё, что касается Роулинга, строго между нами и не подлежит разглашению. Ваши знакомые с нетерпением посматривают на нас, да и трамвай на подходе. Идёмте!
– О чём это вы с ним разговаривали, пока мы ожидали трамвая? – Спросил Иван Григорьевич, когда они остались одни.
– Так, о делах. Встретил служащего из нашего наркомата. Первый день нового года подходит к концу и завтра с утра мне на службу, – вздохнул Руднев.
– А мне к десяти часам быть в академии, – посмотрев на супругу, устало напомнил Мотовилов.
Так завершался казавшийся бесконечным, насыщенный событиями первый день наступившего нового 1923 года.

10.
– Мэри, иди в номер, – Роулинг протянул своей даме ключ от номера, – а мы ещё посидим с полчаса, выкурим по сигаре, допьём коньяк.
– Смотри, Генри, не напивайся, – женщина строго посмотрела на Роулинга, – а то у нас ничего не получится. За вами, Шарль, ему не угнаться. И где это вы научились так пить?
– Я француз! – с гордостью произнёс Буланже. – Алкоголь у французов в крови! Мы – французы не садимся за стол без вина. Наконец, Франция дала миру лучшие бордосские и бургундские вина, шампанское, кальвадос и, конечно же, коньяк, к тому же самый лучший на свете!
– Ой, Шарль, захвалили вы себя и свою Францию! – фыркнула симпатичная двадцатилетняя модно одетая и ухоженная дама с ярко накрашенными пухлыми губами. – Французский коньяк, привезённый Шарлем, у вас закончился, пьёте наш шустовский  и спаиваете моего Генри.
– Не беспокойся, дорогая, выпью ещё рюмку, остальное допьёт Шарль. Не беспокойся, иди, разбери постель. Я сегодня в форме!
– Генри, ловлю тебя на слове и ухожу, – обольстительно улыбнулась дама, которую содержал состоятельный американец и ласково называл Мэри, что очень нравилось незамужней нигде не работавшей Марии Козловой, мечтавшей, в конце концов, окрутить Роулинга, женить на себе и укатить с ним в богатую Америку. Но для этого надо было, как следует постараться, да так, чтобы Генри не хотел кроме неё других женщин.
– Занятная бабёнка, выпуская колечки ароматного табачного дыма из-под прокуренных усов, – заметил Шарль Буланже. – Тебе хорошо с ней?
– Представь себе, Шарль, Хорошо! Ласковая, старательная. Надеется на продолжение романа и даже на большее. Жаль будет с ней расставаться. Для меня Мэри что-то вроде «походной жены», каких заводили, да и сейчас заводят британские офицеры в Индии, Малайе, Африке, Гвиане и ещё чёрт знает где. Пусть надеется.
Велика и могущественна Британская империя! За Британию! – поднял Роулинг свою последнюю, как обещал Мэри, рюмку. – Только смотри, Шарль, не проболтайся Мэри о том, что я тебе рассказал! – предостерёг он француза, который уже намекал, что Роулингу следует поделиться гламурной дамой с коллегой, однако тот его резко одёрнул. – Не лезь в нашу жизнь! Ищи себе другую подружку!
– За Британию и за Францию, – не слишком охотно поддержал его Шарль. – Впрочем, не завидую тебе, Генри, – с признаками неудовольствия на выразительном галльском лице, после недолгой паузы, признался Буланже.
–  Это почему же? – удивился Роулинг, твёрдо решивший, что эта рюмка последняя. Остальное содержимое хрустального графинчика пусть допивает француз.
- Я отправлюсь спать, а тебе ещё долго придётся потеть в объятьях этой обворожительно дамочки. Признаю, и в самом деле, хороша. Хоть и не хрестоматийная красавица, но стройна и при формах. Где же ты её подцепил?
– Подцепил, – обиделся Роулинг, – Шарль, ну почему же так вульгарно? Познакомились в музее. До войны Мэри мечтала стать искусствоведом, училась, а потом война, революция. Всё смешалось…
– Ладно, извини, Генри, я пошутил. Конечно, тебе можно позавидовать. Поговори с Мэри, быть может, у неё есть подруга, которая приголубит одинокого француза. Поговори.
– Ладно, сегодня же поговорю с ней. Думаю, что такая дама найдётся, но на неё придётся потратиться.
– Что ж, потрачусь, – согласился Буланже, предвкушая знакомство с молодой женщиной, которая приголубит одинокого француза.
– Мэри ушла, ресторан почти пуст и нас никто не услышит. Расскажи, кто эти люди, с которыми мы сегодня встретились у театральных касс? – попросил приятеля любопытный француз.
– Руднева знаю по работе в наркомате. Он инженер, занимается проектированием тепловых электростанций, а мой шеф поставляет в Россию генераторы и прочее энергетическое оборудование. Пришлось подучиться, и теперь я почти инженер, – ответил Роулинг и нахмурился.  – Его спутников вижу впервые. Возможно знакомые или родственники.
– Что же ты нахмурился? – не ускользнули от внимательного француза резкие перемены в лице американца.
– Опасаюсь, что за мной, а теперь и за нами следят агенты большевистского ГПУ.
– С чего ты взял? – насторожился Буланже. – Пойми, я, прежде всего, репортёр, а потом уже тот, за кого ты меня принимаешь. Согласился оказывать незначительные услуги французской разведке и не более того. Но теперь понимаю, впутался в неприятную историю. Им только палец в рот положи – отхватят всю руку. Да и деньги предложили весьма скромные. Зря связался…
– В противном случае сидел бы сейчас в Париже, снимал студентов и художников на Монмартре и делал дешёвые репортажи за мизерные гонорары, – напомнил французу Роулинг. – Нечего жаловаться, дружище. Всё хорошо, да и никто тебя не нагружает. Скоро вернёшься в Париж и ощутишь приятных хруст новеньких банкнот в собственных карманах. Не переживай всё будет «O’ Key», как говорят у нас в Штатах.
– Но ведь сам сказал, что за нами следят.
– Сотрудники ГПУ присматривают за всеми иностранцами, за одними меньше, за другими больше. Кому следует опасаться, так это мне. Если бы не встреча в Москве с этим Рудневым…
– Так чем же он так тебе насолил, – заинтересовал Буланже.
– Ладно, Шарль, тебе расскажу, знаю, будешь молчать, – решился, наконец, Роулинг. – Видишь ли, с конца девятнадцатого и по август двадцатого года я находился с определённой миссией в Центральной Азии, в Бухаре, которую Британия намеревалась вовлечь в сферу своего влияния, создать заслон на пути проникновения большевизма далее, в Афганистан и Индию.
Не удалось. Большевики наступали из Ташкента, взяли Самарканд и подступили в Бухаре. Воинство эмира оставляло желать лучшего. Будучи невероятно жестокими в казнях пленных, солдаты эмира оказались никудышными воинами и после недолгого сопротивления большевики взяли Бухару. Эмир бежал в соседний Афганистан, а я и майор Бригс оказались в плену. Я был слегка ранен осколком снаряда, вот память от «прогулки» в Центральную Азию, а теперь уже в Советский Туркестан, – Роулинг коснулся рукой не слишком заметного шлама на щеке.
Я и майор ожидали пыток и расстрела, однако нас направили в Самарканд. В пути мы впервые познакомились с оппозицией, затаившейся в рядах Красной армии. Один из младших командиров, сопровождавший нас, помог бежать. Он ушёл вместе с нами, помог добраться до границы и переправится в Афганистан. Мы был спасены.
- А тот, кто помог вам? Что стало с ним? – заинтересовался рассказом Роулинга аккредитованный в Советской России фотокорреспондент газеты «Фигаро » Шарль Буланже, он же начинающий тайный агент французской разведки.
– Ушёл вместе с нами, и сейчас проживает в Париже, где обосновался главный штаб социалистов-революционеров. Теперь эта наша основная опора в России.
– Хотелось бы познакомиться с этим парнем. Как его имя? – поинтересовался Буланже.
– Ну что ж, когда вернёшься в Париж, разыщи Захара Плоткина и передай ему от меня привет.
– Непросто запомнить, пожалуй, запишу, – вслух задумался Шарль. – Не беспокойся, Генри, я выработал особую систему записи конфиденциальной информации. Даже если мои записные книжки вдруг окажутся в руках ОГУ, чего, надеюсь, не случится, им не разобраться в моих каракулях.
– Впрочем, Шарль, довольно об этом. Теперь о главном. В нашем руководстве принято решение о твоём подчинении мне.
– Что ж, Генри, принято, с приказами не поспоришь, – согласился Буланже. – Меня предупредили об этом перед поездкой в Москву. Я и так тебе подчиняюсь. Давай, приказывай. Только как быть с тем, что по твоей вине нас теперь могут плотно опекать агенты ГПУ?
– Успокойся, не бери в голову. Это только предположение. Слежки за собой я не замечал.  Повторяю, в России присматривают за всеми иностранцами. А нам, как и всюду, следует действовать предельно осторожно.
– Согласен, – уныло буркнул Буланже, наполняя очередную рюмку, из графинчика, содержимое которого подходило к концу.
– Нам стало известно, что на двадцатые числа января намечена Поездка Сталина и других советских лидеров в Донбасс, в Юзовку, где будут обсуждаться проблемы, связанные с производства чугуна и стали. Есть сведения, что Сталин уже второй месяц готовится к выездному совещанию, читает книги по металлургии. Этот советский руководитель и лидер большевиков весьма серьёзная личность, в руках которого концентрируется вся власть в России. Сталину и его соратникам противостоит группа Троцкого, который тоже претендует на власть. Противоречия между лидерами умело гасил Ленин. Однако сейчас он, по сути, вне игры. Ленин тяжело болен, и скорая кончина его, в чём большая заслуга эсеров, покушавшихся на жизнь лидера большевиков, неизбежна.
– Сталин и Троцкий? – потерев лоб, задумался Буланже. – Ты не находишь, что у власти в большевистской России преобладают не русские, а инородцы? Вот и две наиболее мощные конфликтующие политические группировки в партии большевиков возглавляют кавказец Стали и еврей Троцкий.
– Шарль, в этом нет ничего удивительного. Россия многонациональная страна, а инородцы в достижении своих целей подчас упорнее титульной нации и достигают успехов во многих сферах. Вот и у нас в Англии и у вас во Франции евреи играют заметную роль в политике, а в финансовой сфере – главную. Вспомните своего Наполеона. Корсиканец, ну чем не кавказец! Однако какой из него вышел француз! А Ротшильды – ну чем не французы?
– Да это так, – ухмыльнулся Буланже, которому понравился юмор Роулинга. – Если бы некая букмекерская контора предложила сделать ставки, на кого бы ты поставил, на Сталина или на Троцкого?
– Ну и фантазёр же ты, Шарль, – покачал головой Роулинг, – в России нет букмекерских контор, да и таких ставок не может быть.
– А всё же, – не унимался Буланже.
– Знаю, что не отстанешь. На Троцкого, – проворчал Роулинг.
– Это почему же?
– По моему мнению, Сталин – государственник, а Троцкий – разрушитель. Бредит мировой революцией, в огне которой сгорит Россия. Нам это на руку. К тому же, как это принято говорить у русских, Сталин быстро русеет. Учился в православной семинарии, жена у него русская , а жёны нередко оказывают на мужей большое влияние. Впрочем, интуиция мне подсказывает, что я проиграю…
– Насчёт жён, Генри, ты прав, – вздохнул Буланже, вспомнив свою бывшую строгую супругу, которая постоянно подозревала его в изменах и нередко закатывала скандалы. После трёх лет нелёгкой супружеской жизни, Шарлю пришлось с ней развестись, и об этом он никогда не жалел.  – Увы, жёны действительно оказывают на мужей большое влияние. Что касается интуиции, то и здесь я с тобой согласен. Я бы сделал ставку на Сталина. Зато бы выиграл! – хмыкнул Буланже, наполняя очередную рюмку.
– Шарль, опять ты, отвлек меня от главного своими нелепыми вопросами! – спохватился Роулинг.
– Прости, Генри, больше не буду.       
– На чём мы остановились? – вспоминал Роулинг. – Так вот, быстрое восстановление промышленности Донбасса до довоенного уровня и прежде всего металлургической позволит России приступить к индустриализации, став через десяток лет крупнейшей промышленной державой Европы. Для этого у русских есть неограниченные ресурсы. А этого нельзя допустить. Примером русских могут воспользоваться левые, позиции которых после войны значительно усилились во многих странах и, особенно в вашей Франции, дорогой Шарль.
– Увы, Генри, это так, – подтвердил Буланже. – Если бы не протесты наших, да и ваших левых, если бы не разложение среди наших солдат, в чём преуспели наши левые социалисты, мы сумели бы задушить Советскую Россию в ходе Гражданской войны «белых» и «красных», и нашего военного вмешательства на стороне «белых».
Вспоминаю Одессу конца восемнадцатого года. Интервенция . Французские корабли на рейде, наши солдаты и матросы патрулируют улицы города, которому, казалось бы, суждено, стать если не французским портом, то независимым от России, опять же порто-франко ! – Не удержался от бахвальства Шарль Буланже, изрядно нагрузившийся алкоголем.
– А спустя несколько недель наши солдаты и матросы взбунтовались, потребовав возвращения на родину. Ни убедить заседавших в парламенте социалистов, ни усмирить солдат и матросов не удалось. Увы, пришлось спешно свернуть все военные действия на юге России и сдать Одессу «красным». – На глазах опьяневшего Буланже навернулись слёзы и, достав из кармана платок, он с шумом высморкался.
– Шарль, не переживай так, – принялся успокаивать сентиментального француза стопроцентный англосакс и прагматик Генри Роулинг. – К делу, коллега, к делу! Иначе, зачем я рассказываю о металлургии и Юзовке, которую, кстати, основал мой соотечественник Джон Хьюз.
Уже через пару дней тебе, Шарль, необходимо под любым предлогом отправиться на юг России. Нет, не в Юзовку, это было бы, не благоразумно, а в Ростов. Полагаю, что в этом тебе не откажут. Познакомишься с большим интересным городом, снимки которого с твоими яркими комментариями с удовольствие опубликуют «Фигаро» и другие французские газеты. Сейчас, после окончания войны, к Советской России, а теперь к СССР, повышенный интерес.
– Понимаю. Что ещё? – поинтересовался Буланже, рассеянно осматривая опустевший графин.
– Конечно же, это не всё, дорогой Шарль. Сейчас уже поздно, к тому же от избытка выпитого коньяка ты не в форме и можете напутать. В Ростове тебе необходимо встретиться с одним человеком и передать ему кое-что на словах. Завтра, когда ты проспишься, я назову адрес этого человека и передам для него устные инструкции.
– Как же я с ним встречусь? Ведь за мной могут проследить? – обеспокоился Буланже.
– В Ростове ты нечаянно уронишь свои карманные часы, желательно на брусчатку, чтобы разбилось стекло, и часы перестали ходить, а потом отнесёшь их в ремонт часовому мастеру. Адрес мастерской я укажу завтра.
– Но мои замечательные часы, подарок отца. Ведь я могу их испортить! – запротестовал Буланже.
– Ничего, мастер опытный, починит. Ну вот, на сегодня, пожалуй, всё. Ступай, Шарль, отсыпайся. Да и мне пора к Мэри. Заждалась, крошка…
Роулинг взглянул на часы, а затем в опустевший зал ресторана и на официанта, терпеливо ждавшего, когда иностранцы закончат затянувшийся ужин.      
         
 




Глава 3
Октябрь 1932 года. Казань. Танковые курсы «КАМА»

1.
Середина октября. Хмурая, ненастная осень. Казань встретила комдива РККА Ивана Григорьевича Мотовилова холодными дождями и распутицей, приближая окончание занятий для очередной группы немецких офицеров на танковых курсах «КАМА»  и их скорое возвращение в Германию.
На городском вокзале, куда строго по расписанию прибыл скорый поезд Чита – Москва, Мотовилова ожидал блестевший в тусклом свете привокзальных фонарей залитый нескончаемым нудным дождём новенький немецкий автомобиль «Опель»  с аккуратным, влюблённым в свою машину шофёром и сопровождавшим машину офицером-танкистом.
– Здравия желаем, товарищ комдив! – отдав честь, бодро приветствовал Мотовилова шофёр, вышедший из машины, ровно урчавшей отличным немецким мотором, и, перехватив дорожный чемодан, услужливо открыл дверцу к заднему сидению автомобиля, жестом приглашая Мотовилова в уютный салон, освещаемый электрической лампочкой.
– Комроты  Звягинцев! – приложив руку к фуражке, представился комдиву офицер-танкист, вышедший из машины вслед за шофёром под мелкий холодный дождь. – С прибытием вас в Казань! Размещайтесь поудобнее. Вот только погодка подкачала, как говорят лётчики – нелётная, но нам, танкистам не привыкать. Жаль, что темнеет рано. Осень…
– Комдив Мотовилов! – протянул руку офицеру Иван Григорьевич и, обменявшись рукопожатием, оба поспешили укрыться в салоне автомобиля, где было сухо, тепло и уютно. Шофёр снял фуражку, стряхнул капли дождя и, закрыв за собой дверцу, обратился к офицеру.
– Едем, товарищ комроты?
– Едем!
«Опель» мягко тронулся и покатил по пустынным залитым дожём улицам, выбираясь на окраину старинного приволжского города, откуда недавно проложенное шоссе вело к  бывшим казармам Каргопольского полка. В переоборудованных помещениях бывших казарм и на прилегающей к ним обширной заброшенной территории в середине двадцатых годов был оборудован танковый полигон.
В дороге разговорились.
– Как себя чувствую немецкие курсанты? – спросил Мотовилов. – Как у них с успеваемостью? Каковы настроения? Когда возвращаются в Германию?
– Учатся немцы на хорошо и отлично, стараются. У них с этим строго. По результатам выпускных экзаменов многим присваивают внеочередные звания, а отбывают немцы в Германию завтра, так что вы их ещё застанете. Сегодня состоится прощальный вечер.
Один из курсантов увозит с собой нашу женщину. Сам не молодой, как будто в звании подполковника, по-немецки оберстлейтенант, вдовец, и женщина не молодая, ей уже тридцать. Красивая, зеленоглазая блондинка. Родом с Украины, из Харькова. Вроде как сирота. У нас недавно, служит официанткой. На неё многие заглядывались, однако никого к себе не допускала.
Немца выбрала, говорят барон. Фамилия у неё интересная – Ласка. Роман закрутила, приласкала немца, – ухмыльнулся Звягинцев, – добились, чтобы их расписали. Хочет в Германии жить. Да вы их сегодня увидите, – как бы, между прочим, сообщил комдиву разговорчивый офицер.
«Что ж, бывает…» – Подумал Иван Григорьевич, пытаясь себе представить, как выглядит тридцатилетняя зеленоглазая блондинка по фамилии Ласка, которую Звягинцев записал в «немолодые».
«Однако, болтливый этот комроты, мог бы и не рассказывать о красивой официантке, вышедшей замуж за немца».
– Из Германии, под видом металлорежущих станков, сельскохозяйственных машин и прочего промышленного оборудования, немцы доставили к нам в разобранном виде и в опломбированных ящиках несколько своих новых танков, – продолжил Звягинцев. – Здесь их собрали, и курсанты, прибывающие в школу, обкатывают немецкие танки на тактических занятиях. Ничего особенного в этих танках нет. Наши Т-18  и Т-26  значительно лучше немецких, –  со знанием дела продолжил офицер-танкист.
– Что касается общего настроения, то неважное у них настроение, товарищ комдив. Чувствуется, что переживают, но скрывают. О политике предпочитают не говорить, хотя в Германии сейчас творится, чёрт знает что. В наших газетах пишут. В год по два раза выбирают депутатов в Рейхстаг, а потом в очередной раз разгоняют и опять выбирают. На улицах городов идут настоящие сражения, пока что без оружия. Национал-социалисты дерутся с социал-демократами и коммунистами. Обстановка прямо-таки предреволюционная.
СССР не вмешивается во внутренние дела Германии, но морально мы поддерживаем коммунистов и их вождя Эрнста Тельмана. Хорошо если бы коммунисты одержали верх. Тогда наши две страны стали бы вместе бороться против гидры капитализма! Вместе с социал-демократами, а, по сути, предателями рабочего класса коммунисты могли бы одержать верх на выборах, обойти национал-социалистов, но объединиться у них пока никак не получается. Кто такие национал-социалисты, тоже непонятно. Называют себя рабочей партией , но какая-то странная у них эта рабочая партия, – покачал головой Звягинцев.
– Да вы, товарищ Звягинцев, прочитали мне подробную политинформацию, упомянув при этом о подполковнике, который увёзёт в Германию русскую красавицу, – улыбнулся Мотовилов, – так что буду теперь в курсе всех ваших дел.
– Не хотите чайку, товарищ комдив? – предложил смутившийся комроты и протянул Мотовилову двухлитровый китайский термос, расписанный яркими восточными цветами.
– С лимоном и коньяком, – признался он. – Согреетесь, Иван Григорьевич. Есть ещё бутерброды с осетриной. Будете?
– Давайте и бутерброды, – согласился Мотовилов.
Чай и в самом деле оказался отменным. Приятно согревал, да и бутерброды были не лишними.
– Чай и лимон – китайские, а коньяк и осетрина наши – армянский и астраханская, – пояснил Звягинцев, – но скоро у нас будет в достатке и своего чая и цитрусовых. Товарищ Сталин заинтересован, чтобы мы сами производили всё, что необходимо СССР. В Грузии,
Абхазии, Аджарии и Азербайджане, под Ленкоранью, закладываются новые чайные плантации, высаживаются цитрусовые деревья. Через несколько лет за границей будем покупать только кофе и какао, а без ананасов, которые любили буржуи, как-нибудь обойдёмся. Я правильно излагаю, товарищ комдив?
– Пожалуй, – согласился Мотовилов. – Но, признаться, к китайскому чаю я привык, ну а как будет вдоволь своего, грузинского чая, не откажусь. А пока у нас в Забайкалье, да и по всему Дальнему Востоку, китайский чай первое дело, особенно долгими холодными зимними вечерами. Издавна через Кяхту, что у забайкальцев под боком, шла торговля с Китаем, который уже больше года воюет с японцами .
– Вначале с нами воевали на КВЖД, а теперь воюют с японцами, – буркнул Звягинцев. – Теперь у нас запросили помощи.
– Японцы наши враги, мне пришлось воевать с ними на Дальнем Востоке. Сейчас мы помогаем, китайцам сражаться против общего врага. За чай, рис, хлопок, фрукты поставляем оружие, боеприпасы, военную технику. Не только артиллерийские орудия, но и устаревшие танки и самолёты.
– Согласен. Правильное решение, надо помогать, – поддержал комдива комроты Звягинцев. – Япония – первейший враг для нашей страны. Отняли у царской России, потерпевшей поражение в войне с самураями, Порт-Артур вместе с Манчжурией, а так же половину Сахалина и Курильские острова. Однако, придёт время, всё вернём! Как полагаете, Иван Григорьевич, вернём?
– Вернём, Звягинцев, непременно вернём. Вот выполним три сталинских пятилетки , станем мощной индустриальной державой, тогда и вернём! – подтвердил Мотовилов. – А пока рано, вот и автомобили свои только начинаем делать.
– Горьковский автозавод заработал. К новому году обещают собрать первый советский легковой автомобиль ! – не удержавшись, напомнил шофёр и умолк, перехватив строгий взгляд командира роты.
 – Нам, живущим на Дальнем Востоке, и Порт-Артур, и Сахалин, и Курилы ближе, –  продолжил Мотовилов. – Ещё не забыли дальневосточники японскую оккупацию в гражданскую войну, не забыли, как лютовали японцы на нашей земле, расстреливали, вешали, жгли русских людей, надеялись истребить дальневосточников и отхватить себе весь Дальний Восток от Приморья до Байкала, а то и всю Сибирь до Урала. Да надорвались. Бежали без оглядки на свои острова под ударами Красной армии и приморских партизан. Довелось мне их добивать. Гражданскую войну закончил во Владивостоке. Жаль, что укрылись самураи за морем, не то бы мы дошли и до Токио.
– Повезло вам, Иван Григорьевич, воевали, награды имеете, – вздохнул Звягинцев. –  Мне воевать не пришлось.
– Сколько вам лет? – спросил Мотовилов.
– Двадцать восемь.
– В гражданскую войну вы были ещё подростком. Не торопитесь, и вам ещё придётся бить врага. Антанта пока не угомонилась. Так и ждут момента, чтобы ударить по нам. Сейчас весь мир охвачен экономическим кризисом, который не коснулся только нас. У нас нет капиталистов, у нас народная, плановая, социалистическая экономика. Нам кризис не страшен. Только и у них кризис закончится, а следом возможна большая война, в которую обязательно втянут и нас.
Уже были такие попытки. В двадцатом Польшу на нас натравили , в двадцать девятом – белокитайцев
– Меньше чем через месяц отметим пятнадцатую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. СССР уже встал на ноги. Красная армия намного сильнее, чем в двадцатом году. У нас теперь есть свои танки и самолёты, так что польскую шляхту , если опять к нам полезут, разнесём в пух и прах! И японцам достанется, если сунутся! – гордостью за Красную армию блестели глаза офицера-танкиста.
– Японцы уже увязли в Китае. Им не до нас. Англия, Франция и Америка – сильные противники. У них развитая промышленность, но сами воевать с нами, пожалуй, не станут. Будут искать, кого бы на нас натравить? – задумался вслух Мотовилов.
– Кого же? Неужели турок, – озадачился Звягинцев.
– Возможно, что и их, да только турки слишком слабы. Крепко бивали их наши предки последние два века. Даже Польша сильнее отсталой Турции. Так что будет Антанта подыскивать для СССР куда более серьёзного противника.
– Неужели опять, как и прошлую войну, Германию? – насторожился Звягинцев.
– Почему вы об этом подумали? – внимательно посмотрев на него, спросил Мотовилов.
Звягинцев промолчал, поняв, что сказал лишнее.
– Разве вы не знаете, что у наших стран дружеские отношения, да и Рейхсвер  не способен вести серьёзные военные действия. Так что, товарищ комроты, постарайтесь подальше упрятать свои мысли, - остерёг Звягинцева комдив Мотовилов и посмотрел на шофёра.
- А я ничего и не слышал, товарищ комдив, - отозвался  старшина, - мотор заглушает. Да мы и приехали. Часовой открывает ворота.

2.
Как правило, осенью под Казань, где размещалась танковая школа с прилегающим к ней полигоном, откомандировывались офицеры РККА, чтобы прослушать двухнедельные или месячные курсы по тактике ведения военных действий с применением танков и методы отражения танковых атак. На курсы привлекались как офицеры танкисты и артиллеристы, так и военнослужащие стрелковых подразделений: командиры батальонов, полков, бригад  и дивизий.
Комдивов среди слушателей было сравнительно немного. На этот раз Мотовилов оказался единственным командующим дивизией, а потому был признан прибывшими вместе с ним на курсы офицерами не просто старшим по званию, но и «дедом» и это в свои тридцать восемь лет.
После вступительной беседы заместителя начальника курсов с вновь прибывшими слушателями, в уютной столовой, где опытные повара готовили не хуже, чем в лучших городских ресторанах, а на столики укрытые свежими скатертями подавали молодые хорошенькие официантки в накрахмаленных фартучках и кружевных косынках, состоялся товарищеский ужин. Прибывшие на курсы советские офицеры знакомились с убывающими на родину немецкими офицерами.
Так уж случилось, что после четырёхлетней кровопролитной войны между Российской и Германской империями, закончившейся Октябрьской революцией в России и унизительным Брестским миром, а годом спустя не менее унизительной капитуляцией  Германии, охваченной революционными событиями, немцы и русские, пострадавшие больше всех, стали на время едва ли не единственными дружественными в Европе народами. Другим союзником молодого Советского государства стала Народная Монголия, зажатая между СССР и Китаем.
Обе страны одними из первых признали Советскую Россию. Веймарская республика , сменившая кайзеровскую Германию, в ответ на собственное признание, признала Советскую Россию осенью 1919 года и между двумя истощёнными войной странами установились тесные и взаимовыгодные экономические, а позднее и иные отношения, в том числе военные, которыми старались не афишировать.
В СССР потянулись квалифицированные немецкие инженеры, которые остались без работы в терзаемой послевоенным кризисом Европе, а молодая Советская Россия, взявшая курс на индустриализацию, отправляла на Запад эшелоны с хлебом, которого и самим не хватало, а обратно везли остро необходимые машины, станки и прочее промышленное оборудование.
Остальные страны Европы, США, Япония и Гоминдановский Китай выжидали, надеясь, что Советская власть вот-вот рухнет под тяжестью экономических проблем, вызванных гражданской войной и разрухой. Однако не вышло и спустя несколько лет СССР стали признавать и устанавливать с ним дипломатические отношения страны бывшей Антанты, но дружественными так и не стали, выжидая удобного случая, чтобы снова втянуть молодой СССР в разрушительную войну. Мировые хищники надеялись уничтожить, разделив самую большую по территорию страну на части, и подчинить своим интересам.
Но и у Советского Союза были свои интересы. Имея на своих западных границах враждебно настроенную Польшу, которой правил ярый русофоб Маршал Пилсудский, советское правительство помимо экономических отношений установило тесные военные связи с Веймарской республикой, которая после поражения в войне и навязанных победителями унизительных ограничений, не имела своей полноценной армии.
Несмотря на это, Германия всё же сдерживала своим присутствием в центре Европы страны Антанты на западе и Польшу на востоке от попыток военного вторжения в СССР. Таков был расклад сил в послевоенной Европе, которая так и не оправилась от выпавших на её долю потрясений, вызванных одновременным крахом четырёх крупнейших монархий мира .
Не имея возможности изучать военное дело на своей территории, немцы учились лётному делу в Липецке, а танковому в Казани. Причём прибывали в СССР, следуя через Польшу, либо под вымышленными именами, либо скрывая свою принадлежность к Рейхсверу надуманными профессиями. Конспирация была не излишней, поскольку поляки отслеживали перемещение немцев и оперативно информировали британские и французские спецслужбы.

* *
– Комдив Мотовилов! – поочерёдно представлялся Иван Григорьевич немецким офицерам, облачённым в форму командного состава РККА без знаков различия, выслушивая в ответ имена и фамилии, которые, впрочем, тут же забывал, поскольку видел этих людей в первый и вероятно в последний раз.
Последним из представлявшихся немецких офицеров к нему подошёл мужчина на вид лет сорока, выше среднего роста, крепкого телосложения и с образцовой выправкой, унаследованной от прусских офицеров.
– Оберстлейтенант  Адольф фон Готфрид! – назвал своё имя и неожиданно воинское звание немецкий офицер, внимательно посмотрев на русского комдива, воинское звание которого, принятое в РККА, соответствовало званию генерал в прежней русской армии.
– Что вы так на меня смотрите? – спросил у оберстлейтенанта комдив Мотовилов.
– Ваша фамилия...
– Фамилия? – удивился Иван Григорьевич. – Чем же она вас так заинтересовала?
– Знакомая фамилия, – внимательно всматриваясь в лицо Мотовилова, ответил оберстлейтенант. – Скажите, герр Мотовилов, у вас был предок по имени Николай Александрович, который жил и учился в Казани?
– Да, это мой прадед Николай Александрович Мотовилов. Он окончил Казанский университет, кажется, в 1830 году, – ответил Иван Григорьевич, озадаченный вопросами немецкого офицера. – Но откуда вам это известно?
– Мой прадед Карл фон Готфрид – профессор истории Берлинского университета и коллега знаменитого Александра фон Гумбольдта был знаком и переписывался со своим русским другом Николаем Александровичем Мотовиловым, который учился в Казанском университете. Я читал книги прадеда, его весьма интересные записки и письма. В них есть страницы о совершённых им путешествиях по России и о встречах со своим русским другом, с которым он познакомился здесь, в Казани. Весьма интересно написано, кое-что запомнил.
И вот я, его потомок, оказался именно в этом русском городе на великой русской реке Волге, где вы помогаете нам, немцам, осваивать современную танковую науку! Символично, неправда ли? – блестели глаза Готфрида, пребывавшего в крайнем возбуждении.
– Верно, в числе знакомых моего прадеда Николая Александровича Мотовила был историк Карл Готфрид, – припомнил Иван Григорьевич, которого начинало охватывать небеспричинное волнение. – Фамилия в Германии распространённая, впрочем…
– Вот и встретились их потомки! – воскликнул Готфрид, привлекая к себе внимание окружающих. – Господа, так случилось, что совершенно неожиданно я встретил здесь, в глубине России, потомка русского друга своего прадеда, известного историка, профессора Берлинского университета и коллеги знаменитого Александра Гумбольдта!
Всё совпадает самым удивительным образом! И фамилия, и имя, и принятое у русских отчество! – не скрывая своей радости, пояснял оберстлейтенант окружившим их сокурсникам. – А по сему, эту неожиданную встречу надо отметить или, как принято у русских – «обмыть»!
– Ну что ж, в такой день, тем более вечер это не возбраняется! – с радостью согласился Иван Григорьевич, безмерно удивлённый случившимся, и представил оберстлейтенанта советским офицерам, пытаясь объяснить, путаясь и волнуясь, что их связывает.
К ним присоединились начальник танковых курсов оберст  Йозеф Харне и его русский заместитель комполка  Попов. Возбуждённые неожиданным событием, русские и немецкие офицеры принялись энергично сдвигать столы, а озабоченные официантки спешили расставить предусмотренные для прощального ужина бутылки с коньяком, водкой и винами, а так же рюмки, бокалы и прочие столовые приборы.
– Товарищи офицеры, приглашаю вас на товарищеский ужин. Выпьем по случаю успешного завершения курсов нашими немецкими коллегами и пожелаем им доброго пути на родину! – обратился к курсантам комполка Попов.
– Выпьем за встречу геноссе Мотовилова и геноссе Готфрида в стенах нашей школы! – поддержал Попова оберст Харне, неплохо говоривший по-русски, и, привстав за столом, офицеры со звоном сдвинули наполненные рюмки и бокалы.
Иван Григорьевич не злоупотреблял крепкими напитками и позволил себе единственную рюмку коньяка, предпочитая в дальнейшем замечательную грузинскую Хванчкару – любимое вино товарища Сталина.
– Представляете, герр Мотовилов, я чувствовал, что здесь, на танковых курсах в Казани – городе, в котором сто лет назад побывал мой прадед, произойдёт что-то значимое, неординарное! Что же случится, не представлял до самого последнего момента.
Время шло, думал, что ошибаюсь, ведь завтра мы покидаем курсы и возвращаемся в Германию. Уже полагал, что это «самое необыкновенное» – обретённая здесь любимая женщина, однако глубинное чувство подсказывало, что и это не всё. И вот появились вы, герр Мотовилов! Представляете, предчувствие сбылось самым удивительным, причудливым образом! Непостижимы пути Господни! Непостижимы!..
Товарищеский ужин затянулся. Разгорячённые коньяком, винами и оживлённой беседой на русском и немецком языках, офицеры принесли в обеденный зал патефон и поочерёдно приглашали танцевать обслуживавших столы хорошеньких официанток, снявших фартучки и косынки. Словом, вечер удался.
Так уж случилось, что женщина, о которой сообщил в дороге разговорчивый комроты Звягинцев, сидевший довольно далеко от комдива Мотовилова, оказалась женой оберстлейтенанта Готфрида, которую он встретил в этих стенах и полагал эту встречу не менее значимым чудом. 
Их брак после долгих, изнурительных проволочек, наконец, зарегистрировали только вчера, и теперь, измученная ожиданиями, новоиспечённая фрау и баронесса Анна фон Ласка-Готфрид, готовилась вместе с супругом к отъезду в Германию.
Во время танцев Готфрид, наконец, представил Мотовилову свою светившуюся от счастья супругу, которая подарила комдиву один из танцев – красивое аргентинское танго, а потом танцевала с другими офицерами, но чаще с супругом.
Мотовилов отметил, что зеленоглазая супруга Готфрида, женившегося в Советском Союзе во второй раз после двух лет прошедших от кончины  первой жены, и в самом деле стройна и красива. Анна была и необычайно пластична и в то же время резка, что особенно было заметно в танцах – вальсе, танго фокстроте и несколько устаревшем чарльстоне.
В туфлях на высоких каблучках она была почти одного роста с Готфридом, на котором пока вместо офицерского мундира с погонами была форма офицера Красной Армии без знаков различия. Впрочем, и она хорошо сидела на ладной подтянутой фигуре сорокадвухлетнего  офицера Веймарской республики, доживавшей свои последние месяцы.
– Прекрасная пара! – шепнул на ухо Ивану Григорьевичу комполка Попов. – Надо же, успела перед танцами сбегать к себе и переодеться в новое платье. Жаль терять такую красивую сотрудницу, жаль, – вздохнул Попов и, встав из-за стола, куда курсанты и официантки присаживались в перерывах между танцами, попросил минуту внимания!
– Товарищи офицеры! Товарищи курсанты! Сегодня мы отмечаем не только завершение учебного курса в нашей школе очередной группы немецких коллег, сегодня мы провожаем в Германию вместе с супругом нашу, теперь уже бывшую сотрудницу Анну Владиславовну Ласку. Позвольте от вашего имени поздравить молодых с законным браком и пожелать им семейного счастья! Полагаю, что этот вечер можно считать и свадебным вечером, а потому, – Попов передохнул, сделав небольшую паузу, поднял бокал с вином и громко провозгласил.
– Горько!
– Горько! Горько! – поддержали Попова аплодисментами советские офицеры, наполняя и поднимая бокалы с вином и рюмки с коньяком.
– Горько! – повторяли следом за русскими офицерами немецкие курсанты, начинавшие немного говорить по-русски, однако толком не понимавшие значения повторенного ими слова «горько».
– Горько! – поддержал их оберст Харне, взволнованный радушием русских офицеров.
Готфрид растерялся, и раскрасневшаяся Анна, взяв инициативу в свои руки, обняла супруга и поцеловала в губы, а потом ещё и ещё…
– Вот тут у меня припасёны небольшие скромные подарки для молодых, – поставив на стол опустошённый бокал, продолжил Попов, извлёк из кармана мундира небольшую коробочку и, открыв, показал офицерам её содержимое.
– Нашей красавице Анне – серебряные серёжки и перстень с уральским малахитом под цвет её поистине изумрудных глаз!  Коллеге Готфриду – серебряные зажим для галстука и запонки опять же с уральским малахитом, чтобы по выходным и праздничным дням менял мундир и фуражку на гражданский костюм и шляпу!
– Сюрприз! Сколько с меня за подарок? – тихо поинтересовался оберст Харне у комполка Попова.
 – Да что вы, Йозеф, – возмутился Попов. – Оставьте! От нас подарок!
– Danke! – по-немецки поблагодарил коллегу оберст и добавил, уже по-русски, так чтобы все слышали:
– Горько!
Теперь уже Готфрид обнял покрепче Анну и расцеловал супругу, успевшую примерить серьги, которые ей были к лицу.
Неожиданно Анна взглянула на Мотовилова и глаза их встретились.
«Красивая бестия, однако же, какой-то хищный, кошачий, пожалуй, даже тигриный взгляд!» – вздрогнув от неожиданного сравнения, подумал Мотовилов. – «Берегись, оберстлейтенант Готфрид! Берегись счастливчик! Быть тебе «под каблучком» у такой дамы, непременно быть!..»

* *
В половине первого ночи, когда дружески настроенные офицеры двух государств, некоторым из которых довелось воевать друг против дуга в Мировой войне, которую в СССР называли «Империалистической», а менее чем через десять лет назовут Первой мировой, поскольку как-то незаметно, пока лишь на Дальнем Востоке , уже начиналась Вторая и тоже мировая война, угомонились и разошлись спать в отведённые для них комнаты, Мотовилову и Готфриду, наконец, удалось уединиться в учебном классе, стены которого были увешаны портретами известных военачальников, картинками с изображёнными на них танками и географическими картами.
– Прошу извинить меня, герр Иоганн, – с явным для себя облегчением Готфрид перешёл на немецкий язык, которым хорошо владел Мотовилов, не ставший возражать против своего имени, переиначенного Адольфом на немецкий лад. – Не возражаете, если я закурю?
– Курите, Адольф, я давно уже не курю, бросил после тяжёлого ранения ещё в двадцатом году. Врачи не рекомендовали и жена одобряет.
Готфрид раскрыл обычный, ничем непримечательный алюминиевый портсигар с изображением какого-то средневекового замка на крышке, выбрал понравившуюся ему папиросу, щёлкнул зажигалкой и с удовольствием закурил. 
– Похоже, я выпил лишнего, однако не мог себе отказать. И ваш коньяк и водка – пожалуй, лучшие из тех крепких напитков, которые мне довелось отведать. Даже французский коньяк – не то, не говоря уже о виски, которыми так кичатся противные англичане.
– Согласен с вами Адольф, но вы и в самом деле пили в основном коньяк и водку и толком не отведали вина. Отправляясь сюда, я прихватил с собой бутылку Хванчкары, которой нас сегодня угощал комполка Попов, заведующий хозяйством или тылом, как это называется в нашей армии. Дарю её вам, выпьете и угостите свою молодую супругу, когда вернётесь в Берлин. Вот она, – Мотовилов протянул Готфриду бумажный пакет с бутылкой замечательного десертного вина.
– О! Благодарю вас, герр Иоганн! Жаль, что у меня нет с собой бутылки Либенфраумильх , которая, несомненно, понравилась бы вашей супруге. Как её имя?
– Татьяна.
– О! Татьяна! Пушкин! «Евгений Онегин»! – обнаружил свои литературные познания оберстлейтенант Готфрид, очевидно читавший поэму русского классика в переводе на немецкий язык. – А дети? Есть у вас дети?
– Двое, дочь – Люба, ей шесть лет и сын, Николай, ему всего четыре года. Мы поженились поздно и не сразу завели детей.
– Сын и дочь – это замечательно, герр Иоганн. – Ещё позавчера я был вдовцом. Уже два года, как не стало моей Ирмы, – с искренней грустью произнёс Готфрид. – Ирма подарила мне двух сыновей. Старшему – Карлу пятнадцать лет и он готовиться к поступлению в военное училище. Младший сын – Герман, ему двенадцать. Мечтает стать лётчиком, а пока склеивает из картона самолётики и раскрашивает их.
Однако теперь всё изменилось, я опять женат на удивительной женщине, которая моложе меня почти на двенадцать лет. Это много, но мы любим друг друга и постараемся иметь детей. Хочу дочь, – признался Готфрид. – Герр Мотовилов, как вам понравилась, фрау Анна?
– Красивая, – признался Иван Григорьевич, – но строгая. По глазам видно.
– Очень красивая! – от удовольствия покраснел Готфрид. – Влюбился в Анну, как юнкер. Был вне себя от счастья, когда она ответила мне взаимностью. Умная, способная, упорно учит немецкий язык. За те несколько месяцев, что мы с ней знакомы, продвинулась так далеко, что наедине мы общаемся только по-немецки.
Сосед мой по комнате, майор Глоске – хороший парень, прогуливался по вечерам, когда Анна была со мной. Удивительные часы, мне их никогда не забыть! – Налей-ка вина, Иоганн из этой бутылки, не повезу я её с собой! – потребовал Готфрид. – А вот и стаканы, кто-то оставил на подоконнике.
  – Чего же это тебе никогда не забыть, милый Адольф? – Вдруг послышался певучий голос Анны, незаметно проникнувшей в помещение учебного класса. – Не пора ли нам на покой? Глоске забрал свои вещи и сегодня ночует в другой комнате, – с удовольствием сообщила она, укоризненно посмотрев на Мотовилова.
– Да, да, Анна, ты права, пора отдыхать, но прошу тебя, дай нам ещё хоть полчаса. Так много хочется сказать моему русскому другу, которого я сегодня обрёл самым удивительным образом! Правда, Иоганн?
– Верно, Адольф, встреча и в самом деле удивительная! – Согласился Иван Григорьевич.
– Ты ещё не знаешь, какие судьбы связываю наши семьи! – обращаясь к жене, напомнил Готфрид. – Обязательно расскажу. Ты будешь безмерно удивлена! Ложись, я скоро приду.
– Ладно, общайтесь, – согласилась Анна. – Жду тебя, Адольф, через полчаса, максимум через час. Только много не пей. Впрочем, – Анна сделала вид, что задумалась, – знаю я вас, мужчин. Общайтесь, пока не устанете или не надоест, а я ложусь спать. Завтра встану пораньше, чтобы собрать вещи. А вам, товарищ комдив, спокойной ночи! – Анна прыснула от смеха, чётко, по-строевому, повернулась на каблучках и покинула мужчин, прикрыв за собой дверь.
На несколько мгновений воцарилась неловкость, которую первым преодолел Иван Григорьевич, открыв бутылку с помощью штопора от перочинного ножа и разлив по бокалам вино, которое несколько минут назад было предложено Готфриду на дорогу в Германию, и предложил очередной тост за неожиданную и удивительную встречу.
– Да, именно за встречу! – воскликнул Готфрид и одним глотком выпил вино. – А вы, герр Мотовилов, хорошо говорите по-немецки, совсем с небольшим акцентом.    
– Изучал с детства. В нашей семье было принято изучать немецкий и французский языки, – признался Мотовилов.
- Это очень хорошо, герр Мотовилов. Немецкий язык следует знать всем, поскольку словами великого Вагнера  – «Немцы предназначены для Великой миссии, о которой другие народы не имеют представления…» – торжественно объявил Готфрид и, изменив тон, добавил, – а вот французский язык быстро теряет своё прежнее значение.
– Что касается французского языка, то согласен, поскольку будущее за русским и английским языками, – заметил Иван Григорьевич. – Но прав ли Вагнер? Какую же «Великую миссию» он имел в виду? Что-то неясно.
– У Вагнера есть продолжение этих слов, цитирую по памяти, – оживился Готфрид, несколько уязвлённый, тем, что рядом с русским и английским языками Мотовилов не назвал немецкий, – вот его пророческие слова, оставленные потомкам:
«Миссия Германии состоит в том, чтобы избавить мир от бездуховной материалистической цивилизации. Это не строго национальная миссия, а Вселенская!» – Как сказано! – воскликнул Готфрид и торжественно продолжил:
«Весь мир должен быть избавлен от бездуховного материалистического влияния. Лучи Германской свободы и германской доброты принесут свет и тепло и французам, и казакам, и бушменам, и китайцам…» – иссяк, наконец, оберстлейтенан и протёр носовым платком вспотевший от напряжения лоб.
– Право, не слышал таких высказываний вашего великого композитора. Прямо-таки «новый Нострадамус»! – удивился и покачал головой Иван Григорьевич. – Что же он хотел этим сказать, упомянув помимо французов казаков, это, по-видимому, о нас, русских, а так же о бушменах, о существовании которых знают далеко не все, и о китайцах – самом многочисленном в народе на Земле?
Духовность – особая категория и почему она должна преобладать у немцев, лютеран и католиков, а не у нас православных христиан?
– Оставьте, герр Иоганн. Вы, русские, теперь все коммунисты и атеисты и, конечно же, материалисты. Какая уж тут духовность, – усмехнулся Готфрид, однако, не желая обижать Мотовилова, – добавил, – впрочем, религию в России пока никто не отменял. С месяц назад мы побывали на экскурсии в Казани. Осмотрели казанскую крепость или кремль, как у вас называют такие городские укрепления. Посетили русскую православную церковь, где шла служба, и татарскую мечеть. В мечети пришлось снимать сапоги и портянки, пройтись по коврам босиком, под смешки прихожан. Но их и в церквях и мечетях мало, в основном пожилые люди. Впрочем, и у нас, в Германии, тоже не все посещают кирхи. Говорят, что и у вас в некоторых городах сохранились лютеранские и католические храмы и даже синагоги?
– Да, это так, – подтвердил Иван Григорьевич. – Вот и в Казани были и костёл и синагога. Наверное, и сейчас стоят, хотя в Гражданскую войну многие храмы всё-таки были разрушены. После Гражданской войны часть церквей были закрыты, а помещения используются для хозяйственных нужд.
В Республике немцев Поволжья , что под Саратовом, где живут немцы, переселившиеся в России при императрице Екатерине Второй, которую современники называли Великой, есть и лютеранские кирхи.
Так что оставим в покое духовность и материализм. Вагнер скончался полвека назад, к счастью, не застав Мировую войну, в которой сгинули четыре крупнейшие монархии. Две из них – Австрийская и Османская распались на множество государств и территорий, часть из которых прибрали к рукам англичане и французы. Кстати, они обкорнали и Германскую империю, отобрав все колонии в Африке и Океании,  потеснив за Рейном и Одером . Нам же удалось собрать в СССР почти все территории Российской империи, избавившись от чуждых для России Польши и Финляндии, и даже присоединить к СССР Бухарский эмират и Хивинское ханство. Солнечные, благодатные края, позволившие нам полностью обеспечить собственные нужды в хлопке.
Так что поживём – увидим, чем, согласно предсказаниям Вагнера, осчастливят нас ваши соплеменники, герр Готфрид. Посмотрим! – Словно в чём-то сомневаясь, покачал головой Иван Григорьевич         
– Увы, предсказания Вагнера пока загадка и для нас, немцев, но время покажет, – согласился Готфрид,  сделав глоток чудесного грузинского вина.
– Меня, Адольф, вы записали в «атеисты и коммунисты». Не совсем с вами согласен. Да, я член в ВКП(б)  с 1919 года, но далеко не атеист. Уважаю православные традиции своего народа, которые прижились на Руси много веков назад, а супруга моя, Татьяна, человек верующий. Тем не менее, живём мы в любви и мире, и в семье не бывает конфликтов. А вот вы, герр Готфрид, являетесь членом какой-либо из германских партий? Верующий ли вы человек? Католик или лютеранин?
– Нет, Иоганн, ни в каких партиях я не состоял и не состою. Рейхсвер  вне политики. Если кто-либо из офицеров пожелает вступить в какую-нибудь партию, он обязан оставить военную службу. Политика – удел гражданского общества, а не военнослужащих. Таковы наши порядки . У вас же, в России, все без исключения старшие офицеры члены партии, которую вы только что назвали ВКП(б). В Германии тоже есть коммунисты, которых поддерживает СССР.
Да, я лютеранин и по праздникам вместе с семьёй посещаю кирху, и это всё, – признался Готфрид. – Вот брат мой, Рудольф, он моложе меня на два года, социал-демократ. С ним всё сложно. Юрист, успешный адвокат и в то же время активный член своей партии. Я не раз убеждал его отойти от политики, поскольку добром это не закончится, – посетовал оберстлейтенант рейхсвера Адольф фон Готфрид, как отметил про себя Иван Григорьевич – тёзка вождя НСДАП, который упорно рвался к власти в Германии и по всей вероятности уже скоро своего добьётся.
– Муж моей сестры Хельги – он же брат моей покойной жены Ирмы барон Фридрих фон Гутлов – крупная фигура в НСДАП. Убеждает Рудольфа порвать с социал-демократами и вступить в НСДАП. Фридриха поддерживает и Хельга, но Рудольф никого не слушает. 
– Надо же, Фридрих Гутлов приходится вам и шурином и зятем одновременно! – удивился Мотовилов.
– Да, это так. Но это ещё не всё, – загадочно улыбнулся Готфрид и внимательно посмотрел на Мотовилова. – Представляете, герр Иоганн, вы очень похожи на Фридриха! Когда я впервые увидел вас, то просто растерялся. Удивительное сходство! Сколько вам лет?
– Тридцать восемь.
– Фридриху тридцать семь. Вы почти ровесники. Я старше вас, мне уже сорок два, – признался Готфрид. – Вот бы удивился, увидев вас, отец Фридриха, который во времена кайзера неоднократно бывал в России и много о ней рассказывал. Генрих фон Гутлов давно отошёл от дел. Ему уже под семьдесят, пенсионер. По-прежнему сторонник монархии и в то же время в чём-то поддерживает Рудольфа. Старина Генрих сильно озабочен, тем, что происходит у нас в Германии. В постоянном конфликте с сыном…
– Какими же языками владеете вы, герр Адольф? – меняя тему, спросил Мотовилов.
– Помимо немецкого языка, как и вы, неплохо владею французским, заметно хуже английским, а теперь и немного русским. Изучал уже здесь, в последнее время с помощью Анны. Но вы же видите, как пока ещё скверно это у меня получается, – развёл руками Готфрид.
– Слышу, Адольф, – улыбнулся Мотовилов.
– Зато вы, герр Иоганн, прекрасно владеете немецким языком. Пригодилось ли это вам?
– Пригодилось, в основном во время войны и при допросах пленных, – признался Иван Григорьевич.
– Понимаю, – вздохнул Готфрид. – Где же вам пришлось воевать?
– Война для меня началась в августе четырнадцатого года в Восточной Пруссии, затем воевал в Польше, Литве и до конца войны под Ригой. В феврале восемнадцатого года вступил в Красную гвардию и командовал рабочим отрядом под Псковом, где удалось остановить продвижение Германских войск на Петроград.
– Надо же! – воскликнул Готфрид. – Я воевал в тех же местах, а под Ригой был ранен, После лечения в госпитале, направлен на Западный фронт, во Францию. Получается, что в начале войны мы воевали друг против друга…
– Получается, Адольф, – вздохнув, согласился Иван Григорьевич. – Потом была Гражданская война. Воевал на Урале, в Сибири и на Дальнем востоке. Командовал стрелковым полком, позже дивизией и это в двадцать шесть лет! Время было такое, впереди была молодёжь.
– Да, Иоганн, у нас такое невозможно. Полком должен командовать оберст или оберстлейтенант, а дивизией – генерал. Редко кому удавалось командовать полком в тридцать лет. Я таковых не помню.   
Сам я, в звании гауптмана , закончил войну на территории Франции в результате позорной капитуляции . Ещё нигде и никогда не было ничего подобного. На территорию Германии не ступил ни один вражеский солдат. Напротив, на западе мы стояли неподалёку от Парижа, на востоке остановились в двух-трёх переходах от Петербурга, занимали  Курляндию, Лифляндию и Эстляндию. На юге занимали Крым и всю Украину, но вот в Германии, следом за вашими революциями разразилась и наша немецкая революция. 
Кайзер позорно бежал в Голландию, а Германия пала на колени перед французами и англичанами. Увы, несмываемый позор на века, а может быть и на тысячелетия, –расстроился Готфрид и попросил, – Налейте вина, герр Иоганн, если ещё, хоть что-то, осталось в бутылке.
– Осталось.
– В своей Гражданской войне, вы одержали множество побед, но потерпели досадное поражение, и от кого? От поляков. В Риге, под которой мы воевали друг против друга, спустя четыре года вам пришлось заключить унизительный мир, отдав полякам земли на западе. Как же это случилось, хочу услышать от вас, герр Иоганн?
– Ну что вам сказать, Адольф, - замялся Иван Григорьевич. – К началу двадцатого года, когда над Россией нависла новая угроза, исходившая теперь из Варшавы, Красная армия сдерживал барона Врангеля в Крыму, воевала в Закавказье, Туркестане, на юге Сибири и Дальнем востоке, где хозяйничали японцы и американцы. В то же время полякам активно помогали англичане, французы и американцы, так что нам пришлось воевать с Антантой, которая добила в конце восемнадцатого года Германию и на этом не успокоилась, вооружив поляков до зубов.
Мой близкий друг Андрей Булавин воевал под Варшавой и попал под бомбы то ли американских, то ли французских самолётов. Был контужен, оказался в плену. Чудом выжил в концентрационном лагере, откуда попал в батраки к польскому пану.
Повезло, удалось бежать, а ведь родственники считали Булавина пропавшим без вести. Теперь служит в наркомате вместе с мужем сестры. Со дня на день оба должны появиться здесь, в Казани, где строится новый завод. Сегодня не успел, но завтра обязательно позвоню жене в Читу. Узнаю, когда их ждать в Казани. Обязательно встретимся.
Предки Мотовиловых и Булавиных жили, как у нас принято говорить, бок о бок c четырнадцатого века. Вместе служили Московскому княжеству, Русскому государству, Российской империи, а теперь вместе служат Советскому Союзу.
Основатель рода Булавиных, сотник Михайло Булава вместе с предком моим князем Монтвидом сражался с войском эмира Крыма Мамая на Куликовом поле, это недалеко от Москвы, всего в ста пятидесяти километрах. В войске эмира Мамая было немало наёмников, в числе которых был и ваш, Адольф, предок рыцарь Тевтонского ордена барон фон Готфрид.
В том судьбоносном для России сражении были тяжело ранены наши предки Монтвид и Готфрид. Оба оказались рядом, возможно, бились друг с другом. Обоих отыскал среди груды тел поверженных воинов, сотник Михайло Булава, оставил себе на память трофей – кинжал, принадлежавший рыцарю Тевтонского ордена барону фон Готфриду, вашему предку, Адольф.
– Да это так, – признался оберстлейтенант. – Кинжал вернулся к нам после Восточной войны, которую у вас принято называть Крымской. О том, как это случилось, мой прадед профессор истории Берлинского университета Карл Готфрид упомянул в записанных им воспоминаниях. Кинжал и поныне хранится в нашей семье. Самая ценная из сохранившихся реликвий.
Оружие именное, Подарено за заслуги перед орденом капитану рыцарей барону Адольфу фон Готфриду великим магистром Тевтонского ордена герцогом Винрихом фон Книпроде . На лезвии кинжала искусный гравёр сделаны надписи: 
«Gott mit uns» и «Adolf von Gottfried» .
– Вы и это помните, Адольф?
– Конечно, кинжал – главная семейная реликвия! – с достоинством ответил Готфрид.
– И в нашей семье на протяжении пяти веков хранилась реликвия того времени, – признался Мотовилов.
– Реликвия? Какая же? – удивился Готфрид.
– Бронзовый складень с образком Николая Чудотворца. Есть такой святой у православных христиан.
– Санта-Клаус ! Такой святой есть и у нас. С его именем связано наступление Нового года, – заметил Готфрид. – Каким же образом бронзовый Клаус стал вашей семейной реликвией?
– В той битве на Куликовом поле, где друг против друга сражались наши предки –  рыцарь фон Готфрид и князь Монтвид, бронзовый складень с образком Николая Чудотворца защитил Монтвида от меча ордынца. Князь носил образок на груди, прикрытой доспехами. Тяжёлый меч ордынца разрубил доспех, но бронзовый образок защитил грудь воина. Отметина от меча осталась на складне. Вот так спас Чудотворец жизнь моему предку.
- Постойте, вы сказали, что реликвия хранилась в вашей семье пять веков, – напомнил Готфрид. – Где же она сейчас?
– Увы, сгорела вместе с родовой усадьбой в роковом семнадцатом году. Спустя год я побывал на пепелище, копался в золе, отыскал несколько металлических предметов, но складень так и не удалось найти. Пропал, возможно, кто-то и подобрал, – признался Иван Григорьевич, остро переживавший все эти годы утрату старинной семейной реликвии. 
– Жаль, что ваша семейная реликвия пропала, – посочувствовал Готфрид Ивану Григорьевичу. – Слава Богу, у нас не было такой, как у вас, беспощадной гражданской войны.
– Кстати, Адольф, а вы не задумывались о сходстве слов «орда» и «орден»? – спросил Иван Григорьевич. – «Орден», несомненно, происходит от немецкого слова «Ordnung», что означает «порядок». Да и монголо-тюркское  слово «орда», тоже синоним «порядка». Только собранные в орду кочевые племена монголов и тюрок, бродившие по степям и пустыням Азии могли представлять определённый порядок, который выстроил Чингисхан .
– Да, Иоганн, такие мысли и мне приходили в голову, когда я был ещё юнкером и нам читали лекции о монгольских завоеваниях, империях, созданных Чингисханом и его внуком Батыем , которого провозгласили Великим ханом Золотой Орды, вассалом которой была Россия. Однако, всё же полагаю, что слова «орда» и «орден» не имеют общего корня. Обычное совпадение. Да и что может быть общего в германских и монголо-тюркских языках?
– Не берусь оспаривать, возможно, и совпадение, однако всё же многозначительное, – заметил Иван Григорьевич.
Ваша, Адольф, семейная реликвия – кинжал, взятый на поле боя, как трофей, у поверженного противника сотником Михайло Булавой, прежде хранился в роду Булавиных, давших России немало доблестных воинов. Один из них, капитан Булавин, державший кинжал при себе, сражался в прошлом веке против осадивших Севастополь англичан, французов и турок. В одном из сражений Булавин был ранен и трофей был утерян. Как кинжал оказался в вашей семье, вы уже знаете.
После окончания войны, капитан Булавин оставил службу и жил в своём имении. Описал свои военные воспоминания, некоторые отрывки из которых были опубликованы в журнале «Современник», который редактировал поэт Некрасов . Через Некрасова Булавин познакомился с известным русским писателем графом Львом Николаевичем Толстым. Оба воевали в Севастополе, а познакомились только после войны.
– О, Толстой! Роман «Война и мир». Я читал! – с удовольствие признался Готфрид.
– Вот, Адольф, как тесно переплелись судьбы наших предков. Обязательно расскажу Андрею Булавину – потомку капитана Булавина о нашей удивительной встрече.
– Расскажите, герр Иоганн. Обязательно расскажите! Как жалко, что завтра мы простимся, и я не узнаю о встрече с вашим другом. Что ж, расскажите ему обо мне, передайте привет, – вздохнул Готфрид, огорчённый скорым расставанием.      
Они допили вино и, собрались, было проститься до утра, однако Готфрид вновь зацепил Мотовилова непростым вопросом.
– Герр Иоганн, нашу немецкую революцию мы подавили, ценой капитуляции пред французами и англичанами. В противном случае к власти в Германии пришли бы левые социал-демократы и иудеи вроде Розы Люксембург, Клары Цеткин и Карла Либкнехта и прочих последователей Карла Маркса, которого укрывали у себя англичане , надеясь посеять хаос и в Германии, как это им удалось осуществить у вас, в России. Не вышло! –  ухмыльнулся Готфрид, изрядно перебравший спиртного.
– Один мой берлинский знакомый учился в годы войны в нейтральной Швейцарии. Рассказывал, как во время одной из встреч с вашим Лениным, студенты задавили ему вопросы. На вопрос, когда же в России будет новая революция, Ленин ответил, что, по-видимому, нескоро и нам до этого не дожить. И вот на тебе! Революция, даже две революции подряд, разразились всего год спустя!
Англичане постарались. В феврале семнадцатого их эскадра подошла к Ревелю, дальше в Финский залив не пустили льды, а представитель военного министерства прибыл в Петербург поддержать заговор против вашего императора. Вот оно как было. Да не будь у вас революции в феврале, не было бы её и в октябре, а в Германии не было бы её в ноябре восемнадцатого года.
– Адольф, откуда вам это известно?
– Известно, Иоганн, Прослушал курс в военной академии. Тому, что происходит в России, у нас и сейчас уделяют особое внимание, чтобы избежать подобных событий.
– Десять лет назад, в начале 1923 года, я был откомандирован на трёхмесячные курсы в Москву, в Академию Генерального штаба РККА, где познакомился с генералом Брусиловым. От него я услышал почти то же самое, что и от вас, о грубейшем вмешательстве англичан во внутренние дела России, – припомнил Иван Григорьевич.
– Генерал Брусилов? – Удивился Готфрид. – Тот самый генерал, что разгроми в Галиции австрийцев?
– Да, тот самый. Алексей Алексеевич Брусилов читал лекции курсантам из высшего командного состава Красной армии.
– Вам, повезло, герр Иоганн. И в наших академиях изучают военные операции Русской армии на Юго-западном фронте. Скажите, герр Иоганн, он ещё жив, генерал Брусилов?
– Увы, скончался спустя три года после нашего знакомства, – ответил Иван Григорьевич.
Готфрид внимательно посмотрел на Мотовилова.
– Герр Иоганн, ответьте мне, как дворянин дворянину, как же вы – потомственный дворянин, всё-таки оказались в Красной армии? Почему воевали против монархии, против своего дворянского сословия? Как же это случилось?
– Адольф, вы задаёте весьма неприятный вопрос, который мне много раз задавали разные люди, в том числе и те, от которых у нас зависит очень многое, – тяжело вздохнул Иван Григорьевич. – Я ждал этого вопроса. Понимаю, будут задавать до конца жизни.
Отвечу, Не только я, многие офицеры и генералы из старинных дворянских родов добровольно вступали в Красную армию. Известный вам генерал Брусилов – не исключение. На протяжении веков мои предки были с народом, несмотря на свои родовитые дворянские корни, и останутся с народом…
– Да, герр Иоганн, сильно сказано! – задумался Готфрид. – Я читал в записках своего прадеда Карла о происхождении рода его русского друга Клауса, а стало быть, и о вашем герр Иоганн происхождении. Очень занимательная история. Как и вы, герр Мотовилов, мы, Готфриды, ведём свой род от одного из военачальников короля саксов, которому были подарены земли неподалёку от Гамбурга – тогда ещё маленького укреплённого городка в устье Эльбы. Случилось это где-то в середине девятого века. Впрочем, об этом известно немногое. От былых, дарованных королём земель сохранился лишь клочок – крохотное имение в полтора гектара, вплотную примыкающее к городским кварталам, сильно разросшегося с той поры Гамбурга, и многократно разрушавшийся и перестраиваемый родовой дом, мало напоминающий прежний замок без давно снесённых укреплений.
Летом там проживает моя семья – мать и дети, дом, где теперь будет хозяйкой фрау Анна. А ведь я, словно легендарный троянский принц Парис, похищаю у вас русскую красавицу, – заулыбался Готфрид, заглянул в свой пустой стакан и, вздохнув, огорчился.   
– В нашем роду, который пошёл от соратника князя Рюрика, приплывшего вместе с дружиной по морю на больших ладьях в Русь Словенскую в середине того же девятого века, были и воеводы, и священники, и гражданские служащие. Но к семнадцатому году нашего бурного века монархия в России пришла в полный упадок. Её погубили и предали погрязшие в масонстве, казнокрадстве и прочих пороках высшие слои общества, в том числе Великие князья. А народ наш, прежде всего русское крестьянство, несмотря на беды и лишения, связанные с войной, оставалось самой здоровой частью российского общества.
Заводские и фабричные рабочие – те же бывшие крестьяне. Оставить свой народ в великой беде я не смог, как и большая часть русского офицерства, которая осталась вместе с народом. Многие русские офицеры, в большинстве своём дворяне, после мучительного выбора, вступали в Красную Армию, которая сражалась не только с белыми армиями, но и с интервентами, напавшими на нас со всех сторон.
В том хаосе, который царил на территории бывшей Российской империи, интервенты стремились урвать себе кусок, да пожирней. Не вышло. Народ упёрся и выстоял в борьбе едва ли не со всем миром. Разве только капитулировавшая Германия на сей раз осталась в стороне. Я выбивал японцев и американцев из Приморья, закончил гражданскую войну во Владивостоке. До сих пор по ночам снятся те славные, незабываемые дни. Как поётся в одной из наших военных песен той поры:
«… И на Тихом океане свой закончили поход…» – С удовольствием продекламировал Иван Григорьевич строчку из военной песни времён гражданской войны, которую с той поры охотой распевали красноармейцы во время маршей и дальних переходов.
И ведь удалось большевикам одержать полную победу над множеством врагов в такой огромной стране всего за три – четыре года! Удалось!      
– И всё-таки жаль, что у меня нет с собой бутылки Либенфраумильх. Жаль… –  никак не отреагировав на «полую победу» большевиков, припомнил Готфрид.
– Ничего, Адольф. Если когда-нибудь мне доведётся побывать в Берлине, вот тогда и передадите бутылку вина, в названии которого упоминается о «молоке любимой женщины».
– А что! – оживился Готфрид. – Теперь наши страны, пострадавшие больше других в братоубийственной и бессмысленной войне, связывают тесные взаимовыгодные и дружеские отношения. Как только появится такая возможность, обязательно приглашу вас к себе в гости. Приедете вместе с супругой. У вас есть дети?
– Да, я же вам уже рассказал о них.  Дочь, Люба, ей шесть лет и сын, Николай, ему четыре года.
– Простите, герр Иоганн, вылетело из головы. Сразу всего так много! Вы поздно женились. У нас с покойной Ирмой тоже двое детей, старшему сыну уже пятнадцать. Теперь я опять женат и хочу иметь детей от Анны, обязательно дочерей, таких же красивых, как и она, – размечтался изрядно захмелевший оберстлейтенант.
– А что? Выберем время и пригласим всех вас в гости к нам, в Берлин! Отношения между нашими странами дружественные. Так пусть восстановится прерванная войнами и революциями дружба наших семей!
«Пока отношения дружественные, но что будет дальше»? – взглянув на Готфрида, задумался Мотовилов, зная о том, что творилось в Германии. Комдив взглянул на карманные часы в серебряном корпусе с дарственной надписью на крышке и заторопился.
– Адольф, третий час ночи. Пора, давно пора на покой под бочок к фрау Анне, которая завтра отбывает вместе с вами в Германию и, по-видимому, очень тому рада.
– Да, очень рада! – с удовольствием подтвердил Готфрид.
– Идём, Адольф, я провожу тебя, – не заметив, как перешёл «на ты», предложил Готфриду Иван Григорьевич, сильно уставший за прошедший день, вечер и добрую половину ночи наступившего нового дня.

3.
Убедившись, что мужчины увлечены беседой, в которой перемешались семейные воспоминания с политикой, Анна взглянула на часы, поднялась на второй этаж и прошлась по пустынному коридору. Дошла до комнаты, которую на последнюю ночь пребывания в школе освободил для молодожёнов майор Глоске, извлекла из сумочки ключ, но тут её окликнул неожиданно появившийся Ефим Высоцкий – офицер ОГПУ, откомандированный в танковую школу в начале года, а потому полагавший себя «старожилом».
Высоцкий присутствовал на прощальном ужине и был пьян. Слегка покачивался, придерживаясь руками за стены.
– Открывай, Нюра! Муженёк твой, похоже, загулял с прибывшим к нам комдивом и ты его не скоро дождёшься. Впрочем, сегодня, я имею в виду вашу последнюю ночь в этих гостеприимных стенах, толку от него не будет. Пьян. Давай-ка, мы с тобой посидим с полчасика, выпьем на прощание по рюмке вина и уточним кое-какие детали. Попутно расскажешь, откуда твой супруг знает этого комдива Мотовилова. Кое-что слышал во время их неожиданной встречи, но толком ничего не понял.
– Я ещё не говорила с Адольфом об этом. Обещал рассказать позже. Что касается деталей, то я сыта по горло твоими инструкциями и назиданиями. Вряд ли к ним можно ещё что-то добавить. Я устала и хочу спать, – жёстко ответила Анна, в душе ненавидевшая своего наглого инструктора Ефима Высоцкого, предлагавшего «жить с ним» едва ли не с первой встречи. Однако Анна была вынуждена подчиняться ему, с трудом сдерживая грязные притязания противного ей офицера ОГПУ.
– Не торопись забраться в постель, – не менее жёстко отреагировал Высоцкий. – Пока ты ещё здесь, а не в Германии и подчиняешься мне. Ведь могу и прервать весь этот маскарад с твоим замужеством, – Высоцкий с вызывающей наглостью посмотрел на Анну.
– Не посмеешь! – Анна метнула в него ненавидящий взгляд своих красивых глаз.
– Ладно, Нюрка, не стану мешать твоему счастью, – ухмыльнулся Высоцкий. – Поезжай, «баронесса хренова», со своим муженьком в Германию, да только не забудь, зачем мы тебя туда засылаем. Неужели и в самом деле любишь своего немца?
– Люблю. А что, мужчина он видный, тебе, Фима, не чета. Два года как овдовел. Меня любит. Полковник.
– Оберстлейтенант, если по-нашему, как было раньше – подполковник, – поправил Высоцкий, не любивший, когда Анна в отместку за «Нюру» звала его «Фимой»..
– Неважно, станет и генералом. Не беден, барон, имеет собственный дом под Гамбургом и роскошную квартиру в Берлине.
– А ты и губы раскатала, – оскалился Высоцкий. –  Все вы, хохлушки, такие.
– Какие?
– Жадные до чужого добра.
– Во-первых, не называй меня Нюркой. Не люблю! Во-вторых, тоже нашёл, чем упрекнуть. Сам-то какой? Поди, тоже хохол или поляк?
– Сама ты хохлушка или полька! – огрызнулся Высоцкий. – Феликс Эдмундович  тоже из поляков, а верой и правдой служил Советской России. Ладно. Черт с тобой, Анна, живи с немцем. Так надо, – махнул рукой Высоцкий, не имея возможности хоть как-то наказать свою подопечную за дерзость. Случись что с ней, начальство спросит по всей строгости. Мало не покажется… 
– До поры до времени сиди тихо, – понизил голос Высоцкий. – Можешь рожать детей своему муженьку, можешь делать всё, что угодно, но когда придёт время, тебя разыщут наши люди, и ты получишь конкретное задание. Только не вздумай отвертеться, не получится. У нас длинные руки, всюду достанем!
– Ох уж и запугал! – огрызнулась Анна. Не дитя, всё понимаю. Боже, как же ты мне надоел! Уходи. С минуту на минуту может вернуться Адольф. Он не должен тебя видеть.
– Да, да, – заторопился Высоцкий, понимая, что встречи с Готфридом следует избегать. – Прощай и до встречи в Берлине или ещё где! Нет, не со мной, а с тем, кто тебя там разыщет. Прощай, Анна. Удачи!
Анна закрыла за Высоцким дверь и повернула ключ в замке, опасаясь, что тот может вернуться, и прислушалась к удалявшимся шагам.
«Хорошо, что все спят и Адольф задержался, не застал здесь Высоцкого. Мог бы случиться большой скандал», – с облегчением, подумала Анна и принялась разбирать постель. Улеглась, однако, уснуть вряд ли удастся. В ожидании Адольфа задумалась.

* *
Отец Анны, польский мещанин Владислав Ласка, был мобилизован в Русско-японскую войну и отправлен в Маньчжурию. В боях не участвовал, служил в тыловой части, и после демобилизации вернулся домой закоренелым ненавистником всего русского. Мать Анны была украинкой, и жили родители в Житомире. Отец занимался портняжничеством, мать торговала на рынке.
В семье Анна была единственным ребёнком, и её воспитанием в основном занимался отец, работавший на дому, а потому дочь всегда была рядом с отцом и с раннего детства переняла от него ненависть ко всему русскому. До войны успела окончить несколько классов гимназии, увлеклась польской историей и к восемнадцати годам мечтала о возрождении Речи Посполитой  – Великой Польши от моря до моря.
В войну отец был мобилизован во второй раз, но по дороге в часть дезертировал. При преследовании завяз в болоте и утонул.
Весной 1920 года, когда поляки захватили Киев, не сказав ничего матери и даже не простившись, Анна ушла из дома и прибилась к одной из частей недавно воссозданного Войска польского. Здесь у неё завязался первый роман с молодым красавцем ротмистром Калиновским, однако продлился походный роман недолго. Ротмистр был убит в стычке с петлюровцами, которые некоторое время были союзниками поляков и вместе с ними вступили в Киев.
Спустя месяц Анна Слиска отступала вместе с польскими солдатами до Варшавы, где, как говорится, «пошла по рукам». Во время Варшавского сражения в составе женского отряда добровольно отправилась на фронт, где энергичную девицу приметил офицер из Дефензивы . Став её любовником, офицер склонил Анну к сотрудничеству с польской контрразведкой. В Варшаве Анна познакомилась с британским советником Джоном Роджерсом, переспала с ним, и охотно согласилась работать на британскую разведку, исходя из принципа – «лишь бы против России».
Позднее, по совету Роджерса Анна перебралась в Советскую Украину, однако связь с англичанами была утеряна. Явка в Харькове, которую указал ей Роджерс, была провалена. В цепкой памяти Анны остался лишь лондонский адрес Рождерса, но дать о себе знать из СССР, было пока невозможно. Оставалось либо забыть об англичанах, либо ждать удобного случая
После разгрома Красной армии под Варшавой, Ласка неоднократно бывала в концентрационных лагерях, где находились попавшие в плен красноармейцы. Садистские наклонности, пробудившиеся в ней ещё на фронте, были с лихвой востребованы в казнях и экзекуциях русских военнопленных.
В одном из лагерей Анна встретила своего родственника по отцу поручика Войтылу, а через него познакомилась с ещё одним своим родственником паном Шкирняком проживавшим на Волыни.
На хутор зажиточного землевладельца пана Шкирняка Анна и поручик Войтыла добрались под Рождество двадцать первого года, а после нового года, под видом беженки, Анна вернулась в Житомир, где её уже не ждала проплакавшие все глаза одинокая мать-вдова.
В Житомире Анна не задержалась, и скоро перебралась в Киев, а потом и в Харьков, где после неудачной попытки установить связь с агентом британской разведки в большом промышленном городе, устроилась на швейную фабрику и поступила в вечернюю школу, занятия в которой проводились на русском языке.
Шли годы. Замуж Анна не выходила, несмотря на многочисленные предложения весьма солидных мужчин, примечавших красивую и свободную женщину. Меняла любовников, и неожиданно для себя вновь оказалась в поле зрения британской разведки, восстанавливавшей свою агентурную сеть и кропотливо отслеживавшей все её шаги, ориентируя набиравшуюся опыта женщину в нужном направлении…

* *
Анна очнулась от дремоты, когда в дверь постучал Готфрид. Два раза подряд и третий спустя паузу. Так мог стучать только он.
Анна взглянула на часы, встала с постели, накинула халатик и поспешила открыть дверь Адольфу.
– Четвёртый час! Ну и загулял ты, муженёк! – картинно возмущалась она.
– Прости, Анна, задержались. Никак не могли наговориться. Надо же, сегодня встретил человека, предки которого пересекались с нашими предками дважды, в четырнадцатом и девятнадцатом веках. Разве не удивительно. Жаль, что уже завтра предстоит расставание.
– Уже сегодня, а не завтра, – напомнила мужа Анна. – Ложись спать, завтра рано вставать.
– Хочется рассказать тебе о моём друге Иоганне.
– Иване Григорьевиче, – поправила Анна Адольфа. – Расскажешь в дороге, а ещё лучше в поезде. Хочется поскорее выбраться из этой дыры, взглянуть проездом на Москву, а затем помчаться на самом скором поезде до Берлина!
– Да, да, до Берлина, – зевнул Адольф, повалился на кровать и захрапел.
Вздохнув, Анна принялась его раздевать. Сняв сапоги и раздев до белья, легла сама и накрылась одеялом. Но ещё долго не могла уснуть, под храп мужа, медовый месяц с которым только начинался. Лежала с прикрытыми глазами и размышляла над своей непростой судьбой.
Ей уже за тридцать. Наконец вышла замуж, да и то по указанию ненавистного офицера ОГПУ, готовившего её к последующей работе в Германии.
Роджерс, с которым в последний раз удалось связаться осенью двадцать седьмого года через  его человека в Москве и тоже англичанина, работавшего в России по контракту инженером, предусмотрел и такой вариант.
Для красивой, умной и энергичной женщины не существует преград, внушила себе Анна, и стала искать случая, какой случился спустя несколько лет в Казани на секретных танковых курсах, где обучались немецкие офицеры.
«Стало быть, ты, Анна, теперь двойной агент. Теперь ты призвана работать и на англичан и на русских. Но прежде всего на Польшу!» – задумалась она, постепенно погружаясь в сон.   

4.
Расставшись с Адольфом, отправившимся спать под бочок к своей фрау, медовый месяц с которой только начинался, Иван Григорьевич, наконец, снял сапоги и с удовольствием вытянул уставшие за день ноги на скрипучей койке, подвинутой ближе к окну выделенной для комдива персональной комнаты, Однако, несмотря на усталость, долго не мог уснуть.
Из головы никак не выходили события минувшего дня. Припоминались отдельные фрагменты недавней беседы с оберстлейтенантом Готфридом, предки которого были известны его, Мотовилова, предкам с четырнадцатого века, с Куликовской битвы. Впрочем, быть может, их предки встречались лицом к лицу в многочисленных битвах славян с продвигавшимися на восток саксами гораздо раньше, в восьмом и девятом веке, где-нибудь в междуречье Эльбы и Одера, откуда вместе с князем Рюриком приплыл в Северную Русь воин Монтвил – основатель старинного рода Монтвидов-Мотовиловых…
В хорошо протопленной комнате душновато. Иван Григорьевич открыл нараспашку форточку, взглянул на часы, которые показывал уже без четверти четыре утра, и, повернувшись на правый бок, в очередной раз попытался заснуть, поспать хотя бы два – три часа. Однако никак не получалось, да и голова начинала побаливать, несмотря на то, что пил он, умерено, в основном вино. Наконец всё-таки задремал, продолжая разговаривать с Готфридом уже во сне.   
«Адольф, подходит к концу 1932 год. Чего ждать от будущего? В начале следующего 1933 года в Германии пройдут очередные выборы в Рейхстаг. Что если завтра к власти в Германии придут национал-социалисты во главе с твоим тёзкой Гитлером? Что он за человек? Почему отряды штурмовиков так жестоко расправляются с коммунистами, со  сторонниками Рот Фронта ?»
«Рейхсвер вне политики», – отвечает Готфрид. – «Вы слышите меня, Герр Иоганн?»
«Да, Адольф, слышу. Однако многое может перемениться».
«Что вы имеете в виду?»
«Нет, ничего, Но хочется надеяться, что, несмотря на грядущие перемены, наши страны сохранят дружеские отношения».
«Несомненно, сохранят! Дружеские отношения между нашими странами упрочнятся», – не сомневаясь, отвечает Готфрид. – «Тому подтверждение наше военное сотрудничество. Если Россия и Германия будут союзниками, то новой войны в Европе не будет».
«Но ведь у Германии отторгли в пользу Франции западные области , а также все колонии», – напоминает сквозь сон Мотовилов.
«У России тоже отторгли западные земли в пользу Польши, которую поддержали французы и англичане», – в свою очередь замечает Готфрид.
«Да, это так, но мы обязательно вернём утраченные после Гражданской войны территории, где проживают наши братья украинцы и белорусы», – не соглашается Иван Григорьевич. – «Вернём мирным путём, через референдум, а это станет возможным, когда наша страна окрепнет и станет одной из ведущих держав мира».
«Не уверен, что этого можно добиться мирным путём», – не соглашается Готфрид, – «Но мы обязательно вернём Эльзас и Лотарингию когда станем сильнее Франции и Англии! – заключает Готфрид.
Наконец сновидения одолел крепкий предутренний сон и дальнейшие мысли терялись… 
      
5.
В десятом часу утра Иван Григорьевич проснулся от настойчивого стука в дверь.
– Герр, Иоганн, откройте! Пришёл с вами проститься. Мы уезжаем! – услышал Мотовилов голос Готфрида и, вскочив с постели, открыл дверь, оставаясь в нижнем белье.
В комнату вошёл Готфрид, облачённый в гражданский костюм.
– Прости, Адольф, разоспался. Когда едете?
– Сейчас! Анна уже в машине. Ждут меня. Не провожай, простимся здесь. На время пути я опять инженер Рудольф Вайс. Такая вот конспирация от дотошных поляков. На границе паспортный контроль. Лезут со всякими вопросами, могут проверить багаж. Опасаются военного сотрудничества наших стран. По приезде в Германию нам придётся заново оформлять выданное у вас брачное свидетельство. Обвенчаемся в церкви, Анна обещает принять Лютеранство, а пока едет со своим паспортом, визой на выезд и липовым свидетельством о браке с германским подданным Вайсом. Вот такие дела. Волнуется, говорит, что ещё не была заграницей.
– Ладно, Готфрид, прощай! Удачи вам и семейного счастья. Если будешь в СССР – позвони. Вот мой телефон, – Мотовилов записал номер на клочке бумаги и протянул Готфриду. – Комдивам у нас полагается домашний телефон. Только позвонить из Берлина никак не получится. Сегодня я обязательно позвоню жене и расскажу о нашей удивительной встрече.
– Передавай привет, своей Татьяне!
– Как, ты запомнил её имя? – удивился Иван Григорьевич.
– Это несложно Пушкин, Евгений Онегин, Татьяна… Я помню.
– Тогда передавай привет свой Анне.
– Обязательно передам. Ну, я побежал! – Готфрид пожал руку Мотовилову и, не удержавшись, обнял его на прощание.
– Прощаюсь, надеюсь, что не навсегда. Как только появится возможность – приглашу тебя к себе в Германию.   
«Надо же, проспал», – огорчился Мотовилов и начал одеваться.
В незакрытую дверь вновь кто-то постучал.
– Кто там?
– Горничная. Иван Григорьевич, подходите к завтраку. Стынет.

* *
Сразу же после завтрака Мотовилов заглянул в кабинет комполка Попова.
– Николай Петрович, мне необходимо позвонить домой в Читу. Вчера закрутился и не позвонил. Супруга беспокоится, как добрался до места назначения.
– Звоните, Иван Григорьевич, вот аппарат. Позвоните телефонисту и назовите ваш читинский номер. Соединят. От нас звонили и во Владивосток. Связь хорошая.
– Алло! Я слушаю. Ты, Иван? – в трубке послышался голос Татьяны.
– Я, дорогая, я! Добрался вчера вечером, без происшествий. Выспался, позавтракал. Всё нормально, приступаю к занятиям, – Мотовилов посмотрел на Попова.
– Немцев проводили. Сегодня первое занятие в одиннадцать часов, в классе, а после обеда выезд на полигон, – пояснил комдиву комполка Попов.
– Вот, Танечка, мне подсказал начальник курсов. Занятия начнутся в одиннадцать часов.
– Слышала, Иван, голос вашего начальника, а после обеда выезд на полигон! Так?
– Так, Танечка, как дети?
– Не беспокойся, Иван, дети здоровы. Накормила их гречневой кашей с молоком. Играют. Позвать?
– В следующий раз. Позвоню завтра, – Мотовилов опять взглянул на Попова.
– Можно, Иван Григорьевич, звоните, – разрешил Попов.
– Что слышно о Рудневе? Не звонил? Когда будет в Казани?
– Звонил. Будут в Казани дня через два. Приедут вместе с Булавиным. Звони мне, я остаюсь на связи. Где они остановятся, и номер их телефона я сообщу, когда приедут. Не забудь передать от меня привет.
– Не забуду, дорогая! Представляешь, встретил здесь одного человека, но кто он и кто его предки, обязательно сообщу в письме. Сегодня же напишу, через неделю получишь, прочтёшь. Как говорили ещё древние – «мир тесен».
До свидания, Танечка. Жди письма, а завтра обязательно позвоню. Целую. 
    – До свидания, Иван! Одевайся теплее, не простудись. Слышишь меня?
– Слышу, дорогая, слышу!
Мотовилов положил трубку на рычажки аппарата.
– Связь действительно хорошая.
– Говорю же, от нас звонили во Владивосток, – с удовольствием сообщил комполка Попов. – Жду вас, Иван Григорьевич, в учебном классе. Занятие по тактике танкового боя проведёт товарищ Крутов – комроты из нашей первой механизированной бригады . Прибыл к нам в августе, проводил занятия с немцами. Сегодня и сам с удовольствие послушаю его.
В двадцать девятом году Сергей Егорович Крутов командовал танком. Было ему тогда двадцать четыре года. Бил на КВЖД белокитайцев и наших белогвардейцев, остатки которых укрылись в Маньчжурии. Приобрёл бесценный опыт, который передавал немецким курсантам, а теперь будет передавать нашим, поскольку немцев теперь ожидаем после нового года. Он же будет руководить занятиями на полигоне. Мировой мужик, орденоносец! Молодой, ему всего двадцать семь лет. Кстати, уверяет, что знает вас. Вчера сказал.
– Откуда? – удивился Мотовилов.
– Утверждает, что видел вас в штабе Особой Дальневосточной армии в начале ноября двадцать девятого года перед отправкой танковой роты на границу с Маньчжурией.
– Да, я теперь служу в штабе Дальневосточной армии. Со здоровьем не всё в порядке после полученного в двадцатом году тяжёлого ранения. Перевели на штабную работу, сохранив звание и оклад, – признался Иван Григорьевич.
– Крутова я вряд ли помню, да и фамилия для меня новая. Почему же он не подошёл, не представился вчера?
– Вчера вам представлялись в основном немцы, а потом этот оберстлейтенант Готфрид, кстати, окончил он курсы с отличием и увёз с собой нашу первейшую красавицу, увлёк вас за собой. Откуда он вас знает, Иван Григорьевич?
– Николай Петрович, да мы встретились впервые, хоть и воевали друг против друга под Ригой в империалистическую войну. Это предки наши были хорошо знакомы ещё с прошлого века, задолго до Крымской войны!
Услышав мою фамилию, Готфрид припомнил записки его прадеда – профессора истории Берлинского университета Карла Готфрида о путешествии в Россию вместе с известным историком и путешественником Александром фон Гумбольдтом более ста лет назад, в 1829 году. Именно здесь, в Казани, где учился мой прадед Николай Александрович Мотовилов, они и встретились на квартире ректора Казанского университета Карла Фукса.
– Интересная история, – удивился Попов. – Надо же, и тогда среди нас было немало немцев! Расскажете?   
– Будет время – обязательно расскажу.
– Посидим вечерком, почаёвничаем, а? – предложил Попов.
– Почаёвничаем, Николай Петрович. Прихватил с собой в дорогу банку мёда. И половины не съел. Наш, забайкальский, самый целебный мёд!
Вот ещё что, – вспомнил Мотовилов. – Вчера меня встречал на вокзале комроты Звягинцев – очень разговорчивый офицер, в дороге многое рассказал, даже о вашей красавице Анне Ласке, уехавшей сегодня утром с оберстлейтенантом Готфридом не забыл помянуть. А о себе ничего не рассказал. Что он за человек, чем занимается?
– Верно подметили Иван Григорьевич, разговорчивый наш Алексей Звягинцев, зато отличный механик, командует механиками-водителями танков. И наших и немецких танков, в которых выявил массу дефектов. Немцы, работавшие с ним, всё аккуратно записывали. Повезут в Германию, передадут замечания на заводы.
 
* *
На полигон комдив Мотовилов и комроты Крутов прибыли, словно старые друзья.
За обедом разместились за отдельным столом и вспоминали события трёхлетней давности – советско-китайский конфликт на КВЖД, подогреваемый англичанами и американцами, не желавшими мириться с растущей мощью СССР.
Напрягая память, Ивану Григорьевичу всё-таки удалось вспомнить молодого и ладного командира новейшего советского лёгкого танка Т-18. Танковую роту, в которой служил Крутов, погрузили на железнодорожные платформы и провожали осенью двадцать девятого года из Читы на границу с Маньчжурией.
Там, после безуспешных попыток китайцев овладеть советским посёлком Абагайтуевский и прорваться на бронепоездах к Чите, перерезав Транссибирскую железную дорогу, в заснеженной степи и безлесных сопках в середине ноября между станциями Маньчжурия и Хайлар разгорелись трёхдневные ожесточённые бои  между частями советской Дальневосточной армией и частями трёхсоттысячной Мукденской группировки китайской армии .
 До этих решающих боёв, несмотря на неоднократные призывы Советского правительства к мирному решению конфликта на КВЖД, китайцы совершали нескончаемые вооружённые провокации в течение всего лета и осени едва ли не на всём протяжении советско-китайской границы.
– Вот он, товарищи курсанты, мой танк, в котором я и мой экипаж сражались против белокитайцев в Маньчжурии, – с гордостью указал на свою боевую машину, с которой прибыл в танковую школу, комроты Крутов. А присутствующий среди нас комдив Мотовилов Иван Григорьевич разрабатывал в штабе Дальневосточной армии операции против китайских войск.
Надо сказать, что на многих участках китайцы оказывали нашим стрелкам упорное сопротивление. И только танки заставляли их обращаться в паническое бегство. Приглядитесь, товарищи курсанты, к броне, на ней и сейчас, после покраски сохранились отметины от бронебойных пуль. Однако, как говорят советские танкисты – «броня крепка и танки наши быстры!» – с удовольствием произнёс участник боёв на КВЖД широко распространившиеся среди танкистов слова, которым суждено было стать частью известной довоенной песни о советских танкистах. 
Наш танк Т-18 развивает скорость до сорока километров в час по пересечённой местности, и, на мой взгляд, по своим ходовым качествам превосходит немецкие «Гросстракторы» , которые привезли к нам два года назад в разобранном виде немецкие курсанты. Наши механики и курсанты собирали их вместе с немцами, потом обкатывали, соревнуясь с нашими Т-18.
Я прибыл в школу в этом году и мне рассказывали, что немецкие «Гросстракторы» не произвели особого впечатления на наших танкистов. На меня тоже. Хоть они и тяжелее наших Т-18, но полноценными боевыми машинами немецкие «Гросстракторы» назвать нельзя. В процессе осваивания новой немецкой техники и нами и немцами выявлялись многочисленные технические просчеты и неполадки, которые недопустимы в бою.
Что касается ходовых качеств, то не все немецкие танки смогли одолеть даже ста километров по мягкому глинистому или песчаному грунту нашего полигона. В условия Забайкалья, где грунт нередко каменистый, немецкие гусеницы не выдержали бы и десяти километров. А танк без движения отличная мишень для пушек и гранат противника. Так что уехавшие вчера немцы, с которыми я занимался боевой работой на полигоне, признали наш Т-18 лучшим современным танком, ни в чём не уступающим английским и французским боевым бронированным машинам.
Сейчас механики-водители подгонят остальные три танка, и мы с вами, разобьёмся на группы по два человека. Среди вас, товарищи командиры, нет танкистов. Большинство из вас лишь видели танки, да и то на картинках, но сегодня мы с вами будем обкатывать боевые машины, а механики позволят вам подержаться за рычаги управления.   
На первом классном занятии я уже рассказал вам, товарищи курсанты, как наши танкисты и я в их числе, сражались с белокитайцами в Маньчжурии, как один вид наших грозных боевых машин воодушевлял нашу пехоту и обращал в бегство китайских солдат. Там, не без помощи танков, нам удалось разгромить армию неприятеля за три дня, – закончил вступительное слово перед полевыми занятиями комроты Крутов.
– Иван Григорьевич, забирайтесь в мой танк, прокатимся с ветерком! Подержитесь за рычаги, а потом постреляем по мишеням из пушки и пулемётов! 


6.
На третий день, позвонив жене, Иван Григорьевич узнал что Руднев и Булавин в Казани. Записав адрес гостиницы, где они остановились, Мотовилов попросил Попова помочь добраться до города.
К гостинице с утра пораньше его подвёз всё тот же знакомый шофёр, пообещав вернуться за комдивом вечером, не позже шести часов.
Иван Григорьевич застал старых друзей в номере. Руднев брился, Булавин заканчивал физзарядку.
С Рудневым Мотовилов не виделся девять лет с двадцать третьего года, когда побывал вместе Татьяной в Москве, будучи откомандированный на трёхмесячные курсы в Военную академию РККА, а с Андреем Булавиным не виделся с лета восемнадцатого года, когда уходил на Восточный фронт воевать с Колчаком.
– Ну, здравствуй, Андрей! – обнял Иван Григорьевич Булавина. – Вот ты каков, наш герой! Возмужал! Экий здоровяк! Молодец! Рассказывай, друг сердешный, как жив, здоров, как семья, дети?
– Да что тут рассказывать, Иван! В письмах обо всё писано – переписано! – улыбался смущённый Булавин. – Искренне рад нашей встречи. Наконец-то! Нам до Читы не добраться, а вам до Москвы. Как Татьяна, дети?
– Дети растут, Татьяна занимается их воспитанием и домашним хозяйством. Так что всё в полном порядке! – с удовольствием ответил Иван Григорьевич, обнимая друга.
– Смотри, Андрюха, не задави в объятьях комдива, – улыбался недобритый Руднев. Оставь Ивана мне. Добреюсь, умоюсь и обниму!
Булавин вышел из номера, куда поселили москвичей, и через пару минут принёс пыхтевший чайник.
– У горничной взял. Только что закипел. Будем пить чай!
– Я сбегаю в буфет за бутербродами и позвоню на завод, скажу, что мы задержимся на пару часов, – заявил Руднев, надевая свежую сорочку. – Ждите!
– Завода ещё нет, только приступаем к строительству, роются котлованы, дорабатывается проект, а директор уже назначен, – пояснил Булавин. – Работы – край непочатый, а через год – полтора завод должен выпустить первые самолёты! В противном случае «полетят головы». – Вот так, Иван, и работаем! 
– Так значит, Андрей, ты теперь работаешь вместе с Алексеем?
– Вместе, Иван. Алексей помог устроиться на службу в свой наркомат. Я писал тебе, что поначалу были немалые трудности. После возвращения из плена меня неоднократно вызывали в ОГПУ на допросы. Служба у них такая, разобраться пытались, не завербован ли я польской разведкой.
И тут Руднев помог. Есть у него знакомые и в ОГПУ. В конце концов, поверили, отстали. На службу в наркомат приняли. Начинал курьером. Восстановился в институте, откуда ушёл с третьего курса на фронт. Успешно окончил. Женился, ребёнок родился, малыша назвали Алёшей. Да что, рассказывать Иван, ты ведь всё знаешь! Катя с Татьяной регулярно переписываются, шлют фотографии. А командировка в Казань на строительство авиационного завода – наша первая с Алексеем совместная командировка.
До этого проектировали Днепрогэс . В этом году завершено строительство самой крупной в России гидроэлектростанции. Снабжает электричеством Донбасс и весь промышленный юг Украины. Электролинии тянут в Крым. Теперь нас перебросили на проектирование авиационного завода. Работы непочатый край. Работа трудная, но интересная! – Булавин буквально светился от удовольствия, рассказывая о своих успехах другу.      
– Многое хочется от тебя услышать, Андрей, голова ты садовая! Рад, очень рад нашей встречи. Слава Богу, и у тебя всё сложилось! И я, и вы, оба командированы в одно время и в одно место! Разве не удача! – порадовался за друга Иван Григорьевич.
Помнится, ты бежал из плена с товарищем?
– Да, с Павлом Дубовым. Бежали с хутора, куда нас оправили из лагеря батрачить на пана Шкирняка. Бежали в мае, когда установилось тепло. Проплутали две недели в лесах, прежде чем добрались до границы. Поляки охраняют новую границу из рук вон плохо. В этом нам повезло. Задержали нас наши пограничники.
– Каково было в плену?
– Плохо, Иван. Ужасно! – побагровел Андрей, вспомнив месяцы, проведённые польском лагере для русских военнопленных. – Били, издевались, морили голодом и холодом, просто убивали…
– Прости, Андрей, больше не стану об этом расспрашивать.
– Отчего же, Иван, привык к расспросам, – признался Булавин. – На хуторе у пана было легче, хоть и относились к нам как к рабочей скотине. Хоть кормили досыта, иначе какие их нас работники. Товарищ мой, Павел Дубов, живёт теперь на родине, в Курске. Пишет, что после долгих мытарств устроился на службу в милицию, а теперь служит в ОГПУ.
Курск – не Чита, от Москвы ночь на поезде. Побывал у него. Мечтает поквитаться с польскими панами. Не век же им править на наших землях?
– Не век, – согласился Мотовилов. – Вот окрепнем, вышвырнем панов с нашей территории!
– Кого это вы собираетесь вышвырнуть? – послышался голос возвращавшегося с бутербродами Руднева.
– Польских панов, – ответил за Булавина Иван Григорьевич.
– Выполним две пятилетки, завершим коллективизацию, проведём индустриализацию, вот тогда и вернём всё, что нами утеряно! И панов прогоним до самой Варшавы, чтобы и духу их не было на нашей земле! – одобрил Руднев. – Позвонил на завод. Часа два у нас есть, так что с утра попьём чайку за встречу, а вечером можно чего-либо покрепче.
– Не получится, Алексей. Машина заедет за мной не позже восемнадцати часов. Вы  ведь ещё не вернётесь в гостиницу.
– Не вернёмся. Жаль, тогда в следующий раз. Наша командировка рассчитана на две недели, так что обязательно встретимся в выходной день. У вас, на курсах, не спрашиваю каких, наверное, это секрет, есть выходные дни?
– Есть, договоримся, обязательно встретимся, да я и заночую в вашей гостинице.
– А что, Иван, попросим у горничной раскладушку. Места у нас хватит. Давайте стаканы. Чайник стынет. Бутерброды купил отменные, с копчёной осетриной.
Иван Григорьевич отправился в город без завтрака и с удовольствием пил крепко заваренный чай с бутербродами, на которые расстарался Руднев.
– Приехали на строительство уже в недалёком будущем крупнейшего в стране авиационного завода . Авиастроители спешат. В Америки и Германии поступают станки. Уже через год цеха, которых пока нет, должны заработать, так что сегодня задержимся на заводе допоздна. Одно слово – индустриализация. Товарищ Сталин осуществляет личный контроль за работой авиационных предприятий. Первая пятилетка в самом разгаре. От её итогов зависит очень многое. Мы просто обязаны любой ценой догнать развитые страны Европы и США в машиностроении и прежде всего в производстве военной техники. В противном случае, нас сомнут. Мирных у нас лет десять, не больше. Так говорит товарищ Сталин, и он прав. То, на что Германия, Франция, Англия и Америка потратили десятилетия, нам необходимо завершить в течение нескольких лет. Тучи сгущаются и новой войны нам не миновать.
– Алексей, это и мне понятно. Не на митинге, не на собрании, – остановил Иван Григорьевич Руднева.  – Всем известно, индустриализация даётся стране с невероятным трудом. За станки и промышленное оборудование приходится платить хлебом и золотом по самой высокой цене. Везде острая нехватка рабочей силы. По всей Сибири, и у нас, в Забайкалье, проведена коллективизация крестьянских хозяйств. Проведена с немалой кровью. В казачьих станицах волнения, кое-где дело дошло до вооружённого неповиновения местным властям.
Бунтуют буряты, в соседней Маньчжурии оживились остатки семёновских банд. Участились вооружённые провокации на границе. Люди бросаю хозяйство, и уходят семьями в города. Не имея никаких навыков, бывшие землепашцы и пастухи поступают на заводы.
Многого ли они наработают?
– Такое, Иван, по всей стране, которая сейчас словно разворошённый муравейник. Работаем и учимся на ходу, совершаем просчёты и тяжкие ошибки, которые приходится исправлять дорогой ценой. Самое страшное – голодные годы в хлебородных областях, вызванные непомерными хлебными налогами, без которых нам не получить от буржуев необходимых как воздух станков. Страшно, жутко, когда от голода в деревнях и сёлах умирают тысячи людей, а города наполняются беженцами .
Принимаем людей, строим семейные бараки, определяем бывших крестьян на производство, кормим в заводских столовых, обучаем рабочим профессиям. Трудно, однако, другого пути нет. Иначе сомнут нас враги.
– Довольно, Алексей, о наболевшем, подлей лучше кипятка. Иван выбрался к нам со своих курсов не для того, чтобы ты ему читал политинформации, – напомнил шурину Булавин. – Да и времени у нас немного. – Расскажи, Иван, как твои дела. Как тебе показалась Казань. Что нового?
– Города я почти не видел. Вот провожу вас и поброжу по улицам, загляну в кремль, посмотрю на матушку-Волгу, а к шести вечера вернусь в гостиницу, куда подъедет машина. А пока, друзья мои, расскажу вам, об одной удивительной встрече с одним человеком, которая произошла на курсах. Каких курсах, не скажу, секрет, а о встрече расскажу. Тебя, Андрей, это касается, – подчеркнул Мотовилов.
Булавин с удивлением посмотрел на него.
– Напрягай память, вспоминай своего прадеда капитана Булавина, защищавшего Севастополь в давней Крымской войне.
– С чего это ты вспомнил о Крымской войне? Прошло столько лет? – продолжал удивляться Андрей Булавин, сестре которого, Ольге Рудневой, удалось сохранить военные записки капитана минского стрелкового полка Андрея Степановича Булавина, написанные им собственноручно в конце пятидесятых годов прошлого девятнадцатого столетия после выхода в отставку.
– А всё с того, дорогой Андрей, что на курсах, куда я командирован до января, встретил, одного человека. О ком бы ты мог подумать?
– Право не знаю, что и подумать. Кого же ты встретил? Говори, Иван!
– Некоего Адольфа фон Готфрида! Вот кого!
– Немец, у нас? – удивился Булавин.
– Что он тут делает? – озадачился Руднев.
– Об этом вам, друзья мои, не скажу. Да и вы никому не рассказывайте.
– Ясно, товарищ комдив, не расскажем. Но нам-то можно? – спросил Руднев.
– Можно, но только о встрече с Готфридом. Андрей, тебе ничего не говорит это имя? Как же не говорит. Неужели этот фон-барон из рода тех самых Готфридов, у которых хранится похищенный безызвестным зуавом  кинжал рыцаря Тевтонского ордена – военный трофей, добытый основателем нашего рода сотником Михайло Булавой после сражения на Куликовом поле с полчищами крымского эмира Мамая и его союзниками генуэзцами? Сохранил ли он тот трофей?
– Я напомнил ему историю с кинжалом. Готфрид хранит его как одну из семейных реликвий. Узнав о роде Булавиных, передал тебе привет. Сожалел, что не может сделать этого сам. Встретились мы с ним вечером, а утром он укатил в Германию, со своим, не менее «замечательным трофеем».
– Надо же, привет передал. Спасибо, – удивился Андрей Булавин.
– Загадками говоришь, Иван? Что же это за такой «замечательный трофей», который увёз с собой фон-барон? – Удивился Руднев.
– Не что, а кто, – улыбнулся Иван Григорьевич. – Представьте себе, Адольф фон Готфрид укатил в Берлин с женщиной, причём, весьма красивой, которая стала его женой у нас в России. Прощаясь, обещал пригласить меня к себе в гости, но это вряд ли возможно.
Жаль было расставаться. Столько воспоминаний, связанных с родом Мотовиловых и семейством Готфридов. Шутка ли сказать, наши предки знакомы с четырнадцатого века, а Николай Александрович дважды встречался с прадедом Адольфа известным историком Карлом Готфридом в 1829 и 1855 годах. Впервые в Казани, когда заканчивал университет. Повторно спустя четверть века в Петербурге и Москве.
– Жена – не трофей. Ещё неизвестно, что выйдет из этого брака. Сколько лет женщине, которая приворожила немецкого барона? – поинтересовался Руднев.
– Тридцать, но на вид ей столько не дашь. Представляете, офицер по фамилии Звягинцев, который встречал меня на вокзале, назвал её и Готфрида немолодыми. Готфрид старше меня всего на четыре года, стало быть, в понимании Звягинцева и я уже «старик», – недовольно пробурчал Мотовилов.
– Что же тогда говорить обо мне, – усмехнулся Руднев. – Ведь мне уже за сорок. – Ну и какова эта дамочка, которая «окрутила» барона?
– Этакая зеленоглазая блондинка. Как будто украинка из Харькова, но по-русски говорит чисто. Фамилия у неё интересная – Ласка.
– Как? Как ты сказал? Ласка? – привстал из-за стола Булавин.
– Да, Анна Ласка. Фамилия редкая, которую ей теперь придётся сменить. Чему же ты так удивился, Андрей?
– Говоришь, Анна Ласка, блондинка? – переспросил взволнованный Булавин.
– Ну да. Других особых примет я не заметил, хоть и танцевал с ней на прощальном вечере.
– Вот, что товарищи, сдаётся мне, что никакая она не украинка, а полька! Видели мы её с Павлом Дубовым на хуторе пана Шкирняка, а Дубов видел её ещё в лагере. Была эта Ласка в армейской форме польского образца. Рассказывали, что участвовала в сражении под Варшавой, где я угодил в плен.
– Постой, Андрей, ты ничего не напутал? – нахмурился Мотовилов.
– Не напутал. Имя и фамилия, к тому же редкая, совпадают. Возраст тоже, тогда на хуторе ей было лет двадцать. И выглядела она так, как ты, Иван, её описал. Определённо она! Ещё на хуторе я слышал, что она собиралась вернуться к матери в Житомир, стало быть, к нам, в СССР.
– Ну и трофей ему удружили наши ОГПУ-шники! – покачал головой Руднев. – Впрочем, возможно, она уже давно советская гражданка, покаялась в своём прошлом и, как знать, не подобрали ли её специально для барона Готфрида?
– Ну и озадачили же вы меня! – потер виски Иван Григорьевич. – Не знаю, что и сказать? Что же теперь делать?
– Немедленно сообщить о наших подозрениях в ОГПУ, как некогда это сделал Алексей в отношении известного тебе американца Роулинга, – предложил Булавин.
– Роулинг? Он по-прежнему бывает в Москве? – спросил Мотовилов.
– Недавно опять объявился в качестве представителя американской энергетической компании, – признался Руднев. – Не знаю, что и думать. Почему же его не арестуют?
– Полагаю, что его контакты в Москве отслеживают, а почему не задерживают или не выдворяют из страны, судить не нам. В ОГПУ отнюдь не профаны, – заметил Мотовилов. – А вот что нам делать с Анной Лаской?
– Полагаю, что не следует делать скоропалительных выводов. Не дай Бог, сорвём спланированную ОГПУ операцию.  Да и увез её Готфрид в Германию, – заключил Руднев.
– Однако наговорили! – взглянув на часы, воскликнул Булавин. – Алексей, нам пора на завод!
– Ты уж извини, Иван, дела, – надевая пиджак, вздохнул Руднев. – Телефон ты наш теперь знаешь. В Казани мы пробудем недели две. Звони. Увидимся!
               
7.
Скорый поезд Москва – Берлин, который обслуживала немецкая бригада проводников, пересёк советско-польскую границу под утро.
Адольф сообщил, что скоро станция Барановичи, где сотрудники польской пограничной стражи проводят паспортный контроль, а потому следует подготовиться к их визиту в купе, где они ехали вдвоём.
Анна сходила в туалет, умылась и причесалась. Хотела надеть серьги и кольца, но Готфрид остановил супругу.
- Анхен , не стоит дразнить поляков золотыми серёжками и кольцами. Поляки весьма неприветливы и подозрительны к нам, немцам, а тем более к русским. Придираются по пустякам. Жадные. Говорят, что имели место случаи, когда у женщин забирали кольца и серьги, утверждая, что золото контрабандное. Здесь, на прежней российской территории, ведут себя просто по-хамски! Убери подальше, не дразни этих польских хамов!
– Хорошо, Адольф, спасибо, что предупредил. Уберу, – Анна стойко перенесла комментарий супруга о «польских хамах». – Обручальное кольцо можно оставь?
– Обручальное оставь.
– Долго ещё до станции. Как ты назвал её?
– Барановичи. С четверть часа.
– Хорошо, я пока посмотрю в окно. Светает, уже кое-что видно.
– Да что тут можно увидеть. Глушь, кругом лес. Изредка промелькнёт деревушка в несколько тёмных бревенчатых домов, крытых соломой. Здесь и в России их называют избами. До Варшавы смотреть не на что, да и за Варшавой немногим лучше. Иное дело Германия, где мы будем уже вечером. Там есть на что посмотреть, только будет уже темно.
Готфид взглянул на часы.
– В Берлин поезд должен прибыть в двадцать один час десять минут. Я послал телеграмму маме. Нас будут встречать. Маме не терпится увидеть тебя. Думаю, ты ей понравишься. Постарайся с ней подружиться и будь добра к детям, постарайся заменить им мать.
- Право, не знаю, получится ли у меня заметить Карлу и Герману покойную Ирму, – вздохнула Анна, постепенно входившая в роль любящей супруги. Впрочем, недавно она «разменяла» четвёртый десяток, так что пора было определяться. Не вечно же «куковать» одной.
Адольф не мог не понравиться даже такой разборчивой женщине, как Анна, познавшей на своём веку немало мужчин.
«Статен, симпатичен. Для мужчины, пожалуй, даже красив. К тому же не беден, барон. Через несколько лет может стать генералом, а я не только баронессой, но и генеральшей. Не самый худший вариант. Готфрид мечтает иметь детей, но с этим у нас ничего не выйдет. Таков печальный итог бурной молодости…», – размышляла Анна, рассеяно посматривая в окошко, за которым мелькали и в самом деле унылые крестьянские избы. Поезд приближался к станции, где польские пограничники досматривали состав и проводили паспортный контроль пассажиров.
«Впрочем, обойдётся. У Адольфа есть сыновья, а моя карма – служение Польше! Ох, и закручу я «русско-английский шпионский роман»! Всем достанется, немцам тоже за Бреславль  и Поморье . Придёт время, всё вернёте, поганцы! Вот только бы не перестараться? Но ведь я умница! Где только не крутилась-вертелась, многому научилась. Англичане – друзья моей Польше, им стану служить, как говорят русские – «верей и правдой». Русским – наоборот, как скажут англичане. А пока ждать, ждать и ждать своего часа…»
– Что ты там шепчешь, Анхен? – озаботился состояние жены Готфрид. – Подъезжаем. Достань паспорт. Посмотри, всё ли в порядке.
– Молитву шепчу, – попыталась улыбнуться Анна.
– Разве ты верующая? – удивился Готфрид.
– Мама покойная молилась, в церковь ходила.
– В православную?
– Конечно же, в православную.
– Как только получишь немецкое гражданство, обязательно обвенчаемся, но прежде, Анна, ты примешь лютеранство. Это будет торжественно и красиво! – пообещал Готфрид.
– Адольф, конечно же, приму. Мы уже не раз осуждали необходимость принятия Лютеранства с последующим венчанием. Зачем же повторяться, – обиделась Анна. Впрочем, Готфрид не обратил внимания на её обиженный взгляд.
Анна достала из сумочки документы – паспорт на имя советской гражданки Анны Ласки и справку, выданную в загсе о браке, заключённом с гражданином Веймарской республики Рудольфом Вайсом – инженером, работавшим по контракту на одном из строящихся в СССР заводов.
Дрогнули вагоны, поезд остановился. Спустя несколько минут в коридоре послышался шум и в купе постучал проводник.
– Господа пассажиры, паспортный контроль!
В купе вошли офицер польской пограничной стражи и проводник вагона
– Доброе утро, господа! Прошу предъявить документы! – на скверном немецком языке потребовал офицер, как успела рассмотреть Анна, подпоручик.
Готфрид протянул офицеру оба паспорта и справку о браке, выданную советским загсом.
Подпоручик бегло взглянул на паспорт Адольфа, сличив фото на документе с владельцем паспорта, добавив привычное.
– Господин Вайс, вы не везёте ничего запрещённого? Оружие, золото, отравляющие и наркотические вещества, незадекларированную валюту – фунты, доллары.
– Нет, нет, господин офицер. У нас нет ничего запретного для провоза через границу. Еду через границу не в первый раз, – ответил Готфрид.
– Эта женщина ваша супруга? – подпоручик внимательно посмотрел на Анну и вздрогнул.
«Боже, да ведь это Мирек!» – узнала Анна в молодом офицере младшего сына Шкирняка, которого помнила двенадцатилетним парнишкой, и побледнела. А голове роятся пугающие мысли – «Вот так встреча! Неужели узнал? Ну, конечно же узнает, когда заглянет в паспорт. Что же делать?»
Не сводя глаз с женщины, показавшейся ему знакомой, подпоручик принял из рук Готфрида её паспорт, раскрыл, заглянул и  взволнованно спросил, уже по-польски.
– Глазам своим не верю! Вы ли это пани Ханна?
Все, что происходило, не укрылось от Готфрида. Он вопросительно посмотрел на Анну.
– Что сказал офицер? Почему по-польски? Чему он так удивлён?
– Адольф, я удивлена не меньше тебя. По-польски не понимаю. Уловила, что я ему кого-то напоминаю. Чушь какая-то!
Готфрид уставился на подпоручика, а Анна осторожно, так чтобы он не увидел, приложила палец к губам, подав польскому офицеру знак.
«Молчи!»
Подпоручик, кажется, понял её жест и со словами.
– Извините господа, у вас всё в порядке, – ещё раз взглянул на Анну. – Приятного путешествия, господа! – отдал пассажирам честь, приложив два пальца к фуражке, и, не оглядываясь, вышел из купе.
«Слава Богу, пронесло!» – промелькнуло в сознании приходившей в себя Анны. – «Кто же мог предположить, что такое случится?»
– Адольф, я ведь ещё никогда не была за границей, а этот поляк так меня напугал! Думала, что дальше не пропустят, – надула губки Анна.
– Глупенькая. У нас с тобой всё в порядке, и никто не посмеет вернуть тебя обратно в Россию. Впереди Европа! Впереди Германия. Впереди Берлин!
Адольф закрыл дверь купе на замок и обнял Анну, осыпая горячими поцелуями любимую женщину, жену.
Анна не пыталась выскользнуть из его объятий, лишь спросила.
– Через сколько часов будет Варшава?
– Зачем тебе знать, дорогая, когда будет Варшава? Мимо не проедем. Будет тебе и Варшава…               



 























Глава 4
Июль 1937 года. Всемирная выставка в Париже
 
1.
Летний Париж 1937 года заполнили многочисленные туристы, съехавшиеся в столицу Франции со всех концов Света, чтобы осмотреть крупнейшую за последние годы Всемирную Выставку , которая открылась в конце мая. Однако самый большой наплыв посетителей ожидался в августе – сентябре, когда после осмотра выставки и достопримечательностей «культурного центра» Европы, которым по-прежнему считался Париж, состоятельные туристы отправятся на Лазурный берег  загорать, купаться и поправлять здоровье, пошатнувшееся после посещения парижских ресторанов.
В то яркое и щедрое на солнце незабываемое лето Франция наслаждалась миром и благополучием, не подозревая, что уже менее чем через три года кованые сапоги германских солдат будут топтать знаменитые Елисейские поля , а имперское знамя со свастикой накроет свободолюбивую страну.
Андрей Булавин, откомандированный на выставку в конце июня сроком на месяц в качестве консультанта и экскурсовода широко представленной в советском павильоне экспозиции, посвящённой строительству социализма в СССР, к началу августа должен был вернуться в Москву и отчитаться за командировку.
В августе Булавину был обещан первый за последние пять лет месячный отпуск. Андрей и Катя собирались провести отпуск в Крыму вместе с подросшими детьми, и профсоюзные путёвки были им уже выделены в один из домов отдыха в Ливадии. Вот только бы не сорвалась намеченная поездка, тем более, что в это же время в Крыму планировали отдохнуть Иван и Татьяна Мотовиловы вместе с детьми.
Ивану Григорьевичу предоставили семейную путёвку в Ялту, в дом отдыха Наркомата обороны, а это недалеко от Ливадии.
– «Будем отдыхать семьями. Скорей бы домой и в Крым!» – радовался Булавин, предвкушая отдых на море вместе с друзьями.
Парижа Андрей, по сути, так и не видел, побывав лишь в одной ознакомительной экскурсии по центру города с пешеходной прогулкой по Елисейским полям и посещением Лувра .
С раннего утра до закрытия выставки Булавин находился в павильоне возле масштабной экспозиции – панорамной карты индустриализации СССР, на которой были представлены природные богатства страны, крупнейшие промышленные предприятия, электростанции, рудники, шахты и главные стройки второй пятилетки.
Экспозиция, вызывавшая восхищение посетителей советского павильона была выполнена из уральских самоцветов всех оттенков в виде огромной карты СССР, а рубиновую звезду в том месте, где находилась  столица СССР Москва, украшали усыпанные бриллиантами золотые серп и молот.
Этот символ труда – союза рабочих и крестьян держали в могучих стальных руках рабочий колхозница. Огромный, излучавший сильнейшую энергию монумент, которому суждено прославиться в веках, гордо возвышался над советским павильоном, вызывая неподдельное восхищение простых людей из рабочих кварталов Большого Парижа и лютую ненависть врагов Советской России всех мастей. 
Булавин хорошо владел французским языком, который изучал с детства, вначале дома с гувернанткой, затем в гимназии, и вероятно по этой немаловажной причине был командирован на Всемирную выставку во Францию. Несмотря на наплыв иностранных туристов, парижане всё же составляли большинство посетителей советского павильона, который пользовался наибольшим успехом. Ещё бы, СССР – новая, неведомая, огромная по территории страна, многие годы замалчиваемая, и так неожиданно возникшая на месте бывшей Российской империи!
С французами, с парижанами Андрей быстро находил общий язык, с глубоким чувством достоинства советского гражданина и на хорошем французском языке подробно рассказывал любознательным посетителям об СССР, демонстрируя загоравшимися на экспозиции лампочками важнейшие экономические объекты, возведённые в годы первой и второй, ещё не закончившейся пятилетки.
С иностранцами было сложнее. Немецким языком Булавин владел сносно, а вот с англичанами и американцами приходилось изъясняться по-французски, а если не понимали, то жестами, а иногда и по-русски. Понимали, поскольку и в Англии и в Америки проживали эмигранты из России, покинувшие страну в разные годы и по разным причинам.
Перед командировкой во Францию, советских служащих предупреждали, что Париж в недалёком прошлом – центр белой эмиграции, где проживает немало выходцев из России, настроенных враждебно к советской власти и к СССР. Об этом служащим павильона регулярно напоминали командированные на выставку сотрудники государственной безопасности НКВД , среди которых к радости Андрея оказался и старший лейтенант государственной безопасности  Василий Семёнович Воронин, оказавший ему неоценимую помощь после возвращения из польского плена летом 1923 года.
Командировка подходила к концу и послезавтра Булавина сменит Алексей Руднев, который приедет на выставку вместе с женой. Алексей продолжит знакомить посетителей выставки с индустриализацией страны, а Ольга расскажет посетителям выставки о культурной жизни советских граждан, искусстве и образовании. Оба владели французским языком, что, как и в случае с Булавиным, стало главным аргументом для командировки в Париж, куда стремились многие служащие наркоматов.
За месяц, проведенный на выставке, Андрей Булавин повидал немало известных людей, о появлении которых в советском павильоне обычно предупреждали ответственные за безопасность и порядок офицеры НКВД, откомандированные на выставку вместе со специалистами. В гражданских костюмах, они не выделялись среди прочего персонала павильона. Их знали в лицо и им беспрекословно подчинялись.
В один из первых дней работы выставки, Андрей не мог этого видеть, поскольку прибыл в Париж месяц спустя, советский павильон посетили президент Франции и премьер-министр Великобритании с многочисленной свитой. Для столь высоких гостей сделали исключение, закрыв на время вход в павильон для прочих граждан. В дальнейшем никаких исключений не делали. Посещали выставку и русские эмигранты, из бывших белогвардейских офицеров, давно сменившие мундиры и фуражки на гражданские костюмы и шляпы.
Как правило, молча, осматривали экспозиции и экспонаты выставки, не задавая вопросов. Сняв шляпы, подолгу с грустными лицами стояли возле карты-панорамы СССР, вздыхали и так же, молча, уходили, покрыв шляпами седеющие головы. Грустная картина. Андрею их было жаль…
Другое дело сплочённые группы французских рабочих – членов французской компартии   и профсоюзных активистов. Общаться с ними на живом французском языке доставляло огромное удовольствие. Жизнерадостные приветливые люди, интересующиеся жизнью трудящихся в СССР. Сегодня  утром во главе своих соратников уже второй раз советский павильон посетил Морис Торез , с которым Булавину удалось пообщаться.
Возле представительной делегации собрались журналисты и фотокорреспонденты, снимая на плёнку и записывая в раскрытые блокноты всё, что скажет лидер французских коммунистов, поскольку после прихода к власти в Германии Адольфа Гитлера  и начала Гражданской войны в Испании,  компартия Франции стала быстро набирать политический вес, и с этим следовало считаться.   
Расставались словно старые друзья, обменявшись крепким рукопожатием. В тот день Андрей перезнакомился едва  ли не со всеми сопровождавшими Тореза активистами, к сожалению, тут же забывая их фамилии и имена.
Однако, один из тех французов через некоторое время вернулся и, увидев Булавина, поспешил к нему.
– Я Жак Деко, рабочий с завода Рено. Помните, был у вас вместе с товарищем Торезом? – приветливо улыбался француз.
– Как же, товарищ Деко, помню! – оживился Булавин, не ожидавший повторного визита улыбчивого француза и естественно не запомнивший его фамилии. – Чем могу быть полезен? Не стесняйтесь, спрашивайте, товарищ Деко.
– У меня отпуск, две недели. Поехать мне некуда. Родственников в деревне не осталось, а к морю – не по карману. Вот и хожу, брожу по выставке. Побывал почти во всех павильонах. Интересно, но советский павильон самый впечатляющий! – с удовольствием признался Жак. – Утром было слишком шумно, всё внимание было приковано к товарищу Торезу. Многое упустил, хочется осмотреть экспонаты поподробнее. Вы, товарищ Андрей, прекрасно говорите по-французски, словно коренной парижанин. С вами приятно общаться.
– Овладеваю парижским произношением на ходу, – улыбнулся Булавин. – Целыми днями общаюсь с посетителями павильона.
– В восемнадцатом году я побывал в России. Немного повоевал со швабами,  потом нас отправили на военных кораблях в Одесу. От портовых рабочих выучил несколько русских слов, да и то, в основном бранные, – признался Жак.
– Товарищ Андрей. Вам сколько лет?
– Весной исполнилось сорок.
– Угадал! – обрадовался Жак. – И мне послезавтра исполнится сорок лет! Ровесники!
– Поздравляю вас, Жак! От всей души поздравляю! – Булавин с удовольствием пожал крупную рабочую руку Жака Деко.
– Хотелось бы пригласить вас к себе домой, отметить это событие. Жена будет рада.
– Увы, Жак, не получится, – развёл руками Булавин.
– Сожалею и понимаю вас, товарищ Андрей, – вздохнул Деко, так и не объяснив, что скрыто за этим «понимаю».
– К сожалению, моя командировка заканчивается, и на днях, возможно уже завтра, я возвращаюсь в СССР, – добавил Булавин
Внезапно их ослепила магниевая вспышка фотокамеры.
– Корреспондент «Фигаро» Шарль Буланже, – назвался незаметно подкравшийся к мним репортёр, которого Булавин, кажется, уже видел утром во время посещения советского павильона Морисом Торезом. – Надеюсь, что завтра или послезавтра фотографию напечатают в газете. Вы так увлечённо беседовали, что я не мог удержаться!
– Предупреждать надо! – недовольно буркнул Деко.
– В следующий раз, – ухмыльнулся Буланже. – Так о чем же вы разговаривали?
– Идите своей дорогой, мсье фотограф. Нам не досуг читать буржуазные газеты, – Деко сурово посмотрел на фотокорреспондента.
– Что ж, не настаиваю! – Буланже кивнул головой и уверенно направился к следующему экспонату.
– Товарищ Булавин! – послышался голос Воронина. – Хочу вас предупредить.
Жак Деко оглянулся и, увидев приближавшегося к ним мужчину, попрощался с Булавиным.
– До свидания, товарищ Андрей. Можно я загляну к вам ещё раз?
– Приходите, Жак. Буду ждать.
– О чём это ты говорил с французом? – спросил Воронин.
– Рабочий с завода Рено. Утром был здесь вместе с товарищем Торезом. Опять пришёл. Приглашал меня на свой юбилей. Послезавтра ему исполнится сорок лет.
– Завтра тебе, Андрей, возвращаться в Москву, – напомнил Воронин. – Устал?
– Есть немного, – признался Булавин. – Почему завтра?
– Позвонили из Москвы. Смена ужё в пути. Вечером будут здесь.
– Хорошо, что завтра. Соскучился по жене, детишкам. В августе отпуск. Отдохну. 
– Тебе повезло, а мне здесь торчать ещё месяц, – посетовал Воронин. – Немалая лежит на нас ответственность. Вот что, товарищ Булавин, на выставке объявились Деникин с Красновым . Те самые, белые генералы, о которых теперь пишут в книжках о Гражданской войне.
Деникин проживает здесь, в Париже и, похоже, от прежних дел отошёл или близок к тому. К нам уже заходил в мае. Походил по павильону, ни о чём не расспрашивал. Потом выпил стопку водки в буфете и смотрел фильм «Чапаев ».
Наш фильм пользуется огромным успехом у французов. Приходят смотреть семьями. Через час будет очередной сеанс, так что народу прибудет, а нам, чекистам, уйма хлопот, – тяжко вздохнул Воронин. – Краснов перебрался в Германию, спутался с национал-социалистами, верховодит эмигрантским казачеством, самых нетерпеливых посылает воевать в Испанию. Тот ещё сукин сын!
Сейчас они в немецком павильоне, общаются с какими-то немцами. Среди них известная актриса Ольга Чехова.
– Русская?
– По матери да. Отец её, немец Книппер, проживал в России, а Чехова уже давно живёт в Германии. Дальняя родственница нашего писателя Антона Павловича Чехова . Фамилия у неё от первого брака с племянником Антона Павловича. Слышал о такой актрисе?
– Нет, не слышал, – признался Булавин.
– Я тоже узнал о ней недавно. Кинофильмы с её участием у нас не показывают. Говорят, что её высоко ценит Гитлер. Полагаю, что и к нам зайдут. Через, – Воронин взглянул на часы, – час с четвертью у нас будет показ кинофильма «Чапаев», а затем выступление ансамбля песни и пляски Красной армии. Думаю, что эти мероприятия ни Чехова, ни Деникин с Красновым всё-таки не пропустят.
Большая на нас лежит ответственность. Как-никак белые генералы, заклятые наши враги. Их здесь не тронь, а нагадить могут, да ещё как! – вытер платком вспотевший лоб озабоченный старший лейтенант государственной безопасности НКВД Василий Семёнович Воронин. – Так что будь, Андрей, наготове!

2.
Подробно осмотрев германский павильон, Краснов вернулся к отдыхавшему в буфете Деникину. Антон Иванович здесь уже побывал в мае, в день открытия выставки, а теперь, ожидая коллегу, если так можно было назвать бывшего, как и он сам белого генерала, прозябающего в эмиграции, удобно разместился за отдельным столиком и просматривал свежие немецкие газеты, потягивая хорошее баварское пиво.
– Ну как, Пётр Николаевич показалась тебе немецкая выставка? Понравилось? – отложив газету, поинтересовался Деникин.
– Антон Иванович, я ведь живу в Германии. Вижу не только то, чего здесь понаставили. Приезжай ко мне, сам увидишь, как поднялась Германия после того, как канцлером стал Гитлер. Какой там повсюду навели «железный немецкий порядок». То ли ещё будет!
Это у вас, в Париже, бардак. Бездомные по подворотням бродят, милостыню собирают, воруют. Проститутки повсюду шастают, дурят доверчивых мужиков. Педерасты к мальчишкам пристают. Коммунисты в парламенте заседают, профсоюзы наглеют, – перечисляя замеченные им пороки, загибал пальцы Краснов. – Но и это не всё. В Париже полно агентов НКВД. Антон Иванович, а ты не боишься, что выкрадут тебя, как генерала Кутепова  и доставят в Москву? – хитро прищурив глаз, посмотрел Краснов на Деникина.
– Брось так шутить, Пётр Николаевич. Нехорошо! – возмутился Деникин. – У французов тоже порядок, ну а на проституток не обращай внимания. В Германии они тоже есть, только не выпячиваются. То, что бомжей у вас заставляют копать канавы, хорошо. Извращенцев у вас сажают в тюрьму – приветствую. Правильно делают. Дай Бог и у нас ими займутся.
Насчёт агентов НКВД не знаю. Наверное, они теперь повсюду. Однако ничего я теперь не боюсь. Не тот возраст чтобы бояться и прятаться, – признался раздражённый Деникин. – Сам поберегись, а меня е пугай !
Выпьешь пива? – спросил, отдышавшись, Деникин и заглянул в свою недопитую кружку.
– Водки бы выпил, а пива не хочу. Жарко и так весь взмок.
– Почему водка, а не коньяк?
– Коньяк не люблю, особенно ваш, французский. Пахнет клопами. Хочется настоящей русской водки, которая появилась в Германии и куда лучше местного шнапса, – признался Краснов.
– Так уж и клопами? – покачав головой, не согласился Деникин, которого через словечко «ваш» Краснов огульно зачислил во французы.
«Впрочем, пожалуй, он прав. Я ведь и думать начинаю по-французски…», – с грустью подумал Антон Иванович, живший в Париже уже много лет. – Ну, если тебе хочется водки, то идём в русский павильон.
– Подождём наших друзей и пойдём в гости к русским, теперь советским, – пробурчал Краснов. – Посмотрим, что они привезли в Париж. Чехова даёт интервью местным репортёрам, а Готфрид с женой и Робинсом ещё не всё осмотрели. Ты ведь уже был в русском павильоне. Как там? Издали впечатляет.
– И внутри, Пётр Николаевич, есть на что посмотреть. Видимся мы с тобой не часто. Последний раз встречались, кажется, в тридцать втором году в Брюсселе?
– В сентябре тридцать второго, – припомнил Краснов. – Провожали группу русских офицеров в Южную Америку, в Парагвай, где обосновался генерал Беляев . Говорят, основал в тех краях казачью станицу. Землёй его наделило правительство Парагвая. Приглашает к себе всех желающих заниматься земледелием. Да только климат в том Парагвае ненашенский, не приживутся там наши люди. Да и какие из них земледельцы. Разбредутся по тамошним городам, а то и вернуться обратно, – посетовал вечно чем-то недовольный Краснов. – С Беляевым был знаком ещё до войны. Он и тогда был большим фантазёром. Дай Бог ему удачи… 
– Вот, Пётр Николаевич, начитался немецких газет. Не знаю, что и думать. – Ты там, рядом, лучше нас знаешь, что и как. Скажи, друг любезный, будет Германия воевать? Когда и с кем? – понизив голос, спросил Деникин.
– Ну и вопрос ты задал, Антон Иванович? – озадачился Краснов. – Так тебе и скажи, когда и с кем!
– А ты скажи, как думаешь, не стесняйся.
– Чего мне стесняться. Как думаю, могу и сказать. Не знаю, но думаю, что будет, –  Краснов перешёл на шёпот. – Сильно обидела немцев, эта чёртова Антанта, ободрала как липку. Всех колоний лишила, Эльзас с Лотарингией французы отняли. Даже поляки с Литвой, и те общипали Германию. Литва при содействии французов захватила Мемель , а поляки коридор, видите ли, к морю проделали . Где этот видано?
– Значит, война всё-таки будет? – настаивал Деникин.
– А ты как думаешь, Антон Иванович?
«Неужели опять война, а что за ней – подумать страшно…» – задумался Деникин. – «С Францией и Англией – это понятно. Хочется немцам отыграться, вернуть ими утерянное. Но куда же, смотрят Лебрен  с Болдуином , а теперь и Чемберлен ? О чём думает английский король ? Почему не препятствуют вооружению Германии британские, американские, да и французские банкиры, наделяя Гитлера огромными кредитами? Как их понять? Неужели метят в Россию. Хоть и в советскую, но всё-таки Россию? Неужели опять хотят стравить нас с немцами, как в четырнадцатом году?..»
– Ну что, Антон Иванович, вижу, что задумался, ушёл в себя, – прищурил Краснов хитрый глаз. Сам додумай, а меня больше не спрашивай. С большевиками, жидами, коммунистами и прочей «левой» сволочью надо беспощадно бороться везде и всюду! Вот и я казачков посылаю в Испанию чуток поразмяться. Скоро это нам пригодится…
– А не твой ли, Пётр Николаевич, казачёк ухлопал в тридцать втором году нашего президента Думера ? – Не удержавшись, спросил Деникин.
– Нет, не наш, – уверенно солгал Краснов. – Тот был сам пот себе. Говорят, стишки сочинял, вот и умишком тронулся.
Для тебя, Антон Иванович, прихватил я одну занятную книжицу. Немцы их тут раздают бесплатно с прочими книжками, журналами и газетами. Ты видно не обратил на неё внимания. Возьми, почитай. Книгу эту писал Гитлер, когда прежние власти засадили его в тюрьму. Называется книга «Моя борьба ». Почитай на досуге. – Краснов протянул Деникину довольно объёмистую книгу в скромном чёрном переплёте. – Допивай своё пиво, и идём, поищем Готфрида. Правильный генерал, тёзка канцлера. Рассказывал, что побывал в России, учился у большевиков военному делу. Привёз из России жену-красавицу. От многих довелось слышать, что наши бабы краше всех!
В Париже они впервые. Им всё интересно. Жена Готфрида подружилась с нашей актрисой Чеховой, которой увлекается сам Гитлер, а у той новый муж. Бельгиец, миллионер, у него в Африке рудники. Идём, познакомлю с ними.
Деникин заглянул в пустую кружку.
– А книга? Куда её девать? У меня и положить её некуда.
– У входа в павильон всем желающим раздают красивые пакеты для сувениров. В пакет и положишь. Удобно, – посоветовал Краснов.
      
3.
За пять неполных лет, прожитых в Германии, Анна побывала с мужем во многих местах, в том числе и заграницей – в Дании, Швеции, Австрии и Венгрии, однако в Париже оказалась впервые. Париж ей понравился. Весёлый, жизнерадостный город в сравнении с серым и довольно унылым Берлином.
Здесь, не обременяя мужа, у которого в Париже были свои дела, ей удалось самостоятельно побродить по тихим парижским улочкам, полюбоваться набережными Сены, посмотреть на сокровища  Лувр, и, конечно же, посетить парижские магазины, которые поразили её разнообразием модной женской одежды и всевозможных аксессуаров, чего ещё не хватало, в общем-то, небедной Германии. Готфрид не скупился на деньги, и Анна покупала то, что ей нравилось.   
Незаметно пролетели пять дней, отведённые Готфридом для Парижа и вот, утром последнего дня пребывания во французской столице, в одном из универмагов, её неожиданно взял за руку импозантный мужчина средних лет, оказавшийся англичанином. Назвался Генри и передал Анне на грубоватом и несколько странноватом немецком языке, поскольку она не владела английским, привет от Джона Роджерса.
Англичанин был ей незнаком, однако полковника Роджерса, с которым Анна познакомилась семнадцать лет назад в Варшаве, когда к Висле приближались орды большевиков, ей не забыть, ни как опытного любовника, который был вдвое старше её, ни как британского советника и профессионального разведчика, втянувшего молодую активную польку в свои дела.
Ослеплённая ненавистью к русским большевикам, угрожавшим Варшаве, Анна дала согласие работать на британскую разведку, поставив свою подпись под документом, который остался у полковника Роджерса.
На протяжении последующих лет, уже в Харькове, куда Анна перебралась по совету Роджерса,  время от времени, через разных посредников, до неё доходили весточки от Роджерса вместе с не слишком большими деньгами и указаниями, которыми следовало руководствоваться агенту британской разведки.
Однако самого Роджерса она так и не увидела. В конце концов, Анна оказалась в Казани, где ей посодействовали с трудоустройством в секретную военную школу, и кто бы мог предположить такое, предложили сотрудничать с ОГПУ. Отказаться, не навлекая на себя большие неприятности, Анна не могла. Проинформировать невидимого и недоступного Рождерса тоже и, хорошенько поразмыслив, она согласилась.
В ней неожиданно проявился особый азарт, без которого и боец не боец. Ещё бы, теперь она служит одновременно двум борющимся между собой разведкам, и это обстоятельство следуем максимально использовать во благо, прежде всего, Польши, за которой стояла могущественная Британия.  Дальше был Готфрид, замужество и отъезд в Германию…
В последующие годы Анне могло показаться, что русские о ней просто забыли, а англичане потеряли её из виду и всё такое прочее, что подчас вызывало небеспричинное беспокойство. В течение первых дней  и месяцев, проведённые в Берлине, она с тревогой ожидала контактов с русскими агентами, но их пока не было, и постепенно Анна успокаивалась, полагая, что либо время ещё не пришло, либо о ней и в самом деле забыли, и в это хотелось верить.
И вот неожиданная встреча в Париже с посланником от Роджерса, которому теперь под шестьдесят и он, наверное, уже седовласый генерал и руководит своими агентами из Лондона.
      – Скажите, Генри, что ещё кроме привета просил передать Роджерс? – с замиранием сердца спросила посланника Анна.
– Пока больше ничего. Велел посмотреть на вас и прислать ему вашу фотографию.
– Фотографию? – удивилась Анна. – Откуда у вас моя фотография?
– И не одна. Только что незаметно от вас сделал несколько снимков и убрал фотоаппарат в карман. Не беспокойтесь. Мистер Рождерс в курсе ваших успехов, баронесса фон Готфрид, – улыбнулся ей англичанин.
– Но я должна передать ему нечто очень важное!
– Не надо, фрау Готфрид. – Роджерс в курсе всех ваших дел. Ждите дальнейших указаний. Они обязательно будут, а пока прощайте и постарайтесь поддерживать хорошие отношения с Чеховой.
– Как! Вам и это известно?
– Известно, фрау Готфрид. Сэр Роджерс знает о вас всё, даже то, что вам самой пока неизвестно, – улыбнулся красивой тридцатишестилетней даме вежливый англичанин по имени Генри. – Впрочем, если вдруг сегодня вы увидите меня ещё раз, а я наблюдаю за вами третий день, не подавайте виду, что мы знакомы.
– Не подам, – несколько растерялась Анна.
– И всё-таки, фрау Готфрид, вы как-то странно смотрите на меня? – заметил Генри.
– Ваш немецкий язык меня несколько смущает. – У мужа есть один знакомый швед. Бывает у нас, говорит по-немецки как вы. Объясняет, что разговаривает с нами на шведском языке, который близок к немецкому, однако я его не всегда понимаю и тогда он старательно подбирает отдельные немецкие слова. Скажите, Генри, вы швед?
– Согласен с вами, немецкий и шведский языки близки, – как-то неопределённо ответил Анне странный англичанин, назвавшийся Генри. – До встречи, фрау Готфрид, но не на выставке, в другом месте и в другое время…
Купив какую-то мелочь, англичанин покинул магазин и смешался с толпой парижан.
«Надо же, следит за мной уже третий день, а я его не замечала! К тому же «напустил тумана», пообещав встретиться в другом месте и в другое время?» – задумалась удивлённая и взволнованная Анна.

* *
Шёл пятый год, как Анна вышла замуж за Готфрида, которому в конце апреля, когда вся Германия отмечала день рождения вождя германской нации, присвоили долгожданное воинское звание генерал-майор.
Событие это широко отпраздновали в родовом имении баронов Готфридов под Гамбургом при большом стечении гостей. Помимо родственников на банкете присутствовали несколько полковников и генералов Вермахта , зять Адольфа штандартенфюрер  СС Фридрих фон Гутлов и самая желанная гостья – любимица фюрера актриса Ольга Чехова .
С Чеховой, которая была в числе особ, приближённых к фюреру, баронесса Анна фон Готфрид мечтала подружиться. К этому её побуждали особые и далеко не собственные интересы…
Они уже встречались несколько раз и не только в театрах, на премьерах её новых фильмов, и на банкете в честь присвоения Готфриду генеральского звания. И вот теперь по счастливому стечению обстоятельств обе оказались в Париже на Всемирной выставке, куда Чехова приехала вместе со своим новым супругом бельгийским миллионером и крупным промышленником Марселем Робинсом, который владел рудниками в Бельгийском Конго  и поставлял в Германию цветные металлы. Впрочем, поговаривали, что и этот брак ненадолго. Робинс был третьим мужем Чеховой, крупным, довольно вялым и избалованным мужчиной – полным антиподом своей стройной и энергичной супруги.   
Других детей, кроме дочери от первого брака, которая осталась в России, Чехова не заводила и в этом было, пожалуй, её единственное сходство с Анной, у которой не могло быть детей, несмотря на надежды и старания Готфрида в первые два года их супружеской жизни. Зато обе женщины были красивы и на них обращали внимание.
Готфрид пребывал в отпуске и после Парижа супруги намеревались продолжить отпуск в Италии на Лигурийском побережье , где в собственном особняке с вечнозелёным парком на берегу тёплого Средиземного моря проживал граф Алонсо ди Орсини – потомок старинного итальянского рода, с которым были знакомы с четырнадцатого века, дружили и породнились предки барона Готфрида.
Капитан, рыцарь тевтонского ордена барон фон Готфрид и командор ди Орсини из Генуи впервые встретились в войске эмира Крыма Мамая во время похода на Московию. С тех пор связь двух родов не прерывалась. 
  Вот и сейчас старший сын Адольфа Карл, которому исполнилось двадцать лет, был обручён с семнадцатилетней дочерью Алонсо ди Орсини Джулией, и их свадьба была намечена на следующее лето, когда Джулии исполнится восемнадцать лет.
Как-то, знакомя Анну с родословной своего древнего рода, Адольф рассказывал ей о походе на Москву эмира Крыма Мамая, давшего обещание Папе Римскому принять вместе со своим народом католическую веру после победы над еретиками, которыми в Риме полагали всех православных и прежде всего русских. Случилось это в четырнадцатом веке, когда Польское королевство страдало от натиска рыцарей Тевтонского ордена, уступая немцам свои исконные земли.
Слушая мужа, Анна пыталась фантазировать.
«Вот что бы произошло, если Польское королевство в союзе с Литвой, который оформился несколько позже, присоединилось в эмиру Крыма Мамаю в войне с ненавистными москалями?» – размышляла она, вспоминая историю Польши. – «Князь литовский Ягайло, который после унии  стал польским королём, обещал поддержать эмира Крыма, однако своего обещания так и не выполнил»», – сожалела Анна. – «Русские одержали верх над Мамаем и его многочисленными союзниками. Не сдались католикам и спустя двести лет, когда поляки хозяйничали в Москве и разоряли русские земли. Потом из Московии выросла огромная империя, поглотившая большую часть Польши вместе с Варшавой, а теперь вот он, этот монстр СССР! Кто сможет совладать с ним?..»
Анна взглянула на громадный советский павильон, увенчанный статуей мужчины и женщины с молотом и серпом в могучих руках, и поежилась от пробежавшего по спине холодка.
– Что с тобой, дорогая? – заметив перемены в супруге, озаботился Готфрид.
– Озноб. В немецком павильоне довольно прохладно. Вы не находите, фрау Ольга?
– Пожалуй, – согласилась с ней Чехова, – хотя некоторым наоборот, жарко, – взглянула она на утиравшего пот Краснова. Здесь мы, кажется, всё осмотрели, пора посетить русский павильон. Мы ведь с вами, Анна, русские.
Я покинула Россию давно, многое успела забыть, вы же сравнительно недавно. Думаю, там нам будет интересно, тем более хочется посмотреть последний русский фильм, который нахваливают во французской прессе не меньше, чем знаменитый «Броненосец Потёмкин».
Я знакома с Эйзенштейном. Талантливый режиссёр, а вот братья Васильевы, снявшие фильм об ужасной Гражданской войне, мне пока незнакомы. Просмотр фильма состоится сегодня, –  взглянула на дорогие швейцарские золотые часы, – семнадцать часов. О, уже через час! Так что следует поторопить наших мужчин. Заговорились с двумя бывшими русскими генералами, которые доживают свой век за пределами России. Оба весьма известные люди в эмигрантской среде. На них, как и нас часто оглядываются. Узнают. Иногда мужчины снимают шляпы и кланяются. Это русские. Таких эмигрантов в Париже немало.
– Мадам Чехова, подарите, пожалуйста, ваш автограф! – окликнула известную актрису хорошенькая француженка средних лет. – Я смотрю все ваши фильмы. Я влюблена в вас! – Женщина протянула Чеховой открытку с её фотографией и мягкий карандаш. – Подпишите, пожалуйста!
Чехова приняла из рук поклонницы открытку и подписала её на обратной стороне, добавив дату.
– Возьмите, мадам.
– И мне не откажите, Ольга Константиновна, – обратился к Чеховой по-русски мужчина средних лет.
– Вы русский?
– Увы…
– Ну почему же, увы? – удивилась Чехова. – Давайте открытку.
– С вашей фотографией у меня нет.
– Мсье, возьмите у меня! – с готовностью предложила француженка. – У меня есть ещё одна фотография.
–  Мерси, мадам.
– Мадемуазель, – чуть покраснев, поправила мужчину француженка, добавив, – мадемуазель Сесиль, – и протянула открытку, которую перехватила Чехова и, оставив на ней свой автограф и дату, передала открытку русскому эмигранту, которого тут же подхватила под руку энергичная и болтливая француженка и увлекла за собой.
– Сегодня же уляжется с ним в постель, – усмехнулась Чехова. – После войны в Европе ощущается большой дефицит в мужчинах. Впрочем, пора уходить, иначе так и посыплются просьбы подарить им автограф, – забеспокоилась Чехова и поспешила к мужу.
– Марсель, идём. Хочу в русский павильон!
– Там есть буфет? – озаботился Робинс, отвлекаясь от беседы с двумя переполненными воспоминаниями престарелыми эмигрантами из бывших русских генералов.
– Есть, я там уже побывал, когда Анна ходила по магазинам, пил пиво. Неплохое, называется «Жигулёвское», – ответил бельгийцу Готфрид.
 – Тогда идёмте. Господа, вы с нами? – пригласил всех Робинс.
– С вами, мсье Марсель, и с вашей очаровательной супругой! – поспешили согласиться Готфрид и бывшие русские генералы, с которыми генерал Вермахта был знаком по военным журналам и вот познакомился воочию в Париже на Всемирной выставке.

4.
Вот и посетители, о которых предупреждал Воронин. Андрей узнал в пожилом мужчине бывшего белого генерала Деникина. Краснова в лицо не помнил, однако догадался, что рядом с Деникиным был именно он.
«Надо же, те самые белые генералы, против которых сражались и побеждали недавно расстрелянные по обвинению в троцкистском заговоре  против руководства СССР маршал Тухачевский, командармы Уборевич, Якир, Корн, комкоры  Путна, Фельдман, Эйдельман и Примаков. И вот они – Деникин и Краснов здесь, в Париж, на Всемирной выставке, в советском павильоне, сытые, ухоженные, в дорогих костюмах и шляпах на поседевших головах», – переживал разволновавшийся Андрей Булавин, воевавший под командованием Тухачевского с армией Деникина на Украине и с польскими войсками под Варшавой.
Не поверить в обвинения, выдвинутые против крупных советских военачальников, Андрей не мог, но и поверить в их измену тоже. Обвиняемые были расстреляны, когда Булавин только собирался в Париж на выставку.
На дугой день он встретился с Рудневым в его доме на Малой Полянке. Таясь от женщин, шептались, словно заговорщики, хотели написать Мотовилову в Читу, спросить, быть может, он знает чуть больше о том, что происходит в армии. Однако не решились, боялись подвести. Письмо могли и вскрыть…
– Вот что, Андрей, ни с кем не заговаривай об этом. Похоже, что и у нас идёт борьба за власть. Маршал Тухачевский – амбициозен, и, поощряемый со стороны, вполне мог пойти на заговор. Не исключаю, что, взвесив все последствия, мог и одуматься, однако его опередили. Вот так, друг мой. Забудь, побереги себя, – с тяжёлым сердцем, с камнем на душе, советовал старому другу Алексей Руднев.
Булавин взял в себя в руки, поправил галстук и приготовился к встрече с бывшими белыми генералами, которых, окажись они в России, немедленно бы задержали, судили и расстреляли как заклятых врагов Советской власти. Но здесь не Россия и Деникин с Красновым чувствуют себя в полной безопасности.      
Вместе с Деникиным и Красновым к экспозиции, которую представлял Булавин, приближались две пары – мужчины средних лет и их дамы, одна из которых, по словам Воронина, была известной немецкой актрисой Ольгой Чеховой.
«Она?» – попытался угадать Булавин, обратив внимание на красивую шатенку, державшего под руку крупного импозантного мужчину с холёным лицом южного типа, которого можно была принять за испанца или итальянца, однако Марсель Робинс был бельгийским миллионером.
За первой парой показалась вторая – мужчина в светлом двубортном костюме и светлой шляпе тирольского фасона с непременным пером фазана. Под руку с ним шла в модной красной шляпке яркая блондинка, лицо которой показалось Андрею знакомым.
«Где же я мог её видеть? Неужели ошибся и эта блондинка актриса Чехова, фотографию которой я мог случайно увидеть в газетах?», – задумался Булавин, время от времени покупавший и просматривавший французские газеты. 
  – Адольф, Ольга, посмотрите на это чудо! – указав на изготовленную из самоцветов панорамную карту СССР, – опередила мысли Андрея блондинка, не менее стройная и красивая, обращаясь к шедшей с ней рядом шатенки, назвав имя которой, подтвердила догадку Андрея.
«Угадал. Она, Чехова!» – Булавин по новому, посмотрел на знаменитую немецкую актрису с русскими корнями, фильмов с участием которой, к сожалению, пока не видел.
– Да, здесь русские явно переборщили нас! – взглянув на огромную карту России, выполненную из множества драгоценных и полудрагоценных камней, согласился с блондинкой её спутник. – Твоя Россия, Анна, очень богатая страна, где есть всё, в том числе такое изобилие самоцветов. Не жалеешь, что уехала со мной в Германию?
– Что ты, Адольф, конечно же, нет! – улыбнулась супругу блондинка.
«Боже мой, да ведь эта женщина та самая Анна Ласка – родственница пана Шкирняка!» – едва не ахнул от неожиданности Андрей Булавин. – «Конечно же она вместе со своим немцем Готфридом!» – вспоминал Булавин рассказ Мотовилова о немце, который увёз с собой красивую официантку, обслуживающую слушателей секретных военных курсов под Казанью. – «Прошло пятнадцать лет, с того времени, как он увидел её на хуторе пана Шкирняка, а она почти не изменилась. Такая же красивая. Живёт теперь в Германии. Муж её немецкий офицер. Тот самый барон фон Готфрид, который передал через Ивана мне привет! Вот бы удивился, узнав, что я здесь на выставке и представляю одну из основных экспозиций советского павильона!
По выправке видно, что военный, хоть и в гражданском костюме. Не то, что холёный увалень возле Чеховой. Возможно Готфрид уже генерал. Неужели прав Руднев, предположив, что жизнь в СССР в корне изменила Ласку? Неужели её и в самом деле направили в Германию наши чекисты? Сообщить Воронину? А если этого делать нельзя? Вот загвоздка…»
– Мсье, экскурсовод, – вы что, оглохли? – дошло, наконец, до сознания Булавина, что к нему обращается бывший русский генерал Деникин, изволивший говорить по-французски.
– Простите, мсье, задумался, – извинился Булавин, заметив подходившего к стенду и внимательно наблюдавшего за ними старшего лейтенанта государственной безопасности Василия Воронина. – Слушаю вас.
«Пришёл поддержать. Спасибо, Василий Семёнович. Хорошо, что она меня не узнала. Пусть любуется рубиновой звездой, серпом и молотом с бриллиантами».
– Скажите, любезный, сколько может стоить всё это? – спросил Деникин по-французски и окинул взглядом огромную панорамную карту СССР.
– Этого я вам не скажу, мсье. Полагаю, что немало, – ответил Булавин на хорошо отточенном за последнее время французском языке.
– Показуха! На такие вещи большевики не скупятся, – недовольно буркнул Краснов, говоривший по-французски значительно хуже Деникина, а неосторожным словом «большевики» раскрыл свою настоящую сущность.
– Землю у казаков и крестьян отобрали, понаделали колхозов. Ну и сколько собирает теперь ваша Советская Россия зерна? Или это тоже секрет? – в издевательском тоне вопрошал бывший атаман Всевеликого Войска Донского.
– Мсье, в павильоне есть экспозиция, рассказывающая о достижениях СССР в области сельского хозяйства. Обратитесь, туда. Там вам подробно ответят на все вопросы, касающиеся сбора зерна в СССР, – сдержанно посоветовал Краснову Булавин и встретился взглядом с Чеховой.
– Очень красиво! – кивнув на панораму, не удержалась от восторга Чехова, с гордостью за страну, в которой родилась, где оставались её родственники, мать, дочь, Михаил, на которого она по-прежнему немножечко обижалась. Всё-таки первый муж…
«В немецком павильоне одни плакаты с фюрером и толпами его обожателей, фотографии факельных шествий, да станки, машины и ещё что-то совсем неинтересное. Постоянно прокручивают осточертевший «Триумф воли» этой выскочки Рифеншталь . Скучно. Впрочем, и здесь полно плакатов»,  – задумалась Чехова, любуясь игрой самоцветов, подсвеченных электрическими лампочками. Оглянулась, посмотрела на супруга.
Забыв на время обо всём, Робинс с профессиональным интересом изучал карту на предмет размещения полезных ископаемых, щедро разбросанных по громадной территории России. Территория этой новой «Terra Incognita », которую назвали СССР, почти в тысячу раз превышала территорию его родной Бельгии и в десять раз превышала территорию Бельгийского Конго – самой крупной колонии в Африке, где он владел рудниками, приносившими большой доход.
– Скажите, мсье, а почему на плане не отмечены урановые рудники? – поинтересовался Робинс. – Неужели в такой огромной стране нет залежей урана?
– Мсье, полагаю, что есть. Просто они не отмечены, – вежливо ответил Булавин.
– Жаль, я мог бы предложить вашей стране африканский уран, который уже в скором времени станет самым востребованным сырьём.
– Мсье, такие вопросы вне моей компетенции, – извинился Булавин перед бельгийским промышленником и миллионером, заметив, что невесть откуда возникли вездесущие репортёры, щёлкая фотокамерами со вспышкой, и среди них уже знакомый Булавину Шарль Буланже.
Ещё бы! Бывшие белые генералы и бельгийский миллионер возле карты Советской России! Рассматривают, задают вопросы!   
Буланже, о появлении которого Булавина предупреждал Воронин, знавший француза, частенько бывавшего в Москве ещё с двадцать второго года и запачканного связями с британскими и французскими спецслужбами, после серии снимков с Деникиным и Красновым попытался взять короткое интервью у Чеховой, однако актриса его проигнорировала, прикрывшись от дотошного репортёра массивной фигурой супруга.
– Скажите, мсье, эти бриллианты настоящие? – указав на серп с молотом, с трудом подбирая французские слова, спросила баронесса Анна Готфрид, пристально всматриваясь в лицо Булавина.
– Не сомневайтесь, мадам, настоящие уральские алмазы! – выдержав пристальный взгляд блондинки, ответил ей по-французски Булавин, подумав, – «узнала или нет? Виду не подаёт? Нет, кажется, не узнала. Ведь прошло столько лет, да и выглядел я тогда на хуторе Шкирняка не самым лучшим образом…»
По-видимому, Анна всё же не владела французским языком, и ответ ей прошептал на ушко супруг, наконец отыскавший на карте Казань, где ему довелось побывать, и откуда он привёз в Германию жену. Готфрид гордился красивой супругой, на которую засматривались мужчины, баловал её дорогими подарками, старался не замечать нередких ссор Анны с матерью и детьми, словом, многое ей прощал. 
– А это что там, рядом с Днепром? – поинтересовался Деникин, указав пальцем на Днепрогэс.
– Крупнейшая не только в СССР, но и в Европе электростанция, – с гордостью ответил бывшему белому генералу Андрей Булавин, принимавший участие в проектировании Днепрогэса.
– И что же, она работает, даёт ток? – не унимался Деникин.
– Даёт, снабжает электроэнергией Днепропетровск, Донбасс, Кривой Рог, весь юг Украины.
– Прежде эти земли звались Новороссией, а Днепропетровск назвался Екатеринославлем. Всё-то вы повыворачивали наизнанку, а электростанция – дело хорошее, – вздохнул Деникин, хорошо знавший эти края, в которых воевал с большевиками восемнадцать лет назад.
– Вот что, гражданин, не знаю, как вас назвать, – обратился к Булавину Краснов, лицо которого и в самом деле наливалось кровью, и, поскольку был не силён во французском, генерал перешёл на русский язык – Скажите-ка нам, грешным, почему ваш Сталин расстрелял своих генералов именно сейчас? Да каких генералов! Самого маршала Тухачевского, а так же Якира, Уборевича, Корна, Путну, Фельдмана, Эйдельмана и Примакова, – загибая пальцы на двух руках, с удовольствием перечислял Краснов. – Вот даже фамилии их запомнил! Жаль, что вместе с ними, за кампанию, Сталин не повесил их бывшего начальника Лейбу Бронштейна. Прячется теперь, гадёныш, где-то в Америке .
Неужели Сталин сделал такой щедрый подарок к Всемирной выставке? Нет, вы не ослышались, именно подарок, расстреляв самых вредных из жидов и инородцев, проливших реки русской крови! Ответьте? – Краснов достал из кармана носовой платок и утёр багровое вспотевшее от напряжения лицо.
– Как только узнал об этом, так сразу же зауважал вашего Сталина. Жаль, что тоже большевик, однако какой молодец! И страну поднимает, электростанции строит там, где мы с тобой Антон Иванович воевали. Да, Антон Иванович? Может быть, и зря мы тогда воевали? Что скажешь, друг мой сердешный?
– Тухачевский – русский и дворянин, – возразил Деникин, внешне сохранявший спокойствие.
– Тем хуже для него, – махнул левой рукой Краснов, додумав уже про себя, – «да только лицом не вышел, дворянин и маршал хренов…»   
– Вот что, Пётр Николаевич, – обратился встревоженный Деникин к надутому, словно индюк Краснову. – Чушь ты несёшь, самому станет стыдно! Ничего тебе я не скажу, и этот, – Деникин посмотрел на Булавина, – большевик нам тоже ничего не скажет. Да и никто здесь не ответит на твой вопрос. Разве что сам Сталин, если когда и придётся тебе предстать перед ним . Успокойся, побереги сердце. Пойдём лучше в буфет, пропустим по стопочке – другой, а потом посмотрим на «Чапаева». Так ли всё было на самом деле, как снято на плёнке?
– Ладно, Антон Иванович, – лихо махнул Краснов, на сей раз правой рукой, да так, словно в ней была казацкая шашка, – идём глядеть на «Чапаева». Что за такое чудо покажут нам большевики?
Бывшие генералы, истоптавшие за день немолодые ноги, устало заковыляли в сторону буфета. Воронин кивнул Булавину, мол «всё в порядке, могло быть и хуже» и проследовал за ними, присмотреть за генералами. Если удастся, выпить стакан чаю. В горле пересохло.
«Вот оно возмездие!» – услышав, что наговорил экскурсоводу бывший русский генерал Краснов, воевавший с большевиками, – ликовала в душе Анна, ненавидевшая Тухачевского и прочих красных командиров, едва не взявших Варшаву в августе двадцатого года.
«Матерь Божья заступилась, огородила Польшу от большевиков!» – прошептала она по-польски и перекрестилась.
– О чём ты, Анна? – не понял Готфрид.
– Богу помолилась, Адольф, – спохватившись, ответила Анна и в это время заметила среди посетителей павильона Генри, который после встречи в магазине, предупредил её  о том, чтобы не удивлялась его повторному появлению.
«Что он здесь делает? Следит? Зачем?..»
Появление Роулинга в советском павильоне не удивило и старшего лейтенанта государственной безопасности Воронина.
«Если здесь так настырно крутится, Буланже, то обязательно появится и Роулинг» –  вспомнил Воронин собственное пророчество. – «Что они задумали? Неужели зашли просто так? Фильм посмотреть, выступление нашего армейского ансамбля?.. Впрочем, не следует упускать их из виду».      
Между тем, Чехова подхватила супруга под руку и увлекла к экспозиции, рассказывающей о культуре и искусстве в СССР. Анна ещё раз взглянула на Генри, который общался с каким-то фотокорреспондентом и успокоилась.
– Ольга, и мы с вами, а потом в буфет! Да, Адольф?
– Да, дорогая. Посмотрим, что у них там с «культурой», а потом в буфет. Выпьем по кружке русского пива под белужью икру.
Проводив взглядом шумную кампанию, Андрей облегчённо вздохнул и, ожидая следующих вопросов от прибывающих в павильон посетителей, заметил Жака Деко.
– Добрый день, Жак! Рад вас видеть! Вы опять пришли.
– Да, мсье. Я ведь в отпуске. Целый день брожу по выставке. Вот и опять зашёл в ваш павильон. Наблюдал за вами. Понял, что тот старик с красной рожей, плохой человек. Разговаривал с вами по-русски, злился. О чём говорил – не понял. Что-то о маршале Тухачевском?
– Да, Жак, о нём.
– В «Юманите » напечатали, что маршал был расстрелян.
– Да, Жак, расстрелян.
– Понимаю, мсье. Не смею больше задавать вопросов. Всего вам доброго. Прощайте! Как говорят испанцы «Но пасаран! » – подняв руку, Жак Деко сжал в кулак крупную рабочую ладонь.

* *
К началу фильма, демонстрировавшегося в кинозале павильона, бывшие генералы опоздали, задержавшись в буфете, где выпили по паре стопок охлаждённой и отменной русской водки под хорошую закуску, отметив, что водка ничуть не хуже, той, какую подавали до войны в московских и питерских ресторанах.
Чехову с мужем и Готфрида с супругой, к которым генералы пристали в Германском павильоне, в темноте заполненного зрителями зала не отыскали, а потому уселись в последнем ряду на стулья, которые им подали служащие павильона. Посматривая на экран, шептались, обмениваясь впечатлениями о фильме, который, как ни странно, показался генералам весьма правдоподобным, а фрагмент с «психической атакой» капелевских офицеров, которой могло и не быть, вызвал у обоих престарелых сентиментальных генералов, скупые мужские слёзы.
– Вот ведь как бывает, Пётр Николаевич, – украдкой промокнув к концу фильма повлажневшие глаза, – тяжко вздохнул Деникин, – хоть враги, а жаль. Представляешь, жаль Чапаева…
– Да что ты, Антон Иванович, совсем раскис! – попытался возмутиться Краснов, однако сник, обмяк, так и не сказав ничего вразумительного.
Фильм закончился, и в кинозале зажгли свет.
– Где же наши немецкие друзья? – Деникин пытался увидеть Чехову с мужем среди поднимавшихся с кресел зрителей. – Что-то не видно, и Готфрида с женой тоже. – Неужели ушли, не досмотрев фильма?
– Ушли, – проворчал Краснов. – Наскучило им, отправились в какой-нибудь шикарный ресторан. Жаль нас с собой не прихватили.
– Зачем им два брюзжащих недовольных старика, – заметил Деникин. – Ещё молодые, повеселиться им хочется, потанцевать.
– Генерал Готфрид кавалер, хоть куда, а бельгиец – увалень. Какой из него танцор, ноги отдавит, – ухмыльнулся Краснов.
– Ничего. Дамы будут танцевать с генералом по очереди, а Марсель будет пить самый лучший коньяк, какой нам с тобой не по карману и смотреть на них из-за стола, – рассудил Деникин и предложил Краснову.  – А что, Пётр Николаевич, не вернуться ли нам в буфет? Чайку попьём, настоящего русского, из самовара. Пряники пожуем. Ну где ещё выпьешь такого чая, да с настоящими тульскими пряниками у этих «лягушатников»? Им только кофе подавай с шоколадом и печеньем!
– А и в самом деле, пойдём, попьём чаю, а потом вернёмся, посмотрим, как пляшут и поют красноармейцы. Где ещё такое увидишь? – охотно согласился Краснов.
– Посмотрим, непременно посмотрим, Пётр Николаевич. У нас с тобой сегодня русский день. А хорошо же ты задел того русского мужика вопросами о Тухачевском и иже с ним, которых Сталин расстрелял. Хочу услышать твое мнение, за что? Неужели и в самом деле Сталин поверил в заговор своих генералов?
– Поверил или не поверил, у Сталина не спросишь. Я так, Антон Иванович, полагаю, что и у большевиков идёт борьба за власть, как это совсем недавно было в Германии. Не опереди тогда Гитлер Рэма , сложиться всё могло иначе. Не было бы ни кредитов, ни промышленного роста, ни восстановления германской армии, ни много другого. Гитлер смог договориться  с банкирами и промышленниками, с которыми боролся Рэм и был за это устранён.

5.
– Рад видеть тебя, Генри. Надолго к нам? – обрадовался Шарль Буланже, увлекая за собой старинного приятеля, назвать которого другом или товарищем всё-таки не решался даже в мыслях. Встречались они не часто, но обычно к месту и по расчёту.
– Генри, надеюсь ты заметил того русского, который следил за нами в Москве в двадцать втором, двадцать шестом и двадцать девятом годах? Как думаешь, он узнал тебя? – поинтересовался Буланже, спешивший покинуть советский павильон, в который заходил сегодня в течение всего дня.
Шарль сделал массу фотоснимков, из которых можно кое-что отобрать для газет и журналов, редакции которых пользовались услугами опытного фоторепортёра, помещая фотографии с меткими комментариями на страницах своих изданий.
– Конечно, Шарль, заметил, и он меня узнал. У профессионала глаз намётанный. Представь, мне даже известно имя и звание этого офицера советской разведки, а вот он вряд ли посвящён в такие подробности перебравшегося в Лондон американского коммерсанта Генри Роулинга
– Откуда? – удивился Шарль спросив у «американского коммерсанта», поскольку давно привык к такому «прикрытию» Роулинга, подозревая, что и эта фамилия не настоящая.
– Время от времени нас информируют «кроты», какие завелись в советских органах не вчера, – уклончиво ответил Генри. – Сразу видно, Шарль, что ты «прожжённый репортёр» и в то же время мелкий порученец от французской разведки, которому не следует знать слишком много. – Довольный собой, Роулинг похлопал Шарля по плечу. – Почему же тебя не зачислили в штат?
– Знаешь, Генри, сам не пожелал. Зарабатываю хорошо, зачем мне лишние заботы. Выполняю небольшие поручения, не больше. За помощь Франции оплаты не прошу, зато за счёт сотрудничества с разведкой могу побывать в самых интересных командировках, куда без связей не попасть.
С месяц назад вернулся с Ближнего Востока, где наращиваются наши вооружённые силы, да и ваши, англичане, тоже засуетились. Побывал в Бейруте, Дамаске и даже в Иерусалиме, который теперь у вас . Как думаешь, Генри, чем это пахнет?
– Прежде всего, Шарль, нефтью, а в остальном поделюсь с тобой своими мыслями чуть позже и не на улице.
– Понял, Генри. Заглянем в ресторанчик, поужинаем, за встречу выпьем. Знаю я одно укромное местечко. Немноголюдно и хорошо готовят. Уединимся в уголке, поговорим. Идёт?
– Согласен Шарль, веди в свой ресторанчик. Я и в самом деле проголодался. Расходы пополам.
Ресторанчик, разместившийся в полуподвальном помещении трёхэтажного дома, в котором помимо нескольких мелких контор проживали семьи парижан, показался Роулингу и в самом деле укромным местом.
– Я живу в соседнем доме в маленькой квартирке. Ночую там между поездками, иногда приглашаю к себе дам. По-прежнему холостяк, забывший, что когда-то, ещё до нашего с тобой знакомства был женат, а потому питаюсь здесь. Меня здесь знают и обслуживают как постоянного клиента.
Едва они спустились по ступенькам, как наблюдавший за входом в ресторан молоденький гарсон заулыбался и поспешил навстречу Шарлю.
– Мсье Буланже, мы ждали вас. Проходите за ваш столик. Вам как обычно мясной салат, лангет и кофе?
– Сегодня я с приятелем. Подайте всё вдвойне. Генри, ты не возражаешь против лангета?
– Если с поджаренным картофелем, то нет.
– Ты слышал, Поль, с поджаренным картофелем. Добавь к заказу два коньяка, бутылку красного бургундского, сыр, ветчину, лимонад, и сам придумай что-нибудь ещё.
– Будет сделано, мсье Буланже! – поклонился юноша и оправился на кухню, откуда к посетителя вышел отец юноши и хозяин небольшого семейного ресторанчика.
О! Мсье Буланже! Рад видеть вас и вашего друга в нашем заведении. Сейчас вас обслужат. Хозяин повернулся и прошёл на кухню, откуда выглянула его жена и улыбнулась.
– Добрый вечер, мсье Буланже! Добрый вечер, мсье, – это для Роулинга. – Мы ждали вас. Потерпите несколько минут.
Роулинг оглядел небольшой пустующий зал с десятком столиков на две персоны.
– Здесь всегда так пусто?
– Немноголюдно, но ближе к вечеру подойдут несколько пар, – ответил Шарль. – Прошу, располагайся поудобнее. А вот и охлаждённый лимонад!
– Лангет будет готов через пятнадцать минут, – пообещал Поль, наполняя бокалы клиентов лимонадом. – Сию минуту будет подан коньяк, салат и закуски.
– А ты семьёй не обзавёлся? – поинтересовался Буланже
– Увы, пока нет. Некогда. Всё время в разъездах, но женщина, готовая связать свою судьбу с моей, имеется, – ответил Роулинг, потягивая лимонад в ожидании чего-нибудь покрепче и лангета с поджаренным картофелем.
– Тебе уже за сорок. Сколько же ей?
– За тридцать.
– Счастливчик, – вздохнул Буланже. – У меня такой женщины нет. Ну да ладно, не об этом. Рассказывай, зачем пожаловал в Париж.
– На тебя, Шарль, посмотреть. Соскучился, – пошутил Роулинг.
– Проехали, Генри, Зачем ты здесь не стану спрашивать. Ведь не скажешь. Секрет?
– Секрет, Шарль. Не надо спрашивать.
– Тогда на чём же мы остановились, кажется на нефти? – вспомнил Буланже начало прерванного разговора. – Неужели только из-за нефти в Ливан и Сирию направляются войска?
Приятели чокнулись за встречу и выпили коньяк, закусив сыром и ветчиной.
– И из-за нефти тоже, – подвинув к себе поближе тарелочку с мясным салатом, ответил Роулинг. – Шарль, не мне тебе рассказывать, что если там, откуда ты вернулся, попахивает нефтью, то в Европе и не только в ней попахивает большой войной. Она ужё идёт в Испании и Китае. Ведь не просто так возник военно-политический союз Берлин – Рим –  Токио, который наши политики назвали «осью»?
– Да это так, я думал об этом, однако не пойму, кто, с кем, когда намерен воевать. Перед прошлой войной это было понятно. Была Германия с союзниками и Антанта. А что теперь? Неужели Германия опять нападёт на Францию? Но тогда зачем ей позволяют вооружаться? Зачем? Не лучше бы наложить на Германию экономические санкции и даже изолировать?
– Полагаю, Шарль, что наши страны этого не допустят. Пусть французы спят спокойно. Если Германия и начнёт войну, то на востоке. Тогда зачем вводить санкции?
– С кем же? Неужели с СССР? – удивился Буланже. – Но ведь у русских и немцев  сложились давние партнёрские отношения. Сейчас уже не секрет, что в двадцатые годы обе страны тесно сотрудничали в военных областях. Немцы обучались в России в танковой и авиационной школах , немецкие офицеры учились в русских военных академиях, а русские офицеры обучались в немецких. Там учились и сами читали лекции, недавно расстрелянные русские военачальники. Этот обмен продолжается и сейчас.
Наблюдая за тем, что сейчас происходит в Европе, я пришёл к выводу, что русским нужна сильная Германия, чтобы сдерживать Францию и Британию на западе, а Польшу на востоке.
– Браво, Шарль! Пусть русские так думают, но мы думаем иначе. Нам нужна сильная Германия только на востоке. В этом немцам никто не препятствует. Да и Гитлер, которого протащили на должность канцлера, опасаясь, что в Германии придут к власти коммунисты, не скрывает о своих планах расширения «жизненного пространства» прежде всего на востоке. Однако русские либо не обращают на подобные угрозы должного внимания, либо чего-то выжидают. Пока нам это выгодно, а дальше – посмотрим...
– Да, но ведь СССР не граничит с Германией, – заметил Буланже. – Как же им воевать через Литву, Польшу и Румынию?
– Эти малые страны либо предоставят немцам свои территории, либо станут их союзниками, что мы видим в случае с Польшей, подписавшей в прошлом году пакт с Германией о ненападении , либо будут завоеваны. Не мною сказано – «политика – искусство возможного ».
Посмотрим, как будут развиваться события, а пока примемся за лангет, под бургундское, – прервал дискуссию подполковник британской разведки Майкл Смит, известный на континенте под именем коммерсанта Генри Роулинга.
– Да, Шарль, вот ещё, пока не забыл, – спохватился Роулинг. – Завтра я отбываю в Варшаву, а к тебе у меня небольшая просьба. Понимаешь, приобрёл для одного приятеля довольно редкую книгу. Приятель живёт в Брюсселе, а ты на днях собираешься в Бельгию. Передай ему. На последней странице я записал его имя и телефон. Позвонишь, он встретит тебя.
– Откуда ты знаешь, что я еду в Бельгию? – удивился Буланже.
– И не только в Бельгию, но и в Швецию. Прочёл в «Фигаро».
– Ах, да! – потёр виски Буланже. – Действительно, Генри, послезавтра я буду в Брюсселе, а через неделю в Стокгольме. Поручение как-то связано с твоей профессией?
– Не буду скрывать, да, но в крайне незначительной степени.
– А в Стокгольме мне не надо чего-нибудь передать? – с недоверием посмотрел на приятеля Буланже.
– Нет не надо, в Стокгольме я бываю довольно часто.
– А в России бываешь?
– Нет, Шарль, в СССР давно не бывал.
– Я тоже там давно не бывал. Генри, чем же ты сейчас занимаешься? Я имею в виду помимо прочего…
– Помимо «всего прочего», я коммерсант, – похлопав по плечу Шарля, ухмыльнулся Генри.
– Что же ты теперь продаёшь?
– Да что угодно. Рыболовные снасти, фотоаппараты, женское бельё…
– Понимаю… – Шарль с хитрецой посмотрел на приятеля. – А часы мне не придётся ронять на брюссельскую мостовую, как в двадцать третьем году в Ростове, куда ты меня тогда послал, чтобы помешать совещанию советских руководителей в Донбассе по вопросам металлургии, в котором должен был участвовать Сталин? Кажется, тогда там ничего не произошло, что могло бы помешать лидерам большевиков обсудить проблемы металлургии? – Буланже вопросительно посмотрел на Роулинга.
– У тебя хорошая память, Шарль. Нет, не придётся, – помедлив, ответил Роулинг. – К сожалению, тогда  русские спецслужбы оказались на высоте.
– Но ведь ты меня подставил. Меня могли арестовать! – возмутился Буланже.
– Не переживай, Шарль. Цепочка, по которой, ты передал некоторую информацию часовому мастеру, состояла из многих звеньев, так что риски были минимальны. Самым неприятным для тебя могла оказаться высылка из России, но и этого не произошло. Зато ты сделали хороший репортаж с несколькими фотографиями о большом городе на юге России, опубликованный в «Фигаро». Чуть позже, естественно с твоего согласия, его напечатала «Юманите», так что ты оказал услугу коммунистам. Думаю, что русским это понравилось. Я читал.
Помнится, тогда в Метрополе я рассказал тебе историю о моём пленении в Бухаре вместе с майором Бригсом и назвал имя человека, который помог нам бежать. Тебе удалось его разыскать? – спросил Роулинг.
Буланже достал из внутреннего кармана костюма свой потёртый блокнот в кожаном переплёте, полистал исписанные страницы и прочитал.
– Захар Плоткин?
– Да он самый.
– Увы, нет. Я отыскал его знакомых. Мне сообщили, что мсье Плоткин утонул в Сене. То ли бросился в воду сам, то ли его кто-то столкнул – неизвестно, – ответил Буланже. – Но почему ты меня об этом спрашиваешь? Генри, ты обязан этому человеку жизнью. Неужели ты не попытался разыскать его и отблагодарить?
– Ну что ты, Шарль. Конечно же, я пытался разыскать Плоткина раньше тебя, но, как и тебе, мне сообщили, что он утонул в Сене.
– Так почему же ты стал расспрашивать меня, зная, что он утонул? – возмутился Буланже. 
– Тебя, Шарль, проверял. Если обиделся – извини. Жаль Захара Плоткина, утонувшего в Сене, – вздохнул Роулинг, подумав, – «А ведь вполне возможно, что с ним свели счёты политические противники…»
– И тебя, Генри, создатель не обделил отличной памятью, – подобрел после «извини» Буланже, – Всё помнишь, даже имя этого Захара Плоткина, которого утопили в Сене, хоть и прошло столько лет.
 – Часы ходят? – спросил Роулинг.
– Спасибо мастеру, ходят, – буркнул Буланже. – Ну что я за человек? Не могу тебе отказать!
– И не отказывай, Шарль. Поверь, всё, о чём я тебя иногда прошу, идёт на пользу нашему общему делу, а значит и на пользу твоей прекрасной Франции, частью которой когда-то был и Брюссель !
– Да ты произнес целый тост! – оживился Буланже, наполняя бокал приятеля красным бургундским вином, которое оказалось превосходным.   

6.
Вместе с очередной группой сменного персонала для облуживания советского павильона Алексей и Ольга Рудневы прибыли в гостиницу, где разместили советских служащих, поздно вечером насыщенного событиями дня, выдавшегося для Андрея Булавина на редкость трудным по причине появления на выставке бывших белых генералов Деникина и Краснова.
На вопросы, заданные Красновым, от которых не только грязно попахивало, просто смердело грубыми провокациями, Андрею, как экскурсоводу, полагалось вежливо отвечать, однако, лучше было всё-таки промолчать, проявив выдержку, поскольку каждое неверно высказанное слово могло стоить Булавину, за работой которого наблюдали сотрудники госбезопасности, больших неприятностей…
С трудом дались ему бывшие генералы, зато было интересно взглянуть на посетившую выставку известную киноактрису Ольгу Чехову и ответить на её простые вопросы, на которые было приятно ответить. Но вот столь неожиданное появление рядом с Чеховой Анны Ласки, которую Андрей запомнил, впервые увидев много лет назад на хуторе пана Шкиняка, её явление вместе с мужем, бароном Готфридом, едва не привело Булавина к нервному срыву, а голова побаливала и сейчас.
Супругов Рудневых разместили в отдельном двухместном номере, куда, не теряя времени, поспешил Булавин, прихватив с собой бутылку французского коньяка, полагая, что коньяк поможет снять стресс от перегрузок последнего дня работы на выставке, который оказался трудным, как никогда.
– Вам с приездом, а мне – подлечиться, снять стресс! – поставив бутылку на стол и обнимая друзей, – пошутил уставший и счастливый Булавин, которому уже завтра утром, на целый день раньше, чем ожидалось, придётся проститься с Парижем и домой, домой, домой!..
– Да ты, я вижу, и в самом деле словно больной, – покачал головой Алексей. – Рассказывай, что с тобой случилось. – Ольга, нам бы чаю, покрепче и погорячей, – попросил Руднев жену, которая будет представлять на выставке экспозицию, рассказывающую посетителям павильона о культуре, искусстве и образовании в СССР.
– Нет уж Лёша, – решительно возразила обеспокоенная Ольга, – послушаю брата, а потом отправлюсь за чаем! Чашки, ложечки, кое-какая посуда и рюмки в номере есть. Только помыть и протереть.
– Делай, как знаешь, – согласился  Руднев с супругой. – Давайте хоть пока по рюмке коньяка за встречу. Как? – посмотрел он на Андрея и Ольгу. – Не возражаете?
– Не возражаю. Только по рюмке. Мне чуть-чуть, – согласилась с предложением мужа Ольга. – У меня есть яблоки, ранние, летние.
Булавин откупорил бутылку и разлил коньяк по рюмкам. Ольге, как просила, чуть-чуть.
– За встречу! – поднял Руднев рюмку. Чокнулись, выпили. Андрей выпил залпом, не ощутив крепости коньяка, Алексей пил мелкими глотками, оценивая вкус французского коньяка, сравнивая с отечественным, Ольга пригубила и поморщилась.   
– Представляете, дорогие мои Лёша и Оля, день выдался на редкость трудным. Слава Богу – последний! Знаете, кого я видел сегодня, с кем пришлось разговаривать? – собираясь с мыслями, Булавин взглянул на Рудневых и покачал головой, ощутив прилив сил от выпитых пятидесяти граммов. – Не поверите! 
– С кем же? Да не тяни ты, Андрюха! Почему же не поверим? Неужели с самим президентом Франции! Рассказывай! – Руднев потянулся за бутылкой, но Ольга опередила его, убрав коньяк со стола.
«Пока хватит!» – ответил её решительный взгляд.
В дверь постучали.
– Кто там? Входите, не заперто! – спохватилась Ольга, забыв закрыть дверь за Андреем.
– Вот вы где, друзья мои! Ну, здравствуйте, дорогие москвичи! – поздоровался с Рудневыми Василий Семёнович Воронин. – И ты здесь, Андрей. Знал, где тебя найти! Счастливчик, завтра домой. Прощай Париж и парижане. Отдохнёшь в пути, посмотришь в окошко вагона на Францию, Германию и Польшу. Интересно!
Воронин и Руднев обменялись рукопожатием.
– Что же ты, Василий Семёнович, так замучил Булавина. Лица на нём нет? – пошутил Руднев, кивнув на Андрея. – Ждём, на что пожалуется, а тут и ты явился. – Ольга, ещё по рюмочке, заглянул Руднев жене в глаза.
– Ладно, мне тоже, чуть-чуть, – сдалась Ольга, возвращая коньяк на стол.
– Хоть жалуйся, хоть не жалуйся, – опередил Андрея Воронин, – но сегодня пожаловали к нам Деникин с Красновым.
– Какой Деникин? – не понял Руднев.
– Тот самый генерал, Антон Иванович Деникин, командовавший Добровольческой армией, которая сенью девятнадцатого года подступала к Москве , и которую мне пришлось добивать в двадцатом на Дону и Кубани, – вспоминал Воронин годы отшумевшей Гражданской войны.
– Неужели сам Деникин? Ушам своим не верю! – Руднев раскрыл рот от удивления, едва не выронив из руки недопитую рюмку.
– Как же такое возможно! – ахнула от неожиданности Ольга и присела на стул.
– Чему же вы удивляетесь? – усмехнулся Воронин. – Здесь вам не Москва, а «свободный Париж», как поётся в одной белоэмигрантской песенке. А теперь представьте себе, каково было Андрею, когда эти самые господа, а кто такой атаман Краснов, надеюсь, уже вспомнили, принялись расспрашивать Булавина, дежурившего у панорамы страны, на которую засматриваются посетители, о том, на что ему не следовало отвечать. Я находился рядом, присматривал за генералами. Признаюсь, и мне было не по себе…
Тут же крутились фоторепортёры, среди которых хорошо знакомый вам Шарль Буланже. Толкаются, снимают, записывают вопросы и ответы, а завтра всё это попадёт в газеты. Представляете…
– Да уж! – Озадачился Руднев, а Ольга побледнела.
– Да не переживайте раньше времени! Недаром говорится – «не так страшен чёрт, как его малюют!» Привыкните, а этого Буланже ещё не раз увидите. Вас, Алексей и Ольга, он помнит по Москве, так что сделает на память фотографии. Однако с ним, да и с другими репортёрами следует быть осторожней, не говорить лишнего. Кстати, сегодня рядом с ним появился другой ваш старый знакомый. Угадайте кто?
– Неужели Генри Роулинг? – сама не зная почему, предположила Ольга.
– Угадала, Оленька. Он самый! Я чувствовал, что Роулинг обязательно появится возле Буланже. Как-никак, старые приятели. У нас засветился впервые, возможно, пришёл взглянуть на Деникина с Красновым, которые явились к нам из германского павильона в кампании двух немцев с супругами. Между прочим, одна из этих дам известная немецкая актриса Ольга Чехова.
– Как, сама Чехова! – воскликнула Ольга Руднева.
– Ну да, сама Чехова. Твоя, Оленька, между прочим, тёзка! Слышала о ней?
– Читала в журналах, но у нас о ней пишут до обидного мало, несмотря на то, что она родом из России, москвичка, родственница Антона Павловича Чехова. Вот только фильмов с её участием не видела.
– Очень дальняя родственница, – заметил Руднев.   
– В немецком павильоне иногда показывают последние фильмы с Чеховой. Если в твоем рабочем графике появится свободное окно, сходишь, посмотришь. Германский павильон недалеко. В этом постараюсь тебе посодействовать, – пообещал Воронин.
– Ну вот, пожалуй, и всё что я хотел вам рассказать, – признался Булавин. – Василий Семёнович сделал это за меня. Спасибо ему.
– Ольга, а как насчёт чая? – вспомнил Руднев.
– Уже иду! – поправив волосы и подкрасив губы, Ольга оставила мужчин одних.
– Ну что Андрей, мучаешься? – уловил состояние Булавина старший лейтенант Воронин. – Вижу, что-то ещё  тебя угнетает. Выкладывай, пока нет Ольги.
– Хорошо, хоть и не знаю, стоит рассказать об этом или не стоит.
– Загадками нас потчуешь, Андрей Владимирович. Как говорят в народе – «назвался груздем – полезай в короб!»
– Всё ты сыплешь поговорками, Василий Семёнович! – уколол Булавина Алексей Руднев. – Ну что там, ещё? Выкладывай! – посмотрел он на Андрея.
– Не «что», а «кто», товарищи мои, – решился Булавин. – Сегодня, рядом с Чеховой я видел Анну Ласку!
– Ласка? Что это? Фамилия? – заинтересовался Воронин. – Если Ласка, то кто такая? Почему не знаю?
– А ты, Алексей, вспомнил Анну Ласку? – посмотрел Андрей на Руднева.
– Постой, не та ли самая официантка, о которой рассказывал нам Иван, когда мы оба были в командировке в Казани осенью тридцать второго года?
– Она самая. Я её узнал, она меня, кажется, не узнала. Красивая. Такие женщины запоминаются, – признался Булавин.
– Иван? Кто это? – спросил Воронин.
– Комдив Иван Григорьевич Мотовилов, с которым ты, Василий Семёнович, познакомился первого января двадцать третьего года у Большого театра, когда «присматривал» за Роулингом, – напомнил Воронину Руднев. – Вспомнил?
– Ну конечно же! – хлопнул себя по лбу Воронин. – С комдивом Мотовиловым Иваном Григорьевичем и его супругой я познакомился именно первого января двадцать третьего года возле Большого Театра, где мне пришлось и в самом деле присматривать за Роулингом и его приятелем Буланже. 
После «Лебединого озера» Буланже и Роулинг с подругой, направились в «Метрополь»,  а я вместе с тобой, Алексей, и Мотовиловыми – к трамвайной остановке, – вспомнил Воронин, обладавший отличной профессиональной памятью.  – А кто такая эта Ласка и почему она известна вам и Мотовилову? Рассказывайте! – потребовал Воронин.
 
* *
Слушая рассказ Булавина, который Андрей начал с хутора под Ровно, где, будучи военнопленным, батрачил вместе с товарищем по лагерю на пана Шкирняка, Воронин мял папиросу так и не решившись закурить. Руднев пытался помогать Булавину, припоминая отдельные детали встречи с комдивом Мотовиловым в Казани. Воронин и его не останавливал, – «пусть наговорят побольше…»
Наговорили, оба выдохлись и умолкли.
– Это всё? – спросил Воронин.
– Пожалуй, всё! – облегчённо вздохнув, признался Булавин.
– Интересная история, – стряхнув в пепельницу остатки сломанной папиросы, задумался Воронин. – Вот что, друзья мои. Не нашего ума это дело. Полагаю, что эту Анну Ласку проводили вместе с Готфридом в Германию наши чекисты. Подвернулся такой случай, как же его упустить?
Будет эта Ласка рядом с мужем офицером, а то и генералом, недаром же, Готфрид учился у нас военному делу, а когда понадобится, её обязательно найдут и поручат ей задание.
В разведке такой приём не редкость. А на том основании, что она, по словам Андрея, узнавшего её историю от других лиц на хуторе какого-то Шкирняка, якобы воевала вместе с поляками против Красной Армии, нам с вами не стоит делать каких-либо расчётов. Те, кто готовил её в супруги немцу Готфриду, должны о ней знать всё. Так что встревать ни вам, ни мне в это дело не следует. Поберегитесь…
А вот и Ольга с чаем! – С облегчением вздохнул Воронин, припоминая, как выглядит женщина, о которой ему только что рассказали Булавин и Руднев.
 Чаепитие с коньяком, лимоном и конфетами затянулось до полуночи. Упрятав подальше недобрые мысли, вспоминали прожитые годы – непростые, трудные и всё-таки счастливые.
– Счастливый ты, Андрюха. В Москву вернёшься, пойдёшь в отпуск и поедешь в Крым с женой и детишками. Мне довелось побывать в Крыму осенью двадцатого года, когда с полуострова выбивали барона Врангеля. Тогда же из Феодосии бежал в Константинополь, а потом в Париж генерал Деникин, которого мы удосужились лицезреть сегодня в нашем павильоне, а Андрей даже с ним разговаривал! – усмехнулся Воронин. – Впрочем, довольно об этом.
Вот что, Андрей, хочу напомнить, что вместе с тобой в Крым едет моя Евдокия с младшей дочерью, а тебе, Алексей, спасибо за путёвки для них в санаторий. Зимой Евдокия часто болела. Ей необходимо как следует прогреться на солнышке, покупаться в море, загореть, отдохнуть, поправить здоровье.
Ведь знаешь, судьба у неё не из лёгких. Не забывай о них. Чаще общайтесь, вместе на экскурсии выезжайте. Говорят в Крыму очень красиво и интересно. Я ведь Крыма почти не видел. Поздняя осень двадцатого года, штормовое море, хмурый, унылый Севастополь из которого бежали белогвардейцы вместе со своим бароном Врангелем…  – Вспоминал Воронин давно минувшие дни.
– Не беспокойся, Василий Семёнович, всегда будем рядом. Катя подружится с твоей Евдокией, а дочка твоя, сколько ей лет?
– Лиде уже четырнадцать. Красивая девочка, гимнастикой занимается. Принимала участие в первомайском параде физкультурников на Красной площади. Жаль, что не родная, приёмная дочь.
С прежней моей супругой у нас не сложилось, гуляла. Долго терпел, прощал, надеялся, что нагуляется, одумается, в конце концов. Да нет, не одумалась. Пришлось разводиться, но и тут нагадила. Жаловалась в парторганизацию, что, мол, разрушаю семью. Да какая у нас семья. Восемь лет как  женаты, а всё без детей. Через развод получил строгий выговор по партийной линии и теперь хожу в старших лейтенантах, хотя по выслуге быть бы мне капитаном. Сам удивляюсь, как послали в Париж на выставку. Однако, ни о чём не жалею.
Так уж вышло, сошлись мы с Евдокией Дмитриевной два года назад, расписались, вторую комнату нам выделили на пятерых. Трое у Евдокии детей и это в тридцать семь лет. Старшего сына, Сашу, весной проводили в армию. Служит на Дальнем Востоке под Спасском. Средняя дочь, Маша, сейчас вожатая в пионерском лагере
Люблю Евдокию и жалею. Ровесница века. Зимой тридцать третьего года бежала несчастная вдова с Полтавщины от голода  вместе с детьми. Выбрались чудом. Сама не украинка, русская из-под Калуги. Настрадалась – не приведи Господь! Спасибо Алексею, помог. Устроил Евдокию уборщицей в наркомат, в общежитии им тогда предоставили место.
– Не забывай, что Евдокия не сильно грамотная. Не обижайте её. До революции училась в сельской школе всего два года. При мне закончила четвёртый класс вечерней школы и перешла в пятый. Дочери ей помогают. Евдокия хочет окончить семилетку
– Правильно, Василий Семёнович, что ни о чём не жалеешь! – поддержал Воронина Руднев. – Главное, что обрёл семейное счастье. Ещё одарит тебя Евдокия сыночком или дочуркой и семилетку осилит, если рядом такие помощницы. 
– Ждём, беременная она, третий месяц пошёл, – улыбнулся Воронин.
– Знаем, Василий Семёнович. Шепнула мне Евдокия перед отъездом, – призналась Ольга.
– Вот как! – удивился Руднев и укоризненно посмотрел на жену. – А мне ничего не сказала.
– Теперь знаешь.
– Хорошо, Василий Семёнович, что предупредил. Теперь жене твоей следует быть осторожней. Мы с Катей присмотрим за ней, чтобы на солнышке не перегрелась, – озаботился Булавин.
– В Крыму солнце сильное, присмотрите, – согласился Воронин. 
– А в остальном, Василий Семёнович, не переживай. Звание старший лейтенант в органах государственной безопасности соответствует воинскому званию майор в Красной армии. Стало быть, старший офицерский состав. Главное, чтобы в семье был порядок! – Похлопал Руднев товарища по плечу.
– Твоя Лидочка поиграет нашими малышами. Не переживай, Василий Семёнович, всё будет в порядке! – пообещал Булавин, – Слава Богу, завтра домой!
 
7.
Конец июля, тёплый воскресный вечер. До долгожданного отпуска предоставленного старшему офицеру штаба Забайкальского военного округа  полковнику Мотовилову оставалось всего ничего. Заранее куплены билеты в купе вагона скорого поезда «Владивосток – Москва», который останавливался в Чите вечером следующего дня, и Татьяна загодя собрала вещи к первой в её жизни поездке на тёплое Чёрное море, в далёкий, как ей виделось из Сибири, солнечный Крым. 
По словам людей, там побывавших, в Крыму помимо бескрайнего Чёрного моря, вода в котором солёная и лечебная, обилие солнца и фруктов, а хорошее виноградное вино повсеместно продаётся на разлив едва ли не цене кваса. В такое не верилось, но скоро в том можно будет убедиться воочию.
Летом и в Забайкалье солнца и зноя хватает, чего не скажешь о фруктах. Зимы суровые, сады вымерзают, что уж говорить о винограде. Да и моря поблизости нет. Ближайшее море во Владивостоке, где Мотовиловы побывали в прошлом году, но вода там, всё же, холодная, да и лето дождливое.
Сравнительно недалеко до Байкала, который сибиряки любовно называют «славным сибирским морем», однако в озере не купаются. Вода слишком холодная.
В воскресный день в окружном Доме офицеров большая культурная программа. Показ кинофильма «Чапаев», который демонстрировался уже не раз и который полюбился советским гражданам, готовым смотреть любимый фильм ещё и ещё. После фильма состоится концерт артистов, приехавших на гастроли из Красноярска, а затем танцы под музыку военного оркестра.
Вместе с артистами из Красноярска в гости к родственникам пожаловала Анна Трифоновна Петрова – старшая незамужняя сестра Татьяны, служившая Вторым секретарём Красноярского крайкома ВКП(б). Родственники не виделись несколько лет, наконец, встретились.
Анна Трифоновна воевала в Гражданскую войну в Сибири и на Дальнем Востоке, была одним из организаторов партизанских отрядов в тылу у колчаковцев и японцев. В одном из боёв потеряла ногу и с тех пор передвигалась на костылях.
За долгие годы наловчилась не отставать от своих спутников. Однако по причине инвалидности, замуж не вышла, посвятив свою жизнь партийной работе. Высокая, худощавая, коротко постриженная, в неизменной чёрной кожаной куртке и длинной юбке, Анна Трифоновна напоминала внешним обликом женщин-комиссаров времён Гражданской войны, однако вспоминать о войне не любила. В войну пристрастилась к табаку и с тех пор курила наравне с мужчинами, предпочитая недешёвые папиросы «Казбек».
По случаю приезда Анны Трифоновны, одиннадцатилетнюю Любу и девятилетнего Колю, родители взяли с собой на фильм и концерт, но перед танцами отправят домой вместе с тётей. Хорошо, что недалеко. Хотели и сами не оставаться на танцы, однако Петрова настояла.
– Мне танцы на костылях противопоказаны, да и стара я, – грубо, пошутила Петрова, – а вы люди ещё молодые, оба о двух ногах, так что потанцуйте, развейтесь перед дальней дорогой в Крым.
– В поезде мы будем смотреть в окошко! – захлопали в ладоши дети. – Интересно!
Несмотря на начинавшийся уже завтра отпуск с поездкой в Крым и богатый на развлечения вечер воскресного дня, настроение далеко не праздничное. Отголоски судебного процесса по делу маршала Тухачевским, трёх командармов и четверых  комкоров с признанием их виновными в подготовке военного переворота и последующим расстрелом обвиняемых, докатились и до Забайкальского военного округа.
В июне из Москвы пришёл неожиданный приказ, подписанный наркомом Ворошиловым  о переводе командующего округом комкора Грязнова  в Среднюю Азию с назначением на должность командующего Среднеазиатским военным округом. Полномочия командующего округа перешли его заместителю комкору Лисовскому .
Спустя две недели, в начале июля столь же неожиданно были уволены со службы, а через несколько дней арестованы и отправлены в Москву начальник штаба округа комдив Рубинов  и начальник политуправления округа корпусной комиссар Шестаков .
О том, что случилось, молчали, либо говорили шёпотом в кругу самых близких. С тревогой ожидали продолжения арестов, которые прошли по всем округам. Мало кто тогда понимал, что происходит. Неужели и в самом деле раскрыт заговор?..
Перед фильмом показали десятиминутный киножурнал о последних событиях в стране и мире за прошедший месяц. Стройки, новые заводы, колосящиеся пшеничные поля, очередные достижения советских лётчиков, полярники в Арктике, осваивающие Северный морской путь , зарубежные новости и, конечно же, коротенький репортаж со Всемирной выставки в Париже.
Промелькнул немецкий павильон с огромным германским орлом на крыше, затем оператор показал с нескольких точек грандиозный советский павильон, увенчанный скульптурной группой «Рабочий и колхозница» с молотом и серпом в могучих стальных руках. Камера оператора проникла внутрь павильона, показав кинозрителям грандиозную панорамную карту СССР.
– Смотри, Таня, это ведь наш Андрей Булавин! Точно он! Что-то рассказывает посетителям павильона! – шепнул жене Иван Григорьевич.
– Где? Где? Не вижу!
– Всё уже, Танечка, не успела. Не огорчайся, этот киножурнал мы увидим ещё не раз. Вот и побывали на Выставке. С Булавиными встретимся в Крыму. Будут отдыхать в Ялте, от Ливадии недалеко. Расскажет как там в Париже.
После киножурнала, уже в третий раз смотрели один из лучших советских фильмов, украдкой наблюдая за детьми. Люба пугалась выстрелов и разрывов снарядов. Зажмуривалась, прикрывала ладошками ушки. Коля хлопал в ладоши, когда на врага мчалась красная конница, а впереди на лихом коне сам Чапай! Оглядывался на отца. Наверное, в детском воображении возникали картины жарких сражений с белогвардейцами и японцами, в которых папа, комдив Мотовилов, всегда впереди и на лихом коне!..
Строгое лицо Анны Трофимовны, сидевшей по другую сторону от детей, не выражало никаких эмоций.
Перед выступлением красноярских артистов, с которыми Анна Трифоновна приехала в Читу, посетили буфет, где знакомые офицеры поздравляли полковника Мотовилова с отпуском и желали хорошо отдохнуть. Не о чём не расспрашивая, посматривали на Петрову, которая приходилась сестрой супруги Ивана Григорьевича и была крупным партийным работником.
В буфете выпили по бокалу шампанского, а Петрова заказала себе ещё стопочку коньяка.
– Это чтобы не уснуть под песни наших артистов, – пошутила она и, опираясь на костыли, отправилась из буфета перекурить в комнату для курения, где толпились одни мужчины и дым стоял коромыслом.
Иван Григорьевич не курил. Врачи запретили. Со здоровьем было неважно, сказывалось ранение, полученное в Гражданскую войну. По этой же причине служил теперь в штабе, а после введения новых воинских званий в РККА постановлением ЦИК и СНК СССР в сентябре прошлого года Мотовилову присвоили звание полковник.
«Оно и к лучшему», – здраво рассудил Иван Григорьевич, не огорчившись понижению в звании, оставаясь при штабе округа пока в той же должности. Вспомнил недавний арест начальника штаба комкора Рубинова Якова Григорьевича и задумался.
 «Что-то будет, когда вернёмся из Крыма?..»
После концерта, на котором ожидали Лисовского вместе с супругой, однако тот так и не появился, а кто-то сообщил, что Николай Васильевич приболел, Мотовиловы отправили детей вместе с тётей домой. Иван Григорьевич спустился вниз и попросил водителя дежурной машины их подвезти. 
Анна Трифоновна, одарившая детишек кучей подарков, уложит их спать, а сама, почитает местные газеты, дожидаясь сестру с мужем. Потом посидят вместе, почаёвничают, поговорят о наболевшем.
Хорошо, что с понедельника полковник Мотовилов в отпуске. Рано утром не вставать, выспятся, а уже вечером Мотовиловы всей семьёй едут в Крым в санаторий Наркомата обороны на целых двадцать четыре дня. И Анна Трифоновна едет вместе с ними, так что проводит до Красноярска.



* *
– Как прошли танцы? Не оттоптал сапожищами Танечке ноги? – дымя папиросой, встретила их шутливым вопросом Анна Трифоновна и посмотрела на часы. – Ого! Однако же загулялись, уже половина двенадцатого.
– Ох, Анна, не бранись! – снимая туфли, взмолилась Татьяна. – Устала, не девочка. Сорок пять уже настучало.
– В сорок пять – баба ягодка опять! Да, Иван? – Петрова строго посмотрела на зятя. 
– Анна, ты как всегда права, – улыбнулся Иван Григорьевич свояченице, обнял жену за плечи и поцеловал в щёчку. – Ягодка ты моя, сладка!
– Да ну вас! – шутливо возмутилась Татьяна. – Давайте пить чай. В горле пересохло после танцев!
– Чаем одним не обойдёшься, голубушка, тем более, после танцев. Ишь, как щёки горят! Доставай под чай, что покрепче, – потребовала Петрова. – Вечер больно хорош, тёплый, тихий. Июль на исходе. Жаль. Грех рано ложиться. А ночь-то, какая! До вашего возвращения постояла с полчаса на балконе. Любовалась звёздным небом. Вижу, звёздочка падает. Успела, загадала желание…
– Какое же? – поинтересовалась Татьяна, собирая на стол.
– Чтобы у вас, родные мои, всё хорошо было, – вздохнула Петрова и вопросительно посмотрела на Ивана.
– Спасибо, Анечка, постараемся. Да, Иван?
– Давайте пить чай, – вместо ответа предложил Мотовилов. Он понял, что хотела сказать ему Анна, однако ограничилась взглядом.
«Будь, Иван, острожен….» – говорили её строгие серые глаза.
– Тебе с коньяком?
– Конечно с коньяком! – потребовала Петрова, – Иначе потом не уснуть. Столько впечатлений за сегодняшний день! – Анна попыталась улыбнуться, не получилось.
– И в самом деле, много, – как-то нерадостно посмотрела на них Татьяна. – Концерт был замечательный и танцы под оркестр удались. Давно таких не бывало, словно прощальные…
– Говоришь «удались», а сама такая грустная. Устала? – взглянул Иван в глаза жены, в которых не было недавнего блеска.
– Конечно, прощальные, – не дожидаясь ответа сестры, подтвердила Петрова. – Завтра попрощаетесь с Читой и в путь-дорогу в Крым. Рады?
– Ещё как! Очень хочется на море, – оживилась Татьяна.
– Вижу, цветов на подоконниках нет. Ты ведь любила разводить герани, бегонии, бальзамины? – припомнила Петрова.
– Заранее отнесла соседям. Присмотрят, польют, пока мы будем в Крыму.
– Я закурю. Не задохнётесь? – Петрова раскрыла коробку «Казбека» и выбрала папиросу.
– Ну что ты, Анна, кури. Видимся так редко! – разрешила Татьяна.
Петрова пошарила по карману в поисках спичечного коробка.
– Надо же, спички куда-то запропастились…
– Я принесу!
Татьяна вышла на кухню и принесла полный коробок.
– Возьми, Аня.
– Это хорошо, что вы уезжаете, – прикурив, одобрила Петрова. – Жаль, что всего лишь на месяц.
– С дорогой будет побольше, – поправил свояченицу Иван Григорьевич. – Дорога длинная. До Москвы, а там с пересадкой до Симферополя. Вернёмся пятого сентября. Жаль, что дети опоздают к началу учебного года. Чего это ты, товарищ Петрова так обеспокоилась? К чему клонишь?
– К чему? – с тревогой посмотрела на сестру Татьяна.
– Сам знаешь, Иван, к чему, – после продолжительной паузы ответила зятю Петрова. – В Красноярске, прошли аресты. Арестовано несколько человек. С виду люди достойные, члены партии, воевали в Гражданскую войну, занимали ответственные посты. А что у них на душе? Разве узнаешь… 
«Выходит, раскопали чекисты глубокое троцкистское подполье. А ведь и Троцкий был одним из самых яростных революционеров. Кричал о мировой революции, запалом которой станет Россия и ничего, если сгорит в её пламени во благо других народов…
Бывший соратник Ленина, командовал Красной армией. После окончания Гражданской войны получил решительный отпор своим бредовым идеям и с прежней яростью стал бороться с курсом партии на построение социализма в одной отдельно взятой стране. Был изгнан из страны, выстрадавшей долгожданный мир.
Всюду гонимый, скитался по миру. В конце концов, окруженный кучкой себе подобных фанатиков, ярый враг встававшего на ноги СССР оказался в Америке, в Мексике, откуда продолжает гадить…
Возможно ли такое перерождение?» – мучилась  Второй секретарь Красноярского крайкома ВКП(б) Анна Трифоновна Петрова, вынужденная признаться самой себе. – «С таким, как этот выродок – возможно…»
Петрова припомнила свою недельной давности командировку в Кузбасс, встречу с шахтёрами, разговор по душам с бригадиром горняков, бригада которого постоянно перевыполняла план, выдавая на гора десятки тонн угля сверх установленного плана. Передовик труда, недавно принятый в партию, поведал Петровой свою непростую историю.
– Перебрался я, товарищ Петрова, в Кузбасс из Тамбовской губернии. Бежали в двадцать первом году из села, сожжённого карательными отрядами Тухачевского и Уборевича . За что? Ведь ни я, ни большинство моих односельчан, ни в чём невиноваты. Ни за Антонова не выступали, ни против советской власти.
Как все, землю пахал, хлеб растил, ни с кем не воевал, а меня газом травили, родичей брали в заложники, расстреливали. Чудом вырвался из окружения с женой и тремя малолетними детьми. Не иначе, как сама Богородица помогала. До самой Сибири бежали, едва от голода не померли…
И вот оно, возмездие! Наконец-то покарал товарищ Сталин этих врагов русского народа, будь они прокляты!..
Нечего было возразить шахтёру-передовику Второму секретарю крайкома Анне Трифоновне Петровой.   
Очнулась Петрова от мучительных мыслей. Про шахтёра промолчала и продолжила для зятя и сестры, не иначе, как в назидание.
– Среди арестованных и военные, и гражданские. С некоторыми из них я знакома лично. С одним из арестованных вместе устанавливали Советскую власть в Сибири, воевали с Колчаком. И меня вызывали приехавшие из Москвы следователи. Расспрашивали. Только сказать мне им нечего, а происхождение у нас с Татьяной самое рабоче-крестьянское, не зацепишься. А вот ты, Иван, как у нас теперь говорят – «из бывших». Как бы ни придрались.  Я в гражданскую воевала, кровь проливала, потеряла ногу, на костылях прыгаю. Всю себя отдаю партийной работе. Слава Богу, отстали…
В народе шепчутся о «ежовых рукавицах», дескать, жесток нарком Ежов, пора бы одуматься, остановится. Жена у Ежова, Евгения Соломоновна – та ещё стерва, видела я её, глаза жестокие, так и стреляют! Журналом заведует, а мужу наговаривает на всех, кто ей не мил. Душегуб и старается. Только я думаю, что оба плохо кончат , – пророчествовала Петрова, поражая сестру и зятя своими откровениями. Ну с кем ещё можно выговориться о наболевшем, о страшном?   
– Двоих арестованных увезли в Москву, остальных на время следствия отправили под домашний арест. Вот так! – тяжко вздохнула Петрова и затянулась папиросой. – Ещё зимой было спокойно и вот, на тебе! Началось…
– Я прочитала в книге, как один  из французских революционеров, которого приговорили к смерти бывшие соратники, перед казнью воскликнул – «Революция пожирает своих детей! », – припомнила Татьяна и с тревогой в глазах посмотрела на сестру.
Анна поперхнулась, раскашлялась и принялась разгонять дым рукой. Нервно смяла, сунула в пепельницу и погасила недокуренную папиросу.
– Накурилась. Баста! Хватит! – хлопнула рукой по столу Петрова. – То, что ты сказала сейчас, забудь крепко-накрепко! Смотри, не сболтни где-нибудь по глупости. Поняла, Танька?
– Поняла, – прошептала испуганная Татьяна, которую Анна назвала «Танькой» и отсчитала, как нередко одёргивала в детстве на правах старшей сестры.
– Забудь, Танечка, – поддержал свояченицу Иван Григорьевич. Обнял и прижал к себе жену.
  – Неужели прав оказался товарищ Сталин, заявив, что «по мере продвижению к социализму классовая борьба обостряется » – вслух напомнила сама себе измученная Анна Трифоновна Петрова – Второй секретарь Красноярского крайкома ВКП(б), невольно выразив робкое сомнение в том, в чём, ввиду своей должности, сомневаться не имела права.
– Хорошо, родные мои, что вы уезжаете в такой непростой момент. Очень хорошо. Хоть на месяц и то хорошо. Вернётесь – Бог даст, всё уляжется, – не веря своим словам, едва не перекрестилась Петрова, одёрнув поднятую руку в последний момент.
Опираясь на костыли, встала и подошла к окну, окинув взглядом звёздное небо, словно пытаясь что-то в нем рассмотреть.


 




Глава 5
Август 1937 года. Крым

1.
На пятый день пути Мотовиловы добрались до Москвы. Стояла прекрасная летняя погода, снежных заносов, как в конце декабря 1922 года, не наблюдалось, и поезд прибыл на Ярославский вокзал столицы СССР строго по расписанию. Как любил поговаривать Нарком путей сообщения Каганович  – «советские люди могут сверять свои часы с точностью прибытия наших поездов».
– Папа, а нас будут встречать? – забеспокоился девятилетний Коля, которому мама надевала на плечики небольшой детский рюкзачок с вещами.
– Будут, Коленька, обязательно будут! – пообещала Татьяна Трифоновна.
– А вот и они! – обрадовался Иван Григорьевич, увидев через окно Андрея и Катю Булавиных. У Кати в руках роскошный букет из белых георгин, собранных на даче в подмосковном посёлке Люблино, которая принадлежала её отцу – известному московскому архитектору.
Встретились, обнялись, расцеловались, как старые друзья после долгой разлуки, хотя Татьяна была знакома с Булавиными только по письмам, да и Иван увидел Катю впервые.
– Наконец-то встретились,  увиделись! – обрадовался Андрей. – Теперь целый месяц будем вместе!
– Это вам! – протянула Катя букет Татьяне.
– Не вам, а тебе, – поправила Катю Татьяна. – Привыкай, мы же близкие друзья и подруги.
– А это Люба и Коля. Я не ошибаюсь? – Катя погладила детей по светлым головкам.
– Нет, тётя Катя, не ошибаетесь. Я – Люба, а это мой брат Коля, – ответила девочка.
Катя нагнулась и, поцеловав детей в щёчки, протянула им по плитке шоколада.
– Спасибо, тётя Катя, – улыбнулась Люба.
– Спасибо, – поспешил за сестрой Коля и принялся разворачивать подаренную ему шоколадку.
– Едем к нам. Отдохнём, пораньше пообедаем, а там и на вокзал собираться. Теперь на Курский, а завтра в шестнадцать тридцать будем уже в Крыму, где нас будет ждать санаторский автобус, так что вечером успеем искупаться! Последний раз купался в море ещё в детстве. Отдыхали всёй семьёй в Евпатории, – вспоминал Андрей. – Как же давно это было…
– Как будем добираться. На трамвае? – озаботился Иван Григорьевич, оправившийся в отпуск в гражданском костюме, который сидёл на нём ничуть не хуже офицерского мундира.
– Ни в коем случае! Поедем к нам на метро! Вот! – ответила Катя. – У нас теперь работает метро . От станции «Комсомольская» до станции «Дворец Советов» всего десять минут! А там до Сивцева Вражка  ещё пять минут пешком по Гоголевскому бульвару. Идёмте! – взяв за руки Любу и Колю, позвала всех за собой Катя Булавина.
– А где же ваши детишки? – спросила Татьяна, приготовившая малышам по игрушке.
– Остались дома. Папа на работе, он архитектор, проектирует новые станции метро, а дети дома с бабушкой, собираются в дорогу. Волнуются, словно взрослые, – ответила Катя.
– Знакомые места. Много лет назад я прогуливался по Пречистенскому бульвару, который теперь называется Гоголевским, вместе с Алексеем Алексеевичем Брусиловым, посмотрел издали на храм Христа Спасителя, и даже отобедал в доме у Брусиловых, – вспоминал Мотовилов. – Кто бы мог подумать тогда, что в Москве будет метро. А станция «Дворец Советов»  это там, где прежде стоял храм Христа Спасителя?
– Да, Иван, рядом. Храм снесли лет шесть назад , а дворец строить так и не начали, что-то затягивают. Поговаривают, что место там зыбкое. Рядом река, уровень которой поднялся до невиданной прежде отметки  после завершения строительства канала «Москва – Волга » имени товарища Сталина. Москва теперь порт пяти морей, а станцию метро, где нам сходить, уже назвали именем не построенного дворца, который возможно и не построят , – пояснил Андрей. – Давай, Иван, один чемодан.
Они вышли на залитую летним солнцем оживлённую привокзальную площадь столицы, совершенно не походившую заснеженную Москву, какую увидели в канун нового 1923 года комдив Мотовилов и его супруга Татьяна, прибывшие из далёкой Сибири в столицу новорождённого СССР.
– А вот и вход в метро! – указала Катя. – Билетики я уже купила. Проходим контроль и спускаемся вниз по эскалатору. – Катя взяла за руку Любу, а Андрей Колю. – Смелее, товарищи ступайте на лестницу-чудесницу, которая сама доставит нас к поезду.
Иван и Татьяна впервые ступили на движущие ступеньки эскалатора, и как полагалось, крепко держались за резиновый поручень, наблюдая сверху вниз за прочими пассажирами, легко сходившими с эскалатора в просторны подземный зал, к которому подъезжали электропоезда, составленные из нескольких вагонов.
Наконец движущиеся ступеньки закончили и оба, облегчённо вздохнув, ступили на полированный гранитный пол красивого, словно дворец, огромного зала с многочисленными облицованными мрамором колоннами и освещённого сотнями электрических лампочек в белых плафонах
– Как же красиво! – воскликнула Татьяна, голос которой утонул в шуме приближавшегося поезда.
– Здорово! – Стараясь перекричать шум поезда, поддержал супругу Иван Григорьевич, а дети завизжали от восторга и захлопали в ладоши.
– Товарищи, наш поезд! Садимся! – объявила Катя, приглашая всех в вагон. – А наша станция ещё лучше! – похвасталась она. – Над её обликом работал большой коллектив архитекторов, среди которых был мой папа. Вот!
Станция Московского метрополитена «Дворец Советов» была отмечена Гран-при на Всемирной выставке в Париже, откуда я вернулся три дня назад, – сообщил Андрей Булавин. – Скоро вы её увидите сами.   
– Дядя Андрей, а что такое «Гран-при»? – спросила любознательная Люба.
– В переводе с французского языка большой или главный приз. Ты какой язык изучаешь в школе?
– В этом году мы будем изучать немецкий язык, – ответила девочка, которая перешла в пятый класс.
– Папа твой, Люба, владеет и немецким и французским языками. Иван Григорьевич, ещё не забыл французский?
– Кое-что ещё помню, да негде поупражняться, – улыбнулся Иван Григорьевич. – В Париж на выставку не посылают.
Все дружно рассмеялись, размещаясь на мягких сидениях новенького вагона.
Машинист объявил следующую станцию «Красные ворота», автоматические двери закрылись и, набирая скорость, поезд втянулся в тоннель.
Быстро промелькнули несколько непохожих друг на друга станций, каждая из которых – новый подземный дворец, и вот она, оказавшаяся совсем неглубокой, станция назначения, которой несмотря на столь помпезное название, даже разборчивые в таких французы присвоили Гран-при.

* *
В Крым ехали в двух соседних купе. Билеты на скорый поезд Москва – Симферополь  заранее заказала Катя. Где-то в этом же поезде ехала жена Воронина Евдокия с младшей четырнадцатилетней дочерью Лидой. Встретиться с ними рассчитывали в Симферополе и вместе добираться до места, тем более, что Булавины и Евдокия с дочерью будут отдыхать в ближайшем от Ялты местечке Ливадия в санатории, разместившемся в бывшем царском дворце . От Ялты до Ливадии всего около трёх километров, почти рядом.
Мотовиловы разместятся в Ялте, в военном санатории, зато отдыхать будут все вместе в одной самой большой и красивой здравнице на южном побережье Крыма, поскольку Ливадия является её частью. Так что смогут встречаться едва ли не ежедневно, вместе купаться и загорать, ездить на экскурсии.   
В дороге дети Булавиных – шестилетний Алёша и четырёхлетняя Лиза не расставались с детьми Мотовиловых – Любой, которую признали старшей и Колей,  переходя то и дело из одного купе в другое. Смотрели в окошко, играли в «крестики и нолики», «морской бой» и домино.
Сутки пролетели незаметно и, в обед, наспех перекусив в купе, стали дожидаться конца неутомительного путешествия.
– На Крым у меня большие планы. Хочу побывать в тех местах, где в Крымскую войну оборонял Севастополь мой прадед капитан Минского стрелкового полка Андрей Степанович Булавин, – поделился своими планами Андрей. – Захватил с собой его чудом сохранившиеся записки, по которым Катя разыскала в Ленинской библиотеке  номера «Современника» за пятидесятые годы прошлого века, где печатались военные воспоминания Андрея Степановича, и сделала из них выписку.
Хочу, Иван, предложить тебе поездку в Севастополь. От Ялты не далеко. Поедем или поплывём туда с утра пораньше и проведём весь день в городе. Осмотрим те места, где размещались защищавшие Севастополь бастионы, побываем на Малаховом кургане и на Херсонесе . Согласен?
– Конечно согласен! Быть в Крыму и не увидеть Севастополь, невозможно. Обязательно побываем в городе русской славы! Что же ты вчера об этом промолчал?
– Да всё никак не получалось. Рассказывал вам о Париже, Всемирной выставке, о том кого мне довелось повидать за месяц командировки. В то, что видел, как говорится «живьём» Деникина с Красновым, разговаривал с ними, уже и самому не верится. Вот так, Иван.
Видел Чехову с мужем и Готфрида, о котором ты мне рассказывал, вместе с той самой Анной Лаской. Узнал её, она меня, кажется, нет. Долго не решался рассказать о ней Воронину. Не удержался, рассказал в последний вечер, когда в Париж приехали Рудневы. Такая им выпала удача поработать вместе на Всемирной выставке. Так что до планов на Севастополь дело не доходило. Позавчера встречался с Павлом Дубовым. Помнишь, я рассказывал о нём в Казани. Вместе оказались в польском плену, вместе батрачили на хуторе пана Шкирняка, вместе бежали.
– Помню.
– Дубов был командирован в Москву, в Наркомат внутренних дел всего на один день. К нам забежал вечером на полчаса, хорошо, что застал. Я рассказал ему о нашей общей знакомой, которую видел в Париже вместе с твоим немцем. Дубов, конечно же, удивился, однако, как и Воронин заявил, мол, это не нашего ума дело. Выпил с нами чаю и поспешил на вокзал. Теперь Дубов служит в Белоруссии, в Минске, это недалеко от польской границы, – кратко дополнил свой вчерашний рассказ Андрей Булавин и вернулся к Севастополю.   
– В своих записках мой прадед, Андрей Степанович Булавин упоминал о капрале Рябове, который был рекрутирован из имения твоего прадеда Николая Александровича, что находилось близ Арзамаса и Сарова. В сражении на реке Альма в начале сентября 1854 года капрал Рябов спас от гибели тяжелораненого капитана Булавина, а в конце октября сам был ранен на речке Чёрной, где русские артиллеристы и стрелки уничтожили элитную бригаду лёгкой британской кавалерии, на гибель которой откликнулся стихами английский поэт Теннисон. Его стихотворение было опубликовано в «Современнике».
В Севастополе судьба свела капрала Рябова с вдовой погибшего матроса. После войны оба хотели остаться в Севастополе, и Андрей Степанович подарил им триста рублей на новый дом вместо разрушенного артиллерией противника старого дома. Попробую поискать их потомков. Андрей Степанович записал, что дом Рябовых стоял на Карантинной улице. Возможно, что после ухода из разрушенного города французов, англичан и турок Рябовы вернулись на прежнее место. Я бы на их месте поступил именно так.
– Ну что ж, Андрей, попробуем вместе поискать потомков Рябовых, если таковые остались в Севастополе, а пока у меня никак не выходит из головы Готфрид, которого ты видел на выставке в гражданском костюме и в тирольской шляпе с пером. Возможно, он оставил службу после прихода к власти Гитлера. Как думаешь?
– Пообщаться с ним не удалось, да и он не обратил особого внимания на панораму СССР, которую я представлял. Больше был занят своей женой, которая и в самом деле хороша, именно такой я её представлял с твоих слов, а тут неожиданно встретил сам.
Военная выправка и походка у немца остались. Впрочем, а почему бы ему уходить из армии, когда теперь у военных в Германии такие привилегии? Время идёт, возможно, Готфрид уже генерал.
– Возможно и генерал, – согласился Мотовилов, подумав, – «я вот теперь не комдив, а полковник. Утверждён в новом звании после очередной военной реформы согласно штатному расписанию. Что ж, возможно, оно и к лучшему для штабного офицера. Командовать дивизией не позволяет здоровье, хорошо хоть из армии не уволили.
Реформа правильная, частично возвращает служащих Красной армии к традициям прежней русской армии. Возвращены прежние воинские звания, хоть и не все. Жаль, что вместо привычных для русской армии званий «поручик», «подпоручик» и «прапорщик», ввели новые воинские звания – старший лейтенант, лейтенант и младший лейтенант. Комкоры, комбриги и комдивы пока остались, не став генералами, да и погоны пока не вернули. Жаль…»
– О чём, задумался? – прервал его размышления Булавин. – Подъезжаем к Симферополю!      
 
2.
– Ну и духота! Вот уж не думал, что здесь будет так жарко. Прямо, как в Африке! – вытирая  пот с лица очередным свежим носовым платком, запас которых хранился в карманах строгого тёмного костюма, – пожаловался Рудневу старший лейтенант Воронин. – Сорочка взмокла, а пиджак снять нельзя. Не тот представительский вид. Галстук немного ослабил, душит словно петля палача.
А в Крыму сейчас хорошо, свежий ветерок с моря. Евдокия с Лидочкой уже в Ливадии, купаются, загорают. Хоть на минутку бы оказаться рядом с ними. Нырнуть в Чёрное  море, смыть себя пот и всё остальное французское…
– Терпи, Василий Семёнович, атаманом будешь! – пошутил Руднев. – Служба, брат, служба…
– Ничего не поделаешь, служба, – согласился Воронин. – Вот что, Алексей, надо мне прогуляться по выставке, прогуляться по солнышку, хоть и не хочется. Необходимо заглянуть в кое-какие павильоны. Получен сигнал, что там могут находиться интересующие нашу контору лица. Приказано присмотреть за ними. Одному идти не с руки, хорошо бы прогуляться под ручку с дамой. Не возражаешь, если пройдусь с твоей Ольгой? Уже позаботился, её сменят.
– Моя жена в качестве оперативного прикрытия? – сделал удивленный вид Руднев.
– Правильно понимаешь, Алексей. Помимо французских жандармов на выставке полно всяких шпиков. На меня одного скорее обратят внимание, а с дамой внимания будет поменьше.
– Да ведь Ольга вся на виду. Её видят все посетители павильона. Узнают. Да и ты сам давно уже примелькался.
– Ольга переоденется в новое платье, наденет модную шляпку, а я, наконец, сменю костюм на светлые брюки и тенниску. Это в павильоне мы примелькались, а среди французов мы неприметны. К тому же Ольга говорит по-французски, а я нет. Будет мне рассказывать, что увидела, а я буду кивать головой и посматривать по сторонам. С Ольгой я уже договорился, а к тебе заглянул, чтобы предупредить. Мы часика на два, не больше.
– Ну что ж, идите, –  согласился Руднев. – Ольга и сама хотела походить по павильонам. Вместе с тобой и начнёт. Смотри только, не потеряй её.
– Не потеряю, буду крепко держать.
– С какого павильона начнёте прогулку по выставке, с немецкого?
– Не угадал, Алексей, с эстонского павильона. Посмотрим, что они там показывают французам, поглядим, кто там околачивается.

* *
Павильон Эстонской республики, оказался довольно просторным, несмотря на незначительность самого маленького и молодого европейского государства, приютившегося на краю огромного СССР.
Меньше Эстонии были лишь представленные на Всемирной выставке Люксембург и Монако. Однако, в отличие от аграрной Эстонии, Люксембург был известен как крупный индустриальный центр, а Монако славилось своими игорными заведениями. Что же это за такая Эстония, большинство посетителей выставки, прежде не слышавших о такой стране, узнавали лишь, побывав в её павильоне.
Ольге, представлявшей на выставке экспозицию, рассказывающую о культуре и искусстве в СССР, было интересны широко представленные в эстонском павильоне изделия народного кустарного промысла. Она любовалась кружевами, вышивками, изделиями из янтаря, дерева и кожи, живописными работами, фотографиями, книгами, издававшимися на нескольких языках, в том числе на русском, поскольку в республике проживало немало русских людей, которых объединяли язык и православие.
Часть экспонатов можно было приобрести и Ольге хотелось купить несколько прекрасно иллюстрированных небольших детских книжек, однако строгий взгляд Воронина, от которого она не отходила ни на шаг, напоминал:
«Не подавай виду, что ты русская. Если тебе так хочется, листай другие книжки и разговаривай, о чём хочешь, но только по-французски!»
Воронина интересовали «экспонаты другого сорта». Целью посещения эстонского павильона была проверка информации о возможном появлении здесь нескольких интересующих советскую разведку особ – прежде всего, обосновавшегося в Париже генерала Миллера  и прибывшего из Германии агента Абвера  известного авантюриста Смысловского , которого интересовали бывшие русские офицеры, готовые перебраться в Германию.      
  Информатор, затаившийся среди персонала эстонского павильона, сообщил, что сегодня, предположительно между пятнадцатью и семнадцатью часами в павильоне должна состояться встреча эстонского полковника Вальтера Мяаге, приехавшего в Париж под видом коммерсанта, с некими персонами из русских эмигрантов. Предполагалось, что это будут Миллер, Смысловский и ещё кто-то.
Старший лейтенант Воронин получил приказ посетить в указанное время эстонский павильон, максимально маскируясь под обычного посетителя, и, по возможности, опознать или запомнить лица тех, с кем встретится полковник Мяаге.
Бывший офицер русской армии Вальтер Мяаге, воевал в армии генерала Юденича, а после её разгрома и последующего разоружения на территории Эстонии  не без собственного участия, сделал блестящую карьеру в создаваемой эстонской армии.
Теперь Мяаге занимался нелегальной переправкой агентов британской, французской, а теперь и немецкой разведок, завербованных из числа русских эмигрантов, на территорию Эстонии. Затем эти агенты, в задачу которых входила не только разведка, но и диверсии на важнейших военных и промышленных объектах, с помощью служащих эстонской пограничной стражи переправлялись через границу в СССР.
Воронин и Ольга уже осмотрели почти все интересные экспонаты павильона, в том числе незамысловатые машины и механизмы, используемые при добыче горючих сланцев – единственных полезных ископаемых маленькой республики. Оставалось лишь выпить по стакану лимонада в небольшом буфете, в котором даже не было столиков, за которые можно присесть.
Воронин взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти пять. Близился вечер и зной постепенно спадал.
Охлаждённый лимонад приятно освежал. Воронин собирался попросить Ольгу заказать для него ещё стакан, но вот появился полковник Мяаге. Воронин узнал его по фотографии и принялся наблюдать за полковником. Облачённый в светлые брюки и белую сорочку он ничем не отличался от посетителей павильона, и его было легко потерять из виду.
– Наблюдай вот за тем мужчиной, – Воронин тихонько указал Ольге на эстонца.
Мяаге остановился у стенда с фотографиями и в этот момент с ним поравнялись трое мужчин, одного из которых, бывшего белого генерала Миллера, руководившего эмигрантским Русским общевоинским союзом, Воронин узнал сразу. Второй мужчина, прикрытый соломенной шляпой и тёмными очками, мог быть ожидаемым здесь агентом Абвера Смысловским. Воронин пытался узнать Смысловского, фотографию которого ему показали накануне, во втором спутнике Миллера, лицо которого было прикрыто очками и соломенной шляпой. Такие шляпы в это жаркое лето носили многие мужчины..
«Кажется он», – наконец решил старший лейтенант государственной безопасности. Третий спутник Миллера был ему неизвестен, и Воронин должен был хорошенько рассмотреть и запомнить его лицо, чтобы потом составит фотопортрет этого человека или же опознать его по фотографии, если таковая имелась. В этом деле ему могла помочь Ольга.
– Оля, запоминай лицо вот того высокого человека в жёлтой тенниске, – шепнул ей Воронин, делая вид, что не спеша потягивает лимонад из опустевшего стакана
Окинув взглядом Миллера и его спутников, Мяаге по-военному развернулся на каблуках и, не проронив ни слова, направился в одну из комнат, где размещался и отдыхал персонал павильона. Миллер и его спутники сделали вид, что что-то рассматривают, а затем смешались с посетителями павильона, чтобы по одному пройти в комнату, за дверью которой скрылся Мяаге. 
«Пришли именно те, кого мы ожидали. Вот только кто третий? Мяаге встретил их и указал куда пройти», – мысленно заключил Воронин и обратился к Ольге. – Всё, мадам Руднева, мы свободны. До ужина ещё час, так, что могу проводить тебя в другой павильон. Куда? Выбирай.
– Хотелось бы во французский павильон, – облегчённо вздохнула Ольга, постаравшаяся запомнить лица всех трёх  мужчин, на которых ей указал Воронин.
– Хорошо, идём во французский павильон, а потом заглянем в павильон Монако. Посмотрим на рулетки и карточные столы, за которыми буржуи проигрывают нечестно нажитые миллионы. Сказать по совести я там ещё не побывал. Посмотрим, что покажет нам республика Франция и княжество Монако, территория которого всего полтора квадратных километра.
– Так мало? – удивилась Ольга.
– Да, Оля, совсем мало. Меньше Монако только Ватикан , где находится резиденция Папы Римского, – подтвердил Воронин.

3.
– Вот, Евдокия Дмитриевна, будем мы теперь жить и отдыхать целых двадцать четыре дня в бывших царских палатах! У нас двухместный номер, у вас одноместный. Оставляйте вещи, переодевайтесь и поспешим к морю, очень хочется искупаться, смыть с себя накопившуюся усталость и успеть на ужин.
– Спасибо вам, Андрей Владимирович, за всё спасибо! – с чувством поблагодарила Булавина Евдокия. – Если бы не вы и не Алексей Иванович, нам бы не предоставили путёвок в Крым, не добавили бы к отпуску ещё две недели за свой счёт. У нас ведь, у уборщиц, двухнедельный отпуск. Всю жизнь будем вспоминать, как довелось отдыхать в бывшем царском дворце, да, Лида?
– Ой, мама, как же здесь красиво! – воскликнула четырнадцатилетняя дочь тридцатисемилетней статной женщины с трудной судьбой, которую два года назад позвал замуж старший лейтенант государственной безопасности Василий Воронин, находивший в настоящее время в служебной командировке в Париже.
Стараясь не отставать от Булавиных, Евдокия Дмитриевна и Лида, оставили вещи в номере, переоделись в пошитые к отпуску лёгкие ситцевые платья, поверх купальников, которые им посоветовала купить Катя, и поспешили на выход, где их уже ждали Булавины. Детишки держали в руках кораблики, которые будут запускать в море, а в руках Андрея и Кати были резиновые круги для детей и захваченные из дома покрывала из плотной ткани, которые можно постелить поверх гальки
– Ой! – всплеснула руками Евдокия, – а нам и подстелить нечего. Не догадались взять. На море мы впервые.
– Ничего, поделимся, – успокоила Евдокию Катя, любуясь с высокого берега раскинувшимся до горизонта сине-голубым морем, которое почему-то назвали Чёрным. – Вот оно, море! – Нагнулась и пощупала воду. – Тёплая! Давайте искупаемся! – До войны мы жили в Петербурге. Там море обычно серое и холодное. Побывали в Италии, там море тёплое, но не такое красивое. Впрочем, я уже плохо помню, давно это было.
«А мы ещё никогда не бывали на море», – вздохнув, подумала Евдокия. – Как же красиво! Правда, Лидушка?
– Очень красиво, мама! Очень красиво! – блестели глаза уже не девочки, юной девушки.
– А мы с Олей отдыхали в Евпатории ещё до войны, когда были живы родители. Плавали на пароходе до Одессы, – вспоминал Андрей. – Надеюсь, что теперь будем отдыхать на море чаще. В следующем году, если всё сложится, хотим побывать в Гаграх или Новом Афоне. Собирались вместе с родителями поехать в Гагры в августе четырнадцатого года, да разразилась империалистическая война, за ней революция, опять война, уже гражданская, самая страшная…
«Навоевались. Выстрадали, хоть и хрупкий, но мир.  Пережили эпидемии, голод, разруху. Кровью и потом восстановил Державу. Теперь бы мир сохранить, да слишком много у нас врагов, не дадут, обязательно втравят в новую войну…» – задумался и нахмурился Булавин.
– Андрей, что с тобой? В облаках витаешь? Не надо вспоминать о войне. Идём же! – окликнула мужа Катя. – Отстал, догоняй детей!         
     Они спустились к морю по широкой каменной лестнице, на ступени которой когда-то ступали  ноги царских особ, и поспешили на обустроенный пляж, который уже покидали отдыхающие. Скоро ужин.
– Булавин взглянул на часы и детей, которые уже сбросили сандалики и, ступив ножками в тёплую воду, запустили кораблики, которые тут же перевернулись. Алёша поймал кораблик и опустил его в воду повторно, поддерживая за мачту, чтобы не опрокинулся. Четырёхлетняя Лиза расстроилась, и, посмотрев на маму, едва не расплакалась. Сбросив платьице, Лида поспешила к малышам. Подхватила Лизу на руки, успокоила и предложила прокопать в мелкой гальке канал и пускать кораблики по нему.   
– С каналом подождём, выроем завтра вместе с Мотовиловыми. Приплывут к нам после завтрака. Я узнавал. На катере от Ялты до Ливадии пятнадцать минут ходу. Катер перевозит пассажиров с утра до вечера. А сейчас купаться! Десять минут купаемся, а потом на ужин. Попросим разместить нас за одним столом.
Показав пример, Булавин нырнул с разбегу в ласковые воды хорошо прогретого к августу Чёрного моря. С криком и визгом женщины и дети последовали за ним. Катя и Евдокия старались не забрызгать волосы, сторонясь Лиды и малышей, которые хлопали по воде ладонями, поливая друг друга.
«Да ты, Лидочка, ещё дитя», – любуясь дочерью, подумала Евдокия. – «Вот бы увидел нас сейчас Василий Семёнович! Вот бы увидел нас Яков Матвеевич, – вспомнила она погибшего от рук бандитов первого мужа, отца Лиды, и прослезилась. Зачерпнула в пригоршни воды и умылась.

* *
Булавину удалось договориться с заведующим столовой и всех шестерых разместили за одним столом, рядом с приоткрытым окном, откуда открывался великолепный вид на море.
После ужина отдыхающим предлагали на выбор танцы, кинофильм или вечернюю прогулку. Проголосовали за прогулку и решили пораньше лечь спать. Всё же устали с дороги.
Однако за ужином задержались. Лёша и Лиза не капризничали, хоть ели медленно и неохотно, несмотря на недавнее купание. Андрей отправился в буфет заказать себе стакан сухого крымского вина. Лида переговаривалась с малышами, а Евдокия и Катя, которые познакомились по прибытии в Симферополь, уже успели подружиться и делились воспоминаниями.
– Просто не верится, что мы здесь, в бывшем царском дворце, и только что окунулись в море, – призналась подруге Евдокия. – Я ведь вышла замуж в неполные шестнадцать лет и уже через год родила сына. Трудилась с утра до ночи и по хозяйству и на земле до седьмого пота. Мужа любила и сейчас вспоминаю Якова Матвеевича.
Было это в семнадцатом году, летом. Яков Матвеевич служил в драгунском полку. Поручили ему доставить депешу в Москву. Доставил, а возвращаясь обратно, проезжал на коне мимо нашей деревни, она под Калугой. Увидел меня, поздоровался. Понравилась я ему, а он мне. Только успела сбегать домой, попрощаться с матушкой, как подхватил меня Яков на руки, усадил впереди на коня и в полк не вернулся. Многие тогда расходились по домам.
Навоевался Яков Матвеевич. Перед войной его полк два года стоял в Персии, а когда началась война, воевал с турками. Рассказывал, что воевал возле горы Арарат, куда в глубокую старину пристал Ноев ковчег. Весной по приказу Временного правительства казаков и драгун отправляли с Кавказа в Москву, Петроград и другие города. Зачем? Поговаривали, что подавлять бунты рабочих.
Так добрались мы до Полтавы, а потом и до Карловки, до родных мест Якова Матвеевича. Поправили хату, стали хозяйствовать на земле. А тут вторая, Октябрьская революция и снова война. Только не с немцами. Теперь воевали сами с собой.
Яков Матвеевич ушёл с красным отрядом, оставив меня одну с малым дитём и с соседями, которые и при нём на меня косо посматривали. Не местная, чужая. Даже мову не знает…
Как выжили и сама не знаю. Были и под немцами, и под Петлюрой, и под Деникиным. Махно налетал со своей бандой. Все грабили, у людей отбирали последнее.
Летом двадцатого года вернулся Яков Матвеевич. Отпустили его по ранению. Два года не было от него ни слуху, ни духу. Думала уже не дождусь, собиралась всё бросить и вернуться в родную деревню, покаяться перед родителями. Однако вернулся Яков Матвеевич, подлечился, жизнь стала налаживаться, а через год родила доченьку. Марией назвали. Потом родила Лиду.
Лида, пойди на улицу, поиграй с детьми, – попросила дочь Евдокия.
– Хорошо, мама, идём. Алёша и Лиза, идёмте играть в «классики»! У меня есть мелок.   
Вернулся Андрей со стаканом вина. Присел, прислушался к разговору женщин.
– Жить бы да жить, да только к тридцатому году пришла к нам новая напасть. Началась коллективизация. Дело может быть и хорошее, да делали всё кое-как, наспех. Людям толком не объяснил что такое коллективизация. Наломали дров, не приведи Господь! 
К зиме тридцать первого года, когда всех загоняли в колхоз, порезали мужики скот. Жадные, даже волов не пощадили, чтобы никому не достались. Якова моего назначили председателем. Отказаться не смог. Ходил, убеждал мужиков хоть волов поберечь, не слушали, смеялись над ним, дескать, новых волов пусть пригонят те, кто колхоз затеял. Только кто и откуда? До тепла ели одно только мясо не соблюдая постов. Думали, что всех обманули. Всё забирайте в колхоз, да только нет у нас ничего.
Весной пахать не на чем. Пашут на Полтавщине на волах, а их съели. Разве у нас, в России, поднимется у крестьянина рука на лошадку-кормилицу? Не посеяли хлеб, не собрали и урожай.
К зиме стало голодно, люди болели и умирали. Появились разбойники-душегубы, отбирали последнее. Якова моего подстерегли, до смерти забили за то, что председатель. Ироды! Меня и детей грозились убить, а хату спалить.
Земля мёрзлая. Волчицей выла, когда мужа хоронила, снег разгребая. Хату сама запалила, чтобы некуда было вернуться, и ушли мы ночью из села. Саше пятнадцать лет, спрятала его в стог сена, иначе бы парня убили. Марии – двенадцать, Лиде нет и десяти лет. По снегу брели, едва не замёрзли. Слава богу, подобрали нас красноармейцы, которых направили на борьбу с бандитизмом. Выжили, а весной оказались в Москве. Вот как это было. Позже узнали, что на Полтавщине и в других местах был голод, и умерло много людей. Хорошо, что мы ушли, иначе бы не выжили…
Евдокия прослезилась и, достав платочек, приложила к глазам.
– Грустная история, – тяжело вздохнул Катя.
– Грустная, – подтвердил Андрей. – Идёмте на воздух. Темнеет. Дети наигрались, заждались нас. Спустимся к морю, послушаем шелест волн. 
   
* *
Следующие два дня отдыхали все вместе. Мотовиловы принимали Рудневых и Евдокию с дочерью в Ялте. Знакомились с городом, в котором отдыхали и жили многие известные люди. Побывали в Никитском ботаническом саду, в соседней Массандре, славившейся своими винами, и, конечно же, купались в ласковом, тёплом море, о котором с удовольствием рассказывала Татьяна, купившая и читавшая вместе с дочерью интересную книгу о Чёрном море и его берегах
– Другого такого моря, как Чёрное, нигде больше нет. Вода в нём особенная, целительная. На другом берегу, на Кавказе, где мы обязательно побываем в следующий раз, из земли бьют ключи с глубинной целебной водой, – рассказывала Татьяна
– Самые целебные ключи бьют в местечке Мацеста . Да, мама? – добавила Люба, листавшая книгу.
– Да, Любушка, в Мацесте. Это недалеко от Абхазии, куда в августе приезжает отдыхать товарищ Сталин. Только он отдыхает в Пицунде, а в Мацесте лечатся люди с тяжёлыми заболеваниями, Мы, слава Богу, здоровы и нам на пользу обычное купание в море.
– Я кое-что слышал об этом, – припомнил Андрей. – Рассказывай, Таня, интересно.
– Я буду помогать маме. Что пропустит, добавлю, – заявила Люба. – А когда вернёмся домой, расскажу в школе, где мы отдыхали, расскажу ребятам о Чёрном море!
– Помогай, Любушка, если что пропущу, – улыбнулась Татьяна. – Умница ты моя!
Люди лечат водой ожоги, болезни суставов и многие другие заболевания.
– А почему море зовётся Чёрным? – спросила Евдокия.
– Такое название море получило из-за своих глубинных вод, которые придают морской воде целебные свойства. Ещё в старину мореходы замечали, что если опустить железные предметы на глубину в двести метров и больше, то они покрываются чёрным налётом. Такого нет больше нигде. В морских глубинах скопился сероводород, который взаимодействует с железом, покрывая металл тонкой окислительной плёнкой чёрного цвета.
– Прямо физика с химией! – заметил Иван Григорьевич и обнял жену. – Отчего же в морских глубинах образовался сероводород? – Мотовилов слышал, как это произошло, однако вокруг Татьяны собрались те, кто этого не знал, и дети, которым всё интересно. Услышат и запомнят на всю жизнь. – Молодец, Танечка, рассказывай, просвещай, залюбовался Иван супругой, лицо и тело которой начало покрываться золотистым загаром.      
– В древнегреческом эпосе упоминается царь Дардан , правивший в этих землях многие тысячелетия лет назад, задолго до воспетой Гомером  Трои – главного города некоей страны на побережье этого моря. В те далёкие времена оно не имело связи со Средиземным морем, и было огромным пресным озером, в котором водилось множество пресноводных животных и огромных рыб.
– Как наш Байкал, –  добавила Люба.
– Да, как Байкал, но много больше нашего славного сибирского моря. Однако вернёмся к огромным рыбам. Эти рыбы, от которых берут чёрную икру, сохранились в изолированном от мирового океана Каспийском море, в крупных реках – Волге, Урале, Иртыше, Енисее, Амуре. Это белуга, осётр, севрюга, калуга и прочие осетровые породы рыб, самая крупная из которых – белуга. Рыбы в отличие от теплокровных животных растут столько лет, сколько живут, и в хороших условиях достигают огромных размеров. Даже сейчас в низовьях Волги изредка вылавливают белуг в пять и более метров длиной.
– Как киты и акулы! – добавила Люба. – Вот какие огромные!
– Представляете себе, какими были огромными, водившиеся в этом пресном озере рыбы, которых никто не ловил и они доживали до глубокой старости, если такое можно сказать о рыбах, – продолжила Татьяна.
– Десять, двадцать метров! Да, мама? – пытаясь показать, сколько это, распахнул руки Коля. Мальчик отучился два класса, а в третьем классе будут преподавать естествознание.
– Во времена правления царя Дардана случилось сильнейшее землетрясение и там, где ныне расположен турецкий город Стамбул, а в прошлом греческий Константинополь или Царьград, как его величали наши предки славяне, образовались провалы, ставшие проливами Босфор и Дарданеллы, – с удовольствием продолжила Татьяна, прочитавшая вечером половину книги.
– Последний пролив сохранил до наших дней имя несчастного царя Дардана, державу которого затопили морские волны и лишь немногие люди спаслись, укрывшись в горах. 
– Не от того ли бедствия родилось сказание о Всемирном потопе и о ковчеге Ноя, который пристал к горе Арарат? – предположила внимательно слушавшая рассказ Евдокия. Об Арарате и ковчеге, построенном Ноем, ей рассказал покойный Яков Матвеевич, повидавший высокую гору, когда служил и воевал в Закавказье.
– Возможно и так, – поддержала её Татьяна.  – В огромное пресное озеро, подняв его уровень, хлынули солёные воды Средиземного моря, погубив фауну пресноводного бассейна. Заражённые сероводородом останки многочисленных живых существ опустились в морские глубины и с тех пор ниже двухсот метров море безжизненно, а сероводород покрывает чёрным налётом металлические предметы.
– Друзья мои, весьма интересная история. Давайте все вместе продолжим её после купания и перерыва на обед. Расскажем о легендарной Трое, сохранившейся от Державы царя Дардана, наследница которой наша Россия.
Расскажем о славном граде Херсонесе, где крестился князь Владимир «Красное солнышко», где ныне стоит наша славная морская крепость Севастополь, при обороне которой пролил свою кровь мой прадед Андрей Степанович Булавин. 
Расскажем о Крыме, где пять с половиной веков назад правил эмир Мамай, ходивший на Москву с многочисленною ордой, которая была разбита войском князя Дмитрия Ивановича, ведь в том русском войске сражались и побеждали наши славные предки.
Расскажем обо всём, что ещё не забыто, прежде всего, детям. Вот и малыши наши, Алёша и Лиза, прислушиваются, и им интересно, – предложил Булавин. – Нам ещё добираться хоть и не до Дарданова, но тоже до бывшего царского дворца. Да малыши?
– Да, да! – Захлопали в ладоши Алёша и Лиза. – До дворца!
– Предложение принято! – поддержал друга Иван Григорьевич.
– А вот и катер подходит. Поспешим! – принялась собирать вещи Катя. – Вот что, Иван и Таня, приплывайте после обеда к нам в Ливадию.
– Не поплывём, а прокатимся в карете! – пообещал Иван Григорьевич.
Татьяна вопросительно посмотрела на мужа.
– Верно, Таня, подъедем до Ливадии. Возле нашего санатория постоянно дежурят извозчики.
– Этот день целиком посвящаем семейному отдыху, а завтра, рано утром, мы с Иваном едем в Севастополь. Я уже договорился с водителем полуторки, – напомнил Булавин.

4.
До Севастополя через Балаклаву добирались в новенькой крытой полуторке, за которой хорошо ухаживал влюблённый в свою машину шофёр, назвавшийся Фёдором. Узнав,
что пассажиры, с которых он отказался брать деньги, намерены вечером вернуться в Ялту, посоветовал.
– Я за продуктами и до обеда вернусь, а вам советую возвращаться на рейсовом катере, который отходит от Графской пристани  курсом на Ялту в шесть часов вечера. Так что к девяти часам будете в Ялте. Ужин пропустите, зато осмотрите город. Он у нас замечательный, красивый! В гавани стоят корабли Черноморского флота, работает знаменитая панорама «Оборона Севастополя », посмотреть на которую возят отдыхающих со всего Крыма. Жаль, что не сможете посетить Владимирский собор, где захоронены наши адмиралы: Лазарев , Корнилов, Нахимов, Истомин . Лет пять назад здание храма передали Осоавиахиму . На Херсонесе, где вы обязательно побываете, копаются археологи, находят много чего интересного. Часовня  была там, на месте, где крестился князь Владимир. Теперь её там нет, а место помечено камнем.
Мотовилов и Булавин попрощались с шофёром и, прежде всего, попытались обойти
помеченную на плане, составленном прадедом Андрея капитаном Андреем Степановичем Булавиным, главную линию обороны Севастополя во время осады, которая началась в октябре 1854 года и продолжалась без малого год.
В сентябре следующего 1855 года, исчерпав все ресурсы и получив приказ императора Александра II покинуть Севастополь, защитники города оставили разрушенные позиции и переправились на северный берег Большой бухты, чтобы продолжить борьбу.
«Уходили уцелевшие защитники Севастополя – солдаты и матросы вместе со своими командирами по наплавному мосту, затопив последние корабли и подорвав тяжёлые орудия. Вместе с ними из превращённого в руины, охваченного пожарами города уходили немногочисленные мирные жители, уцелевшими от непрерывных бомбардировок с суши и моря.
Французы, англичане и турки почти сутки не решались войти в оставленный русскими пылающий город, а когда, наконец, вошли никого в нём не застали. Между дымившимися развалинами бродили лишь немногочисленные одичалые и голодные собаки». – Так, вкратце, описал то, что увидел и запомнил, капитан Булавин – защитник Четвёртого бастиона, на месте которого теперь возвышалось круглое здание панорамы «Оборона Севастополя».
Осмотрев панораму с группой отдыхающих в Крыму граждан, Булавин и Мотовилов купили у пожилой цветочницы бордовые георгины и возложили цветы к стенам здания панорамы.
– Чего это вы, товарищи? – поинтересовался милиционер, наблюдавший за порядком возле здания панорамы.
– Возложили цветы к тому месту, где возвышался Четвёртый бастион, на котором сражался его  прадед, – указал Иван Григорьевич на Андрея Булавина.
– Надо же, ещё помните, – удивился милиционер.
– Помним… 
Попрощавшись с Четвёртым бастионом, поднялись на Малахов курган, где так же возложили цветы к памятному обелиску, а затем осмотрели Севастополь с самой высокой точки города, раскинувшегося по берегам Малой и Большой бухт, в глубине которых стояли военные корабли. Чуть дальше дымил белый пароход, сновали прочие мелкие суда, и  отрывался прекрасный вид на бескрайнее море.
Прикинув по времени и оставив поиски потомков капрала Рябова на вторую половину дня, Иван и Андрей отправились на Херсонес, взглянуть на раскопки древнего города, превращавшегося стараниями археологов в музей под открытым небом.
Побродили по древнему городищу, заросшему кустарником и выгоревшей к концу лет травой, и, понаблюдав за кропотливой работой небольшой группы из студентов и археологов, Иван и Андрей задержались возле камня, установленного на месте, где согласно преданиям крестился князь Владимир.
Случилось это важнейшее в истории Руси событие в 988 году, когда киевский князь Владимир Святославович осадил и взял греческий Херсонес, который с той поры повелел называть Корсунью и не иначе. Как писано в летописях, после взятия города князь  потребовал у византийского императора его сестру Анну, обещая взамен креститься. Дождался прибытия из Константинополя царевны с церковной свитой, после чего крестился сам по греческому обряду, заключил с Анной брак и вернул Корсунь Византии. По возвращении в Киев Владимир приступил к крещению своего народа с помощью прибывших вместе с ним греческих священников…
Булавин и Мотовилов присели в тени раскидистой акации, передохнуть от полуденного зноя, утолили жажду холодным чаем из захваченной с собой фляги, и уже собрались уходить, как к ним подошёл пожилой мужчина лет в широкополой соломенной шляпе, какими укрывают голову от палящего солнца крестьяне в причерноморских степях.
– Здравствуйте, люди добрые! Вижу, что вы приезжие. Впервые здесь?
– Здравствуйте! – ответил на приветствие мужчины Булавин. – Отдыхаем в Ялте, приехали посмотреть на Севастополь. Наконец, добрались до Херсонеса. Интересно.
– Полностью с вами согласен, гости дорогие! Интересные здесь места. Можно сказать – духовная колыбель России!
Пётр Кузьмич, учитель русского языка и литературы, а теперь и истории, – представился мужчина. – Преподаю в старших классах школы. Лето, школьники на каникулах, а я в отпуске. Отдыхаю, читаю книги по истории, здесь часто бываю. Искупаюсь в море и брожу по улочкам древнего города, которого уже нет. Лишь выступают кое-где из земли стены бывших домов. Раскопки ведут археологи, я лишь подбираю то, что лежит на поверхности. Кусочки мрамора, черепки от амфор. Подобрал серебряную монетку. От времени вся почернела. Вот она, – Пётр Кузьмич показал небольшую византийскую монету. – А к вам как обращаться?
– Иван Григорьевич, – представился Мотовилов.
– Андрей Владимирович, – пожал Булавин протянутую руку школьного учителя. Следом руку Петру Кузьмичу пожал Мотовилов.
– Значит, впервые в Севастополе?
– Впервые, – ответил Булавин. – Предок мой оборонял Севастополь в Крымскую войну. Сражался на Четвёртом бастионе. Теперь на его месте построено здание панорамы. Побывали, осмотрели творение Рубо. Впечатляет. Открытки на память купили. Скажите, Пётр Кузьмич, почему вы назвали это место «духовной колыбелью России»?
– А как же, Андрей Владимирович, ведь из этих мест на Русь пришло Православие. Не будь этого и России, какая она теперь есть, могло бы и не быть. Ещё великий Вергилий  утверждал,  – «Выбирая богов, мы выбираем судьбу».
– Вы атеист? – спросил Мотовилов у школьного учителя литературы и истории.
– Как вам сказать, Иван Григорьевич… – замялся Пётр Кузьмич. – Сами вы кто по профессии?
– Военный, полковник.
– Не из НКВД? – насторожился школьный учитель.
– Нет, из РККА, – успокоил его Иван Григорьевич.
– Представьте себе, я так и подумал! Вот и сын мой, Владимир, морской офицер. Лейтенант, служит на крейсере «Червонная Украина ». А товарищ ваш – он человек гражданский?
– Верно, служащий наркомата, – ответил Булавин.
– Чем занимаетесь, Андрей Владимирович?
– Проектирую предприятия, – ответил Булавин.
– Нет, товарищи, я не атеист, и– собравшись с духом, признался учитель. – Человек я беспартийный, верующий, православный, хоть и вынужден это скрывать, поскольку преподаю в школе русский язык, литературу, а теперь и историю.
Однако твёрдо верю, что все ограничения для верующих будут сняты уже в недалёком будущем. Страна наша, по сути, ещё ребёнок, нет, пожалуй, уже подросток. В декабре нам исполнится только пятнадцать лет. Молодость многое отрицает, всё та же извечная проблема «отцов» и «детей». Повзрослеет страна – станет мудрее.
Вот и товарищ Сталин вспомнит о том, что он человек крещённый, учился в православной семинарии. Поживёт среди нас – обрусеет, обретёт мудрость вождя, обратится вместе с народом к Богу. Верю…
Слова школьного учителя были столь искренни, что не поверить им было нельзя.
– В образовании одна реформа следует за другой , – продолжил он после непродолжительной паузы,  – вводятся новые предметы, прежде всего история . Преподавателей истории хронически не хватает. Обязали. Поначалу было трудно. Самому приходилось учиться по книгам, посылали на курсы. Знаете, полюбил этот предмет! Теперь пишу книгу по истории Крыма и мечтаю её издать.
Крым – исконная русская земля, которая вернулась к России после многовекового отчуждения греками, византийцами, готами, татарами, генуэзцами, турками, сохранив своё название от древнейших жителей этой земли и наших далёких предков киммерийцев. Киммерия в те отдалённые времена, простиралась от студёного Ледовитого океана, который древние греки называли Скифским океаном, до Чёрного моря.
Позднее древние греки называли эту равнинную территорию Великой Скифией, а теперь она называется Великой Русской равниной, древнейшее название которой сохранилось в небольшом городке Кимры  в верховьях Волги. Вот вам и историческая преемственность! Пора и Северный Ледовитый океан, половина которого уже принадлежит нам , переименовать в Русский океан!
Сделано это было по праву. Арктику издревле осваивали поморы и новгородцы – русские люди – потомки словен, русов и скифов-кимеров, живших с глубокой древности по берегам Северного Ледовитого океана, который античные географы называли Скифским. Не только древнерусский летописец воскликнул: «Русь – есть Скуфь», но и великим Гомером сказано было: «Скоро пришли мы к глубоко текущим водам Океана. Там киммериян печальная область, покрытая вечно влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет оку людей, там лика лучезарного Гелиос…»
И Чёрное море, по которому плавали славянские ладьи, в раннем средневековье византийские греки называли Русским морем. Ведь и великий сказитель Гомер, донёсший до нас в «Илиаде» сказание о легендарной Трое, в подлинное существование которой не верили многие историки и мыслители, до тех пор, пока её не раскопал русский купец и историк-любитель Генрих Шлиман , происходил из киммерийцев, а значит Гомер наш предок!
Ещё Михаил Васильевич Ломоносов, боровшийся с фальсификаторами русской истории, утверждал, что Троя – Третье русское царство, от которого поднялся могучий Рим. А ведь было и Второе и Первое русские царства. Где они? Представляете, сколько ещё можно сделать открытий? – с восторгом рассказывал влюблённый в историю школьный учитель Пётр Кузьмия. – Сам Плиний  писал: «Венеты от троянского народа происходят». А ведь венеты – это венды или инды, опять же предки славян!
Император римский, Юлий Цезарь, помышлял о восстановлении Трои и переносе в неё столицы империи, восходящей от погубленной данайцами  Трои, от ещё более древнего Дарданова царства !..
Булавин взглянул на часы.
– Ого! Уже два часа, а нам ещё надо вернуться в город и поискать на Карантинной улице Рябовых. Большое спасибо вам, Пётр Кузьмич, за увлекательный экскурс в историю Крыма. Обязательно перескажем жёнам и детям. Нам надо идти. В шесть часов вечера от Графской пристани отправляется катер на Ялту. На него нам надо успеть.
– Не спешите, товарищи, каких Рябовых вы собираетесь искать на Карантинной улице? – насторожился школьный учитель.
– Видите ли, Пётр, Кузьмич, вместе с моим предком капитаном Минского полка Андреем Степановичем Булавиным Севастополь оборонял капрал Василий Рябов. В Севастополе он встретил свою суженую и у них родился ребёнок. По окончании войны они вернулись в Севастополь и отстроили новый дом на месте разрушенного вражескими бомбардировками дома. Хотелось бы отыскать их потомков, если это возможно. Да и проголодались мы, а время обеденное, – признался Булавин.
– Ещё как проголодались, – подтвердил Мотовилов.
– Тогда идёмте вместе, – загадочно улыбнулся Пётр Кузьмич. – У меня есть родственники, живущие в разных концах города, а моя фамилия Рябов и ведём мы свой род от капрала в отставке по инвалидности Василия Рябова и вышедшей за него замуж Надежды Кулешовой – и вдовы матроса, погибшего в морском сражении при Синопе.
Приглашаю вас к себе отобедать. Покажу вам составленное мною генеалогическое древо коренного севастопольского рода Рябовых. Составил после того, как стал преподавать в школе историю и полюбил эту наиважнейшую науку. Так что одного Рябова вы уже нашли! В город вернёмся через Малахов курган, откуда виден весь Севастополь. Покажу вам крейсер «Червонная Украина», на котором служит мой сын.
От такой неожиданности Булавин растерялся, не зная, что и сказать, а Мотовилов обнял за плечи потомка капрала Рябова, трудившегося на ниве просвещения, и улыбнулся.
– Ну и везёт нам сегодня, Андрюха! Ну и везёт!
 
5.
В течение трёхчасового плавания из Севастополя в Ялту вдоль южного берега Крыма, Булавин и Мотовилов делились впечатлениями от насыщенного событиями нескончаемого августовского дня, который преподнёс им столько сюрпризов.
В Симеизе, куда зашёл катер, на берег сошли несколько пассажиров, а на катер поднялись двое – мужчина и женщина. Увлечённый беседой с Андреем, Иван Григорьевич не обратил на них внимания, а когда по прибытии в Ялту все сошли на берег, мужчина окликнул Мотовилова.
– Товарищ Мотовилов! Я не ошибся?
Иван Григорьевич обернулся.
– Нет, не ошиблись. С кем имею честь?
– Не узнаёте?
– Простите, лицо мне ваше знакомо, но…
  – Вспоминайте. Осень 1932 года, Казань.
– Крутов! – воскликнул Иван Григорьевич, узнав, наконец, офицера-танкиста, проводившего занятия с курсантами в танковой школе под Казанью.
– Он самый! Вот только имя и отчество ваше, товарищ комдив, запамятовал.
– Иван Григорьевич, согласно новому штатному расписанию – полковник, – поправил Крутова Мотовилов, – а вас как величать? Извините, тоже никак не припомню.
– Майор Крутов, Сергей Егорович! – по полной форме представился офицер, облачённый, как и все отдыхающие, в светлые брюки и тенниску. – А это моя супруга Светлана Эдуардовна, – представил Крутов жену. – Мы ведь с вами отдыхаем в одном наркоматовском санатории. Позавчера прибыли в Крым на отдых. Мельком видел вас. Пока вспоминал, потерял из виду, и вот сегодняшняя встреча. Пока плыли из Симеиза до Ялты, наблюдал за вами и вашим товарищем. Он тоже отдыхает в нашем санатории?
– Нет, Андрей отдыхает в Ливадии. Знакомьтесь, Андрей Владимирович Булавин, мой друг, – представил Иван Григорьевич Булавина.
– Очень приятно, – пожал Крутов руку Булавина. – Отдыхаете в бывшем царском дворце?
– Там, Сергей Егорович, в царском дворце, вместе с семьёй. Простите, но мне следует поспешить, чтобы успеть вернуться до темноты. Иван, я пошёл. Встретимся завтра на пляже.
  – Пешком? – спросил Мотовилов.
– Быстрым шагом доберусь за полчаса, а завтра приплывём к вам на катере. Все вместе. Привет Татьяне!
Булавин прибавил шагу и скоро скрылся среди отдыхающих, прогуливавшихся по набережной, наслаждаясь вечерней прохладой.
– Иван Григорьевич, на ужин мы опоздали, а потому предлагаю заглянуть в ресторан, отметить нашу встречу и отужинать.
– Дельное предложение, – задумался Мотовилов. – Зайду в номер, доложу жене о своём возвращении, и если она не станет возражать, встретимся в внизу возле администратора.
– Приходите вместе с супругой. По вечерам в ресторане музыка, потанцуем, - предложила Светлана.
– Мы с детьми и моя Татьяна вряд ли оставит их одних, на ночь глядя. Вместе отужинаем в следующий раз.
– Тогда, Серёжа, иди один. Знаю я ваши мужские разговоры о политике, танках и самолётах. Скучно, – надула губки Светлана, как успел заметить Иван Григорьевич, молодая особа лет двадцати, по молодости капризная.
– Устала, лягу пораньше спать…
– Хорошо, Светочка, отдыхай. Не обижайся! – Крутов поцеловал жену в щёчку.

* *
Они разместились за двухместным столиком под пальмой, росшей в большой кадке, и заказали бутылку армянского коньяка, салат, сациви и шашлыки с зеленью.
– За неполные пять лет вы, Сергей Егорович, заметно продвинулись по службе от командира роты до майора, а я вот «расту» в обратную сторону. Из комдивов произведён в полковники и служу в штабе. Со здоровьем не всё в порядке. С возрастом всё больше сказываются последствия от тяжёлого ранения в Гражданскую войну. Ко всему прочему ухудшается зрение. В штабе приходится работать с картами, бумагами, справочниками. Очки надеваю, – признался Иван Григорьевич. – Слава Богу, пока не увольняют. Прикипел к армии, ума не приложу, чем буду заниматься на гражданке. Мне ведь всего сорок три года.
– По сравнению с вами я почти юноша, мне всего тридцать два. Недавно женился. Светлана намного моложе меня, ей двадцать лет. Из интеллигентной семьи, родители врачи. Обижается, что увёз её из Ленинграда в Бобруйск. Это рядом с границей. Я ведь теперь служу в Белорусском военном округе. В составе нашей механизированной танковой бригады лёгкие танки Т-26  и средние БТ-2 .
– А Звягинцев, который встречал меня по приезде в Казань, где он сейчас? – вспомнил Иван Григорьевич молодого щеголеватого офицера, который сожалел, что ему не пришлось воевать.
– Алексей остался служить под Ленинградом. Майор, специалист по технической части в танковой бригаде. В бригаде, где служит майор Звягинцев, в основном Т-26 и всего несколько БТ-2.
Т-26, вы их помните по танковым курсам, лучше Т-18, на котором мне пришлось повоевать с китайцами в двадцать девятом году в Маньчжурии, но всё-таки не достаточно защищён бронёй и легко поражается снарядом из любого орудия или гранатой.
БТ-2 – серьёзная машина. Одну такую прислали на курсы, но уже после вас, а к середине тридцать третьего года, когда стало ясно, что Гитлер – это надолго, последние немцы покинули школу и курсы свернули. Так что, Иван Григорьевич, вы были одним из последних курсантов, а ваш знакомый оберстлейтенант Готфрид успел увезти в Германию нашу зеленоглазую Анну Ласку. Жаль, что страна потеряла такую красавицу, – пошутил Крутов. – Помните её?
– Помню. Мой друг, Андрей Булавин, с которым вы познакомились с час назад, в июне-июле работал в нашем павильоне на Всемирной выставке в Париже. Привёз из французской столицы массу впечатлений. Кого он там только не повидал. Даже бывших белогвардейских генералов Деникина и Краснова. Отвечал на их вопросы о строительстве социализма в СССР.
Сейчас перед показом кинофильмов «прокручивают» киножурналы, в которых показывают наш павильон. Среди наших служащих, работающих на выставке, можно узнать Булавина. Представляете, он видел эту Анну Ласку в павильоне вместе с Готфридом!
– Вот так да! – удивился Крутов. – Стало быть, путешествуют по Франции.
– Путешествуют, – подтвердил Мотовилов.
– Он что же, знал их раньше, ваш друг?
– Готфрида – нет, а Ласку ему довелось видеть в конце двадцать второго года.
– Интересно, где же?
– Представьте себе, неподалёку от Ровно, на хуторе пана Шкирняка, где Андрею пришлось батрачить
– Под Ровно? Но ведь там Польша! – от неожиданности Крутов попытался встать из-за стола. – Что же там делал ваш друг?
– Сядьте, Сергей Егорович, успокойтесь. Булавин воевал под Варшавой. Попал в плен, был помещён в лагерь военнопленных, откуда его направили в батраки к владельцу хутора. Летом следующего года бежал вместе с товарищем. Перешли границу и вернулись в СССР.
– А эта Ласка, она-то как у нас оказалась? – недоумевал Крутов.
– Этого, я не знаю. Булавин слышал, что она хотела вернуться к матери в Житомир, а это уже у нас. Самое любопытное, что по его словам, эта Ласка, которой тогда было лет восемнадцать, вместе с поляками воевала под Варшавой, где в августе двадцатого года Красная армия потерпела досадное поражение.
– Вот так штучка, эта Ласка! Кто бы мог подумать! – возмутился Крутов и бросил в тарелку вилку. – А что касается нашего поражения под Варшавой, то в том большая вина Тухачевского, которого недавно расстреляли по приговору Верховного суда. С немцами спутался, готовил военный переворот. Не надо нам таких маршалов!
– Иван Григорьевич промолчал, не зная, что ответить. Задумался. – «Не рассказывать же молодому майору, который, несомненно, станет генералом, об арестах среди высшего командного состава Забайкальского военного округа. Может и не понять…»
– Чувствую, что тридцать седьмой – последний мирный год, – немного успокаиваясь, предрёк майор Крутов.
– Почему вы так считаете? – насторожился Мотовилов.
– Стойкое предчувствие...
– Когда и с кем нам воевать?
– Полагаю, что вначале придётся воевать с японцами. На это их толкают все кому не лень, и англичане, и американцы, и немцы. Да и сами самураи, распоясавшиеся в Китае, не прочь прощупать твёрдость наших дальневосточных границ, через которые лезут сотни диверсантов, а знаменитый пограничник Карацупа  со своим Индусом ловит их десятками. Вы ведь, Иван Григорьевич, служите рядом с Маньчжурией. Вам всё это должно быть виднее?
– Да, это так. Конфликт возможен, но на большую войну Япония, пожалуй, не решится.
– Возможно, и не решится, но крупных конфликтов нам неизбежать, – подтвердил свои догадки Крутов. – Однако главная угроза теперь исходит от Польши и Германии. Между ними подписан пакт о ненападении , который можно воспринимать как военный союз.
– Пакт подписан, но в любое время может быть разрушен. Поляки мечутся между Англией, Францией и набирающей силу Германией. Полагаю, что Польша может стать обычной, как уже не раз бывало «разменной картой» в большой игре, – попытался возразить Крутову Мотовилов. Он ограничился двумя рюмками коньяка, а остальное допивал мрачневший Крутов.
– И всё же, этот год – последний мирный год, – не соглашался он. – Немцы опережают нас в наращивании военной мощи. Им по-прежнему не отказывают в крупных кредитах банкиры Англии, Франции, Америки. Эти паразиты даром денег не дадут, в нас метят, сволочи!
Слежу за производством танков в Германии. Там нет такой разнотипности, как у нас. Меньше моделей, но по своим характеристикам немецкие танки Т-2 и Т-4 , не уступают нашим, пожалуй, даже превосходят. Выходит зря мы обучали их танковому делу. Как думаете Иван Григорьевич?
«Выходит зря», – подумал Мотовилов и вспоминая прощальный октябрьский вечер 1932 г. в танковой школе под Казанью. Вспомнил подвыпившего оберстлейтенанта Готфрида, увозившего в Германию русскую жену-красавицу и уверявшего комдива Мотовилова, что между Россией и Германией войны не будет.
С тех пор не прошло и пяти лет, а казалось, что позади целая вечность.
«Неужели прав, майор Крутов, что тридцать седьмой – последний мирный год?..» – глубоко задумался Иван Григорьевич.


 




























Часть II

 

ВОЙНА



Глава 1
Осень 1939 года

1.
– Спасибо, Татьяна Трифоновна, проведал своих бойцов, поправляются. Спать не хочется, можно посижу с вами?
– Посиди, Саша, чаем напою, – улыбнулась дежурная по палате медицинская сестра лейтенанту Виноградову, который пошёл на поправку и уже мог самостоятельно передвигаться по госпиталю с помощью костылей.
Лейтенант – командир танка Т-26, воевавший с японцами на востоке Монгольской народной республики у реки Халхин-Гол и помещённый после ранения в палату легкораненых и выздоравливающих, где помимо него находились ещё три офицера, попросил разрешения проведать бойцов своего экипажа – механика-водителя и наводчика орудия, лежавших в многоместной палате для тяжелораненых солдат.
– Ну как, уснули? – спросила Татьяна.
– Уснули. Спасибо вам, что дали бойцам снотворное. Жаль ребят. У Савченко отняли правую руку. Гангрена, не сумели спасти, а у Бабанова оттяпали половину желудка, и почка осталась одна. После контузии плохо слышит. Комиссую обоих, подчистую. Был экипаж – и нет экипажа нашего славного Т-26, который мы назвали «Ласточкой».
– Почему же так? – удивилась Татьяна Трифоновна. – Танк ведь не самолёт, чтобы так называть.
– Теперь уже и сам не знаю. Как-то само собой получилось, – признался лейтенант. – У меня ранение не тяжёлое. Врачи говорят, что с ногой всё в порядке, кости срастаются, и через пару месяцев буду плясать.
– Так уж и плясать, – покачала головой дежурная медсестра. – Для начала научись ходить без костылей. Как выпишут, отправят тебя, Сашок, в отпуск сил набираться. Далеко ли твой дом?
– Ой, Татьяна Трифоновна, далеко. В Крыму моя родина. Есть там такой городок Феодосия. Не бывали?
– Нет, Саша, в Феодосии мы не бывали. В августе прошлого года отдыхали всей семьёй в Ялте, в военном санатории. Путёвки нам предоставили. Незабываемые дни, таких больше не будет, – вздохнула Татьяна, вспоминая замечательный отдых на Чёрном море.
– Ну почему же не будет? – возразил лейтенант. Приезжайте к нам в Феодосию. У нас там свой дом с садом неподалёку от моря. В саду черешня, персики, абрикосы, виноград. А какие груши… – от сладких воспоминаний о доме, лейтенант прикрыл глаза, пытаясь себе представить как там сейчас. – Не пожалеете. Отец и мамой будут рада гостям. Приезжайте все, всем места хватит!
– Спасибо, Саша, за приглашение, –  поблагодарила Татьяна симпатичного двадцатитрёхлетнего лейтенанта, успевшего повоевать уже в двух войнах. Заварила чай и разлила по эмалированным кружкам.
– Тебе сколько класть сахара?
– Если можно, четыре кусочка, – попросил Виноградов.
– Можно, Саша. Молодые любят сладкое, им сладкое необходимо для роста, а мне достаточно и двух кусочков.
– Сколько же вам лет, Татьяна Трифоновна?
– Сорок семь уже набежало.
– Да что вы? – удивился лейтенант. – Не верится. Матушке моей меньше, всего сорок два, а на вид вы не старше её. У вас и дети, наверное, взрослые?
– Да нет, Саша, не взрослые. Дочери – тринадцать лет, сыну – одиннадцать. Учатся в школе. – Возьми, погрызи сухарики из ржаного хлеба с солью, сама сушила в духовке, –  предложила лейтенанту Татьяна.
– Спасибо! – аппетитно захрустел сухариком лейтенант Виноградов. – Врачи говорят, что нога заживает, осложнений быть недолжно, так что осенью вернусь в строй. Получу новый танк, но ребят моих, с которыми год назад воевал у озера Хасана на сопках Безымянной и Заозёрной , а теперь в Монголии у степной речушки Халхин-Гол , рядом со мной не будет. Жаль, геройские ребята!
– Всё чаще вспоминаю наш первый бой на сопках возле озера Хасан, потому, наверное, что с тех пор уже год прошёл, – признался лейтенант Виноградов. – Несмотря на бездорожье, наши танки добрались до Хасана, где держали оборону пограничники, на второй день войны и сразу вступили в бой. В первом же бою с японцами у сопки Безымянной была одержана победа, которая нас окрыляла.
Наша «Ласточка» ворвалась на вершину сопки и японцы побежали. Для японцев наши танки оказались полной неожиданностью. Пленные японцы утверждали, что их успокаивали, дескать, танки к Хасану не пройдут. Механик-водитель Савченко давил японцев гусеницами, заряжающий Бабанов бил по врагу из орудия, я стрелял из пулемёта…
Воевали мы две недели, а потом японцы запросили мира. И вот, года не прошло, как опять напали на нас поганые самураи. Теперь из Маньчжурии лезут в Монголию. Командир роты рассказывал, что японцы хотят захватить всё Приморье. Дескать, море называется Японским, а потому и все его берега должны принадлежать Японии. Но это у них не выйдет. Дай срок, вернём и половину Сахалина и Курилы и Порт-Артур! – блестели глаза лейтенанта. 
– Эта война в Монголии, которая наш союзник, куда как серьёзнее, той, что была у Хасана. Четвёртый месяц воюем. Сотни километров прошли наши танки по безводной каменистой степи, в которой местами и травинки не увидишь. Одно слово – пустыня  Гоби, как называют её монголы. Это не вдоль Амура или Уссури разъезжать, где грунт мягкий, а в Гоби траки летят, как спички ломаются. Меняем и движемся дальше. Хорош наш Т-26, выносливый. Ни стужа, ни зной ему нипочём. Вот только броня тонковата. Мелкая пушка и то берёт. Жаль…
Завтра первое сентября, осень, а ожесточённость в сражениях на реке Халхин-Гол, на которую удалось взглянуть, нарастает. Сколько уже наших танков подбито, сколько танкистов погибло, сколько раненых. Вот и в нашу «Ласточку» угодил снаряд. Слава Богу, танк не горел. Все выжили, только Савченко и Бабанов теперь инвалида, да и я прыгаю на костылях…
Татьяна Трифоновна, подлейте-ка ещё чайку покрепче и погорячей, – попросил лейтенант Виноградов, жалевший свой танк и своих боевых товарищей.
– Давай, Сашок, свою кружку, да только осень уже наступила, – Татьяна взглянула на часы, – два часа назад. У нас уже первое сентября и сегодня дети пойдут в школу. Жаль, что не смогу их проводить. Заболтались мы с тобой, а уже третий час ночи.
– Спасибо, – принимая кружку, поблагодарил лейтенант, – а  муж ваш военный?
– С чего ты взял? – насторожилась Татьяна.
– Слышал от соседей по палате. Майор, Чернышёв его фамилия, рассказал, что служил с вашим мужем полковником Мотовиловым. Ведь ваша фамилия Мотовилова?
– Ну да, в графике дежурств записана моя фамилия. А муж мой, Иван Григорьевич, военный, только сейчас он не у дел.
– Как же так? – не понял лейтенант Виноградов. – Почему не удел?
– В апреле Иван Григорьевич был разжалован и отправлен под домашний арест  без выплаты жалования, – призналась Татьяна Трифоновна лейтенанту Виноградову. – Вот так, молодой человек. Я ведь тружусь в госпитале, чтобы семью прокормить. Спасибо, что разрешили работать на полторы ставки.
– За что же такая немилость? – потёр виски лейтенант.
– На такие вопросы, Саша, не отвечают, – тяжко вздохнула Татьяна. – Слава Богу, хоть не забрали, не увезли в Москву. Надеемся, что разберутся, снимут с Ивана все обвинения. Недавно все обвинения были сняты с полковника Зорина. В звании и должности был восстановлен, теперь ожидает нового назначения.   
– На Хасане нами командовал сам маршал Блюхер . Японцев разбили, а потом маршала арестовали. Умер Василий Константинович в тюрьме. Его-то за что так? – перешёл на шёпот лейтенант Виноградов.
– Саша, не задавай никому такие вопросы. Побереги себя! – остерегла молодого лейтенанта Татьяна Трифоновна Мотовилова, у которой итак изболелось сердце от переживаний за мужа. – Иди-ка ты лучше спать. Как говорят в народе, – «утро вечера мудренее…»
– На Хасане заместителем у Блюхера был командарм Штерн  Григорий Михайлович. Сам из евреев, потому и фамилия такая. После Хасана командовал нами в Монголии, но в июне Штерн был отозван и армию возглавил комдив Жуков. При нём дела пошли значительно лучше. Только мучит меня вопрос. Откуда у Блюхера такая фамилия. Вроде бы русский, а Блюхер. Не из немцев ли? Не знаете, Татьяна Трифоновна?
– Нет, Саша, не из немцев. Муж мой был знаком с Василием Константиновичем с начала двадцатых годов. Блюхер рассказал, как к нему пристала такая фамилия. Прадед Василия Константиновича воевал в Крымскую войну. Знаешь, когда это было?
– Знаю, в середине прошлого века. Про оборону Севастополя подробно рассказывали в военном училище, – ответил лейтенант.
– Так вот, вернулся прадед Василия Константиновича в свою деревню с геройскими наградами, а барин, которому он прежде принадлежал, назвал его Блюхером, поскольку лицом тот походил на прусского маршала Блюхера, который воевал с Наполеоном. Помнишь, был такой маршал?
– Так вон оно что? – удивился лейтенант Виноградов. – А я то думал…
– Прозвище прикипело к семье героя Крымской войны и превратилось в фамилию, –  дополнила свой рассказ Татьяна.
– Интересную вы рассказали историю, – признался Виноградов. – Жаль Василия Константиновича…
– Не тебе, Сашок, одному жаль, – Вздохнула Татьяна Трифоновна.   
– Пойду, лягу, но не засну, думать буду, – заявил Виноградов.
– Снотворного дать? – спросила Татьяна.
– Спасибо, не надо, днём отосплюсь, – зевая, ответил лейтенант Виноградов, допил чай и заковылял на костылях к своей койке.

* *
Ночное дежурство, выдавшееся относительно спокойным, подходило к концу. Под утро, когда угомонились даже самые неспокойные больные, удалось часок подремать, а около пяти часов стали просыпаться раненые бойцы и звать сестру. Кому судно поставить, кому дать обезболивающее лекарство, кому сделать перевязку, кого успокоить словом. Лишь после семи часов, когда совсем рассвело, Татьяна, наконец, передохнула. Сбегала в туалет, умылась, и, взглянув на часы, позвонила домой. Трубку взяла Люба.
– Доброе утро, мама! Как прошло дежурство? – послышался звонкий голос дочери.
– Как обычно. Вы встали, собираетесь в школу?
= Собираемся мама! Коля доедает кашу. Из дома выйдем пораньше. Хочу сорвать несколько астр с нашей клумбы. Можно?
– Можно, доченька, сегодня ведь праздник. Выбери те, что получше. Позови папу.
– Иду, – послышался голос Ивана Григорьевича, которому Люба передала трубку.
– Доброе утро, Таня. Устала голубушка?
 – Есть немного, начинаю собираться домой. Проводи детей до дверей подъезда, напомни, чтобы ничего не забыли.
– Не беспокойся, провожу, а сам буду встречать тебя на балконе. Целую…
Татьяна повесила трубку и, взглянув на себя в зеркало, поправила волосы.
Пожилая сменщица – Варвара Никитична, служившая в гарнизонном госпитале ещё с Русско-японской войны, любила свою нелёгкую работу и никогда не опаздывала, частенько приходила раньше положенного. Вот и она. Татьяна узнала её по походке.
– Доброе утро, Танечка. Как прошла ночка? Все живы?
– Слава Богу, относительно спокойно, Варвара Никитична. – Все живы. Рядовой Ефремов – самый тяжёлый. С вечера сделала ему перевязку и обезболивающий укол. Спал, не беспокоил. Утром пощупало лоб. Тёплый, но не горячий, температура стала спадать. Вот, пожалуй, и всё. Остальное, как всегда. Полы в палате помыла, – с облегчением вздохнула Татьяна. Не перечислять же круглосуточную обыденность – перевязки, судна и прочее, присущее палате с лежачими тяжелоранеными бойцами, поступавшими из соседней Монголии, где шли ожесточённые бои с японцами.   
– Я, дочка, – так Варвара Никитична обращалась ко всем медсёстрам, служившим в госпитале вне зависимости от возраста, – выходила за тридцать с лишним лет почитай тысячи солдатиков. Своих детишек Бог не дал, так они мне словно родные дети. Жаль их, сердешных. Пока время мирное, на сердце и на душе легче, а как война, так тяжко, да ничего не поделаешь. Как же без войны, когда опять лезут к нам проклятые самураи.
А раненые тебя, дочка, любят и уважают. Признаются, что когда ты дежуришь, им легче. Руками лечишь. Пощупаешь лоб, по головке, словно дитя, погладишь молоденького солдатика, он и скорей поправляется. Дар у тебя, Танечка, к врачеванию. Не растеряй, жизнь большая, всё пригодится. Это я тебе говорю, бабка Варвара. Многое повидала на своём веку. Я знаю, – с чувством призналась Варвара Никитична. 
– С девятьсот четвёртого года служу в гарнизонном госпитале. Пришла сюда совсем молоденькой, сразу же после похоронки на мужа. Убили где-то в Маньчжурии моего Петеньку. Пожили всего-то с ним два месяца, потом забрали муженька на войну. Овдовела, так и не забеременев. С тех пор здесь, при госпитале. Собирайся, дочка, ступай домой. Детки заждались. Каникулы у них, а сидят дома с отцом. Как Иван Григорьевич, не хворает?
– Каникулы вчера закончились, Варвара Никитична. Сегодня уже первое сентября, дети в школу пойдут, – поправила Татьяна пожилую женщину.
– Ах, я такая-сякая! – спохватилась Варвара Никитична. Совсем из головы вылетело. Забыла, что лето закончилось. Вот и ветры задули холодные. Осень наступила… 
 – Иван Григорьевич здоров. Извёлся только, переживает, что следствие затянулось, конца и края не видно. Только ни в чём он не повинен, оттого и страдает. На допросы больше не вызывают, словно забыли про него, по-прежнему под домашним арестом. Сидит, газеты читает, радио слушает. Война у нас, Варвара Никитична, война… – глаза у Татьяны повлажнели.
– Успокойся, дочка. Война с японцами скоро закончится. Это я тебе говорю. С Ивана твоего все обвинения снимут, в звании и должности восстановят. Вот увидишь, я знаю. Сестра моя в Иркутске живёт, так мужа её, как и твоего Ивана поместили под домашний арест. Он в милиции служит.
– За что же? – насторожилась Татьяна.
– Донос на него написала какая-то сволочь. Дескать, в двадцатом году это было, стоял Тимофей Васильевич в карауле возле тюрьмы, где содержались пленные колчаковцы, и способствовал их побегу. Побег и в самом деле имел место и не всех тогда задержали.
После доноса от дел Тимофея Васильевича отстранили и велели дома сидеть под арестом. Через неделю разобрались, что к чему. Подняли журналы, слава Богу, сохранились. В журналах тех записано, кто и когда стоял в карауле. Так вот, в тот день, когда был побег, Тимофей Васильевич в карауле и не стоял. Обвинения с него сняли, и приступил Тимофей Васильевич к исполнению своих обязанностей. Вот оно как бывает.
Так что не теряй надежды, Татьяна. Бог даст, и с твоим Иваном разберутся. А сейчас ступай домой. Проводить детей в школу не успела, зато встретишь и накормишь обедом, я к раненым солдатикам, –  застегнув последнюю пуговицу халата, распорядилась Варвара Никитична.

* *
По пути домой Татьяна всё-таки забежала в школу, успев помахать рукой детям, которых под звуки песни «мы, пионеры – дети рабочих », разводили со школьного двора по классам. Жаль, ни Люба, ни Коля, оживлённо общавшиеся с одноклассниками, её не видели.
Поздоровавшись и тут же попрощавшись со знакомыми мамами и бабушками, провожавшими школьников, Татьяна купила в газетном киоске «Известия» и «Правду», зашла на почту, получить денежный перевод от сестры, потом на рынок за овощами и, нагрузившись двумя сумками, поспешила домой.
– Здравствуй, кормилица наша! Иван Григорьевич поцеловал жену и принял сумки из её рук.
– Забегала в школу. Чуть-чуть не успела к концу линейки. Детей разводили по классам. Ты завтракал?
– Вместе с детьми.
– Всю кашу доели?
– Тебе немного оставили, – улыбнулся Иван Григорьевич.
– На почту забегала, получила денежный перевод от сестры. Восемьсот рублей! Огромное ей спасибо! Помогает нам Анна. Разве проживёшь вчетвером на мои четыреста пятьдесят рублей и ещё на двести двадцать пять за дополнительные полставки?..
– Напиши ей, поблагодари и от моего имени. Шестой месяц сижу дома, семью не могу прокормить, обидно и стыдно, – тяжко вздохнул Иван Григорьевич.
– Как прошло дежурство?
– Как обычно, только полуночничали с лейтенантом Виноградовым. Помнишь, я рассказывала тебе о нем. Бойцы из экипажа его танка лежат в моей палате. Проведал, потом зашёл ко мне. Хороший парень, переживает за товарищей
– Помню, рассказывала о герое-танкисте.
– Чай пили с сухариками, Виноградов рассказывал о себе и о войне. Родом из Крыма, из Феодосии. Чудной парень, приглашал нас к себе отдохнуть на море. Как будто это так просто. Когда ушёл, чуток подремала, дожидаясь Варвары Никитичны. Тебе привет передаёт.
– Спасибо ей. Как она, не болеет?
– Да нет, в полном здравии. Говорит, что война скоро закончится и японцы запросят мира. Только забыла Варвара Никитична, что лето уже закончилось и сегодня первое сентября.
– Дело идёт к тому. Бои на Халхин-Голе скоро закончатся. Японцы будут разбиты, – согласился Иван Григорьевич с Варварой Никитичной. – Только рядом с нашими западными границами вот-вот начнётся новая большая война.
– О чём ты, Иван? – насторожилась Татьяна.
– Немцы зашевелились возле польских границ. Окружили Польшу с севера, запада и юга, ввели войска в Моравию и Словакию . В Словакии их поддерживает марионеточный режим пастора Тисо . Вчера весь день слушал радио. Тревожные сообщения. Вот-вот нападут, а ведь у Польши военный союз с Англией и Францией. Представляешь, какая может вспыхнуть война. Газеты купила?
– Купила, как ты просил. «Известия» и «Правду». Вместе почитаем. Сцепятся немцы с поляками, французами и англичанами, нам-то от этого что? Пусть дерутся. С немцами у нас договор о ненападении, неделю назад заключили . Раскрывай газеты, посмотрим, чем нас сегодня порадуют! – потребовала Татьяна.
– Нет, Танечка, прежде позавтракай. Переоденься, а я разогрею кашу. Ты у нас теперь труженица, а я на хозяйстве, сижу дома, – грустно пошутил Мотовилов, не став объяснять жене последствий от возможной оккупации Польши, когда немецкие армии выйдут к советским границам на широком фронте от Балтики до Карпат. На северном фланге их могут поддержать антисоветские и антирусские режимы Эстонии, Латвии и Литвы, а на южном фланге – Румыния, Венгрия и даже Болгария , которых немцы заставят «плясать под свою дудку». Да и Финляндия, где теперь правит фельдмаршал, а в прошлом царский генерал Маннергейм , мечущийся между англичанами и немцами, если немцы на него надавят, может стать союзницей Германии. А ведь тогда фронт протянется от Баренцева моря и до Чёрного. Не исключено, что к союзу с Германией, как в прошлую войну, примкнёт и Турция. Вот такие непростые мысли…
«Поможет ли нам Пакт о ненападении?» – задумался Иван Григорьевич, не зная, что на это ответить. – «Неужели, как всегда, покажет время…»
Мотовилов знал, что в армии полным ходом идёт перевооружение. Военные заводы загружены до предела, выпуская новые танки и самолёты. Модернизируется артиллерия и стрелковое оружие, без чего не обойтись, поскольку главной силой в войне по-прежнему остаётся матушка-пехота или как её величают «царица полей». Появились первые советские разработки автоматического стрелкового оружия, призванного заменить пятизарядные трёхлинейные винтовки. – «Однако в этом деле мы сильно отстаем от Германии»… 
– Эх, арестант ты мой любимый! – отвлекая от своих таких же непростых мыслей, обняла мужа Татьяна. – Когда же всё это закончится? Когда закончится твоё сидение по домашним арестом. Сидишь сиднем, словно былинный Илья Муромец!
– Скоро, Танечка, скоро закончится, и не былинный я богатырь. Это уж слишком. Сиднем я не сижу, по комнатам хожу, на балкон выглядываю, физзарядку регулярно делаю, от пола отжимаюсь. Полковника Зорина оправдали, вдруг я на очереди, – грустно пошутил Иван Григорьевич.
– Вот что, Таня, вспоминаю я свою поездку в Казань на танковые курсы, где неожиданно встретил подполковника Готфрида, - я тебе рассказывал о нём. – Было это не так уж и давно, семь лет ещё не прошло, а как всё переменилось. Виделись с Адольфом всего один вечер, проговорили до глубокой ночи. Убеждал меня Готфрид, что две державы – Россия и Германия, которых злые силы столкнули в братоубийственной войне, больше никогда не будут воевать друг с другом. Тому порука наше экономическое и военное сотрудничество. Я слушал его, не смея возразить, а вот теперь сомневаюсь. Ведь опять нас столкнут лбами как в прошлый раз. Опять столкнут наши вечные недруги англичане, о которых как о первейших геополитических противниках России, напоминал Алексей Алексеевич Брусилов. Как говорят у нас, царство ему небесное. Помнишь его?
– А как же, хорошо помню, – улыбнулась Татьяна. – Пока ты учился в академии, дважды Брусиловы приглашали нас к себе в гости. Я ещё несколько лет писала Надежде Владимировне, в письмах делась с ней своими женскими секретами, сообщила о рождении Любы, а потом Коли. Надежда Владимировна отвечала, радуясь нашему счастью, а потом, в начале тридцатых, переписка оборвалась. Жаль…
– Вы, женщины, более чувствительны в общении. Я вот не писал, – признался Иван Григорьевич, – передавал в письмах привет, а спустя три года Алексей Алексеевич скончался…
– Так почему же ты вспомнил о Готфриде? – заинтересовалась Татьяна.
– Вспомнил пересказанные Адольфом пророческие слова композитора Рихарда Вагнера о некой «великой миссии немцев». Врезались в память, слово в слово запомнил, хоть и не понял их подлинного смысла, да и Готфрид не смог объяснит. Вот они, слова великого композитора:
 «Немцы предназначены для Великой миссии, о которой другие народы не имеют представления…»
«Миссия Германии состоит в том, чтобы избавить мир от бездуховной материалистической цивилизации. Это не строго национальная миссия, а Вселенская!»
«Весь мир должен быть избавлен от бездуховного материалистического влияния. Лучи Германской свободы и германской доброты принесут свет и тепло и французам, и казакам, и бушменам, и китайцам…»
– Казаки, стало быть, это мы, – догадалась Татьяна. – Мудрёные слова произнёс Вагнер, если Готфрид ничего не напутал, и ты правильно их запомнил. Нет спору, Вагнер композитор великий, но заглянуть в будущее, пожалуй, не смог. Какая уж тут духовность, какая доброта в стране, в которой теперь правит Гитлер?
Вместе с Муссолини  и Франко  залил кровью Испанию, захватил Австрию, Чехословакию. Всё ближе и  ближе к нам подбирается…
– Не смог, – согласился с супругой Иван Григорьевич. – Знаешь, не даёт мне покоя мысль, что опять придётся встретиться с Готфридом. Надеюсь, что не на новой войне.
– Где же тогда? Когда? – удивилась Татьяна. – Неужели и в самом деле веришь в такую возможность?
– Сам не знаю, – пожал плечами Иван Григорьевич. – Андрей Булавин видел их –  Готфрида и Анну Ласку в Париже на Всемирной выставке.
– Помню, Андрей рассказывал об этом, когда мы отдыхали в Крыму. Два года прошло, а как всё изменилось тех пор? – погрустнело лицо Татьяны. – Ты тогда намекал, что эта Ласка, которая служила официанткой на танковых курсах, заслана в Германию вместе с Готфридом нашим ОГПУ.
– Точно не знаю, хотя такое вполне возможно, – ответил Иван Григорьевич, допивая остывший чай.   
После завтрака супруги вышли на балкон, посидеть на солнышке и развернули газеты. Иван «Правду», Татьяна «Известия». Однако ничего нового две центральные газеты не сообщали. Из комнаты доносились звуки радио. Звучала песня – «Марш советских танкистов ».
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны:
В строю стоят советские танкисты –
Своей великой Родины сыны.

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И Ворошилов в бой нас поведёт!

Заводов труд и труд колхозных пашен
Мы защитим, страну свою храня,
Ударной силой орудийных башен
И быстротой и натиском огня.

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И Ворошилов в бой нас поведёт!

Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,
Мы на чеку, мы за врагом следим.
Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим.

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И Ворошилов в бой нас поведёт!..

Мотовилов взглянул на часы и супруги вернулись в комнату
– Без двух минут десять, послушаем последние новости.
Прослушали, однако, ничего нового диктор не сообщил, повторив вчерашние вечерние новости, перечислив количество уничтоженных танков и самолётов противника в боях у реки Халхин-Гол. Затем последовали обычные местные новости и прогноз погоды.
– В Москве сейчас четыре часа утра. Столица ещё не пробудилась от сна, а у нас уже десять часов! – потянулась Татьяна. – Пойду, посплю пару часов. Не возражаешь?
– Отдыхай, Танечка, а я пока почищу и сварю картошку к обеду.
– Свари, только в двенадцать меня разбуди, хочу дойти до школы, встретить детей. Ладно?

2.
В ночь с 31 августа на 1 сентября 1939 года Анна не смогла уснуть. С вечера, измученная выматывающими душу событиями последнего летнего дня, она легла в постель, и никак не могла забыться, ворочаясь с боку на бок. Не выдержав, встала, напилась крепкого кофе с коньяком, затем приняла лекарства от нестерпимой головной боли и опять включила радиоприёмник.
Анна была одна в огромном загородном доме, приобретённом в живописном берлинском пригороде Ванзее, куда супруги Готфрид переехали из берлинской квартиры год назад. В середине августа Адольф в последний раз был дома, а затем выехал в свою дивизию, дислоцированную под Бреслау .
Старший сын Адольфа – лейтенант Карл Готфрид служит в танковом полку, который дислоцировался в Сааре. Туда же уехала вместе с мужем юная баронесса Джулия – дочь итальянского друга Адольфа сеньора Алонсо ди Орсини, занимающего крупный пост в министерстве иностранных дел Италии. Младший сын – Герман – курсант лётного училища, проходил лётную практику под  Мюнхеном.
Для Карла и Германа Анна была чужой, и братья не звонили и не писали своей мачехе. Впрочем, и они её не интересовали.
Мать Готфрида, отношения с которой у Анны так и не сложились, умерла полтора года назад в родовом замке баронов фон Готфрид под Гамбургом, и с тех пор многократно перестроенный трёхэтажный дом, мало чем напоминавший средневековые рыцарские замки, пустовал и за ним присматривал сторож.
Анна взглянула на часы. Уже наступило утро первого сентября. Стрелки часов показывали почти половину пятого. Она перешла на короткие волны и нетерпеливо крутила ручку настройки приёмника, переходила с одной волны на другую, попадая, то на Берлин, то на Лондон, то на Москву, наконец, нашла Варшаву и прислушалась к взволнованной польской речи неведомого диктора, перебиваемой сильными помехами от бушевавшей на востоке грозы.
За долгие годы, прожитые в России, а затем в Германии, она основательно подзабыла польский язык, к которому её приобщал с детства отец, и украинскую мову матери, на которой общалась с соседями, среди которых было немало евреев.
Позже Анна училась в гимназии, где преподавали на русском языке, думала на русском, а потом, после переезда в Германию говорила и старалась думать исключительно по-немецки, однако не всегда получалось. Такая вот «каша» в голове тридцатидевятилетней по-прежнему красивой бездетной женщины, на плечи которой, после смерти свекрови, легло немалое хозяйство баронов фон Готфрид.
Всю тяжёлую и грязную работу по дому и в небольшом саду, где круглогодично цвели розы, выполняла служанка, которую Анна отправила домой пораньше, предоставив выходной на первый сентябрьский день, не желая, чтобы та видела её переживания, несравнимые ни с какими другими мучениями.
Как же не мучиться, не переживать, когда немецкие войска вот-вот перейдут польскую границу и начнётся война, в которой будет участвовать её муж, командуя тысячами немецких солдат, готовых разрушать польские города и сёла, убивать поляков…
Вечером по берлинскому радио выступил Геббельс, заявив, что приграничный немецкий городок Гляйвице  подвергся нападению польских солдат. В результате вспыхнувшей перестрелки есть убитые и раненые с обеих сторон. Захватив городскую радиостанцию, поляки выступили с угрозами в адрес Германии. Спустя некоторое время из Рейхстага по радио выступил Гитлер, заявив о многочисленных столкновениях на границах с Польшей, а министр иностранных дел Риббентроп сообщил, что польские солдаты перешли границу и углубились на территорию Германии в трёх местах. Затем выступил Геринг с яростными угрозами в адрес Польши, отдав приказ привести Люфтваффе в полную боевую готовность.
Слушать такое было невыносимо, и Анна закрыла уши руками…
До самой последней минуты ей не верилось, что Германия нападёт на Польшу. Наивно надеялась, что Великие державы – Великобритания, Франция и США не оставят Польшу в беде, не допустят вторжения Вермахта на её территорию и вот свершилось то, чего она так не хотела. Без четверти пять утра первого сентября 1939 года на Польшу обрушилась вся мощь германского оружия . Немецкие бомбардировщики бомбили польские города, немецкие танки вгрызались в польскую территорию и где-то там, далеко на востоке был её Готфрид, командовавший пехотной дивизией Вермахта.
За семь лет, прожитых вместе, Анна так и не смогла полюбить Адольфа, возможно, была просто неспособна на такое высокое чувство ввиду немалого числа мужчин, которых познала до замужества с Готфридом, к которому по сути её принудили.
Нет, она уважала мужа, он не был ей неприятен, в силу своих возможностей выполнял её прихоти и она не оставалась в долгу, вспоминая в такие минуты молодцеватого ротмистра Калиновского, который был её первым мужчиной или опытного полковника Роджерса, короткий и, тем не менее, яркий роман с которым привёл её в британскую разведку.
Анна охотно бы завела роман на стороне, однако побаивалась, что об этом станет известно Адольфу от знакомых или соседей. В Германии, как, наверное, больше нигде процветало доносительство, так что приходилось сдерживать себя, хотя, временами, такое положение, с естественной женской неудовлетворённостью, её просто бесило…
Перед самым рассветом силы оставили измученную женщину. Анна задремала в кресле возле сбившегося с волны и шипевшего радиоприёмника, из которого доносился треск отдалённой грозы. Её разбудил нежданный телефонный звонок.
– Кто бы это мог быть? Готфрид? Вряд ли.
Анна взяла трубку.
– Алло!
– Фрау Готфрид, – послышался мужской голос, который ей показался знакомым, –  ваш заказ готов. Приезжайте в ателье. Жду.
Анна взглянула на часы.
– Да вы с ума сошли! Сейчас половина седьмого!
– Я жду вас к восьми часам, фрау Готфрид! – в ответ на «с ума сошли» в трубке вновь послышался твёрдый мужской голос, который она, наконец, узнала. Это был Генри. Именно он. Именно на таком грубоватом шведско-немецком языке он разговаривал с ней летом тридцать седьмого года во время неожиданной встречи в одном из парижских универмагов. И вот объявился в Берлине…
 Вы слышите меня, фрау Готфрид?
– Да, слышу. Приеду, – ответила Анна и, положив трубку, прошла в ванну принять душ, смыть с лица остатки сна.
«Почему он звонил из ателье? Откуда ему известно, что я заказала два платья и именно в этом ателье?» – раздумывала она, готовясь к встрече с посланником мистера Роджерса, который приснился ей под утро. – «Сон в руку…», – как говорят русские, контактов с которыми, несмотря на то, что прошло уже семь лет, по-прежнему не было. Прежний азарт давно иссяк, и теперь она боялась контактов с агентами советского ОГПУ или, как это у них теперь это называется, продолжая надеяться, что о ней просто забыли.
Приняв душ и приведя себя в порядок, на что ушло не менее получаса, Анна выпила чашечку кофе, вышла из дома и прошла в гараж. Через несколько минут заурчал мотор её нового «Мерседеса», подаренного Адольфом, и Анна выбралась из тихого пригорода, застроенного виллами состоятельных берлинцев, на шоссе, ведущее к городу.
Всё как обычно, словно ничего и не случилось. Машины едут в город и из города, спешат по своим делам немногочисленные пешеходы и лишь на повороте два полицейских возле мотоцикла о чём-то спорят. Анна притормозила возле них и приоткрыла дверцу.
– Что нового? – спросила она.
– О, фрау, сегодня великий день! – с удовольствием ответил ей один из полицейских. – Разве вы не слышали, что этой ночью наши солдаты отразили несколько атак со стороны поляков и мы, наконец, вошли в Польшу, чтобы покончить с вражескими вылазками и навести там строгий немецкий порядок!
– Как в Богемии и Моравии! – поддержал его другой полицейский.
– Да, слышала, – закрывая дверцу автомобиля, нахмурилась Анна, услышав о «строгом немецком порядке», который будут устанавливать в Польше солдаты её мужа.

* *
Генри ждал её возле входа в ателье. Сидел на скамейке, подставив лицо лучам утреннего солнца. Анна притормозила рядом с ним и открыла дверцу.
– Садитесь, Генри. Ателье откроется через пять минут, но я не спешу получить заказ.
– Доброе утро, фрау Готфрид. Рад вас видеть! – поздоровался Генри и сел в машину.
– Куда поедем? – спросила Анна.
– Вы живёте в Ванзее. Места там красивые – лес, озёра, каналы. Поедемте туда.
– Вот как! Зачем же вы приглашали меня в ателье?
– Мне удобнее было встретить вас именно здесь. Для начала представлюсь. Генрих Ролсон – шведский коммерсант. Заметьте, фрау Анна, в моём имени добавилась всего лишь одна, последняя, но очень важная буква «х». Не забывайте о ней. Имя, скорее немецкое, зато фамилия самая настоящая, шведская. Филиал моей фирмы, торгующей женским бельём, недавно открыт в Данциге, – коммерсант элегантно перехватил руку Анны и поцеловал. – Если заинтересуетесь нашей продукцией, милости прошу!
 Спасибо, пока ничего не надо, – отказалась Анна от шведского женского белья. – А вы ничуть не изменились, Генри, за два прошедших года.
– Вы, фрау Анна, за эти годы ещё больше похорошели! И забудьте о Генри. Генрих и только Генрих Ролсон! Вот и пришла пора нам вместе поработать. Поезжайте, поговорим по дороге.
 Генрих, разве вы не знаете, что сегодня утром Германия напала на Польшу!  – возмутилась Анна. – Вы спокойны, пытаетесь шутить, хотя какие уж тут шутки, когда идёт война! Почему же Англия и Франции не защищают своего союзника?
– Спокойно, фрау Анна, не так эмоционально! Поостерегитесь, нас могут услышать.
– В автомобиле при работающем моторе это невозможно. Отвечайте же, чёрт вас побери! – потребовала она.
– Вот увидите, фрау Анна, через день – два Великобритания и Франция объявят Германии войну , но Польшу, это не спасёт. Она будет занята немцами и полякам придётся потерпеть. И не надо напоминать о чертях…
– Как потерпеть! Во имя чего? – едва не закричала Анна.
– Во имя будущего Польши и всей Европы.
– Я вас не понимаю! – негодовала Анна.
– Повторяю, фрау Анна, успокойтесь, хотя в гневе и ещё прекрасней! Давайте поменяемся местами. Я сяду за руль, поскольку вы перевозбуждены, и, отдохнув, наконец, придёте в себя.
– Давайте поменяемся, – согласилась Анна, у которой начиналась головная боль. – «Бессонная ночь, кофе с коньяком, не позавтракала…»
– Куда мы едем? – спохватилась она.
– К вам, в Ванзее, но другой дорогой. По пути остановимся, позавтракаем в одном уютном заведении, полюбуемся озером, обсудим наши дела. Русские вас не тревожили?
– Что вы имеете в виду? – насторожилась Анна.
– Не удивляйтесь и не притворяйтесь, фрау Готфрид, мы о вас знаем всё. Вас завербовало советское ОГПУ в тридцать втором году в Казани. Это город на Волге, где в прошлом веке учился в местном университете советский вождь Ленин. Там вас выдали замуж за оберстлейтенанта Готфрида, которого командировали в Казань на танковые курсы, и вместе с ним вы отправились в Германию, где были «законсервированы» до настоящего времени.
– Откуда вам всё это известно? Что значит «законсервирована»?
– В советском ОГПУ есть наши осведомители, работающие из идейных соображений. Самые верные агенты. Такие агенты даже умирают молча. Есть такие «кроты» и у нас. Есть идейные и те, которые работают за деньги. Тех, кто работает за деньги, нередко презирают, но и они необходимы русским, немцам и прочим разведкам, которые суют свой нос в наши дела. Вы, фрау Анна, служите Британии и Польше за идею. Вами мы гордимся!
– Перестаньте паясничать! От вас у меня раскалывается голова!
– Это от бессонной ночи и выпитого кофе с коньяком.
– Боже мой, и это вам известно! – простонала Анна.
– Нам всё известно, фрау Анна, – улыбнулся опытный агент британской разведки, работавший в Германии под именем шведского коммерсанта Генриха Ролсона, которому нравилась красивая и практически свободная русская полька, муж которой завоёвывал Польшу и не скоро вернётся домой.
– Бессонная ночь у вас на лице, а о кофе с коньяком я догадался, – пояснил Ролсон и, удерживая руль в правой руке, пошарил левой во внутреннем кармане.
– Вот, фрау, примите лекарство от головной боли, – Ролсон протянул Анне таблетку в стерильной бумажной упаковке. – На себе испытал, помогает. В таблетке оболочке из карамели, можно не запивать. Надеюсь, что минут через десять ваша головка поправится.
«Пожалуй, пора познакомиться с ней поближе», – подумал Ролсон и повторил наболевший для Анны вопрос.
– Так как же русские? Не беспокоят?
– Нет.
– Значит, время ещё не пришло.
– Вы думаете, что они будут искать контакта со мной?
– Непременно будут, возможно, что уже скоро. Такими агентами не разбрасываются. О вас помнят и используют в нужное время, а пока вы «законсервированы». Догадались, что это такое.
– Догадалась…
Анна развернула таблетку и, разжевав, проглотила. Посмотрела на Генриха, который в профиль был особенно симпатичен и задумалась.
– Ну как, помогает? – поинтересовался Ролсон.
– Спасибо, боль затихает. Вот что, Генрих, видите, я не забываю последнюю букву в вашем имени, не стоит завтракать в заведении, куда вы меня везёте. Едем ко мне. Накормлю вас не хуже, чем в кафе или ресторане. На людях меня могут узнать и сообщить мужу о том, что я завтракала с мужчиной. Мне это не нужно. Вилла, где я живу, находится в тихом месте, надеюсь, что там нас никто не увидит, а служанке я сегодня предоставила выходной. Позавтракаем и поговорим. Вас устраивает моё предложение?
– Вполне, – улыбнулся Ролсон. – Надеюсь, что за вашим домом не присматривают агенты гестапо?
– Не беспокойтесь, Генрих, за домом генерала Вермахта гестапо пока не присматривает. К тому же родственник моего мужа – группенфюрер. Знаете куда ехать?
– Обижаете, Анна. Если мне известен номер вашего телефона, то известен и адрес вашего дома и то, что барон Фридрих фон Гутлов, который приходится вашему мужу одновременно шурином и зятем, по первому браку Адольфа, дослужился до группенфюрера. Весьма полезный родственник.
– Но всё-таки будет лучше, если за рулём буду я, несмотря на то, что вы так хорошо информированы, - заметила Анна.
– Не возражаю, меняемся местами,– согласился Ролсон.
«А он и в самом деле красив и моложе Адольфа», – оценила Анна Ролсона, как мужчину. – «Ещё неизвестно, чем там, на войне, занимается Готфрид. Не исключено, что развлекается с пленными польками…» – Она вспомнила свою военную молодость, поход на Киев, оборону Варшавы и своих незабываемых мужчин – ротмистра Калиновского и полковника Роджерса…

* *
  Отложив на время все прочие дела, они провалялись в постели до обеда. Отдохнувшая, насытившаяся любовью и посвежевшая, Анна приняла ванну, и, пока мылся и брился Ролсон, приготовила обед из того, что имелось в холодильнике.
«Позвоню Грете, пусть отдохнёт ещё день», – подумала Анна о служанке, которая должна придти завтра утром и заняться уборкой. – «В доме и так чисто, а цветы я и сама полью».
– О чём задумалась? – спросил Ролсон.
– Так, ни о чём. Хочется показать тебе наши розы, но в сад выходить не стоит. Тебя могут увидеть из окон соседних домов.
– Жаль, что не могу увидеть твоих роз, – вздохнул Ролсон.
– Выйдем в сад вечером, когда стемнеет. Подышим их ароматом…
– Вечером? Неужели ты предлагаешь мне остаться ещё на одну ночь?
– Оставайся, Генрих, я позвоню служанке и предоставлю ей ещё один выходной. Больше я никого не  жду. – Анна с надеждой посмотрела на Ролсона.
– Останусь, с удовольствием, – улыбнулся Ролсон. – Надеюсь, что нас никто не потревожит.
– Не потревожит, – пообещала Анна.
– Вот и славно. Хорошо живёшь, фрау Готфрид! Просторный дом, почти замок в престижном районе, сад с розами.
– У нас ещё есть квартира в Берлине и земельный участок под Гамбургом с большим домом, который мы называем замком в память о настоящем средневековом замке, который когда-то стоял на его месте. – Зачем-то похвасталась Анна, задев при этом Ролсона, у которого, кроме скромной квартиры в Лондоне, где доживала свой век престарелая мать, другой недвижимости не было.
– Ладно, Анна, поскольку разговор зашёл о замке и о земле, хочу поручить тебе первое и весьма важное задание.
  – Какое же это задание? – насторожилась Анна.
– Немцы займут западную часть Польши, Варшаву и Краков в течение двух – трёх недель. Восточную часть Польши займут русские. Сейчас они добивают японцев и как только с ними покончат, займутся Польшей. Ты что-нибудь слышала о боях в Монголии?
– Слышала, ещё Готфрид рассказывал об этой войне, предрекая поражение японцев. Утверждал, что эта война выгодна, прежде всего, англичанам и американцам.
– И немцам тоже, – добавил Готфрид.
– Это почему же? – удивилась Анна.
– Не забывай, что Германия и Япония союзники. Германские генералы пристально наблюдают за событиями в Монголии. Эта война поможет им оценить боеспособность Красной армии. Но и американцы с англичанами могут оценивать боеспособность как русских, так и японских войск.
Война на востоке скоро закончится и уже на следующий день русские войдут в Польшу на всём протяжении её восточных границ . Новая, надеюсь временная, граница между Германией и СССР пройдёт в районе Брест-Литовска. Знаешь, где это?
– Знаю, – побледнев, ответила Анна. – Это значит, что твоя Англия и Франция не помогут Польше!
– Моя Швеция – нейтральная страна, – напомнил Ролсон, уже хорошо говоривший по-немецки, с некоторым «грубоватым шведским акцентом». – Что касается Франции, не знаю, а Британия не оставит Польшу в беде. Польское правительство переедет в Лондон, а на территории Польши при поддержке Британии будет создана подпольная освободительная армия .
Скажу откровенно – наша главная цель столкнуть Германию с Россией. Вот тогда начнётся настоящая война, из которой мы выйдем победителями, после того, как русские и немцы уничтожат друг друга.
– Красиво задумано, но сбудется ли? И что останется от Польши после такой войны? – вслух задумала Анна и вопросительно посмотрела на Ролсона.
– Ничего не поделаешь, придётся на время смириться. Население Польши несколько сократится, в основном за счёт евреев. Известно, что нацисты их ненавидят, и будут безжалостно уничтожать. Жаль, весьма одарённый народ, однако ничего не поделаешь – война, – ответил ей Ролсон и тут же пошутил. – Придётся смириться и твоему муженьку, которому ты наставила этой ночью рога…
– Замолчи, Генрих! – возмутилась Анна, пропустив замечания о незавидной судьбе еврейского населения Польши.
– Ладно, не буду, – согласился Ролсон, который был не прочь повторно заночевать в её доме. –  Давай перейдём к делу.
– Давай! – насторожилась Анна. – Что же ты от меня хочешь?
– Не я, а Британия и Польша, – пояснил Ролсон. – Война продлится недели две – три, максимум четыре. Западная часть Польши вместе с Варшавой отойдёт к Германии. Как они это оформят, не суть дела, но занятые земли будут раздаваться отличившимся в боях немецким генералам в качестве поместий, если они того пожелают. Наша задача заполучить земли поближе к новой восточной границе Германии, желательно к северу от Брест-Литовска, который отойдёт к СССР. Оптимальный вариант – Северная Мазовия .
Я там бывал. Места очень красивые, система чистейших озёр и тихих речек, девственные леса, да и земли не самые неплохие. Готфрид не пожалеет о таком поместье. Надеюсь, твой муж и его солдаты отличатся в боях и ему не откажут. Но и ты, Анна, должна повлиять на него. Это очень важно для будущего Польши. Так считает моё, а значит и твоё руководство, в том числе хорошо знакомый тебе генерал Роджерс.
– Откуда такая осведомлённость? Почему ты уверен, что Брест-Литовск отойдёт к России? – не выдержала Анна, хорошо знавшая географию Польши, воссозданной в жестоких боях с Красной армией, в которых ей довелось принимать непосредственное участие.
– Чуть больше недели назад СССР и Германия заключили договор о ненападении. Есть информация, что при заключении договора в очередной раз была поделена территория Польши и Брест-Литовск, Белосток, Гродно, Луцк, Ровно, Львов отойдут к СССР.
– Неужели и Белосток! – возмутилась Анна.
– Да и Белосток, – подтвердил Ролсон.
– Ладно, допустим, что так и будет. Только непонятно, почему Готфрид должен просить  земли именно севернее Брест-Литовска и вблизи с новой границей России? – требовала Анна объяснений от Ролсона.
– Этого я тебе сказать не могу. Неуверен, что и мне это досконально известно. Считай, что так надо! – отрезал Ролсон. – Твоя задача убедить Готфрида под любым предлогом подать заявку именно на эти земли. Для тебя эта задача самая главная. Ты обязана её выполнить! – повысил голос Ролсон, наблюдая за реакцией фрау Готфрид. Анна нахмурилась, но промолчала.
– Полагаю, что гораздо больше желающих будет на земли подальше от границы, – продолжил Ролсон. – Придумай что-нибудь, обязательно уговори Готфрида. Опиши ему, какая там прекрасная природа.
– Допустим, я уговорю Готфрида, и он подаст заявку на интересующие нас земли. Допустим, нам выделят несколько сотен гектаров в придачу с одной – двумя деревнями. Что дальше?
– Дальше тебе, ты ведь занимаешься хозяйством, придётся нанимать управляющего, лесничего и прочих работников. К тебе будут обращаться разные люди, естественно местные фольксдойче  и поляки, а принимать на службу ты станешь лишь тех, которых тебе порекомендуют.
– Кто? – насторожилась фрау Готфрид.
– Я или те люди, которые назовут твою девичью фамилию и город, где ты родилась. Это и будет паролем. Ясно?
– Оригинально! – не выдержала Анна. – Это всё?
– Пока всё, но и этого не мало, – подтвердил Ролсон.
– Именно за этим, ты искал меня, позвонил в такую рань, сослался на заказ, который, наверное, и в самом деле готов?
– Да, Анна, думал, что именно за этим, но получил даже то, чего не ожидал, – улыбнулся Ролсон, обнял и поцеловал Анну.
– А ты неплохой любовник, хоть и «швед». Говорят, что они такие холодные, вялые, – сделала Анна комплимент Ролсону.  
– Ты тоже неплохая любовница, хоть и не итальянка или испанка, а русская полька, –  не остался в долгу Ролсон.
– Полька и только полька! – вспыхнули красивые изумрудные глаза Анны.
– Полька, снаряжённая в Германию ещё неопытной русской разведкой, которой не известна роль, которую сыграл в твоей жизни без малого двадцать лет назад полковник, а теперь генерал Роджерс, – пошутил Ролсон. – Будь бдительна и осторожна. Я оставлю тебе телефонные номера в Берлине и Данциге, которые следует тщательно запомнить. В экстренных случаях можешь позвонить. Я или мои коллеги подскажут тебе что предпринять. И вот ещё что, как только русский агент выйдет на тебя, немедленно сообщи по одному из указанных номеров. Назови своё имя «фрау Готфрид» и поинтересуйся, когда будет готов заказ – пальто и шляпка. Это тоже пароль. Запомнила?
– Да.
– И ни в коем случае не подставь его. Попадёт в гестапо и тебя и меня за собой потянет. Ты поняла?
– Поняла! – едва не закричала Анна, до которой, наконец, дошло, в какую опасную, далеко не увлекательную игру, завлекли её в разное время англичане и русские.
– Вот и хорошо. Умница! – улыбнулся Ролсон, любуясь красивой женщиной, и протянул ей крохотную пластмассовую коробочку. – Это тебе.
– Что это? – Вскинула Анна удивлённые глаза на «фальшивого шведа», с которым познакомилась два года назад в Париже. Звали его тогда Генри, и был он британцем.
– На самый крайний случай. Спрячь и будь с этим осторожна. В коробочке ампула с цианистым калием. Очень сильный яд, который поможет избавиться от истязаний в застенках гестапо, если не дай Бог такое случится. Надеюсь, что яд не понадобиться, но следует предусмотреть и такой нежелательный вариант. Мы должны быть готовы ко всему. Не смотри так на меня, Анна. Я тоже ношу с собой такую коробочку. Тебе всё ясно?
– Да, – еле слышно выдавила из себя Анна и закрыла лицо руками.   

3.
Вечером семнадцатого сентября, когда дети, сделав необременительные домашние задания, гуляли во дворе, к Мотовиловым заглянули на часок полковник Зорин и его супруга Марина. Сослуживцы, ровесники. Только Марина была на несколько лет моложе Татьяны, но старший сын Зориных поступил в этом году в военное училище во Владивостоке, который был почти рядом, если сравнивать с расстояниями до Москвы или Ленинграда.
– Здравия желаю, Иван Григорьевич! Здравствуйте, Татьяна Трифоновна! – приветствовали Мотовиловых полковник Зорин. – Вот, пришли попрощаться, – пожимая руку Ивану Григорьевичу, доложил полковник. – Пока сидел под домашним арестом, не мог к вам зайти, теперь вот могу.
– Как попрощаться? Да что случилось? Ведь сняли с вас, Валерий Антонович, все обвинения? – опередила мужа Татьяна.
– Пришёл из наркомата приказ о переводе в другой округ. Завтра выезжаем скорым поездом «Владивосток – Москва».
– Уезжаем, Танечка, навсегда покидаем город, где прожили-прослужили пятнадцать лет, – вздохнула Марина, и женщины обнялись.
  – Прежде думал, что отправят в отставку, да нет. Оказывается нужен я ещё армии. Направляют служить в Одессу.
– Стало быть, в Киевский военный округ? – уточнил Мотовилов.
– Не совсем, Иван Григорьевич. Пока мы с тобой сидели под домашним арестом, Бог даст, и тебя скоро освободят и в звании восстановят, – поправился Зорин, – наркомом Ворошиловым и товарищем Сталиным было принято решение о воссоздании Одесского военного округа . Идёт подготовительная работа. Штаб округа будет размещён в Одессе, куда меня направляют служить.
– К тёплому морю! – улыбнулась Марина.
– К морю, Мариночка, к морю! Ты у меня и по имени самая, что ни на есть «морская»! Прямо русалка! – обнял жену Зорин. – Что если и тебя, Иван Григорьевич, направят в Одессу? Вот было бы хорошо!
– Какая уж тут Одесса, когда сижу под домашним арестом? – грустно пошутил Мотовилов. – Не опасаешься, что к нам зашёл?
– Чего мне теперь опасаться, Иван Григорьевич. Завтра уезжаем, а там новое начальство, – ответил Зорин. – Округ только формируется. Не исключено, что и тебя направят к нам.
– Это если восстановят в звании и должности, а не отправят в отставку. Выслуга есть, зачем армии старый и больной офицер.
– Не такой уж ты старый и больной, Иван Григорьевич. Последнюю поверку  сдал «на хорошо». На брусьях и турнике работаешь лучше меня, а очки сейчас носят на службе многие офицеры.
– Жаль, что уезжаете, жаль, – сожалела Татьяна. – Но мы за вас рады, что всё обошлось, и будете служить в большом городе у моря. – Давайте пить чай.
– Не только чай! – Зорин извлёк из внутреннего кармана гражданского костюма бутылку армянского коньяка.
– Так вот почему ты не застёгиваешь пиджак, не сходится, – пошутил Мотовилов.
– Мы захватили с собой лимон и пирожные. Принимай, Танечка! – Марина передала хозяйке бумажный пакет.
– Выпьем по рюмке за наши проводы, чайку попьём, поговорим. Слышал, Иван Григорьевич, что наши войска вошли на территорию Польши?
– Слышал, по радио передали. Только не польскую территорию вошли наши войска, а на земли, которые мы утратили в двадцать первом году после поражения в войне с Польшей, которую поддержала Антанта, – поправил Зорина Мотовилов.
– Верно, Иван Григорьевич! Теперь вернём, что утрачено. Немцы пусть подавятся Варшавой, которая пока не сдаётся, но дни её сочтены. Удивляет меня позиция Англии и Франции. Польша их союзник. Ну, объявили они Германии войну, так почему же не наступают, пока немцы увязли в Польше? Французы, было, пересекли границу в Сааре, не встретив сопротивления. Не дошли до линии Зигфрида , а потом вернулись обратно и немцы их не преследовали. Странная какая-то война? Словно сговорились, отдав немцам Польшу.
– Потому и не наступают, что не хотят связываться с Гитлером из-за Польши. Да и к нам немцы будут поближе. Англичанам и французам это на руку. Никак не могу поверить, что в конфликте виноваты поляки! Немцы «давят» своё, Геббельс едва не впадает в истерику, доказывая, что поляки напали на радиостанцию в Гляйвице. Убивали немцев, сделали по радио оскорбляющие Германию заявления.
Чушь какая-то! И нескольких часов не прошло после провокации, на которую расстарались немцы, а возможно те же французы и англичане, которые, жертвуя Польшей, толкают Германию на восток, в нашу сторону. Полагаю, что после разгрома Польши Германия успокоится, приберёт к рукам Венгрию и Румынию, а возможно и Югославию с Болгарией. Полагаю, Валерий Антонович, что начинается большая геополитическая игра…
– Что ты имеешь в виду, Иван Григорьевич? – насторожился Зорин.
– Опять, как и в прошлую войну. Антанта хочет столкнуть Германию с Россией. Польша – мелкая разменная монета. Впереди война нервов. Вот что я думаю, Валерий Антонович.
– Ты думаешь, что война с СССР неизбежна? – обеспокоился Зорин.
– Один мой знакомый офицер-танкист майор Крутов, вместе с которым мы отдыхали в августе тридцать седьмого года в Ялте, утверждал, что тот незабываемый год – последний мирный год.
Он оказался прав. В тридцать восьмом – конфликт с Японией на юге Приморья, в этом году – война с японцами на Халхин-Голе, которая закончилась только вчера. Сегодня наши войска вместе с немцами добивают Польшу, которую поделят между Германией и Россией. Что будет завтра – неведомо, но тревожно.
Майор Крутов служит в Белоруссии и сейчас его танки продвигаются в сторону Бреста или Гродно.
– Товарищи мужчины, стол готов! – объявили Татьяна и Марина.
– Иван, хоть на время отложите свои политические и военные темы, давайте выпьем за встречу и за проводы наших друзей к новому месту службы! – предложила Татьяна.

4.
17 сентября 1939 года части Красной армии и оперативные войска НКВД вошли на территорию восточной Польши и, не встречая серьёзного сопротивления со стороны отступавших на восток дезорганизованных групп из разгромленного Вермахтом Войска Польского, быстро продвигались навстречу немцам, зачищая занимаемую территорию, населенную преимущество украинцами, белорусами и евреями, которая должна была отойти к СССР.
Вечером 20 сентября комбригу 8-й механизированной танковой бригады , в которой служил майор Крутов, был отдан приказ совершить стремительный ночной переход в 120 километров из Пружан к Бресту, который после упорных уличных боёв с польскими частями 14 и 15 сентября был занят немецким бронетанковым корпусом генерала Гудериана .
В последующие дни при поддержке пехоты танки Гудериана штурмовали Брестскую крепость , где понесли ощутимые потери, так и не сумев до подхода советских войск подавить сопротивление поляков, засевших в подземных казематах и отказавшихся сдаваться  немцам. Согласно приказу, поступившему из Берлина, немцы стали отходить от крепости, предоставляя завершить её штурм уже русским, которые были на подходе.
В соответствии с непрерывными переговорами советской и германской сторон, Брест и территорий к западу от города вплоть до реки Западный Буг, отходили Советскому Союзу, и теперь по среднему течению реки будет проходить новая Государственная граница СССР.    
Ранним осенним утром на подходе к Бресту передовой отряд из десяти лёгких танков Т-26, которыми командовал майор Крутов, был обстрелян из пулемёта. Огонь вёлся из прикрытого утренним туманом перелеска, до которого было не более трёхсот метров. От пулемётного огня пострадали два танкисты, наблюдавшие за местностью из открытых люков. Оба получили ранения, к счастью нетяжёлые.
Пули свистели рядом, и Крутов едва успел укрыться в танке, закрыв за собой люк. К счастью, противник, засевший в лесу, не имел артиллерии, а пули, щёлкавшие по броне, были неопасны.
  – Немцы или поляки? – прислушиваясь к щёлканью пуль по танковой броне, пытался разобрать, Крутов. Если поляки, то их огневые позиции следовало, не мешкая, подавить, поскольку на подходе пехота. Если это немцы, принявшие по ошибке советские танки за польские, то следовало вступить с ними в переговоры и потребовать прекращения огня.
– Нет, не немцы. Не такие же они идиоты, чтобы не отличить советские танки от польских, – решил майор Крутов, и, связавшись по радио с командованием, получил «добро» на уничтожение противника.
Современных танков поляки не имели. На вооружении Войска Польского состояли в основном устаревшие французские танки Рено FT-17  времён Советско-польской войны, которым было по двадцать и более лет. Как бы в подтверждение своих догадок, в воздухе появилась пара польских истребителей PZL P.11 , которые советские пилоты называл «Пулавчаками» по фамилии польского конструктора, разработавшего неплохой для начала тридцатых годов истребитель, но спустя уже несколько лет, уступавший по всем параметрам и советским и немецким истребителям.
С польских самолётов, по которым советские танкисты открыли пулемётный огонь, были сброшены несколько небольших бомб, к счастью не попавших в танки, которым Крутов приказал рассредоточиться и укрыться за кронами деревьев.
Пролетевшие  над танкистами «Пулавчаки» развернулись и попытались совершить новую атаку, однако из-за леса неожиданно появилась пара низколетящих немецких истребителей Me-109 , превосходивших по скорости, манёвренность и вооружению польские истребители, пилоты которых, заметив «немцев», снизились до пределов возможного и пустились наутёк, пытаясь укрыться в быстро таявших остатках утреннего тумана.
Солнце выглянуло из-за кромки темневшего на востоке леса лишь с четверть часа назад, однако по всему было видно, что день, как и вчера будет погожим. Бабьего лета и в этих  краях никто не отменял. Воздушный бой, предсказать итоги которого был нетрудно, разгорелся уже вне поля зрения советских танкистов, вышедших из бомбовой атаки польских самолётов без потерь.
– Хороши немецкие истребители! Сейчас завалят «поляков», – не удержался от похвалы в адрес «Мессершмиттов» молоденький лейтенант. – Товарищ майор, как вы считаете, наши «Чайки » и «Яки » не уступают немецким истребителям?
– Отставить, товарищ лейтенант! – Оборвал его Крутов. – Если вам интересно, спросите у лётчиков, а мы танкисты! Следите не за самолётами, а за противником, которого нам необходимо выбить из перелеска.
Пулемётный обстрел прекратился. По-видимому, поляки последовали примеру своих истребителей и начали отход. Крутов припал глазами к окулярам полевого бинокля и оценил размеры перелеска, сохранившегося в лощине, за которой начинались убранные, но ещё невспаханные поля. К счастью больших лесов поблизости от города не наблюдалось и полякам, вынужденным преодолевать открытое пространство, легкие и быстроходные Т-26 могли перекрыть пути отступления. Если они остались в перелеске, то их следовало охватить танками, принудить к сдаче или уничтожить. Если же они отступают, прикрываясь перелеском пока их невидно, то следовало спешить, чтобы окружить солдат противника в открытом поле, не дать уйти в сторону города, где среди частных подворий можно было легко затеряться. Да и вести бой среди жилых домов было крайне нежелательно.
Красная армия вошла на восточные территории Польши, которые исторически принадлежали России, как освободительница местного населения, состоявшего преимущественно из белорусов, украинцев и евреев, томящихся под польским гнётом, и никакие жертвы среди мирных жителей не были оправданы.
Приказав по радио командирам танков свернуть к перелеску и на максимальной скорости охватить его с четырёх сторон, майор Крутов велел своему механику-водителю «полный вперёд».
Заревел мотор танка и, боевая машина помчалась по убранному полю в сторону перелеска. Уже через две – три минуты было ясно, что поляки не решились покидать лесистую лощину. Очевидно, предвидели, что их будут преследовать на открытом пространстве, и они будут уничтожены пулемётным огнём танков, приблизиться к которым на расстояние броска гранаты пулемётчики не дадут.
Охватив лощину со всех сторон, танки остановились и выпустили по перелеску по одному снаряду. Калибр танковых орудий не слишком велик, всего сорок пять миллиметров, но и десяти снарядов, валивших деревья, оказалось достаточным, чтобы окончательно подорвать воинский дух окружённых польских солдат и офицеров.
Когда выстрелы танковых орудий и разрывы снарядов стихли из-за берёзок, подёрнутых осенним золотом, показались белые флаги, спешно сооружённые из палок и солдатского нательного белья.
Убедившись, что русские танки не стреляют, из перелеска стали выходить с поднятыми руками солдаты и офицеры теперь уже бывшего Войска Польского, среди которых было несколько офицеров и немолодой полковник. Кобура, закреплённая на поясном ремне  у полковника, была расстёгнута, и пистолета в ней не было.
Майор Крутов, рассматривавший поляков в бинокль, выбрался из танка и спрыгнул на землю, разминая затёкшие в тесноте ноги. Его примеру последовали командиры двух ближайших танков, остальным было приказано не покидать боевых машин.
Польский полковник шёл впереди своего воинства, сдающегося на милость победителям. Шагах в десяти от майора, польский офицер отдал честь советскому офицеру, затем снял фуражку-конфедератку и склонил голову.
– Мы сдаёмся, пан майор, – на хорошем русском языке признал своё поражение полковник.
– Ваша фамилия, должность? – потребовал от полковника Крутов.
– Полковник Владислав Домбровский, командир пехотного полка, оборонявшего Брест-Литовск от немцев.
– Вы хорошо говорите по-русски. Откуда? – поинтересовался Крутов.
– До той войны жил с родителями в Гродно, учился в русской гимназии. В девятьсот двенадцатом году был призван на военную службу в Русскую армию. Воевал. В девятьсот пятнадцатом попал в плен к немцам. После войны продолжил службу в Войске Польском. Сдаваться в плен немцам второй раз не намерен, – признался Домбровский. – Сдаёмся в плен русским.
– Верное решение! – одобрил майор Крутов. – Почему стреляли по нам?
– Нервы не выдержали у пулемётчика, пан майор, – опустил голову полковник. – Бессонная ночь. Немцы выбили нас из города. Попытка пробиться в крепость, которая пока держится, не увенчалась успехом. Потеряв почти всех своих солдат и офицеров был вынужден отходить на восток. Вас обстреляли по недоразумению, себя обнаружили. Сдаёмся, пан майор…
– Сколько с вами солдат и офицеров?      
– Со мной около полутора сотен солдат и шесть офицеров, пан майор.
– Все вышли из леса?
– Все, – окинув взглядом своё жалкое воинство и опустив голову, солгал польский полковник, недосчитавшийся поручика Шлёнского, который отказался от сдачи в плен и спрятался в густом можжевеловом подлеске с полувзводом, оставшихся с ним солдат.
– Где ваше оружие?
– Сложили всё на опушке. Вот там, пан майор, – указал полковник Домбровский. – К вам вышли без оружия.
– Раненые есть?
– Есть, несколько человек.
– Ладно, – задумался Крутов. – Командуйте своим людям построиться в колонну по двое и шагом марш к шоссе. Раненых взять с собой. Ждите, скоро там появится наша пехота и с ними офицеры из НКВД, которые подбирают пленных.
– Слушаюсь, пан майор! – покрыв голову фуражкой, отдал честь русскому офицеру полковник Домбровский и велел строиться в колонну по двое остаткам своего разбитого полка, большая часть которого оказалась в плену у немцев.
– Товарищ Чернов! – обратился Крутов к лейтенанту, которого интересовали самолёты. – Проводите польских военнопленных к шоссе, проследите, чтобы не разбежались, и чтобы наша пехота не открыла по ним огонь.
– Как проводить? На танке? – растерялся лейтенант.
– Разумеется на танке! Вы же танкист, товарищ лейтенант! А мы соберём оставленное оружие и вместе с бригадой двинемся в Брест. Да вот и они, наши танки! – указал на дорогу Крутов. – Пехота отстала, вам её ждать и вместе с пехотой идти в Брест. Вам ясно, товарищ лейтенант?
– Ясно товарищ майор. Проводить пленных до шоссе, передать их офицеру из НКВД и следовать вместе с пехотой в Брест! – повторил приказ лейтенант.
– Прощайте, полковник Домбровский! Надеюсь, что больше не увидимся…
Спустя четверть часа, ушедших на сбор оставленного поляками оружия, заревели моторы танков, возвращавшихся к заполненному русскими войсками шоссе, и поручик Шлёнский облегчённо вздохнул, мысленно поблагодарив полковника Домбровского, не сдавшего его и два десятка самых стойких польских солдат.
Просидев весь день в лесистой лощине, и, с тревогой, прислушиваясь к шуму от проходивших по шоссе русских войск, с наступлением темноты Шлёнский повёл свой отряд на север. Поручик намеревался укрыться, хотя бы на время, в глухих местах среди лесов, озёр и болот неподалёку от своего родового поместья, ещё не зная к какой из держав – России или Германии отойдут эти территории потерпевшей жестокое поражение Польши.

* *
  – Товарищ майор, вы приняли бой, получили боевое крещение и взяли в плен не менее роты солдат и офицеров противника, а потому выдвигайте свои танки вместе с батальоном пехоты к крепости. Там засели поляки и не желают сложить оружие. Немцы не успели их выбить, оставили нам. Блокируйте пути отступления, но штурма не начинайте.
Мне предстоит принять город. Немцы Брест оставляют нам и отходят на запад, забирают с собой пленных поляков. Командует ими генерал Гудериан. Танкист. Под его командованием танковый корпус.
– Есть, товарищ комбриг, блокировать крепость совместно с батальоном пехоты! –  повторил приказ майор Крутов. – Разрешите выполнять!
– Выполняйте, товарищ майор. Вам можно позавидовать, настоящая боевая работа. Мне же предстоит участвовать в параде победителей. Таково требование генерала Гудериана. Не хочется быть рядом с немцами после того, как местные жители встречали нас, как своих освободителей цветами и хлебом-солью. Да ничего не поделаешь. Приказ командования – быть с немцами в «дружеских отношениях». Пришлось дать согласие на парад …
Ни парада, ни немецких танкистов, ни генерала Гудериана, настоявшего на параде победителей, который снимали фотокорреспонденты из Германии и нескольких дружественных ей стран, майор Крутов не видел. Его танковый отряд, приданный батальону пехоты, которым командовал немолодой подполковник, занял позиции возле выходов из крепости, которую ещё утром обстреливали немецкие гаубицы.
Несмотря на обстрел из тяжёлых орудий серьезных разрушений в крепости не было.
– На совесть строили крепость русские инженеры, из кирпича двойного обжига, а в скрепляющий раствор добавляли молоко и яичный белок. Так строили на Руси церкви и крепости, – со знанием дела, рассказывал майору Крутову командир стрелкового батальона подполковник Потапов, воевавший с поляками ещё в двадцатом году, а потому недолюбливающий их и одобрявший очередной, уже третий или четвёртый, раздел Польши между Великими державами – Россией и Германией. Австро-Венгрии, которая рассыпалась в восемнадцатом году, теперь не было, а потому и бывшие территории, которые когда-то принадлежали Вене, поделил немцы и русские. Немцам достался Краков, а русским Львов.
– Ну что будем делать, товарищ майор, с поляками, которые засели в подземных казематах и не желают сдаваться?
– У меня приказ комбрига блокировать выходы из крепости и штурма не начинать до особого распоряжения, – ответил Крутов.
– У меня тоже, – вздохнул подполковник Потапов. – Оно и к лучшему. Солдат сбережём, а поляки посидят в своих норах без еды и воды, сами сдадутся. Поначалу пытались показать свой гонор, обстреляли моих бойцов, одного ранили. Вот ведь что удумали, заблокировали входы в подземные галереи танками – старыми французскими «Рено». Насмотрелся я на них в двадцатом году под Варшавой. Огрызаются пулемётным огнём. Подтянули мы «сорокопятку » чтобы одним снарядом подбить танк и всех, кто там притаился, да они нас опередили. Тридцатисемимиллиметровый снаряд из танковой пушки и нашу «сорокопятку» попортил и ещё двух бойцов ранил, к счастью нетяжело. А ведь нам предстоит штурмовать крепость. Помог бы, товарищ майор, выбил бы этот злосчастный «Рено» своим танком.
– Ну что ж, попробуем, – согласился Крутов, прикидывая, каким воспользоваться манёвром, чтобы подбить устаревший лёгкий польский танк французского производства и свой не потерять. Т-26 имел недостаточно мощную броню, и тридцатисемимиллиметровый снаряд мог повредить танк. Хотел поручить эту задачу одному из своих лейтенантов, однако, поразмыслив, решил действовать сам. – «А танкисты пусть понаблюдают, как надо бить врага с неудобных позиций».
Командирский Т-26 с заложенным в орудие бронебойным снарядом подтянулся на самой малой скорости к галерее, а затем рывком выскочил на позицию для стрельбы. Стрелять нужно было первым, и промахнуться было нельзя. «Рено» мог ответить и подбить Т-26.
Майор сам навёл орудие и, скомандовав самому себе – «огонь!», произвёл выстрел, который на секунду – другую опередил пушку «Рено». Лопнула броневая плита и из польского танка повалил дым.
«Готов!» – сняв шлем и проведя рукой по вспотевшему лбу, - с огромным облегчение подумал Крутов, представляя себе как за безукоризненным манёвром его танка наблюдают танкисты, которым пригодится такая наука, и подполковник Потапов со своими стрелками.
Польский танк загорелся и уже не представлял опасности для стрелков, которые по приказу командования пойдут на штурм подземный сооружений крепости. Кто бы мог подумать в сентябре тридцать девятого года, что советскому гарнизону Брестской крепости, откуда выкуривали остатки недобитого немцами польского гарнизона, менее чем через два года предстоит героическая оборона от вероломно нарушивших договор о ненападении и перешедших советскую границу германских орд.   
«Лёгкая, почти бескровная победа над Польшей», – выбираясь из танка, задумался майор Крутов, припомнив разговор двухлетней давности с участником Гражданской войны полковником Мотовиловым, с которым познакомился в танковой школе под Казанью и с которым спустя пять лет встретился в Ялте, в военном санатории. Припомнил, как назвал тридцать седьмой год последним мирным годом, предрекая неизбежные войны.
Так и случилось. В тридцать восьмом году конфликт с японцами на юге Приморья, годом спустя бои с японцами на Халхин-Голе, а, по сути, широкомасштабные военные действия. Теперь совместно с немцами война в Польше, которая подходила к концу.
«Будет ли этому предел? Кто следующий? Неужели немцы, которым ничего не стоит разорвать договор о ненападении, как они поступили с Польшей? Хорошо, хоть мы отодвинули свои границы подальше на запад. Вопросы, вопросы…»
– О чём задумался майор? – прервал размышления Крутова подполковник Потапов. – Предлагаю отужинать и отметить отменную работу твоих танкистов, в особенности механика-водителя, осуществившего безупречный манёвр, который неплохо бы повторить. Два других входа тоже заблокированы танками. Но это попозже. С нами полевая кухня. Накормим твоих танкистов и сами отведаем жареного кабанчика с гречневой кашей. Бойцы мои подстрелили в лесу.
Леса здешние на охоту богатые. Сам я заядлый охотник. Жалею, что не захватил с собой двустволку. Осень, самый охотничий сезон. Отужинаем, выпьем по стопочке, а потом обмозгуем, как будем выкуривать поляков из крепости. Прежде всех, с нас с тобой спросят.
Однако ужин так и не состоялся. Спустя полчаса поступил приказ о штурме крепости .       

5.
Согласно приказу Наркома внутренних дел товарища Берии , оперативные войска НКВД вошли на территорию восточной Польши с целью зачистки занятых земель, населенных преимущественно украинцами, белорусами и евреями, от разрозненных групп из бывших польских военнослужащих, представлявших опасность для мирных граждан.
На этих обширных территориях, скопились, спасаясь от уничтожения и немецкого плена, сотни тысяч польских солдат и офицеров, которым не удалось добраться до Румынии, Венгрии или Литвы и укрыться в этих, ещё не втянутых в войну странах.
Памятуя о двадцатых годах, польские военнослужащие боялись оказаться в плену у русских, а потому бросали оружие, меняли форму на гражданскую одежду и прятались по глухим местам, надеясь отсидеться до окончания военных действий и вернуться к своим семьям. Таких «сидельцев» извлекали на свет божий недавно сформированные подразделения оперативных войск НКВД.
Рота капитана Дубова прочёсывала лесистую местность в районе города Ровно, который был занят частями Красной армии и после раздела Польше должен был отойти к СССР. Места знакомые. Шестнадцать лет назад этими лесами пробирались на восток бежавшие из польского плена Павел Дубов и Андрей Булавин. Тогда их преследовали польские жандармы с собаками, однако двум крепким молодым мужчинам удалось уйти от погони и добраться до советской границы.
В начале октября, который в этих краях называли «жовтень» за пожелтевшие на деревьях листья, сдав конвойным войскам НКВД очередную группу задержанных бывших польских военнослужащих, рота капитана Дубова остановилась на ночлег в небольшой украинской деревеньке в сорока километрах севернее города Ровно. Заместитель командира роты старший лейтенант Булыга назначил часовых, а остальных бойцов разместили по крестьянским избам.
Расспросили деревенского старосту, который доложил, что в деревне поляки были, человек пятнадцать из дезертиров, с ними подпоручик, но завидев русских солдат дали дёру и попрятались в лесу.
– Теперь они тихие, смирные, нет в них больше польского гонора. Скулят, словно побитые собаки, просят поесть, старую истрёпанную одежду. Бабы сердобольные дали им картошки, жена моя отказала, – признался староста.
– Хорошо говорите, много понятных русских слов, – похвалил старосту Дубов.
– Так я ж всегда за Россию! При царе служил в армии, в Харькове. Уволили ещё до войны с японцами, на которую не призвали, а как началась война с германцами, так вышел я из призывного возраста. Мне ведь уже под семьдесят, – вздохнул староста. – Со службы помню многие правильные русские слова, а сколько слов уже позабыл…
– Ничего, теперь вспомните, – пообещал старосте Дубов.   
– А что, пан командир, будем мы теперь у Украины или как? – озаботился староста.
– Будете «у Украины». Только панов у нас нет, привыкайте, товарищ староста. Для вас я товарищ командир или товарищ капитан. Ко мне можно обращаться по имени и отчеству – Павел Иванович. Ясно?
– Ясно, Павел Иванович, так-то привычнее, по-нашему. А я, пан капитан, Яков Богданович, а фамилия моя Дубко.
– Надо же, почти однофамильцы! – удивился Дубов. – Бывает. Только не пан я вам, а товарищ! – повторно одёрнул старосту и развернул на столе подробную оперативную карту прочёсываемого района, с трудом, поскольку изба освещалась тусклой керосиновой лампой, отыскал на ней деревню и в десяти верстах хутор пана Шкирняка, на которого пришлось батрачить почти год.
– О чём задумались, товарищ капитан? – подошёл к Дубову заместитель командира роты старший лейтенант Булыга, присланный Дубову заместителем неделю назад, вместо выбывшего старшего лейтенанта Кондрашова, которого неожиданно прихвати аппендицит.
– Да вот, Фёдор Степанович, рассматриваю карту, да только ни черта не видно, темно.
– Можем свечу зажечь, – услужливо предложил староста.
– Не надо, толку от свечи не много. Фёдор Степанович, у тебя ведь был фонарик?
– Есть фонарик!
– Посвети.
Старший лейтенант достал из полевой сумки фонарик со свежей батарейкой и посветил над картой.
– Деревня Хлюпинка, в которой мы сейчас находимся, указал Дубов карандашом точку на карте.
– Такая маленькая? – удивился староста, впервые в жизни рассматривавший карту.
– Сколько у вас дворов?
– Восемнадцать.
– Оттого и маленькая ваша Хлюпинка. За что же дали деревне такое имя?
– Да болот в округе много. Под ногами хлюпает, вот и деревня наша Хлюпинка, – объяснил, как смог, деревенский староста. – Сухая плодородная земля верстах в десяти отсюда если идти на солнце, стало быть, на юг.
– Здесь? – Дубов указал на, помеченный на карте, хутор Шкирняка.
– Наверное, – пожал плечами староста.
– Знаете, что это за хутор?
– Там, где вы указываете, товарищ капитан, хутор пана Шкирняка. Поляк, земли у него хорошие. Наши, деревенские мужики и бабы к нему поднанимаются на пахоту, прополку и уборку урожая.
– Больше этого не будет, Яков Богданович. Земля у Шкирняка будет изъята и поделена межу крестьянами.
– Так он же не отдаст! – удивился староста.
– Отдаст или поставим, как контру, к стенке! – жёстко ответил Дубов и посмотрел на старосту. – Стало быть, жив ещё пан Шкирняк?
– Жив, однако, старый, и жена его жива, тоже старуха. С сыновьями жил на хуторе, да их мобилизовали ещё летом. Ждали войны с немцами, вот дождались. Не знаете, товарищ капитан, Варшаву немцы захватили?
– С недель назад взяли немцы Варшаву , – ответил Дубов.
– Из деревни нашей двое мужиков были мобилизованы. Слышали, что оба под Варшавой. Поди, пропали, - опечалился староста.
– Если не убьют и к немцам в плен не попадут, то вернуться, – пообещал старосте капитан Дубов. – Завтра с утра пораньше наведаемся на хутор Шкирняка. Проводника дадите?
– Сам бы сходил, охота посмотреть, как пана Шкирняка поставят к стенке, стало быть, в расход его, однако не дойду, ноги больные, а проводника вам дам, товарищ капитан, хорошего проводника. Слышал, что на хуторе скрываются поляки. Возможно, что сыны пана Шкирняка.
– Вот и я так думаю, товарищ староста. Возможно, там попрятались мои старые знакомые. Хотелось бы на них взглянуть, но ставить к стенке никого не станем, если, конечно, не окажут сопротивления.
– Так вы их знаете? На хуторе бывали?
– Бывал, товарищ староста, давно это было. Вот что, надо нам дойти до хутора тихо, чтобы хозяева и «гости», если такие там скрываются, не разбежались. Ищи их тогда по лесам. Если пойдём на хутор по дороге, то заметят, разбегутся. Лучше тропами, в обход. Есть такие тропы?
– Есть! Доведёт вас проводник в обход. Дойдёте тихо, через лес, так что не спугнёте.
– Не забудьте, Яков Богданович, подъём в четыре часа утра.
– Не проспим, поднимемся с первыми петухами, – подтвердил староста.

* *
– Куда же вы теперь, сынки мои родные? – утирая тихие слёзы, простонала грузная седая мать.
– А куда глаза глядят! – тяжко вздохнул Юзеф и, допив самогон, захрустел солёным огурцом.
– Не пущу! – зарыдала-заголосила жена Юзефа, Марыся, а следом за ней и Данута –  жена старшего сына Тадеуша, пропавшего где-то в Варшаве, которую окружили и, наверное, уже захватили немцы.
– Тихо, бабы!  Детей разбудите, напугаете! Ишь, как заголосили! – замахнулся на снох пан Шкирняк.
Марыся и Данута умолкли, лишь тихо плакали, как и свекровь.
– И я с братом, – жалобно посмотрев на старушку-мать, заявил младший, самый любимый сын Мирек, которому только вчера исполнилось двадцать девять лет, но был он уже капитаном. Жена его пани Ирена – дочь пана полковника Домбровского, осталась в Гродно с малым дитём, а Гродно непременно захватят большевики. Куда же подевался тесть, полковник Домбровский, Мирек не знал. В отличие от Юзефа, который от самогона почти не пьянел, Мирек, как его называли в семье или пан Мирослав, как к нему обращались в городе, раскис от первого же стакана и больше не пил.
– Оставаться нам здесь нельзя. В Ровно полно русских войск с танками и пушками, есть кавалерия. Русские солдаты заходят в сёла, деревни, на хутора, ищут наших солдат и офицеров, гонят их под конвоем в Россию. Лес прочёсывать начали.
В деревне Хлюпинке появились солдаты, которых на нас натравят хохлы. Не ровен час и до нас доберутся. Не вы, пан Шкирняк, так бабы признаются, кто мы такие, когда их насиловать станут. Завтра же уйдём, как только трава просохнет, – объявил пан майор Войтыла, бежавший после разгрома своей части на восток, надеясь пробраться в Румынию, а если не выйдет, то на первое время укрыться во Львове, где проживала его престарелая тётка.
Майор Войтыла был здесь старшим и по званию и по возрасту, а потому его слушались.
«Во Львов я пойду один, втроём нам у тётки не спрятаться. Юзеф с Миреком пусть сами поищут себе укрытие», – решил про себя майор Войтыла, но виду не подавал. – «Вместе уйдём, а там…»
– Да куда же вы пойдёте, сынки, – пытался протестовать пан Шкирняк. – Не лучше ли всё же вам схорониться здесь, на хуторе в погребе, что под сараем, а люк дровами заложим, или в лесу. Помнишь, Юзеф, нашу избушку за Лисьим ручьём. Прежде жили в ней, когда на охоту ходили. Летом там побывал, стоит наша избушка, мхом вся обросла, её и не видно меж разросшихся елей. Место там глухое, пересидите зиму, а там видно будет…
– Что ты, батя, найдут и там, - возразил отцу Юзеф. – Возьмут красноармейцы тебя, старика, за бороду и поволокут в лес. Бить станут, сам покажешь, где схрон. А не пойдёшь, так застрелят или заколют штыком, как собаку. Злые они на нас, русские, за двадцатый год. Ох, как злые! Хуже немцев. Тадеушу мы ещё позавидуем. Если не дурак и себя сохранил, то сейчас у немцев в плену. Отработает год другой на немца-барона, и отпустят его. Русские же загонят нас в лагеря, как мы их в двадцатом. Забьют, голодом заморят…
– Всё, панове, разговор на этом закончен! – встал с лавки майор Войтыла, обряженный вместо закопанной в огороде офицерской формы в залатанные штаны, застиранную сорочку-вышиванку и видавший виды пиджачок, который нашивал пан Шкирняк лет тридцать назад. Под пиджаком Войтыла спрятал револьвер, полагая, что оружие ему ещё пригодится.
– День завтра будет нелёгким, а потому спать. Бабы пусть соберут нам еды, чтобы дня на три хватило. Сала, хлеба, чеснока, огурцов и яиц пусть наварят побольше. Слышали? – обратился Войтыла к Марысе и Дануте.
– Слышали. С вечера соберём и наварим! – хором ответили женщины.   
Юзеф улёгся с Марысей и миловался с женой едва ли не до рассвета. Когда ещё придётся, если ещё и придётся?.. Думать о будущем не хотелось. Однако же думалось о недавнем прошлом. Хоть и остался жить Юзеф на хуторе после срочной службы в Войске Польском, однако регулярно отвозил на продажу в Ровно продукты, газеты там покупал, читал, был в курсе, что происходит в стране. 
«Ну, кто бы мог подумать ещё год назад, что случится такое? Что германцы ни с того ни с сего нападут на Польшу. Ведь были союзниками, вместе делили соседнюю Чехословакию , был у нас с ними договор о ненападении, да разорвали. Почему же правительство наше не разрешило строить прямую дорогу на Данциг и Кенигсберг через польскую территорию  и передать её немцам, с которыми нельзя было ссориться? И вот…»
С весны повеяло тревогой, а в начале августа Юзефа – рядового жовнежа  запаса мобилизовали в Войско Польское и послали под Лодзь, где его пехотный полк вступил в бой с прорвавшими оборону немецкими танками. Чудом выжил в той мясорубки рядовой Юзеф, а потом бежал вместе с остатками полка на восток и, в конце концов, дезертировал и оказался в отчем доме, который завтра придётся покинуть, иначе быть ему в русском плену.
Юзеф вспомнил двух батраков, которых пригнал на хутор своего родственника тогда ещё поручик Войтыла, служивший в лагере русских военнопленных. Давно это было, лет семнадцать назад, и вот вспомнил, только, как звали их, позабыл. Не вспомнить, да и ни к чему теперь.
Русские бежали, им было куда бежать, и как будто их не поймали. Юзеф вспомнил и пани Анну Ласку, которая гостила у них. Позже Мирослав, служивший в польской пограничной страже, рассказал ему, что видел Анну в вагоне поезда, следовавшего из Москвы в Берлин. Ехала она вместе с немцем, который оказался её мужем. Сделала Анна Миреку знак «молчать» и он промолчал.
«Красивая эта Анна», – лёжа рядом с уснувшей женой, вспоминал Юзеф молодую женщину, которая так понравилась семнадцатилетнему парню, что долго тогда не мог уснуть… – «Как же она оказалась вместе с немцем? Почему? Где сейчас?..»
Устал, веки сомкнулись, и Юзеф, наконец, уснул, когда утреннее солнышко уже заглянуло в окошко.   

* *
Очнулся Юзеф от криков жены, топота тяжёлых солдатских сапог, женского плача и матерных русских слов.
– А ну поднимайся! – приказал ему вошедший в комнату русский солдат. – Марш на двор!
Во дворе, в окружении солдат уже стояли пан Шкирняк, Войтыла и Мирек, которых внимательно рассматривал русский офицер в звании капитана. Накануне войны польским солдатам показывали форму и знаки различия, принятые в немецкой и русской армиях.
Бабы и дети стояли отдельно. Бабы жалобно выли, утирая слёзы, испуганные дети жались к ним, хныкали, девочки плакали.
– Я так и думал, что найду вас здесь. Хорошо, что пришёл с утра пораньше. А вот и Юзеф. Сладко спал, глаза ещё не продрал. Жаль, что не хватает Тадеуша. Где он? Спрятал? – капитан так посмотрел на Шкирняка, что тот закачался, присел, опустился на колени и жалобно заскулил, смешав с польскими и украинскими словами немногие известные ему русские слова.
– Пан офицер, нет здесь Тадеуша, в Варшаве остался. Что с ним, нам не ведомо. Пощадите сынов, в отчем доме от немца укрылись. Пощадите…
Что он наговорил, капитан всё же понял.
– Где же твой гонор, пан Шкирняк? Неужели не узнаёшь?
– Батя, да это батрак наш был, имя его забыл. Вспоминал, перед тем как заснуть! Надо же! Двое их у нас было. Бежали! – пришёл на помощь отцу Юзеф, узнавший в русском офицере Павла Дубова, за которым когда-то присматривал с винтовкой в руках, задирал, смеялся над пленными русскими.
– И вправду, Он! – ахнул Шкирняк и ноги его подкосились.
– Поднимите и отнесите старика в дом, – приказал Дубов солдатам. – Эдак, его хватило! – Вот, Фёдор Степанович, – обратился Дубов к своему заместителю, – тот самый пан, а если по-нашему, то кулак-мироед, который измывался над нами. Тебе я рассказывал о своих мытарствах.
Следом за Шкирняком чувств лишилась старуха. Подхватив под руки, солдаты втащили семипудовую бабу в дом и уложили рядом с хозяином на кровать. Пусть опомнятся. 
 – А вот тот тип, – Дубов указал на Войтылу, был он тогда в чине поручика, пытал и казнил в лагере наших пленных. Повесить сволочь такую, и то мало!
– Пристрелить и точка! – предложил старший лейтенант Булыга.
– Да нет, пусть теперь сам помучается в лагере и сдохнет там, а для начала сам ему дам по морде! Это в память о замученных русских военнопленных. Надолго запомнит!
Войтыла было метнулся, да некуда. Солдаты его схватили, а капитан, надев на руку перчатку, врезал по полной бывшему лагерному палачу, сбежавшему от своих солдат, да так, что свернул набок челюсть и от зубов мало что осталось.
Юзеф и Мирек зажмурились, ожидая расправы, но бить их не стали, капитан не велел солдатам.            
– Этого, – Дубов указал на Войтылу, который, плача и утирая руками кровь, с трудом поднимался с земли, – и этих, – капитан сурово посмотрел на Юзефа и Мирека, связать по рукам и ногам. Возвращаемся в деревню. Телегу, лошадей и провиант экспроприируем.
– Кто тут за старшего? – обратился капитан Дубов к бабам. – Чего молчите?
– Я, – откликнулась Данута, мужа которой здесь не было, и она была этому рада, уверовав, что немецкий плен лучше русского, и, как обещал пан Войтыла, которому разбил лицо ужасный русский капитан, через год или два Тадеуш вернётся домой, а она его подождёт.
– Оружие в доме есть?
– Было, пан офицер, схоронили в сарае, под полом.
– А форма этих «героев»? Куда подевали?
– В огороде припрятали.
– Оружие достать, форму откопать и сюда принести. Даю на всё десять минут.
– Вам ясно, товарищи бабы?
– Ясно, пан офицер! – поклонилась Данута капитану Дубову, которого видела впервые, поскольку вышла замуж за Тадеуша когда русских на хуторе уже не было. Слышала, что сбежали.
– Тогда вперёд! – приказал Дубов и велел солдатам запрягать две имевшиеся в хозяйстве телеги. Не возвращаться же в гостеприимную украинскую деревню пешком.

6.
В середине октября рабочая группа московских инженеров – специалистов в области энергетики, в которую включили Андрея Булавина, выехала в только что присоединённые к СССР районы Западной Украины, находившиеся под польским игом двадцать лет.
Целью командировки была электрификация малых городов деревень и сёл, будущих Львовской, Ровенской и Волынской областей , которые в скором времени войдут в состав Украинской СССР.
Основу энергетики этого отсталого района – недавних задворок панской Польши, должны были определить залежи каменного угля, открытые на территории трёх областей ещё в 1912 году. Однако залежи каменного угля, которые могли дать толчок в развитии промышленности, так и не разрабатывались . Спустя два года началась империалистическая война, затем революция, Гражданская война и польская оккупация. Было не до угля.
В состав рабочей группы был включен специалист по горным разработкам из Донбасса Семён Ефимович Разумный – весельчак и балагур с такой интересной фамилией. Ещё в пути по железной дороге с несколькими пересадками вначале до Львова, а затем до Ровно, Андрей Булавин познакомился с товарищем Разумным.
Несмотря на свои еврейские корни, Семён Ефимович не занимался шитьём штанов, сапожным делом, кустарным производством или торговлей, как большинство его соплеменников, а добрых два десятка лет провёл в донецких шахтах, выбирая для проходчиков перспективные угольные пласты. В первые годы после окончания Гражданской войны, когда страна пребывала в доселе небывалой разрухе, когда замерзали города и было не до освоения новых пластов, сам рубил донецкий уголёк, выполняя по полторы – две нормы, за что его уважали горняки. Позже учился горному делу, окончил горный институт заочно.
Ещё имел одно достоинство товарищ Разумный – владел идишем , на котором говорили евреи, а их в Львове, Луцке и Ровно было до половины населения , которое следовало вовлекать во всесоюзное строительство, что было совсем непросто. Вот тут и пригодится дар товарища Разумного поговорить с евреями на родном языке, объяснить им текущую ситуацию, сагитировать заняться настоящим делом.
В задачу, поставленную руководством перед инженером Булавиным, входило предварительное, черновое определение маршрутов новых линий электропередач, прокладка которых намечена уже на следующий год, и оценка уже существующих, их ремонт и модернизация. Словом – непочатый фронт работ.
В Ровно, куда под ноябрьские праздники, уже втроем, добрались Андрей Булавин, Семён Разумный и инженер-электрик Игорь Шевляков, их встретил капитан Павел Дубов, отряд которого базировался в городе и по-прежнему ловил польских солдат и офицеров, скрывавшихся в окрестных лесах, на хуторах и в деревнях, и отправлял их в создаваемые лагеря.
Уже на месте военнопленных тщательно «сортировали», выявляя военных преступников из тех, кто уничтожал в концентрационных лагерях советских военнопленных и расправлялся с непокорными польским властям украинцами и белорусами. Таких преступников содержали отдельно от прочих военнопленных солдат и офицеров.
– Земля слухами полнится, Андрей Владимирович! – обнял Булавина капитан Дубов. – Прознал, что к нам в Ровно в составе рабочей группы энергетиков направлен инженер Булавин. Конечно же, ты и никто другой! Ну, здравствуй, друг сердечный!
– Здравствуй, Павел Иванович! Рад тебя видеть в полном здравии! Как оказался в Ровно?
– Да вот, служу теперь здесь. Пока ловлю в здешних краях дезертиров и прочих польских вояк, бежавших от немцев на теперь уже наши территории. Кое-кто скрывается с оружием, пытаются сопротивляться, таких вояк наказываем ответным огнём. Однако их всё меньше. Большинство сдаются, понимают, что иначе нельзя. Переловим беглецов, займёмся борьбой с местной преступностью. Распустилось в последнее время местное жульё. Полякам было не до искоренения преступности в этом захолустье, но у нас не забалуешь, живо повыведем всякую мразь.
Обстановка в городе сложная. Национальный состав неоднороден. Большинство населения составляют евреи, их более половины, и жулья среди них такое же большинство. Трудно к ним подступиться. Живут евреи замкнуто, своих не сдают. В их руках единственное в этих местах выгодное дело – обработка янтаря, залежи которого имеются в окрестностях города .
Украинцев в городе до четверти населения, остальные поляки, которые относятся и к нам и к евреям и к украинцам враждебно. Живут так же своей общиной. Есть ещё русские и цыгане. Их немного. Такая же картина в окрестностях Ровно. Но ничего, справимся, наведём образцовый сталинский порядок! Жульё пересажаем, честных граждан привлечём к общественному труду!
Помнишь хутор пана Шкиняка?
– А то! Как можно забыть такое! – разволновался Булавин. – Ты был там?
– Побывал, попозже расскажу, а пока знакомь с товарищами.
– Игорь Сергеевич Шевляков – инженер-энергетик, мой помощник. Семён Ефимович Разумный – специалист по горному делу из Донбасса, – представил Булавин коллег.
– О вашем приезде был предупреждён, теперь познакомился лично, – пожал Дубов руки Разумному и Шевлякову. Вы товарищ Шевляков, занимайтесь с товарищем Булавиным вопросами электрификации, а вас, товарищ Разумный попрошу встретиться с представителями еврейской общины и разъяснить текущую ситуацию. Поговорите с ними на родном языке, объясните, что с воровством и бандитизмом надо кончать. Отсюда ненависть дугой части населения города не только к преступникам, но и ко всему народу.
– Трудная задача, товарищ капитан, – почесал за ухом Семён Разумный. – Я ведь горняк, а не дипломат. Конечная цель моей командировки Луцк, где сосредоточены основные запасы каменного угля.
– Я, товарищ Разумный, тоже не дипломат, а человек военный. Однако приходится заниматься буквально всем. Квартиру в городе выделили, скоро перевезу сюда семью, а после Нового года начнём коллективизацию сельского населения. Поработаете в городе пару дней, а затем отправим вас в Луцк. Дадим провожатых, поскольку в дороге небезопасно. Ну вот, пока, кажется, всё. Устрою вас на ночь в местной гостинице, а утром, товарищи, за работу!               

* *
  Утром капитан Дубов, временно возглавивший советскую администрацию в Ровно, представил горного инженера Разумного руководителям местной еврейской общины, а сам вместе с Булавиным и Шевляковым отправился знакомить энергетиков с окрестностями города, чтобы оценить возможности для электрификации новой области, которая в скорм времени уже на официальном уровне станет частью Советской Украины.
Из города выехали на двух полуторках в сопровождении полувзвода солдат – такова мера предосторожности. Для начала выбрали северное направление на Шпанов, Великий Алексин и Хотин , за которым начинались большие, местами заболоченные леса, среди которых на сухих, расчищенных от леса местах, ютились небольшие украинские и польские деревушки и несколько хуторов.
В дороге Андрей рассматривал старые довоенные карты Волыни, которыми, весьма вероятно, пользовался генерал Брусилов, готовивший в этих местах знаменитый Брусиловский прорыв русской армии вглубь территории Австро-Венгрии. Присматриваясь к проезжаемой  местности, Булавин уточнял устаревшие карты. Наносил на них хорошо заточенным с двух концов сине-красным карандашом новые объекты и участки пашни на местах, сведённых за последние сорок лет, лесов. Попадались и новые деревни. Останавливались, расспрашивали местных жителей, когда появилась деревня, сколько в ней дворов и как называется. Всё это Булавин тщательно отражал на картах, которые следовало переиздать в кратчайшие сроки. Новые карты понадобятся и строителям и землемерам и военным.
– Жаль, что с нами нет геодезистов и картографов, – поделился Булавин своими мыслями с Шевляковым, который помогал ему корректировать карты.
Наконец оказались на узкой грунтовой дороге, ведущей через лес к хутору пана Шкирняка. Осень выдалась не слишком дождливой, и дорога была вполне проходимой. Машины не буксовали, и не было необходимости их толкать и подкладывать под колёса ветки.
– В этих лесах мы переловили всех дезертиров и прочих польских солдат, бежавших от немцев на восток, – пояснил капитан Дубов. – В начале октября в нас ещё иногда стреляли, но теперь здесь тихо. Похолодало, в лесу стало жить неуютно и голодно. Те, что не сдались, прячутся в польских деревнях. Украинцы их не принимают, сдают нам.
Прочёсываем польские деревни, выявляем, прежде всего, бывших офицеров. Таких отправляем в лагерь. Некоторых солдатиков, если их пригрела вдовая кумушка или бедовая дивчина, оставляем на месте, взяв слово, что будут «сидеть тихо» и займутся крестьянским делом. Видишь тот дуб?      
– Вижу. Старый, огромный. Ему, наверное, тысяча лет! – Булавин залюбовался огромны деревом.
– Вроде того, – подтвердил Дубов. – Отсюда до хутора Шкирняка около километра. Скоро увидишь сарай, в котором мы с тобой жили. Стоит, только прогнил весь. Стенку можно выбить ногой. Помнишь, как сидели мы в нём при тусклой свече под новый 1923 год, пили самогон, закусывали солёным огурцом и мечтали о побеге весной. Теперь в сарае хранят дрова, а пёс-волкодав, который нас сторожил, давно подох. Шкиняк ещё жив, «коптит небо». На хуторе остались лишь бабы, да дети. Скоро ты их увидишь. Неужели и на хутор проведут электрические провода?
– Это вряд ли. Хутора будут сносить, а жителей переселят в большие деревни и сёла. Будут здесь, как и повсюду колхозы. Дай срок, станем добывать местный уголь, построим тепловые электростанции, и протянем электрические провода в колхозные усадьбы! – размечтался Булавин.
– Помнишь, Павел, писал я тебе о своей командировке в Париж на Всемирную выставку?
– Конечно, помню. Ты ещё писал, что видел там пани Анну Ласку вместе с немцем, о котором рассказывал тебе в Казани твой друг комдив Мотовилов.
– Я не о Ласке. Я о панорамной карте Советского Союза, покрытой сеточкой линий электропередач. Пытаюсь себе представить на ней наши новые территории, представить новые угольные шахты и электростанции, от которых потянутся провода в эти прежде отсталые края, ставшие советскими…
– А друг твой, Мотовилов, где он сейчас? – спросил Дубов.
– Супруга Ивана Григорьевича, Татьяна, переписывается с моей Катей. Писала, что разжалован Мотовилов и сидит дома под домашним арестом. Вот так, – вздохнул Булавин.
– За что же его разжаловали и под домашний арест? – насторожился Дубов.
– Как у нас говорят – «лес рубят – щепки летят…»
– Да, и у нас, в Минске, головы полетели. Однако многих из тех, что были разжалованы и уволены, начали восстанавливать в званиях и должностях. Будем надеяться, что и друга твоего восстановят.
– Будем надеяться, – согласился с другом Булавин.
– Полуторки выбрались из леса на открытое пространство – невспаханные под зиму поля, прежде принадлежавшие Шкирняку, за которыми показались до боли знакомые строения хутора, на котором как будто ничего не изменилось за прошедшие семнадцать лет.
      
   
 














Глава 2
Апрель 1940 года. Неожиданный вызов в Москву

1.
– Не переживай, Танечка, всё будет хорошо, – успокаивал жену Иван Григорьевич, а у самого так тяжело на душе, что хоть доставай именной наган, которым был награждён в Гражданскую войну, и стреляйся.
«Как понимать срочный вызов в Москву, да ещё в Наркомат внутренних дел? Неужели ещё чего-то накопали и опять по новому адову кругу – допросы, очные ставки, арест, возможно уже не домашний, и тому подобное, на что большие мастаки из ведомства, от одного названия которого у многих граждан стынет в жилах кровь. Как понимать?..»
– Как же не переживать, Иван! Ведь и года не прошло, как закончилось следствие, сам знаешь, по какому делу, даже вспоминать страшно, – с трудом сдерживая слёзы, вспоминала Татьяна. – Ты ведь ни в чём не виновен. Тебя, наконец, восстановили в прежнем звании, сняли все обвинения, на которые так расстарались местные и московские следователи-дознаватели. Да я поседела за это время, переживая за тебя и детей! Мне нет и пятидесяти, а я уже вся седая, волосы крашу… – стенала Татьяна Трифоновна, посвятившая всю свою супружескую жизнь семье. – Ведь насиделся под домашним арестом и без жалования. Слава Богу, хоть не был взят под стражу.  Неужели всё опять?..
– Нет, Танечка, успокойся, а то разбудишь детей. Всё закончилось, думаю, что вызывают по другому поводу. По какому, пока не знаю, но обязательно сообщу. Если не дозвонюсь, то телеграммой,  – обнял и прижал к себе супругу полковник Мотовилов.
После унизительного разжалования и почти годовой опалы в связи с делом маршала Блюхера, арестованного в октябре тридцать восьмого года и давшего под сильнейшим нажимом признательные показания в сознательном затягивании конфликта на озере Хасан, а так же в организации заговора против высшего руководства страны, воинское звание Мотовилову было возвращено. Все нелепые обвинения были сняты, ввиду недоказанности и Иван Григорьевич вернулся на службу в штаб Забайкальского военного округа.
Мотовилов был знаком с маршалом Блюхером с двадцатых годов, однако под его непосредственным началом не служил. В военных операциях возле озера Хасан в августе 1938 года не участвовал, а потому, с Иваном Григорьевичем обошлись «сравнительно мягко», если так можно сказать о разжаловании, едва ли не до рядового и о многомесячном, выматывающем душу домашнем аресте.
В этот тяжелейший период, чтобы хоть как-то прокормить семью, Татьяна была вынуждена искать работу. Нашла с немалым трудом и трудилась в две смены за полторы ставки медицинской сестрой в военном госпитале. Выстояла, не сломалась, не потеряла человеческого достоинства, несмотря на косые взгляды окружающих.
В январе Иван Григорьевич вернулся в штаб Забайкальского военного округа, однако серьёзной работы ему не поручали, возможно, не доверяли, а потому со дня на день он ожидал неминуемой отставки и увольнения из армии. С военными годами, когда год службы засчитывался за два, с лихвой набегала необходимая выслуга, однако уходить на пенсию не хотелось. Да и что он без армии, которой посвятил всю свою жизнь?
Как бы то ни было, но совесть у него чиста. Со здоровьем не всё в порядке. Спустя годы сказалось тяжёлое ранение, полученное в двадцатом году на границе с Маньчжурией в бою с бандами атамана Семёнова. И вот, когда уже казалось, что худшее позади, неожиданный вызов в Москву…
«Зачем? Неужели в НКВД понадобились мои показания? Против кого?» – мучительные, не дававшие покоя, вопросы...
– Успокойся, милая моя. Если бы нашли за мной ещё хоть какую вину, то взяли бы под стражу здесь, в Чите, а в Москву я полечу в самолёте, сам, без конвоя, – обняв жену, пытался шутить Иван Григорьевич. – Утром вылетаю, а вечером уже в Москве с посадками в Красноярске и Свердловске. Быстро, не то, что трястись в поезде пять с лишним суток.
Завтра двадцать девятое апреля, так что, аккурат, поспею ко дню рождения Ольги Рудневой. Завтра ей исполняется сорок шесть лет. Не зря лечу в Москву, – улыбнулся Иван Григорьевич.
– Помню, я ей уже написала, поздравила. Что же мы ей подарим? – озаботилась Татьяна.
– Ольга увлекается древней историей. Давай подарим ей Карамзина . Первый том «Истории государства Российского ». Второе, такое же, как и первое, ценное издание. Жаль у нас оно не полное, всего пять первых томов, да и те сохранились чудом. К следующему дню рождения вышлем второй том, потом третий, а к юбилею – последний, пятый том! 
– Давай! – загорелись глаза Татьяны. – Это ты хорошо придумал. Помню те три месяца – возможно самых счастливых в нашей жизни, когда мы жили в Москве, в доме Рудневых, и ты учился в академии. Боже мой, как же давно это было, а ведь прошло всего-то семнадцать лет… Не жаль книг?
– Танечка, ну о чём ты говоришь!.. – Иван Григорьевич укоризненно посмотрел на жену.
– И не забудь купить Ольге цветы, – смутившись, напомнила Татьяна.
– Не забуду, дорогуша моя, - обнял жену Мотовилов. – Жаль, что не летим в Москву вместе. Жаль…
Дважды доводилось летать, хоть и не так далеко, в Красноярск и Хабаровск, однако и сейчас, признаюсь тебе, волнуюсь так, словно лететь мне в первый раз. А о том, зачем вызывают в Наркомат внутренних дел, представь себе, ничуть не переживаю, – успокаивая жену, солгал Иван Григорьевич. – Когда вернусь, не знаю, но ты, Танечка, не паникуй. Трёх тысяч рублей вам хватит на три месяца. Если что, обращайся к сестре. Она помогала нам, когда я сидел под домашним арестом, а ты трудилась в госпитале. Поможет и сейчас, в беде вас не оставит.
– Не пугай, Иван, бедой, не надо! – всхлипнув, простонала Татьяна.
– Прости, родная, вырвалось. Не переживай, не изводи себя понапрасну.
– Не буду, - взяв себя в руки, пообещала Татьяна и призналась. – Звонила Анне, спрашивала о тебе, может быть, хоть она что-то знает.
– А вот это зря. Телефонные разговоры могут прослушивать. И у сестры и у нас могут возникнуть неприятности. Подожди, больше пока не звони, – постерег жену Мотовилов. – Да и что она может знать. Это я так, к слову, на всякий случай, – тяжко вздохнул Иван Григорьевич.
– Вот что, любимая моя, поздно уже. Дети видят второй или третий сон, да и нам пора на покой. Завтра рано вставать, собираться в дорогу. Ты разбирай постель, а я зайду в детскую попрощаюсь с Любушкой и Николкой. Береги их, особенно Николку. Часто хворает сынок, – вздохнул Иван Григорьевич и осторожно вошёл в детскую комнату, чутко прислушиваясь к ровному дыханию детей. Склонился над одиннадцатилетним Колей, спавшим на правом, как учила мама, бочке, подложив под щёчку ладонь, и поцеловал сына. Затем осторожно приблизился к четырнадцатилетней дочери и наклонился, чтобы поцеловать.
Однако Люба открыла глаза. Она не спала, прошептала.
– Папа, ты уезжаешь?
– Улетаю, Любушка.
– На самолёте?
– Да, родная моя. Лечу в Москву, в наркомат вызывают.
– Счастливый ты, папка! Вызывают в Москву накануне Первомая! А я тоже хочу полетать и в Москве побывать, посмотреть на праздничную столицу, на военный парад, на физкультурников, на демонстрацию трудящихся! – загорелись глаза дочери.
– Подрастёшь, Любушка-голубушка, обязательно полетишь, а на парад и на физкультурников пока посмотришь в киножурнале. В следующий раз вместе полетим в Москву, посмотрим на Кремль, посетим мавзолей Владимира Ильича Ленина и недавно открытую Всесоюзную сельскохозяйственную выставку , прокатимся на пароходе по каналу Москва – Волга имени товарища Сталина .
– Папа, а ты видел Сталина?
– Видел, дочка, один раз, издалека.
– Если опять увидишь вождя, передай ему привет. Ладно?
– Ладно, Любушка, если увижу товарища Сталина, обязательно передам, – грустно улыбнулся Иван Григорьевич и, поцеловав дочь, вернулся в спальную комнату. Здесь, разобрав постель, его ожидала супруга.

2.
На перелёт военно-транспортного ТБ-3  из Читы до Красноярска ушло три с лишним часа. К удивлению Мотовилова на аэродроме его встречала свояченица Анна Трифоновна Петрова. Встречала стоя, несмотря на недавно изготовленный протез, к которому теперь привыкала.
Анна лишилась ноги в гражданскую войну, однако это её не сломило. Семью создать не пришлось, и Петрова посвятила всю свою жизнь партийной работе. В свои пятьдесят пять лет работала вторым секретарём Красноярского обкома партии.
– Здравствуй, Иван! – энергично пожала руку зятя Анна Трифоновна. – Как видишь, встречаю тебя не на костылях, как в прошлый раз, а с протезом. Сделали, наконец. Теперь привыкаю ходить на деревянной ноге с помощью тросточки. Не ожидал, что встречу?
– Здравствуй, Анечка, право, не ожидал! Как же ты узнала, что я окажусь на аэродроме?
– Вот что, Иван, давай отойдём в сторонку, – предложила Петрова и, заметно прихрамывая, увела Мотовилова подальше от самолёта, возле которого суетились грузчики и экспедитор,  руководивший погрузкой военного снаряжения, уложенного в громоздкие ящики.   
– Узнала, Иван, что летишь в Москву и будет посадка в Красноярске, – сухо ответила Петрова. – Как думаешь, зачем тебя вызывают в Наркомат внутренних дел?
– Ума не приложу. Возможно за новым назначением, – попытался успокоить Петрову Иван Григорьевич. – В армии нехватка в высшем командном составе, а тучи сгущаются…
– Тогда почему же не вызывают в Наркомат обороны? – возразила Петрова.
– Право, не знаю, – пожал плечами Иван Григорьевич. – Оба наркомата в Москве, возможно, там чего-то напутали.
– Это вряд ли, – усомнилась Петрова. – Полагаю, что твой вызов в Москву всё-таки согласован обоими наркоматами. А вот зачем ты понадобился в Наркомате внутренних дел, неизвестно. Ну да не переживай. Все обвинения с тебя сняты. Слетаешь в Москву – прояснится. Возможно, там тебе что-то предложат. А что касается международного положения, ты прав. Тучи сгущаются, – закурив, подтвердила он. – В Манчжурии вновь зашевелились японцы. Видно мало надавали мы самураям на Халхин-Голе! Ещё хотят!
– Возможно и так, - задумался вслух Иван Григорьевич. – Впрочем, японцы увязли в Китае, и воевать сейчас с нами, пожалуй, не станут, а если посмеют, то выбьем их из Манчжурии и вернём Порт-Артур !
– Что ж, Иван, ты человек военный, тебе виднее, – согласилась Петрова. – Какие же тогда тучи сгущаются? Неужели Антанта опять собирается нам нагадить? Кого на нас натравить? Польшу мы разгромили вместе с Германией, и нет её больше.
– Польшу разгромила Германия, мы лишь вернули то, что принадлежит нам по праву, – уточнил Иван Григорьевич. – Границу отодвинули подальше на запад.
– Ты прав, Иван, на Польшу напала Германия, мы лишь поспешили занять утерянные в двадцать первом году территории, – согласилась Петрова. – В Варшаве теперь немцы. Ныли поляки, что плохо жилось им с нами, пусть теперь поживут с немцами. Намучаются, опять к нам запросятся, да только не возьмём!
Финнов мы усмирили, от Ленинграда отбросили на сто пятьдесят километров, опередили Антанту, заставили капитулировать на наших условиях , а немцы опередили англо-французский экспедиционный корпус, не дав высадиться в Нарвике и продолжить войну против нас вместе с финнами .
Румыния – слабовата, чтобы вступать с нами в конфликт из-за Бессарабии, которую мы уже скоро вернём. В Литве, Латвии и Эстонии теперь наши базы , так что Антанта туда не сунется. Разве что турки, но и это вряд ли. Куда им против Красной армии. Если посмеют, то опять отберём Карс, воссоздадим Карскую область , утраченную в семнадцатом году! – с присущим ей азартом рассуждала Анна Трифоновна, воевавшая в гражданскую войну, потерявшая в сражении с белогвардейцами ногу, а теперь служившая вторым секретарём Красноярского обкома партии. – Неужели англичане с французами сами намерены с нами воевать? Где? Когда?
– Нет, Анна. Антанта уже не та. После провала высадки в Нарвике, безусловно, тут нам помогли немцы, воевать с нами англичане и французы не посмеют, хотя намерения такие у них остаются. Удар нанести могут, но не воевать. Сами всё больше и больше втягиваются в  войну с Германией, пока в основном на море и в воздухе  и, тем не менее, люто ненавидят СССР, да только не одолеть их нам после того, как ещё прошлой осенью, с началом польско-германской кампании Англия и Франция объявили войну Германии.
- Объявили, и поделом французам и англичанам. Польшу не спасли от разгрома, а теперь на себе ощутили, что такое война. Топят немцы английские и французские корабли. Этим пока и ограничиваются. Странная какая-то у них война. С сентября по апрель прошло восемь месяцев, а ни французы, ни немцы границ не пересекают, словно чего-то выжидают. Чего? – возмущалась Петрова.
«Вот именно, чего?» – задумался Мотовилов. – «Неужели ждут, когда немцы развернут свои армии на восток? Неужели своим бездействием Западные державы подталкивают Германию к нападению на СССР? Неужели немцы, познавшие радость лёгких побед, растопчут все соглашения, подписанные в прошлом году? Ведь и с Польшей был у них договор, вместе делили Чехословакию?..»
Между тем погрузка ящиков была завершена и, приняв на борт нескольких пассажиров, преимущественно военных, пилоты запустили моторы самолёта.
– Заболтались мы с тобой, Иван, всё о политике! – спохватилась Петрова. – Хватит об этом! Как Татьяна, дети?
– Не беспокойся, Анна, у них всё в порядке, Таня сама тебе обо всём напишет. Спасибо тебе огромное за помощь! Поддержала нас в трудное время. Спасибо!
– Об этом, Иван, довольно. Кому же помочь, как не вам? Вы ведь у меня единственные родные. Вот выйду на пенсию или отправят в отставку, жить перееду поближе к вам. Ещё внуков дождётесь. Бог даст и мне доведётся поиграть с малышами…
– Товарищ полковник, поторопитесь с посадкой, вылетаем! – Крикнул Мотовилову старший пилот.
– Ну, Анечка, прощай! – Мотовилов обнял свояченицу и по-родственному поцеловал в обе щёки.
– Не прощай, Иван, а до свидания! – поправила его Анна Трифоновна. – До скорой встречи! Возвращайся с новым назначением, а то непорядок, засиделся в штабе боевой командир! Ни пуха тебе – ни пера! С Богом! Да, чуть не забыла! Вот, возьми пирожки с капустой, сама испекла. Перекусишь в дороге
Петрова передала Мотовилову аккуратно завёрнутые в плотную бумагу пирожки и помахала ему рукой.
«С Богом!» – Повторил в душе Мотовилов, подумав, – «надо же, атеист, коммунист, второй секретарь обкома, и всё-таки с Богом…»
– До скорой встречи! – улыбнулся Иван Григорьевич свояченице, и бортпроводник, он же ответственный за груз экспедитор, закрыл за ним люк самолёта.
Тяжёлый ТБ-3 тронулся с места и, набирая скорость, помчался по лётному полю, оторвался от земли и взял курс на запад к Уральским горам.

* *
Во время перелёта от Красноярска до Свердловска Иван Григорьевич уснул, компенсируя прошлую бессонную ночь накануне прощания с семьёй. Лёжа в постели, супруги шептались почти до рассвета, вспоминая прожитые годы. Прильнув к груди мужи, Татьяна всплакнула, и Иван её успокаивал. За час – полтора до звонка будильника оба всё же уснули…
В Свердловске на борт приняли новых пассажиров, в основном молодых офицеров, среди которых неожиданно оказался старый знакомый Ивана Григорьевича по курсам «КАМА» комроты Алексей Звягинцев, «выросший» за прошедшие годы до подполковника. Был Звягинцев не один – с супругой и первым узнал Мотовилова.
– Здравия желаю, товарищ полковник! Алексей Звягинцев, помните такого офицера?
– Помню, здравствуйте Алексей! Вот так встреча на борту самолёта!
– Знакомьтесь, Иван Григорьевич, моя жена Ксения, – представил Звягинцев молодую женщину полковнику Мотовилову.
– Очень приятно! – Иван Григорьевич по-старомодному поцеловал протянутую для рукопожатия руку дамы, вероятно вогнав женщину в краску, но в сумраке салона самолёта это осталось незамеченным. – Лечу из Читы в Москву, а вы, товарищ Звягинцев, как здесь оказались, к тому же не забыли мои имя и отчество?
– Не забыл, Иван Григорьевич. Подполковник Крутов мне напомнил. Помните такого по танковым курсам?
– Как же, отдыхали вместе в Крыму в августе тридцать седьмого года. Крутов рассказывал мне о вас. Так и он теперь подполковник?
– Да, присвоили звание подполковника после освобождения Западной Белоруссии от польских захватчиков. На западном направлении наши танки дошли до Бреста и Белостока.  В одном из писем, Крутов рассказал о встрече с вами в Крыму. Вы тогда отдыхали в Ялте, в наркоматовском санатории.
– Да отдыхали. Я с семьёй и Крутов с женой, – уточнил Иван Григорьевич. – Хорошее было время!..
– Жаль, что я давно не встречались с Сергеем, – продолжил Звягинцев. – В сентябре прошлого года Крутов воевал с поляками, штурмовал Брестскую крепость, которую не успели взять немцы, а мне пришлось воевать с белофиннами. Прорывал линию Маннергейма, брал Выборг, который теперь наш и Ладожское озеро теперь наше внутренне озеро. И Валаам  теперь наш – святое место! Говорят, что до этого острова когда-то добрался апостол Андрей Первозванный . Вот растает на Ладоге лёд, обязательно побываем там.
– Хорошо, что Валаам теперь наш, – согласился Мотовилов. – Место и в самом деле святое. Помните, Алексей, как вы встречали меня в Казани? В дороге разговорились, переживали, что не довелось вам воевать. Вот и повоевали. Вижу орден «Красного знамени» на груди.
– Наградили одновременно с присвоением внеочередного звания подполковник, – Звягинцев погладил орден рукой и тяжко вздохнул. – Теперь вот возвращаемся с похорон отца. Предоставили краткосрочный отпуск. Успели к третьему дню. Самолётом до Москвы и другим бортом в Свердловск. На поездах ехать слишком долго, не успели бы.
– Примите, Алексей и Ксения, мои искренние соболезнования, – склонил голову Мотовилов.
– Возвращаемся в Ленинград. Моя часть перебазируется в Выборг. Дело хлопотное. Думал, что не отпустят, не удастся проститься с отцом, однако отпуск всё-таки предоставили. Я ведь родом из-под Свердловска, – пояснил Звягинцев, размещаясь вместе с женой на свободной скамеечке. – Иван Григорьевич, прошу к нам, – пригласил Звягинцев. – У нас собой кое-что есть. Время обеденное, предлагаю перекусить.
– Спасибо, у меня тоже кое-что есть. Пирожки с капустой, сестра жены передала в Красноярске, бутерброды, термос с горячим чаем.
– У нас с собой полбутылки коньяка, – признался Звягинцев,  – помянем отца.
– Помянем…
Перекусив пирожками и бутербродами, пили чай и делились впечатлениями о недавних событиях в мире, о войнах с Финляндией и Польшей.
– С Польшей в основном управились немцы. Нашим войскам поляки почти не сопротивлялись, бежали от немцев, сдавались к нам в плен. С финнами было куда сложнее, –  рассказывал Звягинцев. – Как назло выдалась лютая зима. Бойцы погибали не от пуль, от мороза. Танкистам было нелегче. Представляете, мороз под сорок, а танкисты в промёрзших насквозь танках. Масло замерзало, двигатели отказывали, руки не поднимались…
Да что говорить, нелегко нам досталась победа. Поначалу выжидали, думали, что финны одумаются, примут наши предложения. В декабре лёд в Финском заливе был ещё не силён. Корабли Балтийского флота могли подойти к Хельсинки и огнём орудий главного калибра заставить Финляндию капитулировать. Жаль, не воспользовались такой возможностью.
В январе ударили сильные морозы. Залив встал до весны, а тут англичане с французами сформировали экспедиционный корпус в помощь финнам. Пришлось торопиться, штурмовать линию Маннергейма  в сильнейшие морозы. У нас были большие потери, однако линию прорвали, и Финляндия капитулировала, согласившись на все наши условия . А англо-французский экспедиционный корпус был вынужден повернуть обратно, после захвата немцами Дании и Норвегии. Лихо они это проделали!
– Лихо, – согласился Мотовилов. – Только теперь немецкие войска неподалёку от Мурманска и Финляндия попадает под влияние Германии.
– Да, Иван Григорьевич, это так, – согласился Звягинцев. – Зато к нам возвращаются Эстония, Латвия и Литва. Пока там наши военные базы, однако, поговаривают, что уже летом эти республики будут нашими. Возвращаем всё, что было утеряно!
Пока мужчины говорили о войне и политике, Ксения ушла в себя. Воспоминания о трёх месяцах войны были тяжёлыми и сейчас. Алексей находился на фронте, в самых горячих местах. В воинскую часть, расположенную  под Ленинградом, где служил майор Звягинцев, где они жили вместе с мамой Ксении и пятилетней дочерью, одна за другой приходили похоронки на погибших солдат и офицеров. Каждый новый день той ужасной зимы можно было сравнить с нестерпимой пыткой. Жив, ранен, убит...
Да ты, Ксюша, совсем притихла. Задремала? – обнял жену Звягинцев.
– Нет, Лёша, вспоминаю ужасную зиму. Все глаза выплакала, молясь за тебя…
– Успокойся, родная моя, всё самое худшее уже позади.
– Позади ли? – простонала Ксения.
– Позади. С финнами мы покончили. Летом мне предоставят отпуск и все вместе – я, ты, мама и Маринка поедем отдыхать к тёплому морю, в Крым или на Кавказ! Это я тебе обещаю!
– А вы, Иван Григорьевич, по какому поводу летите в Москву? – спохватился Звягинцев.
– Да вот, вызвали в наркомат, – ответил Мотовилов, не уточнив в какой именно.
– Наверное, за новым назначением, – предположил Звягинцев. – Теперь многие офицеры получают новые назначения. 
– Надеюсь, что за назначением, – подтвердил Иван Григорьевич.
– Вспоминаю танковые курсы «КАМА». Хорошее было время. Помните нашу самую красивую официантку Анну Ласку, которая уехала в Германию с вашим знакомым немцем?
– Конечно, помню. И Готфрида и Анну, – ответил Мотовилов. – Что это вы о них вспомнили, Алексей?
– Крутов написал о том, что в Ялте вы ему рассказали о том, что видели эту Анну вместе с мужем в Париже.
– Не я её видел, поскольку в Париже побывать не довелось. Её видел мой старинный друг Андрей Булавин, работавший в нашем павильоне на Всемирной выставке. Её он видел прежде, совсем ещё юной, когда был в польском плену. Вот и узнал. Она его нет.
– Вот-вот! – Звягинцев и посмотрел на жену. – Помнишь, Ксюша, я рассказывал тебе об истории немецкого офицера и нашей женщины, которая вышла за него замуж и уехала с ним в Германию.
– Конечно же, помню! – оживилась Ксения. – Такая романтическая история.
– Так кто она такая, эта Анна? Неужели водила всех за нос, притворяясь украинкой, а сама полька? Как же тогда она оказалась в секретной танковой школе? – озаботился Звягинцев.
– Этого я не знаю, – признался Мотовилов. – Полагаю, что те кадровики, которые её направили в нашу школу, знали Анну лучше нас.
– Пожалуй, вы правы, Иван Григорьевич. Не наше это дело, – согласился Звягинцев.
Полковник Мотовилов попытался представить, как теперь выглядит оберстлейтенант Адольф фон Готфрид, который возможно уже дослужился до генеральского звания и задумался:
«Помнится, что Готфрид на четыре года старше меня. Значит, ему скоро исполнится пятьдесят лет. Возможно, уже исполнилось. Значимый юбилей. Восемь лет назад, прощаясь, приглашал к себе, да разве такое возможно? Странные какие-то мысли, к чему бы это?..»
По салону самолёта прошёл бортпроводник, и Иван Григорьевич очнулся от размышлений, показавшихся ему странными.
– Товарищи, через пятнадцать минут Москва. Идём на посадку, на аэродром Тушино. Соберите вещи и держитесь покрепче за поручни. 
– Пока мы пили чай с пирогами и разговаривали, самолёт долетел до Москвы. Быстро и удобно! Жаль расставаться, Иван Григорьевич. Нам на другой самолёт до Ленинграда. – Звягинцев посмотрел на часы. – Успеваем. Отлёт через час.   
Транспортный ТБ-3 приземлился на Тушинском аэродроме , где полковник Мотовилов простился с подполковником Звягинцевым и его супругой, которые направились к самолёту, летевшему в Ленинград. Пассажиров, прибывших в Москву, дожидалась дежурная машина, которая доставила командированных офицеров до наркоматовской гостиницы неподалёку от Белорусского вокзала.
Оставив чемодан с вещами в трёхместном номере, где его поселили и, прихватив первый том «Истории государства Российского», Иван Григорьевич взглянул на часы, стрелки которых показывали восемнадцать тридцать пять, купил у цветочницы букетик нарциссов, взял такси и отправился на Полянку к Рудневым, полагая, что Булавины находятся у них. Если Андрей в Москве, то обязательно придёт вместе с семьёй поздравить сестру с днём рождения.   
Вот и знакомая по двадцать третьему году Малая Полянка, которая с тех пор почти не изменилась. Рудневы жили в том же доме, и Мотовилов ехал к ним без телефонного звонка. Закрутился, так и не позвонил ни из Читы, ни с дороги.
«Вот удивятся моему неожиданному приезду», – подумал Иван Григорьевич, нажимая на кнопку звонка.
Дверь открыла Вера, которую Иван Григорьевич помнил ребёнком, однако сразу узнал.
– Вы к кому? – спросила высокая, стройная светловолосая девушка.
– К вам, Верочка. Прибыл поздравить твою маму с днём рождения!
– Мама, к тебе пришли! – позвала Вера мать.
В прихожей появилась разрумянившаяся Ольга Владимировна в нарядном вечернем платье.
– Кто пришёл? Боже мой! – всплеснула руками Ольга. – Иван! Вот не ждали. Письмо с поздравлениями от вас получили и вот… Ты один?
– Один, Ольга. Неожиданно командирован в Москву. Только что прилетел и сразу к вам, чтобы тебя поздравить. Слава Богу, успел! Это тебе, – Мотовилов протянул Ольге цветы. А это от нас с Татьяной. Подержи Верочка.
– Что это? – взглянув на завёрнутую в цветную подарочную бумагу книгу, спросила Ольга Владимировна.
– Первый том «Истории государства Российского» Николая Михайловича Карамзина. Между прочим, моего, Оленька, земляка. Второе издание.
– «История государства Российского»! Второе издание! – воскликнула восхищенная Ольга Владимировна, потрясённая неожиданным появлением Ивана Григорьевича в тот момент, когда гости наполнили бокалы шампанским, чтобы выпить за здоровье и счастье виновницы семейного торжества.
– Думали с Татьяной, что тебе подарить. Вспомнили о твоей любви к истории, – пояснил растроганный Мотовилов.
Ольга передала цветы дочери и прижала к себе драгоценную книгу.
– Раздевайся, Иван, мой руки и проходи в гостиную, к праздничному столу! Сегодня у нас собрались самые близкие.
– Кто там? – Раздался голос Руднева. – Иван! Глазам своим не верю! Как ты здесь оказался?
– Прилетел из Читы на военно-транспортном самолёте и сразу к вам!
– Алексей, помоги Ивану раздеться и веди его в гостиную. Вот так сюрприз! – никак не могла успокоиться Ольга.

* *
К девяти часам вечера после многочисленных тостов, ярких поздравлений и самых сердечных пожеланий в адрес юбилярши, которая в этот вечер была особенно красивой и рядом с дочерью выглядела не мамой, а старшей сестрой или подругой, собравшиеся близкие родственники – семьи Булавиных и Рудневых пили чай из начищенного до блеска старинного самовара.
Разговаривали, вспоминали прожитые годы, танцевали и любовались двумя красивыми парами – сыном Рудневых Александром – лейтенантом ВВС СССР и его женой Ириной, и дочерью Верой, танцевавшей с женихом, которого Ольга Владимировна пригласила на свой праздник.
Дети Булавиных – девятилетний Алёша и семилетняя Лиза устали и, усевшись на диван, рассеяно листали станицы детской энциклопедии.
Старшие старались не отставать от молодёжи. Ольга подарила Ивану Григорьевичу несколько медленных танго, рассказывая под звуки красивых аргентинских мелодий о детях – Александре и Вере, которые за прошедшие годы стали взрослыми и переросли родителей. Даже Вера, которой недавно исполнилось двадцать один год, была ростом чуть выше отца.
– Верочка у нас умница, оканчивает экономический институт, стажируется в нашем наркомате. Познакомилась с молодым человеком. Володя тоже служит у нас. На два года старше Веры. Хотят пожениться. Свадьба назначена на середину мая. Любят друг друга…
Александру скоро исполнится двадцать пять. Служит под Ленинградом в бомбардировочной авиации. Летает на дальнем высотном бомбардировщике ТБ-7 . Жаль, что таких самолётов у нас пока мало и бомбардировщик секретный. Такие самолёты изготавливают на заводе в Казани, который проектировали Алексей и Андрей. Помнишь вашу встречу в Казани в тридцать втором году? 
– Конечно же, помню, – улыбнулся Мотовилов, обнимая Ольгу за талию.
– Саша – штурман. Сейчас находится в отпуске. Послезавтра уезжает с женой в Крым, в Ялту. Медовый месяц уже прошёл, теперь у них свадебное путешествие. Задержалось, зато май в Крыму великолепен! – Танцуя, делилась с другом семейными новостями Ольга Владимировна.
– Жаль, что Татьяна не с нами. Как ваши дети, Люба, Коля?
– Дети растут. Любе уже четырнадцать лет, Николаю скоро двенадцать.
– Знаем, Иван, о ваших бедах. Переживаем. Слава Богу, что всё закончилось. С тебя сняли все обвинения, не уволили, восстановили в звании. Слава Богу. Я ведь, Иван, верующая. По-прежнему хожу в церковь. Сейчас с этим стало легче. Молюсь за всех нас…
Сейчас ты в Москве. Прибыл за новым назначением или как?
– Скорее, Оля, что «или как», – признался Мотовилов. – Не рассказывай пока мужу и Андрею. Не огорчай их в такой замечательный вечер. Сам теряюсь в догадках. Вызвали в Наркомат внутренних дел. Зачем, пока не знаю. Завтра, Оля, узнаю.
– Неужели опять чего-то там накопали? – насторожилась Ольга.
– Заранее не переживай. Надеюсь, что по другому поводу, – попытался успокоить Ольгу Иван Григорьевич, пожалев, что сообщил ей о цели своей неожиданной командировки.
– Вот что, Иван, оставайся у нас. Позвони в гостиницу, что заночуешь у друзей, –  предложила Ольга. – Не хочется расставаться в такой вечер. Алексей поиграет на гитаре, я спою свои самые любимые старинные русские романсы. Оставайся, сегодня мой вечер.
– Спасибо, Оля, тронут. Только как я позвоню? Номера телефона не знаю.
– Не беда, у нас есть телефонная книга. Найдём!
– Замечательный вечер, приятно, Оля, с тобой танцевать. Смотри, как Алесей смотрит на нас. Не боишься, что заревнует, – улыбнулся Иван Григорьевич.
– Не заревнует. Знает, что люблю только его. Завидует, что я танцую с полковником. Вот! – Ольга показала мужу язычок. – Никак не догадается отнять у Андрея Катю, потанцевать с ней. Впрочем, танцует Лёша не важно, может и на ногу наступить, к чему я, бедняжка, привыкла. Не возражаешь, Иван, если следующий танец я всё же подарю мужу?
– Конечно, же Оля!
– А ты пригласи Веру. Тряхни стариной, товарищ полковник! 
– Жаль, что нет среди нас Любови Ивановны. Славная была женщина.
– Жаль. Мама умерла два года назад, – погрустнела Ольга. – Смотри, не забудь. Завтра после наркомата сразу же к нам. Расскажешь, зачем вызывали.
– Хорошо, Оля, сразу к вам.
«Недолго осталось, завтра всё прояснится», – подумал Иван Григорьевич, двигаясь вместе с замечательной партнёршей в ритмах красивого аргентинского танго.
– Иван, да ты совсем «затанцевал» мою Олю, устала, – окликнул Мотовилова Руднев, а сам улыбнулся, любуясь женой и подтянутым полковником в новой красивой форме. – Присядь, дорогой, посиди рядом с тем, кто танцевать не мастак, расскажи, как теперь служится в штабе Забайкальского военного округа. Вот и Андрей послушает, а Катя и Оля пока отдохнут и уложат спать младших детей. Булавины остаются у нас. Полагаю, что Оля и тебе предложила заночевать у нас?
– Предложила, – поблагодарив Ольгу за танец, – ответил Иван Григорьевич и опустился в кресло, только сейчас ощутив усталость в ногах. – Что касается службы, рассказывать нечего. Секрет. Вызвали в Москву. Наверное, хотят поручить какое-то новое «особо важное задание», – пошутил Мотовилов.
– Какое такое «особо важное задание»? Расскажи нам, Иван, – обняв друга за плечи, потребовал Андрей Булавин, провожая взглядом жену, которая вместе с Ольгой отправилась укладывать спать потиравших глаза Алёшу и Лизу.
Булавины оставались у Рудневых до утра, а завтра в половине седьмого всеобщий подъём. Кому в школу, кому на службу, кому и в наркомат. В какой наркомат, Иван Григорьевич продолжал скрывать, не желая заранее беспокоить близких друзей. Пока знала лишь Ольга, но обещала сохранить в тайне до завтра.
«Завтра, наконец, всё узнаю», – подумал полковник Мотовилов.

3.
До площади Дзержинского  по залитой весенним солнцем утренней Москве Иван Григорьевич добрался пешком, засматриваясь на улицы столицы, заметно преобразившиеся и похорошевшие за прошедшие годы.
Прошёлся по Александровскому саду, полюбовался на цветочные клумбы, на которых зацветали тюльпаны, свернул на бывшую Никольскую улицу – одну из самых старых в Москве, которую зачем-то переименовали в Улицу 25 октября. Пройдя по старинной улице и перейдя площадь, завернул за массивное здание наркомата и обратился в бюро пропусков.
Пропуск на имя полковника Мотовилова был выписан и, набравшись духу, Иван Григорьевич вошёл в здание Наркомата внутренних дел, спросив у дежурного офицера как пройти в триста шестой кабинет.
– По лестнице на третий этаж и налево, – объяснил офицер и доложил о появлении Мотовилова по телефону. – Вас ждут, товарищ полковник.
– Вы точны, товарищ Мотовилов. Я ждал вас сегодня в десять часов утра. Сейчас без двух минут десять. Полковник Рубин, – представился офицер. – Полагаю, что не догадываетесь, по какой причине мы вызвали вас в Москву?
– Не догадываюсь, товарищ полковник, – признался Иван Григорьевич, не зная, что и подумать.
Не беспокойтесь, ваш вызов в наш наркомат согласован с Наркоматом обороны, в который вы зайдёте и отметитесь о прибытии после нашей беседы. Садитесь, товарищ полковник.
Мотовилов присел на один из свободных стульев и внимательно посмотрел на полковника Рубина.
– В октябре прошлого года в Наркомат обороны на ваше имя поступило письмо из Германии. Не догадываетесь от кого?
– Родственников в Германии не имею. Разве что письмо мог прислать знакомый по танковым курсам «КАМА». Его имя Адольф Готфрид, – догадался Иван Григорьевич, которому прошлой ночью, очевидно не зря, снилась Казань, курсы и неожиданная встреча с немецким бароном, предки которого были знакомы с предками дворян Мотовиловых. Так что, как у нас говорят – «сон в руку».
– Да, товарищ Мотовилов, письмо пришло от генерала Вермахта Адольфа Готфрида. К нам в Казань он прибыл оберстлейтенантом, а теперь генерал. Не завидуете карьере своего знакомого?
– Нет, товарищ полковник, не завидую,  признался Иван Григорьевич.
– Вы ведь были комдивом, затем, после очередной реформы в РККА стали полковником, потом в связи с делом маршала Блюхера оказались под следствием, были разжалованы, провели несколько месяцев под домашним арестом. Это так?
– Да, товарищ полковник, всё так.
– Не так давно все обвинения с вас были сняты. Вы были восстановлены в звании и должности. Служите, как и прежде в штабе Забайкальского военного округа. Я ничего не пропустил, не напутал, товарищ Мотовилов?
– Всё верно, товарищ полковник, – подтвердил Иван Григорьевич, взволнованный вестью о Готфриде, который, оказывается, дослужился до генерала.
– Мы навели о нём справки. Готфрид, тогда ещё в звании подполковника, побывал на танковых курсах под Казанью и вернулся в Германию в октябре тридцать второго года. Вырос до генерала, воевал в Польше. За заслуги перед Германией ему было пожаловано поместье на востоке бывшей польской территории, которую включили в состав Восточной Пруссии. Его поместье недалеко от нашей новой границы. В том же районе дислоцирована дивизия, которой командует генерал Готфрид. Вы не удивлены, товарищ Мотовилов?
– Товарищ полковник, все эти годы я не имел о нём никаких сведений. Узнал о том, что Готфрид генерал и воевал в Польше от вас.
Рубин встал, прошёлся по кабинету, взглянул на новую политическую карту мира, на которой уже не было Польши, и обернулся к полковнику Мотовилову.
– В нашем наркомате служит офицер, который был свидетелем вашей встречи с Готфридом в танковой школе под Казанью. Вы встретились с немцем, словно старые знакомые, и это удивило нашего офицера, майора Высоцкого, который зайдёт к нам чуть позже. Думаю, что вы вспомните его. По словам Высоцкого, после прощального ужина с немецкими курсантами вы проговорили с Готфридом до глубокой ночи, а утром он покинул Казань вместе с женой. Помните эту даму?
– Помню, товарищ полковник. Её имя Анна. Красивая женщина.
Теперь баронесса и говорят, что ещё больше похорошела, – усмехнулся полковник Рубин. – Живёт на вилле, так у них называются загородные дома, под Берлином. Вместе с мужем владеет двумя поместьями. Старое под Гамбургом, новое в Польше, которым генерала наградил Гитлер за победу над Польшей. В последнее время они чаще бывают именно там. Не завидуете своему знакомому? Вилла, поместья, красивая жена. Ведь и вы, происходите из старинного дворянского рода. Это так?
– Товарищ полковник, вы уже спрашивали меня, не завидую ли я Готфриду? Отвечу ещё раз, нет, не завидую. – С трудом сдерживая себя, повторил Мотовилов. – Своего происхождения никогда не скрывал. С началом Гражданской войны добровольно вступил в Красную армию, воевал с Колчаком в Сибири, с Семёновым и японцами на Дальнем Востоке.
– Это нам известно, товарищ Мотовилов. Подробнейшим образом изучили ваше личное дело. Вас оправдали, вы не уволены из Красной армии, вы восстановлены в звании и должности, вам доверяют.
Ежов, который арестовал маршала Блюхера , был отстранён от должности, арестован и недавно расстрелян , – напомнил полковник Рубин, вполне успешно продвигавшийся по служебной карьере в годы так называемой «ежовщины». – Вас не радует, что Ежов понёс заслуженную кару? Впрочем, можете не отвечать. А вот и майор Высоцкий. Узнаёте?
Мотовилов посмотрел на вошедшего в кабинет офицера, которого сразу узнал, несмотря на прошедшие годы.
– Поздоровайтесь, товарищи офицеры.
Повинуясь команде полковника, Высоцкий протянул Мотовилову руку, и Ивану Григорьевичу пришлось пожать холодную влажную ладонь майора.
– Присаживайтесь, товарищ майор. Возможно, мне понадобится ваша помощь.
– Слушаюсь, товарищ полковник!
В ожидании последующих команд полковника Рубина, майор Высоцкий присел на стул за обтянутый зелёным сукном длинный рабочий стол кабинета своего начальника, достал из нагрудного кармана блокнот с карандашом и что-то в нём записал.
– Товарищ Мотовилов, извольте прочитать письмо, которое прислал вам ваш знакомый генерал Готфрид. – Рубин протянул Мотовилову распечатанный конверт. – Письмо написано по-немецки. Полагаю, что переводчик вам не понадобится.
– Не понадобиться, я владею немецким языком, – ответил Иван Григорьевич, извлёк из конверта сложенный вчетверо лист, развернул и углубился в чтение письма, написанного чётким красивым почерком.
– Вам зачитать? – спохватился он.
– Не надо. Содержание письма нам известно. Читайте про себя и готовьтесь к командировке в Германию. Через неделю – полторы поедете в Берлин вместе с группой офицеров из Наркомата обороны. В наркомате вы получите командировочное предписание и задание, которое, надеюсь, будет для вас необременительным и не основным.
 Не понял вас, товарищ полковник? – дочитав письмо Готфрида с приглашением посетить Германию в любое удобное время, насторожился Мотовилов, понимавший, что от командировки ему не оказаться. – Какое же задание будет основным?
– Сущие пустяки, товарищ Мотовилов, – улыбнулся Рубин. – Я бы и сам съездил в Берлин, да начальство не отпускает. Известно ли вам, что ваш немецкий друг генерал Готфрид готовится отметить свой юбилей?
– Нет, это мне неизвестно, – удивился Мотовилов заданному вопросу, прикинув в уме, что если Готфрид на четыре года старше, то в этом году ему должно исполниться пятьдесят лет, – да и не друг, он мне. Просто случайно встретились на курсах в танковой школе под Казанью в тридцать втором году.
Дружили наши предки – его прадед – профессор истории Карл Готфрид и мой прадед – титулярный советник Николай Александрович Мотовилов. Давно это было, в середине прошлого веке. Да и виделись мы всего лишь один вечер на прощальном ужине, по поводу возвращения немецких офицеров в Германию.
Готфрид меня узнал по фамилии. Оказалось, что были знакомы наши предки. Прадед Готфрида – будущий историк Карл Готфрид побывал в России вместе с известным историком и путешественником Александром Гумбольдтом. Было это, кажется, в 1829 году. Карлу тогда было пятнадцать лет, а моему прадеду – двадцать, и он оканчивал Казанский университет. Вот как это было давно. Позже они встречались в 1855 году.      
– Друг вам генерал Готфрид или просто знакомый, решать вам, товарищ Мотовилов. – А нам известно, что двенадцатого мая ему исполнится пятьдесят лет. Мы подождали с письмом, которое было адресовано вам, несколько месяцев, тем более что вы пребывали под домашним арестом, и теперь, совместно с Наркоматом обороны командируем вас, товарищ полковник, на значимый юбилей вашего друга или просто знакомого. Это и есть ваше основное задание. Так что готовьте подарок юбиляру, товарищ Мотовилов! Взгляните, даже майор Высоцкий улыбается. Рад за вас. Высоцкий, вы что-то хотели сказать?
– Разрешите, товарищ полковник, передать через полковника Мотовилова привет супруге генерала, с которой я был знаком лично.
– Передавайте, майор, – разрешил полковник Рубин.
– Товарищ Мотовилов, передайте баронессе фон Готфрид, которую я знавал по танковым курсам, как нашу прекрасную официантку Анну Ласку, привет от меня, майора Высоцкого, и самые добрые пожелания во всех её делах. Только сделайте это так, чтобы об этом не узнал её муж, – загадочно улыбнулся Высоцкий, который сразу же не понравился Ивану Григорьевичу.
«Ну и скользкий тип, этот майор...» – подумал он.
– Хорошо, передам, если окажемся наедине. Это всё?
– Пока всё, – развёл руками Высоцкий, и с особой, чуть ли не собачьей преданностью посмотрел на своего начальника.
– Погуляете на юбилее у генерала, пообщаетесь со многими важными персонами, послушаете, о чём они говорят, благо немецким языком вы владеете в совершенстве, а когда вернётесь, составите подробный отчёт о своей командировке, выделив, кто из гостей генерала и о чём говорил. Там будет много военных и нам интересно узнать, о чём они думают. Так что, товарищ Мотовилов, тренируйте память. Находясь в Германии никаких записок не делайте, – наставлял полковник Рубин полковника Мотовилова. – Вот что ещё, сохраните втайне от всех ваших знакомых наше задание послушать, о чём говорят немецкие генералы, а по возвращении в Москву составить отчёт.
Жене, родственникам и знакомым можете сообщить, что во время командировки случайно побывали на юбилее немецкого генерала, с которым познакомились в Казани. А чтобы в дороге и в Германии не скучать, с вами поедет один ваш старый знакомый и тоже по танковым курсам, – добавил Рубин. – Если представится такая возможность, то захватите его с собой на юбилей генерала, где непременно будут коллеги Готфрида – участники Польской кампании. Возможно, там будет генерал Гудериан – самый главный немецкий танкист, бравший Брест, который затем передал нашим войскам.
Офицер, который поедет вместе с вами в Германию, тоже участвовал в освобождении Западной Белоруссии. Тоже танкист и орденоносец. Выбивал поляков из Брестской крепости, которая теперь наша. Немецким языком офицер, к сожалению, не владеет. Вы уж помогите ему, если Гудериан появится на юбилее вашего знакомого генерала Готфрида и сочтёт возможным поговорить с нашим офицером-танкистом.   
«Кто же этот старый знакомый?» – хотел спросить Мотовилов, однако не успел. В кабинет полковника Рубина вошёл нарком внутренних дел СССР товарищ Берия .
Приветствуя наркома, офицеры встали из-за стола. Поправив пенсне и внимательно посмотрев на Мотовилова, Берия обратился к полковнику Рубину.
– Заканчивайте, товарищ Рубин. Через пять минут зайдите ко мне.
– Слушаюсь, Лаврентий Павлович!
Берия вышел.
– Дела ждут, товарищ Мотовилов. Завтра жду вас в это же время. Необходимо уточнить кое-какие детали, а пока отправляйтесь в Наркомат обороны за командировочным удостоверением. Там вам назовут имя офицера, с которым вы поедите в Германию.
   
4.
– А ты молодчина, Анна! – Я бесконечно удивлён тем, как тебе удалось за такой недолгий период навести в имении образцовый порядок, найти толкового управляющего, опытного главного лесничего и даже наладить хорошие отношения с местными поляками, – нахваливал жену Готфрид, восседая на рослом белом коне. Анна выехала на прогулку на молодой вороной кобыле и в глазах Готфрида выглядела «прекрасной амазонкой».
Готфрид приехал вчера вечером, и следующий день, если ничего не случиться, намеревался провести в имении. Начало мая в здешних местах – благодатное время. Ясно и солнечно, деревья покрываются свежей зеленью, на лугах полно цветов, поют птицы.
Местные поляки утверждают, что летом не так солнечно и часто идут дожди, зато в здешних лесах полно ягод, грибов и орехов, которые высоко ценятся в Германии. Так что можно организовать массовый сбор даров природы и их продажу в Берлине.
Кроме того у состоятельных немцев пользуется спросом лесная дичь. Это уже по части Адольфа – большого любителя охоты, намеренного организовать заготовку дичи опять же для поставок в Берлин. Словом, грандиозные планы, которые должны приносить ощутимый доход.
Сразу же после завтрака супруги отправились на верховую прогулку в окрестностях своего нового поместья на северо-востоке бывшей польской территории, которая вошла в состав Рейха и граничила с землями исторически принадлежавшей Германии Восточной Пруссии.  Отсюда до новой границы с СССР было менее тридцати километров. Выбрать именно это место Готфриду посоветовала Анна, тщательно изучавшая географические карты завоеванной в сентябре прошлого года Польши.
Генералу, дивизия которого штурмовала Варшаву, не отказали в прошении о выделении земель не в самом лучшем районе, изобиловавшем лесами, озерами и болотами. Его коллеги – генералы Вермахта, участвовавшие в польской кампании и пожелавшие получить поместья на востоке, предпочитали земли в Генерал-губернаторстве , которые в большей степени подходили для земледелия. Особенно хороши были земли возле Кракова, но и поместья там были не столь обширны, да и леса весьма скромные.
Зато охота, к которой пристрастился Адольф на своих новых землях, на три четверти покрытых лесами, была отменной и уже скоро многие из его коллег, которых Готфрид охотно приглашал в своё новое поместье, позавидовали ему.
Чего только не водилось в здешних лесах – благородные олени, лани, лоси, кабаны, лисы, волки, бобры, зайцы и множество прочих зверей и птиц. Хенрик Вольф – новый лесничий Готфрида – наполовину поляк – наполовину немец, которого Анна разыскала в Данциге, дав объявление в местной газете, сообщил, что видел в чаще медведицу с медвежатами. Вольф, хорошо говоривший по-немецки, понравился Готфриду и обещал барону настоящую охоту на медведя уже этой осенью. А в светлых дубравах, росших на сухих местах, жили несколько семейств зубров – могучих и красивых зверей, каких почти не осталось в остальной Европе. Помимо охоты можно было наладить заготовки строительного леса и пиломатериалов, которые высоко ценились в Германии.
«Для самых высокопоставленных гостей, со временем можно организовать охоту и на зубра», – рассуждал Готфрид, всё более и более привязываясь к своему новому поместью, полученному в дар от фюрера за военные заслуги в недавней польской кампании. Дивизия, которой командовал генерал, отличилась при штурме Варшавы.
Адольф вспоминал, что его предки владели небольшим поместьем в Восточной Пруссии, однако оно не приносило доходов, и было продано в конце прошлого века. Новое обширное поместье, не шло ни в какое сравнение с тем, что было утрачено, да и поляки, проживавшие в нескольких деревнях на принадлежавших Готфриду землях, были дешёвой и безропотной рабочей силой, по сути, славянскими холопами, которые должны были работать на немецкого барона, приумножая его богатство.
Впрочем, хозяйством всецело занималась Анна, умевшая находить общий язык и с батраками и с управляющим, которого ей порекомендовал главный лесничий Хенрик Вольф, уверяя, что пан Владислав Шенк его дальний родственник и тоже почти немец.
Славянские имена главного лесничего и управляющего имением Готфриду всё же не нравились, и он стал называть их по-своему – Генрихом и Вальдемаром. Ни управляющий, ни главный лесничий не возражали, зато получили право называть хозяина паном, и это обращение, наряду с «герр барон», нравилось Готфриду.
«Чистокровной немкой», по её словам, была лишь одинокая тридцатипятилетняя повариха Кэтрин, которую Анна была вынуждена пригласить в свои новые владения из Берлина. Уже скоро Кэтрин сошлась с одним из местных поляков по имени Анджей, которого Анне пришлось взять на службе по убедительно просьбе поварихи, заявившей хозяйке, что она, наконец, обрела «своё женское счастье».
Анна не мешала их «роману», стараясь не задевать Кэтрин и её друга Анджея, который работал в конюшне. В свою очередь, желая угодить хозяйке, повариха стала готовить значительно лучше. Прочие служащие в поместье барона Готфрида были поляками, которых она нанимала сама без всяких рекомендаций.   
Прежний владелец поместья и усадьбы полковник Войска польского Бронислав Шлёнский, по-видимому, был убит или пленён на территории, которая отошла к России. У вдового полковника имелся сын и наследник, тоже офицер, судьба которого была неизвестна, а жена его и малолетняя дочь были лишены прав владения и отправлены в Варшаву. На этом настоял Готфрид.   
Впрочем, судьбы бывшего владельца поместья и его семьи супругов фон Готфрид не интересовали. Третий рейх навсегда присоединил к себе бывшие польские земли, которые должны принадлежать «истинным арийцам», к которым с недавних пор стали причислять себя барон Адольф фон Готфрид и его сыновья от первого брака. Что же касалось Анны, то её безукоризненная арийская внешность бросалась в глаза каждому, и не было необходимости объяснять всякому её происхождение. 
– Как тебе удаётся ладить с поляками, находить с ними общий язык? – поинтересовался Готфрид, любуясь красивой супругой, облачённой в бежевые бриджи, элегантные сапожки, кремовую блузу и коричневый жакет. От шапочки Анна отказалась, и её роскошные волосы цвета спелого жита красиво лежали на коричневом бархате жакета.
– О, Адольф, это не так сложно, как ты мог подумать, – улыбнулась супругу Анна. – Не забывай, что я не немка и даже не совсем русская, каковой ты представляешь меня своим гостям. Родом я с Украины и хорошо понимаю поляков, поскольку языки наши во многом схожи. Признаюсь, в моём родном языке постоянно растёт число новых польских слов.
– Ты обижаешь меня, Анна, разве немецкий язык не стал для тебя родным?
– Прости, Адольф, конечно же, стал. Я стараюсь думать только по-немецки, но и свой прежний язык, считай его моим «девичьим», пока не забыла. Вот и пригодился.
«Жаль, что у нас с Анной нет детей. Жаль…» – подумал барон, любуясь женой, которая была моложе его на двенадцать лет, а за последние годы обеспеченной жизни просто расцвела.
Готфрида огорчало, что сыновья, Карл и Герман, сразу же невзлюбили мачеху, стараясь как можно реже бывать в Берлине на их новой вилле в престижном пригороде Ванзее, и не пожелали приехать и осмотреть новое имение, которое, когда придёт время, Адольф передаст им по наследству.
Настораживало, что фюрер, по-видимому, не остановится на достигнутом, несмотря на то, что Германия, после присоединения Австрии с Чехией и завоевания Польши, Дании и Норвегии, расширила свои территории почти втрое. Несмотря на то, что планы, вынашиваемые фюрером и Генеральным штабом, хранились под грифом «совершенно секретно», Готфрид, да и не только он, догадывались, что, в ближайшее время готовятся новые блицкриги.
К концу апреля Готфрид уже знал, что не позже, чем через две недели Вермахт ударит по Франции, Бельгии и Голландии. Бельгия и Голландия не продержатся и трёх дней, а вот Франция при военной поддержке со стороны Англии, может дать серьёзный отпор.
На западе в бронетанковой дивизии служит сын Готфрида лейтенант Карл фон Готфрид, которому предстоит воевать во Франции, и Адольфа беспокоила судьба Карла, которому предстоит сражаться с французами, проявившими завидное упорство в Первой мировой войне.
Тогда Францию спасли от разгрома русские войска, вторгшиеся на территорию Восточной Пруссии. Чтобы остановить их продвижение к Кенигсбергу, а возможно и к Берлину, с Западного фронта пришлось перебросить десятки дивизий, дав передышку французам. Париж был спасён и Западный фронт стабилизировался. Обе армии – французская и немецкая зарылись в окопах и просидели в них, перемалывая сотни тысяч солдат в бессмысленных атаках и контратаках, до русской и немецкой революций…   
Полнокровная дивизия Готфрида дислоцировалась в Польше, и приказа о переброске на запад не поступало, а это означало, что в Генеральном штабе сухопутных войск предусмотрели возможный конфликт с Россией после начала военных действий на западе, как это уже было в прошлую войну. Не следовало исключать и того, что хитроумные «галлы» и «бриты»  ведут секретные переговоры с русскими.
Двенадцатого мая Готфриду исполнится пятьдесят лет. Весьма значимая дата. Отметить свой полувековой юбилей генерал планировал в Берлине на своей новой вилле в Ванзее. Заранее подал прошение о предоставлении ему десятидневного отпуска в связи с юбилеем, и загодя, вместе с Анной, принялся составлять список гостей. Однако разрешения на отпуск Готфрид пока не получил и по этой причине нервничал.
«Неужели придётся отпраздновать свой юбилей в новом поместье на задворках Рейха? Сюда можно приехать на ночь под бочок к супруге, и даже отлучиться на денёк – другой из дивизии, штаб которой всего в сорока километрах. Однако сюда вряд ли приедут гости…» – уныло размышлял Адольф, виновато посматривая на Анну, которая продолжала надеяться на его отпуск и пышные торжества на вилле в Ванзее.
Супруги отъехали от усадьбы на несколько километров, когда их нагнал верхом на лошади шофёр Готфрида обер-ефрейтор Гельмут Клюге.
– Герр генерал, звонили из штаба. Вас срочно вызывают в дивизию! – доложил запыхавшийся Гельмут.
– Что случилось? – встревожился Готфрид.
– Не могу знать, герр генерал! Звонили из штаба дивизии. Просили передать, что следует срочно явиться в штаб!
- Возвращайся, Гельмут, готовь машину. Мы следом! – распорядился Готфрид и виновато посмотрел на супругу.
«Ну вот, Анна, испортили нам прогулку», – говорил его взгляд. – «Неужели наши войска уже перешли границы Бельгии и Франции?»  – подумал Готфрид и пустил коня в галоп.
– Не отставай, Анна!

* *
Переодевшись, Адольф укатил на генеральском «Хорьхе», за рулём которого сидел обер-ефрейтор Клюге, в штаб дивизии. Сославшись на то, что ей необходимо сделать кое-какие покупки, Анна, получив разрешение от супруга и не теряя времени, оправилась вместе с управляющим в Алленштайн,  до которого по неплохой мощёной булыжником дороге было не более шестидесяти километров.
Местами дорога вела через лес, но в отличие от территории Генерал-губернаторства, где в лесах скрывались небольшие отряды из бывших польских военнослужащих, отказавшихся сложить оружие, а в крупных городах, прежде всего в Варшаве, действовали ушедшие в подполье группы сопротивления оккупантам, на северных территориях, включённых в Рейх, было относительно спокойно. И всё же, через лес «Мерседес» фрау Готфрид проводили два услужливых полицейских, успевших познакомиться с баронессой за время её неоднократных поездок в Алленштайн.
Ходили слухи, что и в здешних лесах скрываются бывшие польские солдаты, а с ними несколько офицеров. Но если это и так, то пока «лесные сидельцы» ничем себя не проявили, а прочесать здешние заболоченные леса пока не доходили руки. Слухам верили далеко не все. Скрывается там кто-то или нет, не важно. Не беспокоят, оно и ладно.
Анна намеревалась пробыть в Алленшайне два дня, а потому остановилась в лучшем городском отеле, номер в котором, предварительно заказала по телефону.
Ближе к обеду за ней зашёл управляющий, и они отправились в центр города, где посетили небольшой гаштет . Во время раннего ужина к ним подсел импозантный мужчина, приехавший в Алленшайнт из Данцига. Это был Генрих Ролсон – шведский коммерсант и владелец магазина женского белья в Данциге, наезжавший время от времени в небольшие провинциальные немецкие городки.
Герр Шенк - управляющий имением, которого баронессе рекомендовал главный лесничий Хенрик Вольф, работавший на британскую разведку, был человеком Ролсона. Об этом Анна догадывалась, всё ещё не понимая, что задумал Ролсон и какая ей отводится роль.
Она выполнила первое, и как оказалось единственное, важное задание, порученное ей Ролсоном в начале сентября прошлого года. Ей следовало убедить мужа подать прошение о выделении земель на завоёванной территории Польши, именно на крайнем лесистом северо-востоке близ новой границы с СССР.
Это задание было успешно выполнено, и Ролсон уже поблагодарил Анну «от имени британского короля» в постели, куда они улеглись во время очередного отсутствия Готфрида. Ролсон был хорошим любовником и Анна, всё более ощущавшая себя «светской дамой», не желала отказываться от удовольствий.
Они были «на ты» и Шенка это не удивляло.
– Ты не знаешь, зачем Готфрида вызвали в штаб дивизии? – потягивая хорошее местное пиво, спросил Ролсон.
– Не знаю, Генрих. У военных вечно что-нибудь случается. Прощаясь с Адольфом, я отпросилась у него съездить в Алленштайн. В городе пробуду до завтра. С утра необходимо ещё кое-что докупить, а после обеда за мной зайдёт Владислав, и до наступления темноты мы вернёмся в имение. Возможно, тогда я узнаю, зачем Готфрида вызвали в штаб.
– Если узнаешь что-либо важное, немедленно сообщи управляющему, а он передаст мне. – Ролсон посмотрел на Шенка.
– Передам через связного, герр Ролсон, – кивнул головой управляющий.
Кто был их связным, Анна тоже не знала, полагая, что чем меньше знаешь, тем лучше. И всё же, какую игру затевает Ролсон и будут ли пытаться ему помешать?
«Боже! В какую же я ввязалась историю?» – не раз задавалась Анна таким угнетавшим её вопросом, а по ночам ей стали сниться жуткие кошмары, каких прежде не было,  и даже днями, когда казалось что всё хорошо, её начинал преследовать небеспричинный страх. 
– Вижу, Анна, что ты уже отужинала, а пиво тебя не интересует. Возвращайся в гостиницу. Часам к девяти вечера я  к тебе загляну, а пока мне необходимо поговорить с Владиславом. Ладно?
– Хорошо, Генрих, буду ждать…
– Красивая женщина! – посмотрев вслед фрау Готфрид, заметил Шенк. Хотел было спросить у Ролсона в каких они отношениях, однако не решился, подумав.
«И так ясно. Спят вместе, когда встречаются, и рядом нет Готфрида».
– Слушаю вас, герр Ролсон.
– Вот что, Владислав, приближается время истины, – закурив, начал Ролсон.
- Генрих, зачем так туманно. Говорите, что случилось?
– Пока ещё не случилось, но через несколько дней начнётся вторжение немецких войск во Францию, Бельгию и Голландию.
– Эти сведения верные? – насторожился Шенк.
– Верные. Немцы развёртывают свои войска на бельгийской и голландской границах. Французы как всегда оплошали, не проложили линию Мажино  до моря вдоль бельгийской границы. Немцы не станут прорывать её в лоб, зайдут через Бельгию с тыла и могут разгромить французские войска и британский экспедиционный корпус, сосредоточенный в приморских районах Бельгии, после чего немцы повернут на Париж. Этого, Владислав, нельзя допустить.
– Что же мы можем предпринять? Неужели срочно достроить линию Мажино до моря?
– Не надо так шутить, Владислав. Не догадываетесь?
– Нет, – пожал плечами Шенк.
«Это хорошо, значит и фрау Готфрид ни о чём не догадывается», – подумал Ролсон и обратился к управляющему имением.
– Нам необходимо чтобы, как и в прошлую войну, Россия ударила по немцам с востока и отвлекла германские дивизии с западного фронта. Тогда, в четырнадцатом году, этот манёвр удался и Париж был спасён. Тогда мы выстояли и победили. Теперь всё гораздо сложнее и такой уверенности нет.
Гитлер, которого мы готовили к походу на восток, «сорвался с цепи», почувствовал себя «сверхчеловеком», возомнил о возможности «мирового господства!» Кое-что мы, конечно,  предусмотрели, вот только достаточно ли будет нашего выступления?
– Что вы имеете в виду, герр Ролсон? – озадачился Шенк.
– В лесах на территории поместья барона Готфрида укрываются две с половиной сотни польских солдат и офицеров под началом поручика Шлёнского, между прочим, законного владельца поместья, которым Гитлер наградил генерала Готфрида за победу над вашей, пан Владислав, Польшей. Вам это известно, неужели не догадываетесь, почему мы их так тщательно оберегаем и снабжаем всем необходимым, в том числе немецким обмундированием и оружием?
– Поручик Шлёнский не раз пытался выйти из леса и захватить генерала, который завладел его землями, дарованными роду шляхтичей Шлёнских князем Мазовецким  за доблесть, проявленную в битве с тевтонскими рыцарями при Грюнвалюде . Готфрид изгнал жену и дочь поручика в Варшаву. Шлёнский не имеет о семье никаких сведений и так зол, что готов посадить Готфрида и его жену на кол, как это делали с ярыми врагами Речи Посполитой его воинственные предки, – признался управляющий, узнавший об этом от Вольфа, и, допив своё пиво, продолжил. 
– Герр Ролсон, мне не надо объяснять, чего бы мог натворить пан Шлёнский. Пану Вольфу – истинному патриоту Польши, несмотря на его немецкие корни, удалось сдержать поручика от необдуманных действий. Что же нам необходимо сделать на благо Польши и наших союзников, которые бросили Польшу на произвол судьбы осенью прошлого года?
Ролсон окинул взглядом пустующий зал гаштета, где на этот час помимо них обедали и пили пиво двое немолодых мужчин и женщина, которые о чём-то разговаривали и не обращали на них внимания. Убедившись, что их не могут слышать, Ролсон обратился к Шенку.
– Запомните, пан Владислав, Польшу никто не бросал, как вы выразились, «на произвол судьбы». Спустя два дня после нападения на Польшу Великобритания и Франции объявили войну Германии. Идут морские и воздушные сражения. Приближается час испытаний и для не сложивших оружие польских патриотов. Через несколько дней после вторжения немцев во Францию, отряд поручика Шлёнского, переодетый в немецкую форму и с немецким оружием, должен нанести стремительный ночной удар одновременно по нескольким советским пограничным заставам. Удар должен быть предельно жёстким, с максимальными жертвами со стороны русских. Не следует щадить жён и детей русских офицеров.
Для поднятия боевого духа, солдатам следует выдать спирт, который имеется в отряде. Координаторами операции я назначаю вас, пан Владислав и пана Вольфа. Такова главная задача, которую следует выполнить, во что бы то ни стало! О дне и часе начала операции я сообщу дополнительно. Вам ясно, пан Шенк?
– Теперь ясно, герр Ролсон. Несмотря на то, что в отряд Шлёнского стало поступать обмундирование немецких солдат, я не догадывался о возможности такой операции. Полагал, что отряд создаётся для вооружённой борьбы с немцами на территории Польши, – признался Шенк. – Лихо задумано стравить немцев с русскими! Только согласится ли пан Шлёнский напасть на русских? Полагаю, что и ему неизвестно о ваших планах?
– Пока неизвестно. За несколько часов до начала операции я буду в отряде, туда меня проводит пан Вольф, и передам поручику приказ от имени польского правительства в эмиграции атаковать русские пограничные заставы. Полагаю, что пан Шлёнский нам подчиниться, в противном случае он будет уничтожен и операцию возглавит Вольф.
– Круто! – покачал головой управляющий, в глазах которого затаился страх. 
– А вы как думали, пан Шенк? – Ролсон строго посмотрел на управляющего. – Те, кто уцелеет, смогут продолжить в борьбу и с немцами и русскими на территории Польши, –  добавил он.
– К сожалению, ещё не все в отряде обеспечены немецким обмундированием и немецким оружием, – приходя в себя, признался Шенк.
–  Какова нехватка обмундирования? – спросил Ролсон.
– В лес уже доставлено примерно двести комплектов летнего солдатского и офицерского обмундирования, однако не хватает, по меньшей мере, ещё пятидесяти комплектов и почти нет шинелей.
– Наступил май, так что шинели не понадобятся. Как с оружием и касками?
– В распоряжении пана поручика Шлёнского около ста новых автоматов системы «Шмайсер», несколько пулемётов «МG-34», больше сотни винтовок системы «Маузер», два миномёта, несколько ящиков ручных гранат.
– А каски?
– Этих хватает, – подтвердил Шенк.
– В ближайшее время, в распоряжение поручика Шлёнского будут доставлены ещё несколько десятков комплектов солдатского обмундирования, – напомнил Ролсон. – Доставят и боеприпасы, которых с теми, что имеются, хватит на несколько часов ожесточённого боя.
– Герр Ролсон, а знает ли фрау Анна о наших приготовлениях? – насторожился Шенк.
– Нет, не знает и не должна ничего знать! Баронесса выполнила то, что я ей поручил. Ей удалось склонить мужа к выбору поместья именно в этом районе, поскольку удар с имперской территории станет самым чувствительным для русских. Помимо прочего по моему указанию она приняла к себе на службу вас, пан Владислав, и пана Вольфа. С неё достаточно. О том, что в лесу скрывается отряд поручика Шлёнского ей не известно. Надеюсь, что подозрения со стороны вездесущего германского СД,  её не коснутся. Жаль будет потерять такую красивую женщину.
– Что предстоит сделать мне и Вольфу? – спросил Шенк.
– Руководить операцией будет Вольф. Если останется в живых, то лесничий обязан исчезнуть вместе с остатками отряда. Вам же, пан Владислав, необходимо оставаться в имении. Вы вне подозрений.
– А вы, герр Ролсон?
 В это время я буду на пути в Данциг, а оттуда в Швецию за партией нового товара, –  улыбнулся Ролсон. – Вот что ещё, Владислав, будьте осторожны в общении с фрау Кэтрин и её другом и любовником Анджеем. Любое лишнее слово может навредить всем нам. Вам ясно?
– С поварихой? – удивился Шенк. – Добропорядочная женщина, чистокровная немка. Повесила у себя на кухне портрет Гитлера и в то же время не опасается пострадать за сожительства с поляком. Про конюха я и не говорю. Прост. Кроме коней и поварихи Анджей ничем не интересуется. Или он не поляк? – озадачился Шенк.
– Да нет, поляк, хотя как-то признался фрау Готфрид, что бабка его была немкой. Кстати, Анджей неплохо говорит по-немецки.
– Так почему их следует опасаться? Неужели они подосланы к нам из гестапо?
– Считайте, что так, – ответил Ролсон. – Двенадцатого мая барону Готфриду исполнится пятьдесят лет, и супруги намерены отпраздновать это значимый юбилей в Берлине. Готфрид подал прошение об отпуске. Надеюсь, что это у них получится и во время запланированной операции Анны и её доверчивого супруга в поместье не будет. Для неё это неплохое  алиби.
– Вот как, вам и это известно? – удивился Шенк.
– Известно, пан Владислав. Не забудьте поздравить своего хозяина с приближающимся юбилеем!
– Поздравлю, – выдавил из себя Шенк, в глубине души ненавидевший Готфрида и его жену. – Вы думаете, что русские ответят ударом на удар и вступят в войну с Германией, разорвав Договор о ненападении? – засомневался он.
– Очень на это надеюсь, пан Владислав. Очень надеюсь… – подполковник британской разведки, работавший в Восточной Пруссии под именем шведского коммерсанта Генриха Ролсона, выполнял порученное ему задание и не отвечал за те ответные действия, на которые могут пойти русские после масштабных провокаций на советско-германской границе.
«Удастся ли спасти Францию от неминуемого удара Вермахта, как это удалось сделать в 1914 году вступлением в войну России и открытием второго Восточного фронта. Вот в чём вопрос?..»
– Герр Ролсон, – отвлёк его от размышлений управляющий имением барона фон Готфрида пан Владислав Шенк, единственный сын которого находился в отряде поручика Шлёнского. – Что должен делать поручик Шлёнский и его солдаты, когда наступит утро, и русские подтянут к границе дополнительные силы? Ведь им не устоять. Вернутся в свой лесной лагерь, но тогда немцы начнут спешно прочёсывать лес и их уничтожат?
– Это уж как получится, пан Владислав. Жертвы неизбежны ради спасения Польши, которая возродится лишь после того, как Германия и Россия уничтожат друг друга. Вспоминайте, пан Владислав, как это случилось в восемнадцатом году.

* *
К десяти часам «Хорьх» доставил Готфрида в штаб дивизии, где помимо его офицеров Готфрида дожидались два офицера СД в чине штурмбанфюрера  и унтерштурмфюрера,  которые приветствовали генерала, отдав честь, и немедленно приступили к делу, опередив начальника штаба полковника Заухеля, озабоченного визитом гестаповцев.
– Штурмбанфюрер СД Гюнтер Шульц, – представился старший по званию гестаповец. – Герр генерал, у нас для вас припасены три новости – приятная, неприятная и ещё одна, которую не знаю к чему отнести, – улыбнулся Шульц. – Помимо прочего вам передаёт привет группенфюрер  Гутлов, который надеется на скорую встречу с вами в Берлине.
– Спасибо, герр Шульц. Излагайте приготовленные для меня новости. Полагаю, что именно из-за них, скорее из-за плохой, меня вызвали в штаб.
– С какой же начать, герр генерал?
– Давайте с хорошей.
– О хорошей вам доложит полковник Заухель.
– Герр генерал, вам предоставлен отпуск на десять суток с восьмого по семнадцатое мая. Командовать дивизией на время вашего отпуска поручено мне, – Заухель протянул Готфриду приказ с резолюцией вышестоящего начальства.
– Хорошая новость! – согласился Готфрид. – Ждал. Давайте теперь третью новость, которую вы, герр Шульц, «не знаете к чему отнести». Любопытно, что же это за такая новость?
– Вспоминайте, герр генерал. В октябре прошлого года после совместной с русскими «прогулки по Польше» вы отправили письмо в Наркомат обороны СССР с просьбой передать его некоему комдиву Мотовилову, с которым вы познакомились в тридцать втором году во время обучения на танковых курсах под Казанью. Было такое письмо?
– Да, было, – признался Готфрид. – Ответа не дождался и уже забыл о нём, да вы напомнили. И что же?
– Получен ответ. Телеграммой, и это после семи месяцев молчания со стороны русских! Представляете, герр генерал!
– Не совсем, что же в этой телеграмме? – растерялся Готфрид.
– Вот она, читайте, – Шульц протянул генералу телеграмму из Москвы, с кратким текстом на немецком языке.
«Адольф, ваше письмо получил. С 10 по 20 мая командирован в Берлин. Мотовилов.»
– Когда получена телеграмма?
– Вчера, герр генерал. К какой же новости следует отнести после того, как вы её прочли?
– Полагаю, что к хорошей, герр Шульц! – начинал приходить в себя Готфрид, взволнованный неожиданной новостью. – «Надо же, уже не надеялся, забыл о письме, написанном после заключения Договора и сотрудничестве и ненападении между нашими странами, после победоносной войны с Польшей, в которой приняли участие части Красной армии, вернувшие территории, принадлежавшие Российской империи. И вот ответ телеграммой. Иоганн будет в Берлине! Успеет к моему юбилею! Не ожидал. Один, с супругой? Что за командировка?..»
– Понимаю вас, герр генерал. Как тут не задуматься, когда впереди встреча со старым знакомым, да ещё русским, – то ли порадовался за Готфрида, то ли ему посочувствовал штурмбанфюрер Шульц. – Теперь переходим к третьей, плохой новости, - напомнил он. – Готовы или подождать?
– Ладно, давайте плохую. Что случилось? – Готфрид вопросительно посмотрел на начальника штаба.
– Сегодня ранним утром на территории подконтрольной нашей дивизии была задержана крестьянская телега с копной прошлогоднего сена, следовавшая в сторону лесного массива, который принадлежит вам, герр генерал, – сообщил полковник Заухель.
– Телега с сеном? – удивился Готфрид. – Что за телега? Почему задержана?
– Показалась подозрительной, герр генерал. Проверили. Под сеном были обнаружены двадцать комплектов солдатского обмундирования, – уточнил Шульц.
– Польского обмундирования?
– Да нет, герр генерал, немецкого, причём совершенно нового солдатского обмундирования. Возникает вопрос, откуда оно? Как оказалось в крестьянской телеге? Куда его везли?
– Расспросили возницу? – насторожился Готфрид.
– Увы, при проверке груза возница оказал сопротивление. Стрелял, ранил двух солдат и был застрелен, – посетовал Шульц. – При нём не оказалось никаких документов. Теперь наши люди пытаются установить личность убитого. Пока тщетно, по-видимому, этот поляк неместный.
– Новость действительно неприятная, – согласился Готфрид. – Возможно, поляк где-то украл обмундирование?
– Возможно, герр генерал. Ходят слухи, что в больших лесах в окрестностях вашего поместья укрываются не сдавшиеся в плен польские солдаты. Поизносились за зиму, и готовы переодеться в немецкую форму.
– Чушь, герр Шульц, в здешних лесах никого нет. Если и были там дезертиры, то к зиме перебрались в генерал-губернаторство и теперь прячутся где-нибудь в Варшаве. В окрестностях моего поместья тихо. В лесу полно всякого зверья. Я неоднократно охотился в тех местах, и никто не мешал моей охоте. Да и герр Вольф, мой лесничий не знает ни о каких дезертирах, которые якобы скрываются в лесу. Даже зимой Вольф не обнаружил никаких подозрительных следов на снегу. Распускают всякие слухи…
– Возможно, что там и в самом деле никого нет, кроме зверей. Однако хорошо бы убедиться в этом, прочесать лесистую местность силами вашей дивизии. Скажите, герр генерал, вы хорошо знаете вашего лесничего? Судя по фамилии – немец. Он местный?
– Нет. Вольф из Данцига. Моя супруга разыскала его, дав объявление в газете. Он служит у нас с декабря. Опытен и весьма прилежен. Вы удовлетворены, герр Шульц?
– Удовлетворён, герр генерал, однако лес всё же следует прочесать. Нашему ведомству такое не под силу, а в вашем распоряжении тысячи солдат, которым будет полезна прогулка на свежем воздухе, – пошутил Шульц.
– Хорошо, герр Шульц, я займусь этим после возвращения из отпуска. Сейчас не могу, в дивизии проходят плановые занятия, а через две – три недели лес просохнет, и стане хорошо проходим.
– Ну что ж, генерал, на ваше усмотрение. Со своей стороны мы попытаемся опознать личность убитого и найти склад, с которого было похищено обмундирование. Однако, это не просто. Двадцать комплектов – капля в море. До встречи, герр генерал, после вашего отпуска. Не возражаете, если мои люди будут участвовать в прочёсывании ваших лесов. Вот и поохотимся вместе. Охотник из меня не важный, у вас поучусь.
– Не возражаю, герр Шульц, готов поделиться собственным опытом, хотя май не лучшее время для охоты. 
Проводив гестаповцев, Готфрид провёл в дивизии остаток дня, наблюдая за ходом плановых учения в полках и батальонах, и подготовил приказ о назначении Заухеля командиром дивизии на время своего отпуска.
Под вечер насыщенного событиями дня, когда всё улеглось, генерал вернулся в имение, сообщив управляющему, что отпуск, наконец, предоставлен, и вечером седьмого мая он и фрау Готфрид уезжают в Берлин, где отметит свой юбилей. О том, что предстоит долгожданная и, тем не менее, неожиданная встреча с русским другом по имени Иоганн, которого Готфрид не рассчитывал увидеть, умолчал, рассчитывая поделиться приятной новостью с супругой, которая задержалась в Алленштайне и вернётся завтра. Однако уже скоро они будут в Берлине на своей уютной вилле в Ванзее и станут заниматься подготовкой к юбилею.
Ужиная, в компании Шенка, Готфрид упомянул о визите в штаб дивизии гестаповцев, о злополучной телеге с двадцатью комплектами солдатского обмундирования и о просьбе штурмбанфюрера  Шульца, с которым Шенк успел познакомиться, прочесать лес, не обратив внимания на то, как переменился в лице управляющий.
– Но это будет позже, во второй половине мая, к тому времени я вернусь, – уточнил генерал, допускавший, что в лесу, всё же, могли затаиться несколько поляков из числа дезертиров, не представлявших опасности для его имения.

* *
Анна с нетерпением ждала Ролсона. Нервничала, пытаясь себя успокоить, включила имевшийся в номере радиоприёмник и, перескакивая с волны на волну, надеялась найти хорошую музыку, что оказалось не таким простым делом. Наконец, одолев помехи от грозовых разрядов, поймала музыкальную передачу из Киева и заслушалась красивыми народными песнями, от которых на глаза набежали слёзы.
Незаметно подкрался вечер, на улице зажглись фонари, а она продолжала сидеть возле радиоприёмника в пустом неосвещённом номере, время от времени подстраивая убегавшую волну.
В дверь постучали.
– Ролсон! – вздрогнула Анна, поднялась со стула и, включив свет, взглянула на часы.
– Ты, Генри?
– Я, Анна, открывай!
– Почему так поздно? Уже десять часов. Управляющий уехал?
– Не Генри, а Генрих. Не путай! – напомнил Ролсон. – Управляющий давно уехал. Завтра часам к двенадцати обещал прислать за тобой машину, так что отобедаешь в имении вместе с мужем.
– Если, Адольф вернётся из штаба, – напомнила Анна.
– Вернётся, соскучится по тебе и по домашней пище, – усмехнувшись, пообещал Ролсон. – Кстати, Владислав похвалил Кэтрин, которая, оказывается, хорошо готовит. Жаль, что я не попробую её стряпни. Очевидно, Кэтрин, или кто она на самом деле, училась на повара.
Вот видишь, и русских заинтересовало ваше новое поместье. Ещё в сентябре прошлого года, когда мы встречались в Ванзее, я предупреждал тебя, о скорой встрече с агентом русской разведки в Берлине, внешность которого ты хорошо описала. – Как думаешь, зачем Клаус, как представился тебе русский агент, рекомендовал принять Кэтрин в ваше новое поместье, а она пристроила в конюшню Анджея? Интересно, у них и в самом деле роман? – ухмыльнулся Ролсон, от которого попахивало спиртным.
– Не знаю и не хочу знать! – возмутилась Анна, полагавшая, что это так. – «не может же жить здоровая и привлекательная женщина одна, без мужской ласки?»
– Русские опасаются, что, несмотря на подписанные договора, Германия нападёт на Россию, – не слишком уверенно ответила Анна на главный вопрос.
– На СССР, – поправил Анну Ролсон. – Правильно думаешь. Русские опасаются нападения. Гитлер возомнил себя едва ли не Наполеоном и даже Александром Македонским!
«Впрочем, хорошо если бы это случилось и как можно раньше…» – додумал Ролсон.
– Что слушаешь? – спросил он, обратив внимание на включенный радиоприёмник.
– Да так, музыку. – Анна подошла к радиоприёмнику и выключила. Вернулась к Ролсону и прижалась к нему. – Знаешь, Генрих, – поборов, наконец, нерешительность, – прошептала она, – я боюсь Кэтрин и Анджея. Вдруг они что-то затевают, подставят меня и Адольфа, а я этого не хочу. Генри, когда же всё это кончится? Мне страшно жить!
– Что ты, Анна, всё только начинается! Стоит потерпеть ради будущего твоей Польши! Роджерс рассказывал, что в двадцатом году ты защищала Варшаву от большевистских орд. Тогда не боялась, так почему же боишься сейчас? – по-своему «успокоил» её Ролсон. – Не переживай, всё будет хорошо. С твоей помощью мы узнали о русских агентах, которым не станем мешать, а они, надеюсь, ничего не знают о нас. Так что игра в этой партии складывается в нашу пользу.   

5.
В Наркомате обороны Мотовилов не задержался. Получив командировочное предписание и задание побывать на масштабных учениях Вермахта в Западной Померании , которые по данным, полученным от германского военного атташе , состоятся в середине мая, Иван Григорьевич облегчённо вздохнул, поскольку немало переволновался в течение последних дней. Шутка ли сказать – вызов в Наркомат внутренних дел.
По возвращении из Германии ему следовало явиться вначале в Наркомат обороны за новым назначением, куда пока неизвестно, а затем засесть за подробный отчёт о командировке уже в стенах Наркомата внутренних дел.
Отчёт Ивана Григорьевича не беспокоил. Напишет обо всём, что увидит и услышит в Германии, стремительно превращавшейся в самую мощную державу Европы, у которой с СССР был заключён Пакт о ненападении и взаимном сотрудничестве, и это внушало некоторую надежду, что войны с Германией всё же удастся избежать.
Советских военных специалистов по-прежнему приглашают в Германию, показывают им военные заводы, новейшие образцы военной техники, предоставляю возможность наблюдать за учениями частей Вермахта. Словом – политика «открытых дверей».
«Возможно, что немцы уже не опасаются, что мы догоним и опередим их в военных разработках?» – задумался Иван Григорьевич. – «Что ж, время покажет…»
Куда как больше полковника Мотовилова интересовало обещанное новое назначение.
«Неужели придётся проститься с Сибирью, Забайкальем, Читой, где прожиты двадцать последних лет, где познакомился с медицинской сестрой Татьяной Петровой, ставшей женой, где родились и учатся в школе наши дети – Люба и Коля?» – размышлял Иван Григорьевич. – «И жаль, покидать обжитые места, и хочется перемен. Вот и пойми…»
Он вспомнил прощальный вечер с супругами Зориными. Валерий Антонович, который был освобождён от домашнего ареста и восстановлен в звании и занимаемой должности на несколько месяцев раньше, получил назначение в создаваемый Одесский военный округ.
«И от Москвы не так далеко, как от Читы, и тёплое море рядом. Повезло полковнику Зорину. Дай Бог ему удачи…» – порадовался за товарища Мотовилов.   
Побродив с часок по умытым коротким дождём и залитым весенним солнцем московским улицам, Иван Григорьевич отобедал в небольшом ресторанчике. За обедом позволил себе рюмку конька, чтобы окончательно снять последствия многодневных переживаний по поводу своей неожиданной командировки в Москву.
Отобедав, зашёл на почту и послал жене телеграмму, настояв на частицах и знаках препинания, которые оплатил.   
«Танечка, не волнуйся. Всё  в порядке. В командировке задержусь до конца мая. Подробности письмом. Твой Иван».
До окончания рабочего дня оставалось несколько часов, и Иван Григорьевич отправился в гостиницу с намереньем передохнуть, а вечером отправиться на Малую Полянку, куда, как заранее договорились, подойдут Андрей и Катя Булавины.
«Вот ведь как бывает. В Москве попал на Ольгин праздник, а в Берлин еду на юбилей Готфрида! Однако интересное задание получил я от полковника Рубина, в кабинет которого заглянул сам Берия! Не иначе, как посмотреть на меня. Острый, хищный взгляд у нового наркома. Такой никому спуску не даст…
Письмо от Готфрида пришло в октябре прошлого года. Пришло в Наркомат обороны, а передали в Наркомат внутренних дел. Выжидали несколько месяцев, прежде чем вызвать в Москву. Неужели готовили командировку специально под юбилей Готфрида?» – размышлял Иван Григорьевич, лёжа, не раздеваясь, на гостиничной койке поверх одеяла, лишь сняв сапоги. – «Неужели еду в Берлин в качестве внештатного  советского разведчика, с целью послушать, о чём говорят коллеги Готфрида – немецкие генералы, которые, несомненно, будут приглашены на юбилей, будут пить шампанское и коньяк, разговаривать между собой. Известно, что спиртное развязывает языки. Надо же, как задумано! И смешно и грустно…
А Готфрид – молодец, делает успешную карьеру. Недаром говорят, что плох тот генерал, кто не мечтает о маршальском жезле. Я вот не мечтаю, устал…», – мысленно пошутил Иван Григорьевич. – «А Готфрид участвовал в Польской кампании, в награду получил поместье на завоёванных славянских землях. Жаль поляков. Хоть и «геополитические противники», как когда-то отозвался о них покойный Алексей Алексеевич Брусилов, но тоже славяне, оказавшиеся в немецкой неволе. Когда-то удастся преодолеть нам вековые раздоры и стать братскими народами?..»
Чуть задремал, а мысли продолжали перескакивать с одной на другую.
«Кого же отрядил полковник Рубин в мои попутчики? Знаком с ним по танковым курсам, освобождал Западную Белоруссию. Стало быть, участвовал он в Польской кампании. Постой, да ведь это Крутов! Ну да! Крутов – танкист, и Звягинцев рассказывал, что подполковник Крутов штурмовал Брестскую крепость, где засели поляки, не пожелавшие сдаться ни немцам, ни нам. Хорошо, если так. Приятно встретить старого знакомого. Вот что ещё, о подарке Готфриду надо подумать. Не искать же подарок в Германии…» –  засыпая, продолжал размышлять уставший за день полковник Мотовилов.
Очнулся через час.
«Ого, уже половина шестого! Ну и разоспался я! Пора к Рудневым».
Натянув сапоги и поправив кровать, Иван Григорьевич умылся, смыв остатки сна, провёл ладонью по щеке, убедившись, что щетина не успела отрасти и можно не бриться, оделся, закрыл номер и, передав ключ администратору, взял такси, притормозившее у входа в гостиницу. 
 

 







Глава 3

Май 1940 года. Берлин


1.
Иван Григорьевич не ошибся, его попутчиком оказался именно подполковник Крутов, командированный в качестве наблюдателя на широкомасштабные манёвры Вермахта в изобиловавшей лесами и озерами Западной Померании, наблюдать за которыми предстояло и полковнику Мотовилову.
В Берлин офицеры прибыли вечером одиннадцатого мая на второй день вторжения германских войск в Бельгию и Голландию. В имперской столице царило небывалое оживление, несравнимое с началом победоносной Польской кампании.
На привокзальной площади, прочих центральных улицах и площадях имперской столицы толпились горожане, не спешившие расходиться по домам после окончания рабочего дня. Гремели военные оркестры, исполнявшие бравурные марши. Повсюду пестрели огромные знамёна, флаги поменьше и прочие флажки, едва ли не у каждого в руках – кроваво-красные символы Третьего рейха с чёрными полосами в виде прямого креста и чёрными свастиками в центральном белом круге.
Временами оркестры смолкали, уступая место многочисленным мощным динамикам, из которых доносились восторженные вопли имперского министра пропаганды Геббельса, сообщавшего немцам последние новости о продвижении германских войск в Голландии и Бельгии, стремительно приближавшихся к границам Франции – главной цели весенней кампании Вермахта.
Офицеров, прибывших на Силезский вокзал  Берлина, встречал сотрудник советского посольства, который был должен доставить командированных в гостиницу при посольстве СССР в Германии.
– Борис Семёнович Гришин, – представился сотрудник посольства, пожимая руки офицерам. – С кем имею честь?
– Полковник Мотовилов, Иван Григорьевич.
– Подполковник Крутов, Сергей Егорович.
Поочерёдно представились офицеры.
– Очень приятно, товарищи офицеры, – устало улыбнулся Гришин и, вздохнув, продолжил, уже о наболевшем. –  Вы только посмотрите что твориться! Такая эйфория по поводу нападения Германии на Бельгию, Голландию и Францию, продолжается уже второй день. Утром и днём ещё терпимо, а по вечерам буквально весь Берлин на улицах. Кругом толпы из людей всех возрастов, от стариков до малых детей. По домам сидят лишь коммунисты и евреи, за которыми охотится гестапо и отправляет в концентрационные лагеря целыми семьями.
– Знаете, товарищи, что такое концентрационный лагерь?
– Догадываемся, – ответил Мотовилов.
– Остальные немцы на улицах. Все с флажками, все кричат – «Зиг Хайль! Хайль Гитлер!» – Гришин снял шляпу, вытер платком вспотевший лоб и с горечью продолжил. – От грохота оркестров и динамиков можно оглохнуть! А когда стемнеет повсюду факельные шествия, от которых случаются пожары. Форменное безобразие, товарищи офицеры! Только при немцах об этом не говорите. Слишком гордые, могут обидеться, – предупредил офицеров сотрудник посольства. – Идите, товарищи, за мной. Машина в переулке, там потише, и можно проехать. Нет, остановимся, посмотрим. Эти нас не пропустят.
Путь к спасительному переулку перекрыла, чеканя шаг в начищенных до блеска сапогах, колонна «коричневорубашечников », состоявшая из молодых мужчин и юношей в коричневых галифе и рубашках, перепоясанных ремнями, с красными повязками на левой руке, и с флажком на длинном древке в правой. Под звуки оркестра штурмовики СА, пополнявшие войска СС, надрываясь, пели марш штурмовиков  СА.
 
Die Fahne hoch
Die Reihen fest geschlossen
S.A. marschiert
Mit ruhig festem Schritt
Kam’raden die Rotfront
Und Reaktion erschossen
Marschier’n im Geist
In unsern Reihen mit
Die Strasse frei
Den braunen Batallionen
Die Stasse frei
Dem Sturmabteilungsmann…

– Да ведь под эту музыку у нас исполняется «Марш советских авиаторов »? – удивился Крутов. – Как там у нас поётся, – напел подполковник-танкист, любивший напевать «Марш советских танкистов», но и не забывавший слов, любимого марша советских лётчиков.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
  Преодолеть пространство и простор,
  Нам Сталин дал стальные руки-крылья,
  А вместо сердца пламенный мотор!

  Всё выше, выше и выше
  Стремим мы полёт наших птиц,
  И в каждом пропеллере дышит
  Спокойствие наших границ!..

И так далее. Помните слова марша, товарищ Гришин?
– Помню, товарищ Крутов, хоть я и не авиатор, – вздохнув, признался сотрудник посольства. – Колонна прошла. Товарищи, следуйте за мной, не отставайте!
– А эти о чём пели, Иван Григорьевич? – спросил Крутов, кивнув вслед штурмовикам.
– В целом, слова неплохие, Сергей Егорович, чем-то напоминают слова  «Интернационала ». Помните, – «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем, мы наш мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем».
Вот и эти парни в коричневых рубашках призывают «разрушить этот мир без сожаления», утверждая, что «Позору рабства отведён лишь час». Слова-то неплохие, однако, проверяются делами. Вот и французский гимн – знаменитая «Марсельеза» – чем не пролетарская песня, а какова политика Франции? Каждый скажет – лютая ненависть к России на протяжении веков. Однако окончательно запутались французы вместе с англичанами. Готовили удар по нам, да сами попали под удар немецкий.
– Попали, пусть теперь расхлёбывают кашу, которую сами и заварили, – откровенно радуясь вторжению германских войск в Бельгию, Голландию и Францию, признался Крутов. – Ну а что касается нашего гимна – «Интернационала», в котором есть слова – «Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем, мы новый мир построим, кто был никем, тот встанет тем», – напел Крутов. – то очень даже похоже. – Правы вы, Иван Григорьевич – не по словам судите, а по делам…
«Это уже из Библии», – вздохнув, подумал Мотовилов.
– Да тише вы, товарищ Крутов! – одернул Гришин подполковника. – Слова пролетарского гимна здесь запрещёны. Могут возникнуть неприятности. Поселитесь в гостинице – пойте в номере сколько угодно.
Продвигаясь в сторону переулка, где их ожидала машина из гаража советского посольства, Иван Григорьевич обратил внимание на множество солдат и офицеров среди горожан. Поскольку до наступления темноты и факельных шествий оставалось не менее трёх часов, советских офицеров, которых сопровождал мужчина в штатском костюме и надвинутой на лоб чёрной шляпе, узнавали по форме и все без исключения военнослужащие Вермахта, вытягивались перед ними и отдавали честь советским офицерам.
– С воинской дисциплиной у них порядок, – заметил Крутов.
– Немцы всегда отличались дисциплинированностью и аккуратностью, – пояснил на ходу полковник Мотовилов. – Немецкий солдат вышколен своим унтер-офицером до такой степени, что своего командира боится больше, чем солдата противника. Но если оказался в плену, то не упрямился и рассказывал всё что знал. Мне приходилось допрашивать пленных немцев в прошлую войну, – припомнил Иван Григорьевич.
– Как бы снова не пришлось их допрашивать, – пробурчал Крутов. – Не нравится мне всё это, товарищ полковник. Очень не нравится. За месяц разобьют они французов, Парижем овладеют. Разве успокоятся?
– Думаете, что Франция капитулирует так скоро? – удивился Мотовилов.
– Уверен, Иван Григорьевич. – В окопы зарываться, как в прошлую войну, немцы не станут. В современной войне не артиллерия «бог войны», как говаривали у нас, а танковые соединения, способные рвать оборону противника и проходить за сутки до ста километров!
– Товарищи, офицеры, давайте отложим разговоры на военные темы до гостиницы, к нам могут прислушиваться. Уверен, что нас незримо сопровождают агенты вездесущего гестапо. Знаете, что это такое?
– Догадываемся, товарищ Гришин, – ответил Крутов и пошутил. – Наверное следят, чтобы нас никто не задевал.
– Пришли, – облегчённо вздохнул Гришин. – Вот наша машина, садитесь товарищи. Володя, едем, – обращаясь к шофёру, распорядился сотрудник посольства. – Постарайся пробираться переулками, так будет безопаснее. Не дай Бог какой-нибудь опившийся пива  идиот угодит под наши колёса вместе с флагом!..

2.
Какого же было удивление полковника Мотовилова, когда у входа в здание советского посольства, расположенного между Унтер-ден-Линден и Беренштрассе , где командированным в Германию офицерам следовало отметиться по прибытии в Берлин, его встретил сам генерал Готфрид, предупреждённый телеграммой из Москвы о дне и часе прибытия своего русского друга в столицу Третьего рейха.
– Боже мой! Наконец я дождался приезда дорогого русского гостя! – Адольф обнял за плечи и троекратно, по русскому обычаю, расцеловал Ивана Григорьевича. – С приездом, герр Иоганн! Думал, что письмо моё в адрес вашего военного ведомства затерялось, и я уже никогда не увижу вас! Помните нашу встречу на танковых курсах под Казанью? – аккуратно подбирая ещё незабытые, заранее отрепетированные слова, Готфрид попытался говорить по-русски, но скоро иссяк и перешёл на немецкий.
– Помню Адольф. Как не помнить! – растрогался Иван Григорьевич.
– О, вы не один, герр Иоганн! – взглянув на Крутова, лицо которого генералу показалось знакомым, спросил Готфрид.
– Не один, Адольф. Со мной подполковник Крутов. Неужели не узнаёте своего инструктора по танковым курсам? – Мотовилов одновременно отвечал Готфриду и переводил для Крутова с немецкого языка на русский.
– Да, да! – Готфрид обратился к Крутову, протянул ему руку и крепко пожал. – Конечно же, узнаю. Просто сразу не разглядел и не вспомнил. Приятно увидеть не одного, а сразу двух своих знакомых русских офицеров – оберста и оберстлейтената! У вас теперь новые звания, которые были в прежней русской армии и это хорошо!
– Да, Адольф, в нашу армию вернулись капитаны и майоры, полковники и подполковники. У нас пока нет генералов, а старинные воинские звания – поручик, подпоручик и прапорщик, к сожалению, забыты. Вместо них появились лейтенанты – и старшие, и младшие. Жаль, чин поручика и подпоручика принят в других славянских армиях… «Да только Польши и Чехословакии уж нет…» – додумал про себя Иван Григорьевич. – «Однако ещё есть Болгария и Югославия!»
– Товарищи офицеры, извините, что перебиваю вас, – внимательно посмотрев на немецкого генерала, напомнил о себе сотрудник советского посольства Гришин. – По приезде вам следует отметиться о прибытии.
Иван Григорьевич перевёл Готфриду требование сотрудника посольства.
– О да, конечно! Не стану вас больше задерживать. Вы приехали вовремя. Прошу вас, герр Иоганн быть на моём юбилее завтра, двенадцатого мая! Торжество состоится на моей вилле в Ванзее. Это пригород Берлина.
– Юбилей? – сделал удивлённый вид Мотовилов, заметив, как хмыкнул и опусти глаза Гришин.
«Неужели и этого невзрачного чиновника информировали о появлении Готфрида и о его юбилее?» – подумал Иван Григорьевич. – «Не иначе, как полковник Рубин…»
– Да, Иоганн, завтра мне исполняется пятьдесят лет! Ваш приезд в Берлин совпал с моим юбилеем. Не правда ли, удивительное совпадение? – с удовольствием подчеркнул Готфрид.
– Поздравляю вас, Адольф! И в самом деле, удивительное совпадение, – пришлось слукавить Мотовилову.
– О чём это он? – спросил Крутов.
– Представляете, Сергей Егорович, завтра моему немецкому другу исполняется пятьдесят лет! У генерала юбилей, о котором я даже не подозревал! – опять слукавил Иван Григорьевич и взглянул на Гришина, верхнюю часть лица которого прикрывали поля шляпы.
– Что ж, значимая дата. Поздравляю вас, генерал, с днём рождения, – Крутов протянул Готфриду руку, а Мотовилов перевёл слова, адресованные генералу.
– И вас жду к себе, герр оберстлейтенант, – Готфрид крепко пожал руку подполковника Крутова.
  – Что он сказал? – спросил Крутов.
– Приглашает нас к себе. Отказаться – значит обидеть.
– Мы готовы поздравить вас, герр генерал и во время завтрашнего торжества, – подтвердил своё согласие подполковник Крутов. – К тому же завтра у нас свободный день, который планировали посвятить знакомству с Берлином.
– Очень хорошо, господа офицеры. С Берлином познакомитесь в другой день, а завтра, в десять часов утра машина с моим шофёром будет ждать вас на этом месте. До встречи господа офицеры!
Сотрудник советского посольства в Берлине Борис Семёнович Гришин был заблаговременно предупреждён телеграммой из Наркомата внутренних дел о генерале Готфриде и его встрече с командированным в Германию полковником Мотовиловы, а так же о том, что Готфрид пригласит полковника на свой юбилей и этому не следовало препятствовать. К тому же будет хорошо, если и подполковник Крутов получит приглашение на юбилей. И всё же встреча германского генерала и советского полковника у входа в советское посольство стала для него неожиданной. Гришин ожидал, что встреча состоится на вокзале или же на следующий день.
– Товарищ Мотовилов, вот вам номер моего телефона. При необходимости звоните в любое время суток, – Гришин протянул Ивану Григорьевичу кусочек плотной бумаги с напечатанными на нём именем, отчеством и фамилией сотрудника посольства и двумя номерами телефонов. – Если не удастся связаться по первому номеру, позвоните по второму. До связи, товарищи офицеры.   
Завершив все формальности, Мотовилов и Крутов разместились в двухместном номере небольшой гостиницы, входившей в комплекс зданий советского посольства.
– Прямо таки с корабля на бал! – провёл рукой по суточной щетине Крутов. – Надо бы побриться. Ладно, утром. Сменим натёльное бельё, Начистим сапоги и отправимся на юбилей генерала, который был примерным курсантом в танковой школе и аккуратно исполнял все мои указания. Забыл, куда мы завтра едем?
– В Ванзее, есть в Берлине такой пригород. У Готфрида там дом, – напомнил Иван Григорьевич.
– Богато живут немецкие генералы! Интересно, живёт с ним наша Анна Ласка? –поинтересовался Крутов. – Ведь Готфрид вам прислал письмо. Что пишет?
– Прислал, только не мне, а в Наркомат обороны, на моё имя, поскольку не знал моего  адреса. Письмо пришло ещё в октябре прошлого года, а я узнал о нём только в апреле после вызова в Москву. Про жену написал, живут в любви и согласии, а вот о юбилее умолчал.
Надо сказать, друг мой Андрей Булавин работал в нашем павильоне на Всемирной выставке в Париже летом тридцать седьмого года. Он видел в павильоне Готфрида вместе с супругой. Приезжали в Париж. Готфрид был в гражданском костюме и шляпе, а Анна, по словам Булавина, ещё больше похорошела.
– Откуда же ваш друг знает её? – удивился Крутов.
– Видел её прежде, – уклончиво ответил Иван Григорьевич. – Знаешь вместе с кем Готфрид и Анна осматривали экспозицию, которую представлял мой друг в Париже?
– С кем же?
– С бывшими белыми генералами Деникиным и Красновым. Вот с кем!
– Неужели с Деникиным и Красновым? Не может быть! – ахнул от неожиданности подполковник Крутов.
– Ну почему  же не может, Сергей Егорович, может! Живы ещё белые генералы, укрылись заграницей, доживают свой век.
– Ну и шут с ними, пусть доживают. Нам они не опасны, – остыл Крутов и озаботился завтрашним днём. – Надо бы Готфриду что-нибудь  подарить, не ехать же в гости с пустыми руками?
– Я знал, что встречусь с Готфридом, предупредил его о приезде телеграммой, а он встречал нас у посольства, поскольку на вокзале было слишком людно. Прихватил ему в подарок обещанное вино и небольшой сувенир, – успокоил Крутова Иван Григорьевич.
Мотовилов раскрыл чемодан и извлёк из-под белья две картонную коробки – одну большую, другую маленькую.
– Здесь бутылка Хванчкары, обещал Готфриду ещё на курсах, а в этой коробочке серебряный портсигар. Помнится, Готфрид курил. Это ему от нас на память. – Мотовилов раскрыл коробочку и извлёк серебряный портсигар, крышке которого было выпуклое изображение поединка двух конных всадников в старинных доспехах и с пиками в руках.
– Что это? – удивился Крутов.
– На портсигаре изображён момент поединка русского богатыря Пересвета с ордынцем Челубеем перед сражением на Куликовом поле, – пояснил Иван Григорьевич. – Думаю, что портсигар ему понравится, кое о чём напомнит и станет достойным подарком к юбилею.
– Иван Григорьевич, возьмите в долю. Портсигар серебряный, наверное дорогой? – обеспокоился Крутов, не обратив внимание на «кое о чём напомнит».
– Нет, Сергей Егорович, это от меня, а вы купите цветы. Корзину цветов для юбиляра, и роскошный букет для нашей общей знакомой и супруги генерала. Если не хватит командировочных марок, то добавлю. Мне здесь нечего покупать. Идёт?
– Спасибо, Иван Григорьевич. Идёт! – согласился Крутов, любуясь серебряным портсигаром.

3.
Известие о неожиданном нападении Германии на Бельгии, Голландию и Францию застало корреспондента «Фигаро» Шарля Буланже в Дамаске. Случившееся казалось невероятным. Буланже долго не мог поверить в то, что сейчас происходит в Бельгии, откуда были родом его родители, перебравшиеся в Париж ещё до рождения Шарля.
В то, что бельгийцы, а именно валлоны – «лучшие из французов» не вызывало у Шарля сомнений, а лучшее тому подтверждение – Морис Гамелен  – военный министр Французской республики родом из Брюсселя, да и его первый заместитель Максим Вейган  – тоже бельгиец и тоже родился в Брюсселе.
Оба генерала воевали в Первую мировую войну, оба были командированы военными советниками в Варшаву во время Советско-польской войны, которая не без их усилий закончилась разгромом Красной армии под Варшавой и поражением Советской России .   
Будучи патриотом Франции, Буланже сожалел, что после поражения императора Наполеона в сражении при Ватерлоо неподалёку от Брюсселя, от Франции, чтобы её ослабить, отторгли северную самую развитую часть. Пруссия предлагала пойти ещё дальше и отторгнуть от Франции ту её историческую часть, которая прежде была независимым Бургундским герцогством.  Немцы предлагали создать новое европейское королевство Бургундия со столицей в Лионе, посадив на престол, как это было сделано во вновь образованном Бельгийском королевстве одного из многочисленных германских принцев , ведущих свою родословную от Карла Великого.
Британия, напуганная Наполеоновскими войнами, не возражала и только Россия была категорически против отделения Бургундии. Французам и поныне жаль утраты северных территорий, но без Бургундии, которая составляла более трети территории страны, не было бы и сильной Франции . Так что французам следовало благодарить русского императорам за его твёрдую позицию в отношении побеждённой Франции. И вот очередное коварное нападение немцев…
«Впрочем, мы первыми объявили войну Германии из-за злосчастной Польши. И вот теперь немцы решили напасть на Францию», – с горечью думал Шарль Буланже, сидевший в душном номере одной из гостиниц раскалённого от зноя Дамаска и пивший тёплый коньяк, закусывая апельсиновыми дольками.
«Семьдесят лет назад прусские войска маршировали по улицам Парижа . Неужели этот позор повторится? Зачем же я тогда здесь, в нескольких тысячах километров от Франции, где сейчас решается судьба Европы?» – мучился от переживаний французский журналист, прибывший на Ближний Восток, чтобы освещать вторжение французских, британских, турецких и иранских войск в советское Закавказье.
– Вот вы где, Шарль? Пьёте с горя коньяк? – заглянул в номер к журналисту сосед по гостиничному номеру полковник Бове.
– Сижу, Мишель, пью, – признался Буланже. – Что же теперь делать? О чём писать?
– Не знаю, Шарль. Пусть это решают Гамелен и Вейган. А ведь как было задумано. Мы наносим массированный бомбовый удар по нефтяным месторождениям Баку, лишая русских и немцев, которым русские продают нефть, горючего для танков и самолётов, что, по мнению Гамелена, лишало возможности Вермахта воевать с нами. Следом за нашими самолётами в Советское Закавказье врываются турки и персы. Турки занимают Армению и Грузию, персы занимают Азербайджан, но при этом англичане контролируют Баку и нефтяные разработки!
Не вышло. Опять нас опередили всего на несколько дней. Не только опередили, но и обманули. Боши  рвутся во Францию через Бельгию, минуя линию Мажино, где размещены наши основные силы, которые теперь могут попасть в окружение.
Гамелен в панике, а Вейган вместо того, чтобы командовать нашими войсками, которые войдут в Закавказье по трупам турок и персов, уничтоженных ослабленной Красной армией, застрял в Сирии. Англичане тоже хороши. Вторжение на Кавказ это их план. Не могут простить русским большевикам утраты своего влияния в нефтеносном районе, которое они имели в двадцатом году, когда в России шла Гражданская война.
Вы, Шарль, журналист, так что пишите о том, что видите и то, о чём слышите. Не наши газеты, так немецкие или русские напечатают ваши репортажи с Ближнего Востока, – посоветовал Шарлю Буланже полковник французской разведки Мишель Бове. Ещё месяц назад полковник докладывал своему командованию, что немцы попытаются сорвать вторжения в Закавказье и, пользуясь тем, что Франция первой объявила войну Германии ещё в сентябре прошлого года, вторгнуться во Францию и страны Бенилюкса . Ему не поверили, и вот результат…
– Мишель, как вы думаете, немцы захватят Париж? – спросил Буланже полковника, с которым познакомился в Дамаске.
– Налейте рюмку, скажу, – попросил Бове.
– Да, конечно! – Буланже достал из буфета вторую рюмку и наполнил коньяком.
– Бове выпил и закусил долькой апельсина.
– Полагаю, что возьмут. И в прошлую войну бы взяли, да вмешалась Россия, оттянув на Восточный фронт силы немцев. Теперь такое невозможно. Англичане пытаются что-то предпринять, но русские ни за что не станут воевать за нас после той информации, которая попала к ним от немецкой агентуры, которая чувствует себя довольно вольготно в Ираке, Турции и Иране, как стали недавно называть Персию .
Да и в соседнюю Палестину, принадлежащую англичанам, вместе с сотнями тысяч евреев вывозимых из Германии, Австрии, Венгрии и других стран, проникли десятки агентов Абвера и СД.
Перевозками в основном занимались немцы. Их пароходы с переселенцами на «землю обетованную» ходили регулярно из Триеста  в Хайфу . Руководители проекта по возвращению евреев в Палестину рассчитывают со временем создать в тех местах еврейское государство – новый Израиль  или Иудею со столицей в Иерусалиме. Это уж как получится. Предоставят ли им независимость англичане или же нет, пока неизвестно. Впрочем, теперь не до евреев с их государством, – вспомнив о Франции, вздохнул полковник Бове.    
– Не так давно мы задержали одного такого агента Абвера, проникшего из Иерусалима в Дамаск. Оказался евреем, что странно, учитывая гонения на евреев в Германии. Допросили. Не упирался, предложил сотрудничество, при условии, что мы сохраним это в тайне, иначе пострадает его семья. Многое чего порассказал, однако раскрыть немецкую агентурную сеть так и не смог, хоть и старался. Такая у них конспирация, можно лишь позавидовать.
Буланже вновь наполнил рюмки, посетовав, что скоро французский коньяк, как и всё остальное будет принадлежать немцам.
– Посоветуйте, мсье Бове, стоит ли сейчас возвращаться в Париж или быть может подождать?
– Конечно же, возвращайтесь. Чего тут торчать? Завтра я отправляюсь в Бейрут, а оттуда даже не знаю куда, в Тулон, Оран, Бизерту , а то и в Дакар , на корабле из эскадры адмирала Дарлана , который должен был вторгнуться на Кавказ, войдя в Чёрное море через турецкие проливы, а теперь возвращается во Францию. Другие пути во Францию теперь закрыты. Не знаю, отзовут ли Вейгана из Сирии в помощь Гамелену. Если это случится, то он, очевидно, воспользуется самолётом, хотя это и опасно. На пути во Францию лежит Италия, на аэродромах которой размещены немецкие истребители, да и Италия со дня на день может начать вторжение во Францию с юга. Хорошо ещё, что англичане заперли Гибралтаром  вход в Средиземное море. В противном случае стаи немецких субмарин не дали бы прохода эскадре Дарлана. Вот такие дела мсье Буланже, – вздохнул полковник Бове, не обративший внимание на то, что журналист обратился к нему, как к человеку штатскому посредством общепринятого «мсье».
– Мсье Бове, возьмите меня с собой, – попросил Буланже.
– Собирайтесь, Шарль, составите мне компанию. Возможно нам всё же удастся попасть в Париж до того, как его займут немцы. У меня там семья. Хотелось бы вывезти их к родственникам в Бордо.

4.
Ровно в десять утра за Мотовиловым и Крутовым заехал «Мерседес» с открытым верхом, которым управлял шофёр в лёгкой куртке по причине тёплой погоды и в широкой кепке, прикрывавшей от солнца голову. Рядом с автомобилем прогуливался Гришин.
– Доброе утро, товарищи офицеры. Как устроились? Всё в порядке? – поинтересовался сотрудник посольства, которому было поручено обустройство командированных офицеров.
– Спасибо за заботу, товарищ Гришин, всё в порядке, – ответил Иван Григорьевич. – Вот и машина подошла.
– Когда рассчитываете вернуться?
– Вечером, не позже двадцати трёх часов.
– Хорошо, товарищи. Надеюсь, что вас доставят до гостиницы, а я вас встречу. Если что – звоните. Номера телефонов я вам дал. Договорились?
– Договорились, товарищ Гришин.
Офицеры покрыли головы фуражками и разместились на заднем сидении автомобиля.
Не проронив ни слова в течение почти часового пути с остановкой возле цветочного магазина, где Мотовилов и Крутов долго выбирали цветы для юбиляра и его супруги, шофер доставил русских офицеров к роскошной двухэтажной вилле генерала барона фон Готфрида, куда в сверкающих на солнце автомобилях съезжались многочисленные гости.
Мужчины – преимущественно военные и чином не ниже полковника, прибывали на виллу генерала Готфрида в парадных мундирах и при наградах. Женщины – супруги, взрослые дочери и любовницы прибывали на виллу в красивых летних нарядах и шляпках всех фасонов, прикрывавших полями лица дам от коварного майского солнца, прихватив с собой и вечерние платья, поскольку торжество в честь полувекового юбилея барона фон Готфрида могло затянуться до глубокой ночи.
Погода была великолепной. В ухоженном саду, за высоким каменным забором, окружавшим виллу генерала, нанятые по случаю праздника слуги и служанки заблаговременно расставили на аккуратно подстриженной лужайке столы и летние кресла и подавали прохладительные напитки, мороженое и фрукты.
Рядом благоухали ухоженные розы, к которым вместе с супругой генерала баронессой Анной фон Готфрид устремились дамы, наслаждавшиеся ароматом и красотой первых и самых прелестных весенних бутонов. Дамы, которые встретились впервые, оживлённо знакомились, с удовольствием посвящая новых подруг в свои «семейные тайны».
Цветы – корзину с лилиями и ещё какими-то неизвестными офицерам, но красивыми цветами вручили юбиляру вместе с вином и портсигаром, на который Готфрид взглянул, поблагодарил за подарок и поспешил встречать следующих гостей.
На минуту оставив женщин, Анна сама подошла к русским гостям, о которых была заблаговременно предупреждена, улыбнулась, поздоровалась, призналась, что помнит их, и, приняв в подарок букет из роскошных роз, на который пришлось истратить едва ли не  четверть из командировочных марок, вернулась к дамам, предложив им освежающие напитки, фрукты  и мороженое.
– Красивая шельма, хоть и не молодая! – присвистнул Крутов. – Ей ведь сейчас лет тридцать семь – тридцать восемь. На курсах на неё заглядывались все, а здесь ну просто расцвела!
– Сергей Егорович, негоже так отзываться о женщинах,  Иван Григорьевич укоризненно посмотрел на Крутова. – Ваша супруга тоже красавица. Помню её по Крыму.
 – Красавица, – недовольно пробурчал Крутов. – Да только не хочет жить, в гарнизонах, как жёны других офицеров. Рожать тоже не хочет. Уехала к родителям в Ленинград… 
Поначалу Мотовилов и Крутов чувствовали себя достаточно неуютно среди незнакомых им людей, издали рассматривавших гостей Готфрида – двух русских офицеров, полковника и подполковника в далеко не парадных мундирах и без погон, как неких «диковинных экспонатов», усевшихся на уютной скамеечке со спинкой в тени зацветавшей белой акации.
Чтобы хоть как-то себя занять, Крутов курил одну за другой папиросы «Казбек» из захваченной на дорогу коробки. Иван Григорьевич не курил, делал вид, что просматривает утреннюю берлинскую газету, которую уже успел прочитать, а Крутов, дымя очередной папиросой, подсчитывал прибывавших на юбилей генералов и офицеров Вермахта, среди которых оказался один эсэсовец и один моряк.
– Семь генералов, три полковника, генерал из СС, стало быть – группенфюрер, как таких называют в Германии, один моряк – кажется капитан первого ранга, семеро мужиков в штатском, двое из них – старики, обоим под семьдесят, однако довольно бодрые, – перечислял и оценивал Крутов мужскую половину гостей юбиляра. Пересчитать женщин было сложнее, и он скоро бросил это бесполезное занятие.
– Иван Григорьевич, обратите внимание на группенфюрера. Весьма похож на вас этот «гусь» в чёрном мундире с одним погоном, а тот старик, что покрепче, то и дело смотрит на нас, вернее на вас, и о чём-то разговаривает с группенфюрером. Бьюсь об заклад, что это его отец! О чем же это они говорят?
– Плохо слышно, – ответил Мотовилов, сравнивая себя с группенфюрером. – «Действительно похож! Вот бы удивилась Татьяна! Постой, не тот ли это шурин и зять Готфрида, который, по его словам, очень похож на меня?» – вспоминал Иван Григорьевич полуночное общение с Адольфом в стенах танковой школы осенью тридцать второго года.
– Направляются к нам, – сообщил Крутов.
– Вижу, Сергей Егорович, придётся встать и познакомиться, – поднимаясь, ответил Иван Григорьевич.
– К ним присоединился и другой «старец», – добавил Крутов. – Чем это мы их заинтересовали?
– Группенфюрер Фридрих фон Гутлов, – отдав честь русским офицера, представился эсэсовец.
– Барон Генрих фон Гутлов, оберст в отставке, – представился чем-то взволнованный пожилой мужчина, которому, вероятно, перевалило за семьдесят, – а это мой старинный друг генерал в отставке Пауль фон Леттов, – представил старший Гутлов пожилого и ещё довольно крепкого мужчину, которого Крутов назвал «старцем».
– Полковник Мотовилов.
– Подполковник Крутов.
Представились немцам русские офицеры.
«Угадал! Отец и сын», – услышав одинаковые фамилии, подумал Крутов и посмотрел на Мотовилова – «переведи, Иван Григорьевич».
– Герр Мотовилов, я взволнован! Вы так похожи на моего сына, просто одно лицо! – энергично пожал руку Ивану Григорьевичу старый барон Гутлов, внимательно вглядываясь в лицо русского офицера. – А ведь я помню вас, герр Мотовилов! И вы вспоминайте! Петербург, декабрь 1912 года, Царское Село, юного подпоручика у входа в парк! Признайтесь, это были вы, герр Мотовилов?
– Да, герр Гутлов, это был я, – ответил старому барону Иван Григорьевич, до глубины души взволнованный и растроганный неожиданной встречей с человеком, которого видел всего лишь несколько минут почти двадцать восемь лет назад в конце декабря 1912 года на посту возле входа в Царскосельский парк, где по утрам прогуливался российский император.
– О чём это вы? – сжав плечо Мотовилова, спросил Крутов.
– Потерпи, Сергей, расскажу чуть позже, – шепнул Крутову Иван Григорьевич, в то время, как старый барон Гутлов объяснялся с сыном.
Заметив завязавшееся и весьма энергичное общение между русскими офицерами и баронами фон Гутлов – отцом и сыном, к ним поспешил встревоженный Готфрид, не успевший представить своим родственникам русских гостей.
За Готфридом потянулись остальные мужчины – военные и штатские, желавшие познакомится с русскими офицерами, которых никак не ожидали встретить на юбилее у героя Польской капании генерала Готфрида. Уловив нечто необычное, за мужчинами поспешили и женщины, которым Анна успела кое-что пояснить. 
– Генрих, Фридрих! Что происходит? Надеюсь, вы не повздорили?
– Что вы, Адольф! Напротив! – улыбался старый сентиментальный барон Гутлов, в глазах которого заблестели слезинки. – Вы даже не представляете, как я рад встретить в вашем доме русского оберста, которого видел двадцать восемь лет назад в Петербурге юным офицером, удивительным образом, походившим на моего Фридриха. Помнишь, я об этом рассказывал. Они ровесники, да они и сейчас очень похожи!
– Простите, герр Гутлов, что не предупредил вас заранее о моих русских гостях, об Иоганне, сходство которого с Фридрихом я отметил, когда пребывал в командировке в России. Было это не так давно, осенью тридцать второго года, – извинился Готфрид перед пожилым сентиментальным бароном.
После этих, идущих от сердца слов, Готфрид взял себя в руки и, как полагалось в аристократическом обществе, представил своим немецким друзьям и родственникам своих русских гостей, прибывших в Берлин на другой день после начала Французской кампании, в которой участвовал его старший сын Карл, служивший в танковом корпусе генерала Гудериана.
Готфрид и Гудериан вместе сражались в Польше, и Адольф был готов пригласить прославленного генерала на свой юбилей. К сожалению, не получилось. Третий день танки Гудериана, среди которых был и танк лейтенанта Карла фон Готфрида продвигались по Бельгии, подавляя слабые очаги сопротивления со стороны деморализованной бельгийской армии, час за часом приближаясь к Франции в обход теперь уже бесполезной линии Мажино.
Готфрид сожалел, что сыновья не смогли присутствовать на его юбилее. Карл воевал в Бельгии, а Герман позвонил и поздравил отца, сообщив, что не смог покинуть лётное училище, поскольку молодые пилоты готовились сразиться с самолётами противника в небе над Францией.
– Герр Иоганн, простите моё упущение, – извинился Готфрид. – Каждому из гостей следует уделить минутку внимания, на всё просто не хватает времени! Вижу, что вы уже познакомились с Германом и Фридрихом – оба мои близкие родственники. Генрих – отец, я Фридрих брат моей покойной жены Ирмы. Я рассказывал вам о них во время нашей удивительной встречи на танковых курсах. Вы тогда ещё удивились, узнав, что Фридрих мой зять и шурин одновременно. Помните?
– Конечно же, помню, Адольф! С того памятного вечера, когда вы надумали пригласить меня к себе в гости не прошло и восьми лет. Спасибо за приглашение, которое совпало с моей командировкой.
– О да! Германия и Россия – дружественные государства. К нам приезжает немало ваших военных и гражданских специалистов. У нас есть чему поучиться!
– Есть, – согласился Мотовилов.
– А это моя сестра Хельга – супруга Фридриха, – представил Адольф русским офицерам высокую миловидную женщину, приехавшую на виллу барона Готфрида в чёрном, в тон парадного эсэсовского мундира мужа, вечернем платье и в бриллиантах.
– Рудольф – брат Адольфа и Хельги, – скромно представился мужчина в чёрном смокинге.
Мотовилов вспомнил, что брат Адольфа был адвокатом и социал-демократом, а Фридрих убеждал его порвать с «демократами» и вступить в набиравшую вес партию «национал-социалистов».
«Наверное, вступил», –  подумал Иван Григорьевич.
– К глубокому сожалению, среди нас нет сыновей – Карла и Германа. Карл служит у моего друга Гудериана и через две – три недели его танк будет под Парижем! А Герман готовится к воздушным боям в небе Франции! – с гордостью за сыновей сообщил Готфрид.
– Вот видите, герр Иоганн, мы уже дважды прикрыли России от вторжения французов и англичан, а теперь намерены раз и навсегда покончить с угрозой для Германии с запада!
«Дважды?» – удивился, подумав, Иван Григорьевич. – «Первый раз, действительно предотвратили высадку англо-французского экспедиционного корпуса в Нарвике с возможным возобновлением военных действий на советско-финляндской границе. Это понятно, а что же могло случиться ещё? Неужели скупая информация о готовящемся воздушном ударе по нефтяным приискам Баку оказалась правдой? Об этом следует расспросить поподробнее, если представится такая возможность».
– Среди нас наши старинные друзья, а теперь и близкие родственники, которые приехали из Рима. Знакомьтесь, господа офицеры – граф Алонсо ди Орсинии, супруга графа Стефания ди Орсини и их дочь Джулия – супруга моего старшего сына Карла.  – Готфрид представил офицерам импозантного пятидесятилетнего брюнета в смокинге, его супругу и дочь, которая была на шестом месяце беременности и к концу лета обещала родить Готфриду внука или внучку. – К сожалению здесь не присутствует сын графа лейтенант военно-морского флота Италии Ринальдо ди Орсини. Он служит на линкоре «Джулио Чезаре» . Италия – союзник Германии, и в связи с военными действиями против Франции, у итальянских моряков отменены отпуска. Жаль, что Ринальдо не смог приехать. Помните, герр Иоганн, я рассказывал вам о моих итальянских друзьях?
– Помню, – ответил Иван Григорьевич, хотя ничего такого припомнить не смог, подумав, – «забыл или чего-то напутал оберстлейтенант Готфрид, изрядно накачанный алкоголем в тот октябрьский вечер».
– Герр Иоганн, впереди вечер, выберем время и вспомним наших далёких предков! – дрожал от волнения голос сентиментального юбиляра, которому в этот день исполнилось пятьдесят лет. Полвека – значимый юбилей.
Далее торжества по случаю юбилея генерала барона фон Готфрида продолжались уже в просторном зале первого этажа и по заранее утверждённому регламенту. Совпавшее с обеденным временем всеобщее застолье с торжественными поздравления от родственников и друзей, красноречивые тосты с шампанским и непременными здравицами в честь юбиляра, чередовавшиеся со здравицами в честь фюрера Третьего рейха, большой портрет которого в обрамлении имперских флагов украшал фасад виллы Готфрида.
Дождавшись своей очереди, Иван Григорьевич поздравил Готфрида с пятидесятилетием и пожелал юбиляру крепкого здоровья.
Постепенно гости насытились и утомились от тостов. Слуги разобрали общий стол, освободив пространство для танцев. Вместо шампанского – коньяк, десертные вина, фрукты на столиках, расставленных по стенам и красивая «живая» музыка в исполнении небольшого оркестра.
Дамы по очереди отходили в туалетные комнаты, приводили себя в порядок и возвращались в вечерних платьях с поправленными причёсками, надушенные дорогими французскими духами и с подкрашенными губами. Нетерпеливо посматривая на разогретых коньяком мужчин, прислушивались к ярким музыкальным ритмам и готовились к танцам.
Вот в центре зала закружилась «в вихре венского вальса» первая пара – баронесса Анна фон Готфрид и сорокалетний оберст, имени которого Иван Григорьевич не запомнил. Следом за ними к танцевальному кругу потянулись дамы, любившие танцы и мужчины в мундирах и смокингах.   
Постепенно общая компания распадалась на мелкие группы по интересам, которые между танцами обходила сияющая улыбкой баронесса Анна фон Готфрид.
Мотовилов и Крутов беседовали с баронами фон Гутлов – отцом и сыном и другом старшего Гутлова бароном фон Леттов. Старший Гутлов вспоминал эпизоды войны, которую уже называли Первой мировой, вспоминал, как она начиналась, однако на попытки Мотовилова узнать с какой целью Гутлов приезжал в декабре 1912 года в Царское Село, так и не получил ответа.
Иван Григорьевич полагал, что Генрих Гутлов прибыл в Россию в качестве тайного посланника от германского кайзера Вильгельма II к русскому императору Николаю II.  Однако цель той секретной миссии, по-видимому, навсегда останется тайной.
Полковника русской разведки Угрюмова, который приезжал в Царское Село вместе с Гутловым, давно нет в живых, как и императора Николая II, расстрелянного вместе с семьёй под Екатеринбургом в далёком восемнадцатом году. Что же касалось Генриха Гутлова, то он унесёт эту тайну вместе с собой, как и Вильгельм II – последний из германских императоров, доживавший свой век в Голландии, которую теперь занимали немецкие войска .
Исчерпав свои военные воспоминания, старший Гутлов обнял за плечи своего старинного друга барона фон Леттова.
– А знаете ли вы, герр Иоганн, кто сделал последний выстрел в прошлой, теперь уже первой по счёту мировой войне?
– Конечно же, нет, герр Гутлов. – Россия вышла из войны первой в результате октябрьской революции. Германия воевала ещё год. Вероятно последний выстрел в той войне сделал либо немец, либо француз.
– Нет, герр Иоганн, последний выстрел в той войне прогремел не в Европе, а на юге  Африки в британской колонии Родезии  и сделал это выстрел один из аскари, как называли германских солдат, набранных их африканцев, служивших в отряде герра Пауля фон Леттова. Вот он перед вами, герой Африканского похода немецких войск, с которым вам, господа русские офицеры, довелось сегодня познакомиться. Случилось это знаменательное событие 23 ноября 1918 года, спустя двенадцать дней после капитуляции Германии ввиду разразившейся, как и у вас в России, революции. Расскажи, Пауль, как это было.
– Да ты уже всё рассказал, старина Генрих, – улыбнулся фон Леттов. – Да, мы воевали ещё двенадцать дней и могли бы дойти до Йоханнесбурга и даже до Кейптауна, если бы в июле и августе в моём отряде не случилась эпидемия гриппа, который позже нахвали «испанкой». Эта ужасная болезнь погубила много больше моих солдат и офицеров, чем пули англичан и их наёмников из зулусов.
После эпидемии у меня осталось всего лишь двести немцев, из них до тридцати офицеров, и чуть больше тысячи туземных солдат.  Несмотря на потери, 23 ноября мы выбили британцев из стратегически важного городка Касама. Это уже в Родезии, где прозвучал последний выстрел прошлой Мировой войны.
В Касаме мы узнали от пленного английского офицера о капитуляции Германии, читали доставленные из Кейптауна газеты. Делать, нечего, пришлось сложить оружие после четырёх лет войны в дебрях Африки, после тысяч пройденных миль по Танганьике, Кении, Уганде, Мозамбике, Родезии.
Вернувшись в Германию, вышел в отставку. Теперь я не в политике, работаю над мемуарами, – закончил своё краткое повествование семидесятилетний генерал в отставке Пауль фон Леттов, которого в Германии встречали как национального героя .
– Герр оберстлейтенант, я правильно назвал ваше воинское звание? - с помощью переводившего Мотовилова, – обратился к Крутову фон Леттов. – Вижу, что мой друг Генрих курит вторую папиросу из вашей коробки с нарисованным на ней всадником. Угостите и меня. У нас в основном курят сигареты, но я старый консерватор и предпочитаю папиросы.
– Пожалуйста, выбирайте! – охотно предложил папиросу Крутов, которому, используя короткие паузы, Иван Григорьевич кратко переводил всё сказанное Леттовым.
– Хороший табак, – затянувшись, похвалил фон Леттов. – Такой табак выращивают в России?
– Да, выращивают у нас, на Кавказе. Вот и на коробке изображён конный горец на фоне двуглавого Казбека. Есть на Кавказе такая гора, – пояснил немцам Крутов, призвав на помощь Ивана Григорьевича.
– Папиросы заканчиваются. Жаль, что не захватил вторую коробку, – сожалел Крутов, подумав, – «вечер только начинается, так что придётся курить сигареты».
Оттанцевав с Анной танго, Готфрид уступил супругу другому кавалеру и, вместе с графом ди Орсини, подошёл к компании из русских офицеров, отца и сына Гутловых и фон Леттова, принципиально не желавших танцевать. Старший Гутлов и Леттов по причине почтенного возраста, а младший Гутлов просто не любил шаркать ногами. Зато супруга Фридриха и сестра Готфрида – сорокалетняя Хельга, меняя кавалеров, не пропускала ни одного танца.
– Разрешите папиросу, герр оберстлейтенант, а то мне не достанется, – обращаясь к Крутову, улыбнулся довольный юбиляр. – Господа, герр Иоганн словно предвидел мой юбилей и привёз из России мне в подарок этот серебряный портсигар. Вот он! –   Готфрид достал портсигар из кармана. Пока он пуст, но очень скоро наполнится папиросами и сигаретами. Эту, – выбрав из коробки «Казбека» понравившуюся ему папиросу, – я сохраню на память! – Готфрид убрал папиросу в портсигар.
– Возьмите ещё, – предложил Крутов, – остались три папиросы. Потом перейдём на сигареты.
– Пожалуй, – согласился Готфрид. – Вторую папиросу выкурю вместе с друзьями, а у вас ещё остались две. – Как закончатся, попросите закурить у моего друга и родственника графа ди Орсини. У него итальянские, лучше наших немецких сигарет, – закрывая портсигар, посоветовал Крутову виновник торжества. – В Италии много солнца. Там выращивают хороший табак. Герр Иоганн не курит, бережёт здоровье, и его супруге, которой, к сожалению, нет среди нас, можно позавидовать…
– Кавказ? – взглянув ещё раз на коробку с всадником на фоне гор, озадачился Готфрид. – А знаете ли вы, герр Иоганн, что на двадцатое мая наши общие враги англичане и французы назначили бомбардировку Баку с последующим вводом своих войск, сконцентрированных в Сирии и Ираке, в ваше Закавказье .
Вместе с англичанами и французами на Кавказ готовы ввести свои войска Турция и Иран. Они уже поделили, как у вас, русских, говорят «шкуру не убитого медведя». Туркам достанется Армения и Грузия, персам Азербайджан, но без Баку, где нефть. Баку заберут англичане, а французы намерены управлять Казакией . Там, видите ли, начнутся восстания ваших казаков. Так что с началом Французской кампании мы спасли СССР от войны с Англией, Францией, Турцией и Ираном.
– Адольф, откуда у вас такие подробности? – не удержавшись, спросил Иван Григорьевич.
– От Фридриха, герр Иоганн. Фридрих, расскажи нашим русским гостям, что и как там, на Ближнем Востоке.
– Хорошо, Адольф, расскажу, – охотно согласился группенфюрер. – Теперь это уже не секрет, хотя ещё несколько дней назад это являлось тайной, которой владели Абвер  и СД. Наша разведка на Ближнем Востоке не дремала, информировала о приготовлениях англичан и французов ваше правительство и подсказала командованию Вермахта удобное время для нанесения удара по Франции.
В марте – апреле в Бейруте и Дамаске побывал главнокомандующий французской армией генерал Гамелен, а теперь, когда наши танки движутся к Парижу, в Сирии застрял генерал Вейган, который должен сменить растерявшегося Гамелена и остановить наше наступление во Франции. Французы, а следом и англичане спешно сворачивают так и не начавшуюся операцию на Кавказе, однако перебросить дополнительные войска во Францию уже не смогут, не успеют.
Англичанам и французам, видите ли, не нравится, что русские добываю в Баку почти всю свою нефть, часть которой продают Германии. Из этой нефти мы производим дизельное топливо, которое залито в баки наших танков, продвигающихся в сторону Парижа. Чего нам не удалось сделать в прошлую войну – сделаем сейчас, возьмём Париж, поставим Францию на колени, а затем займёмся Британией, которую следует укоротить, забрав колонии! Вы довольны, герр Иоганн? Довольны, что мы бьём ваших и наших врагов?
Мотовилов промолчал.
Сделав вид, что не заметил молчания русского полковника, группенфюрер продолжил.
– Теперь это у них не выйдет! – и погрозил кому-то пальцем, наверное, Лебрену и Черчиллю, который был позавчера назначен премьер-министром Великобритании
Выпив рюмку коньяка и закурив вторую папиросу, предложенную ему Крутовым,  Фридрих фон Гутлов, принялся комментировать последние новости, поступавшие из Бельгии и Голландии.
– Голландия капитулирует через пару дней , это я вам обещаю. – Бельгия продержится ещё несколько дней . Вчера наши войска взяли Льеж  и продвигаются через Арденны  к Франции. Французская армия многочисленна, более двух миллионов солдат и офицеров, но слаба духом и не сможет противостоять немецкому удару. В июне мы обязательно возьмём Париж!
– В июне, но какого числа? – озадачился Готфрид. – Фридрих, предлагаю пари. Чья названная дата взятия Парижа окажется ближе к реальной, тот получит приз в тысячу марок!
– Согласен! – поддержал шурина гуппенфюрер. – Отец, примешь участие?
– Нет, Фридрих, уволь. Не молод я для таких забав, – ответил старший Гутлов, посмотрев на Ивана Григорьевича.
– А вы, герр Иоганн, вы, герр Крутов, примете участие в споре? – обратился группенфюрер к русским офицерам.
– Нет, Фридрих, мы вне игры, да и не имеем с собой такой суммы, – вежливо оказался Мотовилов, и старший Гутлов поддержал его одобрительным взглядом.
«Война не развлечение. Пари здесь неуместно…» 
– А вы, Пауль?
– Нет, господа. Я тоже вне игры, – решительно отказался фон Леттов.
– Может быть, вы рискнёте, граф? – обратился Фридрих к Алонсо ди Орсини.
– Нет, господа, и я воздержусь.
– Кстати, граф, когда итальянские войска нанесут удар по Франции с юга ? Вы служите в МИД, должны знать. Чего выжидает Муссолини?
– Служу в другом управлении. Надеюсь, что скоро, – ответил граф и покинул компанию, пригласив супругу на очередной танец.
– Я приму участие, раздался голос подошедшего к ним младшего брата Готфрида Рудольфа – человека штатского, однако живо интересовавшегося событиями, которые разворачивались на западе.
– Ну что ж, пари на троих! – Объявил Фридрих. – Каждый вносит по триста тридцать три марки. Я на одну больше, а победитель получает тысячу марок. Согласны?
– Согласны! – ответили братья Готфрид.
– Я называю число «десять». Это значит, что мы возьмём Париж десятого мая.
– Я называю число «восемь», – опередил старшего брата Рудольф.
– Моё число – «тринадцать». Число несчастливое, особенно для французов, – назвал свою дату взятия немецкими войсками столицы Франции  герой Польской кампании генерал Вермахта барон фон Готфрид.
– Адольф, а ты не жалеешь, что получил от фюрера имение в Польше? Не лучше ли было немного подождать и получить землю в Франции? – уколол старшего брата Рудольф.
– Да нет, – пожал плечами Готфрид. – Во Франции вряд ли будут раздавать земли.
– Верно, Адольф, не будут, – поддержал шурина группенфюрер. – Франция – европейская страна. Мы наведём там надлежащий порядок, искоренив все пороки, насаждаемые ложной демократией. Франция станет частью Третьего рейха, как это было при Карле Великом!
Французы происходят от франков, галлов и римлян. Это не поляки и прочие варвары из славян, которые станут нашими трудовыми ресурсами, а их земли должны принадлежать нам! Фюрер уже наградил Готфрида поместьем, где мы обязательно побываем этим летом, посмотрим, как он там обустраивается.
– Что он сказал? – заметив, как нахмурился Мотовилов, спросил Крутов.
– Потом расскажу.
– Фридрих, по-моему ты перегнул палку! – шепнул группенфюреру Готфрид, указав глазами на русских офицеров.
– Адольф, я имел в виду только поляков и чехов, – группенфюрер попытался сгладить своё высказывание, столь неуместное в этот вечер и при русских гостях юбиляра, – и потом, русские – потомки варягов, которые пришли тысячу лет назад к диким племенам на востоке из Померании. Это известный исторический факт! Этого не отрицают даже русские учёные, называя конунга Рёрика варягом, а значит немцем!
– Нет, герр Гутлов, это не так. Рюрик был славянином! Да и в ваших жилах, барон, течёт славянская кровь! – возразил, сдерживая себя от «крепких слов», полковник Мотовилов и, уловив взгляд Анны, которая утолила жажду лимонадом и ждала приглашения на следующий танец, направился к супруге Готфрида.
– Герр оберстлейтенант, не желаете рюмку коньяка? – предложил Крутову Готфрид.
– Пожалуй, – догадался Крутов о предложении юбиляра.
Компания распалась. Гутловы и Леттов присели за столик под пальмой в огромной керамической вазе и пили коньяк. Граф ди Орсини танцевал с женой, изредка посматривая да беременную дочь. Джулия разместилась в удобном мягком кресле и рассеяно листала журнал мод, наблюдая за танцующими парами. На сердце молодой женщины было неспокойно из-за Карла, воевавшего в Бельгии, а возможно уже и во Франции.
Отец утверждал, что Франция «крепкий орешек» и по этой причине Муссолини не спешить ввязываться в войну. Джулия ещё не дочитала известный роман Ремарка  о Первой мировой войне, переживая муки и страдания героев романа, и теперь ей было страшно за мужа…
 
5.
Рабочий завода «Рено» Жак Деко был мобилизован во французскую армию в феврале сорокового года. Прошёл короткую переподготовку и, учитывая возраст и опыт, полученный в Первую мировую войну, несмотря на принадлежность к компартии, запрещённой осенью прошлого года , был произведён в сержанты и в середине апреля отправлен для прохождения военной службы в полевой лагерь севернее двух расположенных рядом небольших городков Шарлевиля и Мезьера.
От летнего палаточного лагеря, спешно разбитого восточнее реки Маас  и транспортного узла Живе, до бельгийской границы было не более трёх километров. С окрестных холмов хорошо просматривались пограничные бельгийские деревушки, в которых жили по сути те же французы, оказавшиеся чуть более века назад во вновь образованном по воле европейских монархов Бельгийском королевстве. 
В батальоне, куда определили Деко, служили в основном резервисты, оторванные мобилизацией от семей и работы на заводах, фабриках и на фермах. Многим пришлось повоевать в Первую мировую войну, когда немцы оккупировали север Франции, но до Парижа так и не дошли. Обе армии  зарылись в землю и четыре года вели изматывающие позиционные бои, в которых ежедневно с обеих сторон погибали или становились калеками тысячи солдат и офицеров.
Тогда, опираясь на ресурсы своих колоний и союз с Британской и Российской империями, Франция выстояла. В ноябре восемнадцатого года в Германии, обескровленной войной на два фронта, разразилась революция, кайзер бежал в Голландию и к власти, как в Советской России, где революция победила годом раньше, могли придти коммунисты. Чтобы подавить революцию и навести в собственной стране твёрдый порядок, немецким генералам пришлось подписать акт о капитуляции и та ужасная война, наконец, закончилась.
«Неужели всё повторяется?» – думал Жак, оборудуя очередной капонир вместе с подчинёнными ему десятью солдатами, старшему из которых было под пятьдесят, а младшему не было и двадцати лет.
Солдат, измученных тяжёлым трудом, постоянно подгонял молоденький лейтенант, годившийся Жаку в сыновья. Набежит, наорёт и опять бежит доложить начальству о ходе работ.
Тревожно. 10 мая немцы вторглись в Бельгию и Голландию, наступают уже третий день, не встречая серьезного сопротивления. Голландия готова капитулировать, а бельгийская армия отступает с боями к морю, где в районе Дюнкерка расположился британский экспедиционный корпус после возвращения из-под Нарвика, куда после стремительной оккупации Норвегии, по железной дороге были переброшены дивизии Вермахта. Тогда немцы не пропустили британские и французские войска в Финляндию, не дав возобновиться конфликту под Ленинградом.
В любой армии солдатский «беспроволочный телеграф» работает безотказно в самых тяжёлых условиях. Такой «телеграф» исправно передает самую последнюю информацию даже тогда, когда перестают действовать все остальные средства связи.
Утром 12 мая даже солдаты-окопники знали, что передовые отряды немецких механизированных войск и прежде всего танки, которых все боялись больше всего, прорываются через лесистые и плохо защищённые Арденны, и уже на подходе к французской границе и реке Маас. В то же время, хорошо укреплённую оборонительную линию Мажино немцы пока не штурмуют, обстреливают из крупнокалиберных орудий и бомбят с воздуха.
– И чего это так торопится наш лейтенант? – утирая пот рукавом, присел передохнуть немолодой фабричный рабочий Леон, призванный на службу в звании рядового солдата. – Тут ещё трудов дня на два, а немцы рядом. Рыть окопы и строить прочие укрепления следует дальше, чтобы успеть к подходу неприятеля. Как думаешь, Жак? Ты ведь у нас образованный, назначен сержантом. Говорят, что был коммунистом. Где теперь ваш Торез, говорят, что тоже в солдатах, роет, как и мы, бесполезные против танков окопы.
– Уж лучше бы ты помолчал, Леон, и без тебя тошно. А капонир надо закончить сегодня. На бетонные работы времени нет, так хоть земли навалим побольше, укроет от пуль и осколков.
– Да уж, всех нас укроет! Зароют нас танки в землю!  – пробурчал Леон.
– Вставай, лейтенант бежит. Накажет, дурья твоя голова! – велел сержант Жак Деко рядовому Леону.
– Да на нём лица нет! – присвистнул, вставая Леон. – Что-то случилось?
– Срочно заканчивайте работу! Сержант Деко, пошлите двух солдат за гранатами! Остальным занять оборону. На нас движутся танки! Бельгийцы их пропустили! Чёрт знает что происходит! – помахал руками лейтенант, напуганный предстоявшим первым в его жизни боем, и побежал за новыми указаниями к командиру батальона.
– Жак, не меня! Устал я, еле стою на ногах, а ящики с гранатами тяжёлые, – попросил сержанта измученный тяжким трудом рядовой Леон.
– Ладно, проверь и заряди свою винтовку! Эй, рядовые Дюпре и Ребер, – бегите на склад за гранатами. Живо! – приказал Деко двум молодым солдатам. –  Если есть, берите противотанковые гранаты!
– Вот и остались без ужина, – пробурчал всем недовольный Леон. Подстелив шинель, прилёг на прогретую за день землю, достал из кармана сухарик и пожевал, запивая водой из фляги.
«Говорят, что в бой идти следует с пустым желудком, потому как пуля может попасть в живот и если он полон, то раненому не выжить», – подумалось Леону, которому не довелось воевать в Первую мировую. Служил тогда в Африке, в Сенегале. Там было спокойно.
Вечерело. Солнце клонилось к закату, но было ещё довольно светло.
Вооружившись биноклем, Жак принялся наблюдать за местностью. Перед ним простирались засеянные пшеницей поля, за которыми темнел небольшой лесок. За лесом была уже Бельгия, лесистые Арденны, откуда вот-вот появятся немецкие танки.
«А это что такое?» – озадачился Жак, увидев, как из леса показались несколько запряжённых лошадьми деревенских телег, нагруженных домашним скарбом и малыми детьми. За телегами поспешали крестьяне – мужчины, старики, женщины, дети постарше. Гнали с собой скот – коров, овец и даже свиней. Рядом бежали собаки.
«Беженцы!» – догадался Жак. – «Зачем же они идут сюда? Лучше бы оставались в своей деревне. Ведь не съедят же их немцы? Разве только женщинам и девушкам может достаться от них…»
– Не стрелять! – распорядился сержант Деко, – строго посмотрев на рядового Морена, возившегося с пулемётом, и обратил взор в тыл, где разместился штаб и основные силы батальона, куда убежал и с концами пропал непутёвый лейтенант.
– Что там? Приподнял голову отдохнувший Леон.
– Похоже, что беженцы. Движутся в нашу сторону, спешат. А ну построиться! – приказал сержант Деко своим подчинённым солдатам. Пересчитал, двоих не хватало.
– Дюпре и Ребер ещё не вернулись, – напомнил Леон. – Ты же сам послал их за гранатами.
На востоке, за приграничным леском послышался приглушённый расстоянием рёв моторов.
Жак припал к окулярам бинокля, – «что там ещё? Неужели немецкие танки? Куда же запропастились Дюпре и Ребер с гранатами? Чем отбиваться от танков?..»
Из-за леска и в самом деле показались танки, огибая подводы с беженцами, которые приостановили движение и растерянными взглядами провожали обгонявшие их немецкие танки
«Опоздали. Поворачивайте обратно в свою деревню. Здесь вам уже не укрыться», –  мысленно пожалел крестьян сержант Жак Деко и принялся считать немецкие танки. Насчитал двенадцать машин. На глаз определил – средние танки Т-4. Да ещё рассмотрел два бронеавтомобиля с открытым верхом и с дюжиной солдат в каждом. 
До них не более километра. Мчатся по ровному изумрудному полю, приминая стальными гусеницами молодые всходы пшеницы. – «Минуты через две – три будут здесь. Почему же молчит наша артиллерия? Где наши самолёты? Да и батальон что-то не разворачивается в боевые порядки. Куда же запропастились Дюпре и Ребер? Где гранаты? Неужели эти проходимцы сбежали?»
– Морен, что там у тебя с пулемётом?
– Всё в порядке, сержант, исправил!
– Видишь бронетранспортёры?
– Вижу. Рядом с танками!
– Достанешь?
– Достану!
– Обстреляй их. Хоть одного, хоть двух бошей отправим на тот свет. Едут, как на параде, даже не прячутся, сволочи! Стреляй!
Бойко застучал крупнокалиберный пулемёт Морена. Одна из пуль угодила во что-то горючее, и из бронетранспортёра повалил густой чёрный дым. Солдаты повыскакивали на землю, попадая под огнь пулемёта.
– Ты что, Жак! – ухватил сержанта за руку рядовой Леон. – Приказа открыть огонь не было!
– Да чёрт с ним, с приказом, которого не было! – огрызнулся Деко, выстрелив из винтовки. Стреляй, я приказываю! 
– Командир! – влетел в капонир Дюпре. – Лейтенант приказал отходить! Займём оборону возле Живе. Здесь мы остались последними!
В это время у бруствера разорался первый снаряд, осыпав солдат землёй…

* *
Танковой роте, в которой служил лейтенант Карл фон Готфрид, довелось первой ворваться на территорию Франции после дневного марша через лесистые Арденны по грунтовым дорогам, а то и по просекам.
Несмотря на то, что третий день войны подходил к концу, танковой роте, которой командовал гауптман Фогель, было приказано пересечь франко-бельгийскую границу и с ходу, до наступления темноты, взять небольшой городок и транспортный узел Живе.
Танкисты Фогели и батальон пехоты, который проследует на грузовиках вслед за танками, должны удерживать транспортный узел до утра, до подхода основных сил, чтобы обеспечить дальнейшее продвижение на Шарлевиль и Мезьер, где находились крупные силы противника, занимавшие оборону на спешно достраиваемых укреплениях, сохранившихся со времён Первой мировой войны.
У Шарлевиля протекал полноводный Маас и эта река, по которой проходила линия фронта прошлой войны, должна быть форсирована в кратчайшие сроки. За Маасом открывался путь на Реймс и Париж.
Вот и территория Франции. Т-4, которым командовал лейтенант Готфрид свалил оказавшийся на пути пограничный столб и обдав на прощание солярочным дымом Бельгию, устремился во Францию, которая открылась немецким танкистом майским изумрудным пшеничным полем. Посреди поля несколько крестьянских телег, мечутся люди, ревёт скотина, лают собаки.
«Неужели от нас бегут?» – удивился Карл и запретил своему пулемётчику стрелять по безоружным людям.
Впереди виднелись недавно отрытые окопы, и укрепление гораздо серьезнее, по-видимому, это был незаконченный капонир, в котором могли затаиться противотанковые орудия.
Готфрид приоткрыл башенный люк и осмотрелся. Командирский танк Фогеля уверенно шёл вперед, приказав по радио зарядить орудия и по его команде открыть огонь по капониру, если французы окажут сопротивление.
Оказали. Из капонира открыли пулемётный огонь не опасный танкам, однако нанёсший урон двум сопровождавшим отряд бронетранспортёрам, один из которых остановился и задымил, а солдаты, выскакивающие на землю, попадали под губительный огонь крупнокалиберного пулемёта.
  Грохнуло орудие командирского танка и следом открыли огонь остальные танки. Готфрид отстранил наводчика и сам сделал свой первый выстрел по Франции, мысленно подарив его отцу, которому сегодня исполнилось пятьдесят лет.
«Жаль, отец, что тебе не пришлось участвовать в этой замечательной майской «прогулке» по Франции! Её мы завоюем быстрее, чем Польшу, а потом двинемся в Англию или в Россию, как решит фюрер!» – размечтался молодой лейтенант, танк которого раздавил брошенный пулемёт и утюжил пустые окопы. Куда подевались французы, выяснить так и не удалось. На это не было времени. Танки нагоняли грузовики с пехотой, и до наступления темноты необходимо было взять Живе – первый французский городок и важный транспортный узел, который могли оборонять внушительные силы противника, оснащённые артиллерией.      
         
6.
– А вы хорошо танцуете, Иван Григорьевич, ещё не разучились. Помните прощальный вечер в танковой школе под Казанью?
– Практиковался в танцах все эти годы, – пошутил Мотовилов, – а тот прощальный вечер и неожиданную встречу с Готфридом, конечно же, помню. Адольф рассказывал вам, о том, что связывает нас?
– Рассказывал, всего я правда не запомнила, – призналась Анна. – Интересные истории, и прошлый век и старина. Князья, татары, рыцари, сражение на Куликовом поле. Потом война Англии, Франции и Турции против России...   
– Было, Анна, всё это было. Вспоминаю тот вечер, помню, как Адольф познакомил нас, как мы танцевали в тот прощальный вечер, как он сиял от счастья. Ещё бы, увозил в Германию такую красавицу!
– Спасибо за комплимент! – улыбнулась Анна. – А мне-то как повезло! Кем я была там – работница швейной фабрики, уборщица, официантка. Одинокая женщина, жила в общежитии. Даже не хочется вспоминать. А здесь, Иван Григорьевич, я баронесса! Самой не верится!
– Неужели вы не забыли моего имени и отчества?
– Адольф напомнил.
– Спешу вам сделать следующий комплимент. За прошедшие годы вы ещё больше похорошели, а сегодня вы истинная королева бала! – с удовольствием признался Мотовилов.
– Спасибо за комплименты. Сегодня я это слышала от многих. Как вы находите, наш праздник удался?
– Праздник ещё не закончился, но полагаю, что удался. В этом и ваша заслуга.
– Пришлось потрудиться, – призналась Анна, – только сегодня перевела дух. Мы приехали из нашего нового имения, которым фюрер наградил Готфрида за заслуги перед Германией, восьмого мая. Времени на подготовку к юбилею не так уж и много.
– Готфрид рассказал, что ваше новое имение на востоке Польши, недалеко от границы с СССР.
– Да, эти территории теперь присоединены к Германии, к Восточной Пруссии. Ближайший большой город – Алленштайн. До него всего шестьдесят километров. На автомобиле можно доехать за час – полтора.
– Как будто всё хорошо, однако, Анна, вижу грусть в ваших глазах. Вас что-то тревожит?
– Нет, просто устала, – солгав, ответила баронесса фон Готфрид, которую помимо обычной усталости сильно обеспокоили события в Бельгии и Франции.
«Если падёт Франция, а затем и Англия, то на что можно рассчитывать несчастной Польше?» – думала она, тщательно скрывая свои мысли. Порой она держалась на одних лишь нервах, изображая на лице улыбку, в то время, как хотелось выть от нестерпимой душевной боли. Она ненавидела немцев и в то же время сам становилась немкой…
– И всё-таки, Анна, вас что-то беспокоит. По глазам вижу.
 Давайте не будем об этом, Иван Григорьевич, – взмолилась Анна.
– Хорошо, не будем. – «Семейные проблемы, что ещё может беспокоить женщину?» – подумал Мотовилов. – «Впрочем, возможно есть что-то другое…»
– Вы хорошо говорите по-русски, – похвалил Анну Иван Григорьевич. – Не забываете русский язык?
– Не забываю, хотя стараюсь даже думать по-немецки. Адольф просит. А русский и украинский языки, я ведь из Харькова, помогают общаться с поляками в нашем новом имении.
Музыка смолкла. Мотовилов собрался откланяться, но Анна настояла на следующем танце.
– Медленное танго, Иван Григорьевич. Мы с вами ещё не договорили. Чувствую, хотите сказать что-то ещё?
– Товарищ полковник, уступите даму хоть на один танец младшему по званию офицеру! – послышался голос, неожиданно оказавшегося рядом с ними, подполковника Крутова.
– Дама не возражает? – спросил Анну Иван Григорьевич.
– Только один танец! – внимательно посмотрев на Крутова, который выпил изрядное количество коньяка, однако ещё твёрдо стоял на ногах, согласилась Анна. – Танцуете танго, не помню вашего имени?..
– Сергей Егорович, можно просто Серж. У нас танцуют то же, что и у вас, – уверенно подтвердил Крутов, положив руку на талию баронессы.
– Хороша ты, Анна, не скрою! Жизнь в Германии пошла тебе на пользу. Мы ведь были знакомы с тобой в течение двух месяцев, прежде чем приворожил тебя твой немец. Не прогадала, такой особняк, да ещё твой немец дослужился до генерала, награждён целым поместьем! Я ведь тоже воевал в Польше, дошёл до Бреста, однако поместья у нас не раздают. Награждён орденом, полюбуйся, какой красивый! – указал Крутов глазами на орден «Красного знамени». Такая награда дороже любого поместья!
Многим ты нравилась, многие пытались ухаживать за тобой. Признаюсь, ты тоже мне нравилась, но я не пытался. Помнится, возле тебя крутился один офицерик, похоже, из ОГПУ. Прислали его за нами присматривать. Танки его не интересовали, интересовался тобой, но и его ты отшила. Правильно поступила. Поганый он человек.
– О ком ты, Серж? – сделала удивлённый вид Анна.
– Кареглазый такой брюнет, Высоцкий. Кажется, звали его Ефимом. Неужели забыла? – удивился Крутов.
– Вот  ещё! – нахмурилась Анна. – Всех не упомнишь. К тому же, кареглазых брюнетов я не терплю!
Музыка стихла и, поцеловав руку даме, подполковник Крутов уступил её старшему по званию офицеру.
– Ну и шутник этот Крутов. Назвался Сержем и сообщил, что в танковой школе я ему нравилась, но ухаживать за мной не решался, – призналась Анна, едва сдерживая неестественный, как показалось Мотовилову, нервный смех. 
– Иван Григорьевич, меня ему больше не уступайте. Мне не хотелось обидеть гостя отказом. И поберегите его, слишком уж много пьёт. 
– Хорошо, Анна, проведу с подполковником воспитательную беседу, пошутил Мотовилов. – А хотите, Анна, удивлю вас?
– Чем же? – насторожилась баронесса.
– Мой друг Андрей Булавин видел вас в конце июля тридцать седьмого года в Париже, на Всемирной выставке. Он видел вас в Советском павильоне.
– Да, мы были там вместе с Адольфом. В Париже мы встретили Ольгу Чехову с мужем – крупным бельгийским коммерсантом Марселем Робинсом и вместе с ними посетили ваш павильон. Было весьма интересно.
Чехова была в нашем старом имении под Гамбургом на праздновании по случаю присвоения Готфриду генеральского звания. К сожалению, Чехова и Робинс уже успели развестись. Я приглашала Чехову на юбилей Готфрида, но она неожиданно уехала в Вену на съёмки очередного фильма. Жаль…
Париж мы посетили перед поездкой в Италию к другу Готфрида графу Алонсо ди Орсини. Годом спустя старший сын Адольфа Карл, который сейчас воюет где-то в Бельгии или уже во Франции, женился на дочери графа прелестной Джулии. Вы её видели. Так что теперь мы родственники. Бедняжка сильно переживает за Карла, к тому же в конце лета ей родить. Так что у Адольфа появится внук или внучка.
О, это была необычайно красивая свадьба на вилле графа Орсини неподалёку от Генуи. Вилла графа на берегу тёплого моря. Над нами сияли яркие южные звёзды, пьянил аромат цветущих магнолий и роз. Представляете, мы пили шампанское и купались в море нагишом под звуки старинной итальянской музыки, – смущённо призналась Анна.
«Ну и притворщица!» – подумал Иван Григорьевич, – «Такая женщина очарует, а затем «обведёт вокруг пальца» любого. Готфрид не исключение…»
– Там, где вы живёте, есть море? – спросила Анна.
– Поблизости только Байкал, – ответил Иван Григорьевич. – Однако, вода в нём холодная даже летом.
– Но ведь Байкал – озеро. Огромное, но всё же не море.
– Сибиряки зовут его «славным сибирским морем». В Байкале пятая часть всей пресной воды Планеты.
– Ого, как много! Так значит вы сибиряк? Там ведь очень холодно!
– Служу в Сибири, а жена моя – сибирячка.
– Ваша жена красивая?
– Красивая.
– Кто же этот ваш друг Андрей Булавин? – Откуда он меня знает? Почему не подошёл к нам в Париже? Почему же я его не узнала? – вернулась к прерванной теме настороженная Анна.
– Право, не знаю, стоит ли рассказать, – засомневался Мотовилов.
– Нет уж, говорите, я слушаю! – потребовала Анна, прижимаясь в красивом танце к мундиру русского офицера.
– Ладно, расскажу, только не обижайтесь, если вдруг что-то не так.
– Загадками говорите, Иван Григорьевич. С чего мне обижаться. Не тяните, танец скоро закончится!
– Андрей Булавин видел вас в конце декабря двадцать второго года на небольшом хуторе неподалёку от города Ровно. Это на Западной Украине.
– На востоке Польши! – машинально не согласилась Анна.
– Теперь это Украина, – поправил Анну Иван Григорьевич. – Так вы там бывали?
– Почему вы об этом спрашиваете?
– Потому, что там вас видел мой друг.
– А он не мог ошибиться?
– Нет, не мог. Узнал же он вас в Париже?
– Иван, Григорьевич, тут какая-то ошибка! – дрожал голос взволнованной Анны. – Я никогда не бывала на хуторе, тем более где-то под Ровно! Ваш друг не мог меня видеть где-нибудь в другом месте?
– Вряд ли, Анна, – не поверил ей Мотовилов, скрыв, что Булавин видел её в польской военной форме.
«Впрочем, и Готфриду не стоит об этом говорить», – подумал Иван Григорьевич. –  Хотите, Анна, опять удивлю вас?
– Давайте, Иван Григорьевич, добивайте женщину нелепыми домыслами ваших друзей! – попыталась улыбнуться Анна, однако улыбка получилась неестественной, жалкой, вымученной.
– Один ваш знакомый по танковым курсам под Казанью и совсем мне не друг, просил передать вам привет.
– Кто же это? – Анна с тревогой посмотрела на Мотовилова.
– Высоцкий. Помните такого?
– Боже мой! – простонала Анна, и Мотовилов ощутил, как дрожит её тело. – Простите, Иван Григорьевич, мне плохо. Простите, я сильно устала. Спасибо вам за привет от Высоцкого…
Музыка смолкла, и к ним поспешил Готфрид, озабоченный состоянием супруги.
– Да вы её совсем «затанцевали», герр Иоганн! – покачал головой Готфрид. – Что с тобой, дорогая?
– Немного устала, – попыталась улыбнуться Анна. – Не беспокойся, Адольф, это скоро пройдём.
– Милая моя! – подошла к ним встревоженная супруга графа Орсини синьора Стефания и взяла Анну под руку. – Да ты и в самом деле устала, едва стоишь на ногах. Пойдём со мной, посидим, выпьем по чашечке кофе.
– Да, Стефания, пойдём, выпьем кофе и отдохнём.

* *
Жаркий майский день подходил к концу. Близился вечер, обещавший прохладу. Солнце скрылось за кронами деревьев, однако было по-прежнему светло. Утомлённые застольем и танцами, гости вышли в сад и наслаждались приятной свежестью. Слуги накрыли небольшие столики, расставленные среди благоухающих роз, предложив гостям напитки, фрукты, кофе, шоколад и пирожные.
Отдохнувшая и посвежевшая супруга юбиляра вместе со Стефанией и сестрой Адольфа Хельгой занимали гостей, устроив для них ещё одну экскурсию по саду.
Пользуясь передышкой, Готфрид пригласил русских офицеров и графа ди Орсини в свой кабинет.
– Вот, господа, где я теперь работаю и отдыхаю, когда бываю в Берлине. К сожалению, такое случается не часто. Дивизия моя расквартирована в Восточной Пруссии, куда недавно были включены северные территории бывшей Польши. Там же моё новое обширное имение среди лесов и многочисленных озёр. Прекрасные места! В лесах великолепная охота! Множество всякого зверья, водятся даже зубры! Реки и озёра полны рыбой. Ловятся угорь и форель. Подумываю окончательно перебраться туда.
Когда закончится война с Францией, я обязательно приглашу вас в своё имение. Вместе поохотимся. А эту виллу в Ванзее мы с Анной уступим Карлу и Джулии, которая к концу лета обещает подарить нам внука или внучку. Правда, Алонсо?
– Ждём, Адольф, – улыбнулся граф ди Орсини.
– Словом, Адольф, жизнь удалась! – Иван Григорьевич похлопал Готфрида по плечу. – И новое поместье в «райских кущах» и дивизия, расквартированная поблизости. Почему же вашу дивизию не перебросили на запад? У французов под ружьём не менее двух миллионов солдат и офицеров. Есть ещё бельгийская армия и британский экспедиционный корпус. Пополнения прибудут из Канады и других британских доминионов – Австралии, Южной Африки, Новой Зеландии, Индии. Что если немецкие войска потерпят поражение и противник ступит на территорию Германии?
– Нет, Иоганн, этого не может быть, к тому же у нас пока численный перевес в войсках и авиации. Французская кампания продлится с месяц и будет не труднее, чем Польская кампания, так что подкрепления из британских доминионов подойти не успеют.
– Насколько мне известно, французы имеют превосходство в танках, – заметил Крутов, а Мотовилов перевёл Готфриду.
– Жаль, что рядом нет моего Карла. Он танкист и мог бы разъяснить преимущества наших танковых дивизий перед французскими танковыми батальонами, приданными к пехотным дивизиям. Карл служит у Гудериана – мастера массированных танковых прорывов вражеской обороны. Гудериан получил большой опыт в Польше. Его танки дошли до Бреста, который мы уступили вам. Помимо всего наши танки превосходят французские по всем показателям.
– Я был в Бресте и видел танки Гудериана, – подтвердил Крутов. – Признаюсь, за последние пять – шесть лет вы достигли больших успехов в танкостроении. Смешно даже вспоминать, о тех «Гросстракторах», которые вы привозили в разобранном виде в танковую школу под Казань.
– Да, у нас создана мощная военная промышленность, – с удовольствием сообщил Готфрид. – Немецкие танки лучшие в мире!
«Это мы ещё посмотрим!» – подумал Крутов. – Спасибо, Иван Григорьевич за перевод.
– Нам не придётся штурмовать линию Мажино, мы её обойдём, – продолжил Готфрид. – Северная Франция – равнинный край. Местность удобная для танковых прорывов. Наших танкистов поддержит авиация. Мой младший сын – Герман будет сражаться в небе над Францией. Мы непременно победим, герр Иоганн! Я заключил пари с зятем и братом, что Париж будет взят нами тринадцатого июня. Фридрих и Рудольф назвали ещё более ранние даты. Посмотрим, кто из нас окажется точнее и получит приз в тысячу марок!
«Увы, он прав. Франция не устоит, а затем и Англия постарается заключить с Германией перемирие. Что тогда? Не повернёт ли Гитлер, вкусивший лёгких побед, свои дивизии на восток?» – задумался Иван Григорьевич. - «Вот и с восточных границ немцы не отводят свои дивизии. Неужели опасаются удара с нашей стороны, как это было в прошлую войну? Возможно. Однако, возможно и другое – готовят нападение на СССР. Что для Гитлера какие-то договора…»
– О чем вы задумались, герр Иоганн. Устали?
– Да вот, задумался о том, не будут ли воевать наши страны опять? – признался полковник Мотовилов. – Как говорят у нас в России, «не наступят ли опять на одни и те же грабли»? Что вы думаете об этом, Адольф?
– Готфрид не понял, о каких «граблях» упомянул Мотовилов, ну суть предельно откровенного вопроса заставила его глубоко задуматься.
– Молчите, не знаете, что ответить? – заметил Мотовилов.
– Не знаю, Иоганн, всё может случиться, – тяжко вздохнув, признался Готфрид. – Не мучайте меня такими вопросами. Хватит о войне! – Готфрид перевёл дух, прошёлся по кабинету, открыл бар, налил в рюмку коньяк, выпил залпом и постарался успокоиться.   
– Иоганн, помнится, я обещал вам показать древнейшую реликвию, вернувшуюся самым удивительным образом к потомкам рыцаря Тевтонского ордена барона Адольфа фон Готфрида, который с отрядом немецких рыцарей участвовал в сражении войска эмира Крыма Мамая с русскими войсками в глубине России у истоков реки Дон.
Случилось то сражение более пяти веков назад. В том памятном сражении, в котором русские одержали верх, участвовал и ваш предок, герр Иоганн – князь Монтвид и ваш, Алонсо, предок – командор Стефано ди Орсини. Вот, что связывает наши семьи на протяжении многих веков!
Готфрид прошёл к массивному дубовому секретеру, достал из кармана ключ, с которым никогда не расставался, открыл дверцу и извлёк украшенную замысловатой резьбой шкатулку изготовленную из красного дерева.
– Занятная история, – удивился подполковник Крутов, выслушав краткий перевод от Мотовилова. – Стало быть, Иван Григорьевич, ваш предок князь?
– Князь, – подтвердил Мотовилов. – Никогда этого не скрывал. Князь Монтвид вместе с родичами – князьями Дмитрием Ольгердовичем и Андреем Ольгердовичем перешёл на службу к Великому московскому князю Дмитрию Ивановичу, прозванному Донским за победу, одержанную на Куликовом поле. Перешли они в Великое Московское княжество из Руси Литовской накануне нашествия Мамая и вместе с русскими сражались с разноплемёнными полчищами эмира Крыма.
– Монтвид? Ольгердовичи? – какие-то необычные имена…
– Монтвид был литовским князем из рода Гедиминовичей. Слышали, Сергей Егорович, о таких князьях?
– Что-то слышал, но плохо помню, – признался Крутов.
– Довелось побывать в Новгороде?
– Нет, не бывал.
– Обязательно побывайте. В Новгороде установлен памятник «Тысячелетие России ». На том памятнике есть и литовские князья: Гедимин, Ольгерд, Кейстут, Витовт, Довмонт и другие. Вместе с русскими князьями и народом нашим они строили и защищали русскую державу!
– По возвращении из командировки поеду в Ленинград за женой. Хватит, нагостилась у родителей! На обратном пути обязательно заедем в Новгород. Спасибо за совет, Иван Григорьевич. Посмотрим на памятник.
Готфрид вернулся к письменному столу, за который усадил гостей и раскрыл шкатулку.
– Вот он, старинный кинжал, принадлежавший моему предку рыцарю Тевтонского ордена капитану барону Адольфу фон Готфрид! – торжественно произнёс генерал Вермахта барон Адольф фон Готфрид, получивший при рождении имя своего предка.
– Кинжал был утрачен в сражении у верховьев Дона, в котором участвовал и предок моего друга и родственника Алонсо командор Стефано ди Орсини. Случилось это в сентябре 1380 года. Мой предок рыцарь Тевтонского ордена барон Адольф фон Готфрид был тяжело ранен, но выжил, и ему удалось вернуться домой. А кинжал вернулся к нам в прошлом веке во время Восточной войны.
Иван Григорьевич хотел было напомнить, как это случилось, но промолчал, не стал огорчать юбиляра.
Готфрид извлек из кармана подарок – серебряный портсигар, достал папиросу и закурил.
– Замечательная вещь, герр Иоганн! Тронут вашим подарком. Жаль, что на портсигаре нет дарственной надписи.
– Увы, не успел побывать у гравёра, – признался Мотовилов.
– Ничего, впереди у нас ещё несколько дней, зайдём и к гравёру, сделаем дарственную надпись на память об этом дне! – заявил Готфрид. – Кстати, а что это за сюжет на крышке портсигара? Похоже на поединок двух восточных рыцарей. Кто они?
- Один из воинов – русский. Имя его Пересвет. Другой воин – татарин из войска эмира Крыма Мамая. Имя его Челубей. Мы видим этот поединок перед сражением в верховьях Дона, как его изобразил художник, но наши предки – князь Монтвид, рыцарь Адоль фон Готфрид и командор Стефано ди Орсини видели его собственными глазами. Случилось это 8 сентября 1380 года, – пояснил генералу Готфриду и графу ди Орсини полковник Красной армии Иван Григорьевич Мотовилов.   
      
* *
 – Прадед мой, известный историк и профессор Берлинского университета Карл фон Готфрид, проживший большую, насыщенную событиями жизнь и умерший в возрасте девяноста шести лет, отличался необычайной работоспособностью и помимо множества изданных книг и статей, составил генеалогическое древо нашего древнего рода.
Эта кропотливая работа, занявшая несколько последних лет его жизни, была, пожалуй, самой значимой для потомков баронов фон Готфрид, ведущих своё начало от рыцаря, по-видимому, готского происхождения, что сохранилось в выбранной им родовой фамилии. Первый из Готфридов принял в середине IX века христианскую веру вместе с именем Адольф.
Мой предок служил королю саксов, и за ратные заслуги ему были пожалованы земли в Нижней Саксонии вместе с крестьянами. Сейчас я вам покажу этот древнейший, чудом сохранившийся документ. Вам, Иоганн, будет небезынтересно взглянуть на него, поскольку известнейшие представители двух наших родов, как это удалось выяснить и задокументировать профессору Карлу Готфриду, состоявшему в дружеских отношениях с вашим прадедом Клаусом, пересекались дважды.
Первый раз в четырнадцатом веке, второй раз в девятнадцатом. Жаль что после смерти Клауса, с которым встречался и переписывался профессор Карл Готфрид, эта связь оборвалась. Впрочем, тому были серьёзные причины, в том числе Первая мировая война и революция в вашей стране, которая теперь зовётся СССР.
– Припоминаю, Адольф, – задумался Мотовилов. – Вы рассказывали о родословной баронов фон Готфрид восемь лет назад во время нашей встречи в Казани на танковых курсах.
– Менее восьми лет назад. Сейчас май сорокового, а тогда был октябрь тридцать второго, – уточнил Готфрид. – И вы тогда пожалели, что у вас нет своего генеалогического древа, – напомнил он.
– Да, пожалел, – вспомнил Мотовилов. – Возможно, нечто подобное имелось, однако было утеряно вместе с другими документами во время Гражданской войны, когда сгорела наша усадьба в селе Воскресенское бывшей Симбирской губернии, которая теперь названа в честь вождя нашей революции. Хотя некоторые звенья генеалогического древа старинного рода Мотовиловых сохранились в моей памяти, поскольку передавались от отца к сыну в виде рассказов о предках…
– Увы, мы все понесли поражение в той ужасной и бессмысленной войне, которая погубила четыре крупнейшие монархии, – вспомнил Готфрид. – В выигрыше оказались наши исконные враги - британцы и французы, которые втянули Россию в ту братоубийственную войну на своей стороне, а потом, когда русский монарх стал понимать, чем это грозит России, помогли масонам и либералам свергнуть вашего императора и продолжать войну.
Впрочем, об этом сказано слишком много. Вот древо рода баронов Готфрид, начало которому положил принявший христианскую веру рыцарь Адольф, имя которого ношу и я, – с гордостью за свой род произнёс генерал возрождённого семь лет назад Вермахта, ставшего в течение нескольких лет сильнейшей армией мира.
Готфрид раскрыл круглый кожаный пенал, лежавший рядом с кинжалом, и извлёк потемневший от времени свиток из пергамента самого высокого качества. Осторожно, так словно опасался повредить, развернул его на столе, прижав один конец тяжёлым пресс-папье, а другой основанием литой бронзовой статуэтки, изображавшей рыцаря Тевтонского ордена.
Иван Григорьевич хорошо владел немецким языком, однако разобрать строки из, местами совершенно выцветших, замысловатых готических букв и знаков старинного древнегерманского письма, исполненного опытным каллиграфом, был не в состоянии. Ниже текста разместилась королевская печать в виде нечёткого, расплывшегося рисунка, изображавшего орла с распростёртыми крыльями.
– Вижу, что вам не прочитать текста, да и я вряд ли смогу это сделать, – сожалел Готфрид. – Интересен сам документ, даровавший рыцарю Адольфу дворянство, земли и крестьян. Случилось это в 860 году от Рождества Христова! 
Среди прочих славных ратных дел середины девятого века, а это, прежде всего войны саксов с данами, ободритами и лютичами, о которых сообщил Готфрид, Иван Григорьевич обратил внимание на датированный 862 годом морской поход на восток вместе с воинами конунга Ютландии Хорика II, с которыми саксы заключили временный взаимовыгодный военный союз.
О целях морского похода и о противнике ничего не сообщалось, но сама дата такого похода привлекла внимание Ивана Григорьевича. В старинном дворянском роду Мотовиловых хранилось древнее предание о воине Монтвиле из славянского племени ободритов, который вместе с дружиной князя Рерика оправился в Русь Словенскую именно в 862 году!
Согласно преданию, от Монтвила и пошёл на Руси род Мотовиловых, другим славных представителем которого был князь Монтвид из рода Гедиминовичей, перешедший в конце 1379 года на службу к Великому Московскому князю Дмитрию Ивановичу из рода Рюриковичей.
– Вижу, Иоганн, что вас заинтересовал рыцарь Адольф предводитель отряда саксов, участвовавших в походе на восток, который совпал по времени с пришествием на Русь Словенскую легендарного основателя вашего государства конунга Рёрика.
– Не столько он сам, как дата морского похода на Восток. Известно, что именно в том, 862 году, в Русь Словенскую по призыву деда своего словенского князя Гостомысла, прибыл с острова Руяна, который теперь называется Рюгеном, князь Рюрик, родом из приморского города Рарога или Рерика, да и первоначальное имя князя звучало как Рерик или Рёрик. Я правильно произношу имя славянского князя, которого вы назвали конунгом?
– Ладно, Иоганн, пусть Рёрик будет вашим, славянским князем, – согласился Адольф. – Маленький курортный городок с таким названием существует и поныне. Расположен он в двадцати пяти километрах севернее Висмара. Я бывал там. Очень красивое взморье и самая чистая вода в Мекленбургском заливе. Возле Рерика лежит большой остров Вустров, большая часть которого покрыта реликтовым буковым лесом. На острове, который соединили с материком насыпным перешейком расположено имение моего знакомого барона Вацлава фон Вустрова, который ведет свою родословную от конунга Рёрика. Кстати, он женат на русской женщине из знатного рода, которая эмигировала в Германию после вашей революции. Обязательно побываем в Рерике и я познакомлю вас с ними. Не возражаете?
– Не возражаю, Адольф. Нас командировали в качестве наблюдателей за крупными  манёврами немецких войск в Западной Померании. Рерик неподалеку от тех мест, а ещё хотелось бы побывать на Руяне, то есть на Рюгене, как теперь называется этот остров, – уточнил Мотовилов.
– Вот и замечательно! Я в отпуске до семнадцатого мая. Вместе понаблюдаем за манёврами тех частей, которые не заняты во Французской кампании, и побываем на Рюгене и в Рерике! – обрадовался Готфрид. – Вот видите, мы, немцы, сохранили название старинного городка, который дал вашей стране немецкого князя, прекратившего междоусобные распри и объединившего славянские племена.
Россия и Германия исторически тесно связанные между собой дружественные государства. Особенно это становится наглядным, если вспомнить наших монархов, многовековые родственные связи между которыми были омрачены Мировой войной, разразившейся в 1914 году, – подчеркнул генерал Вермахта, неплохо знавший историю.
– Адольф, вы опять назвали Рерика немецким князем, но ведь это не так? – Покачал головой Мотовилов. – Рерик был славянином и по отцу и по матери. Отец его был славянским князем Годолюбом из рода Рарогов, а мать – средней дочерью словенского князя Гостомысла Умилой.
– Дорогой Иоганн, – улыбнулся Адольф, – Даже в ваших школьных учебниках, по которым русские дети изучают историю своей страны, сказано, что князь Рюрик – варяг, а значит скандинав или германец. Впрочем, я не отрицаю и того, что в жилах вашего князя текла славянская кровь. В Мекленбурге и поныне поговаривают: «Какого немца не потри – увидишь в нём славянина». При этом белокурые и голубоглазые мекленбуржцы полагают себя немцами самой «высокой пробы», хотя Никлотинги – герцоги Мекленбургские происходят от славянского князя Никлота, сын которого Прибыслав подчинился королю саксов и крестился по латинскому обряду.
Хотелось было Ивану Григорьевичу рассказать историю ложной легенды о немецком происхождению князя Рюрика, которые сочинили всесильные в Российской академии наук немецкие историки Байер  и Шумахер , во времена императрицы Екатерины II, которую если «потереть», то непременно найдёшь в ней славянскую кровь, однако не стал, поскольку переубедить Готфрида было невозможно. А фальсификации русской истории настолько укоренились в России и даже в её наследнике СССР, что школьникам по-прежнему продолжают морочить головы.
– Адольф, оставим в покое князя Рюрика, однако в его дружине служил ободрит по имени Монтвил, от которого согласно нашим семейным преданиям происходит род Мотовиловых. Помнится, я рассказывал вам об этом в тот прощальный вечер в танковой школе под Казанью. Что вы на это скажете? А?
 – Вот как? – удивился Адольф. – Простите, наверное, запамятовал. А вы в этом уверены?
– Уверен! – подтвердил Иван Григорьевич. – И вот что, именно сейчас у меня появилась догадка о целях морского похода на восток флотилии конунга Ютландии, в которой был и отряд саксов под началом основателя вашего рода рыцаря Готфрида, крестившегося по латинскому обряду и наречённого Адольфом. Конунг Ютландии хотел помешать дружине князя Рерика достигнуть морем Руси Словенской. К счастью, ему это не удалось!
– Интересно! Продолжайте, Иоганн, я слушаю вас, – Готфрид закурил и, поудобнее усевшись в кресле, забросил ногу на ногу.
– Господа, довольно на сегодня воспоминаний! В другое время! – неожиданно вмешалась в беседу мужчин вошедшая в кабинет супруга генерала, отдохнувшая, посвежевшая и сменившая платье баронесса Анна фон Готфрид. – Гости прогулялись по саду, подышали вечерней прохладой, надышались ароматом вечерних роз и вернулись к столу. Все ждут вас!
– Действительно, хватит воспоминаний! Идём, дорогая! – улыбнулся Готфрид, любуясь женой, которая в этот вечер была особенно хороша.
«Сегодня не стану её огорчать, скажу завтра, что после обеда уезжаю на все оставшиеся пять дней в Мекленбург вместе с русскими коллегами и Фридрихом», – подумал Готфрид. – «Одну тебя не оставляю. Несколько дней у нас погостят Алонсо со Стефанией и Джулия, а там и я скоро вернусь…»

7.
Ранним утром 13 мая Анна Трифоновна Петрова прибыла на скором поезде из Хабаровска в Читу и позвонила с вокзала сестре.
– Таня, я в Чите! Проездом из Комсомольска-на-Амуре и Хабаровска. Заехала вас проведать. Ждите, скоро буду!
Стряхнув остатки сна, Татьяна умылась, причесалась и, дав детям подремать с полчаса, принялась наводить в доме порядок. Анна предупреждала, что заедет, но ждали её чуть позже.
Минут через двадцать в прихожей раздался звонок, и Татьяна поспешила открыть дверь.
– Вот и я, добралась на такси. Как хорошо, что они и в Чите появились. Извини, что так рано. Детей не разбудила?
– Раздевайся, Аня, им скоро вставать.
Петрова сняла плащ и повесила на крючок. Сёстры обнялись.
– Видимся раз в несколько лет, – пробурчала Анна, – да и то проездом. Дел невпроворот. Четвёртый год без отпуска. Как пойдут дети на каникулы, приезжайте ко мне в Красноярск. Отдохнёте от дома, покупаетесь в Енисее.
– Право, Аня, не знаю. Как получится. Надеюсь, что к тому времени вернётся Иван. Письмо прислал, сообщил, что посылают его в командировку, а куда и на сколько – не написал. А по возвращении из командировки должен получить новое назначение, но куда тоже пока не знает. Одно ясно – готовиться нам к переезду. Да, вот ещё, – спохватилась Татьяна, – написал, что побывает на юбилее одного своего знакомого. Но кто этот знакомый, не написал.
– Извини, Таня, можно я закурю? – спросила Петрова.
– Конечно, Аня, кури. Только пройдем на кухню. Я чайник согрела. Накормлю тебя рисовой кашей с изюмом. С вечера приготовила, сейчас разогрею. Поешь, чаю попьём вместе с детьми. Есть пироги с капустой, икра зернистая красная, варенье брусничное. Сами собирали бруснику.
– И я тебе икры красной кетовой привезла. Её в Комсомольске полным-полно. Отборная икра, по цене хлеба!
– У нас икра дороже, но всё же, вдвое дешевле сливочного масла. Дети любят икру. Вкусно и полезно! – заметила Татьяна.
  – Приамурье - край богатейший! – продолжила Петрова. – В тайге растёт виноград, из которого делают неплохое вино. Привезла бутылочку, попробуем. Рыбы столько, что кажется ею можно накормить всю страну! В тайге дичь, кедровые орехи и прочее. Встречаются тигры. Таких крупных тигров нет больше нигде. Те, что живут в Индии, в сравнении с ними – просто котята! Зимы там холодные, но лето тёплое. Говорят, что огородники-любители ухитряются выращивать даже арбузы и дыни!
В Комсомольск я сопровождала отряд молодых рабочих и инженеров из Красноярска и Новосибирска, ехавших на Дальний Восток по комсомольским путёвкам. За несколько лет в глухой тайге, на месте нанайских стойбищ силами комсомольцев и заключенных, есть и там лагеря, выстроен большой промышленный город с двумя крупнейшими оборонными предприятиями – авиационным и судостроительным заводами  - увлечённо рассказывала сестре о своих впечатлениях от поездки в Комсомольск-на-Амуре второй секретарь Красноярского обкома партии Анна Трифоновна Петрова. Прервалась, закуривая вторую папиросу.
– Сестра, слишком много ты стала курить, – сделала ей замечание Татьяна. – Побереги лёгкие.
– Ладно, докурю эту и больше пока не буду. Привыкла дымить. Работаю в основном с мужиками. Почти все курят. Молодец, твой Иван, давно бросил! – похвалила Ивана Григорьевича Петрова. 
  – Ты когда уезжаешь? – спросила Татьяна.
– Поезд отходит в девятнадцать тридцать. Так что у нас впереди целый день!
– Как протез? Если не знаешь, то и не скажешь, что нога не своя. Не болит? – осмотрев сестру, спросила Татьяна.
  – Понемногу хожу. Всё лучше, чем на костылях. Если много ходишь, то начинает побаливать. С тросточкой ходить легче. Стала тросточка «моей лучшей подружкой», – пошутила Анна и успокоила сестру. – В Красноярске меня подвозит машина. Прикреплена, персональная «Эмка». Петрова докурила папиросу и попросила. – Открой окно, пусть проветрится. Нехорошо детям дымом дышать. А вот и они, милые мои племянники! – улыбнулась она, поочерёдно обняла и поцеловала Колю и Любу. – Надо же, как выросли!
– Здравствуйте, тётя Аня! – Поздоровались дети.
– Здравствуйте, дорогие мои! Скоро на каникулы?
– Через две недели! – радостно ответил Коля.
– Ничего-то я вам не привезла. Не обижайтесь. Таня, вот шестьсот рублей. Возьми. Купите, что детям понравится, – протянула Петрова деньги сестре.
– Балуешь ты нас, Аня. Слишком много! – смутилась Татьяна. – Деньги у нас есть. Уезжая, Иван оставил.
– Возьми, это детям от меня, – настояла Петрова.
– Спасибо!
– Спасибо, тётя Аня! – обрадовались Люба и Коля, целуя тётю и соображая, что бы такое купить?
  – Живо умываться и за стол. Позавтракаем вместе! – распорядилась мама, раскладывая рисовую кашу с изюмом по тарелкам. – Портфели собрали?
– Собрали!
Позавтракав, дети отправились в школу, а сёстры присели за стол и попробовали вино из таёжного винограда.
– Вкусно! – похвалила вино Татьяна. Не хуже домашнего крымского вина из винограда «Изабелла». Пробовали, когда отдыхали три года назад в Крыму. И аромат тот же.
– Почему же Иван не написал, куда его командировали? Полковника Зорина перевели служить в Одессу. Может быть, и Ивана направят туда. Хотелось бы… – размечталась Татьяна.
– Слишком уж далеко от Красноярска, – возразила Петрова. – До вас тогда не добраться. А не написал, куда его направили, потому что не мог написать. Необычная командировка. Да и часто ли Иван выезжал в командировки?
– Нет, за последние двадцать лет раза четыре, не больше. В конце двадцать второго года направили его в Москву на три месяца, в академию. Мы только что поженились. Поехали вместе, остановились в Москве у друзей. Хорошее было время!.. – вспоминала Татьяна. – Потом Иван был командирован в тридцать втором году в Казань. Тоже на три месяца. Много рассказывал о той командировке. Встретил там одного немца, кажется, звали его Адольфом. Фамилия Готфрид, – надо же не забыла! Удивительная была эта встреча. Иван рассказывал, что их предки были знакомы с прошлого века, а потом связь оборвалась, и вот такая встреча! Немец тот женился у нас и увёз к себе в Германию официантку. Помню, что фамилия у неё необычная – Ласка, а звали её как и тебя, Анной.
– Судя по фамилии – украинка или полька, – заметила Петрова. – И что же?
– Да нет, ничего. Уже в Крыму, когда мы там отдыхали всей семьёй, друг Ивана, Андрей Булавин, рассказал, что видел их – Адольфа и его жену в Париже на Всемирной выставке. Помнишь, ты заезжала к нам летом тридцать седьмого года накануне нашего отпуска вместе с красноярскими артистами? Иван, я и ты ходили в Дом офицеров. Смотрели концерт, киножурнал о выставке в Париже, где показали наш павильон и Андрея Булавина. Потом были танцы.
– Я не танцевал. Куда мне, не костылях, – грубо пошутила Петрова. – Любовалась на вас.   
– Остальные командировки обычные и короткие, – продолжила смущённая Татьяна. – Одна в Хабаровск, другая в твой Красноярск. О них Иван ничего интересного не рассказывал. Вот так, никому ничего не сказав, на долгие месяцы и даже годы уезжали некоторые офицеры воевать в Испанию, – вспомнила Татьяна и с тревогой посмотрела на сестру.
– Ну нет, ни в какую Испанию твой Иван не поехал. В Испании война закончилась. Теперь там правят фашисты. Могли бы направить в Китай, но и это вряд ли. А ну-ка, Танечка, вспоминай командировку Ивана в Казань и встречу его с немцем Готфридом?
– Вспомнила, а что? – удивилась Татьяна.
– В письме Иван написал, что в командировке побывает на юбилее одного своего знакомого, – задумалась Петрова. – Это так?
– Да, написал. А что?
– Уж не Готфрид ли этот его знакомый?
– Почему ты так решила?
– Догадалась. Думаю, что в Германию командировали твоего Ивана! Теперь многих туда направляют. У нас ведь с немцами договор. А что, Иван владеет немецким языком. Посмотрит что и как там, а когда вернётся – составит отчёт. Так я думаю. А не говорил Иван, сколько лет этому Готфриду?
– Говорил, что старше его на четыре года.
– Вот и ответ, моя дорогая сестрёнка! – улыбнулась Петрова. – В этом году Готфриду исполняется пятьдесят лет. Почему бы не в мае?
– Но ведь Германия сейчас воюет сразу с тремя странами – Голландией, Бельгией и Францией. До юбилеев ли немцам?
– Ты забыла упомянуть Англию, – напомнила Петрова. – Добьют Францию, думаю, что это не составит для них большого труда, и возьмутся за Англию. – Сами накаркали на себя беду, вот и расхлёбывают! Вместо того, чтобы вместе бороться с фашизмом, так и норовили ужалить нас. Готовили вторжение через Финляндию. Не вышло. Намеревались бомбить Баку и вместе с турками и иранцами влезть в наше Закавказье. Да только сами «получили по морде» от Гитлера, и поделом! Только радости в этом нет никакой, – вздохнула Петрова. – Боюсь, что приберёт Гитлер всю Европу, а потом повернёт на нас. Очень скоро это может случится…
– Боже мой, что же ты говоришь! – испугалась Татьяна. – Ведь Иван сейчас там! Неужели такое возможно? Когда?
– Зимой немцы к нам не полезут. Холодно у нас. Думаю, что если нападут, то следующим летом. Готовимся к отпору. В армию поступает новое оружие. Вот и авиационный завод в Комсомольске наращивает выпуск бомбардировщиков. Нам бы ещё пару мирных лет, завершить бы третью пятилетку… 
– Но ведь у нас с ними договор? – возразила Татьяна.
– Временный. Опасаются немцы воевать на два фронта. Как только побьют Антанту, забудут о договоре. Жаль, что Ивана переведут на новое место службы. Не исключено, что поближе к нашим западным границам. В Чите спокойнее, хотя японцы под боком. Но воевать с нами поостерегутся. Надавали мы им тумаков в прошлом году на Халхин-Голе! Теперь на китайцах срывают зло. Однако Китай им не одолеть, слишком огромный кусок. Подавятся поганые самураи!   
 
8.
Минули пять до предела насыщенных дней. Заканчивался десятидневный отпуск Готфрида, половину из которого он провёл в компании русских офицеров и своего родственника группенфюрера Фридриха Гутлова. Позади масштабные манёвры крупной войсковой группировки Вермахта численностью в несколько дивизий, которые в случае острой необходимости могли быть переброшены во Францию, в течение нескольких дней. Позади незабываемые поездки по побережью Балтийского моря с осмотром небольшого курортного городка, носившего имя славянского князя-сокола Рерика. Поездка на славный остров Руян, где некогда стояла славянская крепость Аркона, откуда более тысячи лет назад отплывали в Словенскую Русь ладьи князя Рерика, прозванного на Руси Рюриком.
В поездке не обошлось без курьёзов. Многие немецкие офицеры и генералы, с которыми приходилось иметь дело, отмечали поразительное внешнее сходство русского оберста и группенфюрера. Самые смелые задавали нелепые вопросы – не братья ли? вызывая улыбку, а то и смех. Бывает же такое… 
Где-то там, далеко на западе шла война, а здесь среди лесов, рек и озер древнего, в прошлом славянского края, где нет больших городов и огромных заводов, края, ставшего много веков назад после нескончаемых кровопролитных войн частью Германии, тишь и благодать. Уезжать не хотелось. Однако, отпуск у Готфрида подходил к концу, да и русским офицерам, наблюдавшими за манёврами Вермахта, пора было возвращаться в Берлин. И так уже «накатали» в общей сложности около тысячи километров на новеньком «Мерседесе», который подарил своему родственнику группенфюрер Фридрих фон Гутлов. Нечего сказать – не дешёвый подарок.
В пути обсуждали увиденные на манёврах новинки – бронетранспортеры и армейские грузовики, множество армейских мотоциклов. При этом немцы неоднократно повторяли кем-то вброшенную «крылатую фразу», что «современная война – война моторов».
Полковник Мотовилов признался, что такой современной техники крайне не хватает в стрелковых полках и дивизиях Красной армии. Зато подполковник Крутов отметил, что новые советские средние танки Т-34 , которые начали поступать в бронетанковые корпуса, не только не уступают немецким средним танкам Т-3 и Т-4, но и во многом превосходят их по скорости движения, маневренности, прочности брони и огневой мощи. Жаль только, что их пока мало.
На танковых учениях присутствовали представители предприятий, выпускающих немецкие средние танки, которые пригласили русских офицеров посетить один из заводов, где выпускались Т-4. До конца командировки оставались ещё три дня, и Мотовилов с Крутовым согласились посетить завод, расположенный на другом конце страны в промышленном Руре .
Гутлов простился с ними на полпути до Берлина в Темплине, где у него были дела, а Готфрид довёз русских офицеров до Берлина и высадил на Беренштассе возле гостиницы.
– Герр Иоганн, вот и пришло время проститься, – обнял Мотовилова Готфрид. – Жаль расставаться, но завтра заканчивается мой отпуск. Очень рад, что ваша командировка совпала с моим юбилеем. Когда же ваш юбилей? Быть может и мне удастся побывать в России и выпить бокал шампанского или рюмку замечательной русской водки за ваше здоровье! – с большим чувством произнёс Готфрид.
– До моего юбилея ещё надо дожить. Я моложе вас, Адольф, на четыре года, а пятьдесят лет мне исполнится на Ивана Купалу . Есть у нас такой древний народный праздник. В честь него назвали меня Иваном. Отмечают его русские люди и другие славяне 24 июня, если по старому стилю, а если по новому, то 7 июля.
Если суждено нашим странам прожить эти годы в мире, то приезжайте к нам в Россию. Куда пока не знаю. По возвращении из командировки жду нового назначения. Россия – великая держава и по своим размерам и по духу! – с не меньшим чувством ответил Иван Григорьевич, прощаясь с Готфридом и полагая, что навсегда...

* *
На виллу в Ванззе Готфрид вернулся к обеду, однако Анны не застал. На столе в гостиной он обнаружил записку:
«Вернусь к шести вечера. Вещи в дорогу собрала. Обед на столе. Разогрей. Целую. Анна».
Готфрид прикинул время в пути до поместья на новеньком «Мерседесе», прошедшем обкатку по Западной Померании.
«Если выехать в шесть вечера, то часам к трём ночи можно добраться до поместья. Погода хорошая, сухо. Дороги до Варшавы и далее хорошо охраняются. По приезде можно немного поспать, а к девяти утра прибыть в штаб дивизии, полностью исчерпав десятидневный отпуск», – размышлял довольный собой Готфрид, поедая отбивную с картофелем, которую не удосужился разогреть, и запивая пивом.
Раздался телефонный звонок.
– Наверное, Анна? – подумал Готфрид, беря трубку.
– Адольф, это я Фридрих! – послышался встревоженный голос Гутлова. – Анна дома?
– Нет, оставила записку, обещала вернуться к шести часам вечера. Почему ты спрашиваешь? Что случилось?
– Случилось, Адольф! Притом, очень пренеприятная история. Теперь уже вторая. Первую хотел от тебя скрыть, не портить твой праздник, но теперь вынужден рассказать всё. Оставайся дома. Я еду в Берлин. Буду у тебя часа через два. Обязательно дождись. Это очень важно! – Гутлов положил трубку.
«Что случилось? Что он хотел скрыть? Почему теперь всё расскажет?» – озадачился не на шутку встревоженный Готфрид. – «И Анны нет. Куда она ушла, да ещё в день отъезда?»
В ожидании Фридриха, Адольф вышел в сад. Пытаясь успокоиться, обошёл его несколько раз, а затем разместился в шезлонге со свежими газетами, читая об успехах германских войск во Франции и Бельгии, которая пока не сложила оружия.
Беспокоило, что уже больше недели не было никаких вестей от Карла. Последний раз сын позвонил и поздравил отца с юбилеем девятого мая накануне вторжения Вермахта в страны Бенилюкса, за которыми лежала главная цель – Франция.
Готфрид одобрял план Генерального штаба, отказавшегося от лобового штурма линии Мажино, тем более, что на помощь французам могли придти британцы из экспедиционного корпуса. Бои могли затянуться, при этом Германия понесла бы большие потери.
Просмотрев одну газету, Готфрид принялся изучать вторую, третью и очнулся от чтения, когда к вилле подкатил служебный «Мерседес» группенфюрера Гутлова, оборудованный радиотелефоном. За рулём автомобиля сидел персональный шофёр Гутлова в звании штабсшарфюрера . Адольф отложил газеты и открыл ворота.
«Только утром простились, а он опять здесь. Зачем? Что же такое могло случиться?», – думал Готфрид, здороваясь с Фридрихом за руку.
– Зайдём в дом, – расстегивая китель, предложил группенфюрер. – Жарко, и не только от солнца! Адольф, у меня для тебя две очень плохие новости. Одну всё откладывал, не желая тебя огорчать. Другая новость не требует отлагательства. Завтра ты вернёшься в свою дивизию, и полковник Заухель доложит тебе обо всём в подробностях. Но начну с первой неприятной для тебя новости пока не вернулась Анна.
– Да её нет. Оставила записку. Обещала быть к шести часам. Вещи собраны, так что сразу же выезжаем. Фридрих, а откуда тебе известно, что Анны нет дома? – спохватился Готфрид.
– Во-первых – не встречала родственника. Во-вторых – не вижу её автомобиля. В третьих – пока знаю, что Анна отправилась в Берлин за покупками. – Группенфюрер взглянул на часы. – Вернётся часа через полтора. Сейчас она в универмаге на  Курфюрстендамм  и я попросил присмотреть за ней, как бы чего не случилось. С неё и начнём. Прости Адольф, что говорю так прямо, Анна тебе изменяет…
– Что ты несёшь! – возмутился Готфрид. – Не может этого быть!
– Может, Адольф, может! Успокойся, выпей стакан воды. Сядь, выслушай. Такое, к сожалению, бывает. Мне жаль мою покойную сестру Ирму, которая была тебе верна и подарила двух сыновей. Анна не хочет рожать, она привыкла распоряжаться собой как заблагорассудится.
Ты привёз её из России, поставив меня и всех твоих родственников перед фактом, что Анна – твоя жена. С самого начала я был против этого брака и не только в память об Ирме. Мы близкие родственники. Карл и Герман – мои племянники, и честь твоей, Готфрид, семьи волнует меня не меньше, чем собственная честь! – признался Фридрих, вытер платком пот с лица, перевел дух и продолжил. – Анна – красивая женщина, с этим не поспоришь, но та ли она, за которую себя выдаёт?
Сражённый известием о неверности супруги, Готфрид растеряно посмотрел на Гутлова, ожидая услышать подробности об изменах Анны.
- В двадцатые и тридцатые годы бывали случаи, когда немцы, надолго командированные в Россию, привозили оттуда жён. За ними приходилось наблюдать, не засланы ли к нам советские «агенты в юбках». Некоторых таких дам нам удалось изобличить.
Первые годы люди из гестапо присматривали и за твоей Анной. Не скрою, Адольф, по моей просьбе. Однако ничего предосудительного не заметили. После вашего переезда в новое поместье, я поручил известному тебе штурмбанфюреру Шульцу понаблюдать за новым окружением Анны, которая занялась обустройством дарованного фюрером поместья. Нанимала управляющего, лесничего, повариху, польских работников и так далее.
Надеюсь, ты помнишь, что накануне твоего отпуска, подчинённые Шульца пытались задержать крестьянскую телегу, в которой оказались два десятка комплектов солдатского обмундирования. Возница, установить личность которого так и не удалось, по-видимому, он не местный, оказал вооружённое сопротивление и был убит.
Спрашивается, зачем поляку немецкое обмундирование и в таком количестве? Откуда оно взялось? Куда он его вез? А ведь задержали его в окрестностях твоего имения? Что скажешь? – Гутлов вопросительно посмотрел на Готфрида.
– Не знаю, пусть с этим разбирается Шульц! – резко ответил Готфрид. – Причём тут это? Начал с того, что обвинил Анну в измене, а затем перешёл к какой-то телеге! Я жду доказательств измены моей жены! Я жду от тебя подробностей!
\– Хорошо, будут и подробности. В тот день, когда тебя вызвали в штаб, Анна побывала в Алленштайне и вернулась в поместье на следующий день. Это так?
– Да, Фридрих, её поездка в Алленштайн была со мной согласована. И что же?
– В Алленштайн Анна отправилась с управляющим. Его имя Владислав Шенк. Фольксдойче, однако, по матери он поляк. В Алленшайне в одном из гаштетов к ним подсел мужчина. О чём они говорили, неизвестно. Вели себя, как давнишние знакомые. Спустя некоторое время Анна вернулась в гостиницу, где останавливалась во время поездок в Адлленштайн, а мужчины ещё некоторое время оставались в гаштете. Затем Шенк отправился в обратный путь, а второй мужчина, который оказался шведским коммерсантом – имя его Генрих Ролсон, вечером заглянул к твоей жене и провёл у неё всю ночь…
– Эти сведения верны? – выдавил из себя Готфрид, раздавленный услышанным от брата покойной Ирмы.
– К сожалению, эти сведения верные, – подтвердил ШГутлов.
– Кто это швед? Какого чёрта он торчит в Алленшайне? – возмутился Готфрид. 
– Торгует женским бельём и прочими галантерейными товарами.
– Давно?
– Сравнительно недавно. Появился в Алленшайне с полгода назад и открыл свой магазинчик. Анна покупает у него белье и спит с ним…
– Вернусь в имение, разыщу этого поганца и сотру в порошок! – скрипел зубами Готфрид.
– Боюсь, что найти этого Ролсона будет не просто. Два дня назад он предупредил продавщицу своего магазинчика, что отправляется в Швецию. Вернётся ли? Впрочем, не факт, что он в Швеции, и мы его разыскиваем. У нас к этому Ролсону есть вопросы. Если вернётся, то Шульц немедленно арестует его.
Теперь второй, крайне неприятный инцидент, о котором я узнал спустя полчаса, после того, как мы распрощались с тобой в Темплине. В моей машине есть радиотелефон. Звонил Шульц. После задержания той злосчастной телеги, он уговорил твоего заместителя Заухеля выделить батальон солдат, чтобы поутру прочесать, лес, примыкающий к твоему поместью. Дожидаться тебя не стали, поскольку накануне поступил анонимный сигнал, что в лесу скрывается крупный отряд из не пожелавших сложить оружие польских солдат и офицеров. Кто этот аноним, к сожалению, выяснить не удалось. С какой целью он нам сообщил о скрывающихся в лесу вооружённых поляках, тоже пока не ясно.    
– И что же, обнаружили их в лесу? – затаил дыхание Готфрид.
– Обнаружили. В результате ожесточённого боя отряд из поляков был частично уничтожен, частично рассеян. Прочёсыванием руководил Шульц. Он насчитал свыше ста пятидесяти убитых и раненых поляков. Раненых допросили по горячим следам. Шульц умеет допрашивать, однако выяснить с какой целью в лесах скрывался вооружённый отряд из польских солдат и офицеров численностью в две с половиной сотни – без малого батальон! И откуда у поляков немецкое обмундирование и оружие, так и не удалось. Командовал отрядом некий поручик Шлёнский. Уж не сын ли бывшего владельца твоего поместья полковника Шлёнского?
– Да, вероятно это он, – тяжело вздохнул Готфрид. – Шлёнский убит?
– Нет, ему и ещё нескольким десяткам поляков удалось уйти. Прочёсывание лесного массива продолжается. Любопытно, что куда-то пропал твой старший лесничий Вольф. Не был ли этот фольксдойче заодно с поляками? Не ушёл ли он вместе с паном Шлёнским? А ведь Вольфа наняла твоя Анна. Как думаешь, Адольф?
– Ты что же, подозреваешь мою жену в связях с поляками? – возмутился Готфрид.
– Обязан подозревать не только в амурных связях со шведским коммерсантом, с которым ещё следует разобраться, но и в связях с Вольфом, пока мы его не разыщем! – повысил голос группенфюрер Гутлов. – Скажи спасибо, что этим делом пока занимаюсь я, твой друг и близкий родственник.
– А мой управляющий, который встречался в Алленштайне с этим шведом, его допросили?
– Представь себе, Адольф, и этот фольксдойче тоже исчез. Прошлым вечером уехал в Алленшайн и его до сих пор не могут найти. Ох, и не повезло тебе, Адольф, с новым поместьем, лесничим, управляющим и новой женой! Ох, как не повезло. В лучшем случае твою Анну использовали в своих целях поляки и этот, по-видимому «фальшивый швед», получавший указания от польского правительства, бежавшего в Лондон.
Понимаю, Адольф, чем тебе грозит признание фольксдойче Вольфа и Шенка, а также «шведа» Ролсона, который вполне может быть лондонским эмиссаром. Мы наведём о нём справки, если понадобится, то я направлю своих людей в Швецию. Со своей стороны постараюсь закончить это дело в максимально сжатые сроки, пока его не передали в другое управление. При обнаружении Вольфа и Шенка их немедленно ликвидируют, а вот что делать с Ролсоном?
– Ликвидировать! – потребовал взявший себя в руки Готфрид. В мыслях он уже простил Анну. Ведь о её измене никто не узнает.
– Это не так просто, – возразил Гутлов. – Для нас будет лучше, если он не вернётся в Алленштайн. Кстати, а почему ты не спросишь, сколько твоих солдат погибло в бою с поляками?
– Извини, Фридрих. Голова идёт кругом! Сколько? Какие потери?
– Сорок пять убитых, среди них оберлейтенант и гауптман. Свыше пятидесяти раненых. И это в мирное время! – возмутился группенфюрер. – Даже во Франции нет таких потерь! А что же тогда будет в России?
– В России? – насторожился Готфрид. – Разве мы будем воевать с Россией? Ведь у нас с ними договор?
– А ты как думал? К чёрту все договора с большевиками! Вот покончим с Францией, перестроим её промышленность на военные нужды, подключим к промышленности Рейха не слабую промышленность Бельгии и Голландии, сталелитейные заводы Люксембурга, и тогда можно будет ударить по России – этому колоссу на «глиняных ногах», как полагает фюрер! Россия – наш главный приз! Раздавив этого колосса за одну летнюю кампанию, мы выйдем к Тихому океану! Подчиним себе Китай, Индию и весь мир! – распалялся группенфюрер.
– А как же Англия, Соединённые Штаты Америки? – засомневался Готфрид, в глубине души догадывавшийся, что столкновение с Россией всё же неизбежно.
– С Англией можно пока подождать, поскольку неподготовленная десантная операция на острова может обойтись нам слишком дорого. Не следует забывать о самом мощном британском флоте, а Америкой займутся японцы. Только это между нами, – спохватился группенфюрер, посвящённый в планы фюрера и Генерального штаба Вермахта.
Готфриду припомнились прощальные слова русского полковника Мотовилова, - «если суждено нашим странам прожить эти годы в мире и согласии, то приезжайте к нам в Россию…»
«Неужели герр Иоганн догадывается о том, что нас ожидает? А быть может, знает, но скрывает?» – задумался Готфрид.
– Фридрих, зачем же тогда в Германию приглашают русские военных и гражданских специалистов? Зачем показываю им наши военные заводы, новейшие образцы военной техники, манёвры наших войск? Зачем всё это? Ведь они могут увезти с собой наши военные секреты, наконец, перенять наши технологии?
– Применить их всё равно уже не успеют. У них слишком мало времени, – со знанием дела ответил Гутлов. – Зато наша открытость притупляет бдительность русских. Вот увидишь, наш блицкриг станет для них неожиданностью!
Адольф, готовься к ожесточённым сражениям. Твоя дивизия будет в первом эшелоне, так что береги своих солдат, и учи их воевать. Да и сам поберегись. Усиль охрану своего нового поместья. Не ровен час, поручик Шлёнский со своими солдатами бродит по лесам и болотам, возьмёт да нападёт на своё родовое поместье. Люди они отчаянные, представляешь, как поступят с тобой, если решаться напасть?
– Представляю, – передёрнулся Готфрид.
– Не забывай, что именно ты изгнал из поместья мать, жену и ребёнка этого поручика. Где они?
– Я велел отвезти их в Варшаву.
– Неплохо бы их разыскать, однако прошло более полугода, и найти их вряд ли удастся. Однако попробуем. Если они окажутся в наших руках, то Шлёнский выйдет из леса. Хочу предупредить. Польша не Франция. Славяне упорный и беспощадный противник. Одним словом – «недочеловеки». Будут сражаться в подполье и партизанских отрядах. В Англии, и особенно в России, где много поляков, в том числе пленных солдат, офицеров и даже генералов, будут сформированы польские части, которые будут воевать против нас. 
Группенфюрер взглянул на часы.   
– Довольно, Адольф, я  уезжаю. С Анной разбирайся сам. Даю слово, что о её изменах никто не узнает. Знаешь, Хельга мне тоже изменяла с одним морячком, но это было очень давно. Морячка того я задушил собственными руками и наказал тогда Хельгу, как отец наказывает негодную девчонку – выпорол брючным ремнём, – признался близкому родственнику Фридрих Гутлов, выросший за последние пятнадцать лет из штурмовика СА до группенфюрера СС. 
– Как только Анна вернётся, немедленно выезжай в дивизию и разбирайся с происшествием, о котором наши недруги могут доложить на самый верх. Анне ни слова. Вижу, что уже простил её. Прощай! – Гутлов обнял Готфрида, похлопав его по плечу, и поспешил к «Мерседесу». За несколько часов, остававшихся до конца трудного дня, предстояло завершить немало важных дел.

* *
Анна вернулась спустя четверть часа после ухода Фридриха. Вернулась морально раздавленная, с чёрными кругами под печальными и по-прежнему красивыми изумрудными глазами. Посмотрев в глаза мужу, догадалась, что ему уже всё известно, и об измене и о том, что произошло ранним утром в окрестностях их нового поместья, которого лучше бы не было.
«Если любит – простит», – подумала она и, разрыдавшись, бросилась в объятья мужа…
Анна встречалась с Ролсоном, который вместо Данцига, где его могли задержать агенты гестапо, добрался до Берлина, откуда с документами на новое имя и несколько изменив внешность, намеревался отправиться в Данию, а затем в нейтральную Швецию, откуда можно было вернуться в Англию.
Встреча на скамеечке в глухом уголке парке длилась не более получаса. Со стороны могло показаться, что встретились любовники, избегавшие посторонних глаз. Собственно, так оно и было.
– Генри, – Анна назвала его так в память о встрече летом тридцать седьмого года в Париже, – почему же ты не посвятил меня в свои планы? Почему скрыл, что в лесу скрывается многочисленный польский отряд? Если бы ты знал, как мне хочется оказаться рядом с польскими солдатами, как это было в двадцатом году под Варшавой!
– Анна, насколько это было возможным, я оберегал тебя. Поверь, чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Надеюсь, ты привела за собой «хвост»? – спохватился Роулинг.
– Нет, Генри. Я оставила автомобиль возле универмага и покинула его через другой выход. К тебе подъехала на такси. Вернусь таким же образом. Если за мной следили, пусть думают, что я делаю покупки. В огромном универмаге, где много народа, легко затеряться.
– Ты у меня молодец! – Роулинг обнял Анну и поцеловал. Он любил эту женщину, с которой был вынужден проститься и вероятно навсегда.
«Дай Бог, чтобы она не пострадала…» – подумал Роулинг, надеясь на лучшее.
После провала задуманной на двадцатое мая операции по вторжению на территорию СССР отряда поручика Шлёнского с немецким оружием и в немецкой форме, управляющий имением Владислав Шенк, от которого могла быть утечка в виде сфабрикованного кем-то неизвестным анонимного доноса в гестапо Алленштайна, был уничтожен и не даст показаний против фрау Готфрид. Труп Шенка Ролсон закопал в лесу и если его и найдут, то не скоро.
Главный лесничий Вольф ушёл вместе с остатками отряда поручика Шлёнского на север и затаился в лесах Восточной Пруссии. В случае крайней необходимости, поляки могли скрытно перейти границу и сдаться русским, которые вряд ли их выдадут немцам.
Роль проводника через границу отводилась Вольфу, который хорошо знал эти места. Так что Роулинг за собой «подчистил» и мог возвращать в Англию.
«Жаль, что провалилась задуманная операция, и не удалось спасти Францию», – подумал он и с грустью посмотрел на Анну, которую успел полюбить, и она была ему дороже, чем какие-то там «лягушатники».
«Что это я так о французах», – спохватился Роулинг, вспомнив о Буланже. – «Где ты сейчас, дружище Шарль? В Париже, на фронте где-нибудь возле полноводного Мааса, который форсируют немцы, или же ты в Сирии, откуда намечался удар по советскому Закавказью? Какие же идиоты сидят в наших правительствах, если задумали военный поход против СССР, да ещё вместе с турками и иранцами накануне вторжения во Францию, которую теперь не отстоять?
Не позже чем через месяц, немцы возьмут Париж и Франция капитулирует. Вместе с остатками французской армии, которая будет разоружена, немцы пленят лучшие британские сухопутные войска из экспедиционного корпуса, сосредоточенные на побережье Ла-Манша , которые вряд ли удастся эвакуировать в такой неразберихе .
В то же время русские, случись англо-французская бомбардировка нефтяных полей в Баку, опрокинули бы нестойких турок и иранцев, и вполне могли бы взять Дамаск, Тегеран и Багдад, а возможно и нефтеносную Басру, лишив англичан горючего. Не исключено, что русские могли бы перерезать и Суэцкий канал, что стало бы для Британии катастрофой! Хорошо, что этот нелепый план был сорван, но за это придётся заплатить слишком дорогой ценой – Францией…» – Роулинг прервал свои мысли, столь неуместные в минуты прощания с Анной и вернулся к реальности.      
 «Кто же нас предал? Неужели Шенк случайно проболтался поварихе Кэтрин или Анджею о польском отряде, скрывающемся в лесу? Ходили такие слухи, однако, узнав об этом наверняка, агент советской разведки, каковой была Кэтрин, догадалась о задуманной масштабной провокации британских спецслужб, которая могла перерасти в вооружённый конфликт Германии и СССР, и отправила анонимный донос в гестапо. Неплохо задумано русскими с этой Кэтрин. Женщина, повариха, на которую вряд ли падёт случайное подозрение.
Роулингу хотелось сдать гестапо Кэтрин вместе с её помощником и любовником Анджеем, ведь она тоже женщина и ей нелегко без мужской ласки, однако его останавливала забота об Анне, которая в этом случае тоже окажется в застенках мрачного заведения выход откуда либо на «тот свет», либо в концлагерь…
«Чёрт с ними, пусть живут. В конце концов, Британия и Россия неизбежно станут союзниками, как только немцы нападут на СССР. Иного не дано. Так что пусть русская разведка поможет нам…» – мучительно размышлял Роулинг, которому так и не удалось выполнить чрезвычайно важное задание. О последующих разборках в Лондоне не хотелось и думать.
– Анна, ты ничего не хочешь мне сказать? Ты ничего от меня не скрываешь? – спросил Роулинг, прогоняя навязчивые мысли.
– Нет, Генри, ничего не скрываю, и больше ничего не скажу, – тяжело вздохнула Анна, приложив платочек к влажным глазам.
– Тогда слушай, что тебе скажет Кэтрин. Скажу прямо, подчиняйся ей. Мы теперь все в «одной лодке» и Британия и Россия. Ни в коем случае не подставь Кэтрин, которая, по твоим словам, хорошо готовит. Иначе сама погибнешь, а я этого не хочу. И не ссорься с Готфридом.
В этом году вряд ли, но в следующем Германия непременно нападёт на Россию. Чем всё закончится, сказать не могу. Надеюсь, что Британия выстоит и лет через пять всё уляжется. Если переживу эти годы, то постараюсь тебя разыскать. Побереги себя…
Роулинг хотел ещё что-то сказать, но Анна перебила его.
– Что ж, Генри, стану неукоснительно выполнять твои советы – любить Готфрида и подчиняться Кэтрин, – нахмурилась она. – И не надо меня искать! Полагаю, что наша партия закончена, и ты её проиграл! Прощай, Генри. Надеюсь, что навсегда.
Фрау Готфрид встала со скамейки и, не оборачиваясь, направилась к выходу из парка.
«Жаль», – вздохнул Роулинг и смотрел ей вслед, пока Анна не свернула на другую аллею. Взглянул на часы. До отправления поезда в Копенгаген оставалось не так уж и много времени.
 












Глава 4

Июнь 1941 год. Накануне


1.
Дожидаясь Молотова , Сталин стоял у раскрытого окна и курил трубку. Приглашённые на совещания – нарком внутренних дел Берия, прежний нарком обороны Ворошилов, назначенный год назад заместителем председателя Совета народных комиссаров, и его приемник – нарком обороны Тимошенко  сидели за столом и просматривали документы, которые могли понадобиться во время совещания.
– Задерживается товарищ Молотов, – взглянув на часы, заметил нарком внутренних дел. – Передал вам, товарищ Сталин, полномочия председателя Совета Народных Комиссаров СССР  и целиком сосредоточился на работе в комиссариате иностранных дел.
– В такое непростое время товарищ Молотов занимает очень ответственный пост и успешно справляется со своей работой, – строго взглянув на Берию, заметил Сталин.   
– Идёт! – услышав знакомые шаги, успокоил Берию и Сталина Ворошилов.
– Простите, товарищи, задержался, – извинился Молотов, вошедший в кабинет Сталина с пухлым портфелем в левой руке.
– Что там у тебя в портфеле, товарищ Молотов. Чем порадуешь? – пошутил Сталин, вытряхивая пепел из трубки.
– Документы, товарищ Сталин. Однако порадовать пока нечем, –замялся нарком иностранных дел.
– Нечем, – вздохнув, согласился Сталин. – Сегодня 12 июня. Год назад немецкие войска подошли к Парижу, который был объявлен «свободным городом». Мы не ожидали, что Франция будет разгромлена в течение месяца. Хуже того, часть Франции перешла на сторону Германии. Этот старый пройдоха Петен  снюхался с Гитлером! – Сталин так посмотрел на стоявшего Молотова, словно тот был повинен в предательстве французского маршала, а затем продолжил излагать собственные мысли.
– После взятия Парижа и капитуляции Франции кайзер Вильгельм II, бежавший в Голландию в ноябре восемнадцатого года, поздравил Гитлера с победой, которой Германии не удалось достичь в Первой мировой войне. Гитлер ответил Кайзеру взаимными поздравлениями.
Кайзер умер неделю назад, намного пережив царя, расстрелянного вместе с семьёй в июле восемнадцатого года. Я был против такой жёсткой меры, но находились мы тогда вместе с тобой, товарищ Ворошилов, в Царицыне , обороняли город от генералов Краснова и Мамонтова . Помнишь, Климент Ефремович, как это было?
– Такое не забывается, товарищ Сталин, - подтвердил Ворошилов, сумевший в критические для обороны Царицына дни прорваться через линию фронта к ключевому городу на Волге во главе крупного отряда, сформированного из луганских рабочих .
– На расстреле царя и его семьи настаивал Свердлов , сумевший убедить Ленина в необходимости такой акции, – продолжил Сталин. – Жаль, что это произошло. Но не только мы, большевики, повинны в смерти царя и его семьи. В том повинно и предавшее царя ближайшее его окружение, и временное правительство, по сути отказавшее в просьбе английского короля принять у себя царя и его семью, а потом и король отказался принять нашего монарха . Отпустили бы сразу, был бы жив и сейчас, возможно порадовался нашим успехам в индустриализации страны. Однако не удалось перебраться в Англию, оставили его вместе с семьёй в России под арестом и ещё до прихода к власти большевиков отправили в ссылку в Тобольск, в Сибирь, где и мне довелось провести несколько лет .
И Колчак повинен в смерти царя, надумал отбить его вместе с семьёй, чего допустить было нельзя. Царя и его семью следовало заранее эвакуировать не в Екатеринбург, который в память о Якове Михайловиче мы переименовали в Свердловск, а поближе к Москве. После окончания Гражданской войны, царя и его семью следовало заключить в монастыри, как это делалось в России с политическими противниками на протяжении многих веков. Вот тогда царь мог бы поздравить нас, товарищи, с разгромом японцев на Хасане и Халхин-Голе, а по завершении неизбежной войны с Германией, и со взятием Берлина! – Сталин обвёл суровым взглядом своих ближайших соратников, притихших при этих словах вождя. – Что, товарищи, фантазирую? – хмуро улыбнулся он. – Не совсем. Про царя – да, про войну с Германией – нет. Про нашу победу в войне – тоже не фантазирую. Война будет, и мы должны победить любой ценой! Иначе потеряем всё – и СССР и Россию и наши народы, которые будут уничтожены или превращены в рабов!
Последние слова дались Сталину с большим трудом. Передохнув, он продолжил.
– Главный вопрос, когда Гитлер нападёт на СССР? Нам необходимо оттянуть нападение хотя бы на год, завершить третью пятилетку, а потому не следует поддаваться ни на какие провокации. На Гитлера работает промышленность всей Европы, которая пока превосходит нашу промышленность, созданную за три неполных пятилетки, вдвое, и мы должны сократить разрыв, но для этого понадобится время – хотя бы один год.
Население подчинённых Гитлеру стран превышает население СССР тоже почти вдвое. У Германии огромный резерв трудовых ресурсов. Нам, чтобы не отставать, придётся трудиться вдвое больше, призвать в промышленность женщин, стариков и подростков.
В Европе у Гитлера много союзников. Это Италия, Венгрия, Румыния, Финляндия, Словакия, а теперь и Хорватия после разгрома и расчленения Югославии . Даже Болгария, где православными славянами правит немецкий по крови царь, поддерживает Гитлера. То же в Румынии, а ведь именно Россия освободила Болгарию и Румынию от турецкого гнёта. Освободила, а на престол в этих странах посадили не русских князей, а немецких принцев . Грубейший просчёт русских дипломатов, грубейший!
У нас же из союзников только Монголия и Тува , которую в ближайшее время следует включить в состав СССР. Скажите, товарищ Тимошенко, сколько дивизий может выставить Монголия?
– Учитывая численность населения Монголии, не больше четырёх, да и вооружать их придётся нам. Нет в Монголии никакой военной промышленности, – признался нарком обороны. – Да и в Китай приходится отправлять сотни танков и самолётов, артиллерию и стрелковое оружие. Воюют китайцы с японцами, оттягивают их силы от наших границ.
– А Тува или Урянхайский край, как эту территорию называли до революции? – спросил Сталин.
– И одной там не собрать, товарищ Сталин, – развёл руками маршал Тимошенко. – Слишком малочисленна эта Тува. По численности вся её армия не превышает и батальона.  А одна лишь Италия может мобилизовать до ста дивизий!
– Военная промышленность одной лишь Чехии, которая была индустриальной провинцией Австро-Венгерской империи , не уступает военной промышленности Англии. Чехия – оккупированная страна и её квалифицированные рабочие ежемесячно изготавливают сотни танков и другой бронетехники. Это вам, товарищ Тимошенко, не Монголия, – напомнил Сталин. – У англичан сильный флот и неплохая авиация, однако, слабые сухопутные силы. Если немцы всё же вторгнутся на острова, то одолеют Англию в течение двух недель. Однако, похоже, что этого всё же не случится и война между Англией и Германией ограничится морскими операциями.
– Итальянцы воюют крайне плохо. Это заметно по Абиссинии . Это не венгры и даже не финны, с которыми нам пришлось изрядно повозиться в прошлом году, – заметил Ворошилов.
– Это несколько обнадёживает, Климент Ефремович, – усмехнулся Сталин и, помрачнев, продолжил. – Вот и выходит, товарищи, что, как говаривал ещё император Александр III – по моему мнению, самый успешный из российских самодержцев, у России нет союзников кроме её армии и флота. В Крымскую войну, когда против нас воевали Англия, Франции, Турция и Сардинское королевство, у России был лишь один союзник – крохотное Мингрельское княжество . Несколько сотен твоих, Лаврентий, земляков воевали с турками на Кавказе и это всё.
– Иосиф Виссарионович, я горжусь этими людьми! – признался Берия и поправил пенсне. – У нас, товарищи, тоже, что и при Александре III. Флот у нас пока невелик, остаётся армия, которую необходимо укреплять всеми имеющимися средствами и ресурсами, – заключил нарком внутренних дел и посмотрел на Сталина.
– Укрепляем, товарищи. Почти все ресурсы идут на оборону. Современная война – война моторов. Это не Гражданская война, где самым грозным оружием была тачанка с пулемётом. В современной войне победит тот, у кого будут лучшие танки и самолёты.
Товарищ Тимошенко, а как идут дела с поляками? Удалось создать из бывших военнопленных хотя бы одну боеспособную дивизию?
– Создаём, товарищ Сталин! – привстал из-за стола нарком обороны.
– Да вы сидите, товарищ Тимошенко. Расскажите подробнее, что удалось сделать за последние полгода. И к вам вопрос, товарищ Берия. Как обстоят дела в лагерях для польских военнопленных? Пленных поляков у нас не менее трёхсот тысяч. Целая армия. Если их хорошо подготовить, то со временем могут стать нашими союзниками в неизбежной войне с Германией, и вместе с Красной армией будут освобождать Польшу.
Тимошенко и Берия переглянулись – «кому начинать?»
– Начните вы, товарищ Берия, – попросил Сталин наркома внутренних дел.
– Товарищ Сталин, на мысль о создании армии из бывших польских военнослужащих меня натолкнули англичане ещё осенью прошлого года. После поражения Франции англичане вспомнили о поляках, которых сами же бросили на произвол судьбы в сентябре тридцать девятого года. Во время разгрома Польши Германией частям Красной армии и органам НКВД сдались сотни тысяч польских военнослужащих, находившихся на воссоединённых с СССР территориях Западной Украины и Западной Белоруссии.
Англичане предложили депортировать их через Закавказье на Ближний Восток, в Иран и Ирак. Англии, которая находится в состоянии войны с Германией, необходимы солдаты для военных действий в Северной Африке. В итальянскую Ливию стали прибывать немецкие части, нацеленные на поход в Египет и далее на нефтеносный Ближний Восток, а возможно и в Индию.
В настоящее время мы проводим в лагерях военнопленных отбор польских солдат и офицеров для передачи их англичанам, а так же агитируем остальных, таких оказалось большинство, остаться в СССР и вступать в части формируемой польской армии, которая будет подчинена командованию Красной армии, то есть вам, товарищ Тимошенко. С польскими солдатами проще, опасения вызывают польские офицеры, среди которых найдётся немало предателей, хронически ненавидящих Россию. С ними мы разбираемся отдельно.   
– Товарищ Берия, это нам известно, – заметил нарком обороны. – На закрытом совещании Политбюро было принято решение выделить часть польских военнопленных для англичан, которых теперь возглавит генерал Андерс . Вы продержали польского генерала на Лубянке до августа, плотно с ним поработали, но он всё-таки отказался от сотрудничества с нами – так пусть воюет с немцами в Африке. Но большая часть польских военнослужащих, не запятнавших себя военными преступлениями против советского народа, готова сражаться с будущим врагом вместе с Красной армией. Мы приступаем к формированию таких частей, куда помимо военнопленных будут направляться и советские граждане польского происхождения .    
– Довольно, товарищи. Вижу, что вы работаете с бывшими польскими военнослужащими, – выслушав наркомов, заключил Сталин. –  Ну а тех из них, кто в концентрационных лагерях морил голодом, истязал и убивал красноармейцев, захваченных в плен в двадцатом году после нашего поражения под Варшавой, необходимо по-прежнему содержать в заключении и в надлежащей строгости . Вам ясно, товарищ Берия?
– Товарищ Сталин, виновные в преступлениях, будут строго наказаны! – подтвердил нарком внутренних дел.   
– Иосиф Виссарионович, ходят слухи о некоем атомном оружии, мощь которого несравнима ни с чем. Не работают ли над этим немцы? – поинтересовался Ворошилов.
– Есть сведения о подготовке к таким работам в Германии, и мы обязаны помешать созданию такого оружия. Надеюсь, что с этой задачей справится наши разведчики , – Сталин посмотрел на Берию.
– Иосиф Виссарионович, сделаем всё, что в наших силах! – с готовностью ответил нарком внутренних дел, тщательно отслеживающий работы немцев и американцев по созданию атомного оружия. По сведениям, имевшимся у Берии, у немцев с работами по созданию атомного оружия не всё в порядке, среди учёных-физиков им всюду мерещатся евреи и враги Рейха, а вот работы американцев вызывают серьёзные опасения.
– А как с этим у англичан и американцев? – поинтересовался Ворошилов, до которого всё же дошла информация о том, что два года назад в Москве с тайным визитом по каналам наркомата внутренних дел побывал американский физик Роберт Оппенгеймер, предложивший Сталину создать атомное оружие. Оппенгеймер происходил из семьи немецких евреев, эмигрировавших в США, и ненавидел Германию Гитлера, которую предлагал уничтожить. Другими подробностями встречи Сталина и Берия с Оппенгеймером Ворошилов не владел, но и то, что уму удалось узнать, было строжайшей тайной. Опытный в таких делах, Ворошилов предполагал, что Сталин заключил с Оппенгеймером некие тайные соглашения о сотрудничестве, предложив осуществить задуманное в США, где имелись огромные средства, необходимые для дорогостоящих работ. Куратором этих соглашений, по-видимому, был назначен Берия. Так полагал Климент Ефремович – один из ближайших соратников Сталина, понимая, что во избежание утечек, и от него у вождя могли быть секреты.   
– Не беспокойтесь, товарищ Ворошилов, мы тщательно отслеживаем эти работы. Те технологии, которые сейчас разрабатываются в США, по разным каналам поступают к нам. По данным специалистов атомное оружие будет создано не раньше чем через четыре года, а возможно и позже. Этот проект требует огромных средств, которых у нас пока нет, но и мы уже приступили к таким работам. Догоним американцев, – успокоил Ворошилова Сталин.               
– Товарищ Молотов, что же вы присели с краю? Пересядьте поближе к нам, – изложив свои наболевшие мысли, Сталин обратил внимание на опоздавшего к началу совещания наркома иностранных дел с пухлым портфелем в руке. – Неужели обиделись, когда я указал на слабость прежней российской дипломатии?
– Нет, товарищ Сталин. Я и сам неоднократно говорил об этом. В восемнадцатом, девятнадцатом веках и даже в начале нашего века мы побеждали на полях сражений и проигрывали дипломатические баталии. В результате плодами наших побед на Балканах воспользовались другие, посадив в Греции , Румынии и Болгарии своих ставленников из германских принцев. Хорошо, что хоть Греция не стала союзником Германии.
– Эти «другие», прежде всего, англичане? – Сталин вопросительно посмотрел на главного советского дипломата.
– Да, англичане, – подтвердил Молотов. – «Гадит англичанка», как говаривал ещё наш великий полководец Александр Васильевич Суворов. Теперь появился и набирает силы наш новый геополитический противник – США. Те же англосаксы. Чего же от них ждать?..
– У американцев самая мощная в мире промышленность, которую они начали перестраивать на военный лад; – заметил Сталин. – Нам бы ещё две мирные пятилетки и мы бы их обогнали. Не дадут. Вот и Гитлера финансировали, прежде всего, американские банкиры, предки которых перебрались за океан именно из Германии, я имею в виду Ротшильдов, Варбургов, Голдманов, Шиффов. Немцы в Германии, а теперь и по всей Европе притесняют евреев, загоняют их в концентрационные лагеря, начинают уничтожать, а эти бессовестные толстосумы помогают им своими капиталами. Сильно опасаются нашего влияния в Европе и Азии, где могут появиться социалистические государства, в которых нет места банкирам.
К сожалению, мы не смогли предотвратить приход Гитлера к власти и сильная Германская компартия, преданная социал-демократами, проиграла последние демократические выборы, под вой европейской прессы – «только не Тельман», и теперь разгромлена. К сожалению, это так, – посетовал Сталин. – Я собрал вас, товарищи, чтобы посоветоваться, как нам быть с участившимися провокациями на наших западных границах? Сейчас Лаврентий, – Сталин строго посмотрел на Берию, – доложит нам о том, что там происходит с осени прошлого года и по настоящее время. Из сказанного им следует сделать надлежащие выводы. Начинайте, товарищ Берия. Вижу, что вы подготовили целый доклад, однако прошу зачитать самое главное. Не вставайте, зачитайте с места.
– Хорошо, товарищ Сталин. – Нарком внутренних дел поправил пенсне, разложил на столе листы доклада и, помечая карандашом самое главное, зачитал:
 – За прошедшее после октября 1940 года время, то есть по 10 июня 1941 года со стороны Германии нарушили границу СССР 185 самолетов. Особенно усилились нарушения нашей границы германскими самолётами за последние полтора месяца. Только за май и 10 дней июня 1941 года границу СССР нарушил 91 германский самолёт.
Нарушения границы СССР германскими самолётами не носят случайного характера, что подтверждается направлением и глубиной полётов над нашей территорией. В ряде случаев немецкие самолёты пролетали над нашей территорией до 100 и больше километров и, особенно в направлении районов, где возводятся оборонительные сооружения, а также над пунктами расположения крупных гарнизонов Красной Армии.
15 апреля этого года в районе города Ровно истребителями Красной Армии был приземлён германский военный самолёт, у экипажа которого оказались карты Черниговской области Украинской ССР, а также аэрофотосъёмочные принадлежности и отснятая плёнка. Этот самолёт залетел на нашу территорию на глубину до 200 километров.
С 1 января по 10 июня 1941 года, то есть за 5 месяцев и 10 дней, всего было задержано 2080 нарушителей границы со стороны Германии. Из этого числа уже разоблачено 183 агента германской разведки.
Количество задержанных нарушителей границы за 1941 год по месяцам составило: в январе – 503, в феврале – 175, в марте – 381, в апреле – 260. В мае и за 10 дней июня количество задержанных нарушителей из Германии увеличилось. В мае задержано 353 нарушителя, а за 10 дней июня – 208. За пять с половиной месяцев, при задержании нарушителей на границе с Германией и при оказании вооруженного сопротивления убито 36 и ранено 25 нарушителей границы.
За последнее время был ряд случаев задержания заброшенных в СССР агентов германских разведывательных органов, снабжённых портативными приёмопередающими радиостанциями, стрелковым оружием и гранатами .
– Что скажете, товарищи Ворошилов и Тимошенко? – обратился Сталин к бывшему наркому обороны маршалу Ворошилову и его приемнику маршалу Тимошенко. Оба явились на совещание в военной форме и при всех наградах.
– Товарищ Берия, в своём сообщении вы не упомянули инцидент с немецким военно-транспортным самолётом «Юнкерс-52», который вторгся 15 мая сего года в наше воздушное пространство, пролетев по маршруту Кёнигсберг – Белосток – Минск – Смоленск и приземлился на Центральном аэродроме Москвы . Неужели забыли? – уколол неожиданным вопросом наркома внутренних дел маршал Ворошилов.
– Я полагаю, что этот перелёт не был вооружённой провокацией, – взглянув на Сталина, ответил маршалу Берия. – Обычное недоразумение…
– Разрешите мне, товарищ Сталин, – попросил слова Тимошенко, которому пришлось разбираться с данным инцидентом.
– Слушаю вас.
– Судя по всему, Германия готовится к нападению на Советский Союз.
– Это нам известно, товарищ Тимошенко. Гитлер готовится к нападению на СССР с тех пор, как пришёл к власти, – напомнил Сталин. – Кое-кто из тех, кто помог ему в этом, надеясь столкнуть Германию с СССР, уже наказаны. Я имею в виду Францию. Да и англичанам сейчас приходится туго. Помимо воздушных налётов идут ожесточённые морские сражения , англичане подавляют прогерманское восстание в Ираке . Гитлер оказался неуправляемым. Кроме Англии мы остались в Европе последними, кто не подчинился Германии. Наконец и в Америке, бессовестные банкиры, которые больше других вложили средств в подъём германской промышленности, поняли, чем им это грозит, и в США объявили «бессрочное чрезвычайное положение». Меня постоянно мучит вопрос, почему немцы тянут, не нападают на СССР, упускают время, которое работает на нас?
На Францию немцы напали в прошлом году, 10 мая, и разгромили к середине июня, заставив французов и Англичан отказаться от вторжения на Кавказ. С июля бомбили Англию  и подминали под себя остальную Европу. Те страны, которые не были оккупированы, перешли на сторону Германии . В апреле уже этого года немцы добивали Югославию и Грецию, захватили Крит, заставив капитулировать британские войска .
Почему же не нападают на нас? Уже июнь, а лето в России короткое. Нападать на нас осенью или зимой немцы не станут. Вымерзнут, как армия Наполеона. Возможно, немцы решили передохнуть и нанести удар через год? Вы так же думаете, товарищ Тимошенко? – задал Сталин мучивший его вопрос наркому обороны.
– Нет, товарищ Сталин, я так не думаю. Из многочисленных источников к нам поступает информация, что немцы нанесут мощный удар по нашим западным рубежам в этом году и нападения следует ждать со дня на день. Немцы концентрируют войска возле наших западных границ. По сведениям, поступающим от нашей агентуры и в Берлине и в приграничной полосе, количество войск, нацеленных на вторжение в СССР, перевалило за сто дивизий. Появились перебежчики из числа местного польского населения и немецких военнослужащих, представляющихся ушедшими в подполье коммунистами. Называют разные даты нападения на СССР, но в основном конец июня. Наконец, близ наших границ сосредоточена практически вся бомбардировочная авиация Германии.
Спровоцировать крупномасштабный советско-германский конфликт британская разведка пыталась ещё в мае прошлого года, используя польских военнослужащих, скрывавшихся в приграничных лесах. Эти поляки, переодетые в немецкую форму и вооружённые немецким оружием, должны были атаковать наши погранзаставы одновременно в нескольких местах, в надежде, что нервы у нас не выдержат и мы ответим крупномасштабными военными действиями, спасая тем самым Францию от разгрома, как это уже было в Первую мировую войну. К счастью, эти попытки были вовремя разоблачены нашей разведкой в Берлине и в приграничной полосе. В этом большая заслуга товарища Берия.
– Спасибо за комплимент, товарищ Тимошенко, – скупо улыбнулся нарком внутренних дел. – Год назад я докладывал вам, товарищ Сталин, об этом. – Тогда нам удалось обыграть англичан.
– О том, что было год назад, нам известно. Поставлен вопрос, как нам быть сейчас? Заслуживают ли доверия эти «многочисленные источники»? Не только англичане, но и немцы большие мастера на всякого рода дезинформации, – заметил Ворошилов. – Вспомните, сколько раз назывались даты вторжения германских войск во Францию, начиная с осени тридцать девятого года? Французы устали от таких прогнозов и перестали обращать на них внимание. В результате 10 мая оказалось для Бельгии, Голландии и Франции неожиданностью. Что если немцы всё же готовят вторжение в Англию, а войска на востоке концентрируют для отвода глаз? Кроме того, у нас с немцами подписан договор о ненападении, один из авторов которого находится рядом с нами. – Ворошилов посмотрел на Молотова.
– А вы что скажете, товарищ Молотов? – Сталин обратился к наркому иностранных дел, подписавшему 23 августа 1939 года вместе со своим германским коллегой Риббентропом  Пакт о ненападении.
– Товарищ Сталин, одобренный вами договор, сыграл большую роль в укреплении обороноспособности страны. Нам удалось отодвинуть наши западные границы на сотни километров. Мы присоединили к СССР западные области Украины и Белоруссии, а так же Литву, Латвию, Эстонию и Молдавию, восстановив тем самым СССР практически в границах Российской империи, и немцы этому не препятствовали, хотя в прибалтийских республиках были крайне сильны прогерманские настроения, – напомнил Молотов.
– Восстановили, хоть и без Польши и Финляндии, – поправил наркома иностранных дел маршал  Ворошилов.
– С Польшей пусть теперь разбираются немцы, а непослушную Финляндию мы заметно укоротили, отодвинув границу от Ленинграда почти на двести километров и получив военно-морскую базу у входа в Финский залив , которая не пропустит вражеских флот к Ленинграду, – заметил Сталин, набивая табаком свою хорошо прокуренную трубку.
– То, что немцы оттягивают нападение на СССР, говорит о том, что и у них не всё в порядке. Да и Наполеон напал на Россию 24 июня, потеряв, как минимум, месяц хорошей погоды, – продолжил Молотов, прерванный Ворошиловым и Сталиным, которые вспомнили о Финляндии и Польше. – Я собрал и проанализировал некоторые любопытные факты и совпадения. Позвольте, приведу их.
– Ну что ж, приведите собранные вами факты. Интересно услышать, что вы там «раскопали», товарищ Молотов, – разрешил Сталин наркому иностранных дел.
– Вот эти факты, товарищи. Наполеон пришёл к власти в 1804, а Гитлер в 1933 году. Разница в 129 лет.
– Что же из этого следует, товарищ Молотов? – заинтересовался Сталин, да и остальные участники совещания.
– Наполеон напал на Россию 24 июня 1812 года по новому стилю. Сейчас 1941 год, июнь месяц. Опять разница в 129 лет! Вот и выходит, что Гитлер начнёт войну против нас в этом году и в самые ближайшие дни! – заключил нарком иностранных дел.
– Это что же, Гитлер возомнил себя новым Наполеоном? – возмутился Ворошилов.
– Похоже, что так, – согласился с ним Берия. – Если мне не изменяет память, Наполеон был изгнан из России в декабре 1912 года. Не следует ли из этого, что и немцы, если решаться напасть на нас в конце июня, будут разбиты в декабре? Что вы на это ответите, товарищ Тимошенко?
– Если нападут, то разобьём! Возможно и в декабре. Впрочем, мистика какая-то! –  Тимошенко достал из кармана носовой платок и протёр вспотевшую лысину. – Товарищ Сталин, вы призываете наших военных избегать приграничных конфликтов, не поддаваться на провокации. В наших сухопутных войсках выполняются ваши указания, хоть это и нелегко, – признался нарком обороны. – При этом хочу заметить, что нарком военно-морского флота товарищ Кузнецов , который находится в моём подчинении, ещё в феврале издал не согласованный с наркоматом обороны приказ открывать без предупреждения огонь по иностранным самолётам-разведчикам в случае нарушения наших границ и приближения к военно-морским базам. В апреле на севере был сбит один такой самолёт, а в мае на Балтике был повреждён другой. Немцы заявляли протесты, утверждая, что их самолёты якобы заблудились. Считаю, что Кузнецова следует заменить более дисциплинированным командующим военно-морским флотом. Как вы считаете, товарищ Сталин?
– Я разговаривал с Кузнецовым после этих инцидентов с немецкими самолётами-разведчиками. Кузнецов обещал исправиться и больше не сбивать самолёты, а принуждать их покинуть наше воздушное пространство. Кузнецов самый молодой из наших наркомов, исправится. Считаю, что он должен оставаться наркомом.
– Ясно, товарищ Сталин, – опустил голову Тимошенко, который недолюбливал Кузнецова.
– Товарищ Сталин, – пришёл на выучку своему приемнику Ворошилов, – я, как заместитель председателя Совета народных комиссаров и председатель Комитета обороны, должен заметить, что, в присоединённых к СССР в прошлом году республиках Прибалтики, сохраняются национально-территориальные вооружённые формирования в виде отдельных корпусов .
Да, военнослужащие этих национальных корпусов формально подчиняются командованию РККА, недавно приняли военную присягу, но в случае войны с Германией могут выйти из подчинения и вполне возможно перейдут на сторону врага. В Литве, Латвии и Эстонии, которые стали союзными республиками, за прошедший год укрепилась Советская власть. Не пора ли нам расформировать эти национальные корпуса?
– Правильное замечание, товарищ Ворошилов, – отметил Сталин. – Сразу мы этого сделать не могли по ряду причин, но со временем упраздним эти национальные корпуса. Если же не успеем, и эти корпуса выйдут из подчинения командованию Красной армии, то военнослужащие этих корпусов будут рассматриваться как дезертиры и уничтожаться. С этим пока всё.
Теперь к вам вопрос, товарищ Молотов. Месяц назад, десятого мая, ровно через год после нападения Германии на страны Бенилюкса и Францию, Гесс  – первый заместитель Гитлера по партии, совершил перелёт в Англию. Весьма вероятно, что такой приказ Гесс получил от Гитлера. Какую цель преследует Гитлер, отправив своего заместителя по партии в государство, с которым Германия находится в состоянии войны? Как вы думаете, товарищ Молотов?
– Товарищ Сталин, никаких внятных разъяснений по поводу этого инцидента так и не последовало ни со стороны Германии, ни со стороны Великобритании. Гитлер обозвал Гесса предателем, а Геббельс – сумасшедшим. Гесс арестован и помещён в английскую тюрьму. Со своей стороны могу предположить, что перелёт Гесса всё же был санкционирован Гитлером. Возможно, немцы ищут контакты с англичанами и операция по вторжению германских войск на Британские острова под названием «Морской лев», не состоится.
– Что же тогда состоится? – перебил Молотова Сталин. – Нападение на СССР? Есть у немцев такой план?
– По-видимому, так, Иосиф Виссарионович, и план такой у них есть, только засекречен.
Сталин прошёлся по кабинету и выглянул в окно.
– Если вы имеете в виду план под названием «Барбаросса », то о его утверждении нам известно с 30 декабря прошлого года. В этот же день о плане Гитлера нас предупредили англичане. Согласно плану нападение на СССР было запланировано на март, но март давно прошёл, да и нападать на нас перед весенней распутицей рискованно.
Если это не очередная дезинформация, то сроки возможного нападения могут переноситься. И всё же, позади апрель и май, скоро середина июня. На границах не утихают провокации, а ведь перед нападением должно быть тихо. Как вы считаете, товарищ Берия?
– Гитлер непредсказуем, товарищ Сталин. Мы вынуждены опираться на факты.
– Это плохо, товарищи. В такой сложной игре одних фактов недостаточно. Товарищ Тимошенко, – обратился Сталин к наркому обороны, – передайте в войска мои указания не поддаваться ни на какие провокации, но и не теряйте бдительности. Если дотянут немцы до середины лета, то не нападут на нас в этом году. Нам необходим ещё хотя бы один мирный год. Он нам очень необходим!
Товарищ Ворошилов, попрошу вас подготовить и немедленно опубликовать во всех центральных газетах заявление Советского правительства с опровержением слухов об ухудшении советско-германских отношений . Попробуем потянуть время.

2.
Накануне отъезда Андрея Булавина в очередную командировку в Ровно и Луцк, где энергетики прокладывали линии электропередач, Рудневы пригласил Булавиных и Ворониных к себе на Малую Полянку, куда вчера неожиданно заглянул полковник Мотовилов.
Иван Григорьевич приехал в Москву на неделю, будучи командирован на краткосрочные курсы для старших офицеров в академию Генерального штаба РККА, где обучался на трёхмесячных курсах зимой незабываемого двадцать третьего года, и остановился в гостинице. Однако Рудневы уговорили его перебраться к ним. Да и повод немалый, сегодня Алексею Ивановичу Рудневу исполняется сорок девять лет.
Юбилей хоть и не «круглый», но всё же. Приятно провести праздничный вечер в кругу старых друзей и их взрослых детей. Сын Рудневых – старший лейтенант ВВС Александр, служивший под Ленинградом в авиации Краснознамённого Балтийского флота, вырвался на пару дней в Москву. Жаль, что один. Жена Александра, Ирина, осталась дома с двумя четырёхмесячными малышами – в начале марта родила девочек-близнецов, и ей помогала мама. А Верочка за прошедший год окончила институт, вышла замуж и теперь ожидала первенца. Инженер-энергетик Андрей Булавин и капитан НКВД Василий Семёнович Воронин пришли в гости к другу с супругами – Екатериной Михайловной и Евдокией Дмитриевной.
– Везёт же тебе, Иван! Год назад в конце апреля был командирован в Москву, а потом в Германию, и попал на день рождения моей Ольги. Теперь опять командирован в Москву и не пропустишь мой праздник. Жаль, что приехал один. Доживём до следующего года – пригласим тебя вместе с Татьяной и детьми на мой юбилей. Я старше тебя и Андрея, так что первым вступлю в почётный клуб «пятидесятников», – пошутил Руднев. – Как служится на новом месте, в Уральском военном округе ?
   – Перевели служить на Урал после возвращения из Германии. Служу пока в штабе округа. Живём в Свердловске. Город большой, промышленный, значительно больше Читы. Прежде этот город назывался Екатеринбургом . Хоть и до столицы значительно ближе, однако по-прежнему скучаем по Забайкалью. Послезавтра командировка заканчивается, и возвращаюсь в Свердловск.
– Передавай привет Татьяне от всех нас. Жаль, что её нет среди нас, но в следующем году обязательно приезжайте вместе!
– Обязательно вместе! – поддержала мужа Ольга. – Запланируйте отпуск на июнь и приезжайте.
– Постараемся Оля, – пообещал Иван Григорьевич, – если конечно получится.
– А сейчас прошу всех к праздничному столу! – пригласила гостей хозяйка.

* *
После застолья и поздравительных тостов в честь юбиляра, отказавшись от музыки и танцев, гости разместились на диване и в креслах, вспоминали прожитые годы. Поочерёдно рассказывали о службе, работе и детях.
Руднев, у которого в этом году появились сразу две внучки, с надеждой посматривал на округлившийся живот дочери, Вере родить через месяц и умудрённые жизненным опытом соседки предсказывали ей сына.
Булавин рассказал о своих командировках на Западную Украину, где полным ходом шла реконструкция запущенного в панской Польше хозяйства, как сельского, так и промышленного. Вместе с Ворониным вспоминали тридцать седьмой год и Всемирную выставку в Париже, который теперь оккупирован немцами.
«Надолго ли? Неужели же навсегда, если послушать, что говорят немцы, оккупировавшие почти всю Европу?» – слушая Булавина, задумался полковник Мотовилов, слушавший иногда ранним утром радиопередачи из Берлина на коротких волнах. До Урала слишком далеко, качество передач было отвратительным, и лишь хорошее знание немецкого языка позволяло понимать, о чём говорят дикторы.
– Этого я вам ещё не рассказывал. Представляете, глазам своим не поверил, когда встретил возле Кремля одного своего старого знакомого. Угадайте кого? – неожиданно озадачил всех капитан Воронин.
– Кого же, Василий Семёнович? Нам ведь не угадать, – похлопал по плечу старого друга  Алексей Руднев.
– Известного нам англичанина Генри Роулинга. Представляете, узнал меня. Остановились, разговорились. Оказывается, неплохо говорит этот Роулинг по-русски и продолжает совершенствоваться в языке. Представился сотрудником английского посольства. Подтвердил, что Генри Роулинг его настоящие имя и фамилия. 
Я ему о том, что он служил прежде в британской разведке, а тот и глазом не повёл. Говорит, что давно с этим покончил и теперь на дипломатической службе. С ним была дама лет сорока. Представил её как свою жену. Возможно, так оно и есть, поскольку дипломатов без жён заграницу обычно не отправляют.  Вот таков этот «фрукт» по имени Генри Роулинг.
Спросил, Роулинга, где сейчас его французский друг и коллега Буланже. Помните его, Иван Григорьевич?
– Помню, встречались возле Большого театра вечером первого января двадцать третьего года после спектакля. Татьяна и сейчас вспоминает тот вечер и великолепный балет «Лебединое озеро».
– Роулинг ответил, что последний раз встречался с Шарлем несколько лет назад и где он сейчас, ему неизвестно. Возможно, во Франции, которую оккупировали немцы.
Распрощались, и Роулинг со своей дамой продолжили прогулку по Красной площади с намереньем посетить мавзолей. Вот такая, товарищи, удивительная встреча.
– Да уж, – признался Руднев. – Британское посольство напротив Кремля, так что он часто будет прогуливаться в тех местах. Что касается его несомненной причастности к разведке, то дипломатическая служба не редкость для таких типов, как он. Василий Семёнович, если ещё увидите Роулинга, передавайте ему от меня «пламенный туркестанский привет»! – пошутил Руднев. – Иван, расскажи нам о своей прошлогодней командировке в Германию. В письмах всего не расскажешь. Как поживает барон Готфрид и его загадочная супруга Анна, знакомая Андрею по хутору пана Шкирняка, а тебе по танковой школе под Казанью?
– Не только по хутору Шкирняка, но и по советскому павильону на Всемирной выставке в Париже, где мы с Василием Семёновичем видели её вместе с мужем, – добавил Андрей Булавин.
– Помню. Красивая, запоминающаяся женщина, – признался Воронин. – Сильно изменилась?
– В Париже побывать не довелось, так что там ни её не Готфрида я не видел. Но за семь прожитых лет она лишь похорошела, а вот Готфрид заметно постарел. На висках седина, на лице морщины. Видно нелегка служба у генерала Вермахта, – заметил Иван Григорьевич. – Готфрид – барон, и за доблесть, проявленную солдатами и офицерами его дивизии, Гитлер наградил своего генерала крупным поместьем на северо-востоке бывшей Польши, часть земель которой вошли в состав Восточной Пруссии, а остальное, вместе с Варшавой, теперь генерал-губернаторство.
В Германию я был командирован вместе с подполковником Крутовым. Помню его по танковой школе и Готфрид его знал. Ровно год назад, двенадцатого мая мы побывали на юбилее Готфрида в его загородном доме под Берлином. Такие дома в Европе называют виллами, очевидно сравнивая с поместьями знатных римлян времён Римской империи.
Среди приглашённых гостей были друзья и родственники Готфрида супруги Орсини из Италии вместе с дочерью – женой старшего сына Адольфа, Карла, воевавшего в это время в Бельгии или уже во Франции.
Представляете, предки Готфридов и Орсини были знакомы с четырнадцатого века. Предок Готфрида – рыцарь Тевтонского ордена и командор генуэзцев ди Орсини участвовали в походе эмира Крыма Мамая на Русь. Оба участвовали в битве на Куликовом поле, где под знамёнами Великого Московского князя Дмитрия Ивановича сражались наши предки, Андрей, князь Монтвид и сотник Михайло Булава.
Готфрид показывал мне и Крутову кинжал своего предка, взятый в качестве трофея сотником Михайло Булавой у поверженного рыцаря, который выжил, был пленён, но затем передан литовскому князю Ягайло, войско которого стояло неподалёку от сражения, но в нём не участвовало.
Уже в прошлом веке, во время Крымской войны, этот трофей, увы, вернулся к потомкам рыцаря самым удивительным образом…
– Жаль, что такое случилось, – вздохнул Булавин.
– Но и это ещё не всё, – продолжил Мотовилов. – На юбилее Готфрида был его родственник группенфюрер СС барон Фридрих фон Гутлов вместе с супругой, которая приходится Готфриду родной сестрой, и пожилым отцом. Представляете, старый барон Гутлов побывал в России в декабре 1912 года. В один и декабрьских ней, вернее утро, я, новоиспечённый подпоручик, вместе с полуротой солдат стоял в карауле возле Царскосельского парка, где по утрам прогуливался наш последний император Николай Александрович Романов.
Немец Гутлов и ещё один господин, но русский, оба военные, однако в штатском, подъехали к входу в парк на автомобиле. Гутлов обратил внимание на меня, поздоровался и в кратком разговоре на немецком языке со своим русским спутником признался, что я очень похож на его сына Фридриха. Затем они прошли в парк и вероятно встречались с императором. Цель их встречи неизвестна, но спустя полтора года началась Первая мировая война…
Я бы и не вспомнил о том далёком декабрьском дне, если бы не встреча с Гутловым и его сыном Фридрихом на юбилее Готфрида. Старый барон Гутлов сразу же узнал меня по сходству со своим сыном, которое сохранилось спустя более четверти века.
Позже, во время нашей поездки в Мекленбург, где проводились крупные манёвры Вермахта, меня и Фридриха едва ли не везде принимали за братьев, причём едва ли не за близнецов, удивляясь, что на мне форма офицера русской армии! – признался Иван Григорьевич.
– И в самом деле, удивительная история, – согласился с Мотовиловым Руднев.
– Да, удивительная история, – подтвердил Андрей, сожалевший об утрате трофейного кинжала, хранившегося в роду Булавиных в качестве семейной реликвии на протяжении нескольких веков. – Скажи нам, Иван, ты многое повидал. Будет война с Германией? Как скоро?
Мотовилов заметил, как нахмурились лица женщин при слове «война», и ответил прямо, как полагается отвечать военному человеку.
– Будет, и полагаю, что скоро. Год назад, возвращаясь из Берлина, я просидел несколько дней в наркомате внутренних дел, составляя подробный отчёт о командировке. Не знаю, понравился ли мой отчёт товарищу Берия, но я честно описал всё, что увидел и услышал, в том числе и о грядущей войне. Параллельно отчёт составил мой спутник подполковник Крутов. Наши отчёты сверяли и поэтому, чтобы ничего не напутать, мы договорились излагать на бумаге только правду. В отчёте я написал, что Франция лишь эпизод в завоевании европейских стран, и Германия готовится к войне на востоке, а значит с нами.
– Иван Григорьевич, вы побывали в Германии, наблюдали за ходом крупных военных учений на востоке в то время, как немцы громили Францию. Как вы оцениваете экономический и военный потенциал нашего вероятного противника? – обратился с вопросом к полковнику Мотовилову сын Рудневых Александр – старший лейтенант ВВС.
– Скажу тебе, Саша, теми же словами, которыми писал свой отчёт в наркомат внутренних дел. Экономический потенциал Германии, её союзников и покорённых немцами стран Европы оцениваю высоко. Экономический потенциал нашего вероятного противника не менее чем вдвое превосходит наш.
У немцев сосредоточены огромные людские ресурсы. Почти вся Европа работает на них. То же и с армией, которая вместе с союзниками превосходит по численности нашу армию. И военно-технические достижения Германии велики. Собственными глазами видел их военную технику.
У нас, к сожалению, новые образцы, такие как танк Т-34 поступают в войска пока в недлстаточном количестве. В стрелковых частях пока крайне мало автоматического оружия. Наша пехота по-прежнему вооружена трёхлинейной винтовкой Мосина образца 1891 года. Вот почему наше правительство не поддаётся на провокации со стороны Германии. Для того, чтобы переоснастить армию современным оружием, нам необходимо выиграть время. Нам нужен хотя бы ещё один мирный год.
– С бомбардировочной авиацией, где я служу, всё в порядке, а вот с истребительной авиацией мы сильно отстали. Немецкие «Мессершмитты» значительно превосходят наши «Чайки» и «Ишаки» , как у нас прозвали наши устаревшие истребители, а новых самолётов, таких как Як-1  у нас пока крайне мало. Прикажут лететь и бомбить немецкие заводы, да только останемся мы без надёжного прикрытия, – посетовал старший лейтенант Руднев, служивший штурманом на ТБ-7  и очень гордившийся этим.
 – Что касается бомбардировочной авиации, то она у нас не только не хуже немецкой, а даже лучше, – с удовольствие продолжил старший лейтенант, - Потолок высоты у ТБ-7 около десяти километров! Да на такой высоте нашему бомбардировщику не опасны никакие немецкие истребители. Из-за нехватки кислорода для двигателей они там как сонные мухи, да и зенитки не могут стрелять прицельно, снаряды достигают такой высоты на излёте . Будь у нас таких самолётов хотя бы двести или триста, и никто не посмел бы на нас напасть. Но их мало, всего несколько полностью укомплектованных машин. В бомбардировочной авиации в основном несколько устаревшие, но достаточно надёжные ТБ-3Ф. Почему прекратили производство ТБ-7, не знаю, может быть самолёты сложны в изготовлении, дорогостоящие, а может быть есть другая причина? Не знаю. Одно несомненно. Война будет и к ней надо готовиться.      

3.
Минул год с памятного юбилея генерала Вермахта Адольфа фон Готфрида. В декабре, когда стало ясно, что Гитлер принял окончательное решение о нападении на Советский Союз, Готфрид в Берлине почти не бывал, готовя свою дивизию к весенне-летней  кампании на Востоке, в которую пока был посвящён узкий круг офицеров его штаба.
Заканчивалась весна, наступил июнь, а приказ о начале военных действий не поступал, несмотря на то, что были намечены места перехода через границу дивизии, которой командовал генерал Готфрид, и отработаны на территории, прилегавшей к границе, все возможные тактические схемы.
Адольф вспоминал прошлый май. Вспоминал победоносное наступление германских войск во Франции, совпавшее с его юбилеем, на котором побывали и его старые знакомые по танковым курсам под Казанью – полковник Мотовилов, несколько пониженный в звании то ли после очередной реформы в Красной армии, то ли ещё по каким-либо причинам, которые были ему неизвестны, и подполковник Крутов. Готфрид вспоминал, как вынужденно признался о возможной войне с Россией, которой, по его мнению, следовало избежать. Не вышло. В Берлине вознамерились взять реванш за поражение в прошлой войне не только на Западе, но и на Востоке. Если бы только это…
Оставаясь наедине со своими мыслями, Готфрид пугался войны с Россией, не веря в лёгкую победу, которую предрекали фюреру стратеги из Генерального штаба Вермахта, готовившие план «Барбаросса», сравнивая Россию с «колоссом на глиняных ногах», который разрушится после нескольких мощных ударов.
Таких «стратегов», дававших Вермахту на разгром Красной армии от шести недель до трёх месяцев, строевые офицеры и генералы недолюбливали и за глаза называли «паркетными генералами».
«Россия – не Франция, Хватит ли у Германии сил принудить к капитуляции такую огромную страну и навести в ней порядок, избавив русский народ от «коммунистической диктатуры», которой пугал немцев, а теперь и подвластных Германии европейцев, министр пропаганды Третьего рейха доктор Геббельс?
Однако Адольф фон Готфрид немецкий генерал и подчинится любому приказу командования и фюрера, который пока вёл Германию от победы к победе, а близкий родственник группенфюрер Фридрих фон Гутлов, уже фантазировал о «мировом господстве», уверяя, что после победы над Россией Германии будет принадлежать весь Старый Свет, кроме Англии и Японии. С последней, как с союзницей, пока придётся поделиться некоторыми территориями на востоке Азии, но остальная Евразия, Африка и даже Австралия, откуда будут изгнаны англичане, станут принадлежать Германии.
Америка на время будет изолирована, а затем будет вынуждена признать над собой власть Третьего рейха – этого Нового Рима, которому будут подвластны народы, подлежащие онемечиванию, а остальные, расово неполноценные, будут безжалостно уничтожены. Перспективы прямо сказать захватывающие и в то же время страшные… 
Впрочем, можно думать о чём угодно, но сомневаться вслух о возможном поражении Германии в грядущей войне с Россией, было не безопасно. Это правило Готфрид усвоил чётко после ареста нескольких генералов и офицеров Вермахта, выразивших своё недоверие планам фюрера.
Однако не война более всего огорчала Готфрида. Его сильно опечалила размолвка с Анной, резко переменившейся с мая прошлого года, когда Фридрих уличил её не только в супружеской измене, но и в связях с английской разведкой, полагая, что её вслепую использовал в своих целях обосновавшийся в Алленштайне любовник и британский разведчик, работавший под легендой шведского коммерсанта Генриха Ролсона.
Надо отдать Фридриху должное. Благодаря его усилиям, следствие по делу шведского коммерсанта Ролсона было прекращено в связи с его исчезновением, предположительно гибелью. При этом группенфюрер Гутлов подтвердил, что никаких связей, которые бы помогли разоблачить сеть британской разведки на востоке Германии, Ролсон не засветил, а исчезновение управляющего имением фольксдойче Шенка лишь досадная случайность. 
Что же касалось шефа гестапо Алленшайна штурмбанфюрера Шульца, отследившего связь баронессы Готфрид с Ролсоном, то при содействии группенфюрера Гутлова, взявшего с гестаповца обет молчания, тот был переведён в другой город. Уже через месяц, за ликвидацию скрывавшегося в приграничных лесах вооружённого отряда из бывших польских военнослужащих, Шульцу было присвоено внеочередного звания оберштурмбанфюрер . Честь семьи и военная карьера Готфрида, который мог лишиться всего, ему даже грозил арест, были спасены, но Анну Адольф потерял, хотя даже родственники не догадывались об их отношениях.
Анна замкнулась в себе, и вызвать её на откровенный разговор Адольфу не удавалось в течение всего года. Он не поднял на неё руку, он простил её, поскольку любил несмотря ни на что. Она по-прежнему спала с ним, однако была холодна, чего не было прежде, и Готфрид сильно переживал перемены, произошедшие с супругой.
Так прошёл непростой в их отношениях год. Минул роковой май, когда Адольф узнал о супружеских изменах Анны, наступил июнь. Вот уже и двадцатое июня – начало третьей декады. Наконец в полдень пятницы, после долгого и мучительного ожидания, в штаб дивизии поступил приказ о вторжении на территорию России ранним утром ближайшего воскресного дня.
Воскресение было выбрано не случайно. В этот день русские отдыхали. Не работали министерства, называемые в России наркоматами, да и командиры расквартированных близ границы воинских частей отсыпались после недельных трудов и забот под бочком у своих жён.
В пятницу, поздним вечером Готфрид приехал домой, надеясь провести последнюю ночь рядом с Анной. Теперь, даже если всё сложится благополучно, хотя какое уж тут благополучие, когда послезавтра начнётся война с Россией, он увидит её не скоро, если конечно останется жив…         
Анна хотела уехать в Берлин, но Адольф её не отпускал, заставляя жить в имении, которое он получил в награду от фюрера, но место указала именно она. Теперь Адольф понимал, почему она этого добивалась, ей подсказал, а, пожалуй, и приказал выбрать эти лесистые приграничные земли её любовник и британский агент Генрих Ролсон, который обосновался поблизости, в Алленшайне.
Фридрих показывал Адольфу фотографию этого Ролсона, но, как не пытался, Готфрид не мог вспомнить это лицо. Скорее всего, они никогда не встречались. Сразу же после полученной от Фридриха информации о том, что Ролсон британский агент, Адольф, на правах супруга, устроил Анне ночной допрос, пытаясь узнать, где и когда она познакомилась с Ролсоном и как давно изменяет мужу.
Поскольку группенфюрер сумел закрыть это дело, Готфрид разбирался с женой самостоятельно, упрекая её не столько в работе на англичан, сколько в супружеской измене. Однако тогда, год назад он ничего от неё не добился. Анна молчала, а когда измученный Адольф, наконец, иссяк, пригрозила покончить с собой.
Угроза подействовала на впечатлительного Адольфа, и в течение года он не возвращался к расследованию изглодавшей его семейной драмы. И вот последняя ночь, когда они были вместе. Завтра он уедет в дивизию, а что будет потом, известно лишь одному Богу… 
– Что с тобой Адольф? Ты не здоров? – Спросила Анна, внимательно посмотрев на бледное, измученное лицо мужа.
– Анхен, завтра утром я отбываю в дивизию. Надолго. А тебе следует уехать в Берлин. Завтра же утром! Ты поняла?
– Адольф, ты не разрешал мне вернуться в Берлин в течение всего года. Что же случилось? – требовала разъяснений Анна, которую Готфрид впервые за последний год назвал так ласково, по-немецки.
– Не спрашивай, Анхен. Я не могу тебе этого сказать, – расстёгивая мундир, грустно улыбнулся Готфрид.
– Догадываюсь, завтра, нет послезавтра, иначе ты бы не вернулся сегодня из дивизии, начнётся война с Россией. Это так? – насторожилась Анна.
– Вот и ты уже знаешь то, что в Берлине полагают секретом! – нервно рассмеялся Готфрид. – Да, это так, – нахмурившись, признался он. – Послезавтра, на рассвете…
Признаюсь, очень переживаю. За тебя, за Карла, Германа, за всех нас, немцев, – тяжко вздохнул генерал, дивизии которого предстояло одной из первых пересечь границу и в течение получаса уничтожить пограничные заставы русских на участке фронта протяжённостью в пятьдесят километров. Затем, опережая пехоту, на территорию России хлынут танковые дивизии, в одной из которых служит его старший сын оберлейтенант Карл фон Готфрид, получивший военные опыт во Франции, а прикрывать германские бомбардировщики от атак русских истребителей будет Ме-109  лейтенанта Германа фон Готфрида – младшего сына генерала Адольфа фон Готфрида.
– Анна, я смертельно устал, но прежде всего, голоден как волк. У нас есть что-нибудь? – признался Готфрид, любуясь женой. – «Боже, как же она красива даже сейчас…»
– Адольф, я пойду, разбужу Кэтрин. Она что-нибудь приготовит и принесёт.
– Нет, не надо будить Кэтрин и Анджея, который наверняка спит с поварихой. Принеси что-нибудь сама. Постарайся долго не задерживаться. Я очень устал и могу уснуть, –  прикрываясь ладонью, зевнул Готфрид.

* *
Анна постучала в дверь комнаты Кэтрин.
– Это вы, фрау Анна? – послышался встревоженный голос поварихи. – Подождите минутку, я оденусь.
Кэтрин вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, однако Анна успела заметить лежавшего в её кровати Анджея.
– Слушаю вас, фрау Анна.
– Кэтрин, отойдём подальше, нас могут услышать, – вспомнив об Анджее, предложила она. – У меня есть для вас чрезвычайно важная информации.
– О нападении на СССР? – встревожилась Кэтрин.
– Да. Это случится в воскресение 22 июня, ранним утром. Приказы о начале военных действий разосланы в дивизии. Завтра войска начнут скрытно выдвигаться к границе.
– Откуда такая информация?
– От Готфрида.
– Информация заслуживает доверия?
– Да, фрау Кэтрин. Готфрид сказал правду. Он сильно переживает, а мне велел уехать в Берлин.
– Когда?
– Завтра утром.
– Вот что, Анна, я еду в Берлин вместе с вами. Придумайте что-нибудь, ну скажем, что не можете обойтись без моей стряпни.
– Хорошо, так и скажу. А Анджей? Он остаётся здесь?
– Анджей останется. Так надо. В Берлине ему нечего делать! – жёстко ответила Кэтрин. – Благодарю вас, Анна, за крайне ценную информацию. Предупреждаю, в Берлине мы расс танемся и возможно навсегда. Но не забывайте о своём долге перед отечеством! Если понадобитесь, вас разыщут.
– Фрау Кэтрин, Готфрид голоден, – вспомнила Анна. – У нас есть что-нибудь на ужин?
– В холодильнике заливное из лосося, ветчина, мясной салат. Выберете, что вам понравится, и отнесите генералу сами, – велела баронессе повариха. – До завтра, фрау Анна, и не забудьте, я еду с вами!

* *
Анна вернулась в спальную комнату с подносом и поставила его на косметический столик.
– Вот, что я нашла в холодильнике. Этого хватит, чтобы утолить «волчий голод», –  попыталась пошутить Анна. – Захватила бутылочку пива. Ешь, Адольф, я не голода. Набирайся сил, чувствую, что наша последняя ночь будет очень непростой, – призналась она.
– Почему же последняя? – растерянно посмотрел на жену Адольф.
– Потому, что послезавтра начнётся война с Россией, а ты сейчас утолишь свой «волчий голод» и вернёшься к допросу, который пришлось отложить на год.
– Почему ты так решила? – насторожился Готфрид, чувствуя, что и в самом деле приближается момент истины.
– Знаю, – ответила Анна и, не снимая халата, прилегла на кровать. 
– Ну что ж, если знаешь, тем лучше. Терять нам уже нечего! – повысил голос Готфрид, – Впереди большая война и у меня не слишком много шансов её пережить. У тебя, Анна, их ненамного больше. Рассказывай, кто ты есть на самом деле? Расскажи, наконец, мужу, с которым прожила почти девять лент, где и когда ты познакомилась с британским шпионом Ролсоном, с которым время от времени изменяла мне, твоему законному супругу? – Светлые глаза Готфрида наливались кровью. – Скажи, знала ли ты, кто на самом деле этот «швед»? – запивая ветчину пивом, генерал смотрел на жену, словно хищник на свою жертву.
Анна держалась недолго. Затем её словно прорвало, и она принялась выговаривать супругу все возможные обиды. Разрыдалась, вновь угрожала покончить с собой. Наконец, когда слёзы иссякли, сдалась, заявив, что дала согласие работать на британскую разведку ещё в августе двадцатого года в разгар сражения под Варшавой, где познакомилась с британским полковником Роджерсом, которого прислали из Лондона в качестве военного советника.
– Да, я спала с Рождерсом, который был вдвое старше меня и оказался хорошим любовником! Да, я не русская, а полька по отцу и украинка по матери! Да, я дала согласие работать против России, которую ненавижу! – дрожала перед Готфридом Анна. – Мне приказали перебраться в Советскую Украину и обосноваться в Харькове. Шли годы, но мне ничего не поручали, лишь передавали короткие весточки и указания ждать, ждать и ждать…
Лишь спустя десять лет, люди, которых я не знаю, помогли мне устроиться на службу уборщицей и официанткой в танковую школу под Казанью. Я должна была передавать информацию о немцах, обучавшихся на танковых курсах. Но и здесь меня взяли в оборот теперь уже офицеры русской разведки, по-видимому, не подозревавшие, что я работаю на англичан.
Признаюсь, с этими офицерами я не спала, но становилась двойным агентом и ничего не могла с этим поделать, ни отказаться, ни признаться, что работаю на англичан. Меня бы просто  уничтожили! Ты понимаешь, что я пережила? – кричала Готфриду Анна.
Готфрид молчал. Голова шла кругом от всего, что он узнавал от любимой женщины, полагая, что был и ею любим.
«Вот бы удивился Фридрих, узнав, что Анна сознательно работала не только на британскую, но и русскую разведку!» – подумал он, хватаясь за раскалывавшуюся от боли голову.
– Потом мне указали на тебя, Адольф, сообщив, что ты вдовец и перспективный немецкий офицер. Приказали влюбить в себя, что оказалась совсем не трудно. Я ведь «тёртый калач», как говорят русские. Это по части мужчин.
Замужем быть не пришлось, так хоть нагулялась вволю, но тебе изменила лишь с Генри, с которым познакомилась в Париже во время Всемирной выставки, куда мы с тобой заехали по пути в Италию к нашим друзьям и родственникам Орсини.
Генри передал мне привет от Роджерса, который теперь сидел в Лондоне и руководил одним из управлений могущественной британской разведки.
Второй раз я встретилась с Ролсоном в Берлине первого сентября тридцать девятого года, когда ты воевал в Польше и с того дня я возненавидела всех немцев!
Генри заночевал на нашей вилле в Ванзее, и тогда я впервые изменила тебе, Адольф, о чём ни капельки не жалею. 
        Потом мы встречались с ним несколько раз, и Генри приказал мне уговорить тебя подготовить прошение о выделении доблестному генералу Вермахта поместья на востоке завоёванной Польши неподалёку от Алленшайна.
Я выполнила это своё единственное задание, но в дальнейшие планы Генри, появившегося спустя некоторое время в Алленшайне под именем шведского коммерсанта Ролсона, посвящена не была.
Теперь догадываюсь, что в больших лесах возле нашего поместья скрывался крупный польский отряд, который должен был нанести удар по русским пограничным заставам когда Франции будет угрожать смертельная опасность. Поляки, переодетые в немецкую форму и с немецким оружием должны были спровоцировать конфликт России с Германией и вывести Францию из-под удара.
Операция, задуманная Ролсоном, сорвалась. Что-то разнюхал шеф гестапо Алленшайна Шульц, а что было дальше, ты, Адольф, уже знаешь.
– Да, что было дальше, я знаю, – упавшим голосом подтвердил Готфрид, потрясённый исповедью супруги, о которой, оказывается, он почти ничего не зал. – А русские? Неужели они оставили тебя и меня в покое? – требовал ответа генерал.
– Тебя да, а меня не оставили. Я долго ждала, когда русские агенты выйдут на меня. Ужасно боялась этого. Надеялась, что про меня просто забыли. Советовалась с Генри. Он объяснил мне, что о таких агентах, как я, не забывают, и я буду обязательно востребована русской разведкой. Рекомендовал ни в коем случае не сдавать русских, поскольку и я тогда окажусь в гестапо. Просил немедленно информировать его о возможных контактах с советскими агентами.
Признаюсь, русские вышли на меня сравнительно недавно, так что твой зять и шурин Фридрих не зря подозревал меня в связях с русской разведкой. Но и здесь я его провела! – горели зеленоватым огнём высохшие от слёз глаза Анны.
– Впрочем, оберегая тебя и меня, да и себя, ведь он твой родственник, от серьёзных неприятностей со всеми вытекающими последствиями, Фридрих глубоко не копал и дело о польском отряде, скрывавшемся в лесу неподалеку от твоего имения, в немецком обмундировании и с немецким оружием, было замято.
Штурмбанфюрер Шульц, преданный группенфюреру Гутлову, опередил Ролсона; инициировав прочёсывание лесного массива во время твоего отпуска. В противном случае русские могли бы ответить на крупную вооружённую провокацию войной с Германией и тогда немцы могли бы и не взять Париж, как это им не удалось в прошлую, теперь уже Первую мировую войну.
Ну что, муженёк, этого тебе достаточно? – торжествовала Анна, наблюдая за окончательно раздавленным Готфридом, который даже не решился расспрашивать о контактах супруги с русской разведкой, агенты которой находились где-то рядом, скорее всего в его злосчастном имении.
«Впрочем, не всё ли теперь равно, если послезавтра война, которая всё спишет…»

 























 Глава 5
Вторжение

1.
В половине шестого утра в квартире полковника Мотовилова раздался телефонный звонок.
– Кто там ещё? – очнулся от сна Иван Григорьевич.
  – Воскресение, выходной день, поспать не дают, – пробормотала полусонная Татьяна и повернулась на другой бок. – Иван, не бери трубку. Если что-то срочное – перезвонят.
Однако телефон продолжал заливаться настырными звонками, и Мотовилов протянул руку к трубке.
– Алло, у телефона полковник Мотовилов. Что случилось?
В трубке послышался взволнованный голос дежурного офицера.
– Товарищ полковник, немедленно выезжайте в штаб округа. Машин сейчас не хватает. Вы живёте недалеко, добирайтесь самостоятельно!
– Да что случилось? – недоумевал Иван Григорьевич.
– В штабе узнаете! – настоял дежурный офицер и положил трубку.
– Иван, что случилось? Почему так рано? – встревожилась окончательно проснувшаяся Татьяна.
Они были одни в трёхкомнатной квартире. Младший сын Коля отдыхал в наркоматовском пионерском лагере, где была пионервожатой старшая дочь пятнадцатилетняя комсомолка Люба, и сегодня родители собирались навестить детей.
– И вот, на тебе! Надо же такому случиться. В этакую рань срочно вызывают тебя в штаб. Неужели придётся ехать одной? – огорчилась Татьяна. Встала следом за мужем и накинула домашний халат.
– Иван, тебе что приготовить? Яичницу или творог поешь?
– Танечка, я уже убегаю! Что-то у нас случилось. Если смогу – позвоню. Мотовилов по-военному быстро натянул на ноги, обмотанные свежими портянками, начищенные с вечера хромовые сапоги, облачился в мундир и уже на ходу застёгивал пуговицы, соображая, как поскорее добраться до штаба.
«Если быстрым шагом, то минут пятнадцать – двадцать. Долго. Попробую поймать машину…»
Мимо проезжала порожняя полуторка. Мотовилов поднял руку и, увидев офицера, шофёр притормозил.
– Вас подвезти, товарищ полковник?
– Выручай, товарищ! Спешу, а машину прислать не смогли!
– Что же так рано, товарищ полковник? – поинтересовался шофёр. – Или случилось что?
– Служба, товарищ шофёр.
– Понимаю, сам отслужил в Туркестане три года. С басмачами мы тогда воевали, не до сна было. Там и баранку крутить научился. Едем, товарищ полковник! Говорите куда?
В штабе округа явившимся по тревоге офицерам было объявлено о вероломном нападении Германии на Советский Союз. То, чего все ожидали с не проходившей тревогой, продолжая надеяться, что этого всё же не произойдёт, всё-таки случилось…
– Товарищи офицеры, в пять часов утра из Москвы поступило зашифрованное сообщение о том, что в четыре часа утра германские войска вторглись на нашу территорию на всём протяжении Советско-германской границы от Карпат до Балтийского моря.
Около четырёх часов утра немецкая авиация бомбила Киев. Бомбардировкам подверглись военные заводы, аэродромы, мосты и центр столицы Украины. Сообщается, что есть погибшие и раненые.
Помимо Киева немцы бомбили Минск, Вильнюс, Каунас и другие советские города. Воздушной атаке были подвергнуты наши военно-морские базы Лиепая  и Севастополь. На Севастополь и военные корабли первые бомбы были сброшены ещё раньше, в два часа ночи, однако моряки в Севастополе и Лиепае отбили все воздушные атаки. Наш флот и морская авиация потерь не имеют. Сведений о боях и потерях в Западном военном округе пока нет. Война, товарищи офицеры! – Кратко изложил сообщения, поступавшие из Наркомата обороны командующий тыловым Уральским военным округом генерал-майор Катков .
– После пятиминутного перекура прошу всех на совещание. Вот что ещё, товарищи офицеры, до официального правительственного заявления по поводу нападения Германии на Советский Союз, во избежание паники прошу вас домой не звонить и не сообщать близким и знакомым людям о случившемся. И заявлений с просьбой отправить на фронт тоже пока не писать, до прояснения обстановки. Вам ясно, товарищи офицеры? 

* *
Муж не звонил и измученная тревожными ожиданиями, Татьяна не отходила от радио, в надежде, что передадут что-то важное, но пока после обычной утренней гимнастики и прогноза погоды по радио передавали концерт симфонического оркестра.
Татьяна решила отложить поездку в пионерский лагерь, расположенный в живописном месте неподалёку от города, до обещанного звонка мужа, а потому не выходила из дома, то и дело посматривая в окна на жизнь большого промышленного города, медленно пробуждавшегося  после затянувшегося воскресного сна, не находя ничего необычного.
Наконец, в половине двенадцатого позвонил Иван.
– Танечка, включи радио. В полдень, в двенадцать часов ожидается важное правительственное сообщение. Ты поняла меня?
– Поняла, Иван. Слушаю радио. Включила сразу же после того, как ты ушёл. Сделала вместе с радио утреннюю гимнастику, прослушала прогноз погоды – сухо и солнечно, теперь слушаю симфоническую музыку. Так что же всё-таки случилось? Какое важное правительственное сообщение передадут в двенадцать часов? Иван, скажи, наконец, что происходит?
– Пока не имею права. Слушай радио.
– А как же наша поездка в пионерский лагерь? Ведь дети нас ждут?
– Боюсь, что теперь не получится. Позвони директору лагеря. Попроси Егора Ивановича, чтобы передал Любе, что сегодня мы не сможем приехать. Навестим детей в следующий раз. Ты поняла?
– Да, Иван. Но что же, всё-таки случилось? – недоумевала Татьяна.
В трубке послышались гудки. Иван Григорьевич не ответил.
Оставшись наедине со своими тревожными мыслями, Татьяна пыталась строить всякие, подчас нелепые предположения.
«Что-то случилось с товарищем Сталиным? Неужели на нас опять напали японцы? Или очередная провокация со стороны Германии, с которой у нас договор, да что не соблюдается? А может быть нападение, как на Польшу в позапрошлом и на Францию в прошлом году?» – не находя себе места мучилась Татьяна, то и дело посматривая, то на часы, то в окно, обратив внимание, что улицы опустели.
Встревоженные горожане спешили домой к своими радиоприёмникам или же, к репродукторам, которые в народе прозвали «шляпами». Именно такая, не требующая электричества, говорящая «шляпа» висела на гвоздике в квартире Мотовиловых, вещая едва ли, не весь день. Выключали её лишь перед сном.
Наконец стрелки приблизились к двенадцати часам дня, музыка смолкла, и после продолжительной паузы диктор объявил:

               ВНИМАНИЕ!
                Говорит Москва!
                Говорит Москва!               
                ЗАЯВЛЕНИЕ СОВЕТСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА:

Далее, заявление, которое, затаив дыхание, слушала вся страна, зачитал нарком иностранных дел товарищ Молотов:
 
– Граждане и гражданки Советского Союза. Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление.
Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие. Причём убито и ранено более 200 человек. Налёты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий. Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов, вероломством.
Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за всё время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии Советскому Союзу по выполнению договора.
Ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей. Уже после свершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне как народному комиссару иностранных дел заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против Советского Союза, в связи с сосредоточием частей Красной Армии у восточной германской границы. В ответ на это мною, от имени советского правительства, было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству. Что Германия решилась на нападение на Советский Союз, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.
По поручению правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчёт несоблюдения Советским Союзом Советско-Германского пакта.
Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, советским правительством дан нашим войскам приказ отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины. Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, о страдании которых мы хорошо понимаем, а кровожадными фашистскими правителями Германии, поработившими французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы. 
Правительство Советского союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые «соколы» советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору. Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну. За Родину, за честь, за свободу!
Правительство Советского союза выражает твердую уверенность в том, что всё население нашей страны: все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду.
Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом. Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Ноги не держали. Татьяна присела на диван, обхватила голову руками и тихо заплакала. Однако скоро спохватилась, заметив, что «нервы никуда» и, взяв себя в руки, попыталась дозвониться до директора пионерского лагеря. Долго не получалось, номер был занят. Наконец их соединили.
– Алло, слушаю вас! – послышался встревоженный голос директора.
– Егор Иванович, с вами говорит Татьяна Трифоновна Мотовилова, мама Любы и Николая. Вы слышали правительственное заявление?
– Да, Татьяна Трифоновна, слышал. Удручён, опечален, не нахожу себе места. Не знаю, что и сказать детям. Впрочем, они сами всё слышали и убеждены, что победа всё же будет за нами!
Вы приедете?
– Нет, Егор Иванович, сегодня приехать не сможет. Предупредите, пожалуйста, детей. Успокойте, если сможете. Постараюсь приехать одна на неделе.
– Хорошо, Татьяна Трифоновна, предупрежу. Жаль, ведь у нас сегодня родительский день и намечен праздник. Дети подготовили концерт. Теперь не получится. Какой уж тут праздник, война…
– До свидания, Егор Иванович, – Татьяна положила трубку, продолжая рассеянно слушать радио, по которому транслировали патриотические песни в исполнении хора ансамбля Красной армии.

Ой вы, кони, вы кони стальные,
Боевые друзья – трактора,
Веселее гудите, родные –
Нам в поход отправляться пора.

Мы с железным конём
Все поля обойдём,
Соберём, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!

Урожайный сгибается колос,
И пшеница стеною встаёт,
И подруги серебряный голос
Нашу звонкую песню поёт.

Мы с железным конём
Все поля обойдём,
Соберём, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!

Наша сила везде поспевает,
И когда запоёт молодёжь,
Вся пшеница кругом подпевает,
Подпевает высокая рожь.

Мы с железным конём
Все поля обойдём,
Соберём, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!


Подымайся ты, пыль золотая,
Улетай в голубые края.
Ой ты, радость моя молодая,
Молодая подруга моя!

Мы с железным конём
Все поля обойдём,
Соберём, и посеем, и вспашем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим!


Ой вы, кони, могучие кони,
Ой вы, кони, стальные бока,
Мы за счастьем поедем в погоню,
Мы любого осилим врага!

Забыв об обеде, Татьяна весь день не покидала дом и не выключала радио, надеясь услышать что-то новое, однако после правительственного заявления, зачитанного Молотовым, ничего не сообщалось.
«Почему не выступил Сталин?» – думала Татьяна. – «Возможно, уже ведутся переговоры с немцами, и Сталин убедил Гитлера прекратить войну?.. Чушь какая-то! Какие переговоры можно вести с Гитлером!» – опомнилась она и, вспомнив о сестре, которая, конечно же, знает гораздо больше, попыталась дозвониться до Красноярска. Однако линии были перегружены, и связаться с Анной никак не получилось, так что пришлось прекратить бесплодные попытки.
Продолжая рассеянно слушать радио, по которому передавали отрывок из повести Серафимовича  «Железный поток», Татьяна вспоминала прожитые годы. Гражданскую войну, замужество, поездку в Москву вместе с мужем в конце двадцать второго года, которую Иван в шутку назвал свадебным путешествием, рождение детей и отдых в Крыму в августе тридцать седьмого года, оказавшегося последним мирным годом.
Потом были две войны с японцами – на Хасане и Халхин-Голе, присоединение к СССР западных украинских и белорусских земель в ходе войны Германии с Польшей, война с белофиннами, нападение Германии на Францию, присоединение к СССР Эстонии, Латвии, Литвы и Молдавии…
«Слава Богу, что Иван был командирован в Германию год назад», – подумала Татьяна, содрогнувшись от мысли, что могло бы случиться с мужем, если бы немцы напали на СССР одновременно с нападением на Францию.
Раздался телефонный звонок.
«Иван!» – вздрогнула Татьяна, сняла трубку, но услышала искажённый немалым расстоянием голос сестры.
– Здравствуй, Таня! С трудом дозвонилась. Слушала правительственное заявление?
– Здравствуй, Аня! Битый час пыталась до тебя дозвониться, не получилось. Конечно, слушала. Ужасно! Ивана вызвали в штаб в половине шестого утра, и он до сих пор не вернулся. Воскресение, собирались навестить детей, не получилось. Что же теперь делать? Что у вас говорят? Что слышно? Почему по радио не выступил товарищ Сталин?
– Спрашиваешь, что делать? Воевать! – жёстко ответила Анна. – Как вернётся Иван, позвони. Впрочем, вряд ли дозвонишься. Позвоню сама. Крепитесь и не паникуйте . Как сказал товарищ Молотов, победа будет за нами! А с обращением к народу товарищ Сталин выступит в ближайшее время .

2.
К вечеру второго дня войны от танкового полка подполковника Крутова, разгромленного в ожесточённом бою на северной окраине Супрасельской пущи  оставалось всего семь танков – шесть «тридцатьчетвёрок» и один Т-26. В сражении с немецкими средними танками Т-3 и Т-4 лёгкие советские танки Т-26, имевшие недостаточно мощные пушки и броню, горели от немецких снарядов словно свечи, и если бы не новые Т-34, которых было меньше четверти, от полка не осталось бы ничего…
«Тридцатьчетвёрки» с честью выдержали фронтальный бой, уничтожив до двух десятков  немецких танков, поддержанных противотанковой артиллерией, но силы были неравные, и пришлось отступить к заповедному лесу. Опасаясь орудий и пулемётов, укрывшихся в лесу русских танков, немцы приостановили атаку, намериваясь продолжить её на рассвете.
Входить в сумрачный в лес, в котором помимо нескольких русских танков укрывались разрозненные части русских стрелковых дивизий, пытавшихся в течение дня контратаковать вероломно вторгнувшиеся на территорию СССР немецкие войска, было небезопасно.
Ошеломлённый разгромом полка, от которого оставались лишь семь машин с минимальным запасом горючего и почти без снарядов, израсходованных в ожесточённом бою, Крутов приказал танкистам занять оборону и дожидаться рассвета в надежде, что к утру из Белостока и Гродно подойдут свежие части, и немцы будут вынуждены вернуться на свою территорию. Ведь не может же Красная армия отступать и сдавать врагу советскую территорию! Как в песне поётся:
«Чужой земли не надо нам ни пяди, но своей вершка не отдадим…»
Крутов мучительно переживал разгром своего полка, вспоминая имена и фамилии погибавших на его глазах офицеров и солдат, за которых был в ответе. Большинство раненых и убитых танкистов сгорали в подбитых танках, те же, которым удалось выбраться из объятых пламенем изуродованных боевых машин, попадали под огонь пулемётов и гусеницы вражеских танков…   
На шум танковых моторов подходили укрывшиеся в лесу усталые деморализованные стрелки. Появился майор и окликнул танкистов.
– Есть тут кто старший?
– Кто вы? – спросил старший лейтенант-танкист.
– Майор Елагин, командир стрелкового батальона. А вы кем будете?
– Командир танковой роты старший лейтенант Чернов. Нами командует подполковник Крутов. Сейчас его позовут. Да вот и он!
– Здравия желаю, товарищ подполковник. Наблюдали, как вы отходили к лесу. Слава Богу, что он есть этот лес, который поляки называю непроходимой пущей, иначе не дожить нам до вечера, – тяжко вздохнул майор, отгоняя рукой надоедливых комаров.
– Что, майор, и комарики кусаются?
– Кусаются, товарищ подполковник.
– Ну что ж, пехота, будем знакомы, – Крутов протянул руку майору, который был по возрасту значительно старше его.
Обменялись.  рукопожатием.
– Ну что, товарищ майор, понюхали пороху?
– До смерти нанюхались, товарищ подполковник. Даже представить себе такого не мог. За сутки потерял почти весь свой батальон…   
– Сколько у вас осталось бойцов? Есть офицеры? – спросил Крутов.
– Со мной один лейтенант и около сотни бойцов, из которых моих чуть больше половины. Да ещё один то ли русский, то ли поляк. Прибился к нам в этой неразберихе. Рассказал, что в ночь с пятницы на субботу перешёл границу в районе Августовского погранотряда верхом на лошади. Пограничники передали его в штаб дивизии. Утверждал, что Германия нападёт на нас на рассвете 22 июня. Так и случилось. Говорит, что хотели передать его в штаб округа, да не вышло. Машина, на которой его везли, в субботу попала в засаду каких-то диверсантов. Водитель и конвой погибли, а ему удалось бежать.
Лес большой, полагаю, что в нём укрылись и другие части, – предположил майор. – Утром разыщем, сформируем хотя бы полк.  Да вот и он, лёгок на помине, – указал майор на мужчину в гражданском костюме и брюках, заправленных в сапоги.
– Всё так и было, товарищ подполковник, – сняв кепку, подтвердил мужчина на хорошем русском языке.
– Так кто вы – поляк или русский? – спросил Крутов.
– Русский я. Андрей Иванович Бобров. Последние двадцать лет жил в Польше, побывал в Германии, свободно говорю по-польски и чуть хуже по-немецки. Воевал в двадцатом году под Варшавой, оказался в плену. Бежал из лагеря. Приютили, не выдали добрые люди. Больше половины жизни прожил в Польше, так что наполовину уже поляк и зовут меня теперь Анджей Бобровский, – признался перебежчик.
– Откуда у вас сведения о немецком нападении 22 июня? – спросил Крутов.
– Из штаба генерала фон Готфрида, дивизия которого наступала в первом эшелоне и сейчас где-то рядом.
– Готфрида? Какого Готфрида? Как его имя? – у Крутова перехватило дыхание.
– Имя генерала, как и у Гитлера – Адольф. Гитлер наградил его за взятие Варшавы в сентябре тридцать девятого года имением, которое прежде принадлежало пану Шлёнскому. Имение недалеко от границы и он там жил вместе с женой и прислугой. Я был у них конюхом.
– Постойте, жену генерала зовут Анна? – потирая виски, спросил ошеломлённый услышанным подполковник.
– Да, товарищ подполковник, её имя Анна, – удивился перебежчик. – Откуда вам это известно?      
– Известно, – подавив охватившее его волнение, ответил Крутов, подумав – «Надо же такому случиться...»
– Стало быть, товарищ Елагин, я здесь по званию старший, а потому следует подчиняться мне! – взяв себя в руки, потребовал от майора подполковник Крутов.
– Подчиняемся, товарищ подполковник. Только что нам следует предпринять? Может это и не война? Вдруг утром немцы уйдут и нам объявят, что, дескать, очередная крупномасштабная провокация, – майор с недоверием посмотрел на перебежчика.
– Отставить майор! Какая к чёрту провокация! Вы слышал вчерашнее заявление Молотова?
– Заявление товарища Молотова? Нет, не слышал, – признался майор. – В укрепрайоне приняли первый бой вчера в половине шестого утра. К нам пробились несколько пограничников из заставы, уничтоженной артиллерией. И мы не продержались и часа, были выбиты превосходящими силами противника. Слава Богу, хоть сумели организованно отойти. А сегодня утром подключили нас к контрудару на Сувалки , а это уже чужая территория. Только контрудар захлебнулся, не дошли даже до Августова , который заняли немцы. Отступали, куда там, бежали, – признался майор. – Связь со штабом полка утеряна. Рация разбита, радист убит. Не смогли вынести раненых, многие бойцы отказывались от подчинения, бросали винтовки, сдавались в плен. С остатками батальона укрылся в лесу всего с час назад. Стало быть, сорок часов непрерывного боя. От моего батальона осталось человек пятьдесят, остальные прибились к нам кто откуда. Люди измотаны, не спали и не ели горячего почти двое суток. На одних лишь сухарях, да на нервах держатся...
– И наша дивизия участвовала в контрударе, только связь с комдивом утеряна. Рация исправна, однако на наши запросы из дивизии не отвечают, – признался Крутов. – А заявление товарища Молотова я слышал в танке по радио вчера в двенадцать часов. Война это, товарищ Елагин!
Молотов так и сказал: «Уже после вторжения немецких войск на нашу территорию и бомбардировок Вильнюса, Киева, Севастополя, в 5 часов 30 минут утра германский посол сделал мне – народному комиссару иностранных дел, заявление, что германское правительство решило выступить с войной против Советского Союза, в связи с сосредоточием частей Красной Армии у восточной германской границы». Слово в слово запомнил!
Вы видели вчера на рассвете немецкие бомбардировщики, летящие в наш тыл? Бомбили, да так далеко, что даже разрывов не слышно. Какая же это провокация? Так что и завтра и послезавтра придётся нам выбивать немцев с нашей территории! Как сказал товарищ Молотов – «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
– Сильно сказано, товарищ подполковник! Дело наше конечно правое и победа будет за нами. Однако какими силами выбивать врага? Соберут ли завтра и послезавтра войска для нового контрудара наши главнокомандующие, прежде всего товарищ Павлов , который так и не привёл войска Западного округа в надлежащую боевую готовность? – покачал головой немолодой майор, воевавший ещё в Гражданскую войну с Деникиным, а потом с поляками и знавший, что такое «фунт лиха».
Крутов промолчал, не зная, что ответить майору.
– Я ведь со вчерашнего дня в очередном отпуске, – признался майор. – Тут война, а я в отпуске, хотя какой уж тут отпуск. Хорошо, что хоть догадался отправить семью загодя в Саратов, к тёще. А ваши где?
– Жена в Ленинграде, а детей пока не нажили, – ответил Крутов.
– Слава Богу, когда родные в безопасности и воевать легче, – признался майор, сняв фуражку и вытирая пот. 
– Душно…
«Душно», – признался сам себе Крутов, припомнив, как менее  двух лет назад в сентябре тридцать девятого года выкуривал поляков из небольшого леска под Брестом, а теперь и сам с остатками своего полка оказался в таком же неприглядном положении. Хорошо, что здешний лес, где, говорят, сохранились зубры, велик и немцам его не прочесать.
– Вот что, товарищ майор, – передумал Крутов. – Не уверен я, что к утру подойдут наши части. А вот немцы подтянут к пуще свежие силы. Подвергнут нас бомбардировке с воздуха и артиллерийскому обстрелу, принудив сдаться или погибнуть.
Сдаваться не собираюсь, и погибать не спешку. После полуночи предлагаю идти на прорыв. У меня семь танков, у вас до сотни стрелков. От тридцати до сорока ваших бойцов смогу разместить на броне. Отберите добровольцев. Горючего у нас хватит километров на сорок – пятьдесят. Пойдём на восток. Надеюсь к рассвету догнать наши части.
– Как же так, отступить без приказа? – растерялся майор.
– Товарищ майор, неужели вам не ясно, что наш контрудар подготовлен не был, а потому провалился. Полагаю, что немцы уже охватили пущу, и мы оказались в окружении. Так что никакого приказа не будет. Командарм Павлов и его штаб растерялись, бросили войска и не иначе как уже в Минске. Пуща велика, но не сидеть же, здесь пока нас не сожрут комары! Надеюсь, что и другие командиры будут пробиваться из окружения. Время не ждёт.
Крутов взглянул на подсвеченный фосфором циферблат часов.
– Сейчас двадцать три часа двадцать пять минут. У нас на сборы не больше часа. Выполняйте приказ, товарищ майор!
– Есть, выполнять приказ! – козырнул старшему по званию офицеру немолодой майор, привыкший к подчинению старшим по званию.
– Вы с нами, товарищ, или остаётесь? – спросил у перебежчика Крутов.
– С вами, товарищ подполковник!
– К сожалению, сведения, которые вы доставили, подтвердились. Неужели сам генерал Готфрид сообщил вам о готовящемся нападении? – строго посмотрел на перебежчика подполковник Крутов.
– Нет, конечно, товарищ полковник. О нападении на СССР мы узнали от фрау Готфрид, которая на следующий день уехала в Берлин вместе с Кэтрин.
– Кто это «мы»? – спросил Крутов.
– Кэтрин и я.
– Не знаю, кто такая Кэтрин, а вот вашу фрау Анну знаю хорошо. Встречался с ней год назад в Берлине на юбилее у генерала. Почему же она сообщила вам совершенно секретную информацию?
– Фрау Готфрид была обязана сообщать Кэтрин обо всём, что ей удавалось узнать от мужа.
«Да она и в самом деле была заслана в Германию нашими чекистами!» – подумал Крутов. – «Ради этого и уехала из страны вместе с немцем. Любила ли она Готфрида?» –  Крутов вспомнил юбилей генерала и по-прежнему красивую Анну Ласку, которую знал по танковой школе под Казанью, где летом и осенью преподавал немецким курсантам танковое дело.
«Научил же на свою голову этих прилежных учеников…» – мучился Крутов, вспоминая своих погибших в бою солдат и офицеров.
– Вот что, товарищ Андрей, идите, знакомьтесь с моими танкистами. Вам покажут мой танк. Поедете на броне вместе с бойцами. На танке есть скобы. Держитесь покрепче, не сорвётесь во время движения. Да попросите у майора винтовку, воевать будем вместе!

* *
В половине первого ночи семь танков подполковника Крутова вырвались из пущи и, не зажигая фонарей, на максимальной скорости устремились на восток. Немцы не ожидали, что русские решаться на ночной прорыв и не сумели их остановить, дав фору в четверть часа, после чего попытались догнать и уничтожить. Однако за четверть часа «тридцатьчетвёрки прошли около десяти километров по полям, лугам и мелким перелескам, и нагнать их ночью был невозможно.
Далее случилось непредвиденное. В темноте подошли к разбитой гусеницами танков грунтовой дороге, по которой в северо-западном направлении продвигались войска, которые приняли за части Красной армии, однако наткнулись на колонну из грузовиков с немецкой пехотой и тягачей с пушками. Колонну сопровождали бронетранспортёры и танки. Повернуть и попытаться скрыться не получилось, их заметили и обстреляли из пулемётов, а тягачи стали разворачивать орудия в сторону нескольких заблудившихся русских танков, на перехват которых, стреляя на ходу, пошли бронетранспортёры и немецкие танки.
Положение отчаянное, и чтобы опередить немцев и нанести им максимальный урон, Крутов велел бить по колонне. Тягачи и грузовики с пехотой, хорошо видневшиеся на фоне, светлевшего на востоке неба, были отличной целью.
– Эй, пехота! А ну, прыгайте с танков и бегите от нас подальше! – приподняв крышку люка, крикнул майору Елагину и его бойцам подполковник Крутов, для которого настал «последний и решительный бой…»
Стрелки посыпались с брони, разбегаясь под покровом темноты, кто куда. Несколько самых отчаянных бойцов и среди них Анджей, залегли, и следом за танковыми орудиями, бившими последними снарядами по остановившейся колонне, открыли по немцам беспорядочный огонь из винтовок. Майор Елагин стрелял очередями из единственного уцелевшего автомата ППШ .
Несмотря на потери, немцам удалось развернуть крупнокалиберные орудия и открыть ответный огонь, накрывший русских танки, у которых заканчивались снаряды. От сильнейшего удара по лобовой броне командирский танк подпрыгнул и едва не раскололся на части…

* *
Очнулся подполковник Крутов на рассвете в просторной шатровой палатке, куда его доставили на носилках. От невыносимой боли раскалывалась голова. Он почти ничего не слышал и плохо видел, перед глазами всё расплывалось. С трудом пошевелил руками и ногами.
«Кажется целы». В сознании промелькнуло – «контузия, плен…»
К нему подошёл молодой немецкий офицер в чине лейтенанта, по-видимому, медик, оттянул веки, заглянув в глаза очнувшегося русского оберстлейтенанта, и сделал ему обезболивающий укол.
Через несколько минут Крутову полегчало.
«Позор, даже застрелиться не смог», – мучился подполковник, к которому постепенно возвращались зрение и слух. Он приподнял голову и осмотрелся. Помимо медика в палатке находился немолодой генерал, лицо которого показалось Крутову знакомым.
– Не узнаете, герр оберстлейтенант? – на довольно сносном русском языке спросил генерал, внимательно рассматривая пленного русского офицера.
 Готфрид! – узнал Крутов генерала, приподнялся на локтях и, опустив ноги с раскладной кровати, куда его переложили с носилок, попытался встать, однако не получилось и лицо подполковника исказилось от боли.
– Да, я генерал Адольф фон Готфрид, а вы оберстлейтенант Крутов. Я правильно назвал вашу фамилию?
– Правильно, – выдавил из себя Крутов.
– Прошу извинить меня за не слишком приятную встречу всего год спустя. Война, а мы с вами солдаты и служим нашим державам, – вздохнул генерал. – Ваши танкисты сражались доблестно, но мы сильнее и побеждаем. Многие их ваших солдат убиты и все танки уничтожены. Среди трупов я заметил служащего из моего имения. Его имя Анджей, он был моим конюхом. Как он оказался у вас?
– Я не знаю, о ком вы говорите, – ответил Крутов, сожалея о гибели «русского поляка». – Сколько моих солдат осталось в живых?
– Я не считал. Их немного. Часть ваших солдат укрылись в лесу и на их поиски у нас нет времени, а пленных я приказал отправить в тыл. Для них война закончена. Вас задержал, ведь мы знакомы и мне вас искренне жаль, герр оберстлейтенант. Есть у вас какие-либо просьбы?
– Дайте мне пистолет с одним патроном, – попросил Крутов.
– Хотите застрелиться?
– А как бы вы поступили на моём месте, герр генерал? – Превозмогая боль, Крутов всё же привстал со второй попытки и, сделав пару шагов, опустился на подставленный лейтенантом-медиком раскладной стул.
 Франц, вы свободны. Русский оберстлейтенант уже встал на ноги и думаю, что ваша помощь ему уже не понадобиться. Обычная контузия. Кости целы, пройдёт. Оставьте нас и помалкивайте о том, что увидели. Да, мне знаком этот русский офицер, но никто кроме нас не должен этого знать. Вам ясно?
– Яволь, герр генерал! – ответил лейтенант и поспешно вышел из палатки, оставив генерала и пленного оберстлейтенанта наедине.   
– Думаю, что не окажусь на вашем месте, герр оберстлейтенант, – ответил пленному Готфрид. – Я не желаю вашей смерти. Год назад вы были моим гостем, а ещё раньше преподавали мне и другим немецким офицерам в танковой школе под Казанью, куда мы обязательно придём не позже середины осени. Так уж случилось, что Германия и Россия воюют. Вопросы войны и мира в компетенции политиков, а мы с вами солдаты и обязаны воевать. Я не танкист, командую пехотной дивизией, но знания, полученные в вашей школе, оказались полезными и для меня, – признался Готфрид.
– Вот что, герр оберстлейтенант, в память о нашей встрече в Берлине в день моего юбилея, я дарую вам свободу, а возможно и жизнь, если вам доведётся выйти из окружения. Но с одним условием. Если вы опять окажетесь в плену, то не признавайтесь в оказанной для вас милости, с моей стороны, – тщательно подбирая русские слова, озвучил свои намерения Готфрид.
– Генерал, а вы уже неплохо говорите по-русски, – заметил Крутов. – Значительно лучше, чем тогда, на танковых курсах или на юбилее.
– Последний год прилежно изучал ваш язык с помощью жены, готовясь к «прогулке» по самой обширной стране мира, – едва заметно улыбнувшись, ответил Готфрид.
«Неужели этот «самодовольный индюк» не догадывается о том, кто на самом деле его жена?» – невольно усмехнувшись, подумал Крутов.
– Да вы уже улыбаетесь, герр оберстлейтенант! Это хороший признак, и пистолет с одним патроном вам уже не нужен. Не беспокойтесь, Франц мне многим обязан и будет молчать. Умойтесь, побрейтесь и переоденьтесь в обмундирование унтер-офицера. Через час мои солдаты позавтракают, и дивизия продолжит движение.
По сведениям армейской разведки русские части деморализованы и отступают под ударами танковых дивизий Гудериана. Мы идём следом за ними в направлении на Петербург.
– На Ленинград, – поправил Готфрида Крутов.
– Через две – три, максимум четыре недели мы возьмём бывшую столицу России и вернём городу его прежнее немецкое имя! – пообещал генерал.
– Не боитесь, что надорвётесь! – усмехнулся Крутов.
Готфрид не ответил на колкость со стороны русского офицера, жизнь которого была в его руках и продолжил.   
– В течение дня вы будете рядом со мной, а ночью уйдёте. Поверьте, помогая вам, я сильно рискую, но иначе поступить не могу, – признался Готфрид. – Кстати, вы не знаете, где сейчас мой друг, герр Мотовилов?
– Иван Григорьевич служит сейчас на Урале, – ответил Крутов.
– Это хорошо, что так далеко. Возможно, что воевать ему не придётся. Мне бы не хотелось встретиться с ним на этой войне. Россия капитулирует раньше, чем мы дойдём до Урала.
 Вы в этом уверены?
– В чём? – не понял Готфрид.
– В том, что Россия капитулирует.
– Уверен, иначе бы Германия не стала воевать с Россией. Поверьте, мы наведём в вашей большой стране образцовый немецкий порядок. Вы будете довольны, – пообещал Готфрид, однако, он плохо представляя себе, что же будет дальше.
– Это вряд ли, – не согласился с  ним Крутов. – Нам чужд ваш «порядок», а вот когда мы придём в Германию, то порядок у вас наведём образцовый. Будьте в этом уверены, герр генерал!
Готфрид не ответил. Он и сам уже не раз ловил себя на мысли – говорил одно, а думал совсем о другом. Вот и сейчас был не уверен в своих словах.
«Россия огромная и по-прежнему загадочная страна. Одолела Наполеона, когда остальная Европа и даже Пруссия капитулировали перед императором Франции, и прусские солдаты шли на Москву вместе с французами, а затем бежали под ударами русских войск, устилая трупами снега России.
Россия преодолела смутное время, когда православную Россию вместе с поляками терзали католики всей Европы, в том числе немцы. Выстояла в сражении с войском эмира Крыма Мамая, вместе с которым на Русь шли европейские рыцари и среди них его предок рыцарь и капитан Тевтонского ордена Адольф фон Готфрид…»
Задумываясь над этими уроками истории, Готфрид вспоминал прочитанные в юности мемуары своего прадеда профессора истории Берлинского университета Карла фон Готфрида, в которых было упоминание о монахе-францисканце Раньо Неро, жившем в резиденции римского Папы и сделавшем предсказания, сбывшиеся века спустя.    
Предсказал неудачный поход на Русь эмира Крыма Мамая. Предсказал спустя два века  неудачный  поход католиков всей Европы на православную Русь. Предсказал и нашествие на Российскую империю армий Наполеона, так же закончившееся неудачей и взятием русскими Парижа. Что ещё случится через два следующих века, монах сказать не успел, чувств лишился…
«Но ведь с наполеоновских войн два века ещё не прошли. Не значит ли это, что решающие войны с Россией ещё впереди, а нынешнее вторжение из череды неизбежных войн и Германию ждёт поражение?..» – Готфрид виновато посмотрел на русского подполковника и опустил глаза.      


3.
Андрей Булавин не успел вовремя выехать из Ровенской области и оказался на оккупированной немцами территории Западной Украины. Появиться в Ровно или другом крупном населённом пункте области, он не мог. Булавина бы немедленно схватили немцы, которые стали наводить на оккупированной территории «новый порядок», привлекая на свою сторону затаившихся после сентября 1939 года украинских националистов.
Эти последователи Симона Петлюры  и Степана Бандеры , спешили свести счёты с поляками, которые правили Волынью почти двадцать лет, а так же с русскими, которые были направлены в эти экономически отсталые территории в качестве гражданских специалистов.
В первый день войны рота капитана Дубова – старинного друга Булавина, была подчинена командиру стрелкового полка, сражалась на подступах к Ровно, а затем вместе с остатками полка отошла на восток, избежав окружения. В эти трагические дни Булавин вместе с  двумя помощниками, один из которых, Микола Бровко, был родом из Ровно, находился на севере области, и связь со старым другом была утеряна.
С немцами столкнулись на третий день войны при попытке пробраться в крупное село, в котором в основном проживали поляки и евреи. Булавин надеялся купить в селе продукты. Однако не получилось. Из села, занятого немцами, показалась пешая колонна из мужчин, женщин, стариков и детей, которых сопровождал вооружённый конвой на двух подводах. На одной из подвод разместились четверо немцев, на другой пятеро молодых мужчин в гражданской одежде и с винтовками в руках.
«Что за люди, куда их ведут?» – подумал Булавин, велев своим спутникам укрыться в кустарнике.
– Похоже, угоняют евреев, – предположил глазастый Микола Бровко. – Ну да, евреев! Там их, наверное, сотни две будет, если с бабами и детьми. Наверное, всех из села согнали. Вон и местный раввин – бородатый и в чёрной шляпе. Помню его, приезжал не так давно к нам в Ровно.
Немцы евреев не любят, а в наших местах их заметно прибавилось после разгрома Польши. Здесь и своих евреев немало, особенно у нас в Ровно, а тут ещё беженцы. Да вот и цыгане среди них, очевидно семья, – разглядел Микола. – И этих немцы не любят.
– Куда их? Как думаешь? – спросил Фёдор Мухин – второй спутник Булавина, откомандированный на Западную Украину из подмосковных Мытищ прокладывать линии электропередач.
– Почём я знаю. Может быть, гонят обратно в Польшу, а может быть, побьют и закопают в овраге, – предположил Бровко. – Отчего-то не любят немцы цыган и евреев. Те мужики, что в другой телеге, не любят их даже больше, чем поляков, которым тоже достанется, если не заступятся за них немцы. Такие вот у нас на Волыни теперь дела, – тяжко вздохнул Микола.
– Как побьют? И женщин и детишек? – растерялся Мухин. – Впрочем, вон и лопаты, торчат из телег, – рассмотрел он. – Не дай Бог нас заметят. Злые на нас местные хохлы, лютые, словно волки! Мы им электричество проводим, а они нам… – не договорил Мухин, которого оборвал Бровко.
– Неправ ты, Федя, не все мы такие. Эти мужики – националисты. Есть такие у нас поганцы. Вера у них другая, униатами  их зовут. Нас, православных, ненавидят. При русской власти хвосты поджали, да только теперь повылезают изо всех щелей. Видно судьба у Волыни такая – всегда быть под кем-то. То под поляками, то под русскими, а теперь и под немцами. Эх!..
– Ладно, Микола, прости. Сгоряча я, – извинился Мухин.
– Под русскими всё же лучше. Не обижают, электричество обещают провести в каждый дом, поговаривают, что пенсии по старости станут выплачивать. Поляков поприжали, работать заставили. Не всё же им помыкать батраками, – признался Бровко и перевёл взгляд на колонну
– Людей в колонне много, одних мужиков с полсотни будет. Так почему же терпят, не набросятся на немцев и националистов, не разоружат их, не уничтожат! – возмутился Булавин. – Могли бы хоть разбежаться, укрыться в лесу, дождаться, когда вернуться наши солдаты и выбьют немцев и их холуев с нашей земли!
– Кто их знает, либо трусливые эти еврейские мужики, либо на что-то ещё надеются. Слышал я ещё до войны, как наши ровенские евреи рассуждали, что, дескать, немцы должны ценить евреев за их образованность и способности, да и языки у евреев и немцев схожие, стало быть, родня, – предположил Микола, выбирая из копны рыжих кудрявых волос каких-то мелких лесных жучков.
– Это верно, – подтвердил Булавин. – Между собой евреи говорят на идише , а этот язык, сформировавшийся в старину на территории Германии, вобрал в себя множество немецких слов. Только это им не поможет. Жаль, что мы безоружны, могли бы помочь…
  – Оружия у нас нет, а Красная армия вернётся не скоро, предчувствие у меня такое. Вот что, мужики, в село нам соваться нельзя, повяжут и вас и меня. Куда вам, не знаю, а я, пожалуй, вернусь в Ровно, пока не сдох с голоду, – признался Микола Бровко. подумав – «это сколько же освободится в Ровно домов, если и оттуда прогонят евреев!» – Семья там у меня. Куда же я от семьи? Не возражаешь, Андрей  Владимирович?
– Иди, я тебя не задерживаю, – разрешил Булавин. – А ты, Федя, что думаешь?
– Пусть уходит, а нам с тобой, Андрей, одна дорога – на восток, следом за своими. Догоним ли?
– Помнится, Фёдор, рассказывал я тебе, что побывал в этих местах в начале двадцатых годов. Воевал с поляками, оказался в плену. Батрачили вместе с товарищем на одного местного кулака. Да ты его видел, капитана Дубова. Вместе бежали, но тогда до границы было недалеко, – вспоминал Булавин.
– Было дело, Андрей Владимирович, рассказывал. Жаль, что застряли мы с тобой в этой глухомани, вовремя не ушли с нашими. Если не получится у нас выбраться, станем партизанить, как в Гражданскую войну. Я ведь родом из Приморья, воевал с японцами в партизанском отряде, а в Мытищи перебрался в конце двадцатых. Жена увезла. Не идти  же нам вместе с этими, – Мухин кивнув в сторону колонны, – «баранами» на убой? Давай Микола, ступай домой, не теряй времени, а мы в лес. Если останемся живы, то встретимся после войны, проведём-таки электричество и в это село. А пока хоть грибов соберём, «червячка заморим…»
– Ну я пошёл, извиняйте, если что не так! – попрощался Микола Бровко и, пригнувшись, побежал к лесу.
– Андрей, и нам здесь делать нечего. Давай в лес, а там решим куда дальше, –  предложил Мухин.
Они ненадолго отстали от Бровко, но в лесу его потеряли, зато на опушке нос к носу столкнулись с тремя красноармейцами, отбившимися от своей части и заблудившимися в лесу.
Молодые бойцы, призванные в Красную армию прошлой осенью, встретили Булавина и Мухина направленными на них винтовками.
– Вы кто будете? – спросил один из бойцов.
– Свои мы, русские, – ответил Мухин. – Направлены сюда из Москвы для прокладки электросетей в сельских районах. Здесь и застала нас война.
– Из самой Москвы? – удивился боец. – Хорошо, что русские!
– Немцев видели? – Спросил Булавин.
– Видели. Батальон наш попал в окружение, почти все погибли. Мы вот выжили, укрылись в лесу. Не знаем, что нам теперь делать, – признался один из красноармейцев.
– Как зовут тебя, боец? – спросил Мухин.
– Лёха.
– А фамилия?
– Рядовой Алексей Бочкин! – распрямившись, представился боец.
– А товарищей твоих?
– Рядовой Егор Ловчев!
– Рядовой Николай Калинкин!
Назвались бойцы.
– Меня зовите товарищем Мухиным, а его – товарищем Булавиным Андреем Владимировичем. Оба мы воевали ещё в Гражданскую войну, оба были красными командирами. Вам ясно, товарищи бойцы?
– Ясно, товарищ Мухин! – закивали головами красноармейцы.
– То, что не побросали оружие, уже хорошо! – одобрил бойцов Булавин. – Видели на дороге колонну из гражданских лиц с детьми, которую сопровождают немцы?
– Видели, и вас видели. Третий товарищ ваш прошмыгнул мимо нас, не успели окликнуть. А тех, из села, куда-то ведут. Мы и сами хотели зайти в село, разжиться хоть какой едой, да не решились. Немцы в селе, увидят – в плен заберут, – сообщил рядовой Бочкин.
– Убивать их ведут, вот куда! – сжал кулаки Булавин. – Винтовки у вас исправны? Патроны есть?
– Исправны и патроны имеются, – подтвердили молодые солдаты, не прослужившие и года.
  – Стреляете метко?
– В мишень попадали.
– Это хорошо, что в мишень попадали! – похвалил солдат Булавин. – Вот что, товарищи красноармейцы, дорога, по которой гонят гражданское население, ведёт в лес. Если поспешим, то сможем устроить засаду. Похоже, что людей гонят на убой. В колонне две телеги. На одной четверо немцев, на другой, по-видимому, их холуи из местных националистов. Не оробеете бить по немцам из засады с близкого расстояния? Не промахнётесь? Если кто сомневается, пусть отдаст винтовку мне или товарищу Мухину. Есть такие?
– Простыл я, товарищ Булавин. Озноб у меня, в руках дрожь, так что могу промахнуться, – признался рядовой Калинкин.
– Передай винтовку товарищу Мухину, уж он-то не промахнётся! Вперёд, товарищи бойцы!

* *
Три залпа с короткими интервалами из трёх мощных трёхлинейных винтовок, бивших почти в упор, уложили наповал конвой из четверых немцев и двух националистов, которым оккупанты ещё не успели присвоить звание «полицай», выдать форму и нарукавные повязки.
Третий националист был тяжело ранен и растоптан напуганной стрельбой лошадью.  Остальные, двое, побросали от страха винтовки, и было метнулись к лесу по другую сторону от дороги, да угодили в руки цыган, которые их завалили, и стали топтать и душить.
В колонне поднялась суматоха. Мужчины кричали, женщины метались, хватая, за что придётся перепуганных детей, плакали и стенали, так, как это умеют только еврейские женщины…
Булавин с Мухиным и рядовые красноармейцы, переполненные радостью первой победы, вышли из зарослей, пытаясь успокоить людей, однако неожиданное появление чужих напугало их ещё больше. Перехватив у красноармейца винтовку, Булавин пальнул в воздух.
– Тихо, граждане! Успокойтесь! Вам ничего не угрожает!
Выстрел и громкое требование успокоиться, возымели действие. Цыгане добили своих недавних конвоиров и, хватая детей и нехитрый скарб, побежали в лес, толком не разглядев своих освободителей. Евреи, которых вместе с женщинами и детьми было не меньше полутора сотен, оставались на месте, кто с тревогой, а кто и со страхом посматривая на двух мужчин в гражданской одежде и троих молодых солдат.
Вот из толпы появился седобородый старик в чёрной одежде и чёрной широкополой шляпе.
– Похоже, раввин, – шепнул Булавину Мухин. – Он здесь старший, остальные ему подчиняются.
– Кто вы? Зачем пришли? Зачем стреляли? Зачем убили немцев? – дрожащим голосом, мешая русские, украинские и польские слова, вопрошал раввин. – Впрочем, не всё ли теперь равно. Теперь всех нас накажут…
К раввину поспешил молодой мужчина и о чём-то заговорил с ним на идише. Раввин оттолкнул его и вновь обратился к русским, которые только что расстреляли немцев и сельчан из украинцев, вызвавшихся сопровождать колонну.
– Немцы обещали сопровождать нас до города, где поселят в опустевших домах и обеспечат работой. Зачем вы напали на нас? Кто вас об этом просил? – негодовал раввин. – Теперь нас всех накажут.
Мужчина, которого оттолкнул от себя раввин, подбежал к Булавину. По-видимому, он догадался, кто из русских здесь старший, и обратился к нему на том же смешанном языке из русских, украинских и польских слов, который хоть и с трудом, но всё же можно было понять.
– Не верьте ему. Я и моя семья бежали к родичам в это село из Польши. Там немцы убивали евреев, не щадили ни женщин, ни детей. Думали, что хоть здесь будем жить, да не вышло. И сюда пришли немцы. Горе нам! Горе нам! Вели нас, словно скот, на убой, да вы помешали. Что же нам теперь делать?
– Прячьтесь в лесу, ройте землянки. Ждите, скоро вернутся наши, прогонят немцев, и вы вернётесь в свои дома, – пообещал Булавин. – Мы сделали всё, что смогли и больше ничем вам не сможем помочь.
– Да и в какой город вели вас немцы? Ровно в другой стороне. Вели вас подальше от села на убой, – добавил Мухин. – Вот и пулемёт захватили и лопаты. Переждите неделю – другую, дождитесь наших. Цыгане, которых гнали вместе с вами, куда как расторопнее. И холуёв немецких растерзали и разбежались. Так что их теперь не сыскать. Правильно поступили и вам того же желаю.
Между тем раввин и несколько пожилых мужчин сбились в кучу, с жаром обсуждая случившееся и косо посматривая на русских. К молодому еврею, который заговорил с Булавиным подбежала такая же молодая женщина – жена или сестра, схватила его за рукав и, осыпая проклятиями, потянула к своим.   
– Делать нам здесь больше нечего, – вздохнул расстроенный Мухин и вернул винтовку рядовому Калинкину. – Эх!..
– Прощайте. Простите, если что не так, – извинился за всех Булавин, и, огорчившись, подумал, – «ну что за люди, мы их спасали от смерти, а они недовольны. Наобещали им немцы «манну небесную». Неужели поверили? Неужели ещё на что-то ещё надеются?..»   

* *
Пробродив в лесу двое суток, питаясь грибами и земляникой, Булавин с Мухиным и трое приставших к ним красноармейцев вышли к хутору Шкирняка. За время командировок в Ровенскую область, Булавин дважды, ещё в конце тридцать девятого года побывал на хуторе, найдя хозяйство престарелого и больного Шкирняка, жившего в старом доме с женой, у которой отказали ноги, вместе со снохами и внуками, в полной разрухе. Сам уже был не в силах, а женщины с прежним немалым хозяйством никак не справлялись.
С той поры стало ещё хуже. Хлеб не посеяли, перевели всю мелкую живность, и теперь жили на картошке, брюкве, луке и прошлогодних солёных огурцах. Новые ещё не созрели.
К удивлению Булавина, на хуторе он застал старшего сын Шкирняка Тадеуша, мобилизованного летом тридцать девятого года в Войско польское и воевавшего с немцами под Варшавой. Там Тадеуш был ранен и лишился левой руки. Оказался в плену, однако пробыл там недолго. Инвалиды, не способные работать на Германию, немцам не нужны, вот и прогнали Тадеуша, как бессовестные хозяева прогоняют старую немощную собаку.
К великой радости родителей и жены, уже и не чаявших увидеть сына и мужа, Тадеуш добрался до отчего дома, умудрившись перейти новую границу, не попав в руки ни немецким, ни советским пограничникам. Добрался только через несколько месяцев, побираясь в пути. Но и дома его прятали при появлении посторонних, которые, к счастью, редко наведывались в такую глухомань.
Булавина посторонним не посчитали, а потому Тадеуш не прятался и уцелевшей рукой пожал русскому инженеру протянутую руку. Они теперь не враги. Теперь враги немцы и распоясавшиеся националисты, грабившие польские деревни и сёла. Убивали пока редко, но полякам от этого было не легче. Самые отважные из поляков добывали оружие и начинали давать отпор националистам. Немцы в их отношения не вмешивались, полагая, что если на Волыни украинец убьёт поляка, а поляк убьёт украинца и оба убьют еврея или цыгана, то это принесёт пользу Германии .
Чуть позже, Гитлер объявил захваченные украинские земли протекторатом, управлять которым назначил матёрого эсэсовца Эриха Коха , обосновавшегося в Ровно, наполовину опустевшем после депортации и ликвидации большей части еврейского населения.            
       
4.
В августе на широте Моонзундского архипелага  темнеет рано, не то, что в июне. Уже в девять вечера, если к тому же пасмурно, что для сырого климата острова Эзель явление обычное, довольно темно.
Сегодня переменная облачность. С неба пока не капает, и то хорошо. Вечером седьмого августа старший сержант Семён Малофеев, назначенный заместителем начальника караула, заступил с бойцами взвода на охрану особо важного объекта – спешно оборудованного и хорошо охраняемого секретного полевого аэродрома, на котором разместились эскадрильи бомбардировщиков «ДБ-3Ф» Краснознамённого Балтийского флота, передислоцированные несколько дней назад из-под Ленинграда.
Опасались вражеских диверсантов, которых немцы забрасывали на парашютах или высаживали с моря, а потому аэродром охраняли усиленные караулы, а окрестные леса прочёсывались по нескольку раз в день.
Для того, чтобы немецкая воздушная разведка не заметила наши самолёты, днём их укрывали под раскидистыми соснами, да и само взлётное поле маскировали, покрывая кое-где на день срубленными деревьями и кустарником, а к ночи их убирали.   
После неопасного ранения в середине июля, полученного во время налёта вражеской авиации, старшего сержанта Малофеева отправили в полевой госпиталь, где он пролежал почти две недели и выписался к началу августа когда немцы заняли всю Латвию и южную часть Эстонии. Таким образом, острова Моонзундского архипелага и прежде всего самый крупный из них – остров Эзель или Сааремаа, как, непривычно для русского уха растягивая гласные буквы, называли его местные эстонцы, оказался отрезанным от незанятой немцами территории на севере и востоке Эстонии.
Поросший глухими хвойными лесами, местами заболоченный, угрюмый и каменистый остров, на котором в редких небольших деревушках и на хуторах жили рыбаки и крестьяне, разводившие скот и выращивавшие овёс и картофель, оказался в глубоком тылу у немцев. Связь с островом была лишь по морю и воздуху, да и то в основном в тёмное время суток.
Полк, в котором служил Малофеев, был заблаговременно переправлен с Эзеля в Пярну, где в течение нескольких дней сдерживал продвижение немецких войск в сторону Финского залива и, понеся большие потери, отошёл к Таллину – главной базе Балтийского флота. Так что по выписке из госпиталя старший сержант Малофеев отстал от своей части и был направлен для дальнейшего прохождения воинской службы в роту охраны спешно строящегося полевого аэродрома, который должен был принимать тяжёлые бомбардировщики дальнего действия. Поползли слухи, что с этого аэродрома наши самолёты будут бомбить Германию.
– Давно пора проучить поганую немчуру! – услышав такое, обрадовался старший сержант Малофеев, воевавший с первых дней войны и после ожесточённых июньских и июльских боёв оказавшийся на острове, о существовании которого не подозревал ещё месяц назад. – Москву бомбили две недели назад , теперь наша очередь показать немцам «кузькину мать!..»
– Как думаете, товарищ старший сержант, дождёмся мы здесь наших? Говорят, что немцы уже под Ленинградом. Вот как далеко зашли, – задал Малофееву такой непростой вопрос старший краснофлотец  Алексей Рябов, военная судьба которого была схожа с судьбой старшего сержанта Малофеева. Так же был ранен и отстал от своего корабля, ушедшего на Ханко.
Рябов, призванный служить во флот, был на два года младше Малофеева, который должен был демобилизоваться осенью, да теперь вряд ли придётся, война…
Оба служили в Либаве , как военнослужащие предпочитали называть по старому латвийский город и порт на берегу Балтийского моря, на территории которого ещё в тридцать девятом году согласно договору с правительством Латвии была размещена советская военно-морская база. Год спустя Латвия вошла в состав СССР, а теперь её территория была оккупирована немецкими войсками 
Малофеев служил в пехоте, а Рябов во флоте, на сторожевом корабле. Оба уходили из Либавы после шестидневной обороны. Рябов на своём корабле, а Малофеев по суше, прорываясь к Виндаве . Оба были ранены и в конце концов оказались на Эзеле.   
– Не робей, Лёшка! Дождёмся, непременно дождёмся! Иначе зачем здесь секретный аэродром. Днём от механика слышал, как стемнеет – полетят наши бомбардировщики бомбить Германию! Хорошо бы Берлин, да бомбой в самого Гитлера! – сжал кулаки старшина. – Ну а если всё же придётся оставить Эзель, то море рядом, эвакуируемся на Ханко, а потом в Ленинград, о который немцы сломают зубы. Не взять им прежней столицы России!
– А долетят до Берлин? Ведь далеко, – засомневался Рябов. – Да и сбить их могут. Полетят ведь без истребительного прикрытия.
– Здесь старший лейтенант один есть. Штурман. Товарищ Руднев. Прилетел на «ДБ-3Ф» из Ленинграда. «ДБ» – это дальний бомбардировщик. Познакомился с ним вчера на рыбалке. Озерко поблизости есть, а он, как и я, любит посидеть в свободное от службы время на берегу с самодельной удочкой.
– Да ну! Я ведь тоже люблю порыбачить, – загорелся Рябов. – Родом я из Севастополя. Сколько себя помню, бегал с мальчишками на Херсонес ловить барабульку. Рыбка такая водится в Чёрном море. Хорошо на удочку ловится. Род наш пошёл от отставного капрала Василия Рябова – моего прадеда, воевавшего в Севастополе против англичан, французов и турок. После окончания Крымской войны, остался Василий Тимофеевич в Севастополе. От него и пошёл наш род.
Когда призывали меня на службу, просил чтобы направили служить на Черноморский флот, да не получилось. Направили служить подальше от дома, в Либаву, на нашу новую военно-морскую базу. Прибыл служить на флот, да только Балтийский. Либаву обороняли неделю, только пришлось оставить! В Крымскую войну наш Севастополь продержался почти год , обороняясь от армий трёх держав, да ещё сардинцы подошли к ним на помощь. Теперь только немцы и до Крыма ещё не дошли. Застряли вместе с румынами под Одессой , Слышал, что корабли наши били из орудий по Констанце , а самолёты бомбили Плоешти ! – с гордостью за Черноморский флот вспоминал старший краснофлотец Алексей Рябов, сожалевший, что не служит на Черноморском флоте в родном Севастополе .
– Не прав ты, Лёшка. Не одни только немцы воюют с нами, почитай вся Европа навалилась на Россию. Заодно с немцами не только румыны, но и итальянцы, венгры, финны, словаки, болгары и ещё чёрт знает кто! – Устав перечислять, выругался старший сержант Малофеев, не упомянувший хорватов, албанцев и прочих немецких прихвостней, столкнувшийся уже на Ленинградском фронте с испанскими фашистами из «Голубой дивизии », которую испанский диктатор Франко отправил воевать на Восточный фронт.
– Слышал, что итальянские военные корабли вошли в Чёрное море и воюют под Одессой, – припомнил Рябов.
– Не только на Чёрном море появились итальянцы, они и здесь, на Балтике. Вместе с немцами и финнами блокируют Таллин и Ленинград. Но ничего, побьём немцев – разберёмся и с их союзничками! Всех накажем! – пообещал старший сержант Малофеев, которому придётся пройти всю войну в звании старшины роты, пережив не одно ранение и заслужив боевые награды.   
– А ты, Семён, откуда родом? – поинтересовался Рябов.
– С Урала. У нас там тайга и горы, а море я увидел впервые в Либаве. Красивое, особенно на закате солнца, – вспоминал морские пейзажи Семён Малофеев. – Так вот, я о товарище Рудневе, – вернулся старший сержант к прерванной теме. – Влюблён старший лейтенант в свой самолёт. Многого не рассказал, не имеет права, но полетят они над морем, где нет зениток, и на большой высоте, куда не залетают истребители. Руднев штурман – прокладывает курс. Пока были тренировочные полёты, а сегодня первый боевой вылет. Полетят они ночью, а утром должны вернуться. Да вот и экипажи, – заметил старший сержант лётчиков, шедших к своим самолётам, – и наш лейтенант вместе с ними. Сейчас начнёт проверять посты. А ну подтянись, и никаких разговоров!
Подготовка к полёту заняла немало времени. При свете фонариков механики ещё раз внимательно осматривали механизмы боевых машин, проверяли заправку горючим, которого должно хватить для полёта в оба конца, а это почти две тысячи километров. Лётчики заглядывали в бомбовые отсеки, куда заблаговременно поместили бомбы, проверяли исправность люков.
В двадцать два часа, когда окончательно стемнело, пилоты запустили моторы и самолёты начали выдвигаться на взлётные полосы. С интервалом в десять минут, урча могучими моторами, одна за другой поднялись в воздух три эскадрильи советских бомбардировщиков и, взяв курс на юго-запад, растаяли в ночном небе .

5.
Подавив в себе нешуточное волнение, полковник Мотовилов вошёл в кабинет Народного комиссара обороны СССР, которым с девятнадцатого июля стал глава советского правительства Иосиф Виссарионович Сталин.
– Здравия желаю, товарищ Сталин! Полковник Мотовилов явился согласно вашему приказу!
Помимо Сталина в его рабочем кабинете находился ещё один человек. Это был нарком внутренних дел Берия.
– Товарищ Мотовилов, вы не удивлены, что вас вызвали в Кремль? – спросил Сталин, внимательно рассматривая полковника.
– Не знаю, что и ответить, Иосиф Виссарионович, – признался Иван Григорьевич. – Увидеть вас – высокая честь! Слушаю вас, товарищ Сталин!
– Вижу, что вы взволнованы. Успокойтесь, садитесь, товарищ Мотовилов. С товарищем Берия вы уже знакомы, готовили для него отчёт о командировке в Германию в мае прошлого года. Я попросил Берия подготовить для меня выдержки из вашего отчёта. Нашёл ваши суждения о Германии весьма ценными и интересными. В отчёте вы привели признание вашего знакомого по танковым курсам «КАМА» немецкого генерала Готфрида о возможной и скорой войне с СССР. Мы этого не хотели. Всеми возможными средствами пытались предотвратить эту войну или хотя бы оттянуть её начало. К нашему сожалению не получилось…
Сталин встал из-за стола, подошёл к приоткрытому окну и раскурил трубку.
– Товарищ Мотовилов, ваш отчёт о командировке в Германию, где вы присутствовали на банкете в честь юбилея вашего друга барона и генерал Вермахта Адольфа Готфрида, заинтересовал товарища Сталина. Он попросил меня собрать о вас дополнительные сведения. Вы и ваши предки принадлежали к древнему дворянскому роду. Вы служили в царской армии, воевали с немцами в Первую мировую войну, а после Октябрьской революции вступили в Красную армию, сделав осознанный выбор. Вы воевали с Колчаком, атаманом Семёновым, японцами, теперь опять предстоит воевать с немцами. Что вы можете сказать о нашем противнике?
– Товарищ Берия, генерал Готфрид мне не друг, лишь знакомый. Так уж случилось, что судьбы наших предков пересекались в четырнадцатом и девятнадцатом веках. Я упоминал об этом в своём отчёте. Я встретил Готфрида в танковой школе, куда был командирован осенью тридцать второго года. Готфрид первым узнал меня по фамилии и нескольким совпадениям. Мы общались в течение всего лишь одного вечера. Наутро немецкие офицеры возвращались в Германию, которая тогда была дружественным для нас государством.
Прошло восемь лет, и с вашего ведома меня командировали в Германию вместе с моим знакомым по танковой школе подполковником Крутовым. Командировка в мае была не случайной, совпала с юбилеем Готфрида. О банкете в загородном доме Готфрида и о присутствующих на банкете лицах я подробно изложил в отчёте. Это всё, товарищ Берия, – признался полковник Мотовилов и перевёл дыхание.
– По данным фронтовой разведки дивизия, которой командует генерал Готфрид, сейчас воюет против нас под Ленинградом, – докурив трубку, сообщил Сталин, внимательно выслушавший полковника Мотовилова. – Есть любопытные сведения, которые трудно проверить, поскольку с тех пор прошло более тысячи лет, что некий назначенец короля саксов по имени Готфрид со своей дружиной находился в отряде, высланном королём Ютландии к устью Невы, чтобы перехватить ладьи князя Рюрика, которого призвал в Новгород его дед Гостомысл. Если это так и назначенец короля саксов являлся предком вашего знакомого генерала Вермахта, то Готфрид оказался под Ленинградом совсем не случайно, – заметил Сталин, хорошо знавший историю Российского государства, и перешёл к иной, заинтересовавшей его, теме.
– Товарищ Мотовилов, мне стало известно, что ваш прадед – симбирский дворянин Николай Александрович Мотовилов был близок к Святому старцу Серафиму, которого потомки почитают Серафимом Саровским.
В начале нашего века по инициативе последнего русского императора старец Серафим был прославлен русской церковью и ныне один из наиболее почитаемых православных святых. Известно ли вам об этом?
– Да, товарищ Сталин, известно, – растерялся Иван Григорьевич, не понимая, чего от него хотят.
«Идёт тяжелейшая война, причём же здесь старец Серафим?..»
– Вы человек верующий или атеист? – поинтересовался Берия.
– Верующий, – побледнев, признался Мотовилов, не зная, как к этому отнесутся Сталин и Берия, однако на такое вот не простое признание никакой реакции с их стороны не последовало.
– Известно, что Серафим Саровский сделал ряд предсказаний, часть которых сбылась, в том числе и предсказание о гибели семьи последнего императора, – продолжил Сталин. – Задолго до июля 1918 года было сказано старцем Серафимом:
– «Будет некогда царь, который меня прославит, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против царя и его самодержавия, но Бог царя возвеличит».
«Идет последнее царствование, государь и наследник примут насильственную смерть», – на память процитировал Сталин.
– Задолго было предсказано старцем, а сбылось почти через сто лет. О житие старца Серафима мне известно с юношеских лет. Отец отдал меня в семинарию, надеясь, что из меня получится священник. Не получился. Вопиющая несправедливость, творившаяся повсюду, привела меня в стан революционеров, а теперь я руководитель Советского Союза с незаконченным духовным образованием, – скупо улыбнувшись, пошутил Сталин.
– У Серафима много высказываний, однако, есть одно, над которым я размышляю в последнее время. Вот оно, это самое загадочное предсказание:
– «Россия сольется в одно море великое с прочими землями и племенами славянскими, она составит громадный вселенский океан народный, о коем Господь Бог издревле изрек устами всех святых: Грозное и непобедимое царство всероссийское, всеславянское – Гога Магога, пред которым в трепете все народы будут. И все это, все верно, как дважды два четыре…»
Как это всё понимать? Почему такая уверенность – «как дважды два – четыре»? Может быть вы, товарищ Мотовилов, поможете мне разобраться в этом загадочном предсказании? Одно уже хорошо, что мы должны победить Германию в этой войне иначе как создать «вселенский океан славянский»? – Сталин вопросительно посмотрел на Ивана Григорьевича и стал терпеливо дожидаться ответа.
Молчание затянулось, и растерянного полковника, неожиданно оказавшегося среди первых лиц страны, подтолкнул Берия.
– Ну же, отвечайте, товарищ Сталин ждёт!
Ответ, в котором оказался смысл, родился неожиданно.
– Товарищ Сталин, смею предположить, что придёт время и все славянские народы, а их вместе с русскими, украинцами и белорусами не менее четырнадцати , войдут в сферу интересов Российского государства. Этого никогда ещё не было, стало быть, всё ещё впереди .
– Вот как? Оживился Сталин. Я думал об этом. Но когда? Когда же это случится?
– Тут один наш «предсказатель», – Берия дипломатично не назвал имя наркома иностранных дел, «партийная фамилия» которого, если переставить буквы, походила на родовую фамилию Ивана Григорьевича, – провёл некоторые аналогии между Наполеоном и Гитлером, пообещав, что война с немцами, возможно, закончится уже в декабре. По крайней мере, мы прогоним их к Новому году с нашей территории, как это было в 1812 году. Увы, он всё-таки фантазёр. Готовится контрудар, и не позднее декабря мы отгоним немцев от Москвы. Однако война может затянуться и не на один год.
А вот в вашем, товарищ Мотовилов, объяснении, есть глубокий смысл. Полагаю, что после этой, второй по счёту мировой войны не только Европа, но и весь Мир изменится до неузнаваемости, и мы будем добиваться этого!
Намечается антигитлеровская коалиция . Теперь мы будем бороться с германским фашизмом вместе с нашими «заклятыми друзьями» англичанами и американцами. Воевать они будут вяло, но хотя бы помогут нам с военной техникой, прежде всего с транспортными средствами, которых хронически не хватает. Как у нас говорят – «с овцы хоть шерсти клок». – Берия сознательно убрал из известной пословицы слово «паршивой».
– Что ты хочешь этим сказать, Лаврентий? – спросил Сталин.
– Товарищ Сталин, во чтобы то ни стало, мы одержим победу, а вот когда наши армии хлынут в Европу, потребуем у наших союзников установить границы нашего влияния по линии соприкосновения славянских государств с прочими государствами Европы. Таким образом, сбудется предсказание старца Серафима!
«Надолго ли?» – задумался Сталин. – «Святой старец об этом ничего не сказал. Не знал или не хотел говорить? Что может случиться, когда не станет нас и наших соратников, которые одержали победу в Гражданской войне? Не станет тех, кто ценой огромных жертв победит германский фашизм или же они состарятся, одряхлеют? Что если в партию всё же пролезут никчёмные, подлые и корыстные люди, и нашей слабостью воспользуются наши враги и внутренние и внешние? Что если им удастся разрушить выстраданное братство народов, натравить малые народы на Великий русский народ и разрушить Советский Союз?..
Нет, нет же, Сосо ! Ты ведь за всё в ответе! Пока ты жив, ты этого не допустишь, а потому прочь всякое пораженчество, когда враг рвётся к Москве!» – очнулся Сталин от мрачных мыслей и посмотрел на наркома внутренних дел.
– Ты прав, Лаврентий, мы так и сделаем. Отказать нам после разгрома гитлеровской Германии ни англичане, ни американцы, ни тем более французы, не посмеют, – уверенно заявил Сталин. – Какие же эти славянские государства?
– Польша, Чехословакия, Болгария, Югославия, – загибая пальцы, перечислял Берия.
– Что-то маловато, – заметил Сталин. – Славяне исстари проживают в Румынии, Венгрии и даже в Германии. Как же быть с ними?
– Венгрию и Румынию заберём целиком, да и румыны с молдаванами почти славяне и православные, а Германию придётся поделить по реке Эльбе, и это будет правильно, – предложил Берия. – Как вы считаете, товарищ Мотовилов?
– Полагаю, что именно об этом пророчествовал Серафим Саровский! Жаль, что православных греков учёные не отнесли к славянам, – сожалел Мотовилов.
– Если понадобится, то наши учёные докажут, что греки происходят от славян. Македонцы – славяне, это охотно подтвердит товарищ Маленков . Александр Македонский тоже славянин и никакой не грек, так что если как следует покопаться в матушке-истории, то можно отнести к славянству и греков и даже грузин. Как вы считаете, товарищ Мотовилов? – поправил пенсне Берия. – С грузинами я пошутил, – взглянув на Сталина, признался нарком внутренних дел.
– Товарищ Берия, греки – народ православный и всегда были рядом с Россией! – поддержал Иван Григорьевич наркома внутренних дел, с тревогой ожидая следующего вопроса, которого, к счастью, не последовало.   
– Мы так и сделаем, – заключил Сталин. – Конечно, хорошо было бы включить Грецию в сферу нашего влияния. Тогда мы бы контролировали Средиземное море. Однако за Грецию уцепится Англия. Посмотрим, но прежде нам надо победить Германию и её союзников. Наши союзники не слишком боевитые, предпочитают, чтобы за них воевали другие. Так что, воюя как и при Наполеоне со всей Европой, да ещё имея у себя в тылу враждебную Японию, нам приходится рассчитывать на собственные силы.
Сегодня четвёртое октября. Идут ожесточённые бои под Ржевом и Вязьмой , а это уже недалеко от Москвы. Но Москву мы не оставим. Гитлер не Наполеон и сломает зубы на подступах к Москве! С фронтов сообщают, что немцы выдыхаются. Мы нанесём контрудар и отбросим их от Москвы. Проведём седьмого ноября военный парад на Красной площади и отбросим !  – Сталин взглянул на полковника Мотовилова, которого пригласил, узнав, что его прадед был близок к Святому старцу Серафиму Саровскому. Ответ Мотовилова на предсказание старца его удовлетворил, и полковника следовало отпустить, хотя…
– Товарищ Мотовилов, от командования ВВС  поступило предложение облететь линию фронта на самолёте вместе с чудотворной иконой. Там тоже есть люди верующие. Утверждают, что это поможет нам остановить немцев. Хотелось бы выслушать ваше мнение об этой затее ?
– Товарищ Сталин, я признался в том, что человек я верующий, хоть и не посещаю храм и не соблюдаю постов. Не получается... Всё что поможет нам в этой тяжёлой войне, должно быть использовано. Товарищ Сталин, я – за предложение лётчиков!
– Я тоже так думаю, товарищ Мотовилов. Вы уже получили назначение?
– Да, товарищ Сталин, получил. Завтра лечу в Ленинград принимать остатки разбитой стрелковой дивизии, которую буду пополнять из ленинградских рабочих. Заявление с просьбой направить меня на фронт написал двадцать второго июня и вот дождался своего часа. Вызвали в наркомат за назначением, направляют на Ленинградский фронт. Кто знает, возможно, придётся сражаться с дивизией генерала Готфрида…
– Хорошо, товарищ Мотовилов, отправляйтесь завтра на Ленинградский фронт. Там будет особенно тяжело, Ленинград в блокаде. А пока вы свободны.
Иван Григорьевич поднялся из-за стола.
– Разрешите идти!
– Товарищ Мотовилов, – остановил полковника Берия, – меня информировали, что ваш друг, подполковник Крутов, с которым год назад вы побывали в Германии, сейчас находится в госпитале. У вас ещё есть время, навестите товарища. Ранение у него тяжелое, выздоравливает, но строй уже не вернётся. Вот адрес госпиталя, – нарком  протянул Мотовилову листок из блокнота.
Неожиданное известие о тяжёлом ранении Крутова, потрясло Ивана Григорьевича. Он побледнел, присел  на стул и провёл рукой по лицу.
– Спасибо, обязательно навещу.
– Идите, товарищ Мотовилов. Мы больше вас не задерживаем, – взглянув на часы, напомнил Сталин
Взяв себя в руки, полковник Мотовилов встал и, провожаемый взглядом вождя, вышел из кабинета.   
 
* *
В белом халате поверх мундира и с бумажным пакетом, в который продавщица из гастронома, уложила банку с виноградным соком, яблоки, печенье и шоколад, Иван Григорьевич вошёл в шестиместную палату, где лежали выздоравливающие офицеры, потерявшие в боях ноги или руки и негодные к дальнейшей службе.
На вошедшего полковника уставились шесть пар любопытных глаз.
«К кому?..»
– Иван Григорьевич! Ты-то как здесь оказался? – узнав Мотовилова, разволновался Крутов, приподнимаясь с койки, – Никак не ожидал…
– Нарком внутренних дел рассказал о твоём ранении, дал адрес госпиталя, – признался Мотовилов. – Да ты лежи, Сергей Егорович, а я посижу рядом с тобой.
– Как! Сам Берия? – не поверил Крутов.
– Сам, Серёжа, чуть позже расскажу, где сегодня пришлось побывать.
– Вот они, мои костыли. Выйдем в коридор, не станем мешать соседям, там и поговорим. Как раз собирался пройтись-прогуляться. Я ведь теперь на одной ноге прыгаю. Левую ногу потерял под Смоленском ещё в июле. Обидно, попал под артобстрел. Ногу оторвало выше колена и осколками всего посекло. Видишь отметину на лице? – Крутов провёл по шраму рукой. – Так что не годен я теперь к службе. Долечусь, поеду во Фрунзе. Город есть такой в Туркестане. Назван в честь Михаила Васильевича Фрунзе, который родом из тех мест . Товарищ зовёт. Неделю назад выписался из госпиталя. Тепло там, фруктов вдоволь…
Крутов сел на кровати и они, по-мужски, обнялись.
– До Фрунзе пока далеко, а я принёс тебе сок, яблоки и ещё кое-что, – указал Мотовилов на объёмистый бумажный пакет.
– Спасибо, Иван Григорьевич, вернёмся в палату, выпьем вместе с товарищами сок, раз нет ничего покрепче, а яблочками закусим, – грустно улыбнулся Крутов и встал с кровати, опираясь на костыли.
– Хожу понемногу на костылях, привыкаю. Хорошо, что скоро выпишут, ещё до снега, а то как ходить на костылях когда скользко? А во Фрунзе снега почти не бывает. Там тепло.
Они вышли в коридор.
– Как нахожусь по коридору, люблю постоять или посидеть возле той пальмы, – указал Кутов на кадку с пальмой у окна, рядом с которой стояли два пустых стула. – Вспоминаю наш совместный отдых в тридцать седьмом году в Ялте. Хорошее было время…
Я ведь, Иван Григорьевич, в плену побывал. Случилось это на второй день войны, только об этом тебе одному говорю, – тяжело вздохнув, оглянулся и перешёл на шёпот Крутов. – Знаешь у кого?
– У кого же? – не понял Мотовилов.
– У знакомого нашего общего, генерала Готфрида. Вот у кого! – Поразил Мотовилова своим неожиданным признанием Крутов. – Подобрали немцы меня контуженного. Сам не пойму, как удалось выбраться из подбитого танка. Очнулся уже в палатке, а рядом Готфрид! Вот как это было, Иван Григорьевич. – Тихо, так чтобы его не услышали, проходившие изредка мимо них санитарки, подполковник Крутов рассказал другу о том, как это случилось…
– Отпустил он меня, стало быть, по знакомству. Многим рисковал, но, всё же, отпустил. О тебе расспрашивал, да только нечего было ему сказать. Об Анне упомянул вскользь. Даже не знаю, известно ли ему, кто она на самом деле.
Понимаешь, за несколько часов до моего пленения я встретил в лесу среди окруженцев одного поляка по имени Анджей. Рискуя жизнью, он перешёл границу чтобы сообщить нам о начале войны. По его словам информацию об этом он получил от Готфрида, в имении которого служил конюхом. Догадываюсь, что не от самого генерала, но тогда от кого же? – задал сам себе вопрос Крутов и тут же ответил, – думаю, что узнал этот Анжей о начале войны от нашей Анны Ласки, вот от кого!
– Похоже, что так, – согласился с Крутовым Мотовилов, припоминая юбилей Готфрида, отпразднованный на его вилле в Ванзее, и то как вела себя Анна.
– После ожесточённых боёв первого дня войны от моего полка осталось всего семь танков – шесть «тридцатьчетвёрок», ни в чём не уступавшим немецким Т-3 и Т-4, и всего одинТ-26. Подобрав в лесу остатки от батальона, которым командовал майор Елагин, и посадив пехоту на танки, мы пошли на ночной прорыв. Что было дальше, ты уже знаешь. Только ты, Иван, и больше никто.
Следующей ночью Готфрид отпустил меня. Мне удалось перейти линию фронта и объяснить офицерам из Особого отдела НКВД, что произошло с моим полком. Помог тот самый майор Елагин. С несколькими бойцами, среди которых оказались и двое моих танкистов, ему удалось скрыться в лесу, а потом выбраться из окружения.
Майор подтвердил мой рассказ. После проверок воевал в пехоте. Вместо танкового полка доверили командовать ротой стрелков. Потом ранение, полевой госпиталь и ампутация того, что осталось от раздробленной ноги. Повезло, долечиваться отправили в Москву, – закончил свой печальный рассказ подполковник Крутов. – Иван Григорьевич, ты-то как оказался в Москве?
– Ещё двадцать второго июля подал рапорт о просьбе направить меня на фронт. Июль и август и половина сентября прошли в томительном ожидании. Уральский военный округ – тыловой. Думал, что так и останусь в тылу формировать, оснащать и посылать на фронт новые полки и дивизии. И вот в конце сентября вызывают в Москву и направляют на Ленинградский фронт командиром дивизии, которою предстоит собрать из потрёпанных в боях остатков прежних полков и пополнить рабочими с ленинградских заводов.
Ленинград окружён, так что завтра лечу самолётом, а утром побывал в Кремле. Представляешь, разговаривал с самим товарищем Сталиным! До сих пор не верится, что это было со мной, – признался Иван Григорьевич. – Узнал товарищ Сталин, что прадед мой, Николай Александрович, был близок к Святому старцу Серафиму Саровскому, вот и пригласил посоветоваться о его предсказаниях.
– Вот как? – удивился Крутов. – И что же ты ответил товарищу Сталину?
– Да откуда мне знать, что имел в виду отец Серафим? Ведь больше века прошло с тех пор. Растерялся, но потом собрался с духом и заявил, что Святой старец предрёк нам в этой войне победу и то, что после войны все славяне будут вместе с Россией, то есть с СССР. Как это у меня получилось и сам не знаю, – признался полковник Мотовилов. – Однако «попал в точку», ответ мой вождю понравился.
Помимо Сталина там был нарком внутренних дел. Он помнит о нас. По просьбе товарища Сталина сделал выборку из наших с тобой отчётов о командировке в Германию. Берия сообщил, что ты в госпитале и дал адрес. Вот я и здесь, рядом с тобой, дорогой мой товарищ!
Помнится жена твоя родом из Ленинграда. Где она сейчас? Что с ней?
– Не знаю, Иван Григорьевич, ничего о ней не знаю, – с болью признался Крутов. – Ещё весной уехала к родителям в Ленинград. Возможно и сейчас там, а может быть эвакуировалась.
– Да ты хоть писал ей?
– Нет. Зачем. Она и так была со мной холодна. Меня безногого не примет и подавно. Не хочу о ней даже вспоминать. Не повезло мне, Иван, на всех фронтах, в том числе и на семейном. Не повезло…
– Дай адрес, буду в Ленинграде, разыщу, сообщу о тебе, – предложил товарищу Мотовилов.
– Не надо, Иван, не тревожь и меня и её. Не надо, – нахмурился Крутов.

6.
До Малой Полянки Иван Григорьевич добрался «на перекладных» уже в глубоких сумерках. Военная Москва затаилась. На промозглых, сырых от нудных и холодных осенних дождей улицах, освещённых кое-где редкими фонарями, темным-темно. Встречаются лишь редкие запоздавшие прохожие, спешащие в свои холодные дома. Тёмные окна заклеены крест-накрест бумажными лентами. Это чтобы не вылетели при бомбёжках. На перекрёстках установлены противотанковые ежи. В небе болтаются под натиском ветра аэростаты заграждения от ночных налётов вражеских самолётов. Опасаясь бомбардировок, многие жители столицы не ночуют дома, спускаются в спасительное метро, на станциях которого оборудованы бомбоубежища.
Ещё из госпиталя Мотовилов пытался дозвониться до Рудневых, не получилось, связь была нарушена.
«Застану ли кого-нибудь? Если нет, то ночевать придётся на улице, в лучшем случае на вокзале. К Полянке ближе всего Павелецкий вокзал. О гостинице не побеспокоился, да и добраться туда ночью, не так-то просто…» – обходя лужи, размышлял Иван Григорьевич – «Если никого из Рудневых не застану, то, пожалуй, пойду пешком на аэродром. До Тушино хоть и не близко, но до полуночи дойду. И этот проклятый дождь. Хорошо, что хоть захватил с собой плащ-палатку, иначе бы промок до нитки…»
К счастью дверь подъезда оказалась незапертой, очевидно не все жильцы ещё вернулись с заводов и фабрик, работавших в три смены.
В коридоре горит тусклая лампочка. Вот знакомая дверь. Затаив дыхание, Иван Григорьевич нажал на кнопку звонка и прислушался. Неожиданно приоткрылась соседняя дверь и в коридор выглянула худенькая девушка лет шестнадцати, на плечики которой было накинуто зимнее пальто с цигейковым воротником.
– Вам кого? – спросила она.
– Рудневых. Ольгу Владимировну или Алексея Васильевича.
– Ольга Владимировна дома. Одна, только хворает. А мы их соседи, – сообщила девушка. – Позвоните ещё раз, а лучше постучите и посильнее.
– Не надо, стучать! Я иду. – За дверью послышался хриплый голос Ольги. – Кто вы? Почему так поздно?
– Оля, это я, Иван!
– Иван! – узнала Ольга голос Мотовилова и, сняв цепочку, отворила дверь.
– Боже мой, ты в Москве! Какими судьбами? – всхлипнула она и обняла Ивана Григорьевича.
– Да вот, Оля, вызвали в наркомат за назначением. Завтра улетаю…
– Заходи, Иван, только холодно у нас, а я болею. Простудилась, температурю…
– Тётя Оля, раз уж вы поднялись, одолжите щепотку соли, – попросила девушка.
– Да, Шурочка, конечно, заходи.
Иван Григорьевич и девушка зашли в квартиру и прикрыли за собой дверь. Мотовилов снял плащ, накинутый поверх шинели, и фуражку.
– Шинель не снимай, холодно у нас, – остерегла его Ольга, кутаясь в пальто.
– Как дела, Шурочка? – спросила Ольга соседку. – Мама с фабрики не вернулась?
– Что вы, Ольга Владимировна, мама работает в вечернюю смену, хочет и ночную отработать, так что вернётся только утром. Одна я осталась. В обед Гуревичи съехали. То ли в Казань, то ли в Куйбышев . Боятся оставаться в Москве, вдруг немцы придут. Говорят, что немцы  убивают евреев. И чего это они их так не любят? – вслух задумалась Шурочка, однако расспрашивать старших не стала. – Мебель и прочие вещи оставили, просили присмотреть. Надеются вернуться.
У вас, Ольга Владимировна, квартира отдельная, а у нас коммунальная, на три семьи. Белицкие уехали ещё на прошлой неделе, говорят, что в Ташкент, так, что теперь мы остались с мамой одни. Папа ушёл на фронт с ополчением, а завтра и мне ехать в Шатуру на «трудовой фронт». Говорят, что на месяц. Торф будем заготавливать на зиму.
Ольга прошла на кухню и вернулась с солонкой.
– Давай, Шурочка, отсыплю. Куда?
– Да вот, в бумажку, – девушка протянула кусочек газеты.
– Спасибо, Ольга Владимировна. Скажу маме, она вам вернёт. А я картошку варю. Хватилась, а соли нет. Хотите, принесу горячую картошечку?
– Спасибо, Шурочка, – поблагодарила соседку Ольга. – У нас есть чем поужинать. Передай маме. Пусть заглянет, когда придёт.
– Передам, Ольга Владимировна. Выздоравливайте!

* *
– Одна я, Иван, спасибо, что зашёл. Куда же ты теперь? Почему летишь?
– В Ленинград, Оля, лечу. Получил назначение на Ленинградский фронт. Город в блокаде. Теперь туда можно попасть только по воздуху.
– Да, в блокаде, – вздохнула Ольга. – Саша прислал письмо. Сообщил, что налажено сообщение с Ленинградом не только по воздуху, но и по Ладожскому озеру. Баржами везут продовольствие, топливо и военное снаряжение. Немцы обстреливают и бомбят наши суда, так что везут по ночам. А когда озеро замёрзнет, то полуторки пойдут прямо по льду. Ужас, что творится! Хорошо, хоть успел вывезти из города жену и дочек. Хотела их пригласить в Москву, но Саша был против. Немцы рвутся к Москве, а в Уфе, где у Ирочки родственники, и от фронта далеко и не так голодно. Впереди зима, – поежилась от холода Ольга. – Как-то переживём…
– Оля, да ты ложись. Не думал, что застану тебя одну, да ещё с температурой.
– Нет, что ты, Иван! Да и чувствую себя значительно лучше. Пойдём на кухню. Газ, слава Богу, пока есть. Вскипятим воду, попьём чаю. У нас варенье осталось, вишнёвое. Есть хлеб, маргарин.
– Прости, Оля, что я с пустыми руками. Товарища навещал в госпитале. Рассказывал вам о нём, Крутов его фамилия. Вместе с ним был командирован в Германию в мае прошлого года. Воевал Крутов, потерял ногу, теперь инвалид…
– Жаль, Крутова, – вздохнула Ольга. – Всех теперь жаль…
– А где Алексей? – спросил Иван Григорьевич.
– На Урале, в Нижнем Тагиле. Сейчас целые заводы эвакуируют на восток. Второй месяц, как дома не появлялся. Дозвониться до нас не просто, шлёт Лёша письма. Уже четвёртое от него получила.
– А Верочка, как дела у неё?
– Половину нашего наркомата эвакуировали в Куйбышев. Верочка с мужем и малышом уже там. Так что одна я осталась в пустой квартире, – на глазах у Ольги навернулись слёзы. – Скажи, Иван, неужели сдадут Москву? Говорят, что правительство и Сталин уже покинули Кремль.
– Ложь! Да кто распускает такие слухи? – возмутился Мотовилов. – Утром я был в Кремле, не только видел, но и разговаривал с товарищем Сталиным! Москву не сдадут и Ленинград, куда я завтра лечу, ни за что не сдадут! Товарищ Сталин сообщил, что седьмого ноября в Москве обязательно состоится военный парад. Готовится контрудар, и немцев отбросят от города!
– Надо же, разговаривал с самим Сталиным! – удивилась Ольга. – А ты не шутишь? – не поверила не.
– Какие уж тут шутки, Оля, – вздохнул Мотовилов. – Был я в Кремле. Говорил со Сталиным. Просил он меня помочь разобраться в предсказаниях Серафима Саровского. Рассказал Сталин, что лётчики хотят облететь линию фронта с иконой Богородицы и он не против…
– Прямо от сердца отлегло, – откашлявшись, призналась Ольга. – Надо же, облететь фронт с иконой Богородицы! Верю – поможет нам Бог извести фашистов!
– Вот и Саша пишет, что Ленинград держится. Он ведь ещё в августе летал бомбить Берлин, получил за это орден! – с гордостью за сына сообщила Ольга. – Твои-то как? Давно не писала Татьяне и от неё писем не получала.
– Мои сейчас в глубоком тылу. Татьяна поступила на службу в госпиталь. Дети пока учатся в школе. Хочу спросить тебя, Оля, что слышно о Булавине? Перед нападением немцев он был на Западной Украине. Больше ничего об Андрее не знаю.
– Мы тоже ничего не знаем о нём. Если жив, то сейчас на оккупированной врагом территории. Катя вся извелась, да ничего не поделаешь. Ждём от него хоть какую-то весточку, надеемся.
К Кате забегал друг Андрея Павел Дубов. В сентябре майора ему присвоили, сказал, что теперь занимается польскими военнопленными. Из тех, кто не виновен в преступлениях против гражданского населения и наших солдат, попавших в плен в двадцатом году, будут формировать армию, которая станет воевать против немцев.
Часть поляков, во главе с генералом, кажется его фамилия Андерс, будет передана англичанам. Их планируют переправить через Кавказ. Те же, кто пожелают воевать с немцами вместе с Красной армией, останутся в СССР. Дубов успокаивал Катю, говорил, что Андрей – человек бывалый, не пропадёт.
Места под Ровно Андрею хорошо знакомы. Леса там обширные, есть, где укрыться, да и хутор, на котором они когда-то вместе батрачили, неподалёку. Там его знают и примут. Теперь у нас и у поляков враг общий. Окруженцев в тех краях много, и солдат, и командиров. Не все же побегут к немцам в плен. Вместе соберут партизанский отряд, будут воевать в тылу у врага. Вот так и сказал майор Дубов, вот так и успокаивал Катю, –  всхлипнула Ольга. – Что же теперь с нами со всеми будет?
 – Успокойся, Оленька. Воевать нам не впервой. Мы русские, с нами Бог! Так что любого врага одолеем. На том стояла, стоит и будет стоять наша Держава! – обняв женщину за плечи, с чувством произнёс полковник Мотовилов.

 






















Эпилог
      
– На дворе мороз, хоть и наступила весна. Вот и марту скоро конец, а у вас, Татьяна Трифоновна, слава Богу, тепло! Дровишки ещё не закончились? – забежав, по-соседски к Мотовиловым, поинтересовалась Марфа Кузьминична.
– Есть ещё, на неделю хватит, – ответила Татьяна, – а там и тепло придёт. Я сибирячка, привычная к холодам!
– У нас хоть и не Сибирь, однако, бывает, что холода держатся до конца апреля. Скажу Фёдору, подвезёт вам ещё дровишек. Нынче зима выдалась лютая, не только у нас, на Урале, но и по всей России. Не иначе, как сам Господь Бог помог нам одолеть войско Антихриста!
Сказывают, что товарищ Сталин велел в ночную метель облететь на самолёте, в котором была икона Богородицы, окопы русских воинов под Москвой, а потом грянули холода и пошли наши воины в наступление, отогнали немцев от Москвы и заняли крепкую оборону.
У наших бойцов полушубки, ватники, шапки-ушанки и валенки, а у немчуры поганой – шинелишки драные, нет ни шапок, ни рукавиц добротных, да и обувка не для наших морозов. Тех, что сами не околели, погнали, побили воины наши. Бог даст, весной погонят их ещё дальше, до самой Германии, чтоб она, проклятая, в самую преисподнюю провалилась! – для убедительности пятидесятилетняя русская женщина топнула ногой, обутой в подшитый валенок.
– Слышала я такую историю, – грустно улыбнулась Татьяна. – Отогнали от Москвы немцев, а Ленинград по-прежнему в блокаде. Никак не могут её прорвать. Иван Григорьевич там воюет,  да только давно от него не было писем. Последнее пришло в январе, после Рождества. Извелась я вся, сердце болит!.. – простонала она.
– Жди, Татьяна, придёт письмо, обязательно придёт! Наш вот Егорка три месяца не писал, а позавчера письмо от него получили. Под Москвой он воюет, сам гнал немца от русской столицы. Пишет, что медалью его наградили! Егорка – солдат рядовой, посылают его в самое пекло, а твой муж полковник. В подчинении у него дивизия целая. Ответственность за людей большая, однако, сам в атаку с винтовкой не ходит. А письма задерживаются, их часто теряют. Непросто доставить письмо из окружённого Ленинграда, – успокаивала соседка Татьяну Трифоновну, которая перебралась осенью вместе с детьми из города в старинное уральское село, где семье полковника-фронтовика, местные власти выделили пустующий дом.
Мотовилову приняли фельдшером в поселковую больницу, куда с фронтов стали прибывать на долечивание те из раненых, которые не вернутся в строй. Люба днём посещала школу, а по вечерам помогала маме ухаживать за больными и ранеными. Коля, которому исполнилось тринадцать лет, после занятий в школе трудился в столярной мастерской, где изготавливали приклады для автоматов и ручных пулемётов, и гордился тем, что помогает бить немецких фашистов. Сам, как и все мальчишки, мечтал оказаться на фронте, сожалея, что для этого ему не хватает целых пяти лет.
– Как отдежурила? – поинтересовалась  Марфа Кузьминична.
– Отдежурила. Опять попросили выйти в ночную. Новых раненых привезли, двенадцать человек. Столько их теперь, что и в больших городах не хватает для них мест. Большинство – молоденькие ребята. У кого руки, у кого ноги нет. У одного солдатика обеих нет ног, однако держится, шутит, на губной гармошке наигрывает, говорит, что трофейная. А ночью плакал. Тихо, неслышно, но я-то чувствую… – на глазах у Татьяны навернулись слёзы.
В дверь робко постучали.
– Кто это там? – привстала Марфа Кузьминична.
– Почта. Откройте, – послышался неуверенный голос Клавдии, служившей на почте.
– Сиди, Танечка, я открою! – опередила Мотовилову Марфа Кузьминична. – Говорила же я, вот и письмо пришло!
Клавдия вошла в сени.
– Вот, Татьяна Трифоновна, вам, – не поднимая глаз, дрожавшей рукой Клавдия протянула Татьяне Трифоновне скреплённый печатью серый казённый конверт.
«Что это? Неужели?..» – Не помня себя, Татьяна вернулась в горницу и присела на стул у окна. Губы её дрожали. Трясущимися руками разорвала ненавистный конверт, не походивший на те, в которых приходили добрые письма. Внутри оказался жёлтый листок с крупным и страшным словом «ИЗВЕЩЕНИЕ».
«Ваш муж, полковник Мотовилов Иван Григорьевич, уроженец Симбирской губернии, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявил геройство и мужество, пав смертью храбрых 5 марта 1942 года.
Похоронен…» – читать дальше Татьяна была не в силах. Выронила из обессилевших рук похоронку и разрыдалась…
– Ступай, Клавдия, я с ней побуду! – замахала руками Марфа Кузьминична. Прошла в горницу и, присев рядом, обняла за плечи овдовевшую соседку. – «Горе-то, какое!»


 

21.11.2015 – 25.07.2016