Получая привилей на Лепль, витебский плебан Кухарский не мог, конечно, представить, куда приведет дорожка. 1503-й год, содружество великокняжеских властей – это одно, а разногласия и послеалександровский период – совсем другое. Виленская склонность к Короне и западным ценностям вызвала непонимание. Странные события предшествовали Ливонской войне. Косвенно Лепль стал «соучастником». Как это произошло?
В 1557 году был заключен Посвольский договор. Сегодня он мало что говорит неподготовленному читателю, но из Википедии можно узнать: в Посволе решалась судьба Великого княжества Литовского. Расширяя северные границы, Сигизмунд Август присоединил Инфлянтию (cовременную Латгалию), что взорвало обстановку. Тевтонский орден давно рассчитывал единолично распоряжаться пространством от Риги до Киева, а тут в планы вмешался московский князь: ввел опричников, считая полоцкие земли своей «вотчиной». Сроки Полтавской битвы были перенесены.
Священная Римская империя, стоявшая за спиной Короны, извлекла выгоду. Посвольская «комбинация» стала предтечей нового государственного строя - на европейском континенте возникла Речь Посполитая, и Великое княжество Литовское продлило жизнь, капитал расширил границы.
В чем проявилась роль бывшего плебанского хозяйства Кухарского?
Что капитул, распрощавшись с Лепелем, заполучил Посволь – более спокойное местечко, расположенное подальше от конфликтной области. Правда, случилось это не сразу после вхождения московских войск в полоцкие земли. Капитульное ведомство долгое время искало выход из ситуации, в которую ввергла его недальновидная политика королевской власти.
"Спасителем" выступал король, но в конце своих лет Сигизмунд II Август пребывал не в лучшем состоянии. Получалось, что потрошение княжеских уделов, начатое во времена его матери – миланской герцогини Боны, привело к войне, а расширение княжества за счет новых земель грозило «похоронить» всю государственную конструкцию.
Личная жизнь Сигизмунда тоже дала трещину. Он никак не мог остановиться на одной избраннице, выбирал жен, сообразуясь с мнением, навязанным извне. Виленская знать склоняла к тайному браку с Варварой Радзивилл, а его законная избранница Екатерина Габсбург, к которой благоволила мать, оставила королевские покои и бежала в Линц. Ситуация наглядно демонстрировала критерии поведения – расчет исходил из материальной выгоды.
Это был кризис, и, как следствие - война.
В Лепеле объявились ротмистры.
Мне вспоминается свежий пример. Один из латвийских предпринимателей расположился в предместье Риги, вдали от шумного города. Я спросил: почему? «А это земля моих предков», - сказал он. Кто-то в его семействе верноподданно служил власти, и Улманис, занимая пост латвийского президента, вознаградил верного «рыцаря» куском хорошей земли.
Оказывается, подобная практика зародилась в средние века. С помощью материальных посулов Сигизмунд пытался удержать власть. Чем расплачиваться с воинами? За что они будут проливать кровь? Как удержать униатский «оазис» в православной сфере, приверженность флорентийским идеалам при вечевой полоцкой истории?
Сигизмунд воспользовался законодательным собранием, прагматическим настроем, что исходил из шляхетской среды. Как пишет словарь Брокгауза и Ефрона, заседания варшавского и петроковского сеймов 1563-1565 годов (а это, отметим, разгар военных действий в междуречье) были посвящены переделу собственности. Земля стала главным аргументом в борьбе за выживание. Коронные владения были разделены на две категории: столовые староства (для содержания двора) и пожизненные шляхетские имения.
Исследования современных историков расширили круг обзора. Рассказывает белорусский ученый, кандидат исторических наук Вячеслав Носевич: «В Великом княжестве Литовском, в отличие от Короны, королевский фонд состоял из государственных (столовых) имений и тех, которые Август считал своими, то есть личными - они были завещаны ему или ранее его матери Боне прежними владельцами. После его смерти это различие исчезло, все имения стали государственными. Но на сойме (сейме) 1589 года из числа государственных снова были выделены собственно столовые, так называемые экономии, доход с которых шел на содержание двора. Их запрещалось отдавать в залог, передавать в пожизненное или ленное владение, обменивать. На все остальные государственные имения такое положение не распространялось, и шляхта получила к ним доступ. Часть же попала в категорию ленных владений, то есть передавалась за выслугу на воинском поприще. После 1589 года их уже не принято было называть столовыми, обычно они именовались староствами и державами. В дальнейшем характер этих имений нивелировался, и трудно было вычленить, какие из них ленные».
Отметим, что Лепельское староство было создано на пике кризиса, в 1566 году – когда Грозный занимал Полоцк и осваивался на Ушачских озерах по мирному соглашению. Оно просуществовало двадцать лет, вплоть до 1586 года, пока не укрепился союз – новоявленная Речь Посполитая. Коронно-столовым Лепельское староство можно назвать условно – фактически оно принадлежало церкви, пока Ватикан не принял решение обменять бискупский удел, пока папа римский не согласился на Посволь, но случилось это много позже - после смерти Стефана Батория, прозападного ставленника.
Весь переходный период распоряжался король, ему капитул доверил Лепль, полагаясь на его приближенных, где первостепенную роль стали играть люди военные - ротмистры. Им было за что воевать. Ленные имения, посуленные Сигизмундом, стали «допингом» в условиях кризиса.
Безысходностью дышали простые люди – крестьяне, на плечи которых взгрузили дополнительную тяжелую ношу. Кто, как не они, могли прокормить войско? Им предстояло стать «гарантированным источником доходов»: впрягаться в тягловую силу, чтобы взращивать хлеб для имений и господских усадеб. Четвертую часть крестьянского навара шляхтичи обязаны были направлять на содержание армии. Не говорим об вооружениях. Закупки оружия поощряли капитал, что тоже решалось посредством денег, и ложилось в русло новой политики, взращенной прибылью.
Реестр Домбровской – уникальный документ, долгое время лежавший под архивным сукном, отразил период Лепельского побережья в критический момент: когда бискупство отстранилось от ведения дел.
В чем это выразилось?
В реестре отмечено, что некто «Богдан, маршалок» 26 июня 1566 года выписывал квитанцию пушкарю Мальхеру Шорцу на получение 10 коп грошей.
Слово «пушкарь» из военного лексикона и наглядно характеризует перемены. Уже не плебанское корчемное хозяйство занимало умы соглядатаев, а оружейный потенциал. В Лепеле выставлялись мортиры, и отпускались деньги, чтобы закупить вооружение.
Денег требовалось много, война пожирала их безотчетно. Кто-то наваривался на поставках пушек, а кто-то ожидал поощрений. 22 августа того же года король оповещал своего верного «стольника» - старосту Юрия Зеновьевича «о выплате давно заслуженных премий (zoldow)».
Зеновьевич становился ключевой фигурой в расчетах на междуречье, надежной опорой коронной власти. Лепельское староство доверялось ему «со всем вооружением».
Непосредственно войсковые функции в то время исполнял ротмистр Телица. Сегодня в современной исторической интерпретации очень много нареканий в адрес московских войск – что они чинили беспредел, вторгшись в междуречье. Это не совсем так. Действительно, побудительным мотивом капитула, избравшим путь исхода из конфликтной области, были повторяющиеся бесчинства на корчемной территории, но виновниками были не только грозновцы.
Злободневную тему раскрыл документ, опубликованный недавно как литовская метрика. В августе 1566 года король Август бил тревогу по поводу собственных подчиненных. Вот что он писал Зеновьевичу: «Ротмистръ наш козацкии Богдан Телица, которыи при замъку нашом Лепельском мешкаетъ, немало пляцов… позабирал… крамницы и домы побудовавшы… в оных домах мед, пиво, кгорелку шинкуе… шкода скарбу нашому господарьскому деетъ». Смысл понятен. Предводитель казацкого войска перешел черту дозволенного – повел себя самоуправно.
Надеясь на всесильность Зеновьевича, Август просил навести порядок, «яко иншие замки наши украинные около таких корчомъ… заховати», то есть требовал сохранить окрестности в целости и сохранности.
Тот ли это «Богдан», названный в реестре Домбровской «маршалком», доподлинно неизвестно. Телица относился к разряду сил, которые создала сама власть. Рассказывая о наемных польских отрядах в Великом княжестве Литовском, белорусский историк Андрей Янушкевич упомянул факт, что казацкие формирования создавались на восточных пограничных территориях, и впервые их участие «проявилось в господарском листе от 15 октября 1561 года, в котором оршанскому державце А.Одинцевичу приказывалось «закликати там у Орши (sic!) и што будеть там людеи служебъных козаковъ».
Определенно, Телица был оттуда. На несомненность указывает еще одно примечательное обстоятельство. Оршанский «державца А.Одинцевич» - это не кто другой, а князь Андрей Одинцевич, зафиксированный в числе собственников на Лепельском побережье, в Завидичах, при обследовании территории грозновскими ходоками, и упомянутый в Писцовой книге.
Знаменитый белорусский исследователь Довнар-Запольский высказывался, что казаки являлись вольным социальным элементом, и первые из них переселились из Московского княжества. А отличительной их особенностью было то, что в мирное время они занимались другими делами: вели сельское хозяйство либо ремесленничали. Казак Телица, призванный под королевские знамена, предшественник той когорты защитников, которым были обещаны ленные владения, он еще не рассчитывал на «пособия» от власти - пожизненную земельную собственность. А потому вел себя «по образцу и подобию» двора, который развлекался на крестьянских харчах. Пока Сигизмунд подыскивал себе выгодную партию, «вольный казак» Телица тешился, используя бискупское корчемное достояние, оставленное без присмотра. Возможно, именно его замашки стали поводом для государственных мер о законном вознаграждении вояк.
Были и другие варианты. Как пишет тот же словарь Брокгауза и Ефрона, «шляхта предложила весьма разумный проект учреждения в каждом повете королевских прокуроров (instygator), которые наблюдали бы за действиями других чинов, докладывали бы королю о всех злоупотреблениях их и в то же время поддерживали бы все королевские распоряжения военной силой».
Наведением порядка в королевском околотке занимался Деспот Зеновьевич. Телица долго не продержался. Что с ним сделал Юрий, неизвестно, однако ротмистрский пост занял другой человек – Русецкий. О нем, к сожалению, известно мало, и только послужной список отразил некоторые вехи. В исследовании Янушкевича он запечатлен дважды: и на пешей (драбской) службе, и на конной. Среди наемных конных почт (рот) упоминался с 1565 года. Отметим, что наряду с ним фигурируют другие лица, хорошо знакомые нам по описанию событий, уже рассказанных. Это и представитель сапеговского клана - Миколай, и будущий полоцкий воевода Дорогостайский. А в одной связке с ними и Вишневецкий Константин, и двое Ходкевичей – Ян и Рыгор. Все они составляли когорту королевской рати, куда были включены еще и иноземцы - «пришлые», то есть, взятые со стороны. Например, в списках значился некто Гинтолоть Ян, «итальянец, назначен в Лепель как поручик венецианов». О нем сведений вообще нет, а Русецкий, указал Янушкевич, впервые «встречается в польском контингенте». Второй раз он зафиксирован в списках драбских рот за 1568-1569 годы, когда командовал двумястами драбниками, размещенными в Лепеле. В то же время ротмистрами числились и Семен Соколинский, возглавлявший 50 человек в Чашниках, и братья Гваньини, державшие по 200 жолнеров в Витебске.
На службе у короля состоял также сын лепельского старосты – Криштоф Зеновьевич. И были даже два татарина, один из которых - некто «царевич Пуньский».
После узаконения категории ленных владений предводители ратных когорт оседали на междуреченских землях, обретая шляхетские права и выкачивая прибыль с оброчных деревень – становились собственниками «маетности» в Полоцком повете. В их числе можно назвать Зборовских. Рассказывая о Завидичах на восточном берегу Лепельского озера, мы недоумевали, откуда взялись там представители этой фамилии. Оказывается, Ян и Мартин Зборовские исполняли ротные обязанности в составе польского наемного контингента в 1561-1566 годах.
А прибыли они из Инфлянтии, где исполняли королевские поручения по удержанию окраинной территории в составе Великого княжества Литовского. Когда началась война, наемники, не получая оплат за службу, ушли под прикрытие Полоцка, расположившись в междуречье.
В Лепеле находилось от трех до четырех наемных рот – столько же в Витебске, Мстиславле и Дисне, составляя оборонительный вал для Короны и Великого княжества Литовского.
Наверняка, имя Русецкого тоже всплыло бы в числе владельцев лепельских земель, но он умер. Как и почему, неизвестно, его в 1570 году сменил другой ротмистр – Дзинтылойт (Дзинтальт). К тому времени завершилось сооружение Лепельского замка, и Дзинтылойт был назначен командовать жолнерами после «умершего Русецкого». Как и сама фамилия, период службы этого ротмистра содержит много тайн, которые до сих пор не расшифрованы. Лишь «намеки» в реестре Домбровской – перечень переписки в связи с Лепелем, указывают на неоднозначность позиции. Служба этого воинского предводителя совпала с «реконструкцией» государственного образования, ему пришлось исполнять долг как во время создания Речи Посполитой, так и в критический момент – когда подбирались кандидаты на корону. Престол мог достаться кому угодно.
12 июля 1570 к лепельскому ротмистру обращался каштелян Григорий Ходкевич. Чувствуете разницу? Если казак Телица беспокоил короля, заседавшего в Кракове, то к Дзинтылойту апеллировал виленский двор.
О чем это говорит? Что Вильно было настроено взять «узды правления» в свои руки. Ходкевич поручал Дзинтылойту командование ротой, размещенной в Лепельском замке. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов наличие субординации – Ходкевич в то время был гетманом: образно говоря, министром обороны государства, на территории которого происходили военные действия. Однако удивительно, что распоряжение виленского каштеляна носило разовый характер, он упомянут всего один-единственный раз. А его лист зафиксирован вторгшимся в реестр не по порядку. Пред тем указаны два королевских указа, но они по времени выхода должны были следовать после листа Ходкевича. Так, 2 ноября 1570 года Сигизмунд Август тоже обращался к Дзинтылойту («Дзинтальту»), оповещая того, что «замок Лепле подчинен полоцкому воеводе» и приказывал содержать в замке «по 50 человек для лучшей обороны». А чуть ранее, 10 августа того же года, зафиксировано вовсе странное обращение, обозначенное как «лист Владислава, короля польского». Что бы это значило? Короля под именем «Владислав» в ту пору не существовало. Ошибка?
Действительно, можно было бы считать это обыкновенной невнимательностью – ошибкой при составлении реестра (Сигизмунда назвали «Владиславом» по неосторожности), но давайте посмотрим, что было в том листе. Король «Владислав» напрямую обращался к «Корсаку, старосте лепельскому», гарантируя тому вечное пользование двумя домами, построенными за его счет в Лепеле. Речь уже не о Зеновьевиче, которому передавался Лепль «со всем вооружением», а о другом лице, названном «старостой лепельским». Историки нашли этому объяснение, полагая что Корсак возглавлял смежное – Дисненское староство, и возникла необходимость реорганизовать территориальное управление, поставив «под одно крыло».
Однако и непонятный «Владислав», и перестановки в местном управлении говорят о другом – о кризисе королевской власти. Об этом свидетельствует еще один факт - в сентябре 1569 года в распоряжение Зеновьевича посылался некий дворянин Василий Окушка. С чем, в чем заключалась его миссия?
Конечно, в связи с выбором нового государственного строя, в связи с устройством союза. Не всем великокняжеским представителям была по душе эта идея. Ходкевич, например, не был сторонником унии, настаивал на самостоятельной роли Великого княжества Литовского. Как пишет Википедия, он, протестуя, отказался от всех государственных и административных должностей. На что он рассчитывал как «каштелян виленский», поручая в июле 1570 года командование лепельской ротой Дзинтылойту?
Все же курс на федерацию был взят, и Август стал первым монархом объединенного состава. 10 июня 1571 года уже не «некто Владислав», а настоящий Сигизмунд подписывал послание к «старосте лепельскому» Зеновьевичу, призывая того «не чинить обиды соседям».
Сын Боны Сфорцы, родоначальник Речи Посполитой, Август был последним представителем династии Ягеллонов на королевском посту. Через три года после его смерти, в 1572 году, двор снова встал пред выбором: кого избрать?
Положиться в непростой обстановке могли только на доверенных лиц, и краеугольную основу составили предводители замковых полчищ - ротмистры. Как показывает переписка, заботу о лепельском Дзинтылойте проявляли и подскарбий Миколай Нарушевич, и виленский епископ Пац, и гетман Криштоф Радзивилл стоял на том же: 13 июля 1574 года обращался к нему, призывая «верно блюсти королевские замки». Оригинал гетманского листа был на русском языке. И неспроста. После бегства из Речи Посполитой преемника Сигизмунда – француза-«скорострела» Генриха Валуа, на высокую иерархическую должность рассматривался ряд компромиссных фигур, и не последним стоял в том списке восточный князь, московитянин Иоанн Васильевич IV.
Пред своим непосредственным распорядителем – каштеляном Зеновьевичем ротмистр Дзинтылойт держал отчет еще 2 ноября 1574 года. До всхождения на престол прозападного ставленника Стефана Батория оставался один год…
19.12/21