Если ангел молчит 3 часть

Часть третья:  Костик теряет невинность

Глава 1    
В которой рассказывается о счастливом начале брачного периода  самца человека по кличке Костик еще несколько историй из брачной жизни других особей того же вида

Я постарался больше не думать о дуре Лерке, забыть навсегда, выкинуть ее из головы и мне это без труда удалось. Или почти без труда удалось. Или почти удалось... Не важно...
 Но я действительно решил, что женюсь на Леночке Штейн, хватит с меня дур. Как Леночка скажет, что пора, сразу же женюсь...

Леночка с браком не спешила. Она была очень ответственная барышня и понимала, что образование - залог обеспеченного будущего. Мы встречались с ней раз - два на неделе и по выходным ходили в кино (или на какое-то другое мероприятии, подготовленное в соответствии с ее планом моего развития). Даже при моей гиперсексуальности этого было вполне достаточно, чтобы в остальное время добросовестно овладевать знаниями.
Умная Леночка не доставала меня - в ее доме существовал культ мужчин, и она поняла, что "папе нельзя мешать, папа работает", раньше, чем сделала первые шаги.  В ее глазах я, безусловно, был потенциальным папой, поэтому если я говорил: "Мне надо писать курсовую" (или "У меня завтра коллоквиум"),  она не закатывала сцен и не высчитывала, что для меня дороже она или высшее образование,  а   спокойно переносила нашу встречу на "после сдачи".
Она вообще была очень спокойной, и всегда при деле. Она не устраивала всяких типичных для девушек подешевле проверок и провокаций, не особенно ревновала и не вызывала ревность, кроме, конечно, тех ситуаций, когда с ее точки зрения это было бы полезным для моего эмоционального развития.
 Иногда, поощряя моё уникальное умение слушать, она рассказывала мне всякие занимательные истории про своих подруг, коих у нее было великое множество, и каждую из которых Леночка хоть раз в жизни одарила своим участием в трудную минуту их жизни.  Она безжалостно раскрывала мне их секретные приемчики и  всякие хитрости для удержания мужиков и, презрительно фыркнув, поучала меня, какие действия должен предпринять мужчина, чтобы их раскрыть, нейтрализовать и при этом сохранить честь и достоинство.
Особенно доставалось ее подруге Ирэне - странному и совершенно не созданному для земной жизни огненно-рыжему существу, которое вечно попадало в какие-то невероятные истории, мучилось от непроходящих депрессий по поводу действительного комплекса неполноценности и воображаемого собственного уродства.
У Ирэнки и в правду был один физический недостаток - бордовое родимое пятно, охватывающее подбородок и часть щеки, но, клянусь вам, что это бросалось в глаза только в первый момент, а потом, я, лично, и думать забывал о том, что пятно существует. Но это я. А для нее оно еще как существовало, в ее глазах оно с каждым днем становилось все больше и безобразней и являлось главной причиной всех ее любовных неудач.
О любовных злоключениях Ирэн можно было написать отдельную книгу, каждый сюжет в которой стал бы бесценным материалом для психологов или, даже, психиатров. Не было на свете такой ошибки, которую она бы не совершила в тщетных попытках удержать возле себя молодых людей.  Даже человек не сведущей в психологии сразу же мог заметить, что Ирэнка всегда выбирает именно ту воронку, в которую, образно выражаясь, непременно должна упасть бомба.
После очередной истории, рассказанной Ирэной в истерике и рыданиях, о том, как новый кавалер, не проведя с ней наедине и пары дней, исчез за горизонтом, разбив ей сердце, мне захотелось придушить бедняжку подушкой, чтобы раз и навсегда прекратить ее мучения, поскольку другим методам спасения она уже не подлежала. Я сразу сказал об этом Леночке, великодушно предложив свою помощь в этой безвыходной и деликатной ситуации.
 Но Леночка, поблагодарив меня за участие, сочла, тем не менее, возможным ограничиться тщательным разбором ситуации и извлечением общей морали, что было,  несомненно выгоднее для  Ирэнки, чем безвременная кончина и, кроме того,  весьма познавательно для меня.
После каждого такого сеанса у меня возникало много мыслей и вопросов к Леночке о том или ином свойстве женской натуры. Она охотно делилась со мной своими выводами, основанными на многолетней практике, но, что самое поразительное, ее выводы были прямой противоположностью моим. А ведь я тоже не первый год занимался изучением женской психологии. Я безоговорочно доверял Леночкиному мнению, но согласиться с ним, не кривя душой, все-таки не мог. 
Вообще Леночка слишком много знала о любви плотской, духовной и даже всякой противоестественной.
- Женщина должна обновляться, как природа, на каждое время года - новый  любовник, - поучала она по телефону одну из своих подружек.
Это утверждение, на мой взгляд было спорное, но открывало для любовников большое поле деятельности. Надо обдумать на досуге. А можно и на веру принять, Леночке виднее.
Иногда, я робко задавал себе вопрос: - "А откуда она все это знает?" Иногда, я даже еле сдерживался, чтобы не задать этот вопрос ей. Но потом отвечал сам себе: - "Знания преумножают скорбь" или еще грубее - "Не твое собачье дело!"  И сдерживался. Еле.
Я очень боялся все испортить таким вопросом. Ведь рядом с ней можно было не волноваться ни о чем, все было учтено, все просчитано, для всего существовало объяснение, на все был готов вразумительный ответ...
В общем, с Леночкой не было проблем. Она была хорошая - хозяйственная, практичная, умела печь какие-то дорогущие еврейские сладости с медом и орехами и жарить картошку "фри" в рафинированном масле (когда я попросил бабушку сделать картошку "фри" по Леночкиному рецепту, бабушка покрутила пальцем у виска и сказала: - "Тратить литр масла, чтобы пожарить порцию картошки, я еще не выжила из ума"). А еще Леночка вязала крючком широкие кроваво-красные шали (как-то, по случаю, ее мама приобрела бобин сто шерсти, списанной с какого-то камвольного комбината), вышивала гладью без пялец, что по ее словам было гораздо сложнее, чем с пяльцами, и у нее была большая, ну очень большая грудь.

Июнь 1981г
 Мы вместе с Леночкой приехали к бабушке на дачу, на день ее рождения. Бабушка всегда была рада любым, даже нежданным, гостям и у нее всегда было, чем их угостить. Но в День Рождения на столе не было места для тарелок, от изобилия всяких  закусок и других  яств.
Еще из-за забора мы с Леночкой услышали звуки музыки и веселый смех. Пройдя сквозь коридор из кустов спиреи, мы вышли к террасе и застали всю честную компанию в самый разгар веселья.
На одной половине террасы, как я и ожидал, стоял накрытый стол с огромным букетом сирени посередине, а на другой половине, чуть шурша на старом проигрывателе "Пионер" крутилась пластинка с танго и фокстротом в исполнении  оркестра Георгия Гараняна (я купил ее в "Мелодии" на Новом Арбате), и чуть пьяненькие бабушкины друзья легко танцевали, какой-то внутренней памятью воскрешая к жизни давно забытые па.
Я всегда обожал вечеринки, которые устраивала бабушка. У нее были очень хорошие и веселые подружки - "девочки", как она их называла. "Девочки", пара дедовских друзей и бабушкин брат, дядя Женя, который до сих пор был такой высокий и красивый, что в него влюблялись даже мамины ровесницы, вот и вся компания. И еще дядиженина жена, всегда ее забываю.
Я помнил бабушкины вечеринки с самого детства, когда меня пораньше отправляли спать, но я не мог уснуть, потому что всеми силами пытался представить себе, что за веселье твориться в соседней комнате, из которой сквозь стенку доносились до меня разные голоса, музыка и веселый смех, звяканье чашек о блюдечки или звон хрустальных бокалов. Между прочим, бокалы были настоящие, хрустальные, чешские - их дед привозил из командировок в Чехословакию. И звенели они сказочно.
Почему сейчас, когда кругом сплошное шоу и нет такого действа, которого нельзя было бы получить за деньги, бабушкины праздники кажутся мне самым ярким и радостным из всего, что я видел.
Бабушка часто рассказывала мне всякие истории из своей жизни и из жизни ее друзей, и я знаю о них много такого, что они бы, наверное, предпочли сохранить в тайне, но я умею хранить секреты и расскажу только то, что можно.

Дядя Женя.
Когда-то, еще в начале двадцатых годов, друг, страстно мечтавший стать актером, затащил его (дядю Женю) на прослушивание в театр-студию Вахтангова и, неожиданно для всех, дядю Женю приняли в студию. А его друга - нет.
 Дома это известие встретили в штыки - что это за профессия, лицедей, - и на общем  семейном совете было решено, что для дяди Жени (тогда просто Евгения)  лучше всего забыть об актерской карьере и поступить на курсы экономистов. 
Красавец Евгений покорился судьбе и воле родителей и с тех пор применял свои необыкновенные актерские таланты, только когда надо было обольстить очередную даму (барышню, девушку, женщину или старушку).  Он всегда одевался как актер, носил шейный платок, а густые волосы с благородной проседью зачесывал назад, открывая высокий  гладкий лоб. В нагрудном кармане у него лежала мелкая расческа в шершавом, черном, пластмассовом чехольчике.
Я всегда с восхищением смотрел, как, войдя в дом и картинно раскланявшись со всеми встречающим, он подходил к комоду, на котором стояло зеркало, доставал из кармана расческу и, наклонившись ближе к стеклу,  приглаживал ею свою серебристую  шевелюру и, затем, картинно запрокинув голову,  проводил по волосам длинными тонкими пальцами.
Выпрямившись во весь свой рост, он спокойно собирал урожай восторженных женских улыбок и, насладившись ими в полной мере, звонко хлопал ладонями и, приподняв одну бровь, хитро обводил взглядом присутствующих дам и спрашивал: - "Что, барышни, будем веселиться? "
"Барышни" выстраивались перед ним, как слуги перед английским лордом, его острый подбородок и тонкий орлиный нос не оставляли им ни малейшего шанса сохранить ясность мыслей и безмятежность чувств. И все это еще до того, как он приглашал их на танец. Представляете?
Я копировал его манеры и страстно мечтал дорасти до него по росту. Дядя Женя презирал современных молодых людей за полное отсутствие галантности и каких бы то ни было манер и поэтому, как только я  почувствовал себя мужчиной, он научил меня трем вещам:
1. Если входишь в дом, то первым делом надо снять головной убор, а надеть его, когда уходишь, уже, желательно, за дверью.
2. Когда целуешь даме ручку надо наклоняться, а не поднимать ее руку к своему рту.
3. Если даешь даме прикурить (в прямом смысле слова), то не надо зажигать спичку или зажигалку на уровне своего гульфика, заставляя даму нагибаться. Куда приличней сделать наоборот - поднести огонь к сигарете на том уровне, где обычно у женщин находиться рот (имеется ввиду женщина нормального роста, находящаяся в вертикальном положении).
Целовать ручки я начал гораздо позже, но спички подносил к сигаретам так галантно, что все дамочки были в восторге.
 А бабушка говорила: - "Евгений наш - красавец, но ужасное котовьё".
Она  терпеть не могла всех его жен, кроме последней, которая была моложе его почти на тридцать лет. Та же  с огромным почтением относилась к бабушке и прямо-таки боготворила Евгения, считая их обоих людьми "выдающегося ума и культурности", потому что сама родилась и выросла в деревне и в город попала,  будучи уже совсем взрослой, завербовавшись на какую-то стройку. Звали ее Серафима или просто Симочка.
 Она была самой настоящей лимитчицей. Но я все равно твердо убежден, что в ее решении стать женой дяди Жене главную роль играла все-таки любовь, а не желание получить прописку, как уверяла моя мама.
Наивная и неиспорченная деревенская Симочка, наверное, попросту не смогла противится его чарам, приняв за какого-то актера, а потом ей было уже все равно, актер он или нет, потому что она влюбилась. Сама она была полная, приятная и мягкая на ощупь и у нее была толстая, мышиного цвета коса, обвитая вокруг головы. Она выгодно отличалась от предыдущих жен Евгения, которые хоть и выглядели все до одной как манекенщицы, но по призванию были настоящими "Б", так говорила бабушка, понизив голос, чтобы я не слышал. Рано или поздно их заставали за их любимым делом и без всякого сочувствия выставляли за дверь. На смену одной тут же приходила другая, почти не отличимая от предыдущей.
Симочка положила конец этой любовно-супружеской карусели и прожила с пылким дядюшкой до конца его дней, окружив его заботой и странной для такого простого существа возвышенной любовью.
Самое смешное, что за двадцать лет их совместной жизни она без лишнего шума, не привлекая внимания, скромно поднялась по ступенькам  карьерной лестницы от подручной штукатура до освобожденного секретаря профкома треста и, став весьма значимой персоной, с неограниченными возможностями дважды "улучшала жилищные условия" получив, в конце концов, шикарную трехкомнатную квартиру, где-то в районе Филей, на зависть всем.
 Меня она обожала, называя "внучеком" без всякого стеснения, хотя по возрасту скорее годилась мне в матери. Когда я заходил к ней на работу, она радовалась мне как самому дорогому гостю и водила меня по всем кабинетам, с гордостью демонстрируя своим сослуживцам. Симочка обстоятельно оговаривала перед ними весь список моих выдающихся достоинств - высокий рост, ум, красоту и то, что я не курю, как дядя Женя, а потом, то, что я студент, что у меня есть невеста-красавица, что я умею делать калейдоскопы и помогаю бабушке. Она обязательно вела меня в столовую - ее детище и гордость, кормила первым, вторым и третьим. Пододвигая к моей тарелке пирожки с капустой, которые пекли там же, она шептала, подперев по-деревенски голову рукой: " Не торопись, с хлебом ешь, с хлебом"
Но я все равно торопился. И куда я тогда все время спешил?! 
Едва я только переступал порог, мне уже не терпелось уйти.  Дела, дела. Она обычно провожала меня до двери, засовывала в руку десятку или даже четвертной и, опережая мой отказ и возражения, убеждала со всевозможным пылом: "Бери, бери, купишь что-нибудь себе или бабушке"
 Но для моих родичей она по-прежнему оставалась пронырливой деревенской девицей. Они не интересовались ее работой, ее карьерой и при виде нее в них вовсю расцветал знаменитый московский снобизм - она была человеком второго сорта и стань она хоть генеральным секретарем, всегда нашелся бы человек, который глядя на нее сказал бы: "Понаехали тут!".
Может по этому, приезжая к бабушке в гости, Симочка, твердо помня свое место, первым делом мыла  полы и стирала шторы.
Когда-то дядя Женя не особо жаловал евреев и был очень против, когда бабушка решила выйти замуж за деда. Они поссорились, и долгое время не разговаривали и не встречались. Но когда деда репрессировали,  Евгений тут же появился и без всяких разговоров начал помогать бабушке и старым родителям, жившим с ней. Раньше о них заботился дед.
 Когда дед вернулся, а особенно после реабилитации, дядя Женя постарался стереть из памяти окружающих любую мысль о своем недостойном поведении в отношении зятя, но злопамятная бабушка все равно периодически вспоминала, как он отговаривал ее от замужества и, когда ей было нужно, мстительно играла на его чувстве вины.

Зато, кстати, дед вообще не помнил никакого зла и всегда кидался к дяде Жене, как будто к собственному брату, что бы заключить его в горячие объятия. Это было смешно - дед был очень маленького роста, он едва доходил Евгению до груди.
Очень-очень давно он имел трех братьев и четырех сводных сестер, отца и мачеху, настоявшую, кстати, чтобы все ее пасынки получили хорошее образование и десять племянников и племянниц. Из всей этой огромной семьи после войны в России остался один дед. А в живых - трое -  дед, его брат, в войну оставшийся за границей и одна сестра уехавшая вместе с ним.
Дед даже после реабилитации страшно боялся, что про его родственников за границей кто-то узнает и, хотя страшно тосковал по ним, ни одного раза так и не смог с ними увидеться.
Когда образовалось государство Израиль и в Москве появилось посольство, дедов брат приехал в Москву, но дед с бабушкой тогда еще жили на выселках в  Кимрах. После заключения в течение нескольких лет он не имел права жить или работать в крупных городах.
Мама была в Москве со своей бабушкой, и дедов брат пришел к ним в гости. Мама рассказывала, что совсем не помнит о чем они говорили, помнит только, что он все время плакал и ей от этого было страшно и еще, что он принес большой фанерный сундук с подарками - одеждой и игрушками. Уходя, он сказал бабушкиной маме: - "Она еще маленькая и не понимает, что мы расстаемся навсегда".
Дед знал, что его брат приехал, но встретиться с ним все-таки побоялся.
Этот странный страх предков, я ощущал с самого рождения, я чувствовал его в маме, я чувствовал его в бабушке и я чувствовал его в себе, наверное он передавался генетически - я боялся ночных звонков, и телефонных и дверных, боялся, когда у подъезда резко тормозила машина, боялся сказать лишнее про своих родных, боялся похвастаться каким-то  достатком, боялся вызвать зависть. Не то что бы этот страх меня мучил и не давал мне спокойно жить, нет, просто он был во мне, как палочки Коха, не проявляясь и не мешая. Может быть, этот врожденный страх и отличал меня от других моих сверстников, тех, которые не знали.
Но я отвлекся…
В общем, дед был отличный семьянин, это видели все. Конечно, дядя Женя, без конца менявший жен, признавал дедово превосходство в этом вопросе и, радуясь за свою младшую сестренку - мою бабушку, готов был вслух извиняться за свою давнюю ошибку по ее первому требованию. 

Две бабушкины одноклассницы - "девочки" Бина и Нина не имели отдельной истории, которую можно было бы рассказать, они жили по соседству и часто бывали у нас. Бабушка, наверное, просто боялась, как бы я чего не ляпнул при них, потому и не рассказывала лишнего про своих любимых подружек. Я знал только, что у Нины муж был офицером СМЕРШа и погиб во время войны. 
А Бина  была дочкой нэпмана, и на ее день рождения приглашали весь класс:
- Мальчики и девочки, после уроков я всех приглашаю к себе домой на День рождения!
 Одноклассники не очень уважали бедную Бину и пели про нее дразнилки:
Ich Бина, дубина, полено, бревно,
Что Бина - дубина мы знаем давно.

Но  на день рождения приходили все - там было много вкусной еды, патефон и содовая шипучка в стеклянных бутылках. Бина встречала гостей в новенькой матроске, из выреза которой выглядывало нечистое белье.
Бабушка любила и защищала Бину, предпочитая ругать и поучать ее самостоятельно.
Бина не когда не была замужем, но ее постоянно содержали какие-то подозрительные господа, часто моложе ее и всегда очень "обеспеченные", слово "богатые" тогда не говорили - дурной тон. Бабушка всегда поражалась, почему на такую неряху, так западают мужики. Сейчас я, пожалуй, мог бы придумать несколько причин, но тогда изумлялся вместе с бабушкой.
Я больше любил Нину - она была тихая, смешливая и добрая. Каждый раз, приходя к нам в гости, она приносила мне конфету - великан;  "Гулливер" или "Красную шапочку", а еще художественную открытку и календарик.
Я одобрял их отношения - такие разные девочки и так дружно проиграли вместе всю жизнь.
Следующими в компании были Войцеховские.

Войцеховские.
Они всегда были Войцеховскими. Он и она. Он - армейский друг деда, еще с довоенных времен. Она - его жена.
 Бабушка кричала им, когда они рассматривали цветочки в саду: - "Войцеховские, к столу!".
 Я не знал их по именам. Они всегда были вместе. Он любил рассказывать историю своей любви. Это было примерно так...
 ...Он влюбился  в нее с первого взгляда, встретив как-то ранним утром  на Тверском  бульваре, и вечером того же они оформили свой брак официально. Тогда это было просто. Он привел ее к своей маме знакомиться, и мама, посмотрев на маленькую девочку с черными, как уголь косами до пояса, заплакала и сказала:
- Что же ты, сынок, еврейки так быстро стареют!..
Повторив эту фразу, он обычно смотрел на свою низенькую, толстенькую и весьма пожилую супругу глазами влюбленного юноши и говорил, улыбаясь гордой и счастливой улыбкой:
- И вот мы прожили уже сорок пять лет, а она так и не постарела!...

А ОНА,  по-детски картавя, рассказывала свою историю.
...Он был безумно высокий и безумно флегматичный, а я очень миниатю-рр-ная, изящная и страшно темпе-рр-аментная. Когда я затевала скандал, он обычно уходил, не гово-рр-я ни слова. Я мучилась до самой ночи от безумной злости и, когда он возв-рр-ащался, кидалась к нему, сгорая от желания надавать оплеух, но он был такой высокий, что я никак не могла дотянуться, рр-азве что подп-рр-ыгнуть, и тогда я начинала безумно топать ногами и к-рр-ичать:
- Нагнись, нагнись немедленно!
А он смот-рр-ел на меня све-рр-ху вниз, сочувственно сдвинув брови, и потом послушно нагибался. Для меня всегда это было безумно т-рр-евожным моментом. Я точно знала, что если он не наклонится - значит, он меня больше не любит. Но он всегда наклонялся.  И я уже, конечно, не могла его уда-рр-ить, могла только поцеловать... я так его любила... безумно.

Я тоже безумно любил эти истории, но совсем не соотносил их с конкретными живыми людьми. Эти пожилые, даже старые, люди не могли бегать на свидание, ревновать и целоваться. Это было бы отвратительно. У них такие жуткие рты.
 Даже когда я нашел те альбомы, и с огромным трудом узнал в красивых и смело улыбающихся юношах и девушках, в широких светлых костюмах, теперешних бабушек и дедушек и мне очень не хотелось думать, что это одни и те же люди.

Леночку сразу же окружили вниманием, и она изящно протанцевала по танцу с каждым из присутствующих мужчин. И, честное слово, она строила глазки дяде Жене.
 Я был благодарен ей за то, что она так мило кокетничает со старичками и не возмущается, когда эти похотливые сморчки прижимают ее к себе слишком сильно. А еще за то, что она с удовольствием и аппетитом ест бабушкино угощение, не вспоминая о том, что, как обычно, сидит на диете. Леночка умела себя вести.
Нет, Леночка прелесть, второй такой не найти. Сгорая от восторга и желания утвердиться в своем праве на  звание "властелина  прелести", я увел Леночку на "верх" (так назывался второй этаж, где спали обычно родители) с предельно ясной целью, но она категорически отказалась потворствовать моим желаниям, особенно, когда услышала внизу звуки гитары.
У бабушки была дамская гитара, отделанная перламутром и гравированными серебряными вставками. Бабушка пела цыганские романсы и такие куплеты, похожие на облагороженные частушки:
Что ж ты, милый, не пришел когда я велела,
До семи часов утра лампочка горела.
Только в семь часов утра лампочка погасла,
 Что ж ты милый не пришел - я была согласна.

Все слышали эти непристойные куплеты по тысячи раз, но все равно улыбались и смеялись, так было принято.
В молодости, едва только выскочив замуж и поняв, что дед вряд ли допустит, чтобы она работала, она, чтобы не скучать, начала брать уроки игры на гитаре и фортепьяно, и еще уроки вокала. У нее был приятный чуть дрожащий голос и, наверное, тогда, в середине тридцатых, она разбила сердце ни одному мужчине, приманивая их, как  настоящая сирена, чарующими  звуками жестокого романса. 
По правде сказать, даже сейчас у нее была парочка поклонников, готовых отдать ей свои изношенные сердца и другие органы, конечно уже не раз бывшие в употреблении, но еще функционирующие. Веселый нрав и музыкальность ценились во все века.
 
 Леночка спустилась вниз и тихо присела на низкую скамеечку, красиво поджав ножки. Она слушала романс.  Я наклонился к бабушке:
- Леночка тоже играет на гитаре и поет. - И бабушка передала гитару Леночке.
Но гитара была семиструнной, а Леночка играла на шестиструнной. Все мы тогда играли на шестиструнных гитарах, выучив по шесть "блатных" аккордов.
Леночка перенастроила гитару, и пела, наверное, целый час песни с пластинки Жанны Бичевской, вызывая слезы умиления на глазах благодарных слушателей, пока не принесли чай и пироги с ягодами, которые бабушка прекрасно пекла на керосинке, в странной посудине, называемой "Чудо".
Потом мы пили чай с пирогами и слушали, что взрослые говорят, иногда переглядываясь и незаметно хихикая.
Поверьте мне, Леночка очень хорошая.
На обратном пути, в электричке, вдохновленный романтическими историями о доисторической любви я сделал Леночке предложение, решив раз в жизни проявить самостоятельность. Леночка была довольна, но сказала, что сейчас еще не время. И теперь уже я был доволен, честно говоря, мне не хотелось менять что-то в своей жизни.

Леночке понравилось у нас на даче, и она с удовольствием приезжала сжигать на костре осенние листья или собирать смородину и яблоки.
Смородину мама проворачивала, а яблоки бабушка резала кружочками и сушила на больших белых полотнах. Каждый раз, проходя мимо, я хватал яблочное колечко, еще мягкое и не потемневшее окончательно.
 А в середине осени мы с Леночкой приехали на дачу вдвоем.
 Участок казался брошенным, закрытые ставни выглядели трагично, по углам открытой террасы огромными бурыми кучами лежала опавшая листва, а прямо по серединке запыленного дощатого пола шла цепочка собачьих следов. Самой собаки уже не было, наверное, укрывшись от ветра, она переночевала в листве и утром ушла дальше в поисках тепла, еды и человеческого участия, которого итак было не много, а с отъездом дачников стало и вовсе невозможно  отыскать.
В доме было совсем темно, только узкие полосочки света, пробивающиеся между досками закрытых ставен позволяли дойти до выключателя не обо что не споткнувшись. На зиму всю мебель с террасы сгружали в большую комнату и пробираясь между стульями, накрытыми серой льняной материей, я чувствовал себя прямо-таки Прометеем, рискующим жизнью, чтобы дать свет людям.
Наконец щелкнул выключатель и из-под оранжевого шелкового абажура полился теплый свет. Он возвращал дом к жизни и эта жизнь сразу требовала действия - скорее открыть ставни, включить плитку, поставить чайник, отдернуть шторы, согреть дыханием Леночкины пальчики, поцеловаться и обнявшись выйти на террасу, чтобы как следует рассмотреть голые черные стволы кленов и поляну, засыпанную разноцветными листьями.
И хотя я противник телячьих игр на лужайке я все-таки немного повалял Леночку в листве, чтобы согреться самому и вдохновиться на любовь - тайную цель нашей поездки.
Но деятельная Леночка, отряхивая от приставшей листвы свое коротенькое клетчатое пальто с лисьим воротничком, вдруг бросила взгляд на старый березовый пень, облепленный опятами, и, забыв обо всем, опережая взгляд, бросилась на него сама.
Мне было поручено принести ножик и корзину и далее молча наблюдать, как с улыбкой Дианы-охотницы на устах, Леночка вооружившись остро оточенным ножом, передвигается по участку короткими перебежками, настигая беззащитные семьи опят,  и  творит жестокую вендетту, оставляя после себя только полоску белых овальчиков - ампутированных грибных ножек.
Солнце, выглянувшее было из-за серых туч, спряталось обратно и я начал замерзать и сердиться. К счастью,  Ленкин охотничий азарт стал потихоньку спадать и, передав мне корзину, она пробежала мимо меня в дом, смешно откидывая чуть в стороны свои чудесные стройные ножки.
 Наконец, чтобы согреться  в остывшем за сентябрь доме мы все же занялись любовью, почти не раздеваясь. Это было не очень эстетично и очень неудобно, но тогда нас это почему-то не смущало. Немного отдышавшись, мы снова замерзли, согрелись и потом замерзли уже окончательно.
Тогда я поставил на плитку чайник, а Леночка полезла в шкаф и среди старых бабушкиных вещей нашла зеленое перелицованное еще после войны пальто с воротником "под котик", коричневые ботики с мехом на небольшом каблучке, какую-то невероятную вязанную шапочку и старый ридикюль. Она стала похожа на лису Алису с книжной иллюстрации, не хватало только костыля.
Я, последовал ее примеру,  нарядившись в какие-то слегка потертые толстовки, времен НЭПа (на даче всегда полно старых одежек), папины солнечные очки 50-х годов с узкими зеркальными стеклами и дедову шляпу - "пирожок".
В таком виде, потешаясь над удивленными прохожими, мы дошли до поселкового магазина, а это, между прочим, километров пять, не меньше, купили там леденцов на палочке, хрустящей картошки, сосиски, суп в пакетике и пряников.
Когда мы вернулись в дом, уже стемнело. Уезжать не хотелось. Мы посидели немного, грея руки над раскаленными спиральками плитки, и вздохнув, начали собираться. Закрыли ставни, вынесли на террасу остатки супа и сосисок, слив все в одну кастрюльку - вдруг собака снова придет, переоделись, выключили свет и поплелись к станции.
 

Июль 1982 года
Мы с Леночкой поженились окончив второй курс, в июле.

Наша свадьба была скромной, можно сказать простой.
Леночка сама сшила себе ярко-красное платье.
- Я не собираюсь изображать невинность, слава Богу, я распрощалась с ней много лет назад! - смело заявила она своей маме, и та не посмела перечить своей прямолинейной дочурке из опасения, что я могу узнать много лишних и ненужных деталей этого прощания. Леночка была не из тех людей, которые совершают необдуманные поступки и затем стыдятся их всю жизнь, она отвечала за каждое свое действие и каждое слово.
Меня, безусловно, периодически одолевали приступы любопытства и жажда узнать подробности бурной  интимной жизни Леночки до встречи со мной, но однажды, когда я заговорил об этом, Леночка подняла на меня свои прекрасные влажные глаза и спросила: - "Ты уверен, что хочешь все знать? Если да, то я готова все рассказать" Я подумал немного и отказался, хотя до сих пор убежден, что действительность была бы гораздо более невинна, чем мои предположения и фантазии.
Итак, красное платье было таким же отчаянно смелым и открытым, как и сама Леночка. Оно туго обхватывало ее необыкновенно привлекательные формы от подмышек до талии и даже немного ниже, не упуская и малейшей возможности подчеркнуть всю сексуальность изгибов ее тела. Дальше шла пышная юбка до колена, отделенная от корсажа узкой золотой тесемочкой. Края оборки темно-бордовой нижней юбки тоже были позолочены. Кроме того, у нее были красные атласные перчатки выше локтя и маленькая немного потертая золотая сумочка, которую мы позаимствовали из бабушкиного сундука, а так же золотые босоножки. Это было стильно.
 Если уж быть до конца честным, то босоножки и края нижней юбки мы с Леночкой красили бронзовой краской в народе называемой "бронзянкой", специальный порошок для которой мы купили вместе с флаконом растворителя в одном деревенском магазине. Но Леночка всегда знала, что делала и результат работы нашей "артели слепорожденных евреев", как дразнила нас бабушка, превзошел все ожидания.
Мне было весело и интересно помогать Леночке в ее приготовлениях к свадьбе, особенно если учесть, что я был полностью освобожден от обязанности покупать костюм и что бы то ни было для себя.
Выросшая в семье физика-теоретика Леночка признавала за мужчиной право быть неопрятным, немодным, нестриженным и даже (иногда) немытым, лишь бы мозги были на месте.
Я и теперь могу узнать физика в любой толпе. Если вы видите человека, в сандалиях на босу ногу, через которые просвечивают, темные, как кошмар дыкханина растрескавшиеся пятки,  бредущего в штанах с вытянутыми коленками,  сером пиджачке, засыпанном перхотью и криво надетом поверх задрипанной клетчатой рубашечки с протертым воротом, если при этом он говорит сам с собой и одновременно чешется, можете не сомневаться - перед вами физик. Ну, в крайнем случае, математик. (Но это тогда, в то время, сейчас физики уже не те, они носят сандалии с носками)
  Загнав приглашение в свадебный салон по спекулятивной цене каким-то грузинам,  я купил газовую колонку и повесил ее в самом дальнем конце коридора, рядом с уборной, оборудовав импровизированный душ.  При интенсивности нашей половой жизни и обоюдоострым желании не заводить детей, горячая вода - вещь совершенно необходимая. Это и был мой свадебный подарок невесте, и он полностью устроил практичную Леночку и вызвал  эйфорию у бабушки и, особенно, тети Кати.
Ставя свою подпись длинной перьевой ручкой в книги записи актов гражданского состояния, Леночка осторожно придерживала букетиком алых мелких розочек корсаж свадебного платья, чтобы он случайно не отвалился от тела, хотя я думаю, что если бы вдруг такое произошло, и ее обнаженная  грудь удостоилась всеобщего внимания, это бы вряд ли ее смутило. Скорее всего, она бы минутку выждала, а затем  поправила бы корсаж, со словами: - "Сегодня вам определено везет, ребятки" или что-то в этом роде.
Теперь  на ее красном атласном пальчике блестело золотое колечко, прекрасно дополняя экстравагантный костюм.
После ЗАГСа  мы переоделись в простую одежду и поехали с небольшой компанией друзей на шашлыки к нам на дачу.
Мой и Леночкин папы отвезли нас всех на своих машинах и деликатно уехали, прихватив мам и бабушку, которые чуть ли не с утра готовили закуски и брачное ложе и, не привлекая внимания, удалились, предоставив нам полную свободу веселиться, как нам угодно. Жаль только, что в спешке они увезли обе кастрюльки с шашлыками, и мы вынуждены были ограничится шампанским, водкой и салатами.
Так уж получилось, что в последний год мы в основном общались с Леночкиной компанией - ее физтеховские мужики,  Ирэнка  и пара наших общих школьных друзей -всего человек  двенадцать.
Все прославляли Леночку, которая стала первой женщиной их физтеха, которая не вышла замуж за однокурсника и вообще за физтеховца, а, проявив необычайную смелость и оригинальность, нашла себе мужа на стороне.
До двух часов ночи мы пили и закусывали всем, что могли найти из съедобного.
Но, так как салаты были съедены в течение первых пятнадцати минут, из вещей, подходящих под определение "съедобные" оставался только черный и белый хлеб, да ведро сырой картошки, еще с прошлой осени остававшееся в погребе.
Впрочем, картошку мы решили оставить на завтра.
Не трудно предположить, что напились мы все гораздо быстрее и сильнее, чем рассчитывали.
 Ирэнка, как всегда, отличилась, успев опьянеть еще до того, как все сели за стол. Заливаясь пьяными слезами, она предлагала свою чистую, мятежную душу, каждому, кто бы отважился заглянуть в нее, небрежно добавляя к этому бесценному дару "уродливое" никчемное тело.
Будь я не женат, я возможно бы и польстился, на тело, конечно. Но мне предстояла первая брачная ночь, и я всячески старался сберечь свои силы, чтобы сделать ее незабываемой. И я предоставил другим возможность окунуться в море безумных душевных терзаний и диковатых объятий, которыми щедро награждала своих приятелей Ирэна.
Хотя мама и бабушка были не в восторге от моего брака - рано, надо сначала институт закончить - они все-таки постарались сделать все, что бы нам с Леночкой было что вспомнить.
В отдельном домике, который обычно сдавали на лето дачникам,  мои романтические родительницы устроили нечто, отдаленно напоминающее восточный шатер. Какие-то занавески, вазочка с клубникой и черешней, бутылка шампанского, два хрустальных бокала, все было очень мило и по "совковому" эротично, особенно, если учесть, что в нашей стране тогда еще не было секса (ну, вы понимаете, о чем я?!) Две сдвинутые кровати, замаскировавшись шелковым покрывалом, из последних сил изображали одну двуспальную. Вдобавок, Леночкина мама по большому блату купила комплект невероятно дефицитного индийского постельного белья, которое теперь гордо украшало наше брачное ложе. Подушки и атласное одеяло тоже были совершенно новыми.
Самое смешное, что достать их помогла Леркина мама - тетя Женя, как нельзя кстати вернувшаяся из очередной загранкомандировки. Она была в восторге от готовящейся свадьбы и никак не могла понять, почему ее Лерка отказалась посетить такое чудесное мероприятие. Мою маму это тоже удивило.
- Сходи, развлекись, Лерочка! - наперебой твердили они, угрюмо сопящей Лерке, - Там будет столько прекрасных молодых людей, познакомишься с кем-нибудь! Вы же в детстве такими друзьями были!
- Ну не дура ли? - сердито выспрашивала потом маму тетя Женя. - Мы ей столько барахла навезли, каждый день менять можно, на месяц хватит не повторяясь, а она влезла в джинсы и возится со своими пионерами, как ненормальная. Раскопки они, видишь ли, организовали, уезжают в какую-то деревню, будут там в земле ковыряться. Твой,  вон, уже женится, а у этой даже мальчика нет, одни пионеры сопливые.
- Костик, - взывала она ко мне, ища поддержки, - хоть бы ты ее с кем-нибудь познакомил! Ну не страшная же вроде девка, и фигурой, слава Богу, в отца пошла! Что в ней не так?
Я мысленно благодарил Лерку, за то, что она не растрепала о нашей с ней... как бы это назвать, связи что ли. Мне было жалко ее, представляю, как они доставали ее своими уговорами и поисками жениха. Без всякого злорадства, я выслушивал жалобы тети Жени, но искать Лерке женихов не собирался. Мне казалось дикостью, что у нее может кто-то появиться, видимо, в глубине души, я еще не до конца отказался от прав на нее.
Короче, тетя Женя, лишенная возможности организовать свадьбу собственной дочери с жаром согласилась помочь в организации свадьбы ее любовника. И одеяло, которое она купила, что бы мы с Леночкой не мерзли, было просто супер - огромное, пухлое и блестящее.
Как только стемнело, я многозначительно подмигнул Леночке и отправился в маленький домик, ставший стараниями моей мамочки на эту ночь номером для новобрачных.
Забравшись под пуховое одеяло и прислушиваясь к шорохам за дверью, я замер в ожидании мое жены. Было жарко, но я не рискнул лечь нагишом поверх одеяла, дабы не оскорбить целомудрие супруги. Жена - это вам не любовница, к ней нужен особый подход. Детские игры остались в прошлом.
Услышав скрип раскрывающейся двери я привстал на локте и включил кассетный магнитофон. Глядя на темный силуэт, появившийся  в дверном проеме под звуки мягкого голоса Джо Дассена (это был "наш" певец, под него мы  с Леночкой танцевали "тогда", когда я помог ей в "поисках телефона"), я проникновенно позвал супругу:
- Раздевайся скорей и, - вот она, волшебная фраза-пароль, - иди ко мне...
Все больше возбуждаясь и нервничая, я откинулся на подушки и услышал шелест падающей на пол одежды.
Она была совсем неузнаваема в новом качестве, незнакомое тело, непривычный запах. Жена, это совсем другое, просто поразительно. Я пылко поцеловал ее в ближайшую ко мне часть тела - волнующие ощущения (я ненавижу слово "волнительно" и не буду его употреблять)
- Хочешь шампанского, - спросил я, протягивая руку к столику. Она многозначительно молчала, я понял, что наши чувства не нуждаются в допинге и поставил бутылку на место, бутылка встала как-то криво и я, пошарив под ней рукой, нащупал пачку импортных презервативов, наверняка тоже презент от тети Жени с маминой подачи. Я усмехнулся  - ох, уж мне эта предусмотрительность.
- Лен, ты только посмотри - я повернулся к жене, которая широко раскинувшись на подушках не издавала ни звука, это было так на нее не похоже - наверное торжественность момента подавляет ее, решил я и со всей нежностью на которую только был способен наклонился над ее лицом. В этот момент вдруг с резким щелчком выключилась запись, и в наступившей тишине я услышал нежный и тонкий Леночкин голосок, доносящийся с террасы. Она самозабвенно пела о любви.
Похолодев до самых пальцев ног, я включил лампочку, висящую над постелью и в красноватом интимном свете ее лучей я увидел Ирэну в костюме Евы, с бессмысленной улыбкой глядящую на меня и явно собирающуюся задремать.
- Чудовище, что ты тут делаешь? - жалобно зашипел я, полностью осознавая трагикомизм создавшейся ситуации.
- Ты же сам сказал, быстро раздевайся и ложись - обиженно оправдывалась Ирэна, натягивая на себя покрывало.
Скажу вам честно, несмотря на серьезность положения и явный недостаток времени я все-таки сумел досконально рассмотреть Ирэнкино тело, и остался приятно удивлен увиденным. Ирэнка была такая же складная, как Леночка, только грудь поменьше, но зато она была ярко-рыжая, везде, и это смотрелось очень... пикантно.
Но  ситуацию надо было как-то разруливать, а Рэнка плохо соображала и явно не собиралась подниматься с теплой и мягкой постельки и вообще как-то шевелиться. Я честно попытался растормошить ее, но у меня ничего не вышло, если не считать некоторых непристойных мыслей, которые, как я не старался, все-таки не смог подавить при вынужденном соприкосновении с Ирэнкиным бесстыдно-безвольным телом.  И тогда, от греха подальше, я решил сделать то, что привык делать всегда - я решил позвать на помощь Леночку.
Бросив на произвол судьбы дремлющую Ирэну, я оделся и пошел на террасу, где отозвав Леночку в сторонку с обидой рассказал ей о произошедшем казусе. Я постарался выгородить себя (но я и вправду был не при чем) и набросился на Леночку с упреками - почему она не пришла, когда я ей так явственно подмигнул.
В ответ на мои упреки Леночка нахмурилась и сказала, что разберется во всем сама. Потом, еще раз взглянув на мою огорченную рожу, прелестно расхохоталась, привлекая всеобщее внимание, и затем, безо всякой жалости, сделала историю достоянием широкой общественности, выставив на посмешище  несчастную подругу и бестолкового супруга, неспособного отличить одну женщину от другой.
Ну, ладно... А ведь она могла бы все вывернуть на изнанку, и еще и не поверить мне. Так что, хотя я и сделал вид, что дуюсь на нее, в душе все-таки был рад, что легко отделался и еще получил в награду приятное воспоминание о чудесном, пушистом, оранжевом островке на розовом теле невинной жертвы депрессии и пьянства.
Кое-как натянув на спящую подругу футболку и юбку на резинке, Леночка позвала нашего одноклассника Вову, - он показался ей самой подходящей кандидатурой из всех возможных потому, что был здоровый, как слон и, в отличие от нас, уже работал (его выперли из института за академическую неуспеваемость и систематические прогулы). Она строго-настрого наказала ему со всевозможной аккуратностью доставить спящую в большой дом, где уложить на нормальную кровать и проследить, чтобы ее беспомощностью не воспользовались враги. Вова поклялся не отходить от этого сокровища ни на секунду, а утром доложить Леночке по всей форме. Он взвалил Ирэнку на плечо и, насмешливо глянув на нас, сказал, что не будет нас больше беспокоить.
Я переминался с ноги на ногу, пока Леночка не взяла меня за ручку и не ввела в нашу слегка подпорченную новобрачную сказку.
Леночка знала множество способов утешить меня и заставить забыть все неприятности. В эту ночь мы были неутомимы, чего нельзя было сказать о Джо Дассене, он все время с жутким щелчком вырубался в совершенно неподходящий момент и, в конце концов, нам пришлось его просто вытолкать за дверь.
Ранним утром я вышел из домика на крылечко. Леночка спала. На новеньком покрывале яркими пятнами выделялись алые следы от раздавленной клубники. Леночкины малюсенькие кроссовки валялись возле кровати, прикрытые джинсами и футболкой рядом с пустой бутылкой из-под шампанского. Брачная ночь кончилась.
 Солнышко встало, но жары еще не было, пели птички, и яркая зелень листвы звенела от легчайшего ветерка. Все уже угомонились, на пустой террасе стоял стол с начисто вылизанными тарелками и большим блюдом  хлеба посередине. На полу белели, как тараканы-альбиносы бычки из перевернутой пепельницы. Я присел на корточки, что бы подобрать их, уж больно противно они смотрелись, в этот момент на пол рядом со мной с едва слышным шелестом приземлилась странная серо-голубая птичка и, можете мне не верить, сердито хлопнув крыльями, она сказала, повернув голову на бок: "Хороший мальчик!"




Глава 2 (короткая)    
В которой повествуется о преждевременной кончине первого брака героя, вызванной тяжелой болезнью именуемой в среде профессионалов "прогрессирующим самообманом" и начале параллельного - внебрачного периода в его же жизни.

За лето мы многое успели. Мы пожили на даче с бабушкой, пожили в Леночкиной квартире, пока ее родители отдыхали, пожили у моих родителей, пока они отдыхали и, уставшие от переездов, сами съездили отдохнуть в Крым.
Потом мы вернулись и немного пожили у Ирэнки, пока отдыхали ее родители. Она ненадолго вышла из депрессии под влиянием слонопотама Вовы, который как вызвался оберегать ее тело от посягательств всяких козлов, еще у нас на свадьбе, так до сих пор и оберегал, самостоятельно посягая на него так часто, как только позволяло здоровье, а здоровья у него, слава Богу, хватало, и на депрессии у Рэнки просто не было ни времени ни сил.  Мы жутко веселились вчетвером, но без грязи, конечно.
И еще мы съездили в Ленинград.

                Сентябрь 1982
Наступил новый учебный год. Мы с Леночкой с жаром приступили к занятиям, изо всех сил стараясь доказать родителям, что брак не помеха учебе.
 Леночка часто оставалась ночевать в Долгопрудном, она  много занималась наукой, сильно уставала и у меня не было оснований не доверять ей, наоборот, мне было спокойнее, когда я знал, что ей не придется в потемках тащится к электричке и трястись битый час в полупустом вагоне подвергая свою жизнь опасности.
Жизнь не разочаровывала меня давая все, что я от нее ждал и не отбирая ничего из того, чего бы мне не хотелось терять.
Как и предполагалось, Леночка казалась мне прекрасной женой, хозяйкой и собеседницей. Моя комната всегда сохраняла видимость порядка, кроме стола, к которому она никогда не прикасалась. Я мог быть уверен, что ни одно стеклышко для калейдоскопа не пропадет. Леночка уважала мои увлечения, она и сама много чем увлекалась. 
Я был всем доволен, хотя бабушку жутко раздражало, что Леночка мыла тарелки только с внутренней стороны, и не подметала под кроватями, и вытирала стол жирной тряпкой или, наоборот, жирный стол, кухонным полотенцем, но я не обращал на это внимание, я мужчина - мне плевать.
Я жил, как у Христа за пазухой, единственное и любимое чадо у целой кучи прекраснейших женщин. Я, конечно, чувствовал, что долго так продолжаться не может, но надеялся, что перемены наступят еще не скоро.
К сожалению, они наступили раньше, чем я предполагал...
В один прекрасный день, после нашего визита к родителям, Леночка, взяла меня за руку, насильно усадила на диванчик и, присев передо мной на корточки спросила, не заметил ли я чего-нибудь. Я очень встревожился, напряг мозги и мысленно проверил, все, что мог  вспомнить. Все вроде бы было нормально, родители выглядели вполне здоровыми и счастливыми, все вещи находились на своих местах, нет, я решительно ничего необыкновенного не заметил.
- Костик, посмотри на меня и подумай еще раз. Ну? - Леночка была настроена серьезно, но по ее виду я догадался, что новость, которую она собирается мне сообщить не очень страшная.
- Ты... Скоро... Станешь... Кем?
- Кем? - ни кем я не мог стать, тут уж извините. Что я, не знаю что ли.
- Костик, ну нельзя же так, научись замечать людей вокруг себя. У тебя есть последняя попытка. Ну, попробуй еще раз! Ты скоро станешь...
- Инженером? 
- Нет, козлина несчастная, ты скоро станешь братом. Ну, понял теперь?
Скажите, сколько вам было лет, когда родители сообщили вам, что у вас скоро будет братик или сестричка? Пять, может десять, но не двадцать же.
- Они что, с ума спятили? - вскричал я, вскакивая с дивана.
 Когда-то в глубоком детстве мы дразнили на даче Лешку, потому что у него родился брат и значит его родители - плохие, делали эту ужасную вещь два раза, позор какой, а наши родители - хорошие, только по разу да и то только потому, что уж очень захотели ребеночка.
Кажется, мои родители сделали это еще раз, противно даже подумать.
Леночка поспешила успокоить меня.
- Костик, ну что ты так расстроился? Они будут по-прежнему любить тебя.
- Какого черта? - заорал я в ответ. Бабушка услышала мои вопли и пришла Леночке на помощь.
- Деточка, ну что тут плохого? Ты уже взрослый, женатый мужчина, у тебя могут и свои детки появиться. Мама уйдет с работы, сейчас дают четыре года по уходу за ребенком с сохранением стажа. Она поможет тебе и Леночке растить ваших деток, вместе со своим, и сама будет при деле и деткам будет веселей вдвоем...
- Какие детки, бабушка! Мы с Леночкой не собираемся заводить никаких деток! На фиг они нам сдались? Я ненавижу детей! Скажи ей, Леночка, на черта нам дети?
Но Леночка почему-то отвернулась, кусая губы, а потом ушла на кухню мыть посуду и целый вечер молчала...
Я был бессилен что либо изменить и, побесившись немного, успокоился и даже, уступая давлению бабушки и Леночки, поздравил родителей с предстоящим прибавлением семейства.
Мама выпала из моей обоймы. Это была первая ласточка, вернее первый камушек в лавине странных и непредсказуемых явлений изменивших мою чудесную жизнь.

Ноябрь 1982 года
Рэнка позвонила около шести и захлебываясь от рыданий потребовала к трубке Леночку.
Леночка как раз наряжалась, чтобы идти в кино. Последние несколько суббот она ходила в кинотеатр "Иллюзион" на ретроспективный показ фильмов Феллини. Я благополучно открестился от этих походов, убедив ее, что интеллектуальное кино - не моя стихия. Из старых фильмов я любил "Неуловимых мстителей", "Белое солнце пустыни" и еще польские комедии и детективы "Где третий король" "Официант, получите", "Гангстеры и филантропы", "Рукопись, найденная в Сарагосе" и т.п.
С минутку послушав рыдания Ирэны, Леночка посмотрелась в зеркало, поправила прическу и сказала строго:
- Немедленно прекрати истерику. Мы сейчас приедем! - и, положив трубку, скомандовала мне, - Костик собирайся, у Ирэнки  задержка, а Вовку вчера забрали в армию.
Пока мы ехали в метро Ленка обсуждала со мной дальнейший план действий, скорее даже не обсуждала, а рассуждала вслух, пытаясь определить самый лучший способ решить все проблемы так, что бы все остались в выигрыше. Я внимательно слушал, но собственных мыслей по этому поводу не высказывал.
Ирэнка жила на проезде Серова в единственном многоэтажном доме. Она открыла нам дверь и сразу же начала реветь.
Строгая Леночка оборвала ее рыдания, сославшись на цейтнот:
- Меньше слов, больше дела, - определила она направление действий.  - Тебе - она ткнула пальцем в Ирэнку - пачка аскорбиновой кислоты и в горячую ванну. Тебе - она обратила свой нежный взор ко мне, - следить, чтобы она там не отдала концы.  Давайте, действуйте. Цыгиль, цыгиль, ай-лю-лю. Я же опоздаю.
Через минуту Ирэна уже влезала в кипяток, а я выслушивал последние указания.
Не снимая пальто, Леночка зашла в ванную, где в клубах пара возлежала ее подруга и,  покачав головой, сказала с сожалением: - "Тебе бы после ванной потрахаться хорошенько, ну да ладно. И что ты за дура, Рэнка, не могла сказать, что у тебя задержка, пока Вовка еще был тут..."
 В ответ Ирэнка с готовностью зарыдала, а Леночка вышла в коридор и, погрозив мне пальцем, прошептала, подняв брови: - "Следи за ней".
Потом она оглядела себя в зеркало и  вежливо попрощалась:
- Все. Я пошла в кино, вернусь через три часа. Пока.

Когда дверь за Леночкой закрылась, я сразу направился в гостиную и быстро включил телевизор.
У Ирэнки было кое-что, чего еще не было ни у кого из знакомых мне людей. У нее был видеомагнитофон. Еще летом, когда мы жили у Ирэнки, основным нашим развлечением стал просмотр видеофильмов. Такого я не видел за всю свою жизнь. "Зловещие мертвецы", "Сестрички", "Весь этот джаз", "Греческая смоковница" все в одну кашу. Фильмы так отличались от того, к чему мы привыкли, что я, как помешанный готов был смотреть их без перерыва, хоть всю ночь. Именно тогда я впервые посмотрел настоящий порнофильм - это было что-то.
Конечно, я видел порнографию и раньше, еще учась в школе. Но только на картинках. Помните, когда мы ездили в поход на Кавказ. В то время по вагонам ходили глухонемые и предлагали малюсенькие гармошки из черно-белых фотографий. В ассортименте. Гармошка со Сталиным, гармошка с голыми бабами, гармошка изображающая половой акт самурая с гейшей, нет вру, совершенно обычных людей. Я был слишком культурный, чтобы польститься на такую муру.
Но трехчасовая кассета с живыми людьми вытворяющими тако-ое. Нет, это надо было видеть...
Немного порывшись в Рэнкиной фильмотеке и не найдя ничего, что бы привлекло мое внимание я, поборов гордость, отправился в ванну, к умирающей от жара Ирэнке и угрожающе покачав электрофеном над паром, спросил, где ее родичи прячут те кассеты... Мне даже не пришлось включать фен в розетку. Едва ворочая языком, Ирэнка мне все рассказала и я, не медля, пошел искать, а, найдя искомое, включил магнитофон и, наконец, угомонился. 
Я старался не дышать слишком громко и  не отрывал взгляд от экрана, пока Ирэнка слабым голосом ни позвала меня из ванной.
- Костик, может уже хватит - жалобно спросила она, - мне что-то уже нехорошо.
Я призадумался. С одной стороны Леночка не дала точных указаний, сколько нужно варить Рэнку, и, скорее всего, это означало, что она должна сидеть в ванной до ее прихода, но с другой стороны если ей уже не хорошо, то что может случиться дальше. Мы ведь не хотим, чтобы она умерла... или хотим?
- Ладно уж, вылезай! - великодушно разрешил я и направился в гостиную на продолжение просмотра.
- Костик, я не могу встать,  у меня голова кружиться  - всхлипнула мне в спину несчастная Ирэна и я вернулся...
Что мне оставалось делать? Я поднял на руки этот не просохший этюд в багровых тонах  и, завернув в махровую простыню, понес в гостиную, где вот уже пять минут два волосатых мужика развлекались со страстной миловидной брюнеткой безо всяких комментариев с моей стороны.  Рэнка поймала мой похотливый взгляд, брошенный в сторону ящика, и, обвив мою шею горячей малиновой рукой осторожно заглянула в глаза и поцеловала в щечку.
- Давай, Костик, я никому не скажу, честное слово! Ты же слышал, что сказала Леночка!... Меня родители убьют!  - она приготовилась заплакать и выдвинула последний аргумент - Мне же теперь не кому помочь, кроме тебя...
Я бросил прощальный взгляд на экран и осознал со все очевидностью, что коварной Ирэнке всеми правдами и неправдами все-таки удалось меня уломать на мой первый адюльтер.
Я очень старался ей помочь, старался изо всех сил. Я так старался, что даже забыл, зачем я это делаю, и Рэнка, кстати, тоже совсем перестала вспоминать о своей беде и даже смеялась, жмуря от удовольствия свои зеленые глаза.
Все было бы прекрасно, если бы не звонок в дверь, напомнивший нам, что мы слегка увлеклись.
На поиски белья и носков времени уже не оставалось и я, морщась и подпрыгивая быстро натянул на голое тело жесткие джинсы и футболку, а потом кинулся отпирать дверь. Рэнка, побледнев как полотно, до ушей завернулась в полотенце.
Леночка вошла и, оглядев меня, сразу же поняла что к чему.
Я еще сделал жалкую попытку притвориться и произнес, как ни в чем не бывало:
- А знаешь, в "Ударнике" начинается неделя японских фильмов...
Вместо ответа, Леночка, нагнувшаяся, чтобы снять сапог, вытащила из моей штанины предательски выглянувшие оттуда  и  вовремя необнаруженные мною трусы и, не спеша распрямившись, вложила их мне в руку.
- А не много вам будет, недели - то - с усмешкой поинтересовалась Леночка, быстрым шагом направляясь в гостиную, где, съежившись от стыда и страха, и трясясь всем телом,  в полуобморочном состоянии сидела, размазывая слезы, моментально остывшая Ирэна.
Я поплелся за Ленкой, чувствуя себя преступником перед оглашением приговора.
Она остановилась перед Ирэнкой и произнесла, обращаясь ко мне, резко развернувшись корпусом и растопырив пальцы рук:
- С почином Вас, Глеб Георгиевич!
Я опустил голову. Мне было стыдно. Но не долго.
- Слушай, Леночка, - обиженно начал я, - ты же сама сказала, уходя, хорошо бы тебе потрахаться, разве не так? Я просто сделал, что ты велела, что бы было хорошо!
Леночка насмешливо подняла брови и посмотрела на меня долгим взглядом. Я знал этот взгляд - сейчас начнет говорить с сарказмом, короче, попросту издеваться. Я терпеть не мог, когда она так делала.
- Ну и как? Было хорошо?
Я не стал отвечать, чтобы не нарываться.
Леночка выдержала долгую паузу, прерываемую только частыми стонами из телевизора да редкими всхлипываниями Ирэны и, наконец, изрекла:
- Надеюсь, хотя бы, что ваши труды не пропадут даром и ты, моя красавица, все-таки выкинешь.
И пошла на кухню ставить чайник.
Ирэнка вытерла глаза, собрала разбросанные веши, надела их и поплелась вслед за Леночкой пить чай - после всех горячих событий ее мучил сушняк и есть хотелось, "ку-ушать", как они говорят.
Надежды Леночки не оправдались, и Ирэнке на собственном горьком опыте пришлось убедиться, что на российских женщин не действуют даже радикальные средства. Это только в бразильских сериалах бывает - кто-то где-то не осторожно, извините,... чихнет, и у всех беременных в радиусе двух кварталов моментально случится выкидыш. Нет. Наша же женщина может спокойно выпрыгнуть из окна девятого этажа - переломать все кости, лишиться последних мозгов, ослепнуть и оглохнуть - но родит в срок и здорового ребенка, который не только выживет, но и умудрится не стать идиотом.
Через восемь месяцев Ирэнка благополучно родила двойню, навсегда избавив счастливчика Вову от службы в воздушно-десантных войсках СССР, а, возможно, и сохранив ему жизнь.

Мы же с Леночкой, чтобы как-то отрешиться,  попробовали пару-тройку раз l'amour de troia, мотивируя это тем, что кто-то же должен был развлечь Ирэнку и не дать ей снова впасть в депрессию. А кроме того, это была просто уникальная возможность доказать мне, что Леночка полностью лишена таких мещанских пережитков, как ревность.
Ох, уж мне это наше бунтарско-пуританское воспитание. Во время этих преступных контактов Леночка откровенно сачковала, мне было неловко, а  гормонально модифицированная Ирэнка была так активна, что я начал ее побаиваться.
Если вам кажется это отвратительным и порочным - советую хоть раз попробовать. От себя лично могу сказать, что если бы они просто спали со мной в одной постели, я получил бы почти столько же удовлетворения от реализованного бунта против общественной морали (которая меня, кстати, никогда особенно не напрягала), а если бы я спал с каждой из них отдельно, то получил бы гораздо больше удовольствия, это уж точно. Уверен, что такие эксцессы вы бы сочли куда более пристойными.
Мы остановили свой эксперимент по общему согласию, но меня до сих пор преследует мысль - а не было ли это очередной Леночкиной задумкой, направленной на то, чтобы отбить у меня желание резвиться с кем бы то ни было без ее участия.
 Потом мы еще немного поэкспериментировали с сексом вдвоем, без посторонней помощи, но что-то все-таки изменилось в наших отношениях и, хотя Леночка и говорила, что браков без измен не бывает и что она ничуть не обижается, мы все же развелись в декабре, оставшись лучшими друзьями.
Для порядка я спросил Леночку:
- Как же так, ты ведь обещала, что не бросишь меня никогда?
- Я - та и я теперешняя также различаются, как ты - тот и ты теперешний - философски изрекла Леночка и добавила, - людей, которые тогда клялись друг другу теперь нет, а значит и клятве конец.
 Я не чувствовал себя ни обиженным, ни огорченным.
Леночка, как всегда обставила все так, чтобы всем было хорошо и удобно.
- Знаешь, Костик, когда передо мной встал выбор: лучшая подружка или муж, я вдруг ясно поняла, что не могу и не хочу расставаться с Ирэнкой и оставлять ее на произвол судьбы. Вместе, ну, втроем, сам видишь, у нас - никак…, я же не ханжа, ты знаешь, если бы получилось я была бы только "за", но не получилось... Скучно... И потом, ты же все равно не любил меня никогда, ну признайся.
И я хотел уже согласиться, но тут ангел, о существовании которого я и думать забыл, вдруг появился ниоткуда и ткнул меня что есть силы кулаком в бок, и тогда я возразил со всем жаром, на который только был способен:
- Нет, Леночка, я очень любил тебя, ты прекрасная женщина и я никогда не смогу найти такую вторую.
Леночка засияла от радости, утерла скупую слезинку и провела со мной последнюю чудесную ночь.
Когда мы выходили из ЗАГСа  после развода, Леночка  задумчиво произнесла, глядя в небо:
- Я прекрасно сходила замуж, Костик, но вряд ли мне захочется туда еще раз, наверное, я по натуре одиночка.
Она вышла замуж через пять месяцев в состоянии быстро прогрессирующей беременности. На свадьбе у нее было, наверное, человек сто и я в их числе.
На Леночке было белоснежное платье в кружевах и оборках и шестиметровая фата, которую несли двое очаровательных деток от первого брака ее нового мужа, незаметно исчезнувшие в сопровождении своей мамаши сразу после окончания церемонии.
Леночка выпала из обоймы второй. Не такой уж прекрасной она и была.

В этот год, забывшие страх или вовсе не пуганные ни голодом, ни разрухой люди,  в едином порыве производили на свет младенцев разного пола, твердо веря в то, чему их научили в школе -  войны не будет, передел мира закончен, безработица побеждена окончательно и бесповоротно, социалистический лагерь сильнее капиталистического, от каждого по способностям, каждому по труду, все на благо человека, все во имя человека, привилегированным классом у нас являются дети, человек человеку брат (это особенно смешно).
Моя семья не осталась в стороне от народных масс и, расставшись с женой, я вскоре получил в качестве компенсации чудесную малюсенькую женщину - сестричку, которая, еще находясь в утробе матери помогла мне избежать упреков со стороны родителей по поводу необдуманной женитьбы и скоропалительного развода, отвлекая их внимание на себя и заставив мою маму провести  в больницах в общей сложности месяцев пять.
Итак, мои близкие друзья и родители подарили государству четырех прелестных девчушек и я, слава Богу, не приложил к этому ни умственных, ни физических усилий. Я был ни при чем.

Я вернулся к любимой бабушке один-одинешенек, чтобы с новыми силами приступить к учебе.
Спокойный размеренный ритм жизни всегда действовал на меня положительно.
В первый же вечер без Леночки я вышел за хлебушком и, совершенно случайно, в очереди я встретил свою несчастную дуру Лерку. Она сделала вид, что не заметила меня, и это так меня возмутило, что я заорал ей на весь магазин: "Гусева, а ну иди ко мне" - я стоял уже возле самого прилавка.
Вся очередь уставилась на Лерку, которая переминалась с ноги на ногу в самом хвосте очереди и не решалась подойти, но всеобщее внимание вынудило ее покинуть свое место и безропотно пойти на мой зов. Иначе и быть не могло, ведь я произнес волшебное слово.
По дороге домой я жестоко мучил ее, интересуясь, почему  это она не соизволила прийти к нам на свадьбу, может мы были не достаточно хороши для ее компании, или, что может быть она не желала нам счастливой жизни, или может ей не нравилось, что я женюсь на Леночке, а не на ней, а может ей Мишенька из Америки запретил,  а может быть... тут я увидел, что она уже довелась до нужной кондиции и чуть не плачет, и тогда я затолкал ее в подъезд и, как раньше, впился в ее губы  со всей страстью, которая накопилась во мне с момента нашей последней встречи. От этого поцелуя привычная сладкая волна прошла по моему телу, и я позвоночником почувствовал за спиной дыхание ангела.
Когда я выпустил ее из своих объятий, она уткнулась мне в плечо и замерла, вцепившись пальцами в рукава пальто. Я тоже обнял ее и прижался щекой к ее отвратительной колючей мохеровой шапке.

Глава 3
В которой повествуется о том, как в промежутке между двумя браками герой пробовал на зуб разные виды жизни - общественной, личной и половой.

Наступивший новый 1983 год принес мне много интересных встреч и неизведанных отношений.
1 апреля мама пошутила и родила Полинку, мою личную и единственную сестру.
Месяца за два до этого радостного события бабушка объявила сбор одежды для новорожденных. Оказалось, что в нашей стране, где детям вроде особое внимание, нет нормального детского белья. Я немного поотмахивался от бабушки с ее завышенными требованиями, справедливо полагая, что как-нибудь будущий ребенок протянет пару годков на старых простынях и переделанных или отданных кем-то вещичках. Но страшно раскапризничавшаяся мама, у которой любое возражение или просто громко сказанное слово вызывало двухдневные рыдания, а так же моя экс-жена Леночка, взявшая на себя заботу об еще одинокой, но уже безмерно пузатой Ирэнки, заставили меня серьезнее отнестись к этой проблеме и вспомнить все свои организаторские таланты.
Никогда не думал, что от нахождения решения такой дурацкой задачи может так измениться жизнь.
Я всегда с легкостью заводил знакомства. Мои старые связи - бардовские и театральные контакты оказались незаменимой поддержкой в деле добывания пеленок. Сейчас, наверное, это трудно представить, но, пользуясь правилом "ты - мне, я - тебе", я достиг просто невероятных успехов.
Не сумев найти хорошего и красивого детского белья, я решил его произвести, и Леночка с жаром поддержала эту нетипичную для того времени авантюру. Энергично взявшись за дело, она, путешествуя от одной фабрики к другой, сумела за совсем небольшие деньги, а иногда и просто даром приобрести вполне сносную ткань, нитки и всякие сопутствующие принадлежности для нашего кустарного производства.
 Бабушка была потрясена моими новыми качествами: - "Это в тебе еврейская кровь заговорила".
 А раньше, между прочим, она уверяла, что моей кровью только полы мыть - ни кому не подойдет. Бабушка прекрасно разбиралась в медицине - в молодости, пока дед сидел, она несколько лет проработала секретарем в КВД.  Как-то, узнав от мамы мою группу крови, она безапелляционно вынесла свой вердикт, и потому теперь мне было особенно отрадно узнать, что и в моей "бросовой" крови какая-то часть не только заговорила, но и, даже, начала приносить пользу обществу.
Но что такое моя кровь, по сравнению с Леночкиной - тьфу и растереть.
Вот я и думаю, что на самом деле сработало мое врожденное обаяние и привычка всегда выполнять обещания, данные другим.
Конечно, мы очень рисковали, нарушая закон, но это только подхлестывало наш энтузиазм.
К рождению Полинки мы с Леночкой развернули уже такую бурную деятельность, что обеспечили прекрасными пеленками, конвертами, чепчиками и распашонками не только мою сестренку и уже совершенно готовых к "выброске"  потомственных десантниц Ирэнки, но некоторое количество полезных знакомых, уже имеющих или собирающихся заводить младенцев.
Наше предприятие помимо пользы вдруг стало приносить доход. У меня неожиданно появились деньги и не такие, как в школе, а настоящие, на которые можно было жить, хотя, честно признаюсь, это была в основном Леночкина заслуга.
Я стал выдающимся авторитетом в своей семье. С хорошими деньгами можно стать пророком и в своем отечестве.
Мама, всегда считающая меня кем-то вроде ботаника - неудачника, вдруг стала до неприличия беспомощной и обращалась ко мне по любому поводу.
Бабушка, которую мама всегда упрекала в том, что та меня избаловала, была страшно довольна и не упускала возможность напомнить ей - маме - кто вырастил мальчика таким толковым и предусмотрительным и, как она - мама - должна быть благодарна "ребенку", который, несмотря на усиленную учебу, тем не менее, находит время, для решения ее - маминых - проблем, которые должен был решать ее муж, который….
Я всегда не любил их перебранки и никогда не знал, чью сторону принять. Но сейчас было проще - я уже был взрослым и действовал, как взрослый. Поэтому, когда они уж очень расходились, я говорил им:
- Если вы сейчас же не прекратите, то я не… - дальше шла какая-нибудь угроза - обещание, например "не куплю то-то" или "не стану доставать то-то" или "не поведу вас туда-то".
Первым их желанием было наорать на меня и поставить на место парой язвительных фраз, но видно они уже начали ощущать некоторую связь между своим благополучием и моими действиями, поэтому недовольно замолкали и ждали, пока я уйду, чтобы продолжить свой спор.
 Бабушка сразу стучалась  к тете Кате и, уже в ее комнате в стороне ото всех, отводила душу, ругая свою бестолковую дочь, скинувшую старушке сына - подростка за которым глаз да глаз, и теперь перекладывая на его хрупкие плечи обязанности своего непутевого мужа, который, как ребенка сделать так первый, а как заботиться, так его нету - он на работе.
Но ворчала таким образом она не часто, а может просто мама редко приезжала, не знаю.
Для меня же у бабушки всегда был вкусный обед, мягкий хлеб, рыночная квашеная капуста и горячие, жаренные на топленом масле, кусочки теста, которое бабушка покупала в кулинарии и хранила (зимой) за окошком в полиэтиленовом пакете, прикрепленном к форточке.
Леночка оказалась прекрасным деловым партнером, деятельным и неутомимым. Если, пользуясь бабушкиной терминологией, моя кровь заговорила, то Леночкина уже давно пела в Ля Скала.
 Леночка нашла себя. Она очень много знала и умела и ничего не боялась. Совершенно забросив свою физику, она идеально организовала производство. С помощью бабушкиной знакомой медсестры из нашей районной поликлиники она составила список доброй дюжины бодрых пенсионеров и молодых инвалидов и привлекла их к работе по шитью  и раскрою.  Не удовлетворившись этим, она отнесла пару комплектов в похоронное бюро, продемонстрировав наше умение и безупречный вкус, и после нескольких рискованных, но плодотворных переговоров к числу наших непосредственных клиентов добавились покойники.
Точно могу сказать, что ни со стороны младенцев, ни со стороны новопреставленных никаких нареканий не было.
Мне было поручено находить оптовых покупателей, и я быстро нашел. Колбасные поезда, приезжающие в Москву по выходным, стали для меня неоценимым источником информации. Сейчас это бы назвали маркетингом, но тогда я, помогая тетенькам нести сумки к электричке, выспрашивал у них все, что могло быть полезным для нашего подпольного предприятия.
Никто, ни у меня дома, ни у Леночки не знал, чем мы занимаемся. Я говорил, что подрабатываю, и этого было достаточно, особенно после того, как родилась сестричка.
Не думаю, что бы родители меня поддержали, это занятие - кустарное производство и торговля, было недостойно интеллигентного человека, по их понятиям.
 Они яростно презирали спекулянтов-торгашей и их образ жизни, особенно если учесть, что на их работах очень трудно было что-нибудь украсть. Но, клянусь вам, если такая возможность появлялась, они ее не упускали, если вы покажете мне человека, который никогда ничего не принес со своей работы, я не поверю своим глазам.  Очень извиняюсь.
Наше небольшое дельце процветало, пока однажды Леночка не сказала, что собирается замуж  и потому вынуждена оставить меня одного.
Это известие вызвало у меня гораздо более глубокое огорчение, чем, когда она предложила мне развестись и, к несчастью, Леночка это отметила. Но промолчала.
На мои безутешные сетования она спокойно отрезала:
 - Ничего страшного, найдешь себе другого партнера. Я пока вернусь в науку и успею закончить до родов третий курс, - засмеялась она, увидев, как у меня вытягивается лицо. - Костик,  не могу же я позволить Ирэнке выйти замуж раньше меня. Это дискредитирует мою систему  и, кроме того, я хочу детей. Сейчас.
- Во-первых, ты уже была замужем, во-вторых, я просто не могу поверить, это не укладывается в голове. Ты отказываешься от всех преимуществ, которые дает  тебе молодость, свобода и деньги и всё для того чтобы менять пеленки и вытирать попы уродливым орущим младенцам. Ты сошла с ума?
- Костик, думай, что говоришь! - она сердито вытянула вперед указательный  палец и ткнула меня в плечо.
- Отлично! - обиделся я. - Ты уже подняла на меня палец. И это после всего. Спасибо большое!
Леночка вздохнула, и я вдруг понял, что она уже не хочет меня утешать, успокаивать, разъяснять что-то и, вообще, не хочет больше тратить на меня свои силы.
- Ты стала совсем чужая! Тебя испортили деньги! - обрушился на нее я.
Она цинично закивала в ответ на мои слова и то, что она не стала спорить, не смотря на очевидную несправедливость обвинений, окончательно разочаровало меня.
- Ты станешь такой же клушей, как Наташа Ростова. Будешь бегать по дому с обгаженными пеленками и радоваться. Мерзость какая!
Тут Леночка, наконец, снизошла до меня и ответила миролюбиво:
- Поговорим потом, когда ты успокоишься. А пока постарайся просто расслабиться. Сходи куда-нибудь. Пригласи свою Лерку в кафе. Вы ведь, надеюсь, встречаетесь.
Я онемел.
Никогда в жизни я не говорил Леночке о моих отношениях с Леркой, никогда. Она видела ее только раз, когда мы познакомились и все, больше не разу.
- Кто тебе сказал про Лерку? - спросил, наконец, я, преодолев свое изумление.
- Ты сам.
- ???
Я точно знал, что это не так.
Еще в школе, изучая женщин, как общеобразовательный предмет, я вывел следующее правило - никогда не говорить последующим девушкам о предыдущих. Люди, запомните, сколько бы жен не прошло через ваши руки, сколько бы лет вам не было, каждой следующей женщине говорите, что до нее вы не общались ни с одной, а если и общались, то только как верный и надежный друг.  Это единственный способ избежать постоянных расспросов и сравнений, а также истерик, упреков и напоминаний.
Короче быть такого не могло. Разве что я сошел с ума!?
- Нет, не бойся, Костик. Просто знай, шпионом тебе не быть. Ты выдал себя во сне - обнял меня, так как никогда не обнимал и спросил: "Лерка, откуда ты взялась?"
- Я просто оговорился - попробовал схитрить я, а сам подумал: - "Во дурак! А ведь мог бы жить да жить".
В ответ на мои жалкие опровержения Леночка с горечью покачала головой и грустно улыбнулась:
 - Нет, Костик, если бы ты хоть раз в жизни обнял бы так меня, я бы никогда от тебя не ушла.
Я увидел, что у нее как-то подозрительно заблестели глаза и подумал: "Неужели, тогда, объясняясь мне в любви, она не лгала?"
- Леночка, а кто твой будущий муж? - невпопад поинтересовался я.
- Он - директор стадиона, -  улыбнулась она и загадочно добавила, - я же умная.

Некоторое время я пытался вести свой маленький бизнес один, без Леночки, но скоро понял, что не управляюсь. Надо было искать другого партнера.
Я вдруг с удивлением обнаружил, что с Мишкиного отъезда я так и не заимел друга мужского пола.
Половина ребят из моей группы, с которыми я общался, были плодами романтической любви шестидесятников, а значит отвергали все материальное, предпочитая ночевки у костра, палатки из парашютного шелка, видавшие виды гитары и любовь в антисанитарных условиях. Предложить таким людям производить покрывала для покойников равносильно плевку в лицо. И меня они не устраивали. Мне казалось, что я старше их на пятьдесят лет.
Вторая половина с жаром обсуждала только темы связанные с алкоголем, культуризмом, автомобилями и минетом - быть или не быть. От этих меня просто воротило. Короче бизнес накрылся, оставив после себя приятные воспоминания и энную сумму денежных знаков, которые я, как порядочный гражданин хранил на сберегательной книжке.
Пришлось снова положиться на судьбу, тем более, что ангел, убедившись в Леночкином отсутствии, снова начал удостаивать меня своим вниманием. Конечно, он не получил прежней широты полномочий, но иногда я все-таки прислушивался к его указаниям, особенно, когда дело не касалось личной жизни.
В личной жизни я старался быть осторожен.
Изредка я приходил к Лерке - теперь она не слишком понимала меня и абсолютно не поощряла моей капиталистической тяги к деньгам. Другие удовольствия от организации бизнеса, те приятные ситуации, когда после нескольких дней мучений все начинает складываться, колесики крутятся, продукция уходит, денежки капают и т.п., она вообще не в состоянии была понять и потому безапелляционно отрицала.  Однажды я сделал робкую попытку поделиться с ней своими проблемами и достижениями, но она, не захотела слушать о таких прозаических вещах, как торговля нелегальными пеленками.
Она изучала португальскую поэзию.
Деньги ее тоже не волновали (она всегда имела больше, чем это было необходимо советской пионерке и очень этого стыдилась). Поделав некоторое время вид, что внимает мне, она, наконец, зевнула, как бы не выдержав невыносимой скучищи, чем ясно дала понять, что затронутая мною тема для нее не интересна.  Присев на подлокотник шикарного финского кресла она предложила мне послушать стихи. Я не стал демонстративно зевать, а просто встал и пошел к дяде Васе в кабинет, поиграть в шахматы.
Мне нравилась их семья и дядя Вася, и тетя Женя. Только тетка, сухая как палка, самодовольная и занудливая, как все эгоисты, вызывала у меня отвращение, но когда Леркины родители вернулись из-за границы она, слава Богу, переехала обратно к себе.
Нам удалось сохранить наши с Леркой отношения в тайне. Хотя, что это за отношения - ну переспал с ней разок. Так, открыл, можно сказать, дорогу в жизнь. А сейчас вообще черте что, не дружба, не любовь. Я даже не мог решить стоит ли мне все это продолжать.
Если продолжать, то, наверняка, придется жениться. Мне не хотелось видеть мою Лерку в роли любовницы, - это была не ее жизнь. Да и родичи с ума сойдут, если узнают. Скажут - соблазнил и так далее, они у меня поклонники итальянского неореализма.
А жениться я не хотел. Дело это, конечно, хорошее, но не каждый же год.
Да, ладно, Лерка не была единственной женщиной на свете - теперь я знал это точно. Если бы мне было очень нужно, я бы запросто мог затащить ее в постель, но почему-то мне не очень этого хотелось.
У нее было плохое чувство юмора - все воспринимала слишком серьезно. С ней все было как-то по-дурацки. Как летом санки по асфальту тащить. Вроде и легче, чем на хребте нести, но все-таки как-то не по-людски. И еще от общения с ней у меня начинало болеть где-то в районе ребер и на пару часов пропадал аппетит. Короче - морока одна.
Но меня к ней тянуло, хотя, в общем, она была… никакой. 
Легче сказать какой она не была. Она не была такой умной, как Леночка, или такой загадочной, как Мелена, или такой взбалмошной, как Ирэнка, или такой правильной, как дочка маминой знакомой - толстая  Ниночка, с утра до ночи проводящая в своем мединституте и не забивающая голову чепухой вроде брака.
 Лерка  была какой-то... неопределенной.
Казалось, сейчас, по мере взросления (запоздалого конечно), она растерялась, как ребенок впервые вышедший на улицу без сопровождения няни. Мир, досконально изученный ею по книгам, на деле не соответствовал сложившемуся у нее представлению. Она мучилась от любой несправедливости или невинного обмана и никак не могла адаптироваться к естественным противоречиям, которые существуют в любом сообществе, от семьи до страны.
Ее возмущало, что кто-то может скрываться от армии или по блату поступать в институт. Она отказалась от мидовских курсов, обещающих сверхуспешную карьеру, потому что там прекрасно знали ее папу. Она поссорилась с продавщицей в магазине, которая уже сто лет откладывала своим постоянным клиентам лучшие куски, и мне пришлось за нее (за Лерку) извиняться, потому что одним из главных клиентов была моя бабушка.
Наивная она была, какая-то, эта Лерка. Играла со своими пионерами, которые еще верили, что этот мир создан специально для них и учила их "добру".  Как ей казалось. 
Казалось - это ключевое слово. Обычно с него она и начинала - "Мне кажется..."
 Иногда она меня бесила, иногда удивляла, иногда я натурально желал ее, иногда готов был убить. 
Лерка упорно искала себя, где только это было можно и даже там, где нельзя. Она стала загадочной, как макака и кичилась своей непредсказуемостью. И хотя ее странные "заскоки" забавляли меня, я с грустью вспоминал те дни, когда чувствовал на расстоянии каждое движение ее мысли.
Она выросла читающей барышней, но так и не научилась читать между строк. Конструктивная критика, направленная на позитивные перемены в ее сознании, воспринималась ею как упрек
Если я говорил: - "Лерка, ты - удивительное существо. Как ты умудряешься при наличии классных шмоток и такой потрясающей фигуры так убого выглядеть?" - она начисто пропускала мимо ушей две первые части фразы, зато из последней делала вывод, что я обозвал ее тупой уродиной.
Она обожала романтические истории с плохими концами, где все умирали от благородной любви. Мой здоровый животный инстинкт протестовал против этого и, если уж говорить начистоту, я предпочитал Рабле и Костера.
Но Лерке было плевать на мои пристрастия, и она, с трудом сдерживая слезы, рассказывала мне историю Кабестана (не лебедки, конечно, а этого, трубадура, будь он неладен), затем читала какой-нибудь стишок Камоэнса или еще кого-то и, порицая мою черствость и бездушие, называла мужланом, поджимала губы и обижалась на несколько недель.
Мне никак не удавалось выбить ее из придуманного ею образа. Последний раз я видел ее нормальной в тот вечер, после булочной, а потом, снова здорово.
Для себя она продолжала выдумывать какие-то правила. Волю, что-ли, в себе воспитывала, как Павка Корчагин, кто ее поймет?
Нет, если Вам понадобится человек, который под пытками сохранил бы военную тайну, берите Лерку, не пожалеете.
Она всегда боролась за правду, но никогда не хотела ее видеть.
А правда становилась все более странной.
Хотите правду?
Я жалел о том, что ушел тогда. Если бы не этот дурацкий звонок, и чего он меня тогда так взбесил?
А она будто забыла тот день.
Но забыла она или нет, я-то всегда помнил рассыпавшиеся по моему плечу волосы и ее острый локоть, о который билось мое сердце.

Только не думайте, что я только и занимался тем, что вспоминал да страдал о нашей  былой любви. Так, мелькнет иногда и все. И ничего это не значит.


Сентябрь 1983 года
Вернувшись  из стройотряда, я твердо решил самосовершенствоваться и выучить язык. Учитель приходит, когда ученик готов, так и вышло. Учитель не заставил себя ждать и, как я и думал, нашелся сам, причем совершенно случайно. Наверное, я был уже готов.

Стоя в очереди в молочном магазине я разговорился с милой, но страшно любопытной арбатской старушкой и так, слово за слово, рассказал ей обо всем.
Я трепетно отношусь к старушкам и всегда, если какую встречаю с тяжелой сумкой, предлагаю им свою помощь.
Я, вообще, знаю много людей, живущих на нашей улице или  в ее окрестностях. Изо дня в день мы ходили в одни и те же магазины, ездили в одних и тех же троллейбусах. Это были школьные подружки мамы, приятельницы бабушки, их мужья дети и внуки,  с некоторыми из которых я играл еще будучи совсем маленьким на Гоголевском бульваре. Пока я шел от метро до дома, я раз десять мог остановиться, чтобы поздороваться и перекинуться парой вежливых фраз, как будто списанных с учебника по "инглишу", с этими знакомыми, моими, мамиными или бабушкиными:
- Добрый день, как здоровье бабушки. Давно ее не встречала.
- Спасибо, она здорова, а как Вы.
- Слава Богу, хожу пока. Ну, всего хорошего, Марусе - пламенный привет.
- Спасибо, передам. Всего хорошего.
И шел дальше до следующего знакомого. Раньше меня это бесило ужасно.
А сейчас, когда не осталось ни старых магазинов, ни знакомых продавщиц, а вместо привычных лиц одни незнакомые рожи, я жалею о том времени.
 Жалко, что дети и внуки моих старых знакомых никогда не смогут прийти в магазин, где их знают с детства, знают по именам, где знают их мам и так далее. Бедные дети - никакой стабильности, ничего знакомого, одни сплошные перемены - с продуктов на мебель, с мебели на косметику, с косметики на ювелирный, с ювелирного на роскошный бутик, с бутика на кафе, с кафе на казино. А замена "счастию" - гаджет. Слово говорит само за себя.
Но не будем забегать вперед.
Так вот, стоя в очереди за майонезом, я рассказал знакомой старушке о своих планах на будущее и о своем желании работать над собой. Неожиданно оказалось, что ее соседка по квартире в совершенстве знает несколько языков и, наверное, сможет меня обучать. Я не придал значение этому разговору, но когда она перезвонила и предложила прийти познакомиться, мне, разумеется, было неловко отказываться, и я пошел.
Так я встретился со своей будущей преподавательницей -  маленькой, очень старой женщиной (язык не поворачивается назвать ее старушкой), которая, невзирая на возраст, ходила на высоких каблуках, с абсолютно прямой спиной и укладывала подсиненные седые волосы в элегантную прическу.
Нина Арсеновна, так звали мою "англичанку", никогда не повышала голос, не выражала какого-то недовольства по поводу моих успехов, ровным прекрасно поставленным голосом исправляла ошибки в произношении, аккуратным твердым почерком писала задание в тетради и мне даже в голову не приходило, что я могу что-то не выучить.
Она была строга и неутомима, и никогда не отпускала меня с урока, пока не убеждалась, что все, что я должен был усвоить, я усвоил намертво, навсегда.
Никого в жизни я не боялся и не уважал больше ее.
Ни до, ни после, ни одна женщина не имела надо мной такой власти. Одним движением бровей, одним быстрым взглядом она заставляла меня делать все, что она хотела -  я вставал и садился, замолкал или отвечал, думал и вспоминал все, что надо, даже когда не хотел это делать.
Это была женщина высочайшего класса, и я восхищался ею.  Она могла бы дрессировать тигров, но тратила свое драгоценное время на меня, и я просто не имел права не оправдать ее жертвы.
Я делал невероятные успехи, за пол года я выучился не просто читать, писать и говорить по-английски, я стал чувствовать себя лордом. Рядом с ней нельзя было не стать лордом.
 Неожиданно я снова начал читать. После вспышки подростковой книгомании, я совершенно перестал тратить время на что-либо кроме специальной литературы и вдруг такая метаморфоза.
Лерка, презрительно относившаяся к моему желанию выучить английский, вынуждена была заткнуться, видя, как действует на меня общение с Ниной Арсеновной.
Знаете, мне все-таки везло на учителей.  И в школе и потом.

Мои мысли в этот период были заняты не только тем, как  бы поскорее достичь совершенства и начать работать на благо Родины. Не могу объяснить почему, но восемьдесят процентов моих замыслов, все равно, так или иначе касались женщин, а остальные двадцать - того, что с ними связанно.
Что такое молодой, свободный, разведенный мужчина в глазах его ровесниц - это в первую очередь опытный мужчина, мужчина переживший личную драму и потому способный по достоинству оценить участие, сочувствие и дружескую поддержку.
 Что полагается делать с таким человеком?!
Во-первых, его грех не использовать.
Во-вторых, его надо утешить.
В третьих, ему надо доказать, что и в семейной жизни бывает все  не так уж и плохо.
Какое поле деятельности.
Сочувствующие и участвующие роились вокруг меня, как мухи.
Я умел слушать, мне можно было пожаловаться, и даже те девушки, которые не имели на меня никаких видов, иногда делились со мной своими бедами, надеясь на совет мудрого мужчины.
Я безжалостно потешался над бедняжками объясняя все их проблемы недостаточным качеством или количеством секса и, цинично наблюдал за лихорадочной работой их мысли, когда, отойдя от меня, они начинали размышлять о том, как улучшить положение дел.
Мужики, за вами должок.
 Главной же мыслью, которую я хотел им внушить, была мысль, что выходить замуж, как следует не проверив на практике подходит ли тебе партнер, просто преступление. Сколько непробиваемых девиц купилось на мои "полезные советы" я не знаю, но, думаю, такие были.
Окончательно высвободившись из-под Леночкиного крылышка, я со всем легкомыслием, признаки которого я недавно у себя обнаружил, ударился в разгул.
Студенческий стройотряд располагает к романтике. Тяжелый труд, поиск еды и добыча самок составляли основной перечень наших развлечений, вернув на начальную ступень развития человеческой цивилизации. Я преуспел в своей охоте и умудрялся "подружить", как говорил Незнайка, с несколькими девушками параллельно, не позволяя ни одной из них завладеть моими чувствами больше чем на неделю. Что касается угрызений совести, то у меня их не было.
В Москве все продолжилось, только стало гораздо сложнее.
Даже если считать, что бабушка и тетя Катя всеми силами старались мне не мешать моей личной жизни, я, как истинный гражданин своей страны, не мог не  ощутить в полной мере общую проблему всего советского народа  - "негде". Я уже перерос детские площадки и темные подъезды, чердаки и котельные. Даже в отрочестве я не особенно был охоч до подобных пристанищ бездомной любви, а теперь и подавно.
Хотя девушки, с которыми я встречался, были совсем разные, и внешне, и по характеру,  одно объединяло их всех - жили они  у черта на рогах.
Я вдруг понял, почему так спокойно женился на Леночке - надоело ездить в неизвестно какую даль, чтобы получить известно какое удовольствие.
И вот теперь мне, солидному деловому человеку, приходилось мотаться в разные районы Москвы, чтобы удовлетворить свое естественное желание. И я покорно мотался. Не представляю, как это я все успевал - наверное, очень уж хотелось всего и сразу.
 Признаю - это был сплошной сексуальный марафон. Иногда возвращаясь домой от очередной незнакомки я говорил себе: "Костик, пора завязывать. Это может плохо кончиться! Господи, помоги! Я никогда больше не пересплю ни с одной женщиной, которую знаю меньше месяца " Однажды мне даже пришлось посетить КВД, и после этого посещения я старался сдерживать свои порывы целый месяц, а, может, даже  два.
Мама и бабушка были в ужасе и молили Бога послать мне "невесту", хоть какую завалящую, лишь бы постоянную.
Больше всего они боялись, что я завалю зимнюю сессию, и с тревогой считали дни до Нового года. Мои страхи ограничивались возможностью подхватить триппер, а учился я, как всегда, прилежно и,  даже  не прогуливал.
Перед самым Новым годом я (не по своей воле) посетил еще одно заведение - роддом, где вот уже целую неделю изнывала от вынужденного безделья безвременно ушедшая от меня к другому  моя бывшая жена Леночка.
В отличии от мамы, которая родила тихо и незаметно в стареньком роддоме, где можно было только махать ручкой в окошко, Леночку устроили в какой-то институт, со столетними традициями и  новомодными порядками, куда пускали посетителей, а может ее престарелый муженек купил весь персонал роддома и Леночка вела себя в нем, как хозяйка.
Она позвонила мне и потребовала, чтобы я, бросив все дела, немедленно отправился к ней и привез какую-нибудь новую книгу, причем с хорошим концом и не скучную. Я попытался откреститься от этого поручения, сославшись на неотложные дела, но не тут-то было.
Леночка совершенно бестактно напомнила мне, скольким я ей обязан и спросила, как я могу быть таким эгоистом. Неужели трудно выполнить просьбу, не пререкаясь? Голос ее срывался от обиды на меня и всех, кто уже отказался выполнить ее прихоть до этого и я, впервые заметив за моей железной леди № 2 (после Маргарет Тэтчер)  признаки слабости, не мог устоять и потащился куда она велела, по дороге купив книжку в подвальчике, в начале улицы.
Увидев Леночку, распухшую и страшную, с ногами, затянутыми эластичным бинтом и огромным невероятным животом, идущую ко мне в коричневых шлепанцах с написанными на них белой масляной краской загадочными буквами "Л" и "П" я слегка опешил. Она ковыляла навстречу  в вылинявшем сатиновом халате, поддерживая двумя руками выгнутую вперед поясницу, и я не смог скрыть своего ужаса, чем вызвал у Леночки удовлетворенную улыбку.
- Ага! Вот так-то, Костик, детки-то даются! 
- Леночка, ты вообще… как сама?
- Лучше всех! Книгу принес?
Я трясущимися руками достал из спортивной сумки книжку и протянул Леночке.
- А поесть? - строго потребовала она, потирая бока.
- Ты не сказала, про поесть! Вас что здесь не кормят? - я всеми силами старался держать себя в руках.
- Кормят. - Плотоядно проскрипела Леночка, приблизив ко мне желтоватое, покрытое странными пятнами лицо.
 Паника охватывала меня все больше и больше, и я ни секунды не желал  принимать этих отвратительных метаморфоз, превративших прелестное существо в огромную, требующую жрать Х хромосому.
 - Слава Богу, - думал я, - что я уже не муж ей,  и мне не пришлось делить постель с этим  раздувшимся пугалом, отдаленно напоминающим женщину.
Неприятно даже подумать, что ЭТО - может быть объектом сексуального влечения. Наверное, только у психов. Я мечтал поскорее уйти, но Леночка, соскучившаяся по общению, не умолкая пересказывала мне свою медицинскую карту во всех подробностях, обстоятельно, как всегда. 
- Неужели ты не могла обойтись без книжки - укоризненно спросил я.
- Тошнит меня, что-то, - пропустив мимо ушей мою реплику задумчиво произнесла Леночка, - в такие минуты я люблю быть с людьми.
Я предложил ей присесть, но она отмахнулась. Я же присел на краешек стула и Леночка, нависнув надо мной всей мощью своей неимоверно увеличившейся груди,  продолжила леденящее душу повествование о количестве настоя толокнянки и но-шпы, выпитой ею от отеков и тонуса матки. Я старался на нее не смотреть. Угрюмо ссутулившись на оборванном коленкоровом сиденье, я уставился на Леночкины страшные тапочки и, в следующую секунду,  что-то булькнуло у меня над ухом,  и на обшарпанную, растрескавшуюся, коричневую кожу шлепанцев, вслед за моим лучистым взглядом, полилась какая-то желтая жидкость.
- Господи, ты, боже мой, Леночка, ты что, описалась? -  в ужасе отскочил я, не веря своим глазам.
- Дурень! Воды отошли! - озабоченно сдвинув брови, но без тени смущения объявила Леночка. - Пока, Костик, я пошла рожать.
И быстро-быстро шаркая промокшими тапочками по линолеуму, она побежала в сторону палат, оставляя за собой, как садовая улитка, скользкий блестящий след. Книжка, привезенная мной, так и осталась лежать на соседнем стуле.
Я снова сел. Минут пять я не мог подняться, потом, наконец, очухался, взял книгу и подошел к жабообразной нянечке - вахтерше, сидящей за стойкой.
- Штейн Елене передайте, пожалуйста. - Мертвым голосом попросил я.
- А ты ей кто будешь-то? - полюбопытствовала нянечка.
- Муж. - Машинально ответил я, не вдаваясь в излишние подробности.
- Как это муж? - резко завизжала вахтерша, - как это муж? Только утром отец ребенка приходил, я сама видела.
Я обозлился, ей-то что.
- И что, интересно, вас так удивляет? - раздраженно спросил я. И добавил, горестно вздохнув, - Так бывает в жизни, он - отец, а я - муж…
Нянечка растворилась в воздухе, как голубая фея и через минуту я услышал ее срывающийся голос возле входа в отделение.
- Женщина, женщина, Штейн, я выдала вас, вот беда-то!
Я вышел на улицу и поплелся домой. Можно было бы проехать пару остановок на троллейбусе, но я решил пройтись пешком, проветриться.
Бредя по улице и вглядываясь в неочищенный от снега тротуар, я думал, что если рождение человека так неприглядно, то как же отвратительна, должно быть, смерть.  И в этот момент я услышал странно знакомое бормотание и, посторонившись, пропустил идущую мне навстречу женщину. Пройдя мимо, она повернулась и через плечо посмотрела мне в лицо очень знакомыми бесцветными глазами.
 - Спасибо тебе, - С усмешкой проскрипела она и добавила мне в след. - Хороший мальчик.


Глава 4
Несколько историй об  удивительных вещах, происходящих с героем, о том, как герой становится завидным женихом и инженером, находит свое счастье и готовиться вступить в новый брак.

Январь 1984г
Новый год мы встречали у родителей. Полинка орала, как умалишенная - у нее резались зубы. Мы с бабушкой с трудом дождались боя курантов и на заказанном заранее такси отправились восвояси.
Бабушка осталась дома, а я поехал в институтское общежитие, где все еще продолжалось веселье.
Первого числа я спал до самого вечера, а потом вполз на кухню, потирая глаза, и увидел отца, который пил чай с тетей Катей, тортом, и бабушкой (я не перепутал последовательность?).
Увидев меня, он поднялся, поздравил меня с днем рождения и в торжественной обстановке сделал мне поистине царский подарок. Он подарил мне доверенность на машину.
Бабушка была очень довольна и, я подозреваю, что ей давно хотелось, чтобы на машине ездил я, а не папа. Машина изначально была дедова, а после его смерти соответственно стала бабушкиной. Не то чтобы она не любила моего папу, но меня то уж точно любила больше.
- Вот, - заулыбалась бабушка, - Сдашь сессию и получай права! Будешь меня на дачу возить!
Я кричал "ура" и "спасибо - спасибо",  и прыгал, как кенгуру.
Ангел ликовал вместе со мной, но тем не менее, заставил меня вежливо поинтересоваться, как же отец будет без машины. Бедный папа, будто только и ждал этого вопроса - оказалось, что он идет на "повышение" и у него будет государственная машина.
Они с бабушкой, правда, еще раз сто повторили, что сначала нужно сдать сессию, но я-то знал, что с учебой у меня все в порядке - женщины, конечно женщинами, но дело всегда важнее. Хотя, здорово, что я никогда не мешал родителям заблуждаться на свой счет. Для них это будет нечаянной радостью.
Я снова зажил просто отлично - после сессии съездил в студенческий зимний лагерь и потом бегал, как бобик из института в школу ДОСААФ и на английский.
Тайм-аут, который я взял у своих девиц меня ни сколько не угнетал, наверное, я уже наелся подобного рода контактами. Мне хотелось чего-нибудь нового, чистого и с чувством. Я возжелал любви и не хотел попусту растрачивать себя на бессмысленные связи. Поэтому лишь изредка я позволял себе немного расслабиться, но это уж просто для здоровья. Конечно, девушки обижались, но ни кто из них не волновал меня особенно, пускай обижаются на себя.
Едва научившись трогаться с места, я забрал у отца машину и потихоньку стал выезжать самостоятельно, чаще по ночам. Я водил отлично, но продолжал практиковаться, осторожно пробуя разные дорожные ситуации - возил бабушку к маме и на рынок, просто так катался по Москве и окрестностям, запоминая новые маршруты.

Май 1984г
Перед майскими праздниками я получил права и машину в свое полное распоряжение.
Любовь к автомобилю пришла неожиданно. Улыбающееся лицо моей, теперь уже моей, 21-ой "Волги" встречающее меня по утрам, когда я заходил в наш внутренний двор, доставляло мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Я мыл и чистил каждую деталь своей машинки, я покрасил  все ее внутренности  в небесно-голубой цвет, что бы только появившаяся грязь сразу была видна.
Бабушка с пониманием отнеслась к моему увлечению и терпеливо подкладывала газетки под отдыхающие после работы части механизма, которые я приносил домой. Бабушка знала, что ее поездки на дачу на весенние, солнечные выходные деньки и приобретение постоянно дефицитных стройматериалов зависят от бесперебойной работы "Лики", как я назвал свою  красавицу. Это имя я полюбил еще с тех пор, когда посмотрел спектакль "Мой бедный Марат".
Она была послушна, но горда, не терпела насилия и своим цветом - "Белая ночь" - навевала романтические воспоминания. Она стала моим продолжением, она давала мне свободу, она делала меня таким значимым.
И еще с ней я познал восхитительное чувство невесомости, на нынешних машинах так не выйдет.
Лерку она не приняла сразу и навсегда, еще со времени моих тренировочных поездок по ночной  Москве.  Но я еще пытался настаивать на своем, и, желая похвастаться своим мастерством, снова пригласил Лерку на ночную автомобильную прогулку.
И вот, едва только Лерка залезла, Лика принялась кашлять и чихать на все лады, спотыкаться и терять чувствительность. Наверное, у нее на Лерку возникла аллергия. Я не стал долго размышлять, просто подсчитал, кто из них приносит мне больше пользы и радости, и выбрал Лику.
Расправившись с конкуренткой Лика, фыркнув напоследок  в сторону потерявшей терпение и позорно сбежавшей Лерке, собралась с силами и, заведясь с пол-оборота, не спеша сделала круг почета по Садовому кольцу.
Москва в этот час была безвидна и пуста и только неуловимый запах приближающегося лета заставлял сердце сжиматься от счастья и благодарности за то, что все идет так, как идет.
Обновленный после Пасхи сияющий ангел летел надо мной, благословляя, спящих за синими окнами, москвичей.
Я любил Москву, любил москвичей, любил чуть запачканные после зимы дома, любил магазин "Кабул", где Леночка купила себе сумку, любил театр Сатиры, и театр Образцова, кинотеатр "Форум", дом на Колхозной площади, украшенный разноцветными изразцами и башенками, Курский вокзал, Таганку, Павелецкий вокзал, кафе "Шоколадница", куда после катка как-то сводил сластену Лерку, Парк Горького, где и находился тот каток, Крымский мост и свою улицу, дом,  темный подъезд с облезшей штукатуркой, лестницу с вытертыми ступеньками, свой старый звонок, похожий на Леркину грудь, и огромный латунный ключ от двери, свою комнату с двумя высокими окнами, свою постель, покрытую лохматым молдавским пледом с ромбами  и крашенную зеленой масляной краской стену, по которой проходила тонкая трещинка.

Май 1985 г
Прошел еще один год. Я писал диплом.
Мама с Полинкой и бабушка уже отбыли на дачу. Со мной осталась тетя Катя, которой выпала счастливая возможность в полной мере проявить свои кулинарные таланты в промежутках между просмотром телепередач - недавно мы с бабушкой купили в рассрочку новый телевизор "Рубин", а старый отдали тете Кате. Я не мешал тете Кате проявлять заботу обо мне, яичница с колбасой и котлеты из кулинарии иногда надоедали.
Но вообще-то я редко бывал дома, много времени проводя в лаборатории института, где неожиданно для самого себя занялся оптическими опытами с инфракрасными лучами и еще кое-какими научными разработками,  значение которых для развития народного хозяйства настолько важно, что я не буду о них распространяться дабы не возбудить интерес шпионов из вражеских разведок.
Я навещал своих женщин (я имею ввиду маму, бабушку и сестру) в середине недели.
Мне нравилось приезжать к ним. Полинка, приученная любить и почитать меня не чуть не меньше мамы и бабушки уже с пол дня крутилась возле ворот, ожидая моего приезда. Едва завидев машину, поворачивающую к воротам он кричала что есть силы: - "Мама, Баба, Котя приехал!".
Я сажал ее на колени, и она, схватившись за руль, как заправдовский водитель серьезно въезжала на участок. Полинка была моей любимицей. Она стала разумной, красивой и важной. Ей не удавались шипящие, поэтому меня она называла Котей, что меня вполне устраивало, а бабушку умиляло до слез. Я привозил сестренке маленькие подарки, а бабушке и маме торт и молодую картошку и пучки блестящей неправдоподобно розовой редиски. Мы ужинали на террасе, потом укладывали Полинку и пили чай, отгоняя комаров от бабушкиного пирога с вишней или щавелем и обсуждая насущные проблемы.
Неугомонная Полинка выбегала на террасу, шлепая пухлыми босыми ножками по доскам, забиралась ко мне на колени и в ответ на мамины и бабушкины упреки требовала водички. И так  по пять раз. Ее теплая спинка под белой байковой пижамкой с мишками приятно грела мою ладонь, а от волос пахло молочной кашей.
Бабушка и мама после программы "Время" шли смотреть художественный фильм, а я входил на участок: проверить и запереть машину, проконтролировать рост кустарников и трав, в общем, прогуляться перед сном. Рано утром я уезжал, стараясь никого не разбудить, но бабушка все равно просыпалась и провожала меня до ворот.
На выходные приходилось отдавать машину отцу, который так и не научился пользоваться государственной машиной в личных целях. Его привозили в пятницу вечером к моему подъезду, я спускался вниз и отдавал ему ключи от моей малютки Лики.  Вернувшись в воскресенье, он ставил ее у нас во дворе и поднимался ко мне, поговорить и поиграть в шахматы. Мы были немногословны, но понимали друг друга. Потом я отвозил его домой и возвращаясь специально ехал медленно, чтобы рассмотреть идущих по тротуару в легких платьях девушек.  Это нормально, все равно я в выходные дни дрых до полудня, потом весь вечер посвящал своим калейдоскопам, применяя к ним свои новые открытия в области оптических эффектов.
Но главное, по субботам, пользуясь отсутствием Лики, ко мне приходила Лерка.
Совсем поздно ночью, она легонько скреблась в дверь, а я уже загодя сидел на полу возле двери, с книжечкой и настольной лампой на шнуре, и коротал мгновение за мгновением в ожидании любви, читая какую-нибудь занимательную повесть и прислушиваясь к шорохам на лестнице. Иногда я отрывался от чтения и, вглядываясь в темноту коридора, улыбался своим не очень чистым мыслям.
Ах, черт, если бы вы видели какой красавицей стала Лерка.
Хотя теперь она чаще всего ходила со строгим пучком, а иногда даже надевала на нос довольно смешные очки,  это только добавляло ей сексуальности.
Когда же,  для особого случая, ну, например, для такого, как встреча со мной, она распускала свою косу и с этими волосами цвета ржи, покрытой росою, отливающими одновременно золотом и серебром проскальзывала в дверь моей комнаты, а реально переставал дышать.
Следующий миг был не менее будоражащим для моих слабых нервов. Миг, когда она снимала очки и несколько секунд часто моргала, пытаясь адаптироваться к новому видению пространства.
Когда-то я верил, что моя мама - Снегурочка. Теперь мне казалось, что Лерка снимая очки, переходит в иную реальность или нереальность, и этот беззащитный и растерянный взгляд заставлял мое сердце сжиматься от жалости.
Как человек, лишенный проблем со зрением, я не представлял, как видит мир человек близорукий или какой-нибудь еще, ну там с астигматизмом или дальтоник. Но мне ужасно хотелось это представить. И вот, когда я смотрел, как  близоруко щурясь и моргая, Лерка переходит в другое измерение, мне хотелось оказаться рядом с ней, в ее волшебной сказке, в ее неизведанной фантазии, стать ее гидом по таинственному миру любви.
Лерка была ужасно целомудренной. В своем новом параллельном мире она поначалу была такая же робкая и растерянная, как и в реальности. Но на ее счастье   рядом всегда был я - проводник. Кто-то должен был ей помочь ориентироваться в непривычном еще для нее месте. И, щадя ее неискушенность в любовных делах, я придумывал для нее эротические сказки. Лерка всегда честно исполняла в них свои роли и если в обычной жизни раскрутить ее на что-то такое, было делом сложным, то в нашей сказке, превращенная в спящую красавицу или наложницу, она перевоплощалась и иногда удивляла даже видавшего виды меня.
Эти фантастические любовные игры с диалогами и непредсказуемым развитием сюжета снимали с нас ответственность за все, сказанное ночью. Я мог без тени сомнения говорить ей о своей любви, используя какой угодно высокопарный слог. Я с упоением мог соблазнять ее сплошным потоком коварных и льстивых  речей, и она безрассудно уступала мне свою честь и свое тело (хотя и пыталась постоянно, улучив минутку в конце игры, погибнуть от любви, соблазненная и покинутая или, по крайней мере, трагически убить меня, чтобы вдоволь порыдать над моим безжизненным телом).
Драматизм, которым она наделяла свои романы-сказки, мало меня тревожил. Я готов был спокойно умереть в этот раз, что бы доставить ей удовольствие, но на следующую ночь материализовывался новым грозным властелином, ужасая ее свирепостью нрава и силой чувств.
Ночные представления на утро вызывали у меня чувство легкого стыда. Преображавшаяся за ночь то в школьницу, то в одалиску Лерка, чуть свет уходила домой и, поскольку ее родичи уже привыкли к различным Леркиным странностям  - она то начинала бегать по утрам, то выходила пройтись ночью при луне, то уходила встречать рассвет и т.п., - ее ранние приходы, даже и если были замечены, никого особенно не волновали.
Превращаясь в других, мы становились, наконец, самими собой. Иного выхода не было. Каждый раз, начиная игру, Лерка была невероятно стыдлива и этим возбуждала во мне просто зверское желание. Она стеснялась раздеваться - ей казалось, что у нее слишком много физических недостатков, она старалась поскорее юркнуть в постель, чтобы я их не заметил. А у меня, прямо какое-то наваждение, возникало одно лишь желание - "пожирать ее глазами", извиняюсь за банальность. Но я не хотел ломать ее, заставляя делать то, что ей несвойственно. И тогда на помощь мне приходила сказка, фантазия или, как теперь говорят, ролевая игра.
Как дочка дипломата, Лерка всегда старалась быть на высоте, уверенная, что каждый ее проступок ляжет несмываемым позором на светлый образ нашей великой Родины и послужит поводом для нападок капиталистов.
Раз от разу она становилась все более смелой и более женственной. Ей даже понравилось наряжаться. Бриджи или легкие платья,  тонкие обтягивающие футболки, все это было оправданно - костюмы и реквизит. Тетя Женя, наконец, вздохнула с облегчением, она не знала причины этих метаморфоз.
Что думали о наших с Леркой отношениях наши мамы мне неизвестно. Скорее всего, они считали нас друзьями. Ну и славно.
Теперь я часто приходил в Леркин гостеприимный дом. Наблюдая, как она скромненько расставляет чашечки, рассказывает об обучении пионеров спортивным играм, или о предстоящих Играх доброй воли, на которых ей предложили работать, я воскрешал в своей памяти совсем другие игры,  явно не предназначенные для пионеров, тоже "доброй воли", конечно. Но это было нашей тайной.
А я хотел тайны… В быстро раскрепощающемся мире это было необходимо .
Лерка стеснялась и отрицала важность плотских отношений, но каждую субботнюю ночь снова взбегала по серым выщербленным ступенькам к дверям моей квартиры и царапала тонким пальчиком косяк, предвкушая и желая всем сердцем новых приключений пионерки в стране невыученной любви.
Мы радовались нашим встречам, хотя целый год до этого мотали друг другу нервы постоянными взаимными обидами и ссорами из-за ерунды. Обычно главной причиной всех недоразумений была, не поверите, политика.
Скрытые от многих подробности нашей, российской истории, лавиной хлынувшие во все печатные издания на потребу публике, шокировали патриотку Лерку, глубоко ранив ее социалистическую душу.
 А когда я, однажды, имел глупость сказать при ней, и что люди, поставленные в определенные условия, кем бы они ни были коммунистами или гестаповцами способны на все, потому, что в основу их действий положен закон самосохранения, против которого не попрешь, а не соображения высокой морали, Лерка обиделась всерьез и надолго. 
Я же, махнув на ее заскоки рукой, пустился в очередной загул. Непримиримые политические противоречия не то, на что я стал бы тратить свое время. Перебесится.
Почти так и  случилось. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Как-то раз я, придя домой, застал у себя в комнате Лерку. Оказалось - тете Кате стало плохо и испуганная бабушка, вызвав скорую, позвонила Леркиной маме, чтобы та пришла, на всякий случай. Тети Жени дома не было, но  Лерка не могла упустить такой удачный случай проявить благородство своей души и тут же примчалась поддержать бабушку.
Пока встревоженные  женщины, разогревали мне ужин, я дозвонился в больницу и узнал все о драгоценном здоровье тети Кати. Бабушка обрадовалась, узнав, что здоровью ее соседки ничего не угрожает и неожиданно стала рассказывать нам о тете Кате. Так я впервые узнал о том, как получилась, что она живет в нашей квартире.


Рассказ о тете Кате.

Деда "взяли" ночью, как и было принято в те времена. Полумертвые от страха бабушка и ее родители, проводив взглядом черную машину, отъезжающую от дома, сели за стол и молчали, не имея сил даже задуматься о своем будущем.
Они не были фанатами "новой власти" и не тешили себя иллюзиями, что арест деда - досадное недоразумение и скоро все разрешиться.
Их статус изменился за один час, бабушка, из счастливой молодой жены превратилась в "жену врага народа", а ее родители, всю жизнь старавшиеся сохранять лояльность, стали членами семьи того же "врага", что, согласитесь, не очень-то приятно, если учесть, какой у нас суровый народ (особенно когда выпьет) и как он не любит своих врагов.
   Ложиться боялись, не столько спать, сколько остаться наедине со своими мыслями. Стали потихоньку собирать раскиданные во время обыска вещи, наводить порядок и ждать утра, которое вечера мудренее.
 Первый день был самый тяжелый, нужно было что-то говорить соседям и подругам, ждать их реакции. Все уже знали, что подобные вещи происходят все чаще и чаще, но недоумение еще не сменилось обреченностью, а любопытство к чужому несчастью, пониманием и страхом за себя.
И вот однажды вечером, когда после ареста прошло уже несколько недель, и положение вроде бы стабилизировалось, бабушка и ее мама, сидя на кухне, слушали радио и вязали крючком шторы. Тяжелые шаги на лестнице, затем звонок  и сразу стук в дверь, заставили их вздрогнуть и в испуге  переглянуться.
Они готовились к худшему несколько недель. Несколько недель, они приводили в порядок дела, как будто ждали скорой смерти, но она все не приходила и надежда на лучшее, что Бог милует и больше ничего не случиться, родилась в их сердце, вопреки всем пессимистическим прогнозам разума.
Теперь они смотрели друг на друга, понимая, что это все… Они не знали, за кем пришли на этот раз и тянули последние минуты. Бабушкин отец "почивал" в своей спальне,  и они пошли, чтобы разбудить его и попрощаться без посторонних взглядов.
Они уже не обращали внимание на настойчивый стук в дверь. Несправедливость происходящего вызывала слезы жалости к себе, а безысходность мешала дышать. Но они были Ивановы, русские и православные и, теряя последнюю надежду, возрождали в себе веру, опору для замученной души.
Старики поцеловались и перекрестили дочь, она шла отпирать.
Никто не упрекал ее в том, что ее брак с евреем из Гродно, подвел всех под удар и разрушил семью. Но она сама, идя по коридору, не могла не думать об этом. Она была одна виновата во всем… Хорошо, если возьмут ее. Пусть хотя бы родителей не тронут, они же старые, какие из них враги... А Евгений уже в курсе, он увезет  их к себе... Лишь бы его не тронули, господи.
Перед дверью она остановилась и глянула в зеркало. Один бог знает, когда она посмотрится в него в следующий раз, да и случится ли это вообще когда-нибудь. Из зеркала на нее смотрела совсем юная девушка, с аккуратной завивкой, выщипанными ниточками бровей, длинной шеей и ярко накрашенными губами. Она понравилась себе и улыбнулась отражению.
С этой удовлетворенной улыбкой она открыла дверь.
Первым в комнату зашел управдом с какой-то бумажкой в руках, а за ним следом офицер в форме НКВД. У бабушки упало сердце, но почему-то улыбка не сошла с ее лица и она обернулась на своих родителей, которые, поддерживая друг друга, медленно выходили в прихожую.
Ее улыбка, налетев на их страх, разбила его, превратив в недоумение. Сквозь сплошной поток воспоминаний и горестных мыслей заполнивших ее сознание, она как во сне услышала высокий голос управдома:
- Ивановы, мы вас уплотняем!
Сначала она не поняла значения этих слов, а потом, когда до нее, наконец, дошел смысл сказанного, она посмотрела на родителей и заплакала.
Бабушкин отец купил эту квартиру еще в 1902 году, и его самого и его семью знали  и уважали в округе все. И дворники и управдомы почтительно кланялись, встречая его достойную супругу на улице, к ней ходили за советом и поздравляли шепотом с отмененными "товарищами" православными праздниками.
Управдом в душе сочувствовал им, но помочь, конечно, не мог, своя шкура дороже.
 Он не знал одного - слезы, которые лила красавица Маруся Иванова, любимица всего двора, были слезами счастья.
Огорченный нквдешник, при виде бабушкиных слез нахмурился и отошел в темноту пространства между двумя входными дверями, где незаметной тенью стояла его полнаяя, напоминающая артистку Телегину, жена. Она с грустью смотрела на бабушку и утешающих ее родителей, утирая глаза тыльной стороной ладони.
Так бабушка впервые увидела тетю Катю, которая навсегда осталась жить в их квартире, заняв родительскую спальню.
Сначала они не разговаривали, разделив места "общего пользования", которые до подселения были просто кухней и просто прихожей, коридором и уборной. Но потом, особенно когда родилась мама, они начали потихоньку общаться.
 Тетя Катя обладала той душевной тонкостью, которая отличает некоторую категорию простых людей.
Говорят, интеллигентным претвориться нельзя, и эта черта не имеет ничего общего с образованностью. Я встречал простых деревенских бабушек, деликатностью в тысячу раз превосходящих потомственных княжон Голицыных, которые учились со мной в одной школе и трубили на каждом углу о своем происхождении. Не знаю, сколько Голицыных было на самом деле, но почти в каждой компании я встречал какого-нибудь отпрыска этого знатного семейства, спешащего первым делом сообщить всем свою родословную.
Так вот я бы сказал, что тетя Катя была очень деликатной, и хотя большой любви к ней у моих предков не было, по вполне понятным причинам, ее тактичное поведение и необыкновенную  чистоплотность отмечали все.
Перелом в отношении к ней и ее мужу произошел в день похорон Сталина. Мама с подружками по школе, заливаясь слезами, собирались  на похороны. Телефонный звонок от тети Катиного мужа застал их уже возле самой двери. Он уже сутки дежурил где-то на Страстном бульваре.  Давка начиналась и он, улучив минутку, позвонил бабушке. Страшно взволнованный, он велел ни под каким видом не выпускать маму из дома и не выходить самим, он уже понимал что происходит, чем все может кончиться, но объяснять ничего не стал. Да и не нужно было объяснять. Бабушка послушалась без вопросов. И хотя мама обижалась и плакала, и даже угрожала выброситься в окно, ее  и тетю Женю заперли в комнате и не выпускали до следующего утра.
На лестничной клетке взволнованные соседки шепотом ужасались происходящим событиям и слово "ходынка" все чаще звучало в их речи наводя ужас, на всех. Огромные кучи утерянных калош, валяющиеся по краям тротуаров добавили красок в мрачные догадки и без того взвинченных и  нервных домохозяек.
На следующий день, придя в школу, огорченные подружки увидели некролог и узнали, что одна из их одноклассниц погибла, задавленная толпой в образовавшейся на похоронах давке.
С тех пор бабушкина мама не переставала благодарить Бога и ставить свечки за здравие тетикатиного мужа. Но это не помогло и год спустя он умер от плеврита, оставив тетю Катю одну-одинешеньку на всем белом свете.
Я же не помнил того времени, когда ее не было, и она стала для меня почти такой же родственницей, как мама, папа, дед и бабушка. Такая же, только немного урезанная в родительских правах, что очень облегчало мое общение с ней.

На эмоциональную Лерку история, рассказанная бабушкой, произвела сильное впечатление, она все примеряла на себя.
Когда бабушка, закончив свой рассказ, приняла снотворное и пошла спать, потрясенная Лерка все еще сидела в моей комнате. Ее мучил стыд, за то, что в то время, как моя семья претерпевала такие мучения и "не желая опорочить советский строй" благородно скрывала  трагедию, которую пережила из-за "временных" ошибок руководства партии и правительства, она, не о чем не подозревая, относилась к нам, как к самым обычным людям.
Я мысленно возблагодарил Господа, что она узнала об этом только сейчас. Я уже говорил, что избыток информации плохо отражался на ее скудном умишке. Но, тем не менее, я  укоризненно поднял брови и многозначительно закивал.
- А знаешь, друг мой Лерка, я могу спорить, что в твоей семье тоже кто-нибудь был репрессирован в годы сталинского террора, ты просто не в курсе.
- Вряд ли, - возразила мне Лерка, - я бы знала, если бы такое было.
- Спорим? - неожиданно для самого себя начал настаивать я. - На американку!
- Ну что за желание у тебя будет, - кокетливо поинтересовалась Лерка.
- Если проиграешь, будешь моей вечной любовницей - смело объявил я, подойдя к ней вплотную.
- Какой же ты противный, Костик, - отступая воскликнула Лерка, и вдруг задумалась. - А если ты проиграешь, то ты на мне женишься и твоей вожделенной свободе придет конец. Съел?!
- Да запросто! - согласился я, и мы ударили по рукам.
Сердце мое билось в груди, как сумасшедшее, от восторженного ликования хотелось плясать на месте. В голове звенела счастливая песнь чукчи:
Дура, дура Ле-ерка,
И в кого же ты такая дура уроди-илась,
И неужели ты ни черта не петришь в колбасных обрезках,
И неужели ты дурища не понима-аешь,
Как же я тебя дуру несчастную люблю,
И что я бы уже сто раз на тебе женился,
Если бы ты не была такой ду-урой, 
И что я в любом случае в выигрыше
и что я в любом случае женюсь на тебе
 рано или поздно,
но лучше чуть попозже, а пока помучайся 
дура, дура, Лерка

Как вы уже, наверное, догадались, Лерка проиграла. Я выиграл ее в американку. Я напоминал ей при малейшем удобном случае, что она - мой выигрыш, мой главный выигрыш в жизни, и меня ужасно смешило, как она, не улавливая  в этих словах их глубокого позитивного смысла, недовольно хмурилась и отворачивалась.
Мы начали встречаться. Мы начали играть. Сюжеты этих игр мы изобретали совместно, но я точно знал, что очень скоро, вместо очередной трагедии, придуманной Леркой с драматической развязкой в конце, мы разыграем мою пьесу, с самым счастливым на свете финалом, который придумаю я, и который я так любил во всех сказках.

Июль 1985 г

Защита диплома прошла на "ура".
Мама, бабушка и Полинка ждали меня в коридоре института, специально приехав, чтобы поддержать меня на защите.
На объявление результатов я вышел, держа за ручку свою красавицу и умницу сестричку. Вся комиссия, уставшая от наших недобритых морд, с умилением уставилась на маленькую Полинку, которая в новом платьице, белых кружевных перчатках и такой же кружевной шляпке кокетливо выглядывала из-за моего колена.
Скомкано объявив  оценки и поздравив нас с окончанием ВУЗа, председатель ГЭКа подозвал Полинку к себе.
Смелая девочка оторвалась от моей ноги и пошла по проходу, но  не к председателю комиссии, а к муляжу человека в разрезе, который почему-то стоял на полу среди прочих учебных пособий.
- Котик, - закричала она радостно, обращая ко мне свои ясные очи, - Это же дедушка Ленин.
Затем, любовно погладив маленькой кружевной лапкой призывно блестящую печень муляжа, добавила гордо: - "Вождь краснокожих"
Представители ГЭКа сдержанно улыбнулись и быстро смотались, зато сидящий сзади представитель райкома партии даже позволил себе хохотнуть.
Однако я не получил рекомендации которые должны были помочь мне стать освобожденным секретарем ВЛКСМ нашего института или остаться при кафедре.
Я получил вожделенное высшее образование и распределение на малюсенький заводик, по производству оптических приборчиков особого назначения. На работу я решил выйти в сентябре, в августе собирался съездить в Крым, а июль посвятить семье.

 Весь июль мы с отцом строили на даче баню. Вот уж где пригодились мои строительные навыки.
Иногда я брал выходной и уезжал в Москву на пару дней - проследить за квартирой - не открылись ли окна, сходить на английский к Нине Арсеновне, получить бабушкину пенсию и, конечно, встретиться с Леркой.
Лерка готовилась работать на Играх Доброй Воли. Студентов языковых вузов отправили на игры в качестве обслуживающего персонала, переводчиков и стукачей.
Весь июль их обучали навыкам общения с иностранцами и проводили специальный инструктаж. Прилежная Лерка ходила на все занятия.
Она всегда серьезно относилась к общественным поручениям, что шло в ущерб ее обязательствам передо мной, но я не сердился, я уже давно решил, что, вернувшись с юга и устроившись на работу, сделаю ей предложение. И тогда уже ни какие игры не отвлекут ее от меня.

Глава 5
Немного про отпуск, врачей, мечты и дружбу народов

Сентябрь 1985
Я не увиделся с Леркой на вокзале, хотя надеялся, что она меня встретит. Это было неприятно, но вполне переносимо.
Я задержался в Крыму на две недели. Так уж вышло.
Познакомился к клёвыми парнями и проползал с ними по скалам  почти весь отпуск, пока не свалился.
Да. Я свалился со скалы.
Испуганные ребята побежали в лагерь за врачом, а я остался лежать на мелком ракушечнике и представлять себе, как бы возрадовалась Лерка такой чудесной возможности поухаживать за "умирающим", безропотно выполняя все его прихоти и терпеливо снося капризы. Я даже придумал парочку особо приятных прихотей, которые с удовольствием заставил бы ее выполнить.
Замечтавшись окончательно, я не заметил, как мои друзья вернулись, и очнулся только когда очень знакомый голос весело произнес: - " Издалека видно, что больной скорее жив, чем мертв". Открыв глаза, я увидел свою старую подружку, подарившую мне первый поцелуй, мою старую партнершу по новогодним пляскам - "толстую" Ниночку, которая стояла, заслоняя от меня солнце и с усмешкой уставившись на мои плавки.
Ниночка не узнала меня, потому что верхняя часть моего слабо пострадавшего черепа была прикрыта козырьком матерчатой кепочки. Я не упустил возможности поддеть ее:
- Ниночка, твой тон возле одра больного ну, вот, совсем неуместен.
Я думал она смутится, но не тут то было. Бесцеремонно содрав с меня кепку, она вгляделась  в мое лицо, слегка заплывшее после падения, и радостно сощурившись воскликнула тоном Раневской:
- Костик, ах проказник! - И тут же без предупреждения начала ощупывать мое тело своими крепкими пальцами начинающего хирурга. Я же в это время так же внимательно осматривал ее тело, но, конечно, без рукоприкладства.
Надо сказать, что я не видел Ниночку с тех самых пор, как она поцеловала меня в коридоре. Она уже тогда не была очень толстая, а теперь от ее телесных излишков осталось только слабое воспоминания в виде крупных округлых бедер и ямочек на локтях.
А может у меня просто сместились эстетические ориентиры?
Итоговые наблюдения свелись к следующим выводам - Ниночка выросла в здоровую девицу, ростом почти с меня. У нее были длинные крупные ноги, очень тонкая для ее габаритов талия и небольшая крепкая грудь. Вообще она была очень приятная большая женщина с лицом ребенка, круглыми голубыми глазами и милыми кудряшками коротко подстриженных волос.
Обнаружив какие-то неполадки в расположении моих костей, она пришла в  неописуемый восторг.  Закудахтав от удовольствия,  с улыбкой алкаша, который после длительного отдыха в вытрезвителе наконец-то дорвался до бутылки,  она вцепилась мне в руку.
- Вывих, - блаженно простонала она, без предупреждения сделав какое-то движение, и я вслед за резкой болью почувствовал облегчение. Рука прочно встала на место, а страшно гордая Ниночка по-матерински потрепала меня по головке.
- Молодец, солдатом будешь! - эта фраза по ее мнению видимо служила прекрасным словесным поощрением для всех особей мужского пола от двух до девяносто пяти лет. Странное дело, но, хотя я никогда не хотел быть солдатом, я вдруг почувствовал от ее похвалы удовлетворение и гордость.
Не думайте, что я забыл о тех, кому уже исполнилось девяносто пять, так вот, для них ее фраза звучала так: - "Молодец, генералом будешь!" 
Это я выяснил, когда после весьма недурного секса, погрузил все свои пострадавшие, а так же и чудом уцелевшие члены в прохладу постоянно убегающей лунной дорожки.
Плотская любовь с Ниночкой была естественна  и прекрасна, как  природа, окружавшая нас. Скалы, море, песок, луна.
Плывя к берегу, я неудачно сострил, спросив, не первый ли я пациент, исцеляемый ею подобным образом.
- Дурак, ты Костик, и шутки у тебя дурацкие, - отрезала "толстая" Ниночка.  Схватив крепкими руками за плечи, она  сунула меня под воду и не выпускала до тех пор, пока я не деморализовал ее, неприлично далеко запустив руки в ее купальник.
Тогда она нырнула в волну, как чудесный гладкий тюлень, блеснув под луной мокрыми бедрами, и вынырнула уже на мелководье.
Ниночка оказалась вовсе не такой правильной, как предполагала моя мама и совсем не такой занудой, какой я считал ее в детстве.

Свою травму, как и встречу с Ниночкой я решил сохранить в тайне ото всех. По моим подсчетам я должен был при встрече с Леркой испытать по меньшей мере легкие уколы совести, и потому,  был даже доволен в глубине души, что наша с ней встреча слегка отложилась.
Тетя Катя, встретившая меня дома, показалась мне немного озабоченной, и чтобы отвлечь ее я подарил ей огромного орла, вырезанного из дерева, которого кто-то, по пьяни, забыл в поезде, а я, конечно, прихватил с собой - не пропадать же добру.  Тетя Катя расчувствовалась и отправилась пить чай, что бы поднять тонус.
Слава Богу, не мои синяки были причиной ее беспокойства. Они почти сошли и стали невидимы за темным ровным загаром.
Отдохнув с дороги, я занялся разборкой багажа, уничтожением компрометирующих снимков и вещественных доказательств, а потом самой обычной  банальной стиркой.
Гадина Лерка так и не позвонила. Уже перед самым сном я решил все-таки позвонить ей сам, но, посмотрев на часы понял, что звонить уже поздно. Ну, ладно, ладно, Лерочка.
Все следующие дни, а их до выходных оставалось всего три, мне было не до звонков - я посвятил их разнообразным делам - привел в порядок машину, съездил на дачу к своим любимым родственницам, повидаться и раздать подарки, прилично постригся, оформился на работу, съездил в институт.
В субботу вечером я наконец-то набрал Леркин номер, но, поднявшая трубку тетя Женя сказала, что моей беспечной подружки нет дома.  Я вежливо попросил передать, что  звонил, что приехал, и что буду рад услышать ее голос. Тетя Женя обещала, но говорила довольно сухо, и я подумал, не рассказала ли Лерка ей о наших отношениях.
Надо все как следует разведать, решил я, но не разведал - Лерка не перезвонила. Штирлиц насторожился, но, как выяснилось, не настолько сильно, чтобы, забыв всякую гордость, вторично набрать номер.
Я был уверен, что мадмуазель "вечные мечтания" решила сделать мне сюрприз, и с нетерпением дожидался традиционной субботней ночи.
Уже в двенадцатом часу я сидел под дверью, прислушиваясь к шагам на лестнице. Я пытался читать, но не получалось. Мысли о Лерке и предстоящем свидании с ней не давали мне успокоиться.
Я представлял, как она сейчас осторожно спускает свои стройные ножки с кровати, как ее узенькие ровные ступни с длинными пальчиками нащупывают на прохладном полу войлочные вышитые тапочки, которые тетя Женя привезла из Эстонии. А потом, неслышно подойдя к шкафу, она приоткрывает зеркальные дверцы и, не зажигая свет, осторожно шарит на полке, стараясь на ощупь определить именно ту вещичку, которая станет для меня сигналом, определяющим ее тайные желания, намеком на ее любовную фантазию.
Вот сейчас она аккуратно проскальзывает в дверь и спускается по старым ступеньками, на ходу распуская свои чудесные волосы. Вот она идет ко мне по темной улице, не зная страха, и улыбка, едва заметная мечтательная улыбка делает ее неуязвимой ко всему, кроме приготовленных мною нежных слов и поцелуев.
Вот сейчас она проходит в наш подъезд и бежит по ступенькам вверх. Я так явственно представил себе это, что даже встал и приоткрыл свою дверь, чтобы ей не пришлось стучать. Вот еще пара лестничных пролетов и я увижу ее, мою сказочную принцессу, покровительницу маленьких пионеров, мою подружку, мою тайную вечную любовь, мою будущую жену и даже, может быть, когда-нибудь, со временем…
Но лестница была пуста и тишина подъезда не нарушилась ничем, разве только моим горестным вздохом.
Я прикрыл дверь и снова сел на пол. Сомнение, поселившееся в моей душе, наполнило меня незнакомой тревогой. Прошел еще час. Ожидание стало пыткой.
Невозможно было поверить, что она не придет. Должно быть, я нарушил наш ритуал, забыл что-то и пока я не вспомню, она не сможет прийти.
Я встал и выглянул в окно. Улица была пустынна.
Я вновь повторил все свои действия - установил лампу, взял книжку, уселся на пол возле двери и еще подождал.
Вдруг меня охватил ужас. Мелькнула самая простая мысль - что-то случилось, пока она шла ко мне. Я пытался отогнать ее, мысль эту, но она не отгонялась.  Господи, почему я не встречал Лерку.
Книгу пришлось бросить. Надо пойти и все проверить. Я спустился по лестнице и вышел на улицу. Дойдя без всяких приключений до Леркиного подъезда, я остановился в паре метров от него и только здесь осознал всю глупость моего положения. С какой стати я тут.  Ушел, даже не закрыв дверь. Что за чушь я вбил себе в голову?
Но, повинуясь странному влечению, я уже поднимался по ступенькам к Леркиной квартире и, подойдя к знакомой двери, услышал доносившиеся из-за нее голоса. Кажется,  там вовсю ругались.
Это было странно. Ни тетя Женя, ни дядя Вася никогда не повышали голос.  Неожиданно дверь распахнулась и я, молниеносно проскользнув на следующую лестничную клетку, прижался к стене.
- Как ты можешь, Лера! - пытаясь закрыть своим крупным телом проход и понизив голос вопрошала тетя Женя. - Ты же испортишь жизнь и отцу и себе. Я не узнаю тебя. Это какой-то кошмар. Вася, объясни ты ей.
- Валерия, одумайся - покорно выступил "Вася".
- Папочка, я люблю его, ты понимаешь?  - дверь закрылась, и дальнейшие Леркины объяснения стали почти неслышными, так, только интонация.
Я стоял, не чувствуя под собой землю, казалось, что меня просто разорвет на части от гордости и счастья. Первым моим порывом было позвонить в дверь и прекратить драматическую семейную сцену, с режиссировав достойный финал, неожиданный для всех.
Оглядев свою, весьма не подходящую к такому случаю одежду,  и так и не придумав достойного оправдания тому, как я оказался в три часа ночи возле их двери, я решил отложить свой визит на утро следующего дня.
Это воскресенье навсегда изменило мою жизнь.
Поднявшись  ни свет, ни заря я принял душ и пошел выбирать костюм для предстоящего романтического представления.  Попутно я готовил речь.
Я представил это так.
Я позвоню в дверь и мне откроет рассерженный дядя Вася. Не знаю точно, как Леркины родители узнали о наших отношениях, но не удивлюсь, если она описала их в дневнике и забыла его на обеденном столе. Их, наверное, прочла тетя Женя и, возмущенная, рассказала все мужу. После этого они вдвоем насели на свою распутную дщерь и терзали ее до той самой минуты, пока виновник Леркиного позора, т.е. я, собственной персоной, не появился на пороге их дома.
Наверное, меня не захотят впустить, но я, оттолкнув всех, брошусь в Леркину комнату. Она проснется от шума, приподнимет растрепанную голову с подушки и, увидев меня, протянет ко мне свои теплые тонкие руки. Я обниму ее и, повернувшись к вошедшим в комнату Леркиным родителям, скажу что-то типа: - " Я люблю вашу дочь, с тех пор, как увидел ее впервые по дороге в школу и не представляю свою жизнь без нее. (Про жвачку, я думаю, не стоит упоминать) Я прошу вашего разрешения на наш брак"
Они, конечно, умиляться и согласятся.
Потом мы поедем с Леркой к моим, на дачу. Все тоже, наверное, обрадуются и обратно мы вернемся с отцом, будем сидеть на заднем сиденье и незаметно пожимать руки друг дружке - надо же доставить удовольствие романтической невесте. Я ночью я доставлю удовольствие себе и займусь с ней нормальной любовью, без всяких фантазий, как обычные взрослые люди.
Дверь мне открыла тетя Женя. Весь ее вид говорил о том, что она даже не ложилась. Неужели они ругались всю ночь?
- Здравствуйте, тетя Женя! - бодро поприветствовал я, сделав вид, что я не в курсе их ночных споров и ссор.
- Зайди, Костик! - вздохнув, произнесла тетя Женя
- Я Лерка еще спит, что-ли? - невинно поинтересовался я.
-У нас беда, Костик… Лерка ушла из дому! - всхлипнула моя будущая теща. - Костик, поговори с ней. Она нас всех в гроб вгонит. Поговори. Может она тебя послушает.
Предчувствие чего-то недоброго неприятным колючим холодом прошло по моей спине.
-Что случилось?
- Лерка, наша, дура наивная, на своих "Играх" познакомилась с каким-то кубинцем что ли, и влюбилась в него по уши. Ты даже не представляешь, что это значит для нашего папы… Она его сюда привела, ну ты можешь себе представить, а мы не пустили, конечно. Так она собрала вещи и поехала к нему, в общежитие. - Тетя Женя сердито вытерла глаза. - Обезумела совсем, слушать ничего не хочет.
- Когда поехала?
- Да вот только что, когда ты позвонил, я решила это она вернулась, одумалась.
- Адрес знаете?
- Нет,  но можно в справочнике посмотреть. Убить ее мало. - Она повернулась и поплелась по коридору к книжному шкафу.
Мне же казалось, что меня уже убили. Наверное, я чего-то чувствовал, но не помню что. А вот. Почему-то я вспомнил сказку о Снежной королеве. Миллионы малюсеньких ледяных осколков впились в меня. - вот Лерка бы порадовалась, если бы знала. А то она считает меня непробиваемым дуболомом.
- Тетя Женя, собирайтесь и выходите, я поймаю машину. Мы ее опередим.
Мы подъехали к общежитию через пятнадцать минут. Я вышел из машины и хотел открыть дверь Леркиной маме, но тут ангел нашептал мне кое-что и я, наклонившись, дал шоферу денег и сказал тете Жене:
- Езжайте обратно, я сам все организую! Извините!
Я поднялся по лестнице и постучал в дверь своего первого кровного врага.
Я решил не распинаться особенно, перед этим дебилом, как собирался раньше. Я был уверен, что его можно просто напугать. Я открыл дверь его комнаты и вошел без стука.
Первое, что я увидел - мелковатый, темнокожий (но не негр), заросший черной щетиной парень, возлежащий на кушетке в  синем тренировочном костюме и шерстяных носках.
Когда я вошел он спустил ноги с кровати и почему-то снял  носки. Он был такой несимпатичный, что я даже не стал прибегать к обычным дипломатическим уловкам, для того, чтобы начать беседу.
В ультимативной форме я изложил ему свои требования. Из угроз заготовленных мною я выбрал ту, которая по моему мнению должна была больше всего на него подействовать - возможность лишиться карьеры и отправиться на родину, так и не получив престижного Московского образования.
Не успел я до конца довести свою гневную речь, как этот представитель стран третьего мира размахнулся и двинул мне в ухо.
Свет в моих глазах померк, и сознание, вслед за ним, тоже временно погрузилось во тьму.
Когда я открыл глаза, я увидел над собой две темные рожи и две светлые. Их голоса сначала доносились издалека, а потом стали все ближе и ближе. Разноцветные юноши, на смеси различных диалектов живо обсуждали мои шансы на полное возвращение в сознание, сохранение интеллектуальных ресурсов организма  и способности мозга управлять действиями различных частей тела.
Они помогли мне подняться, схватив, кто за руку, кто за рубашку. Я, слегка пошатываясь, подошел к стулу и сел. Башка гудела. Желание выяснять отношения методом переговоров пропало и только  заманчивые сцены массовых расстрелов мелькали в голове.
Я никогда не любил иностранцев, это только Лерочка, патриотка интернационального движения, считала, что отсталым народам надо помогать и повышать качество их  жизни.
Дура, дебилка, не смогла найти ничего лучшего, как сойтись с латиносом для улучшения качества его жизни.
Мне стало так противно. Чего я буду с ней делать, даже если и верну ее в семью. Я взглянул на темную, как грязную кожу этого Леркиного "предмета вожделения" и представил себе, как он лапает ее своими корявыми ручками. Меня даже передернуло. Убить гада.
Но как? Все происходило слишком быстро, я еще не был готов.
Я дрался в детстве с мальчишками, но все они были свои, наши, из школы или двора. В любом случае они были русские. А что делать с этим…
Я пошел другим путем и угрюмо представился:
- Я ее парень.
В комнате было слишком много народа. Трудно было говорить на такие "интимные" темы при такой толпе. Кроме того, я не знал, за кого вся эта кодла, друзья они мне или тоже враги.
- Слушайте ребят, вам с нами не скучно? - поинтересовался я, - может, дадите поговорить.
Конечно, меньше всего мне хотелось с ним говорить. Но при свидетелях вести себя приходилось цивильно.
- Она ушла из дома. - Продолжил я, когда все лишние нехотя поплелись к двери. - Едет к тебе. Жить.
Он молчал, глядя мне в рот тупым взглядом.
- Ты хоть понимаешь по-русски.
- Понимаешь. - С готовностью закивал он, услышав знакомое слово.
- Лера… едет… сюда.- Приходилось четко проговаривать каждое слово.
Он напрягся  и сощурил свои и так не особенно большие глаза.
- Лера едет сюда, - тупо повторил он и я сделал вывод, что его познания в русском настолько далеки от совершенства, что дальнейшие разговоры на этом языке просто бессмысленны.
Я перешел на английский.
- Откуда ты, морда? -  Это я сказал по-русски. И тут же перевел -Where are you from, dunce? Английский он знал и ответил сразу:
- I'm from Bolivia. - Он помолчал, и вдруг решил проявить благородство - I'm so sorry for hitting you.( сожалею, что ударил тебя), I didn't understand who are you. (Я не понял, кто ты)
Я же все обдумывал угрозу. Если бы я помнил, что-то про Боливию, капиталистическая страна или нет, кто у власти и тому подобное. Но я не помнил. В этой Латинской Америке перевороты каждый божий день, то там, то тут.
Вдруг разговор потерял для меня смысл, не от того, что этот кретин из Боливии. Просто я понял, что у меня нет аргументов, способных воздействовать на его скудный ум.
Я поднялся и пошел к двери:
- Зря ты с ней сошелся. И свою карьеру погубишь и ее, и ее отца - он дипломат. КГБ за такими всегда следит.
Увидев, что я ухожу, латинос зачем-то снова напялил свои носки и вернулся в прежнее положение на койку. Было такое ощущение, что он вообще ничего не соображает.
 Я вышел в коридор.
Толстозадые черноволосые девки в пестрых халатах и полотенцах на волосах сновали из комнаты в комнату, выпрашивая какие-то предметы гигиены. Выскользнув из очередной двери, они бросали на меня любопытные взгляды и, спотыкаясь на задранном рваном линолеуме, бежали дальше. 
Пробравшись на лестницу, я прошел пару ступенек и столкнулся нос к носу с Леркой.
Я посмотрел ей в лицо и молча прошел мимо. Потом побежал, как в детстве, перепрыгивая через две ступеньки.
Лерка нагнала меня на самом выходе и, как форвард за мечом кинулась на меня прямо со ступенек.
Я остановился не поворачиваясь и оторвал ее руки от своих плеч. Я вдруг вспомнил, как вчера ночью она пропищала "я люблю его" и отчетливо понял, что это было сказано не обо мне. Я вспомнил свое состояние идиотической радости от этих слов и мне стало стыдно за себя. Это я идиот -  я, а не она.
- Чего тебе? - наконец выдавил из себя я.
- Откуда это - она потрогала садину под глазом.  - Как ты узнал? - спросила Лерка.
Я молчал. Просто не хотел говорить. С ней.
- Костик, я не хотела, что бы так получилось. Я ему нужна. Знаешь, какой он несчастный. Его родителей убили во время путча в Чили. Они были революционерами. Он знал Че Гевару, представляешь, сам видел.
Я снова посмотрел ей в глаза. Нет, она не была сумасшедшей. Что я здесь делаю?!
Кажется, пришло время двигаться восвояси. Сделав пару шагов я снова остановился на ее оклик.
 - Я никогда не была нужна тебе так, Костик. Я как безумная  все ждала твоего возвращения. Я две недели не отходила от телефона, думала вот-вот ты позвонишь. А ты не позвонил, даже приехав, не позвонил, ты же в среду приехал, я видела.
Слушать это было приятно, но в свете последних событий по меньшей мере странно. Она продолжала:
- Я ему сказала, что жду до субботы. Я дала честное слово. Нельзя было тянуть дольше… Он очень страдал… А ты… Костик, признайся, ты же никогда не любил меня по-настоящему. Тебе даже чтобы произнести эти слова постоянно нужны были какие-то игры. А он, заешь какой, он даже плакал… - Она понизила голос и сделала паузу, чтобы я до конца мог прочувствовать, на какие жертвы ради любви пошел этот обросший кретин.
 - Я понял. Теперь я свободен?
 - Вот. Вот про это я и говорила. Ты всегда свободен. Ну, признайся?! Что, ты мне не изменял там?
Я повернулся к ней всем корпусом и, схватив за плечи, с силой встряхнул пару раз:
 -    Конечно, нет!  - пылая праведным гневом заорал я. - Да что с тобой говорить, после этого.
Я оттолкнул ее и пошел в сторону проспекта.
Я слышал, как она заплакала. Наконец она создала в своей жизни достойный сюжет для драмы. Теперь по сюжету идут слезы. Ее нытье слышалось сквозь приближающийся шум машин.
Ну, и правильно, пусть теперь плачет, дура несчастная, она сама во всем виновата.    Разрушить нашу любовь!
Камоэнса она изучала, коза.
До вечера я гулял по улицам моего любимого города не в силах вернуться домой. Мой мир перевернулся. Все мои планы рухнули в одночасье. Все о чем я мечтал потеряло смысл.
Уже смеркалось, когда я открыл дверь и вошел в темный коридор. Тетя Катя экономила электричество и никогда не оставляла в коридоре ни одной зажженной лампочки. Я тоже не стал зажигать свет и прошел сразу в комнату.
Не включая света, я лег на кровать и уставился на плывущие под потолком тени от машин и троллейбусов. Сегодня даже они меня не успокаивали.
Я не представлял, как теперь буду жить. Мне была ненавистна даже мысль о том, что на расстоянии десяти километров от меня, какой-то грязномордый хорек дерет сейчас мою беленькую, нежненькую девочку и будет это делать завтра, и послезавтра и потом, когда захочет, а я не смогу даже увидеть ее, не то, что притронуться.
Нет, его надо убить, уничтожить любым способом. Я начал обдумывать план убийства.
В это время зазвонил телефон. Я перевернулся на живот и закрыл голову подушкой. Я не слышал, как по коридору прошла тетя Катя, как она подняла трубку, не слышал, как она стучала в дверь, не видел, как она заглядывала. Только, когда она потрогала меня за плечо, я оторвал голову от постели и сел, обнимая подушку.
- Подойди, Костенька! - ласково попросила тетя Катя,  и я поплелся к трубке.
- Костик, она сейчас спит, а я решила тебе позвонить. Она вернулась. Прорыдала до вечера и спать легла. Костик, ну я прямо не знаю, как мне тебя и благодарить. Хочешь дутую курточку тебе куплю, на лыжах кататься. Это сейчас модно. Ты нас спас, честное слово, спас. Может дубленку хочешь? Я могу достать.
- Лучше дубленку, - буркнул я. Я, правда, давно хотел дубленку, но достать ее было очень сложно, даже для меня. - Деньги я Вам дам, тетя Жень, у меня есть.
- Что ты такого ему сказал, Константин? Представляешь, она приехала к нему с вещами, а он просто исчез. Ушел. Они даже не встретились. Может он ей просто не открыл. Она там постояла-постояла на виду всего общежития, да домой пошла.
- Ничего я ему такого не сказал. В глаз дал, просто, и все.
- Ну, спасибо тебе. Ну, слава Богу, все обошлось. Спокойной ночи, Костя, ты настоящий мужчина и настоящий друг.
- Спокойной ночи.
Наверное, все женщины в их роду обделены мозгами.
Я поковылял обратно в постель.
Заснуть я не мог. Я не привык пользоваться алкоголем или таблетками для решения каких-либо проблем со здоровьем и психикой - ни на то, ни на другое мне жаловаться не приходилось.
Превратив постель в сплошное месиво из простыней, подушек и одеял своей несусветной крутней, я, наконец, понял, что спать в ближайшее время  не стану.
Меня ломало. Я задумался, спустив ноги с постели и прижав ступни к полу, я сидел и размышлял не спеша, что же все-таки такого произошло, почему я не нахожу себе места. 
Моя любовница, моя, прошу заметить, главная любовница Лерка, изменила мне с латиноамериканским мачо, потому, что я не позвонил ей вовремя, вернувшись с курорта.
Нет, это не то.
Неблагодарная, которую я на протяжении последних лет одаривал своей любовью, пренебрегла единственной возможностью стать на одну ступень с передовым представителем семейства гомо сапиенсов, и, не выдержав постоянного напряжения, легкой поступью спустилась по лестнице эволюции в сторону приматов, руководствуясь жалким принципом про "синицу в руке".
Да, это то самое. Это прямо в точку.
Я всегда знал - главное определиться, а потом уже можно думать, что делать дальше.
Я привык обдумывать свои дальнейшие действия, обдумывать и планировать. Если уж меня чему и научили в школе, так это думать. Я мог думать все время, но особенно я любил думать сидя за своим столом.
Прежде, чем включить свою лампу, прекрасную бронзовую лампу с мраморной подставкой и молочным матовым абажуром я подошел к окну и глянул на улицу.
В Москве не бывает черных осенних ночей, таких, какие бывают в это время года за городом. Фонари и проезжающие по улице машины давали неровный рваный свет, похожий на мою физкультурную футболку, вылинявшую и протертую в некоторых местах до бела от частых стирок и оставшуюся безмятежно черной в других. В доме напротив света не было ни в одном окне.
Это было странно, потому, что с самого моего детства в одном из окон последнего этажа каждую ночь зажигали страшноватый, привиденческого зеленого цвета ночник. Я спал тогда еще в другой комнате и иногда вставал, чтобы глянуть на него.
 Мне тогда приходилось подтягиваться на руках на подоконнике, но меня манил этот свет, а детская фантазия предлагала на выбор массу различных объяснений происходящему. Например, что хозяин квартиры разводил светлячков и на ночь выпускал их полетать, или что в квартире каждую ночь собирались духи всех умерших жильцов дома, они рассказывали о том, что делают нынешние жильцы и следили за порядком в подъезде.
Сейчас окошко было таким же темным, как все остальные, и это было грустно.
Я уселся за стол и достал из своей тайной шкатулки список своих достоинств. Я аккуратно расправил его и внимательно перечитал. Чего-то в нем не доставало. Я взял ручку, почесал затылок и приписал снизу еще два слова - "великодушный" и "благородный".
Я еще раз перечитал список, и мне стало легче - с таким арсеналом положительных качеств выходить в жизнь было не страшно, и еще, я решил простить  коварную Лерку. В конце концов, сколько я уже от нее вынес, и не сосчитать, вынесу и это.
   Мама мне с детства говорила - человек рождается на мучения, так говорила ее бабушка (моя, соответственно, прабабушка). Конечно, может быть, если бы я узнал это чуть попозже, ну лет на двадцать например, мне было бы легче и веселее жить, но я узнал это тогда, когда узнал, лет в пять примерно и каждая моя радость была омрачена мыслью о грядущем возмездии. Может быть, эта история с Леркой и есть то самое возмездие.
С каждой минутой мне становилось все лучше и приятнее. В глубине души я не мог поверить, что Лерка влюбилась в серьез в это тупорылое чучело, заросшее черными волосами. Просто ей было грустно, и она поддалась на его уговоры, тем более по своему добросердечию она не могла вынести мужских слез.
Ладно, я буду еще гордиться своим поступком. Простить слабого и оступившегося - это так по-христиански.
Я открыл ящик, убрал свою коробочку, закрыл ящик.
Спать все равно не хотелось. Я оглядел стол и на эмалированном подносе обнаружил свои калейдоскопы - пара красивых корпусов, несколько неиспользованных зеркал, и баночки со стеклышками всех цветов и оттенков. Уезжая в Крым, я накрыл все это хозяйство от пыли  вышитой салфеткой, доставшейся бабушке в наследство от ее мамы.
Салфетка была красивая и как большинство вещей в нашей квартире имела свою историю.
Моей первой жене Леночке очень нравилась эта салфетка, и когда она собирала вещи, чтобы уйти, она поинтересовалась можно ли ей ее взять, на память. Мы пошли к бабушке спросить, и та рассказала нам вот что:


История вышитой салфетки.

Рисунок салфетки был вышит на старом полотне. Великолепные  цветы в стиле модерн,  странные, с изгибающимися гладкими стеблями, и выпуклыми веночками серединок, выполненных мелкими узелками. Нитки были почти не окрашенные, разве что чуть-чуть, оттенок. А сами нитки тоже странные, блестящие, шелковые, но не гладкие, как в катушках, а какие-то чуть-чуть волнистые. И это неспроста.
У бабушкиного отца - моего прадеда, была старшая сестра Софья, необыкновенная красавица, которая вышла замуж за  Действительного Статского Советника и уехала вместе с ним  из Москвы в Арзамас. Ее муж был не молод и не красив, но она по каким-то непонятным причинам обожала его всей душой, и посвятила всю свою жизнь устройству его благополучия, обеспечив ему полное семейное счастье.
Единственное, что омрачало их жизнь, было отсутствие наследника. Звучит, как сказка. Но все так и было.
Софья, была воспитанная в глубоко православной семье, чтила все христианские законы и традиции, ездила на богомолье, ставила свечки всем, отвечающим за потомство, святым, но ничего не помогало.
Однажды, услышав непонятный шум и ругань, она зашла на кухню, и увидела странную женщину, нищую бродяжку, которая, расположившись за кухонным столом, с огромной жадностью поедала остатки вчерашнего ужина, давясь, чавкая и хлебая.
Первым желанием хозяйки было выгнать отвратительную гостью, но тогда в порядке вещей было кормить бездомных и подавать милостыню нищим, поэтому она подавила свое отвращение и велела кухарке собрать немного еды, чтобы дать бродяжке в дорогу. 
Услышав приказ  хозяйки, странная гостья вместо благодарности смахнула со стола пустую жестяную тарелку и закричала жестким  скрипучим голосом, схватив себя за засаленные спутанные патлы, корявыми грязными пальцами с желтыми поломанными ногтями:
- Гонишь меня, змея подколодная, харчей жалеешь, ах ты сволочь!
Испуганная кухарка схватила бродяжку за плечи, но та, вцепившись руками в мраморную крышку стола, зашлась в страшном крике. Ненадолго замолкая она мешала свой вой с такими  изощренными ругательствами и проклятьями, что бедная, набожная Софья в ужасе кинулась прочь. Споткнувшись о порог, она потеряла равновесие и упала на пол, потеряв сознание.
Кухарка, нехотя отцепившись от очумевшей нищенки, кинулась звать на помощь и приводить в чувство свою хозяйку. На ее крик прибежал мужик, работавший по дому и двору и горничная Марьяна, служившая при Софье с одиннадцати лет и обожавшая свою барыню любовью близкой к патологической.
Хозяйка быстро пришла в чувство и, увидев, что работник уже занес свой кулак над головой неистово воющей бабы, поднялась и, остановив его взмахом руки, приказала, голосом слабым и испуганным:
- Оставь ее, Федор, господь с ней, она не в себе. - Поддерживаемая Марьяной, она прошла к себе в спальню  и пролежала там  до вечера, мучаясь от пугающих мыслей и не проходящей головной боли.
Вечером, полностью истерзав себя страхом и суеверием, она велела заложить экипаж и отправилась к своему духовнику, в надежде получить совет и поддержку.
На обратном пути, успокоенная и ободренная батюшкой, она выглянула в окно экипажа и возле  своих ворот снова увидела туже самую нищенку.
- Есть хочу - запальчиво крикнула юродивая. - Видела это?
Она задрала подол равной юбки и обнажила синие тощие ноги, покрытые синяками, грязью и безобразными бордовыми язвами.
Сердце Софьи упало. Борясь с новым предчувствием беды и новым приступом суеверного страха, она приказала дворнику, открывавшему ей ворота:
- Впусти ее! Пусть на кухне покормят.
Четыре месяца нищенка приходила в дом к моей несчастной двоюродной прабабке в любое время дна и ночи и четыре месяца изводила всех припадками ярости, злобными проклятьями и ночными криками.
Однажды ночью Софья проснулась от того, что в комнате кто-то шарил.
Софья зажгла лампу и увидала страшную свою гостью, которая, несколько не смущаясь, рылась в шкатулке с драгоценностями, стоявшей на ее низком столике возле зеркала.
Заметив свет лампы, она повернулась и прошипела побелевшей от ужаса хозяйке дома:
- Молчи, не трону, - и продолжила не спеша свое черное дело.
Софья молчала, не шевелясь наблюдая за действиями бродяжки. Наконец та остановилась, спрятала все награбленное за пазуху.
Она оправила юбку и кофту и осмотрела зеркало или себя в зеркале, затем повернулась и, странно подворачивая ногу, медленно пошла к кровати. Софья сжалась в комок. Как во сне она попыталась закричать, но не услышала крика. А страшная женщина тем временем, приблизившись вплотную, наклонила к ней свое опухшее, изрытое волдырями лицо, и зашептала, комкая корявыми пальцами тонкое кружево пододеяльника, выполненное хозяйкой - прекрасной рукодельницей, самолично, и обдавая ее искаженное от страха лицо смрадом и брызгами слюны: 
- Поймай беременную суку, самую страшную и голодную, отмой, выходи, выкорми, щенков прими. Щенков всех пристрой по хорошим местам - в кабаки или ко дворам, или на кладбище, суку оставь у себя, если приживется - твое счастье, если нет… - она закашлялась.
- Прощай, барыня!... Слышь, больше не приду.
С этими словами нищенка ушла и больше никогда не появлялась.
Софья, перепуганная до нервной горячки, на утро следующего дня отправилась на богомолье, но на этот раз она никому не рассказала ни о происшествии с драгоценностями, ни о совете бездомной старухи.
Возвращаясь с богомолья, она подобрала на дороге безобразную беременную суку и сделала все, как ее научила злобная юродивая.
Неожиданно, меньше чем через год после происшествия, Софья, как вы уже догадываетесь, понесла и родила прекрасную девочку, которую я знаю по рассказам своей бабушки как " кузину Марью Карловну".
Марья Карловна, единственное дитя, счастье родителей,  получила самое лучшее образование из возможных в то время. Она росла, как в сказке здоровой, умной, послушной и стала настоящим утешением матери, после кончины своего дорогого батюшки.
 Она была умна, благородна, богата и прекрасна и душой и телом, как и ее мать. Вернувшись из Петербурга, молодая Марья Карловна начала вести активную светскую жизнь, интересоваться искусством и политикой, и на одной из милых тайных политических встреч познакомилась с молодым инженером железнодорожником. Впервые проявив своеволие и, несмотря на все возражения матери, Марья Карловна вышла за него замуж, как раз незадолго до первой русской революции.
Она безмерно любила своего мужа, но, как и когда-то ее мать, она никак не могла родить ребенка.
Время шло и, хотя Марья Карловна подбирала и прикармливала всех бродячих собак, как женского, так и мужеского пола, что даже послужило поводом для насмешек и пересудов у некоторых ее знакомых, ребенок все-таки не появлялся.
Годы шли. Она смиренно молилась, ходила по врачам и снова  молилась.
Ответом на молитвы стало известие о беременности ее кухарки. Марья Карловна сочла это знаком судьбы и предложила отчаявшейся девушке усыновить ребенка. Муж ее неожиданно быстро согласился, и для Марии Карловны наступили самые счастливые годы за всю ее жизнь.
Развязка этой истории была проста и банальна.
После революции предусмотрительный супруг быстро сообразивший, что социальное положение его жены может сильно помешать ему в жизни, развелся с ней и женился на обласканной Марией Карловной кухарке, попутно признавшись, что ребенок, которого Мария Карловна усыновила, на самом деле плод его порочной связи с собственной прислугой.
Мальчик, с любовью вскормленный и взращенный Марией Карловной остался с отцом - он был в восторге от революционных перемен и жаждал подвигов во имя революции. К  несчастью его первая же попытка слиться с революционными массами окончилась трагически - в толпу коммунистической молодежи кто-то кинул из окна бутылку из под шампанского, она пробила ему голову, и он скончался прямо на мостовой, так и не придя в сознание.
Его товарищи до прихода санитаров сумели вынуть из его кармана золотые старинные часы, подарок Марии Карловны и отнесли ей, справедливо полагая, что матери, хоть и приемной нужно иметь какую-то память, да и вещь сама по себе ценная - на нее на рынке можно много чего выменять.
Марья Карловна осталась совсем одна, на работу ее не брали и тогда она вспомнила то, чему ее учили в Институте благородных девиц и занялась рукоделием. Она покупала у старьевщика за ничтожные гроши старые шелковые чулки и рваные простыни. Чулки распускала на нитки и красила разными растительными красителями, а простыни разрезала на кусочки, обвязывала тонким кружевом и вышивала на них, самодельными нитками фантастической красоты растения, экзотических птиц и просто фантазийные узоры. Превратив ненужное тряпье в настоящие произведения искусства, она шла на рынок и продавала свой труд, тем и жила.
 На Пасху она всегда посылала родне посылочку с подарком и письмо, написанное мелким каллиграфическим почерком с росчерками и  всякими виньетками. В одной из посылок было две салфетки - одна моя, на которую польстилась Леночка, а вторая лежала сейчас у бабушки на подзеркальнике. Она была сшита из двух кусков полотна, что несколько ухудшало ее внешний вид, но совершенно не обесценивало прекрасную вышивку.
Деликатная Леночка отказалась от своего желания заиметь дорогую нам как память вещицу и получила за это в награду от бабушки костяной гребешок с резным верхом и длиннющими зубцами и полировку для ногтей, тоже из слоновой кости. "Какая изящная!" - сказала Леночка и, обняв бабушку, заплакала. В этот день, вообще, у всех моих женщин глаза были на мокром месте.

Я подержал в руках салфеточку, погладил пальцем блестящий лепесток цветка и подумал, что я бы никогда не бросил бы такую хорошую и добрую женщину. А ее мужу надо было просто начистить рыло, за такую страшную подлость.


Глава 6
В которой повествуется о странностях женской натуры, о гордости, предубеждении и неподобающем поведении слабонервных ангелов в критические моменты.

Я проснулся рано утром, которое безусловно было вечера мудренее, и, пройдя без значительных потерь через все гигиенические процедуры принятые в обществе, сел завтракать.
После завтрака я намеревался  отправиться на службу, а вечером позвонить Лерке и вызвать ее для кратковременной травли с последующим прощением и примирением.
Мой завтрак был питателен и прост. Я поджарил себе яишенку с черным бородинским хлебом и сделал большую чашку кофе с молоком.  Не знаю, как в других коммуналках, но у нас кухня использовалась только для готовки, а ели мы всегда в комнате. 
Я включил радио, поставил сковородку на металлическую подставку и, вооружившись ножом и вилкой принялся разделывать шипящую яичницу, отделяя желток от белка, а черный хлеб от белковой массы. Это занятие так увлекло меня, что я не сразу сообразил, что на меня кто-то смотрит и видимо уже давно. Я оторвался от сковороды и, подняв голову, увидел свою  несчастную подругу Лерку.
Пойманный за своим хоть и вполне приличным, но каким-то несолидным занятием я немного смутился.
- Есть хочешь? - равнодушно бросил я, кладя на стол вилку и нож. Если захочет - я ее убью. Она что, жрать приходит. Надо же, даже аппетит не потеряла, верх низости (игра слов)
- Костик, я не хочу есть! Я хочу поговорить.
- Знаешь, дорогая, сейчас неподходящее время. У меня сегодня первый рабочий день и все такое. Ты понимаешь. Мне не хотелось бы опаздывать. Ты же знаешь, какой я пунктуальный, я никогда не опаздываю. А, кроме того, этот разговор не простой - я говорил строго, чтобы она почувствовала всю серьезность положения, - он очень тяжел для меня. Ты понимаешь? Я даже заснуть не мог сегодня, а мне еще работать восемь часов. Ты понимаешь?
- Я понимаю - тихо ответила Лерка и ушла, не произнеся больше ни звука.
Я был в бешенстве. Какой эгоизм. Она всегда думала только о себе. Всегда.
Мне надо успокоиться. Я пять лет пахал, чтобы получить профессию, а теперь из-за капризов этой взбалмошной девицы должен все похерить. Не дождетесь.
Я доел яичницу и допил кофе.
Машину я трогать не стал, не обязательно раздражать людей с первого дня, поехал на метро.
Заводик работал в две смены, но ИТР работали, как все с девяти до шести.
Первый день прошел в хозяйственных хлопотах - мне выдали халат, меня познакомили с правилами противопожарной безопасности, показали мой стол, познакомили с цехами и мастерскими. Я был в восторге. Не было такого инструмента и станка, который не стоял бы в одной из многочисленных комнатушек моего нового места работы.
Я сразу оценил масштабы для творчества, открывшиеся передо мной. Работы у меня по-правде сказать было не много, и освоить все станки и механизмы стало задачей номер один.
Задачей номер два было разобраться в отношениях с Леркой.
Здесь, конечно, не все так просто, думал я, наблюдая через окно своей комнаты, как уходят со смены рабочие.
Все они, по какому то странному стечению обстоятельств или по сложившейся внутризаводской моде, были одеты  в темные болоньевые курточки и пижонские фетровые шляпы.
Проходя мимо небольшой увядающей клумбы разбитой под "Ленинским уголком" и графиком соцсоревнования, они сморкались, прижав большой палец к ноздре. Самым серьезным образом отследив траекторию полета сопли, они доставали из кармана безупречно чистый носовой платок, расправляли его, тщательно вытирали нос, внимательно рассматривали  и оценивали результаты проведенной операции, после чего, аккуратно сложив, прятали платок обратно в карман и с достоинством шли к проходной.
Эти удивительные манипуляции поразили меня до глубины души.
Привыкнув с детства доходить во всем до самой сути, я решил обязательно найти им объяснение. Я просидел до вечера, создавая полную видимость бурной деятельности, и написал целый трактат на тему:  "Использования тайных ритуалов для надругательства над светлым образом вождя мирового пролетариата и, одобренным партией и правительством, графиком социалистического соревнования".
Потом, с чувством хорошо выполненного долга, я начал собираться домой.
Я люблю работать. Всю жизнь я был добросовестный работник, и все к чему приступал, обязательно доводил до конца. Такие вот у меня были правила.
Сегодня я был чист - ни домашних заданий, ни курсовых, ни лекций. Отсидев положенное мне время на работе, я был полностью предоставлен сам себе. Странное ощущение после пятнадцати лет непрерывной учебы.
Смена обстановки повлияла на меня как нельзя лучше. Я перешел на следующую ступеньку социальной лестницы. Я стал служащим.
В наших спорах Лерка, возмущаясь моей черствостью и цинизмом, часто задавала мне вопрос, почему, несмотря на свой нигилизм или чего-то еще, не помню уж, я все-таки вступил в комсомол и даже вел общественную работу.  Ну, это в том смысле, что она работает за идею и на благо Родины, а  я, вроде, как скрытый ренегат и ей не понятно, почему бы мне не поступить по совести и не покинуть ряды ВЛКСМ по собственному желанию, не засорять их, короче.
Я не пытался оправдываться перед Леркой предпочитая отшучиваться, чем приводил ее в бешенство. Но на самом деле я всегда знал, почему и для чего я что-либо делаю.
С самого моего рождения жизнь разбивалась на маленькие, но значимые шажки. Каждый шаг имел направление. Это направление определяло жизнь, давало удовлетворение при каждом, пусть даже незначительном приближении к его конечному пункту. Каждый верный шаг оценивался окружающими.
Те, кто были на шаг впереди - поддерживали и подбадривали, как бы говоря: "Давай, еще шаг и ты будешь на моем месте, а это уже кое-что!" Те, кто были на шаг сзади, стремились достичь твоего уровня: "Везет тебе, ты уже…" Даже если ты сам не ощущал изменений от этих перемещений, система, окружающая тебя, давала понять всем и каждому - путь, которым ты идешь, единственно верный, смотрите - вот, еще один среди нас. НАШ!
Самое страшное было быть "не нашим". Там, среди не наших, в разные времена были: Колчак и Деникин, кулаки и враги народа, фашисты и врачи-вредители, диссиденты и  спекулянты, и  оказаться среди них, Боже упаси. Хотя Бог, кажется, тоже был среди не наших.
  А наших было много, идущих прямо, идущих к цели, каждый к своей, но в одном направлении. Все они уже прошагали часть своего пути - школа, октябрята, пионеры, комсомольцы, а потом вершина - гегемоны - ум, честь и совесть.
  И они управляли миром, они определяли что такое "хорошо" и что такое "плохо", как и что смотреть, что читать, что есть и пить, как совокупляться, кому рождаться и как умирать. У них не было сомнений. Под ними послушно лежала шестая часть суши и все, что к ней прилагается. Они имели ее, как хотели, но только они. Все, кто стоял ступенями ниже должны были отдавать, но те, кто дошёл, могли иметь. 
  Чего спрашивать зачем, да почему? Все и так ясно. Я давно уже хотел иметь, мне уже пора было иметь. И не хотелось отдавать. Но я играл по правилам. Меня так воспитали. Поэтому я не оправдывался перед Леркой, а просто говорил ей, как в детстве: "Отстань, дура!"
Так, вспоминая детство и улыбаясь своим мыслям, я добрался до дома, где меня ждала тетя Катя и ужин.
 Тетя Катя вышла в коридор, услышав шум открываемой двери и пока я раздевался, рассказала мне все важные новости, озвученные дикторами радио и телевидения, которые показались  интересными и которые ей удалось запомнить. Иногда они путались между собой, от чего становились еще интересней, особенно, когда озадаченная непослушанием информации тетя Катя пыталась своими словами передать их основной смысл.
Я спросил её, не было ли мне звонков, и получил однозначный ответ. Нет. Ну, на нет и суда нет.
Не задолго до ужина ко мне заехал папа. Он дал мне денег, поздравил с первым рабочим днем и подарил для понта книжку с пафосным названием "Советы молодому специалисту". На первой странице было написано его рукой: - "Совет первый: Не живи с женою брата и ни с кем из аппарата!" Мы еще немного поболтали, и он ушел.
Когда я закончил ужинать, на улице еще было достаточно светло. Ложиться спать было рано, и я решил произвести осмотр моих калейдоскопов, чтобы определить какую из имеющейся на заводе техники мне нужно освоить в первую очередь.
Последние месяцы я экспериментировал с различными материалами - маслами, разной плотности и окраски, кое-какими реактивами, меняющими свой цвет при взбалтывании, и лучами с разными характеристиками, но результаты были весьма неутешительными.
Сегодня я решил закончить калейдоскоп и по совместительству фонарик, который хотел подарить Полине к Новому году. Корпус к нему мне еще предстояло придумать, а пока я монтировал нутро. Я сосредоточенно работал, пытаясь добиться интересного сочетания цветов и узоров, и подсознательно ждал Лерку.
Но время шло и шло, а ее все не было. Я посмотрел на часы, скоро можно и спать ложиться. И где ее носит?!
Я нехотя подошел к телефону и набрал номер:
 - Ну, я готов тебя выслушать,  - суховато проговорил я, услышав знакомый Леркин голос, - приходи, давай.
- … Хорошо, сейчас приду. - Надо же, еще паузу выдерживает, ну ни стыда, ни совести.
Я поправил покрывало на кровати, оглядел комнату. Я немного волновался, мне впервые в жизни предстоял такой разговор. Я должен был простить ее, но при этом не показать себя тряпкой, а то потом хлопот не оберешься. С бабами нужно всегда держать ухо востро.
Наконец в дверь позвонили. Слава Богу, я чуть умом не тронулся, ожидаючи. И что она делала столько времени.
  Она вошла, я посмотрел на нее и вдруг понял, что я ее люблю. Что я не хочу ничего выяснять, мне ничего не надо, что я без нее жить не могу. Не могу жить. Что каждую минуту, когда ее нет рядом я медленно умираю. Что только теперь, когда она тут, возле меня, я могу вдохнуть воздух. Боже мой, я мог ее лишиться.
Она подняла на меня свои чистые серо-зеленые глаза с голубоватыми блестящими белками и вздохнула обреченно - пора начинать объяснения. Но я не дал ей начать.
Обхватив ее обеими руками, я крепко прижал ее к себе, как  вновь обретенное сокровище и, быстро целуя куда попало, зашептал в теплое розовое ушко: - "Не надо, Лерка, не говори ничего, все это ерунда, забудь"
Несколько минут в полной тишине я наслаждался, вдыхая ее запах, чувствуя ее дыхание, шпильки из пучка капали дождем на доски пола, а ее теплые гладкие волосы, освободившись от сдерживающих их железок, свободно падали на плечи раскручиваясь из жесткого жгута в мягкие пушистые пряди. 
Вдруг неоткуда возникшие слова разбили чудесный миг ….
- Скажи, ты спала с ним?
- …
- Спала? - Я перестал видеть, земля поехала из-под ног и я начал падать. Ее молчание было страшнее любого ответа. Кровь бросилась мне в лицо и плохо понимая, что я делаю, я закричал, как Змей Горыныч, громовым голосом - Ну-у-у!
Я увидел ее испуганные и какие-то усталые глаза и тут же пришел в себя.
- Не надо, не надо, не говори. Все равно, плевать, я прощаю тебя, да? Все в прошлом, да? Мы начнем заново, да, Лерка, да?
Но взгляд ее не менялся, а становился все печальней и печальней. Наконец она сделала шаг назад и, остановив меня ладонью, как будто прося слова  с трибуны партийного съезда, произнесла:
- Ты очень хороший, Костик, - это было приятно услышать, но это для меня не новость, я хотел услышать другое, кое-что большее.
- Я  тут подумала… - ей было тяжело говорить, и я решил ей помочь, подбодрить, расслабить.
- Умница моя, можешь сделать это еще раз, если будет желание, это полезное, развивающее занятие. - Я улыбнулся ей ласковой, успокаивающей улыбкой, но она не ответила на нее.
- Костик, ты очень хороший, - начала она по второму разу, медленно подбирая слова, - ты очень хороший, просто я… Я не могу больше, - она говорила все быстрей, как будто боялась, что не успеет, - давай закончим все это. У меня нет сил, пожалуйста,  будем просто дру…
Я услышал, как искривив в трагической маске рот закричал диким голосом ангел, совершенно непотребно и недостойно ангела, я оглох от его крика, как контуженный. В образовавшейся в этом глухом безмолвии временной дыре, я вдруг увидел себя маленьким.
    Мы с мамой ходили по Центральному Детскому Миру в поисках чешек и уже отстояли две длиннющие очереди за клетчатыми байковыми рубашками и за носовыми платочками с нарисованными пушистыми зверятами, и я уже устал, но строго предупрежденный мамой не ныл и не выпрашивал игрушки. Я стоял, держась за ее сумку и послушно передвигая ноги вместе с очередью, потом ждал, пока мама отдаст деньги и не мешал ей, и не отходил ни на шаг.
Потом мама повела меня вниз, и я вдруг увидел на прилавке одного из отделов огромную ярко-красную пожарную машину. Я немного потянул маму за руку, но она не обратила внимание. Она шла вперед, ускоряя шаг и делая вид, что ничего не замечает. Мои ноги не хотели идти дальше, и я сказал:
- Мама, остановись, а то у меня ноги сознание теряют.
Продавщица засмеялась, услышав мои слова, и мама вынужденно повернула голову в мою сторону:
- Не придумывай, Костик!
- Мама, посмотри какая машина. - Пришлось начинать издалека, ведь мне запретили клянчить. - Посмотри, какая красивая.
Но мама не оценила моей деликатности.
- Костик, у меня нет денег. - Сразу и в лоб. Но это была не правда. Я видел разные денежки в ее кошельке, когда она расплачивалась за платки, и я сказал:
- Нет, есть. Я видел.
- Это другие деньги, идем, - раздраженно сказала мама и потянула меня за руку.
Я не хотел идти. Я, конечно, понимал, что вряд ли мне купят такую прекрасную, дорогую вещь, но мне хотелось хотя бы постоять возле нее, может быть потрогать или даже покатать чуть-чуть по прилавку. Совсем не долго, ну пять минут. Но маму не интересовали мои желания. Ее страшно раздражало внимание продавщиц, и проходящих мимо нас покупателей, которые оборачивались и окидывали недобрым взглядом или ее или меня.
- Хватит клянчить, - тихим злым шепотом произнесла она. - Я тебя предупреждала.
Она резко дернула меня за руку, моя потная ладонь выскользнула из ее руки и я, не удержавшись, шлепнулся на попу. Я поднял глаза на маму и увидел, что она улыбнулась. Она всегда улыбалась и смеялась, когда я падал, с того самого момента, как я сделал первый шаг, и всегда кричала: "Не больно, не больно" чтобы предотвратить мои попытки заплакать. И я обычно подыгрывал ей и улыбался, и сдерживал слезы, даже если на самом деле было больно.
Но сейчас, вдруг, я понял, что ни за что не улыбнусь, что ненавижу эту улыбку на ее лице и, хотя мне было не так уж и больно, я заревел так громко, как только мог.
Мама осуждала невоспитанных детей, не умеющих себя вести в общественных местах и часто указывала мне на них, презрительно глядя на их мамаш. Я был не такой, я был воспитанный, я был послушный.
И вот теперь, я, воспитанный и послушный, надрывался посреди главного детского магазина Москвы, оглашая тысячи квадратных метров его площади некрасивыми и недостойными воплями. Вопил и привлекал внимание прохожих, а они осуждали, они кивали головами. Фи, как некультурно.
Мама снова потянула меня за руку, пытаясь поднять с пола, но на этот раз я сам вырвал руку.
Я видел, что она злится, но мне было все равно. Я лежал на холодном мраморном полу магазина и кричал, как резанный. Мне было здорово и не хотелось вставать. Я даже не слышал собственного голоса, не видел окружающих меня людей и меня не волновало их мнение.
Я не помню, как  и почему перестал кричать. Наверное, силы кончились. Из меня как будто вышел весь воздух, тело стало мягкое и бесчувственное, как лапша из бабушкиного супа, а улыбка с маминого лица исчезла и сменилась тревогой.
Потом она несла меня домой, перекинув через плечо и придерживая рукой, а в другой руке у нее была сумка с рубашками и платками и, завернутая в серую оберточную бумагу, красная пожарная машина.
Я ни разу не играл в нее, в эту злосчастную машину, и скоро она перебралась с пола на шкаф, где служила вечным напоминанием о моем недостойном поведении. Кажется, мама до десятого класса припоминала мне эту историю, говоря: - "Вот ведь, выпросил и так не разу и не притронулся"   
Сейчас, анализируя общественно-политическую ситуацию, я думаю, наверное, все наши олигархи пережили в детстве такое и затаили обиду.
И вот теперь, их состарившиеся мамы просят подросших Чубайсов:
-  Дайте нам то, дайте нам это!
 А те отвечают, как научили их когда-то добрые мамы:
 - У нас денежек нету.
- Нет, есть, есть, мы знаем - кричат старички, протягивая дрожащие руки.
- А это другие денежки. - раздраженно отвечает им благодарное дитятко и едет на Багамы лечить расшатавшиеся нервы.
Но не будем отвлекаться на политику, хрен бы с ней, с политикой этой, кому она нужна, если есть любовь, есть женщина, ради которой готов умереть, ради которой живешь…
Моя любовь стояла сейчас, страдальчески сдвинув брови и сочувственно наблюдая, как я, подчиняясь командам обезумевшего неврастеника с крыльями и обливаясь горючими слезами, пытался втолковать ей, что эти чувства нельзя прекратить усилием воли, что они или прекращаются сами или проходят вместе с жизнью.
Она пыталась мне что-то объяснить, заламывая руки, но я уже не мог ее слышать.
Я кричал, что люблю ее, что если ее не будет рядом, мне не зачем жить, что из-за нее я разошелся с женой, а потом кричал, что из-за нее я женился на нелюбимой женщине.  Я хватал ее за руки, я скулил, как щенок, ужаленный осой и, хотя мне было отвратительно наблюдать подобное проявление собственной слабости, я  умолял ее не бросать меня.
 Напуганная столь бурным проявлением чувств, Лерка сначала замерла, съежившись и прижав к груди сжатые кулачки, а потом, совсем ошалев от непотребной сцены, сдалась и, обняв меня дрожащими руками, начала успокаивать и обещать все, что я хотел и на что, безусловно, имел полное право.
Немного успокоившись, я вытер скупые мужские слезы и, взглянув ей в лицо, неожиданно для себя спросил:
- Ты с ним спала?
Лерка посмотрела на меня долгим взглядом, потом отвела глаза и сказала:
- Нет… Нет.
Я облегченно вздохнул, обнял ее за плечи, повернув к кровати передом, к себе задом и промурлыкал ей в ушко:
- Скажи, что ты меня любишь!
- Я люблю тебя, - немножко мертвым голосом покорно произнесла Лерка и я, задыхаясь от вернувшегося ко мне счастья, устало подтолкнул ее к постели, легонько шлепнув по аккуратному задику, обтянутому модными глянцевыми лосинами - последний писк моды - и шепнул, любовно лаская взглядом ее стройный силуэт:
-  Раздевайся скорей!




Часть третья.

Глава 1

 В которой поговорка "На Бога надейся, а сам не плошай"  приобретает  новый зловещий смысл, а наличие собственного ангела становится непомерно тяжелой обузой в новых социально-экономических условиях.

Весна 1986г


Я самозабвенно работал. Это был единственный способ забыться  и отвлечься от грустных мыслей, которые преследовали меня последнее время.
С тех пор, как Лерка сбежала от меня, даже не сказав по какой причине, я совершенно перестал понимать, что происходит с людьми.
В начале все было отлично. Мы встречались, безвозмездно даря друг другу радость и любовь. Лерка продолжала учиться, я работал, удивляясь легкости и приятности этого занятия. Все было как надо.
Мы перестали играть в наши дурацкие детские игры и мне казалось, что наши отношения наконец-то достигли пика своего развития. Они были совершенны в своей простоте и естественности, и их логическим продолжением должен был стать законный брак, тень которого уже маячила где-то на горизонте.
Лерка не настаивала на замужестве, полагая, что в число ее обязательств перед родителями, обществом и самой собой входит своевременное и успешное окончание университета. Она была правильная девочка. Не без странностей, конечно, но правильная.
Так продолжалось полгода, потом все начало резко меняться.
Неожиданно вместо приятных и милых объятий в коридоре, предшествующих недолгой разлуке, Лерка после каждого более-менее близкого контакта начинала выяснять отношения.
 Я не особенно старался понять, чего она от меня хочет, предупрежденный Леночкой еще в давние времена моего первого брака о возможности подобных действий, иногда производимых не особенно умными женщинами.
- Нет ничего глупее, чем попытка воздействовать на чувства мужчины, взывая к его совести и читая ему наставления, - разъясняла Леночка. - Эффект в большинстве случаев бывает совершенно обратный - мужчины просто ненавидят подобные нравоучительные беседы и пытаются уйти от них всеми возможными способами, а если их особенно достать, то и в прямом смысле слова.
Леночка, как всегда была абсолютно права - после Леркиных тягомотных выяснений радость от секса уменьшалась в половину, так же, как и радость от предстоящей встречи.
Я не понимал, почему у нее такое сильное желание выносить мне мозги в самый неподходящий для этого момент и однажды высказал ей это прямо в лицо.
- А когда я должна это делать? - раздраженно поинтересовалась Лерка. - До работы нельзя потому, что у тебя трудовой день впереди и, если я испорчу тебе настроение, ты не сможешь продуктивно работать, а это не честно, после работы нельзя - ты устал на работе и должен расслабиться, в выходные -  единственные два дня, когда ты можешь отдохнуть и подло портить тебе их. До секса - просто невозможно - ты не в состоянии слушать, после секса - нельзя - я ломаю тебе весь кайф. Когда же тогда?
- Слушай, Гусева, а зачем тебе вообще выяснять отношения, чего тебя не устраивает-то? Почему ты не умеешь ценить то, что имеешь? Тебя любят, тебе уделяют внимание - кино, театр, кафе, концерт - все ты получаешь своевременно и достаточном объеме! Чего тебе надо?
- Я хочу, чтобы ты меня понял! Ты же не слышишь ничего из того, что я пытаюсь тебе сказать, Костик, пойми.
- Слушай, Лерка! Я знаю тебя  почти двадцать лет и все эти годы ты пытаешься что-то говорить и, поверь мне, я честно пытался понять, что именно ты говоришь, но кроме галиматьи еще не разу ничего достойного обсуждения я не слышал. Чего тебе не хватает? Ну, валяй, выкладывай! Слушаю внимательно!
Но Лерка молчала, презрительно скривив губы и отвернувшись от меня в сторону.
- Если тебе нечего сказать, не надо устраивать сцен. Я уже тертый воробей. Знаю, чего ты хочешь! Тебе не хватает пылких сцен, тебе, как и всем книжным дурам, нужны рыдания и постоянные объяснения в любви. Вы не можете просто так, по-человечески.
- А тебе от женщины нужно только одно! Это противно, я - одушевленное существо.
- Дорогая, уверяю тебя, что мне действительно нужно от тебя одно, ну максимум два, точно так же, как и всем остальным мужчинам, которые встречались на твоем пути и, надеюсь, еще встретятся.
- Можешь не сомневаться, встретятся - негромко пробурчала Лерка, но я услышал и кивнул удовлетворенно, -  ты не один на свете.
- Гусева, я все слышал, - со всей строгостью и суровостью произнес я. - В отличие от некоторых, я прекрасно знаю, что я не один на свете, но,  уверяю тебя,  я - самый безопасный из всех, особенно для таких, как ты. Потому что я не обманываю тебя и то, каким ты меня видишь -  это то, что есть на самом деле. Я давно уже не вру тебе. Но если ты еще раз напомнишь мне о других мужиках, я тебя прибью, как деревенский мужик ленивую бабу. Удовлетворена? Этого накала страстей достаточно, чтобы ты почувствовала себя лучше?
Смешно, но кажется мое последнее высказывание ей действительно понравилось, потому, что она подавила легкую улыбочку и уселась на краешек кровати заплетать растрепавшиеся от любви волосы.
Я наблюдал за ней сквозь полу прикрытые глаза, и от ее размеренных движений меня клонило в сон.
Мне хотелось поспать немного, благо возможность этого была вполне реальна. После отъезда родителей, она вот уже несколько месяцев жила одна и безопасность наших встреч даже несколько притупляла их остроту.
Я помогал ей блюсти честь и пресекал на корню все поползновения ее одногруппников воспользоваться свободной хатой в качестве места для попоек и разврата. Я сам с удовольствием использовал ее квартиру для этих целей.
Сочтя наш разговор законченным я, умильно-жалобно глянув на Лерку, спросил укладываясь поудобнее:
- Я посплю чуть-чуть, ладно? Разбудишь меня через полчасика!
- Знаешь, что иди-ка ты домой и спи там - неожиданно жестко ответила на мою невинную просьбу Лерка, решительно перекинув за спину аккуратно заплетенную косу. - Здесь тебе не гостиница.
Понятное дело, что поспать мне не удалось, потому что ее злобный тон разогнал мою естественную сонливость, заменив ее раздражением.
Я оделся, взял с вешалки курточку и, открыв дверь, бросил ей через плечо:
- Спасибо за теплый прием! - И, не удержавшись, добавил довольно брезгливо, - Дура!
Хлопнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка, я неспеша пошел вниз по лестнице и не прошел и нескольких шагов, как услышал шум открывающейся двери и топот ног.
- Костик, вернись! - Крикнула Лерка. - Вернись или…
- Да пошла ты, надоела! - откровенно, но не громко выразил свои чувства я и ускорил шаг. Каждый может разозлиться, что в этом такого.
Бабушка с тревогой вглядывалась в мое лицо, пока я переобувался в коридоре и потом умывался на кухне. Она не знала о моих отношениях с Леркой, вернее, я ей ничего не рассказывал, но мне казалось, что она что-то подозревает.
Мне хотелось спросить ее, что она думает о Лерке, но я не решался. Пришлось бы рассказывать обо всех наших делах, начиная еще с десятого класса, а я не привык делиться такими интимными подробностями с кем бы то ни было. Да и не было с кем.
Я так и не обзавелся близкими друзьями мужчинами, хотя в последнее время начал довольно тесно общаться с одним конструктором на работе, он был на пару лет старше меня и совершенно одержим новыми компьютерными технологиями, быстро развивающимися на западе, кроме того, он купил видео магнитофон и все наши итээровцы совершенно беспардонным образом навязывались к нему в гости по пятницам и я, конечно, был в числе первых.
Выйдя на работу, я в полной мере ощутил, какие привилегии получает человек, работающий на производстве, в особенности по сравнению с научными работниками во всяких институтах.
Во-первых, материальное обеспечение: каждые три месяца нам выплачивали прогрессивку - полторы месячных зарплаты, нам давали премии по итогам года и по итогам соцсоревнования и я, перечисляя деньги на сберегательную книжку с удовлетворением наблюдал, как растет сумма моего счета, обещая мне прекрасный отдых в Коктебеле, всего через какие-то пять - шесть месяцев. А между тем я был всего-навсего молодой специалист.
Во-вторых, каждую неделю профсоюзы по договору с магазином выдавали нам продуктовые заказы, состоящие из самых дефицитных на тот момент продуктов: кофе, копченая колбаса, мясо, филе каких-то рыб, водку, сгущенку, шпроты, да мало ли чего.
Каждую пятницу, понимаясь по лестнице с полными сумками продуктов, я предвкушал радость бабушки и тети Кати, которой тоже, конечно перепадало от всей этих богатств.
Если бы не постоянные стычки с Леркой, это было бы лучшее время в моей жизни.
Наверное, я был виноват сам. Я так и не сделал ей предложение.
Хотел, честное слово, хотел. Но как только я представлял, что она будет постоянно нудеть у меня над ухом, постоянно чего-то требовать, постоянно выражать свое недовольство и жаловаться на мое невнимание, желание жениться как-то сразу исчезало. И почему все женщины так хотят развить меня интеллектуально?! Любят-то они меня не за интеллектуальные способности, точно говорю.
Короче, я снова и снова откладывал женитьбу на неопределенный срок, хотя твердо знал, что, несмотря на все Леркины закидоны, не хочу в жены никого другого и испытываю к этой зануде чувства резко отличные от всех других чувств, испытанных мною когда-либо по отношению к другим женщинам.
После размолвки мы не виделись недели две. Лерка проявила максимальное упорство, но потом все-таки позвонила мне и сходу сообщила мне, что беременна, устроив тем самым очередную тупую женскую каверзу, о которой меня так же предупредила в свое время Леночка.
- Обычно, глупые девушки, не зная, как еще привлечь внимание своего избранника и чем его выбить из колеи, исчерпав все средства увещевания, начинают спекулировать на вероятной, но еще не полностью определенной беременности.
- Что же делать в этом случае?! - Бесполезно скрывать, я боялся такой ситуации и даже от Леночки периодически  с ужасом ждал подобного заявления, особенно, когда, став супругом, терял бдительность и, забывшись в любовных восторгах, переставал контролировать процесс.
- Рассказываю, - откровенно делилась своими познаниями Леночка. - Лучше всего, проявив восторг по поводу выслушанной новости, не подав вида, что ты не особенно в нее веришь, сказать ей проникновенно: - "Это прекрасно, дорогая. Завтра же мы пойдем к лучшей подруге моей матери - тете … (вставляется любое женское имя пришедшее на ум) - она зав отделения в такой-то больнице, прекрасный врач по женской части, и встанем к ней на учет. Она будет наблюдать тебя всю беременность и потом устроит в лучший роддом. Я сегодня же ей позвоню"
- И чего? - не понял юмора я.
- Да ничего. После этого надо спокойно идти домой и ждать, когда твоя тупая подружка позвонит и расскажет тебе фантастическую историю о том, как после твоего ухода она упала с лестницы  или испугалась пьяного прохожего, или неожиданно прилетевшие инопланетяне изъяли ее только зародившегося любимого малютку для своих бесчеловечных опытов. Короче, что беременность благополучно закончилась и, как это не прискорбно, один из методов воздействия на партнера был потрачен впустую и придется придумывать что-нибудь еще, чтобы получить подтверждение его полной эмоциональной и физической зависимости.
- А если она не позвонит?- осторожно поинтересовался я.
- Позвонит, не сегодня, так завтра, не завтра, так через три дня, - безапелляционно отрезала Леночка, дав понять, что час мужского ликбеза завершен и пора приступать к текущим делам.
Мне было не приятно проверять таким образом мою Лерку, и я, посетовав на ее глупость, честно раскрыл перед ней все карты и, рассказав о полученной от Леночки информации, предложил ей просто признаться, что она соскучилась и горит желанием встретиться со мной для страстного совокупления.
Я употребил все свое чудесное чувство юмора и другие душевные качества для того чтобы позволить этой бестолочи с достоинством выйти из дурацкой ситуации, просто обратив все в шутку, но она вместо этого, разревевшись от стыда, бросила трубку и скрывалась от меня потом еще несколько дней, не отвечая на звонки и не появляясь дома.
Когда же я, наконец, поймал ее дома и строго отсчитал за безобразное поведение, она была такая жалкая и покорная, что мне даже не захотелось ее.
Через некоторое время наши отношения почти наладились, но легкое недоверие, возникшее после всех споров и разоблачений  немного подпортило удовольствие от общения с ней.
В один прекрасный день все закончилось, потому что Лерка, не особо объясняя мне ситуацию, просто взяла  и свалила на Кубу, воспользовавшись предложением университета.
Я, поглощенный новым заданием не успел опомниться, как она собрала документы и отбыла на другой континент
 Не знаю, что ее вдруг понесло учить кубинцев русской литературе - желание попрактиковаться в языке или желание посеять на острове свободы ростки пионерской заорганизованности, но факт остается фактом - Лерка исчезла из моей жизни без предупреждения, в очередной раз попытавшись выбить твердую почву из-под моих ног.
Не хочу рассказывать вам, как сильно огорчило меня ее предательство, а иначе чем предательство это назвать нельзя, как я скучал по ней и днем и, безусловно, ночью.
Особенно было обидно, что пропал мой летний отпуск, который я так планировал и в который собирался взять две только что купленные теннисные ракетки. Для себя и для Лерки. Я представлял, как она будет играть со мной в теннис, на ней будет неприлично короткая юбочка, белая майка на тоненьких бретельках, полоска на волосы и напульсники, привезенные ее мамой еще два года назад и еще не разу не надеванные.
Лерка разрушила мои мечты, как разрушала их всегда.
Но я все равно по ней скучал. Я ждал ее писем и даже писал ответы. Хотя терпеть не мог писать.
Конечно, я не давал ей повода поплясать на могиле моих погибших чувств.  Мои письма были всегда сдержанно-вежливы и полны доброго юмора, который даже для Леркиных мозгов должен был быть понятен.  Я отвечал на все ее письма в тот же самый день, когда получал их и даже иногда бегал среди ночи к почтовому ящику, чтобы поскорее, не дожидаясь утра, отправить их.
Смешно, честное слово. В нормальной жизни женщины ждут мужчину, из армии, из командировки. А у нас все наоборот - я должен был проверить свои чувства в ожидании Леркиного приезда, который должен был произойти только спустя год. И я ждал и проверял. Не часто, но проверял, все-таки иногда.
Но ждал. А это было трудно.
Приходя домой после работы, я по бабушкиным глазам сразу знал, пришло ли Леркино письмо или не пришло. Если письма не было, я огорчался. Я шел в комнату и собирал калейдоскопы, иногда даже отказавшись от ужина. Странная тоска не отпускала меня, мешая радоваться своей молодой жизни. Наверное, я сильно скучал. Да, точно, сильно скучал.
Я пытался взять себя в руки, загружая дополнительными занятиями с Ниной Арсеновной и каждый раз надеялся, что она заметит мое состояние и спросит, что со мной происходит. Ей бы я, наверное, смог бы рассказать о Лерке. В таких ситуациях чужие становятся ближе своих. Но Нина Арсеновна четко выполняла свои обязательства и  никогда даже не пыталась отвлекаться на личные темы.
Я написал Мелене. Мое письмо было третьим по счету, которое я отправил ей с тех пор, как она сообщила мне, что вышла замуж за жуткого ревнивца и просила не давать поводов для  раздоров в ее новой семье. Раз в год, летом, я посылал ей свой самый лучший калейдоскоп, помня о ее любви к этой нехитрой игрушке, а отвечала мне короткой открыткой с видом Кракова или Варшавы, в которой вежливо благодарила за подарок, коротко сообщала, что все здоровы, чего и мне желала. И все.
Но сейчас мне нужно было с кем-то поговорить, и я написал ей большое письмо на трех страницах. Оно, вероятно, было несколько сумбурное, но цель его написания была обозначена мною предельно ясно. Я нуждался в поддержке и сочувствии.
Все время я пытался вспомнить, что она нагадала мне той чудной летней ночью, которую Мелена подарила  мне, войдя в тайный сговор с судьбой. Но сколько я не мучался так ничего и не вспомнил, кроме пахнувшей только что срезанными цветами и травами хаты, отливающей голубизной в лунном свете простыни и невозможно желанного тела моей первой женщины.
Мелена ответила, и ее письмо разочаровало меня. Она писала, как написал бы любой взрослый человек.  Писала, что в жизни случается всякое, что не надо огорчаться, что на моем пути еще встретится  не одна девушка и, что нельзя так расстраиваться из-за того, что Лерка уехала работать за границу - это хорошо для ее карьеры и для ее совершенствования в языке и, что я должен ее понять. Короче, обычная чушь, которой родители так любят потчевать своих деток, чтобы те не сорвались с катушек.
Но Мелена не должна была так писать, она была не просто одной из взрослых. Она была для меня гораздо более важным человеком - моей первой женщиной, моей тайной любовью, даром, который я получил от судьбы и который берег в душе, не показывая никому. Ни одна живая душа не знала о том, что у нас было. Отношение к ней было, как вера в Бога. Таинство за семью печатями… Слишком уж много всего было с ней связано.
Да и я на самом деле совершенно не собирался срываться с катушек, просто, когда я вспоминал, как нам с Леркой было здорово (иногда) и как она со мной поступила, мне было обидно и хотелось сделать в отместку какую-нибудь гадость. А как можно сделать добротную гадость человеку, который живет на другом континенте.
Но я не собирался больше жить воспоминаниями и жаждой мести. Жизнь менялась с ужасающей скоростью. Начинался новый этап в развитии государства, и мне было интересно и радостно наблюдать за переменами, происходящими во внутренней и внешней политике моей страны.
Казалось еще немного и восторжествует справедливость, к которой мы все стремились с рождения. Основные грубые ошибки были обнародованы и преданы всеобщему осуждению, оставалось только быстренько их исправить и жить спокойно и радостно в почти идеальном обществе.
Даже бабушка, которая неожиданно проявила себя как абсолютный пессимист, радовалась, видя по телевизору  или слушая по радио выступление самоговорящего человека. Это действительно было приятно, необыкновенно и давало повод для самых радужных прогнозов на будущее. Но, услышав по телеку про новую продовольственную программу, бабушка объявила авторитетно: - "Будет голод", и стала неистово закупать всякую бакалею, консервы и другие "долгоиграющие" продукты питания.
Я не особенно старался влезать в различные политические вопросы, справедливо полагая, что и без меня в стране хватит порядочных людей способных грамотно провести в жизнь некоторые полезные идеи и небольшого улучшения жизни будет вполне достаточно.
Меня радовало, что на небольших самодельных прилавках, разбросанных возле метро продавались книги, из-за которых раньше мы готовы были поубивать друг друга. Увидев в книжном на Горького "Жизнь двенадцати цезарей" я купил сразу десять экземпляров и, смешно сказать, долго жалел, что не купил одиннадцать, так первые десять раздарил в течение первых двух недель.
Некоторые, неожиданно возникающие экономические трудности не смущали меня и даже карточки, безумно напугавшие тетю Катю и бабушку меня мало взволновали. Для человека интеллигентного было просто неприлично заморачиваться по поводу нехватки примитивной еды, когда в стране напрочь менялись все устои. Ради великого и светлого будущего грех было не потерпеть.
Кроме того, на нашем заводике профсоюз работал, как часы, своевременно решая все возникающие гастрономическо-вещевые  трудности. Я исправно получал продуктовые заказы и, приходя к каким-то знакомым или друзьям на просмотр "видика" всегда имел при себе нечто, способное смягчить душу самого негостеприимного хозяина или неприветливой хозяйки.
Я продолжал изобретать и получать удовольствие от своего скромного труда. На работе меня любили и однажды предложили мне возглавить комсомольскую организацию  всего объединения, но, когда я отказался, ссылаясь на загруженность, меня не осудили, а даже наоборот решили помочь моей карьере, дав мне рекомендацию для вступления в партию. Я подумал и согласился работать секретарем - из двух зол надо выбирать то, что дешевле обходится. Мне платили хорошие деньги, особенно за рационализацию, а партийные взносы были больше комсомольских.
Так и шло время. Пока не приехала она…

Зима 1987г
Лерка приехала неожиданно, раньше времени.
Когда я ее увидел, то сразу не узнал - она стала худая, как палка, ни груди, ни задницы - ужас. Только небольшое округлое пузико немного выпирало из-под объемного голубого свитера.
- Гусева, поздравляю, у тебя глисты! - радостно поприветствовал я ее, легонько хлопнув по животу.
Она посмотрела на меня несколько надменно и сказала:
- Господи, я уже отвыкла от твоих тупых шуток!
- Ничего, дитя мое, привыкнешь снова! - басом проговорил я, и раскрыв свои грубые мужские объятья попытался принять в них ее подсушенное кубинским солнцем и эстетически подпорченное, потерявшее товарный вид тело.
Я ощутил забытое волнение.  Остатки непережитой грусти из-за ее неожиданного отъезда и из-за оставленной мне тоски всколыхнулись во мне и всплыли на поверхность, как несправедливо наказанный и выпущенный из угла раньше времени ребенок я одновременно испытывал и обиду и радость.
Я обнял ее со всей страстью соскучившегося по любимой и вновь встретившего ее мужчины и услышал забавный хруст ее косточек.
- Плюс отложение солей! - добавил я к своему первоначальному диагнозу и, выразительно поглядев ей в глаза, успокоил, - добрый доктор Константин тебя живенько вылечит.
Она посмотрела мне в глаза странным отчужденным и виноватым взглядом  начала разговор, который я вряд ли когда-нибудь забуду и уж точно никогда ей не прощу.
- Я привезла тебе подарки, - звонким голосом ведущей "Пионерской зорьки" произнесла Лерка и полезла в большую спортивную сумку. Она достала большую раковину с нежно-розовым блестящим нутром и положила на стол. Рядом с раковиной она выложила набалдашник для рычага переключения скоростей. Он был сделан из прозрачной пластмассы, в которую был вплавлен ярко-красный настоящий крабик.- И я вышла замуж.
Я еще вертел в руках раковину и как раз приложил ее к уху в тот момент, когда до меня дошел смысл сказанного. Все остальное время пока она пылко и сбивчиво объясняла мне мотивы своего поступка, я держал раковину у уха и сосредоточенно сдвинув брови вникал в ее слова под аккомпанемент морского прибоя.
А потом я засмеялся.
- Гусева, твоя любовь к пылким латиноамериканцам просто неприлична. Разве можно комсомолке быть такой похотливой? Ну, поздравляю. Кто он? Еще один друг Че Гевары.
- Нет, он простой кубинец, студент, будущий учитель.
Я положил раковину на стол и, взяв ее за тоненькие предплечья, дружелюбно потряс несколько раз.
- Отличный выбор, желаю счастья.
- Я хотела тебе написать, но потом решила, что так будет честнее. Он скоро приедет сюда. Я хотела тебе рассказать, но не знала как… И еще, я жду ребенка.
- Он тоже скоро приедет с Кубы? -  отчаянно пошутил я.
- Нет,- застенчиво промолвила Лерочка, поглаживая свой живот. - Он уже здесь.
-  Молодчина. Ты все сделала правильно, - заверил я ее. - Кто-то должен был разорвать этот порочный круг. А то уже тошно от вранья… Ну, у меня прямо камень с души упал. Я ведь тоже не зря год потратил.
Подхватив раковину и замурованного краба, я вышел в коридор и вежливо попрощался с тетей Женей.
Сославшись на страшную загруженность, я отказался от чая и, не спеша попрощавшись, вышел на лестницу. Когда дверь за мной закрылась, я спустился на один пролет и остановился, подняв голову к потолку.
- Ну, ты доволен? -  спросил я у своего невидимого спутника, бесполезной крылатой гадины, мешающей мне жить.
Какой старый все-таки наш дом. Сквозь отвалившиеся куски штукатурки потолка просвечивала бледная решетка дранки. Темно серые разводы…  Черные пятна от спичек…
Парень, который пачкал потолок, запуская спичечные "кометы", Генка, уже давно сидел. Он долго донимал соседей, портил им жизнь, воровал, скандалил, напиваясь, пугал в подъезде женщин и, вообще, делал много мерзких вещей, оставаясь совершенно безнаказанным, а в результате сел за участие в драке, которую на самом деле проспал.
Его собутыльники решили добавить и, бросив отрубившегося после первого стакана невменяемого Генку  на лавочке, отправились за следующей бутылкой. В это время совершенно посторонние парни устроили драчку и быстро-быстро, как будто боясь не успеть до прихода Генкиных товарищей и милиции отправили на тот свет своего закадычного приятеля. Затем они опомнились и бросились бежать. Окровавленный приятель упал на спящего Генку, залив его кровью.
Драчунов задержала милиция, а заодно с ними прихватили и удивленно мычащего Генку, который ничего не мог вспомнить и даже на суде не особенно отрицал свою вину. Наверное, он где-то в глубине души понимал, что все равно все кончится тюрьмой, так может лучше раньше, чем позже. Как это говорят? Раньше сядешь, раньше выйдешь.
Почтив таким образом Генкину память, я начал спускаться дальше к выходу, попутно радуясь тому, что вырос настолько, что научился контролировать свои эмоции.
- Представляешь, бабушка, - сказал я, доставая из ящика щетку и начиная неспеша намазывать ботинки антрацитовым вонючим гуталином, - Лерка приехала с Кубы совершенно беременная. Вот шалава!
- Это потому, Костик, что за ней со смерти бабушки никто не смотрел. Надеялись на ее сознательность, а какая может быть сознательность у бедного ребенка. А какая хорошая была девочка. Ой, ты, Господи!
Бабушка ушла передавать новость тете Кате, а я с бешеной скоростью продолжал наводить глянец на ботинки, чувствуя, что самое главное сейчас - это блеск, яркий блеск моих ботинок,  доказывающий всем, что у меня все просто супер, просто зашибись, просто лучше не бывает, короче просто блеск.



Глава 2

 В которой Костик совершает поступок оценить который трудно, но можно, особенно со временем, когда его последствия станут видны в полной мере. А еще о том, что даже темные дела могут оставить светлое воспоминание.

Весна 1987г
Леркина подружка Карина жила на Плющихе в огромной трехкомнатной квартире. Я знал, что нравился Карине, но мы оба даже не делали попыток сблизиться - ясно что это было бы лишнее. Но Карина всегда звала меня на день рождения, с супругой, когда я был женат или одного. Мы были рады иногда видеть друг друга. Обоюдная симпатия и ничего больше.
 Вот я снова был у Карины на именинах.
Праздничный стол, несмотря на продовольственную программу, ломился от яств, прославляя армянскую кухню, армянскую дружбу, армянское гостеприимство и другие армянские качества, выделяющие эту нацию среди других ее сестер по союзу. 
Каринка позвала меня, виноватым голосом предупредив, что Лерка, возможно тоже зайдет в гости,  и хотя ей не хочется причинять мне дополнительные страдания, она не могла ей отказать, они же все-таки подруги. Я все понимал. Я сказал - все нормально, Карин, мы с ней не враги, все давно уже забыто и никаких страданий, ты что смеешься, сколько времени прошло.
Карина успокоилась и, пользуясь отсутствием родителей, закурила сигаретку.
Я же, наоборот, заволновался, почувствовал вдруг несколько глухих ударов внутри себя, после которых холод прошел по моему телу, оставляя за собой шершавый след, именуемый в просторечье "мурашки", и пульс медленно переместился в голову, блокируя движение серого вещества и предоставляя холодному сердцу сомнительную привилегию действовать самостоятельно на свой страх и риск.
Первый час шумного застолья был посвящен дегустации разнообразного вина, присланного родней и принесенного добрыми друзьями.
При каждом шуме, маломальски напоминающем звук открываемой двери я наливал себе рюмку вина, придавал лицу отсутствующее выражение и с утроенным интересом принимался слушать истории Карининой подружки о том, как можно, распустив простые детские колготки 16 размера получить симпатичные взрослые колготки в сеточку, причем любого, даже экзотического цвета. В подтверждение своих слов, она поднимала длинную юбку и демонстрировала всем желающим тощие ноги, с круглыми култышками костей вместо коленей.
Но даже вино и увлекательная лекция о производстве колготок не помогали мне обрести так необходимое спокойствие и сосредоточенность, и я вынужден был перейти на коньяк и водку. К концу второго часа мне захотелось удариться мордой об стол и завыть на круглый  желоватый  кувшин  из пузырчатого стекла - пошлой имитации ночного светила, отражающий свет богато украшенной золотом и "бриллиантами" люстры.
Наконец я решил, что делать мне здесь больше нечего, и вообще нечего делать на этой чертовой Плющихе, среди этих охриненно радостных и сыто хохочущих молодцев с черными кудрями, в свитерах с надписью "Монтана", выполненных методом шелкографии в ереванских артелях, специализирующихся на дешевых и некачественных подделках "фирмы" и создающих безжалостную конкуренцию цыганам и голодным Ленинградским студентам из Мухи. Да и вообще мне нечего делать в этом поганом мире, населенным бездарно проживающими жизнь людьми и тупыми бесполезными ангелами.
В голове у меня все было расплывчато и влажно. Лерка так и не пришла, а значит, мой незапланированный  психоз пройдет впустую никем не оцененный и незамеченный. Тогда можно веселиться со всеми, петь, танцевать и выпить еще немного чего-нибудь красного или коричневого, или еще какого-нибудь.
Я выбрался из-за стола и, стараясь не прикасаться к копошащимся на уровне пояса   и бьющим синтетическим током телам, вышел в холл.
Это на самом деле был холл. В нем спокойно разместились с полдюжины танцующих пар, огромное напольное зеркало с точеными ножками-ящиками, стеллаж набитый книгами и старый дубовый шкаф с прикрепленной на торец вешалкой, которая обламывалась от количества одежды на нее накиданной.
Я пробирался к двери в ванну изо всех сил стараясь не толкнуть танцующих, но как обычно случается в моей жизни, чем больше я старался, тем сильнее меня мотало из стороны в сторону. Амплитуда колебаний увеличивалась с каждым шагом, молодые люди, попавшие под разворот моих богатырских плеч, понимающе поддерживали меня, не давая упасть, девушки брезгливо отворачивались на мгновение, но тут же поворачивали свои головки обратно, желая убедиться, что их тихий, праведный гнев был замечен спутником и оценен по достоинству.
Сначала я прошел мимо двери в ванную комнату и очутился на кухне, где от начала до конца просмотрел процесс кормления кошки - главного члена семьи, особым говяжьем мясом высшего сорта. Кошка с грациозностью блоковской незнакомки разделалась с горкой идеально нарезанных кусочков и уселась посередине кухни умываться.
Я воспринял этот ее жест, как намек на мою неаккуратность и вернулся в холл.
Найдя дверь в ванную, я умылся холодной водой - у меня не было цели эпатировать публику и превращаться в безмозглую скотину, но я действительно выпил лишнего. Пришлось потратить порядком времени, чтобы привести себя в порядок - ну, в относительной порядок, ну, так, чтобы вновь обрести способность фокусировать взгляд на предмете.
Первым предметом, на котором мне удалось сосредоточиться стала картинка с жутко сисястой Самантой Фокс в желтом купальнике, которая была прикреплена с внутренней стороны двери в уборную. Вторым оказался круглый клетчатый живот, обладательница которого только что с огромным трудом покинула мою голову, испугавшись холодной воды и идущего на штурм оригинального салата с неизвестной травкой - тархун.
Как она попала из головы прямо в сортир и оказалась в компании Саманты Фокс? Вот вопрос, так вопрос и, между прочим, не единственный, который я собирался задать счастливой обладательнице круглого живота.
- Привет будущим мамашам! Ты одна или с благоверным супругом? - вежливо осведомился я, хотя абсолютно точно знал из агентурных донесений, что пылкий супруг так и не приехал в Москву к своей обожаемой половине.
- Одна! - нехотя призналась Лерка и, оглядев меня, с досадой буркнула - Черт, я так и знала, не надо было приходить.
"Если бы ты не пришла, я бы, наверное, спятил" - подумал я, но вслух произнес совсем другое.
- Так какого ты приперлась, дура?  В твоем положении дома сидеть надо, а не по пьянкам шастать.
И вдруг странная шальная мысль закралась в мою пьяную голову. Я затянул Лерку в ванну и запер дверь на щеколду.
- А зачем ты пришла, Лерка?
Ее глаза забегали, и она попыталась освободить свои тощие локти от моих пальцев. Но не тут-то было.
- Из-за меня? Ты хотела увидеть меня? - я наклонился, чтобы повнимательнее вглядеться в ее лицо.
- Не дыши на меня перегаром, меня сейчас стошнит. - Отчаянно крикнула Лерка, отпихивая меня от себя. Но мне уже все было ясно.
Я загородил собой дверь.
- Ты хотела меня увидеть. Зачем? Скажи? Ты соскучилась по мне, да? Лерка! Да?
-Да! - снова крикнула она, каким-то тонким истеричным голосом и замолчала.
Она молчала и царапала ногтем цемент на шве между кафельными плитками.
 Я тоже молчал.
 Потом мне это надоело, и я сказал.
- И теперь, когда ты меня увидела, чем мы займемся?... А я, кажется, знаю, чем!
- Костик, выпусти меня - пытаясь придать голосу угрожающее звучание  начала свое выступление Лерка, - ты с ума сошел, Костик!
 Но я не дал ей закончить достойно. Проигнорировав ее камуфляжную угрозу  и отмеченный ею давеча запах перегара, я взял в ладони ее испуганное лицо, господи, какие же огромные ручищи у меня стали или это она так осунулась, заглянул в глаза, полные вины и…
Какого хрена сопротивляться, если все и так ясно. Мне пришлось прикусить ей упрямо сомкнутые губы. Она вскрикнул, чего мне и было нужно. Дальше все пошло по накатанной плоскости. Ничего удивительного. Сколько уже я ее… Это же обычный условный рефлекс.
- Ну ты и шлюха, Лерка. Тебя даже беременность не угомонила.
Я бесцеремонно задрал до самой груди подол ее клетчатого платья для беременных, отделанного пошлыми рюшечками, просто намотав его на руку и на мгновение замер от удивления. Под платьем оказались ярко алые с черными мушками безусловно заграничные штаны, покрывавшие тело от груди до колен - "трико", как называла подобные предметы туалета бабушка.
Такого вызова не сможет выдержать никто. Притушив грубовато ее попытку оттолкнуть меня, я бесцеремонно сунул руку за приятно мягкую трикотажную резинку и пройдя весь путь "по долинам и по взгорьям"  попал туда, куда и стремился.   
- Ниагара! -  с иронией констатировал я  и, перехватив ее умоляющий взгляд продолжил назидательно, попутно расстегивая брюки - Плохая девочка.
- Не надо, Костик, пожалуйста! - прошептала Лерка, но было поздно. Я повернул ее  и нагнул над ванной. Освободившийся живот обрушился вниз едва не достав до дна.
- На-до - на-до - на-до - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо - надо надо надо надо надо надо - на-а-а-а-ааааа!
Поправляя одежду, я старался не смотреть на нее. Но, открывая щеколду, я все-таки увидел ее отражение в зеркале. Очень болела голова.
- Прости!
Грубо разметав толпу танцующих, я скинул с вешалки гору разнообразной верхней одежды, схватил свою куртку и бросился вниз по широкой красивой лестнице, совершенно забыв про лифт.
Я шел по ночному Арбату и старался не думать о содеянном. Но каждая мысль звучала, как попытка оправдаться. Для краткости, и чтобы побыстрее с этим покончить, я остановился на одной, самой слабо, ели-ели пробившейся через орущую толпу остальных: "Она сама этого хотела"
Эта мысль не успокоила и не утешила меня, но  ей можно было закрыться, что бы не выпустить всю боль, которая медленно выжигала во мне тавро зла, клеймя, как скотину перед бойней.
 Я хотел пройти по Арбату до конца, но потом передумал и свернул в какой-то переулок. Народу было немного, я шел пошатываясь и поворачивая непослушное тело вслед заплетающимся ногам, покуда, наконец, не споткнулся о бордюрный камень и не врезался головой в железную стойку детских каруселей, на которых уютно расположилась кучка диковатых подростков, непонятной половой принадлежности и цвета кожи.
Под деревянным дном карусели образовалась канавка, заполненная водой, куда я незамедлительно влез сначала коленями, а потом и руками.
- Твою мать, - возопил я и грязно выругался, затем,  увидев заинтересованные взгляды подростков,  привстал на четвереньках и, вспомнив о своей великой комсомольской миссии воспитателя молодого поколения, вежливо извинился.
Подростки с явным одобрением выслушавшие мою предыдущую тираду, во время весьма галантных извинений недружелюбно нахмурились, и один из них, довольно неприятного вида, подошел ко мне и, заслонив своей бесформенной фигурой, часть мутного ночного неба спросил с вызовом:
- Ты что, очень умный?
Я усмехнулся и, перефразировав  старый анекдот, отшутился:
- Нет, что ты, парень, я такой же дебил, как и ты.
Незамедлительно последовавшая анестезия в виде армейского ботинка, избавила меня от страха смерти, боли и  погрузила в дивный волшебный сон.
Я кружился на карусели, под резкие визгливые звуки старинной шарманки. Моя серая в яблоках лошадка плавно покачивалась, на железном кронштейне. Каждый раз, когда нырнув в воздушную яму, она открывала обзор, я видел Лерку с развивающимися русыми волосами, в полураспахнутом бабушкином пеньюаре, в весьма вольной позе восседающую на черном, как вороново крыло пони. Но, выныривая из ямы, своенравная лошадка каждый раз резко откидывала голову и била ею меня по носу. На очередном витке карусели лошадь нырнула в яму днем, а вынырнула ночью и в последний раз шарахнув меня в нос своей серой деревянной башкой остановилась. Звуки шарманки смолкли, яркие лампочки по краям шатра погасли, и я упал с лошади в траву, совершенно мокрую от только что начавшегося горячего дождя…
Я  с трудом разомкнул веки и увидел над собой бесцветные глаза и алый безгубый рот с ровным рядом темных зубов.
- Скажи мне, что чувствуешь, когда умираешь? - услышал я неприятный скрипящий голос.
Кажется, на моем теле не осталось ни одного уцелевшего куска. Я еще не чувствовал боль в полном объеме, но и той части, которую я почувствовал мне с лихвой хватило, чтобы реально испугаться за свое будущее.
Еще раз вглядевшись в страшное лицо, я вдруг испытал облегчение.
Я хорошо знал это существо, нежданно-негаданно возникающее в моей жизни и хотя я и не испытывал к нему, вернее к ней, теплых чувств, а скорее, наоборот, испытывал смутную тоску и тревогу при каждой встрече, сейчас я был рад, что рядом со мной кто-то давно знакомый.
Я пошевелил языком, слегка закашлялся и почувствовал во рту металлический вкус. Кажется кровь шла носом, но затекала в горло.
Сглотнув с усилием склизкий комок, я попробовал голос.
- Что, так плохо?
Холодная костлявая рука закрыла мне рот и прекратила на время поток вопросов. 
Я открыл глаза и огляделся.
Комната, большая и светлая поражала музейной чистотой и порядком. Идеально накрахмаленные белые льняные шторы жесткими складками ниспадали до самого пола, вымощенного темным дубовым паркетом, идеально натертом и пахнущем воском.
Вся мебель была зачехлена. В белых льняных покровах, обильно украшенных оборками и завязками стулья казались креслами, я кресла - диванами. Посередине комнаты стоял массивный резной стол, застланный белой вышитой скатертью с прорезями, сквозь которые виднелось гладкое беловатое дерево.
Все стены были завешаны снимками разных людей. Желтоватые и серые выцветшие снимки, едва различимые лица, бесконечное количество глаз.
Очень болела голова. Жутко болела. Просто невыносимо. Так, что легче умереть, чем терпеть эту боль.
Тело болело тоже.
"Домой! А там упасть на койку и умереть" - мелькнула вялая мысль.
Я попытался подняться.
Моя страшная сиделка не возражала. Она осторожно поддержала меня за плечи.  А когда я сел, и алая кровь хлынула из носа, заливая белую накидку дивана и блестящий пол, со спокойным участием подала мне кусок ваты, пропитанной чем-то пахучим и холодным.
Я страшно  испугался за испорченную обивку и попытался вскочить с дивана, на котором лежал весь в грязи и кровищи, но только я ступил на ногу, как она провалилась подо мной, как будто была вовсе без костей,  я очутился на полу и снова потерял сознание.
На этот раз я быстро пришел в чувство.
В комнате нас уже было трое.
Абсолютно неправдоподобный, как сошедший с картинки, доктор Айболит, ростом с десятилетнего мальчика, с подавляющей солидностью сидел за дубовый столом, на дубовом, зачехленном стуле, не доставая ногами до пола, и красивой перьевой ручкой что-то писал на бумажке.
- АРНИКУ давать каждый час. По три крупинки. Пожалуйте коробочку, я на бумажку отсыплю. После АРНИКИ, ЛЕДУМ, так же по три крупинки три раза в день до выздоровления. Раствор календулы, вы поняли меня, Ангелина Осиповна. Наружно, конечно, на ушибики, на синячки… Чудесно… Чудесно…
Неожиданно я почувствовал себя лучше, насколько это было возможно  в данных условиях.
Заметив, что я очнулся, мои спасители подошли поближе и, одинаково сложив на груди маленькие ручки уставились на меня.
- Хороший мальчик, - представила меня Ангелина Львовна, - очень интересуется смертью.
- Судя по всему это - не праздный интерес,  теория, так сказать, переходящая в практику. - Дополнил ее повествование доктор и важно представился - Исаак Наумович Зак, последователь учения Самуила Ганемана, Самуила, молодой человек, а не Самуэля, как Вас, возможно, будут убеждать. Да-с.
Он гордо выдержал паузу, предоставив мне возможность в полной мере оценить и прочувствовать смысл его фразы,   и повернулся к женщине:
- Позвольте откланяться, Ангелина Осиповна. Я Вам позвоню. Выздоравливайте, молодой человек и, мой Вам совет, не интересуйтесь за смерть, интересуйтесь за жизнь.
С этими словами он отворил резную белую дверь и скрылся в глубине коридора. 
Мы с Ангелиной Осиповной еще некоторое время смотрели друг на друга и теперь она не казалась мне такой уж страшной. Даже бесцветные глаза и огромный тонкогубый алый рот уже не вызывали во мне отвращение. Ну, ужас, но не ужас-ужас-ужас.
Неожиданно она улыбнулась, как будто прочитав мои мысли, и я смущенно ответил ей слабой улыбкой.
Потом я вспомнил все что было и сказал просительно:
- Я хочу умереть.
Она задумчиво оглядела меня, как будто решая что-то и, наконец, изрекла безапелляционно
- Глупости! - и добавила нехотя, - Поживи еще!
Я отвернулся к стенке. Так, не поворачивая головы, я рассказал ей все.
- Могло бы быть и хуже,  - равнодушно пожала плечами она. - Ты просто переписал ее ребенка на себя. Теперь он твой.
Нет, я был с этим не согласен. С какой стати? Но в качестве внутреннего оправдания этот выход мне понравился. Фиг с ним. Все равно никто меня не может заставить делать то, что мне не хочется, просто за мной будет должок, и если ему что-то понадобится,  я ему это дам.
Но меня страшила встреча с Леркой. Я даже не представляю, что будет.
Я не должен был злоупотреблять гостеприимством своей старой-новой знакомой. И так уже я умудрился превратить ее белую чистую квартирку в какую-то смесь морга и лавки мясника. Она еще месяц будет оттирать всю кровь, которой я умудрился залить все, что только было можно.
Я решил попрощаться, но вместо этого почему-то спросил:
- Почему вы такая… странная?
Она улыбнулась. Но я не почувствовал веселья. Просто нашел отличие в ощущениях - все, что происходило в этой квартире было абсолютно настоящее.
Как часто в своей жизни я пугался нереальности происходящего, как часто мне казалось, что все что происходит, происходит с кем-то другим, но в этот раз меня накрыл страх от абсолютной реальности. Все было так, как будто я писал последний экзамен сразу без черновика. И именно эта невозможность что-либо изменить пугала до нервной дрожи.
В этой комнате по какой-то причине не могло прозвучать ни слова неправды. И я уверен, что даже если бы я и хотел соврать, то не смог бы по каким-то от меня не зависящим обстоятельствам.
- Кто Вы, Ангелина Осиповна?
- А как ты думаешь?
- Вы - смерть? - говоря это я чувствовал себя полным идиотом, но слова сами вылетали изо рта, помимо моей воли.
Она снова расхохоталась, и мне стало еще страшнее.
- Если тебя интересует профессия, то я - сестра милосердия. - Это прозвучало так, как будто где-то жило милосердие, где-то там, в какой-то неизвестной местности, в тридевятом царстве. Оно там. А она тут. И она - его сестра.
- Родная сестра? - вежливо осведомился я.
Она подняла брови.
 -Я работаю у него! - И неопределенно кивнула в сторону.
Я посмотрел в сторону кивка и увидел угол с иконами.
- На Бога?
- Так, молодой человек, вам надо отдохнуть. Такое нервное переутомление не может ни сказаться на здоровье. Вы сможете дойти сами?
Надо сказать, что я и вправду выглядел не лучшим образом. Одежда на мне была вся в грязи и стояла колом, от высохшей крови. Рожа напоминала антрекот, глаза заплыли.
- Я смогу дойти сам, - прямо ответил я, хотя хотел отшутиться. Не вышло…
Приняв с огромной благодарностью маленькие пакетики с белыми шариками, я покинул удивительный дом сестры милосердия,  и, поплутав по каким-то улицам и дворам, вышел к Гоголевскому бульвару, где сел в первый попавшийся троллейбус и доехал до дома, незамеченный и не опознанный никем.
Слава Богу, остановка была прямо у подъезда. Я заполз на этаж и пошарил по карманам в поисках ключей. Все было на месте, только разбитые пальцы не слушались, и я никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Звонить и будить бабушку или тетю Катю очень не хотелось.
Дверь открылась сама.
В коридоре стояли три рыдающие женщины и по очереди истязали телефонный диск, планомерно перелистывая мою записную книжку.
Клетчатое пузо, все такое же, наглое, вылезающее вперед, пылко колыхнулось мне навстречу, а его обладательница, поглядев на меня страдальческим взором, воздала хвалу Богу.
Бабушка с тетей Катей запричитали и кинулись по своим комнатам за разными медикаментами. Мы с Леркой остались в коридоре вдвоем.
Я поглядел ей в глаза.
Раскаянья не было. Я вспомнил ее сладострастное урчание и в муках рожденное предательское "Да", и красные штаны с черными мушками. Ощущения вернулись и радость, охватившая меня, не выплеснулась наружу в виде счастливого смеха или чего-нибудь подобного, что обычно используют писатели, чтобы обозначить  это состояние души. Ее проявление было незаметно для посторонних глаз, но весьма отрадно для меня.
- Опять ты здесь? - Равнодушно почесал я шишку на лбу и поморщился от боли и презрения ко всеобщей слабости. - Мало что ли получила?
Я был дома и мог врать сколько хотел.
Господи, что я несу. Господи, убей меня прямо сейчас.
По счастью Лерка, моя дурацкая возлюбленная, в данный момент была настроена миролюбиво и, как обычно, удивила меня своей реакцией.
Она не стала, как раньше обижаться на каждое слово. Пропустив мимо своих маленьких розовых ушек произнесенную мною кощунственную тираду, она подлезла под мою руку и повела меня в комнату, причитая, как последняя идиотка-плебейка.
- Пойдем, пойдем, горе ты мое луковое. И что же ты вытворяешь?!
Я грубовато, но не так, как мог бы освободился из-под ее опеки.
- Не трогай, больно. - И рухнув разбитой рожей в подушку, поинтересовался, - Ну чего ты приперлась, дура, и без тебя тошно.
Она села на кровать и принялась гладить меня по голове, от чего мне стало только хуже. Кто-то, поумнее ангела, шептал мне в это время на ухо тихим и вкрадчивым голосом: - "Все, парень, она твоя. Больше она не рыпнется. Ты подчинил ее себе. Ты  в замке король. Твоя взяла" Я почему-то и сам знал это без наглых подсказок потусторонних сил, и мне было неприятно, что они пытаются завести со мной дружбу, чего-то говорить, подбадривать. А все из-за нее, из-за противной Лерки, вечно она портит мне жизнь и провоцирует на всякие плохие поступки. 
- Тебя не было почти два дня, - трагическим шепотом сообщила Лерка.
- Не твое дело. - ну ладно проверим, правду ли сказал… этот,… тот, что слева.
Я уже перевернулся на спину и спокойно смотрел на нее. Потом притянул к себе и поцеловал. Кровь из разбитой губы потекла в рот, и мы стали похожи на целующихся вампиров.
"Не обманул, черт"
- Иди домой, Лерка. Приходи завтра, я, наверное, все равно больничный возьму. - Я говорил спокойно и властно, потому, что знал, что она придет, что отныне и навсегда она будет приходить и послушно выполнять все мои просьбы и предложения "…по первому требованию ли, простому напоминанию ли…"
Я проспал часов шесть, а когда проснулся, захотел есть ужасно.
Наливая мне теплый, чтобы не обжечь разбитые губы, суп из ковшика, бабушка спросила: - "Костик, это не твой ребенок, у Лерочки, скажи правду! По животу ведь срок не определишь! Не твой?"
- Частично, ба, частично мой! - Признался я и прибавил, доверительно наклонившись к ее локтю, - Теперь!
Бабушка рассердилась и, плюхнув звучно ковшиком об стол, поджала губы и ушла в свою комнату.
Я с доброй усмешкой посмотрел ей в след и взял в руку ложку. Кажется, теперь я действительно повзрослел.
Лерка, как и было велено, пришла на следующий день.
Я снова обнимал ее и целовал, как мне хотелось, морщась от боли. Она была послушна и покорна. Насладившись, наконец, полуфизической-полудуховной близостью с ней, я решил немного остыть, чтобы не допустить повторения прежних ошибок и переключился на светскую беседу.
- Когда вернется твой муж, Лерка? Он что, бросил тебя?
- Я его бросила.
- Узнаю птицу по полету, - глумливо бросил я. - В чем же провинился наш муж?
-  Я не хочу говорить об этом, - насупилась Лерка.
- Кого интересуют твои желания. Отвечай, когда тебя спрашивают, бестолочь.
- Перестань обзываться, - обиделась Лерка.
Я обнял за плечо свою подругу и, приблизив губы к ее шее, ухватил мочку розового уха и жемчуженку, висящую на нем. Лерка покрылась мурашками и сдалась.
- Ладно, ладно, расскажу. Только не издевайся надо мной. Для меня это еще очень болезненно.
- Валяй!

Краткая история Леркиного замужества, пересказанная мною с ее слов.

Невозможно возвышенная Лерка влюбилась в остров Свободы, как, говорят, и все впервые попавшие на Кубу люди. Веселые люди, окружившие ее, превратили ее скромную серую жизнь в яркий веселый праздник.
Казалось ничего, кроме любви и танцев их не волновало. А любили они все: детей, ром, танцы, Фиделя, фрукты, солнце, ну все что их окружало. Только работать не любили.
Их простодушие и открытость покорили ее сразу и прежде, чем она опомнилась, чопорная дочь дипломата, представляющая нацию  в чужой стране, безмятежно загнулась в ней, оставив вместо себя беззаботную молоденькую девчонку, впервые избавившуюся от опеки родителей, друзей, мужчины и страны.
Обезумевшая от бесконтрольности Лерка кинулась сломя голову в самый крутой водоворот отношений, изнутри пытаясь познать характер республики свободы.
А дальше -  бла-бла-бла, бла-бла-бла, бла-бла-бла… Обычная история, тысячу раз пересказанная в романах и повестях, не интересно даже слушать, не то, что воспроизводить.
 Сами догадаетесь.

- …Знай одно - никто тебе не пара
и бросайся каждому на грудь… - Глубокомысленно процитировал я любимое Леночкино высказывание, употребляемое ею регулярно, в беседах с Ирэнкой.
- Цветаева! - Машинально отметила Лерка
 - Иди ты! - удивился я.
Лерка усмехнулась.
- Серость ты, Костик, фабричная! - и добавила укоризненно, - Я же просила не издеваться.
Я снова обнял Лерку и слегка навалился на нее своим приятной величины и объема мужским телом. Ну, ладно, вру. Я еще был сложен, как самый примитивный и тощенький юноша, долговязый и нескладный.
-  Серость, значит? Да уж, извините, у меня другие достоинства.
- Да знаю я твои достоинства.
Честное слово, плохо она знала мои достоинства. Не доросла она еще, мои достоинства обсуждать.
- Ты на что это намекаешь? Это, что провокация - вкрадчиво осведомился я.
- Кажется, ты слушал о Хесусе, ты хоть это еще помнишь? - Лерка надулась, и хотя ее история мне порядком надоела своей банальностью и предсказуемостью я, проявив вежливость, принял позу внимательного слушателя и весь погрузился в слух.
- Давай о своем Хесусе, греховодница!
И она обстоятельно рассказала мне, как застукала мужа с другой в первый раз, и после бурной сцены простила; как потом застукала его второй раз и после бурной сцены простила; как еще через некоторое время застукала его в третий раз и после бурной сцены простила и даже забеременела; как после бурной сцены простила его еще пару раз, а потом ему надоели бурные сцены, и он перестал приходить домой; а Лерка, наоборот, вернулась домой, потому, что вся Куба перешептывалась у нее за спиной, а ей это было неприятно и обидно.
- Да, - прокомментировал я, - вот она какая - "любовь в Кубе" Что ж, по крайней мере ты носишь ребенка Хесуса, звучит просто неправдоподобно.
- Я ни о чем не жалею! - гордо сообщила Лерка. - Я оставила ребенка, потому что любила его отца.
- Ты оставила ребенка, потому, что ты дура, неразборчивая в связях. И ты еще горько пожалеешь о своей глупости. Пошла вон.
Я обозлился, и у меня сразу разболелась голова. Стало жалко себя и обидно, что если бы не Леркино опоздание, то я бы сейчас был бы здоров и весел, а не лежал бы в кровати переломанными ребрами
Лерка послушно поплелась к двери. У самого выхода она обернулась и жалобно посмотрела на меня:
- Я сама не понимаю, что со мной происходит, Костик! - грустно призналась она. - Не понимаю, почему в моей жизни все идет не так. Я стараюсь, как лучше, а получается только хуже… Я не хотела никого огорчать. И тебя тоже.
- Ладно, ладно, я все понял, - поспешно перебил ее я. Не хватало еще, чтобы она извинялась. - Просто голова болит. Завтра встретимся.
Потом еще раз глянул в ее расстроенное лицо и добавил помягче: - Ладно?>


Глава 3

 В которой Костик понимает, что жилищный вопрос не идет в сравнение со всякими мелкими житейскими проблемами типа жизни и смерти, любви и дружбы. Что только память сохраняет все, а старый друг лучше новых двух.

Весна 1987г
Вечером я решил отправиться в гости. К тете Кате.
Мне было грустно.
Бабушка еще дулась, делать мне было нечего, да и, если по-честному, я давно не заходил к тете Кате "в гости". Все как-то некогда было. Я достал из буфета коробку конфет. Их там было несколько. В заказах в последнее время всегда была коробка конфет и водка - как будто профком добавлял в набор этакий комплект для взяток - благодарностей. Мужчине дают водку, женщине - конфеты.
Как хороший мальчик, я зашел к бабушке.
- Ба, можно я возьму коробку конфет и зайду к тете Кате.
- Делай, что хочешь, - проворчала бабушка и продолжила просмотр фильма.
Я постучался к соседке.
- Можно.
- Конечно, Костик, заходи.
Увидев, что я положил на стол конфеты, тетя Катя обрадовалась и предложила поставить чайник.
- Оставьте себе,  на потом, обойдемся без чая. - Мудро, как взрослый сказал я.
Но тетя Катя со мной не согласилась.
- Ну, вот еще, на потом. А если я помру сегодня. У меня, знаешь какой возраст.
Она поставила чайник и, пока она уходила, я оглядел комнату.
Как же давно я здесь не был. Комнатка показалась мне маленькой и темной, хотя в ней, как и в других комнатах было два окна. В простенке между окон стоял круглый стол, покрытый вытертой клеенкой с мелким синим узором. Покрытие на клеенке стало липким от старости и если провести по нему ногтем оно снималось, обнажая внутренний белый слой.
Я немного поскреб его, поглядывая на дверь, как бы меня не увидели, и потом нацарапал ногтем свое имя. Пошалил.
На подоконнике стояла трехлитровая банка с чайным грибом, накрытая проржавевшей от спитого чая марлей. Жирный в коричневых лохмотьях гриб плавал на поверхности пузырящейся жидкости.
Как я любил его когда-то. Не было дня, когда бы я не приходил к тете Кате, чтобы выпить стаканчик этой самодельной газировки, хотя бабушка тоже ставила гриб и у нас был свой. Но у тети Кати гриб был вкуснее. Он был слаще и острее.
Я подошел к окну. Все в этой комнате напоминало о детстве. Из тетикатиного окна был виден внутренний двор дома, где мы играли. Когда я болел,  и меня не выпускали гулять, я шел к тете Кате и она, разложив на подоконнике одеяла и подушки, укладывала меня на нем, тепло закутав в серую мягкую шаль  и я мог часам наблюдать, как играют внизу мои друзья. 
Сейчас тут стоял горшочек с бальзамином, а между рам  в большой банке догнивала квашеная капуста.
В комнате стоял старушечий запах, который я раньше почему-то не замечал. Запах бедности, одиночества и болезни.
На втором окне стопочкой лежали журналы "Здоровье" и "Крокодил" неизвестно какой давности. В детстве я мог до бесконечности рассматривать картинки в них. Тетя Катя никогда не говорила мне "не бери - испортишь" или "посмотрел - положи на место". Она сажала меня на свою большую металлическую кровать с блестящими шишечками и сняв с окна всю стопку, выкладывала их рядом со мной, а сама включала радио и садилась с каким нибудь шитьем на невысокую табуретку.
Так мы и сидели молча, я листал журналы, она шила и оба слушали радио.
Иногда она развлекала меня странной игрой. У нее была старая-престарая фарфоровая скульптурка, размером с ладонь - едва узнаваемые от времени, парень и девушка мчались на санках с несуществующей горы, смеясь и закрываясь от метели малюсенькими фарфоровыми ручками.
Так вот, Тетя Катя ставила на стол большую пластмассовую миску с водой и опускала в нее край прозрачной полоски из оргстекла. Другой конец полоски она укладывала на перевернутую кастрюлю. Вот по этой импровизированной горке и скатывалась влюбленная фарфоровая парочка и, расплескивая вокруг себя крупные брызги,  с хохотом уходила под воду. Хохот, конечно, принадлежал мне. Я их так озвучивал. Не знаю, что привлекало меня в этой нехитрой забаве, но удовольствие от этого зрелища до самой школы я считал одним из лучших в ранге других доступных мне удовольствий.
Тетя Катя вернулась с горячим чайником и принялась серьезно накрывать на стол. Ее посуда была такая же старая и облезшая, как и остальные предметы в комнате. Но все равно мне было приятно, что она покрыла часть стола белой салфеточкой, (складки ее протерлись от времени, от бесконечный перекладываний, лежания в шкафу,  они стерлись, а салфетку так и не раскрывали до сегодняшнего момента, представляете), что чашки и заварочный чайник, и сахарница были с одинаковым рисунком, что означало, что она достала для меня свой единственный сервиз.
Я разорвал пленку на конфетной коробке и, смяв ее, сунул в карман, потому, что не знал, куда ее положить.
Тетя Катя не посмела спросить меня о том, почему и с кем я подрался, хотя я видел, что ее это беспокоило. Я сам закрыл эту тему, рассказав ей вкратце, как нарвался на враждебно настроенных подростков и спровоцировал драку парой неудачных шуток.
- Что же ты так неосторожно, Костик,- посетовала тетя Катя.
- Знаете, честно говоря, мне хотелось подраться, но немного. - Я не врал. - А получилось вот так.
- Ну, жив, и, слава Богу - закончила тетя Катя и спросила полушепотом, - а опохмелиться-то тебе не надо? Хочешь сладкой наливки.
- Хочу.
Наливка у тети Кати хранилась в маленьком стеклянном графинчике и была ароматной и приторной на вкус.
- А давай бабушку пригласим - неожиданно предложила тетя Катя. - Устроим маленький праздник. Просто так.
Это был маленький и приятный праздник.
Бабушка сначала еще немного сердилась на меня, но, попив наливки и, особенно, принесенной ею самою водочки, развеселилась и сменила гнев на милость. Я не старался налегать на алкоголь, мне доктор Айболит не велел, а старушки распрягались во всю.
Мне было весело наблюдать за ними. Решив шиковать до конца, бабушка открыла банку кубинского кофе, привезенного ей в подарок  с Кубы доброй Леркой.
У меня от этого кофе сразу же вышибло мозг, а сердце заколотилось так, что я перепугался, но бабушкам все было нипочем. Праздник плавно переместился на нашу территорию, где мы вместе посмотрели какой-то старый голливудский фильм, а бабушка, взяв гитару, спела свои неповторимые частушки.
Незадолго до полуночи я повел плоховато стоящую на ногах тетю Катю в ее комнатку.
- Костик, я покажу тебе фокус.
- Хорошо, теть Кать - с опаской согласился я.
- Достань шишку со шкафа.
Огромная растрепанная шишка стояла на шкафу сколько я себя помнил. Я аккуратно снял ее и поставил на стол.
- Принеси ведро с водой, - потребовала соседка.
- Может не надо? - вяло предложил я. Но сопротивление пьяной старушке не принесло результатов, и я отправился на кухню за водой и за ведром.
- Положи шишку в ведро и приходи завтра утром. Удивишься. - Приказала тетя Катя, и я, наконец, оставил ее одну и вернулся в свою комнату.
Я спал беспокойно и все думал, что за сюрприз готовит мне тетя Катя. Я заснул только под утро. Но это не беда - больничный мне дали на три дня, и я мог спокойно спать, сколько мне хотелось.
Бабушка с утра должна была поехать на рынок, а это означало, что будить меня никто не станет. Но только я услышал сквозь сон, как дверь за бабушкой закрылась, я проснулся и сколько не пытался заснуть снова так и не смог.
Я встал и пошел в душ. Я старался шуметь, чтобы разбудить тетю Катю и посмотреть, что же случилось с шишкой. Как физик, я примерно представлял, что с ней должно произойти в воде, но все равно мне хотелось посмотреть.
Я вытерся, оделся, причесался, поставил чайник и снова вышел в темный коридор возле соседкиной двери. Потом я подошел к двери вплотную и прислушался.
Вдруг меня охватила тревога. Почему она так долго не выходит? Может ей стало плохо с сердцем?
Я осторожно постучал, потом постучал громче и еще громче. За дверью послышался шум и, наконец, тетя Катя открыла дверь.
- Шишку пришел смотреть? - с довольным видом спросила тетя Катя и уселась на кровать. - Ну-ка, доставай ее.
Как я и предполагал,  шишка сжалась и стала плотная, крепкая, все чешуйки были прижаты одна к другой. Она выглядела молодо и свежо, как будто ее только сорвали с дерева.
- Супер! - немного преувеличив восторг, сказал я. - Фокус удался!
Я повернулся к тете Кате и увидел, что она умерла.
Она полулежала откинувшись на подушку, глаза у нее были открыты и рот тоже. На лице застыло радостное и в тоже время удивленное выражение.
Некоторое время я стоял, боясь подойти к ней. На всякий случай я позвал ее без особой надежды на успех.
- Тетя Катя!
Понятное дело она не отвечала, потому что она умерла. Да уж, удивила.
"Что чувствуешь, когда умираешь?" вдруг возникла в мозгу знакомая фраза и уже не покидала меня на протяжении всего долгого дня.
Я подошел к телу.  Я с опаской притронулся к ее руке и пощупал пульс. Но ничего не понял. Было неприятно, обидно, что я один и некого позвать на помощь. А кожа на ее руке была какая-то липкая или влажная, похожая на старую резину
Она лежала в некрасивой позе, и мне пришлось взять ее за ноги и положить на кровать, ровно, как если бы она просто спала. Я поразился тому, какой же она оказалась тяжелой. Как будто вся сила земного притяжения сосредоточилась сейчас здесь в этом отдельно взятом теле. А ведь за последние несколько лет тетя Катя стала совсем сухенькой старушкой и от ее былых объемов ничего не осталось.
Я старался не смотреть на широко открытый рот и глаза, особенно один глаз, который был поражен катарактой и выглядел, как стеклянный. Мне не хотелось притрагиваться к ее лицу, чтобы закрыть ей глаза. Мне вообще не хотелось находиться рядом с этим жутким телом.
Это не была тетя Катя, моя соседка, которую я с детства знал и любил почти как бабушку. Это была странная, сделанная из дьявольского материала, огромная кукла. Этой кукле было все равно, что я сейчас чувствую. Похитив облик близкого мне человека, она заняла его кровать и теперь возлегала на ней, пугая меня безумным оскалом и невидящим взглядом стеклянных глаз.
Я вышел из комнаты в коридор слишком быстро. Меня гнал не страх. Какой может быть страх.
Скорее это была неловкость. Неловкость за человека, который вдруг при тебе сделал нечто неприличное, нечто интимное, что нельзя показывать другим людям, кроме посвященных - врачей, там, или священника. Я не был ни тем, ни другим и мне было стыдно и неловко за тетю Катю, которая при всей своей деликатности взяла и не с того не с сего допустила такую бестактность по отношению ко мне.
Пять минут назад я стоял на этом самом месте, не зная, что меня ждет за дверью, а сейчас я точно знал, что меня ждет за дверью, и легче мне от этого не становилось.
Я подошел к телефону и позвонил отцу.
- Ах ты, черт, как не вовремя. - С досадой сказал отец. - У меня в двенадцать совещание.  Знаешь, Костик, давай, сам начинай, я подъеду, когда освобожусь.
Он говорил так раздраженно, как будто это я был виноват, что она умерла именно сейчас, мешая ему проводить совещание. Я обиделся и разозлился на него. Сначала за себя - я-то тут при чем, потом снова за себя - почему бы ни спросить, как я себя чувствую, не каждый же день я нахожу в соседней комнате трупы соседей. 
Потом меня вдруг охватило странное беспокойство. Я подошел к тетикатиной двери и запер ее снаружи на щеколду.
Я осознал вдруг, что был в одной комнате со смертью и даже не ощутил ее присутствия.  Вот он - контакт с потусторонними силами, который я так  искал.
Как все это было трудно понять: безжизненное тело, лежащее в соседней комнате, которое еще десять минут назад было живой и любимой тетей Катей; совещание, которое спокойно пройдет в двенадцать часов, и я, которому сейчас придется рассказывать бабушке о том, что произошло.
Я подошел к телефону и начал набирать номера поликлиники и милиции и раскручивать понемногу всю эту хорошо отлаженную машину по погребению, единственную отлаженную систему в государстве.
Милиционеры, пришедшие по вызову с подозрением оглядывали мои синяки и ссадины, а также остатки вчерашнего пиршества, оставшиеся с ночи на столе. Но поскольку тело, запертое мною в комнате, не несло следов борьбы, а поверить в то, что я  по пьяни   дал себя отметелить малюсенькой старушке, которая и скончалась в результате, от перенапряжения сил, было  трудно даже для них, меня отпустили с миром.
Я с завистью посмотрел, как молоденький сержант, деловито подойдя к тетикатиному телу, спокойно закрыл ее глаза и, по-хозяйски оглядев комнату, велел мне принести полотенце или платок, чтобы подвязать все время отваливающуюся челюсть.
Я подумал, может быть ЕЙ неприятно, что ее челюсть подвязывают дурацкой тряпкой, а ОНА ничего не может поделать, но спорить не стал и выполнил все, что мне велели. Главное, чтобы мне не пришлось это делать.
 Намочив полотенце водкой, сержантик положил его на  ЕЕ лицо и пояснил свои действия:
-Так лучше сохранится, до приезда скорой, а ее можно полдня прождать.
Я обреченно кивнул. Он посмотрел на меня с сочувствием:
- Бабушка?
- Нет, соседка.
- Впервые мертвых видишь?
Я кивнул, забыл про деда.
Он подошел к столу и поднял бутылочку водки. Я засуетился.
- Может быть…  - и запнулся, не зная, что сказать.
- …помянем - с удовольствием помог мне он. - Не чокаясь!
Мы разлили водку по стопкам и выпили.
- Царствие небесное - со знанием дела сказал он.
- Спасибо, -  ответил я.
Мне не хотелось, чтобы он уходил, не хотелось оставаться одному, но я не знал, как его задержать. Когда он подошел к двери и протянул мне руку на прощанье, я в ответ протянул ему бумажку.
-Этого не надо, - слегка обижено произнес он, но, поглядев в мое растерянное лицо, вздохнул и согласился, - ладно давай!
- Спасибо, - искренне поблагодарил я.
Он покачал головой и ушел.
Я снова остался один.
Вскоре позвонила мама, она сказала, что скоро приедет, только Полинку пристроит и приедет.
- Мам, приезжай с Полинкой, - попросил я, потому, что очень хотел увидеть сестру, особенно сейчас.
- Ладно, скоро будем. - Сказала мама - Бабушку подготовь осторожно, не ляпай прямо в лоб.
Меня снова поразило, что и она ни слова не сказала о тете Кате. О том, что жалко, что она умерла, о том, что она была хорошая и добрая, что она любила и маму, и меня и что без нее будет хуже, что она была кому-то нужна. Ни одного слова.
Я еще не чувствовал горя. Мои мысли были все время заняты чем-то совсем простым, бытовым и обычным в для подобных ситуаций.
Потом пришла бабушка. Она заплакала, но скорее, по обязанности и от жалости к себе, чем по тете Кате. Она не побоялась зайти в комнату и посмотреть на покойную. Я хотел пойти с ней, но она сделала такое движение рукой, такое незаметное, но я понял, что мне нужно остаться. И остался один в коридоре.
Бабушка вышла минут через пять, и на лице ее я прочел странное удовлетворение, я потом часто замечал его в людях, которым сообщают о чужом  горе. Сочувствие само собой, но еще и радость, может быть преступная, может быть естественная, но вполне видимая, что не тебя, не ты, не твои близкие.
Мама с Полинкой пришли еще спустя полчаса.
Полинка пошла играть в мою комнату, а мама с бабушкой пошли на кухню, варить кофе и разговаривать. Мама не стала заходить к тете Кате, и мне снова стало обидно.
- Костик, иди кофейку попей, а то уже второй час, а ты еще не завтракал - позвала меня бабушка.
Я присоединился к любимым родственницам.
- Надо узнать в ЖЭКе - говорила маме, - если дом признан аварийным, то в него ни кого не пропишут, тогда, наверное, можно будет занять комнату.
 Бабушка что-то отвечала, но я не понял что. Я вспоминал, как тетя Катя, всегда, когда я приезжал с дачи после трехмесячного отсутствия и заходил к ней поздороваться, доставала из буфетика карамельку с замечательно нарисованной на  белом фантике черной смородиной (или какой-то другой ягодкой - малиной, например, или земляникой) и давала мне.
- Костик, ты слышишь, что я говорю…
- Мам, она еще лежит там, в соседней комнате, а вы уже делите наследство.
- Не идиотничай, - отрезала мама, - ты что, не знал, что люди умирают.
Она сознательно упорствовала в своей черствости. Она не хотела признавать за мной право грустить об утрате. Она не желала знать о моих переживаниях, сразу же записав их в кривляние, показуху и наигрыш.
Я вышел из бабушкиной комнаты и пошел в свою, где развалившись прямо на крашеном полу Полинка тискала престарелую и потому совершенно вялую Джерси. Я подхватил ее вместе с кошкой на руки и прижал к себе это нежненькое, сладко пахнущее тельце. Она была уже длинненькой, моя сестричка, и хорошенькой до невозможности. Если бы я с детства так не нелюбил детей, я бы был от нее в полном восторге.
Длинненькая Полинка не захотела сидеть на моих руках и, отчаянно выкрутившись, снова сползла на пол, но она немножко согрела мою душу и чуть-чуть успокоила мысли.
Наконец приехала "скорая". Врачи быстро осмотрели тело и быстро выписали справку о смерти. Потом приехала перевозка. Они переложили тело на брезентовые в жутких кроваво-коричневых разводах носилки и попросили простыню или что-то еще - накрыть труп.
Они так прямо и сказали: "Чем накрыть труп?"
Я снял со спинки кровати аккуратно сложенное покрывало и протянул им.
Я старался не глядеть на холодное тело
Бабушка с мамой начали ругать меня, что я ее вызвал, они и сами могли бы все сделать. Это было неэкономно, можно было только заплатить за заморозку и т.д., и т.п. А потом они стали ругать меня, зачем я отдал покрывало - оно было старинное, красивое, можно было бы взять что-нибудь похуже.
Я вытащил деньги, сунул мужику и закричал, что было сил: "Сделай все, как надо, понял, и остальным передай, понял"
Мужик глянул на недовольных женщин и кивнул.
- Понял, не ори. - Мужик  спрятал деньги и сделал все, как надо.
Приехал отец, и обсуждение возможности занять дополнительную жилплощадь и куда девать вещи разгорелось с новой силой. Мама пошла в коридор и надолго заняла телефон, принявшись дозваниваться ушлым подругам. Все мысли ее были направлены на то, чтобы всеми правдами и неправдами заполучить комнату, которая вообще-то принадлежала нам, нашей семье, еще с 1902 года, когда родители бабушки купили эту квартиру, и была отнята в период всякого там  произвола и репрессий.
Но я не знал жизни без тети Кати и не считал, как остальные, что без нее нам всем было бы лучше.
Я поехал по ритуальным делам.
Следующий день я посвятил закупке продуктов. На такие мероприятия в похоронной конторе выдавали специальные карточки для покупки спиртного и еще чего-то из еды, что трудно было достать. Увидев карточку, родители обрадовались. Продовольственная программа обнаруживала все признаки полного провала, а очереди  в магазинах становились все больше и больше, поэтому возможность получить на халяву дефицит порадовала и вызвала всплеск здорового энтузиазма.
Уже под самый вечер позвонили из морга и попросили привезти одежду.
Я не стал сам копаться в чужом шкафу и попросил сделать это бабушку. Она нашла приличное шерстяное платье, почистила его в коридоре щеткой, добавила к нему пару простых чулок из личных запасов, потом достала беленький, с поблекшим серым мелким рисунком по краю, платочек и, завернув все это в газетку, подала мне.
Я стоял возле морга, опершись на свою любимую машинку, и ждал, когда ко мне кто-нибудь выйдет, чтобы забрать последний наряд моей соседки. Но то ли в морге никого не было, то ли они не хотели мне открывать или были заняты, но время шло, а я все стоял на одном месте, изнывая от жары, которая вдруг неожиданно накрыла Москву.
Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я повернулся и увидел "толстую" Ниночку.
Она была в белом халате, широких зеленый штанах и зеленой шапочке. Ее круглое приветливое лицо излучало участие.
- Костик, я смотрю, ты это или не ты?
- Я.
Ниночка посмотрела на закрытую дверь морга.
- Ты туда? - осторожно спросила она, стараясь поймать мой взгляд.
- Да.
Не знаю почему, но мне было неловко признаваться, что я "туда".
Как будто это я делал что-то плохое, неприличное.
Как часто услышав про чье-то несчастье люди говорили в конце: - "Он сам был виноват… Если бы он туда не пошел… Если бы она не пила слишком много. Сам виноват…" Становилось ясно, что с людьми хорошими, ведущими себя правильно не случается неприятностей. А со мной вот случилось…
И вот теперь, мне было неудобно признаться Ниночке, что у меня умерла тетя Катя. Умерла на моих глазах. Может быть, действительно я был виноват? Может быть, можно было что-то сделать?!
- Кто? - сочувственно, но спокойно и твердо спросила Ниночка.
- Тетя Катя.
Ниночка кивнула и помолчала.
-Сколько ей было лет?
Я задумался. Сколько же лет было тете Кате? Она была старше бабушки лет на пятнадцать-двадцать… Значит уже под восемьдесят…
- Под восемьдесят - сказал я.
- Молодец! Хорошо пожила! - бодро похвалила Ниночка мертвую тетю Катю и глубоко вздохнула. - Ну, Царствие Небесное! Когда умирают старики - это нормально, а у нас тут, кошмар, одна молодежь. Я уж и забыла, как выглядят самостоятельно умершие старики. Ну, пойдем.
Она достала из кармана ключ и открыла дверь морга. Я окаменел.
- Ниночка, ты что, работаешь в морге?
- Да - подняла брови Ниночка. - А что?
"А то!", - хотелось крикнуть мне, - "А то!".
 Там, за крашеной железной дверью, сейчас лежит дорогой мне человек. Для тебя это  приятный во всех отношениях труп старушки, умершей своей естественной смертью, а для меня - это маленькие сшитые вручную звери, и конфетки  с ярким фантиком, и слова утешения, когда я ударялся или меня незаслуженно ругали, и горячий чай из треснутой чашки, и катание с горки фарфоровых влюбленных и вся моя жизнь, которая без нее станет другой и уж точно не лучше.
От меня ушел еще один человек, который меня любил. Сколько их осталось?
Я почувствовал себя маленьким и одиноким.
На мои глаза навернулись слезы. И, хотя предыдущие Ниночкины рассуждения немного успокоили меня и примирили с ужасной действительностью, сейчас мне вдруг захотелось плакать. От этого желания было стыдно, а от подступающих слёз щипало в носу и першило в горле.
Вдруг Ниночка без всякого предупреждения обхватила мою голову ручищами и прижала к своему мягкому плечу.
- Бедный ты мой мальчик.
И погладила по головке.
Моим первым желанием было оттолкнуть ее и возмутиться: - "Чего она там обо мне вообразила?" Но плечо было такое мягкое, а глаза все еще щипало, поэтому я не стал упрямиться и, засунув выпуклость ее плеча в углубление своей левой глазницы, притих и постоял так некоторое время, вдыхая запах химических реактивов и хлорки, источаемых ее халатом. Потом глаза перестало щипать, и я выпрямился.
- Ну, давай, чего принес,  - потребовала Ниночка, - я передам санитарам и прослежу за всем сама, ладно?
- Спасибо, Ниночка!
Мне не хотелось уходить. Не хотелось одному садиться в машину, не хотелось возвращаться домой к противным разговорам. Ниночка поняла это сразу.
- Хочешь посмотреть, - поинтересовалась невзначай она, маскируя свое участие моим вероятным любопытством?
Я заколебался.
- Там не страшно - уверила меня Ниночка и уже более решительно приказала - Идем.
Помещение, в которое мы вошли было очень чистое и аккуратное. Все было в белом кафеле и в блестящем хроме. Сейчас бы назвали - "техно".
В маленькой комнатке уютно стоял докторский столик с ящиками, а на нем ровные стопки бланков, чашечка с каким-то мультяшным персонажем и очки. В главной комнате стояли четыре оцинкованных стола на трех из которых закрытые с головой простынями мирно покоились три мертвых тела, одно из которых принадлежало когда-то тете Кате. На четвертом лежали две ракетки от пинг-понга и три белоснежных шарика.
- Вот, козлы, опять ракетки не убрали. - Сердито воскликнула "толстая" Ниночка и, быстро схватив ракетки и шарики, убрала их в шкаф, стоящий неподалеку, на пустую полку, где явно было их законное место. Затем она заперла шкаф на ключик, ключик положила в кармашек штанов и пожаловалась:
- Тут ничего нельзя оставить -  тут же сопрут.
Я понимающе вздохнул.
-Чайку поставить? - предложила Ниночка, а я вдруг проследив за уверенными движениями ее крепких рук, вспомнил, как сейчас, нашу последнюю встречу, море, пляж и великолепное крупное тело, послушно изгибающееся в моих руках.
- Ты такая красивая, Ниночка, - неожиданно для самого себя сказал я вслед своим воспоминаниям.
Ниночка, застигнутая врасплох, стала пунцовой и, не зная куда себя девать от смущения, сняла с головы свою докторскую шапочку и стала комкать ее в руках.
Старый друг, Ниночка. Как легко нам было разговаривать. Я пожаловался ей на родителей - зачем они такие черствые? Такая жизнь - мудро разъяснила Ниночка. Поганая жизнь - отрезал я. Какая есть, другой не будет, пей чай.
Я досидел с ней до конца ее смены, потом повез домой.
- Зайдешь?
- Неудобно, вроде?
- Нормально, пошли. Мои все равно спят.
Войдя в квартиру, Ниночка первым делом пошла в душ, оставив меня на кухне, а выйдя, накинулась на еду, как молодой волчонок. Мне, конечно, она тоже положила на тарелку всякой всячины, но я почему-то не мог есть.
У Ниночки была своя комната - ее папа тоже был строитель, но не домов, как мой, а теплосетей. У них была хорошая трехкомнатная квартира.
Не могу вспомнить, как, и какой предлог я нашел, для того, чтобы войти в эту комнату, а может и не нужен был предлог - Ниночка все понимала без предлогов, но суть в том, что я зашел в нее, хотя и чувствовал, что этот мой поступок будет иметь далеко идущие последствия. 
Несмотря на то, что Ниночка в прямом смысле этого слова валилась с ног от усталости, мне все же удалось получить доступ к ее телу и, несмотря на жуткие угрызения совести и траурный настрой, насладиться невербальным общением с ним. И опять все было так естественно и прекрасно, что хотелось еще.
Но Ниночка уже спала, а мне по идее следовало отправиться восвояси.
Восвояси? Ни-за-что!
Там, в этих "своясях" еще витал запах смерти и жадности, а здесь…
Здесь, рядом со мной в теплой мягкой постели лежала Женщина, Умеющая Побеждать Смерть, и пока она была рядом, жизнь торжествовала. А я любил жизнь.
Я вышел утром из ее комнаты и сразу столкнулся с Ниночкиной мамой.
Она искренне удивилась, а когда я сообщил, что, как честный человек, обязан и, более того, искренне желаю жениться, рассмеялась, став моложе и больше похожей на дочь. 
- Эх, молодежжжь! Ну, а где наша…Дюймовочка?
Узнав, что ее  дочка еще почивает, она пригласила меня позавтракать, попутно поохав:
- Ну и нравы у вас - ни стыда, ни совести!
Когда мы уже заканчивали завтрак, вышла заспанная Ниночка в коротком халате без рукавов, надетом на голое тело и я, с удовольствием  взглянув на недозастегнутые пуговицы, смело повторил свое предложение руки и сердца.
- Я люблю Ниночку и хочу, чтобы она стала моею женой - торжественно и четко проговорил я. - Ниночка, я тебя люблю! Выходи за меня замуж!
- Ну, молодец! - смачно зевая, басом протянула Ниночка и, поцеловав маму в затылок, прибавила, потянувшись  за чайником. - Я согласна.
Сердце у меня в груди скакнуло, и я почувствовал себя осчастливленным.
Я поймал Ниночку в ее комнате и, обнимая крепко две ее большие круглые ноги, еще раз повторил, что не шучу и люблю ее.
Ниночка высвободилась из моих объятий и, подойдя к полке, достала коричневую клеенчатую тетрадь и постучала по обложке указательным пальцем.
- Дневник, - пояснила она. - Я веду его с третьего класса. И все, что здесь написано - написано о моей любви к тебе. И  я  тоже не шучу.

Мои родители не выразили большого восторга по поводу моего нового брака, но противиться не стали, потому, что мы пришли с Ниночкой к ним чин чинарем, как положено.
Бабушка обрадовалась моему выбору. Она боялась, что я женюсь на Лерке и буду растить чужого ребенка, а своего никогда не заведу. Толстую Ниночку она знала с детства и жалела, когда мы дразнили ее "жиртресом бром сосисом"
Но главным преимуществом Ниночки была ее профессия. Иметь под боком своего врача, (хотя бы и патологоанатома)  было очень удобно и хорошо в бабушкином возрасте, и в особенности после скоропостижной кончины тети Кати. Не придирайтесь к словам, до третьего курса у Ниночки, как и у всех была "Общая медицина" и как врач она была не хуже, чем как женщина.
Ниночка же говорила о своей профессии так: - "Терапевт много знает но ничего не умеет, Хирург много умеет, но ничего не знает, а патологоанатом все знает, все умеет, но всегда опаздывает".  Выводы делайте сами…
 И вдруг, неожиданно, я оценил наличие еще одной комнаты. Мы вывезли на дачу часть тетикатиной мебели, а часть просто вынесли на помойку.
Ниночка - великая труженица и оптимистка, за одну неделю сделала вполне пристойный ремонт своими золотыми руками, я помогал ей иногда. Новую комнату мы обставили сами и, хотя в ней было пустовато, но мне понравилось в ней спать, потому что окна выходили во двор, и совсем не было слышно шума машин.
"Толстая" Ниночка умела все. Это все она делала моментально, качественно и на века. Кроме того, она обожала готовить, есть и пить, у нее было шикарное, немного мрачноватое чувство юмора и огромное желание помочь ближнему.
Может быть, вам это покажется странным и неправдоподобным, но я был счастлив. Каждый день, я заезжал за Ниночкой на работу и иногда даже с букетом цветов. Моя Ниночка, не избалованная такого рода вниманием, радовалась и смущалась, как ребенок, а медсестры выглядывали в окна, провожая ее завистливыми взглядами, когда она немного косолапя, шла к ожидающей её машине с любящим супругом.
Ниночка любила свободную одежду, огромные свитера и теннисные тапочки на плоской подошве. Еще она любила ездить в Крым, смотреть телевизор и видак, и читать любовные романы типа "Анжелики". Но романы читала в тайне ото всех и считала это позорным недостойным делом. Каждую такую книжку, обычно взятую у сестер в больнице, она оборачивала в газету и подписывала сверху как-нибудь оригинально - "Рассказы о  революции", например, или "Добролюбов Критические статьи и очерки"
Ниночка работала много. Она писала диссертацию, но все материалы хранила на работе и никогда не напрягала окружающих своими проблемами. К ней ходил лечиться и просто за советом весь наш дом. И, даже, недавно разродившаяся смуглым младенцем Лерка не брезговала Ниночкиными советами и обращалась к ней минимум по два раза на дню.
Каким-то особенным женским чутьем Ниночка догадалась о наших с Леркой отношениях, но не расстроилась особенно, а только спросила:
- Почему ты не женился на ней?
Она была славная, хорошая, моя Ниночка.
Ответ возник сам собой, очевидный до жути.
 - Потому что она не любит меня, - Просто ответил я и, поняв какую глупость только что сморозил, добавил спокойно, - а я не люблю ее.
- Я не могу сейчас родить ребеночка, - виновато оправдывалась Ниночка, - но потом, потом…. Я люблю детей.
- Мне не нужно других детей. Ты - мой ребеночек, и я тебя люблю, - умильно утешал ее я, подхватывая  на руки ее крупное и, чего уж там скрывать, тяжелое тело.
Она смеялась, и я ее любил, если конечно она не слишком уставала и не засыпала раньше, чем это происходило.
- Будешь е..ть - не буди, - говорила она, к сожалению слишком часто, это была ее любимая шутка.
У врачей нет своей жизни. Почти нет. Я смирился с этим, не сразу, но все-таки смирился. Ниночка рассказывала мне о своей работе много и увлеченно, я многого не понимал, но мне все равно было интересно и как-то чудно. Это был странный запретный мир, полный непонятных слов и действий, он казался мне страшноватым и романтичным и даже в словах "секрет простаты" мне чудилось что-то детективное.
Дни, проведенные с Ниночкой пролетали, как одно мгновение, она смешила меня и не давала скучать ни минуты, пока была рядом.
Она обожала мои калейдоскопы и могла битый час просидеть на окошке, любуясь стеклянными узорами в разных калейдоскопах - при ее фантастической загруженности она умудрилась сохранить невероятную для москвички способность к созерцанию.
Ниночка не любила только отсутствие "хэпи энда", если такое случалось она спокойно дорассказывала продолжение, без всякого стеснения беря его из другого фильма с этим же актером.
- Высоцкий Левченко не убил, а только ранил. Потом тот вылечился и пошел работать на завод, потом стал директором этого завода, а Михайлова сделал комендантом женского общежития,  где тот познакомился с Гундаревой и женился на ней. - Уверяла она меня на полном серьезе, и я никогда с ней не спорил и даже сам иногда включался в игру, потому что тоже верил в торжество справедливости.
А успокоенный ангел лишь изредка давал о себе знать, открывая для нас завесу рая во все более редкие моменты нашей близости. В остальное время он отдыхал.

Глава 4

 В которой герой, привыкший верить обещаниям, впервые обижается на жизнь, но потом прощает ее, поверив новым обещаниям. Он так же узнает, что у любой свободы - совести, выбора, предпринимательства  и т.д. есть  обратная сторона.

Весна 1990 г
Перестройка продолжалась. Рушились привычные устои, ломалась вошедшая в кровь вера в социальную справедливость, происходящее в стране вызывало недоумение и убивало последнюю надежду, что все образуется само собой.
Я и не помню, когда вдруг стал понимать, что мое положение изменилось. Просто сначала я не придавал значение странным сигналам беды, шедшим из глубины сознания и посылаемые интуицией, лишенной доверия еще в детстве по причине укоренившегося материализма.
Я не помню, когда я почувствовал себя человеком второго сорта, и когда незнакомое доселе чувство униженности вошло в кровь и стало постоянным спутником моей духовной жизни.
Конечно, я сам был виноват, но полное нежелание вникать в суть перемен и твердая уверенность, что нечто мифическое, под названием "новое правовое государство", не оставит в беде своих граждан и решит все проблемы, совершенно парализовало мое желание действовать, а осторожная Ниночка со своим вечным девизом "Не навредить!" только способствовала этому параличу.
Гроши, которые я получал в институте и гроши, которые Ниночка получала в больнице, не могли обеспечить нам достойное существование, и, если бы не помощь наших пап, которые, несмотря на свой возраст легче приспосабливались к переменам (им больше повезло с профессией), мы бы, наверное, попросту сдохли с голоду.
Когда последняя надежда на спасение извне растаяла, я начал потихоньку что-то делать сам. Но боязнь увидеть истинное положение дел, а, кроме того,  врожденное упрямство и чувство оскорбленного достоинства не позволяло мне бросить любимую работу, ради банального пропитания.
Я начал бомбить. Это была уступка с моей стороны, но она не требовала от меня отказа от каких-то принципов и изменения образа мыслей. Моя машинка - любимая Лика стала моей кормилицей.
Но хватит о грустном.
Нет худа без добра.
Неожиданно бабушка получила письмо из Франции. Дедов брат писал, что очень хочет увидеть всех, кто остался в живых из родни его дорого брата и приглашает ее и маму в Париж, где в настоящее время проживает его дочь, мамина двоюродная сестра и где у него осталась небольшая квартирка, которую он счел нужным сохранить для непредвиденных случаев после своего переезда в Майами.
Несмотря на все уговоры, бабушка от путешествия отказалась, зато мама согласилась с радостью и, немного нажав на папу, собрала некоторую сумму рублей, обменяла их на франки и отправилась в весенний Париж, аж на целых три недели.
Она вернулась очень довольная и заметно поправившаяся. Огромный чемодан с подарками и купленными ею в Париже шмотками мы еле-еле погрузили на багажник моей Лики. Когда, приехав  к нам, мои дамочки кинулись разбирать все привезенные вещи, стало ясно, что на ближайшие пять лет об одежде нам беспокоиться не придется. Все - от Полинки до бабушки впали в состояние легкой эйфории плавно перешедшее в снисходительную надменность по отношению ко мне и отцу, получившим лишь по паре брюк и свитеров, и  по этой причине казавшихся почти нищими по сравнению с женской частью семьи.
Я же, рассматривая фотографии, привезенные мамой от души смеялся, потому, что большая их часть была сделана на продуктовых рынках и в магазинах, а остальная так или иначе связана с едой: мама на фоне рыбного лотка, мама на фоне витрин мясной лавки, мама, выбирающая изо льда охлажденных креветок,  мама выпекающая блины в тесной парижской кухне, мама, выбирающая овощи для русского борща, мама, поедающая устриц, гусиную печенку, шоколадный мусс и попивающая кофе в одном, другом, третьем и четвертом кафе.
- Мама, а где же Лувр, Версаль, Эйфелева башня?
- Отстань - ответила мама. - Что хотела, то и снимала.
Сразу же после приезда мы пригласили восстановленную родню к себе и получили ответ, что они собираются в Москву в конце лета.
Все лето мы приводили в порядок квартиры и дачу. Ниночка начала худеть и отказывалась есть после пяти часов, что при ее рабочем графике было очень тяжело, поэтому она часто выходила на кухню среди ночи и убедившись, что ее никто не видит делала себе большой бутерброд с салом, которое сама варила каким-то особым способом с луковой шелухой и солью.
Я всегда улыбался ей в след, когда замечал, как она крадучись, как огромное приведение осторожно проплывает мимо кровати, стараясь не шуршать тапочками по полу.
Я никогда не говорил ей, что знаю о ее ночных продуктовых рейдах - не хотел ее огорчать, и всегда говорил, что она уже очень похудела, независимо от того правдой это было или нет.
Я ее любил и берег от неприятностей, как умел.
Ее любили все. Иногда, когда я приходил к ней в морг, поиграть с санитарами в пинг-понг, я слышал с какой любовью отзываются о ней сослуживцы и гордился своей доброй большой женой.
А свое похудение Ниночка забросила сразу, как только выяснилось, что приезд заграничных родственников откладывается на год.
Я любил Ниночку такой, какой она была и ее увеличенные габариты приятно разнообразили мой сексуальный рацион.
Ладно, раз уж у нас такой разговор, признаюсь, что начал изменять Ниночке через пол года после свадьбы. Так получилось.
Как-то раз я пришел домой и не смог открыть дверь, потому что забыл ключи. Ну, бывает так - забыл ключи, дома никого нет. На улице дождь. Куда деваться?!
Я отправился к Лерке. У меня не было в планах соблазнять ее и изменять Ниночке, но, когда я ее увидел, я просто не смог отказать себе в удовольствии проверить действуют ли еще на нее мои чары или уже нет. Оказалось, что действуют, и даже больше, чем раньше. А поскольку я уже сказал "А", то мне пришлось, чтобы быть последовательным, сказать также и "Б" и говорить это "Б" с частотой не меньшей, чем раз в две недели в течение последующих лет.
Надо отдать Лерке должное - она никогда ни словом, ни жестом не показала Ниночке, что нас с ней связывает не только детская дружба. Она дружила с Ниночкой и, как мне кажется, любила ее, как подругу, но это не мешало ей спать со мной.
Мне же оставалось только удивляться тому, как развилась Лерка в сексуальном плане. Она стала просто шикарной любовницей - смелой, опытной, умелой и очень привлекательной. После родов ее фигура стала еще лучше, чем была в школе, а, появившаяся в результате материнства, внутренняя уверенность добавила в наши отношения азарта и равенства.
А вообще, если говорить честно, я не собирался жаловаться на жизнь - у меня была потрясающая жена, потрясающая любовница, потрясающая машина, бабушка, мама, папа, сестра и хобби, доставляющее мне радость неизменно, еще с детских лет.
А отсутствие продуктов меня не волновало. Когда есть дача трудно умереть с голоду. Если рассуждать логически.
Я продолжал делать калейдоскопы и красота узоров, которые получались при тщательном и продуманном отборе стеклышек, поражала меня самого. А Ниночку восхищала .
Главным ценителем этой нехитрой игрушки по-прежнему была Мелена, которая каждый год получала в подарок самое лучшее мое творение. Она жила в своей Польше, переживая почти те же трудности реформ, что и мы в России.
В письмах Мелена не сильно жаловалась на жизнь, но в каждом ее слове чувствовалось какое-то предупреждение или предостережение, какой-то намек на то, что может произойти с нами всеми в ближайшем будущем и к чему нужно быть готовым. Я по легкомыслию пропускал мимо ушей все доходившие до меня сигналы, предпочитая безрассудно пользоваться своей молодостью и силой, и компенсировать отсутствие денег успехами в любви.
Ночные дежурства Ниночки и ее усиленная работа на благо российской науки позволяла нам с Леркой восстановить тайную традицию наших прошлых встреч, с той только разницей, что уходила она не под утро, а ночью - боялась, что ребенок проснется.
Но ее сын - Эрнесто, спал обычно, как сурок, за что и получал от меня разные мелкие подарки, которые я делал в мастерских на своем заводике, и которые были весьма полезны для его умственного и физического развития. Я целыми ночами штудировал специальную литературу по развитию и воспитанию детей, благо ее количество на развалах вполне могла соперничать с количеством порнографии и разной фигни всех мастей.
Все игрушки и приспособления, сработанные мною для "частично моего" ребенка Лерки стали очередным предметом моей гордости и зависти посторонних мамаш, которые с досадой наблюдали за играми Эрнесто в песочницах, и спрашивали, как бы невзначай, откуда и сколько стоит та или эта игрушка.
Лерка бережно относилась к моим подаркам и следила, чтобы ни одна из поделок ни была сломана.
Только не надо думать, что я не любил Ниночку.
 Я любил ее всей душой и не мыслил своего существования без нее. Я мерз в постели, когда Ниночка была на ночном дежурстве (если, конечно Лерка не помогала мне согреться), я ждал ее прихода и если хотя бы пять минут  лишних я мог полежать рядом с ней - усталой и сонной, пусть ради этого мне даже пришлось бы отказаться от завтрака, я всегда это делал. Я прижимал к себе ее кудрявую голову и убаюкивал, шепча разные ласковые слова, от которых она краснела и прятала смущенное лицо у меня на груди.
Наверняка найдутся умники, которые скажут, что так нельзя, это подло и некрасиво и что мне обязательно нужно было разобраться со своими чувствами и выбрать одну женщину.
Что я могу на это сказать?
Да мне плевать на чужое мнение. Я никого не обижал, я сразу расставил все по своим местам. Кому было плохо от того,  что я спал с двумя женщинами?
Ниночка любила меня до безумия - она не могла сейчас позволить себе детей, и я иногда становился для нее квази-ребенком. Однажды она сама сказала мне, что так любит меня, что боится, вдруг с появлением ребенка она станет любить меня меньше и мне станет от этого хуже, и что в такие минуты она не хочет детей. И она была со мной счастлива.
А Лерка, которая понемногу начала давать уроки и налаживать свое материальное положение самостоятельно, совершенно не имела возможности куда-либо выходить, чтобы найти себе достойного партнера. Да и ее способность постоянно нарываться на всякую, извините, сволочь, не способствовала  развитию ее личных отношений с противоположным полом. А со мной у нее проблем не было - как-никак мы спали с ней с детства.
Да, вообще, кому какое дело.

Зима 1991г
Жизнь продолжалась. Продолжалась. Но что-то менялось и не в лучшую сторону.
Я окончательно понял, что не могу обеспечить семью. На работе все чаще ходили слухи о закрытии нашего заводика, денег становилось все меньше и меньше и хотя надежда, что все вот-вот наладится еще появлялась, но она уже была какая-то призрачная, сказочная, как вера в Золушку и Деда Мороза.
Если бы не помощь отца мы бы вряд ли смогли свести концы с концами. Профсоюз больше не помогал. Помогал отец. Его  дела круто шли в гору и, конечно, он не забывал о нас с Ниночкой и бабушкой.  Обычно он врывался в квартиру без звонка, будя бабушку, которая имела обыкновение спать после обеда часок-другой. Сначала он ругался, что она долго открывает, потому что всегда спешил или на объект или на совещание или еще куда-то. Потом он совал бабушке в руки две сумки полные еды. Напоследок он спрашивал, где этот обалдуй, т.е. я  - все на своей работе дурака валяет?  Нет, что бы делом заниматься. И уходил, не дожидаясь лифта, по лестнице и сетуя на мою глупость - отец предлагал мне перейти работать к себе на фирму, но я не представлял, что я там буду делать и отказывался. Мне все еще нравилась моя работа.
Однажды я встретил Леночку.
Был серый пасмурный день. С неба сыпалась грязная мокрая каша - ни снег, ни вода.  Я остановился, чтобы почистить обледеневшие щетки и тут мимо меня проехала машина облив меня холодной серой жижей. Только я собрался выругаться на чертовых отморозком творящих беспредел, как машина остановилась и из нее вышла Леночка.
 Она сильно поправилась, но выглядела очень дорого и шикарно. Видимо, она приехала, чтобы встретить  из школы свою  дочку.
Я знал чего стоит попасть в эту школу, во Вспольном переулке.
Мы сначала  хотели определить туда нашу Полинку. Но потом передумали.
Это еще та была история. Рассказать?

История о том, как мы с Ниночкой
пытались пристроить Полинку в спецшколу

Мы с Ниночкой тогда пошли к директору школы - разведать обстановку. После короткого и ничего не значащего разговора нам обоим стало ясно что в эту школу просто так не попасть, но деятельная Ниночка решительно отвергла все разумные доводы выдвинутые мною, в пользу отказа от идеи поступить в элитную школу. Она запальчиво заявила, что для своей любимой золовки сделает все и дойдет до самого министра образования лишь бы Полинка могла иметь все самое лучшее. И сколько я ее не уверял, что элитное не всегда самое лучшее она не слушала.
Я решил мужественно сопровождать во всех инстанциях, которые она собралась посетить, но к счастью все закончилось РайОНО. Мы с Ниночкой пришли на прием. Тетенька в салатного цвета костюме с черной отделкой пристально оглядела нас и, введенная в заблуждение Ниночкиными парижскими шмотками, позволила себе улыбнуться через силу.  Начался странный разговор, построенный на фразах скрытое значение которых было абсолютно  понятно некоторой категории людей, но для остальных, более простых и неискушенных казалось просто водой, разбавляющей человеческую речь.
Сначала у Ниночки получалось вести подобную беседу, но потом с ней что-то случилось, она вдруг покраснела, и я понял, что она еле сдерживает свой гнев. Я никогда не видел чтобы Ниночка злилась и хотел было вступить в разговор, вспомнив прежние навыки, но не успел. Узнав, что Ниночка - врач, пергидрольная представительница органов образования вдруг оживилась и, перекинув ногу на ногу, посмотрела на Ниночку кокетливым взглядом и томно пошевелив плечами, произнесла заинтересованно, растягивая слова:
- Так вы врач?!  А чем вы, простите,  можете нам помочь?
Тревожные морщинки, появляющиеся на Ниночкином круглом лице всегда, когда она видела несправедливость вдруг разгладились, Ниночка улыбнулась своей обезоруживающей детской улыбкой и ответила, четко выговаривая слова и глядя ясным взором  на вопрошающую:
- Я, простите, могу вас вскрыть!...
И мы решили отдать Полинку в мою старую школу - от добра добра не ищут.

Но Леночке, похоже, удалось устроить ребенка по-престижней.
Так вот. Леночка вышла из новенькой "девятки", ее маленькие ножки, обутые в высокие, лакированные ботфорты на тонком каблуке предательски подворачивались под тяжестью расплывшегося тела. Она была в короткой, сильно расклешенной черной шубе, ярко желтых перчатках и желтой в черных рысьих пятнах шляпе. Морда у нее порядком округлилась, но глаза были по-прежнему прекрасными и она по-прежнему привлекала к себе мужские и даже женские взгляды, но делала вид, что не замечает этого и, со скромной улыбкой королевы, шла по улице, сосредоточенно обходя особо скользкие места.
Я не сразу решился окликнуть ее, но когда окликнул, был приятно удивлен радости, с которой она бросилась ко мне в объятья.
Леночка была абсолютно и полностью довольна жизнью, это было видно невооруженным взглядом.
А когда она заговорила, я был просто ошарашен. Смело улыбнувшись, она обдала меня мощной струей оптимизма, как скунс -  ковбоя. Из ее слов становилось ясно, что наступающие времена несут всем, имеющим голову на плечах, процветание и благоденствие. Мне почему-то показалось, что она намекает на то, что я не принадлежу к числу этих людей, это было обидно и как-то унизительно.
Я сразу же начал оправдываться, пытаться что-то доказать, объяснить, рассказывать о своих достижениях, о своем презрении к человеческой  жадности и стремлению к легкой наживе. Леночка слушала внимательно, кивала головой, вроде бы соглашаясь с моими доводами, но чем больше она кивала, тем сильнее я ощущал ее надменность и презрение к моим словам.
 Наш разговор прервала толпа деток, вылетевшая из школы и устремившаяся к машинам, сплошной полосой стоявшим вдоль тротуара.
Леночкина дочка, которую я увидел впервые в жизни, тоже бросилась  к своей машине, попутно налетев с разбегу на Леночку. 
Я глянул на нее и усмехнулся. Это был неприятно толстый ребенок с выпяченной капризной губой и рыжими кудрявыми волосами. Резким пронзительным голосом, безбожно картавя, она принялась рассказывать мамочке о событиях дня.
Нет… Наша Полинка по сравнению с ней - королева красоты.
Леночка перехватила мою усмешку и нахмурилась. Она всегда понимала меня.
Между тем девочка обнаруживала все больше пробелов в воспитании и развитии. Бесцеремонно схватив Леночку за сумку она полезла в нее и вытащила синюю баночку с орешками, стоившую четверть моей зарплаты и, ловко открыв ее,  принялась с поспешностью поглощать орехи, хрустя, чавкая  и, отправляя в жадную топку очередную горсть, роняла непрожеванные кусочки.
- Прекрасные волосы! - похвалил я не то Леночку, не то девчонку. - Как тебя зовут, принцесса?
- Маша! - распахнув облепленный солью рот провизжала девочка и потянула Леночку за руку. - Поехали домой, мне кушать хочется.
Я расстался с ними, испытывая злорадство и облегчение. На прощанье Леночка дала мне свою визитную карточку - этакий "армянский вариант", который всегда призирала, черную, всю в золоте и голограммах.
Я взял карточку, хотя был убежден, что никогда не позвоню ей.
Наступало время Нового года. Я старался не смотреть в будущее. Не то чтобы я его боялся, просто чувствовал нутром, что каждый следующий день будет хуже предыдущего. Не спрашивайте, откуда взялся этот пессимизм, может это мой ангел давал о себе знать таким оригинальным образом. Вероятно так оно и было, не знаю. Я совсем не помнил его, этого ангела. А был ли он вообще?

Лето 1991г
Мы радостно встретили испуганно озирающуюся родню в Шереметьево и, пока везли домой, в Москву, усиленно убеждали их, что жить в нашей стране совсем не так страшно, как у них там говорят, и что бандиты в масках по нашим улицам не ходят, денег никто ни у кого просто так не отнимает (чего там отнимать - все и так нищие) и что наша страна по-прежнему самая лучшая  и справедливая, надо только привыкнуть.
Но привыкнуть им было трудно, особенно, когда встав наследующее утро, чтобы поехать на дачу и выйдя из дома мы обнаружили колону БТРов спокойно разместившуюся вдоль бульварного кольца, а, включив телевизор увидели по всем программам "Лебединое озеро". Телефоны не работали тоже, и я вышел на улицу, чтобы позвонить из автомата Леночке - она должна была знать, она всегда была в курсе всего, сейчас не время сводить счеты и вспоминать прошлые обиды.
Леночка была напугана: - "Военный переворот. Будут погромы" - вот и вся информация, которой она могла со мной поделиться.
Информация, которую я донес до своих, была короче на одно предложение.
Сообщение о путче повергло родственников в состояние шока, но, тем не менее нам удалось погрузить их в машины и довезти до дачи, хоть и напуганных, но все-таки живых.
На даче все расслабились.
Дедов брат не был здесь с середины тридцатых годов и был поражен тем, как мало она изменилась за почти шестьдесят лет, только деревья, бывшие когда-то тоненькими молоденькими сосенками и березками превратились в высоченные толстые стволы, заслоняющие своими кронами небо над участком и дающие  в жару  приятную, спасительную тень.
А в Москве тем временем не умолкал телефон - обезумевшие от страшных новостей до истерики родственники родственников, обрывали линии, не веря, что все в порядке, все живы и свободны.
Когда мы вернулись в город, все политические перипетии уже были позади. Люди в транспорте с интересом обсуждали произошедшие события, но никакого особого страха в них не ощущалось, как будто воспитанное с детства чувство уверенности в завтрашнем счастливом дне вдруг проявилось и смазало все страхи произошедших событий.
У меня от путча осталось чувство какой-то театральности, как если бы я вдруг побывал на шикарном гала концерте. О погибших ребятах я особенно не думал. Я не понимал их действий и, конечно, не одобрял их. Наверное, моя еврейская четвертинка постоянно регулировала во мне уровень куража, напоминая, что родные всегда должны быть на первом месте и их спокойствие превыше всего. А может быть, я  по жизни был трусоват…
Нет, не так, я просто считаю, что каждый должен делать то, что умеет. Военные - защищать свой народ, строители - строить, врачи - лечить, учителя - учить. А для выражения гражданской активности существуют мирные демонстрации.
Но, как бы то ни было, я прекрасно провел время со своею новой-старой родней, дядя обцеловывал меня и Полинку при любой возможности и сразу же заливался слезами, но к концу четвертого дня, слезы иссякли, а аппетит, который мы с истинно русским гостеприимством пытались в них пробудить, наконец пробудился к радости бабушки и мамы да так, что вечер четвертого дня дядя встретил безобразно храпящим, на диване, в расстегнутых брюках и рубашке, потому что увеличившийся от пельменей и блинов живот остро нуждался в дополнительной площади.
Все были довольны и счастливы и, расставаясь, клялись в вечной любви друг к дружбе, что, как я подозреваю, было недалеко от истины.
Мы еще долго рассматривали и делили подарки, которые в основном состояли из вещей уже ношеных, но в отличном состоянии. На этот раз мужских свитеров было много и с отцом поделили их по-братски, за исключением трех, про которые мама сказала, что и женщина их может носить за милую душу и забрала  все себе.
И только бабушка получила абсолютно новые вещи, предназначенные только ей, прекрасного качества и соответствующие моде. Она надела розовый костюм с бело-черным кантом и помолодела сразу лет на десять. У нее была отличная фигура, для ее возраста, конечно.

Глава 5

 Очень маленькая глава о грешниках и праведниках, даже и не глава вовсе, а так вставочка между двумя главами. Просто этот небольшой отрезок времени, после которого изменилось все.

Зима 1992г
Этот чертов год я не забуду никогда в жизни. Он разграничил мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ…
Мама позвонила где-то  минут за десять до окончания моего рабочего дня.
- Отец умер. Поезжай по такому-то адресу и делай все что нужно. Записывай адрес.
Я машинально схватил ручку и записал телефон и адрес. Не успел я открыть рот, чтобы переспросить, понять, что случилось и осознать сказанные ей слова, как в трубке уже раздались гудки. Я набрал ее номер, но никто не брал трубку. Меня охватила нервная дрожь и состояние полной нереальности происходящего.
Я медленно подвинул к себе бумажку с нацарапанным на ней адресом и телефоном.
Старый телефон с разболтанным диском не слушался дрожащих пальцев и все время соскакивал с какой-то цифры, я никак не мог запомнить с какой. Набирая номер вновь и вновь я мысленно отметил для себя, что номер простой и я легко запомнил его наизусть. У меня всегда была превосходная память.
Я все еще надеялся, что это ошибка или розыгрыш, дикий глупый розыгрыш, но я готов был бы его простить. Хоть бы это был розыгрыш, Господи!
- Алло! Алло! Алло! - из трубки доносился тоненький рыдающий голос. - Алло! Пожалуйста!  Кто это!
Дальше снова шли рыдания. Я не мог понять, куда я звоню и что я должен сказать.
- Алло, кто это? Куда я звоню? - наверное, это звучало по-идиотски. Ответ на мой вопрос был такой же глупый!
- Куда вы звоните? Кто это?
Я уже хотел бросить трубку и позвонить матери еще раз, но тут из трубки тоненький голос спросил жалобно, захлебываясь в плаче:
- Костик, это вы?
Я похолодел.
- Да, это я.
- Костик, пожалуйста, приезжайте, с вашим папой несчастье. Он, он, - громкие рыданья прервали ее речь и без того сбивчивую. Я ждал. Я уже знал, что услышу, но ждал, отсчитывая секунды. В эти несколько секунд у меня еще был отец, и все было, как прежде. Но секунды прошли. Девушка на другом конце провода справилась со слезами и сказала твердо - Он скончался. Приезжайте.
Я подъехал к незнакомому дому. В подъезде воняло человеческой и кошачьей мочой, а лестница к лифту была липкая от засохшего вина, пока я ждал лифта, несколько подозрительного вида подростков прошмыгнули мимо меня в железную дверь ведущую видимо в подвал. Я поднялся на нужный этаж и нажал кнопку звонка.
Дверь открылась сразу, и я увидел молодую худенькую женщину в круглых очках. Она была одета в черную юбку и давно вышедший из моды трикотажный жакет.
- Костик? - спросила она, и я узнал голос из телефона.
- Что случилось?
Она провела меня в маленькую комнатку. На большой кровати лежал отец, накрытый одеялом до подбородка, как будто она завернула его, что бы ему не было холодно. Сомнений не осталось. Он был мертв.
Я закрыл лицо ладонью, хотелось заплакать, но слезы не появлялись, наоборот, в горле появилось ощущение, как будто я проглотил щепку и она застряла. Каждое движение гортанью причиняло дикую боль. Я вдруг подумал - а что если это опухоль, я про нее не знал, а сейчас она проявилась. Глупость какая-то.
Маленькая женщина заплакала легко, я бы даже сказал облегченно. Она было хотела подойти ко мне и даже протянула руку к моему плечу, но потом спрятала ее за спину, как будто хотела избежать соблазна.
Наконец мне удалось глотнуть воздуха. Я повернулся к женщине и сказал:
 - Зря вы его закрыли, так хуже.
Я подошел к кровати и сдернул одеяло. Под одеялом он оказался совершенно голым. Я посмотрел на него и потерял сознание.
После драки я уже терял сознание, это было так странно, незаметно. Не успеешь моргнуть и, бац, ты уже приходишь в себя на полу.
На этот раз я пришел в себя не сразу. Я это понял по тому, что женщина рядом почти обезумела от страха и, тряся меня за воротник, кричала в голос.
- Тихо! -  сдавлено прошептал я. - Все в порядке.
Потом глянул на отца и поправился:
- Я в порядке.
Знаете, об этом трудно говорить. Трудно было все. Но хуже всего были насмешливые взгляды санитаров и мента, однозначно оценившего ситуацию, в которую я врубился далеко не сразу.
Я не мог поверить, что эта невзрачная маленькая женщина - любовница моего папы. Папы, который всегда был для меня идеалом, который был самым сильным, смелым, благородным, которого я любил.
Все формальности закончились только поздно ночью и за это время мы с папиной любовницей не сказали друг другу и пары фраз, только несколько раз, когда косой взгляд какого-нибудь представителя социальных служб ударял ее по глазам, она жмурилась и крепко сжимала мою руку. Я не вырывался. В конце концов, ей тоже было не сладко.
Когда все ушли, она села на пуфик в прихожей и заплакала.
- Я боюсь здесь оставаться - жалобно сказала она, с мольбой глядя на меня.
Я молчал. Не думает же она в самом деле, что я с ней останусь.
- Давайте я отвезу вас к кому-нибудь? - наконец предложил я.
Она покачала головой.
- Мне некуда идти, у меня никого нет… Нет и не было… Только он.
И снова заплакала, обхватив голову руками и спрятав ее где-то на уровне колен, как пассажир самолета при крушении. Всхлипывала она так сильно, что казалось что со следующем всхлипом она втянет в себя весь воздух в комнате.
Я открыл дверь:
- Мне пора, прощайте.
Я не знал, что мне делать в этой ситуации, должна ли она прийти на похороны, должен ли я сообщить ей об их дне. Я ничего не знал…
Выйдя из лифта, я снова столкнулся с подростками, на их тираду, отпущенную в мою сторону я остановился и, повернувшись, тихо, четко сказал: - "Отвали". Подросток тут же отвалил, безо всяких возражений.
От любовницы отца я поехал к своей матери.
Она открыла дверь не сразу, и я с порога почувствовал запах алкоголя.
- Меня это не интересует - жестко сказала она, когда я попытался ей рассказать обо всем. - У меня больше нет мужа.
- Мама, ты даже представить не можешь насколько ты права, - также жестко согласился  я. - У тебя действительно больше нет мужа. Он умер. У нас с Полинкой больше нет отца.
Она вдруг засмеялась. Спокойно и зло. А, отсмеявшись, сказала:
- Не расстраивайся, Костик, так сильно. Это у Полинки нет отца. А твой отец жив и прекрасно себя чувствует. Что? Неужели тебе это не приходило в голову? Вы даже не похожи. Хотя, нет, похожи. Похожи, как все мужики, кобели поганые. Ненавижу… Ненавижу…
Я шел к машине, и каждый шаг давался мне с диким трудом. Хотелось кричать. Закрыть уши руками и кричать, кричать, глядя, как с синего ночного неба валятся жирные, как опарыши, тяжелые хлопья снега.
Мир обрушился вокруг меня. Мне по-настоящему захотелось исчезнуть, исчезнуть  навсегда, а еще лучше никогда не родиться. В этом мире нельзя было родиться.
У меня как будто вырвали позвоночник и выбили почву из-под ног.  Мысли путались, а тело стало чужое и незнакомое. Я не мог понять, кто я и что со мною теперь будет.
Не знаю, что больше ужасало меня - неожиданная смерть отца, молодого, красивого, сильного, надежного - смерть, переводившая меня в одно мгновение, навсегда, из разряда детей в разряд мужчин, мужчин, со всеми вытекающими последствиями, или то, что он оказался мне не родным. Почему мне не сказали раньше. Зачем врали, так долго и убедительно, чтобы потом в одну секунду разрушить все.
А про то, что у моего идеального отца, главы идеальной семьи, могла быть любовница, я думать не хотел. Не мне его судить.
Я не мог вести машину. Несколько раз по пути домой я ловил себя на мысли, что при виде бетонного парапета нажимаю на газ. А потом н начал задыхаться. Пришлось остановиться и открыть дверь, что бы перевести дыхание. Но вдохнуть я так и не смог.
Все было как в тумане. В голове возникали какие-то картинки из прошлой жизни, такие явные, как будто все происходило прямо сейчас. Мне даже чудились запахи моих странных галлюцинаций - воспоминаний. Странное блаженство накатило на меня волной. А потом все исчезло.
Я ощутил на губах привкус табака, открыл глаза, но тут же отпрянул в ужасе и попытался отползти по сиденью как можно дальше. Огромный бородатый мужик со здоровенными волосатыми ручищами крепко обхватив мою голову лопатообразными ладонями пытался, и кажется уже не в первый раз, наградить меня изощренным французским поцелуем и для этой цели широко раскрыл рот с толстыми синеватыми губами и уже набрал в легкие воздух.
Не долго думая, я сжал руку в кулак и, что было сил, ткнул его под ребра. Мужик резко выдохнул, выпучив глаза, и быстро ретировался в открытую дверцу машины.
- Живой! - сказал он кому-то.
Охваченный яростью я выскочил из машины вслед за ним и остановился. Странно было видеть столько народу в такое позднее время. Вокруг моей машины столпилась целая толпа. Мужчины, женщины, собаки, милиционеры (я сознательно выделяю их в отдельную категорию) и даже какие-то санитары в белых одеждах.
Недоуменно озираясь, я пытался понять, что происходит, пока бородатый мужик, потирая бок, не объяснил мне, как неосторожно с моей стороны при наличии такого заболевания не иметь при себе элементарных медикаментов.
Я был так озадачен происходящим, что даже не пытался оправдаться.
Толпа потихоньку стала рассеиваться, а волосатый доктор предложил подбросить меня до дому на скорой, потому, что сомневался в моей способности доехать самостоятельно.
Добрые менты сказали, что сами довезут меня, благо тут недалеко.
 - Ничего парень, давай ключи, поможем тебе! - великодушно изрек тот, что постарше
Но мне показалось, что ему просто очень хотелось покататься на Волге. Он сел за руль моей Лики, а второй, как почетный эскорт сопровождал нас до самого дома на милицейской машине.
Я загнал Лику во двор, поблагодарил мужиков за помощь и вошел в подъезд.
И остановился.
Снова захотелось "исчезнуть, сгинуть, испариться". Невозможно было подниматься и снова пересказвать события дня. Мама наверняка не рассказала ничего бабушке, а я, ошарашенный произошедшем, только сейчас понял, что не позвонил им и не сказал, где я нахожусь и что со мной.
Наверное, они волнуются. Начнут меня упрекать, стыдить и ругать. Я им все расскажу. Они придут в ужас, бабушка сразу начнет пить сердечные средства, но, может быть, они не помогут. Придется вызывать скорую, или, если Ниночка дома, ей придется делать укол. Я пойду в душ и потом лягу спать и что дальше?!
Я сел на ступеньку.
 Страшно жить, страшно умирать
 Страшно от того, что люди умирают молодыми, что от смерти нет спасения, что человек одинок в своем горе и боль от потери нельзя разделить. Оказалось я - не родной сын, но это не уменьшало размеров моей утраты. Мы с отцом были двумя львами в одном прайде и, хотя его преимущество иногда бесило меня,  теперь, оставшись один, я со всей очевидностью понял, что еще не готов стать главным львом.
Я не знал слишком многого, не знал, как охранять и защищать семью, как сохранить ее в полном составе, как добывать пропитание на всех, как сделать так, чтобы похороны прошли по-людски, а мать перестала бы всех ненавидеть.
Больше всего хотелось сесть в машину и уехать куда-нибудь, где меня никто не знает. Остаться одному, одному не страшно, одному не надо ни за кого беспокоиться, думать, как твои действия скажутся на тех, кто тебя окружает. Одному хорошо - отвечаешь только за себя, нет страха потерять что-то, что тебе дорого.
Господи, зачем вообще существуют семьи? Почему человек не выбирает свободу? 
Я почему-то вспомнил, как родители совсем недавно ходили на встречу с однокурсниками по институту.  Мама, придя домой, с гордостью рассказывала бабушке, что отец среди всех занимает самую высокую должность. Она не говорила, как  радовались ее сокурсники, увидев друг друга, какие они веселые или добрые, как легко им было разговаривать друг с другом, как на минуту вернулось ощущение беззаботной юности, возродился свободный дух шестидесятых. Нет, об этом не было сказано ни слова. Положение в обществе, драгоценности и размер зада у подружек. Мне было противно. Неужели это то, ради чего мы живем. И умираем… Как отец. Молодыми…
Семья? Говорят, она нужна, когда плохо. Вот мне, например, плохо. Мне плохо. Мне прямо-таки хреново до жути.  И где моя семья?!  Разве я приду к ним и скажу: - "Мне плохо. Успокойте, пожалейте!" Да никогда в жизни. Разве совесть позволит мне перевалить на них мои проблемы? Не смешите. Я буду беречь их нервы - они моя семья. Они могут расстроиться увидев, что мне плохо. А я должен их беречь. Я - мужчина. Я - сильный. Должен быть сильным. Кому должен? Себе? Не фига подобного. Я бы понравился себе любой, и слабый тоже. Это им. Это для них я должен изображать из того, кем не являюсь.  А то, что я не хочу этого не важно, всем плевать.
 Я вдруг понял, что хочу благодарности, за все, что я для них делаю. Хочу восхищения моим терпение и скромностью, моим талантом, который я зарываю в землю для того чтобы прокормить семью.
Была бы моя воля, я сидел бы над калейдоскопами круглые сутки и питался бы, чем бог пошлет.  Я даже не стал бы ждать выигрыша, как этот глупый мастер, просто сел бы в подвале  и занимался бы любимым делом, не думая ни о чем. Что мне нужно самому?  Кофе, чай, хлеб, молоко. Я ведь даже не курю!  И мне на фиг не нужна была бы эта ноющая шлюха Маргарита, наелся я уже ими до отвращения. Нет, я не против иногда кого-нибудь трахнуть, когда есть время и  настроение…
Например… сейчас.
А, что, действительно,  чем сейчас не время. Траур соблюдать я все равно не буду, это для праведных, которые чтят традиции. Показушники, лицемеры херовы.
Совсем недавно, проходя по Герцена мимо церкви, что напротив Консерватории, я увидел чудесную праведницу, лет пятидесяти. Ни капли косметики, если не считать нарисованную на лбу кандидатскую степень, в глазах злоба и смирение. И платочек сраненький на голове. Я бы мимо прошел и не заметил ее, если бы не бомж.
 Вонючий до тошноты, с опухшим, рваным лицом, заплывшими фиолетовыми сливами глаз, он сидел на ступеньке то ли кашляя, то ли отхаркиваясь. Он уже не был похож на человека,  какое-то копошащееся месиво из тряпок и плоти, издающее звуки от которых хотелось блевать.
Как человек интеллигентный и хорошо воспитанный, я ускорил свой шаг и отвернулся пытаясь убедить себя, что не заметил беднягу.
Но праведница была не такой. Нет, она не пожалела модельных сапожек, чтобы подойти к недостойному гражданину по скользкой наледи на своих вполне ухоженных и стройных ногах в плотных шерстяных колготах, она встала над ним и строго заклеймила его внешний вид и образ жизни с полным правом мало грешащего человека. Несчастный выслушал ее со вниманием, достойным человеческого существа, и, в полной мере осознав свою ничтожность, полез в карман драного пиджачка.  Покопавшись там немного, он достал смятую полупустую сигарету и сунул ее в раздутый рот.
- Как Вы смеете - гневно закричала праведница, от негодования топнув ногой. - Вы…, вы…,  не смейте курить возле божьего храма.
Нищий спрятал сигарету в карман и попытался встать но не смог потому, что, наверное, обоссался и примерз к ступеньке, он только поднял голову и растерянно посмотрел на праведницу.
Я был уже довольно далеко от церкви, когда вдруг меня всего затрясло от смеха. Я смеялся и смеялся, и хохотал и снова хохотал, и хохотал так почти до самого дома.  И только уже на Гоголевском бульваре я остановился как вкопанный и, подняв голову к густой сети черных жестких ветвей, я вдруг перестал смеяться и сказал, пристально вглядываясь в черную зловещую паутину:
- Я ненавижу тебя! Будь ты проклят!
Я не знал, к кому я обращаю эти слова, может быть к самому себе, но потребность произнести их в слух была столь сильна, что я не мог удержаться.
Итак, праведники, как помощники и утешители в горе в полуфинал не вышли. И я вспомнил о грешниках.
 О глупых грешниках, отдающихся пороку в надежде на Царствие Божие,  о безмозглых грешниках растящих мулатов, мечтая о светлом будущем  и равенстве народов, о трахнутых грешниках не побоявшихся испортить  чистое платьице, чтобы утереть кровавые сопли своему палачу.
Это глупый грешник не являлся членом моей семьи, которого нужно было оберегать и жалеть. Ему запросто можно было все рассказать не опасаясь, что он безумно расстроится - он не член семьи.
Мой грешник, мой вечный грех.
Она может, конечно, расстроиться и расстроится… сильно, и заплачет, это точно, но это ее дело.  Это не моя забота. Я не обязан об этом думать. Это ее дело, если она такая чувствительная, и я тут не причем. Если бы умер ее отец, мне бы по большому счету было бы все равно.  Ну, хороший мужик  был, и ладно. Мало ли что ли хороших мужиков умирает каждый день? И не сосчитаешь.
Я поднялся со ступенек, потер ладонями промерзший зад и отправился в соседний подъезд, навстречу греху.

Глава 6

 О том, как не превратиться в скотину, а если и превратиться, то в хорошую, а не в такую, как другие...

Весна 1992г
После смерти отца все изменилось.
Демократии становилось все больше и больше. Но шансы нашей семьи нагреть на этом руки уменьшились фатально.
Зато уже не нужно было шептаться за чашкой чая "со слоном" о произволе властей.
Произвол, называемый по блатному "беспредел", теперь спокойно царил везде. Можно было обтрепаться на эту тему и на любую другую, кого это волновало.  Доллар рос со страшной силой, рублевые зарплаты,  выраженные в твердо конвертируемой валюте были такими мизерными, что неудобно было перед слаборазвитыми странами.
Больше не хотелось покупать книги, и слушать новости. То, что вытворяли люди, называемые "правительством" не просто ужасало. Казалось это сон и такого не может быть. Казалось вот-вот кто-то выйдет и скажет: - " Люди, вы что дураки? Вы что не понимаете, что происходит? Свергните на хрен этих жуликов! " Но никто не выходил! И никто никого не свергал!
Сахаров умер, мой папа тоже. Один кинул мою страну, другой мою семью. Предатели! В такое время! Они не имели права. Как можно так поступить, да еще и рассчитывать на "светлую память"?
Как они пели, шестидесятники - "Возьмемся за руки друзья…" Такое вранье... Когда представился выбор все рванули по одиночке, кто во что горазд - кто преставиться по быстрому, от греха подальше, кто в Америку лекции читать, кто на эстраду, кто… не хочу об этом…
А те, кто остался…
Я забыл, как выглядит правда, как забыл, какие глаза были раньше у людей.
Сейчас глаза у них были такие, что возникало ощущение, будто все до единого вдруг узнали, что больны раком в терминальной стадии. Дата смерти еще не была известна и срок, отпущенный на жизнь, также не был оговорен, но все уже знали - это конец. Теперь стоял только один вопрос - какой именно конец будет. Кто будет мучиться от боли и призывать смерть, кто помрет быстро и безболезненно, кто, измучившись от ядов и радиации отойдет в мир иной растеряв силы, зубы и волосы, страшным и никому не нужным, кто не выдержав неизвестности покончит с собой, кто, заключив сделку с темными силами выторгует себе иллюзию бессмертия ценою благополучия или даже жизни окружающих.
Мой заводик закрылся. Туда можно было приходить иногда, еще выдавали какие-то остаточные зарплаты, которых не хватало даже на хлеб, можно было выточить что-то на станке, но с каждым приходом знакомых лиц становилось все меньше, да и станки куда-то пропадали. Пользуясь возможностью, я тоже припер домой кое-какие инструменты и материалы, но даже это не доставило мне радости.
Едва начал сходить снег, я поехал на дачу. Бабушка хотела посадить рассаду, и надо было забрать горшки. Я въехал на участок. Под ногами хлюпала вода и хрустели черные остатки снежных комьев. Первым, что я увидел, были три любимых бабушкиных можжевельника, привезенные когда-то давным-давно родителями из байдарочного похода. Они были вырваны из земли и валялись возле неглубоких ямок, в которых их растерзанные корни провели последние четверть века.
 Кому понадобилось вырывать их из земли? Кому они помешали? Я поднял одно деревце. Когда его привезли, оно было мне по колено - малюсенький саженец-первогодок. Мама тащила его через всю Россию, оборачивала корни влажной бумагой, потом три года оберегала посадки, колдовала с удобрениями и, все равно, из десяти привезенных саженцев прижилось только пять. Но мы гордились ими. Мы их любили.
 Теперь он погиб. Он и еще два. Я прошел в конец участка, где, незаметные среди разного подлеска, росли последние оставшиеся можжевельники, и с облегчением увидел, что они не тронуты.
Но настроение все равно было испорчено. Даже не испорчено. Было такое чувство, как будто я получил очередное подтверждение страшного диагноза и безнадежность будущего лишало всяческого желания бороться.
 Все последние годы, да и вообще все годы моей жизни дача была тем местом, где все оставалось таким, каким я помнил с детства. Этот дом прятал нас от всех перемен. Каждая вещичка стояла на своем месте, каждый кустик послушно цвел в положенное время и также безропотно сбрасывал листву в положенное время, создавая ощущение той самой стабильности, которая успокаивала душу, согревала сердце и хранила связь времен.
Я поднялся на заднее крыльцо. Еще не поднеся ключ к замочной скважине, я понял -  здесь кто-то побывал. На полу валялись щепки от вскрытой двери. Стало немножко страшно. Вдруг этот "кто-то" еще там, вооруженный топором притаился за дверью и ждет, когда я ее открою. Глупости.
Я смело толкнул дверь и немного подождал, прежде чем войти. Все в доме было разворочено и перевернуто вверх дном. Ящики комода были выломаны топором. Зачем? Они никогда не запирались на ключ. Мне было трудно на первый взгляд оценить материальный ущерб. Но ущерб моральный я ощутил вполне. Мне снова захотелось проклинать, но я не знал кого. То ли воров, то ли правительство, которое довело людей до такого состояния, когда кастрюльки двадцатилетней давности вдруг начинают представлять для них ценность, то ли себя, не приехавшего на дачу в феврале, как обычно, чтобы проложить дорожки и создать видимость контроля. Развороченный дом стонал и скрипел, жалуясь на  совершенное над ним надругательство.
Что скажет бабушка! Что скажет бабушка?
Я вошел в ее комнату. Вся кровать была разворочена, а по середине перед  зеркалом на полу в выломанном сиденье стула была установлена самая большая кастрюля, доверху наполненная углями.
- Слава богу, что они не сожгли весь дом !
Вот что скажет бабушка.
И я скажу тоже самое. Дом цел и я сделаю все, чтобы он, как можно скорее стал прежним.
Я  еще раз огляделся. Было противно дотрагиваться до изгаженных и раскиданных какой-то скотиной вещей. Хотелось собрать все в одну кучу и сжечь. Сжечь саму память о наглом вторжении в мой заповедный мир. Я уже совсем было решился это сделать, но потом передумал. Вдруг здесь есть что-то необходимое, что-то, чего уже никогда не купишь, не восстановишь.
Я сел в машину и поехал в милицию. Меня приняли вежливо, послушали и посочувствовали, но заявление брать не стали, а сказали, что доказать все равно ничего нельзя, даже если и поймают воров.
- Да тут во все дома влезали. А никого нет. Еще не приехали. Мы в марте алкаша поймали, с пятью телевизорами. Ну, продержали неделю. Никто не обратился с жалобой, его и отпустили. Напишите на всякий случай, чего у вас сперли. Если найдем - оформим раскрытие. Не найдем - извините.
Я, конечно, не мог сказать, чего не хватает. Пришлось позвонить жене.
- Костик, зачем ты оторвал меня от тела? - строго спросила моя медичка и, услышав объяснения, помолчала минуту и сказала без энтузиазма, - Ладно, сейчас грудь зашью, кожу на череп натяну, и сразу к тебе! Воды набери!
Я попрощался с милиционерами и отбыл в свое разоренное "дворянское гнездо" убирать говно за кем-то кто был еще более нищий, чем мы.
Я встретил Ниночку на станции. До поздней ночи мы убирали обломки и сжигали сломанную мебель, не подлежащую восстановлению. Надев медицинские перчатки, Ниночка быстро рассортировала белье, что на выкидывание, что на стирку. Мы сложили в мешки все, что нужно было забрать в Москву - починить, подлатать, помыть или постирать. Подмели пол. Расчистили проходы к крыльцу и уборной - в конце участка снега было еще полно.
Удовлетворенные наведенным порядком мы успокоились и собрались ехать домой. Я включил машину разогреваться и пошел закрывать ставни и заколачивать двери. В воскресенье надо будет приехать и вставить новые замки. Жизнь продолжалась.
Дача была первой неприятностью из тех, что случились весной. Неприятности в этом году стали таким же обычным явлением,  как  смена дня и ночи и к концу года меня лишили иллюзий в результате планомерного и методичного, жестко циничного группового акта. Группового с обеих сторон. Произошло массовое изнасилование душ. Тела сдались сами.
Воздух пропитанный подлостью и ложью отравлял людей, доводя до безумия.
Мне кажется некоторые, просто отказывались жить, понимая, что то, что происходит с людьми и страной - это последняя волна геноцида, которая должна просто уничтожить остатки людей, не измененных генетически и сохранивших какую-то клеточную память о том, как должно быть. 
Их не убивали открыто, не расстреливали у оврагов, не сжигали на кострах. Им просто не давали дышать. Иногда мне казалось, что я вижу, как корчатся в мучениях чистые души в поисках выбора - умереть или приспособиться. Очень часто приспособиться не получалось, души умирали и разлагались внутри человека, пропитывая его трупным ядом.
Но все как-то жили.
Я бомбил. Нагло вымогая лишние деньги, я научился презирать своих клиентов и мне было абсолютно все равно тратят ли они последнее или для них 10 долларов - ничтожный пустяк. Для меня это был не пустяк. Полинка становилась все взрослее и красивее. Мне не хотелось, чтобы над ней смеялись в школе или, чтобы она чувствовала нашу бедность.
Я лично ее чувствовал.
Чувствовал, когда помогал бабушке нести домой яичный порошок и сушеную фасоль из "гуманитарной помощи", когда задумывался каждый раз прежде, чем купить Полинке импортную шоколадку. Я ненавидел эту скрытую бедность. Я ненавидел тех,  кто приспособился и радовался. Это была большая сделка. Я знал, что смогу иметь все - все это, но только если взамен отдам что-то. Я не мог точно сформулировать что это - что-то, но мне почему-то не хотелось с этим расставаться.
В тот вечер я уже ехал домой остановился у овощного на улице Чайковского, что бы купить домой свеклу. Бабушка вспомнила рецепт свекольной икры еще времен Великой Отечественной войны и решила, что сейчас самое время ее сделать. Однажды, когда она была еще совсем молодой и работала в КВД регистратором, главный врач, увидав, что она ест хлеб со свекольной икрой, поморщился и поинтересовался, можно ли вообще такое есть человеку. Бабушка ответила ему: - "Что русскому здорово, то немцу - смерть" и рассорилась с ним на всю жизнь, чуть с работы не вылетела.
В общем, теперь она решила вспомнить былое и попросила купить свеклу и прочие необходимые ингредиенты.
Не успел я притормозить, как ко мне в машину на заднее сиденье ввалились два пьяных хача с молоденькой размалеванной девчонкой, ну совсем молоденькой.
- В Ясенево! - крикнул один из них, расставляя колени, чтобы освободить место жирному вываливающемуся пузу.
- Я домой, - мрачно сказал я и сделал паузу, прикидывая за какие деньги я соглашусь изменить свои планы и отвезти их в Ясенево.
Хач посмотрел на меня, черными, влажными от желания и хламидиоза, глазами и протянул пятьдесят долларов. Я был удивлен, более чем… Это было очень много. Очень. И я почему-то подумал, что, наверное, они меня убьют. Я только не понимал за что, машина у меня не ахти, денег я имел сильно меньше, чем он протягивал. Я покачал головой.
- Я домой! - повторил я твердо, решив не двигаться с места, пока не выпру их обратно. Тут второй хач достал еще одну пятидесятидолларовую бумажку и протянул мне.
Я подумал и решил, что, наверное, они фальшивые. Я знал, что обычно пятидесятидолларовые бумажки делают из пятидолларовых, подумал и решил, что десять долларов - это не плохо.
- Ладно, только быстро!
Я сел за руль и мы поехали. Сначала все было нормально. Хачи щипали девицу, она хохотала смехом бульварной шлюхи, запрокидывая голову и высовывая язык. Потом они достали бутылку коньяка и дали ей глотнуть пару раз. Я ненадолго отвлекся -  мы выехали на МКАД.
Дорога монотонная, я обычно отключаюсь и думаю о своем. Но вдруг я услышал, какой-то сдавленный писк и неприятные толчки в спинку кресла. Обернувшись я увидел, что они разложили малолетку на сиденье и стаскивают с нее одежду. Девка визжала и дергалась, как припадочная. Я сначала особенно и не беспокоился, не первый раз шлюх возил. Но потом ситуация стала меня напрягать.
Я нащупал в бардачке ингалятор и вдохнул пару раз. Мне нельзя нервничать, сразу приступ. Слава Богу, Ниночка в больнице работает, ингаляторы достает.
Девка начала кричать и звать на помощь, а мужики продолжали свое дело. Сопли, косметика текли по кукольному личику шлюшки, а во взгляде, который я поймал в зеркале заднего вида сквозил неподдельный ужас.
- Помогите, дяденька шофер! Помогите! - заверещала она, как только один из хачей отпустил руку, которой зажимал ей рот, чтобы расстегнуть свою ширинку.
Я занервничал. Скорей бы уже доехать. Я давно решил - не вмешиваться ни во что.
Какое мне до них дело. Мое дело машину вести и за дорогой следить. А что?
 Разве нормальная девушка села бы в машину с двумя пьяными черт знает, кем там они были. Значит - шлюха. А если так, то должна знать, какие в ее ремесле бывают издержки.
- Слюшай, брат! Останови тут! Погуляй полчаса! Видишь - барышень стесняется!
- Еще чего?! - недовольно спросил я. - Машину я не оставлю!
- Останови тут!
Я притормозил у обочины. Невдалеке темнела роща или какой-то лесок. Девка давилась слезами и завывала, как гиена.
- Погуляй, брат! Ничего твой машине не будет, клянусь мамой! - Сказал жирный и расстегнул пиджак. На белой рубашке я увидел полосу от портупеи.
Мне стало по-настоящему страшно. В животе появился какой-то неприятный холод и пустота. Я подумал о бабушке, Полинке, маме - как они будут жить, если со мной что-нибудь случиться, и о том, что мне еще нет тридцати. А девка  эта - шлюха, ну видно же, и что мне из-за нее жизнью рисковать.
Я сидел, не зная на что решиться и стараясь не прислушиваться к происходящему на заднем сиденье. Тут прямо возле моего лица возникла рука - я даже вздрогнул от неожиданности. В руке была стодолларовая купюра.
- Погуляй!
Это был сильный аргумент и, кажется, именно он помог мне принять решение.
Я взял деньги, открыл дверцу и вышел. Девчонка орала в голос: "Дяденька! Не уходи! Дяденька! Помогите!" и все такое. Я хлопнул дверью, и, не оглядываясь, пошел вперед по обочине.
Мысли не отпускали. Я не хотел неприятностей. Но рисковать из-за какой-то развратной малолетки я тоже не обязан. Это глупо. Если она  - дура, то все равно рано или поздно вляпается в такую историю. А у меня семья, в конце концов. Я за них отвечаю. На все воля божья.
Кстати, действительно, а куда смотрит бог? Он что хочет всего этого?  Ответ возник сам собой - бог просто спит. Ну, может же он, в конце концов, поспать? Вот он и заснул.
Грязь хлюпала под ногами и я с сожалением заметил, что мои старенькие "Саламандры" не только окончательно запачкались, но еще и начали протекать. А, хрен бы с ними - новые куплю. Я пощупал деньги в кармане и действительность стала казаться мне менее ужасной. 
Если они мне отвалили двести долларов за так, то представляю сколько получит она.
 Моя мать столько за год зарабатывает, в своем институте.
Из-за темных стволов показался свет. Это был какой-то дорогой ресторан, куда мне и в голову не пришло бы сунуться при обычных обстоятельствах. Но сейчас я не задумываясь открыл дверь и, сбросив куртку на руки швейцару, прошел прямиком к бару.
- Один кофе!
Бармен посмотрел на меня. Фейсконтроль. Удивился, наверное, как это я прошел. Мне захотелось его убить. Это он тоже сразу понял и быстро принес кофе. Потом отошел и пошептался с какими-то мужиками.
Я подумал, если подойдут, попробую попросить мне помочь. Мой личный фейсконтроль  не нашел ни одного лица, способного оказать помощь ближнему, ну разве только прекратить мучения выстрелом в затылок. Но в этом пока не было острой необходимости, или я ее еще не осознал до конца.
Но кофе был вкусный. Просто кайф.
Я искренне наслаждался.
Неожиданно кто-то схватил меня за плечи. Я уже собирался двинуть этого кого-то локтем в живот, но тут я услышал голос, странный, вроде знакомый говор, вызвавший у меня ностальгию.
 - Костик! Ну, ни фига себе! - "ни фига" - это я деликатно приукрасил. Я обернулся. Огромная жирная образина средних лет,  улыбаясь во весь рот белоснежными искусственными зубами, глядела на меня, как на новорожденное дитя, с восторгом и умилением. - Ну, ты даешь! Ну точно такой, как был!
Я сосредоточенно всмотрелся в жирные розовые щеки, редкие светлые волосы, зачесанные с затылка на лоб, перевел взгляд на красивые очечки в золотой оправе, но понять,  кто же этот загадочный тип так и не смог. Может быть, это был какой-то друг или сослуживец отца, которого я видел в детстве?
-Костик! Это я! 
 Я вежливо улыбнулся
- Добрый вечер! - Эта фраза показалась мне вполне приемлемой в данной ситуации.
-Это я - Петр! Ты что забыл - Краснодар, Мелена, Рита?
-Ну, ни фига себе! - Кажется, я был не особенно остроумен в высказываниях, не оригинален уж точно. Но когда сквозь жир и пот проступили искаженные до безобразия знакомые черты я искренне обрадовался. Петр выглядел лет на пятьдесят пять, но упакован был по первому классу.
 -  Черт! Петр! Похоже, ты уже не тракторист?
Петр благодушно засмеялся, и следом за ним тихо загыкали не меняя выражения лица  два телохранителя, крупнее Петра раза в четыре, что само по себе невероятно. Погыкали пару секунд, не больше, а потом окинули зал жестким взглядом, поверх голов, в полной готовности убить каждого, кто им не понравился.
- У меня тут два хача машину отжали,  - соврал я для краткости. -  Пошли со мной Петь, поможешь вернуть.
Я сказал это так, как будто мы были в Краснодаре и не расставались все это время, как закадычному другу, готовому ради меня на все. Не представляю, откуда у меня взялся этот тон, но вдруг глаза Петра изменились, и я узнал его, того, прежнего "студента" с "Площади революции"
- Пошли - бросил он через плечо, и мы двинулись к выходу.
Я и не заметил, как услужливый швейцар набросил мне на плечи мою куртку. Немного суетясь я сбежал по лестнице, и повел Петра и его апостолов к своей "Лике".
Мы пришли вовремя - машина была на месте и все трое ее обитателей были явно живы, так как двигались и дышали вполне ритмично и бодро.
Уже через минуту уставшие от статики петровы амбалы от души разминались на неудовлетворенных любителях острого перца и клубнички, просто сердце радовалось. А я напяливал на не до конца использованную размалеванную куклу ее жалкое и помятое тряпье, изредка прерывая ее нытье коротким и емким словом "заткнись".
Петр сначала хотел помочь своим охранникам и вспомнить молодость, но длительный переход так утомил его, что он вынужден был ограничиться созерцанием процесса и дюжиной мудрых советов, которые он, пыхтя и утираясь, адресовывал, я так и не понял кому.
Потом он остановил тачку, дал девке пару затрещин, видимо для порядка, и, сунув водителю несколько деревянных десяток, велел довести  дуру до ближайшего метро.
Вскоре все сели в "Лику", оставив в грязи на обочине отлично обработанные тушки абреков, и поехали обратно в ресторан. Петр сидел рядом со мной на переднем сиденье, а его мальчики втиснули свои тела на заднее сиденье. Кряхтя, они вытаскивали из-под себя оставленные девкой предметы туалета и косметики и с угрюмым спокойствием выбрасывали их из окон на проезжую часть.
- Мне надо позвонить бабушке! - объявил я, едва мы вошли в зал. Никто не засмеялся. Петро кивнул, а петровские подручные подозвали официанта и пошептали ему что-то, он поклонился и принес к нашему столику телефон.
Мы заняли уютный столик у дальней стены зала. Еда была вкусной и знакомой, и я накинулся на нее с неприличной жадностью, перенервничал, наверное. Петр добродушно посмеивался,  наблюдая за мной, и завидовал моей худобе и моложавости.
- Ты, похоже, все еще растешь!
Я вспомнил стол, который нам накрыла Мелена, там, в деревне, и  сказал об этом Петру. По его лицу я вдруг понял, что ему это почему-то неприятно. Я не стал развивать эту тему дальше и перешел на культурную беседу об автомобилях и всего, что с ними связано.
Мне очень хотелось спросить, чем таким занимается Петр, откуда у него столько бабок, что он может содержать телохранителей, да и вообще как это ему удалось стать "новым русским". Кроме Леночкиного мужа я не знал никого, кто сумел подняться до такой степени. Еще я хотел спросить, отчего он так растолстел и изменился внешне.
Я поел, выпил крепкого клюквенного морса, и мне стало жарко. Я снял свитер и почувствовал, как от него пахнуло потом и бензином. Такой шоферский запах. Мне аж плохо стало. Стыдно. Неловко.
Петр сидел  гладкий, толстый, с ровными белоснежными зубами, сделанными у хорошего дантиста. Никаких следов фиксы и в помине не было. Голливудская улыбка. И вид такой респектабельный. Ни тебе красного пиджака, ни цепи в полфунта. Сдержанный асфальтового цвета костюм из шерсти с шелком, белоснежная рубашка, галстучек - не придерешься и очки в тонкой золотой оправе.
Вдруг мне стало трудно с ним разговаривать. Я старался отвечать на вопросы, как ни в чем не бывало, но запах свитера не давал мне забыть разницу в положении, возникшую между нами. Запах чувствовался  все сильнее и сильнее, уже люди стали оборачиваться и принюхиваться, или мне показалось.
А от благодушного Петра пахло "Армани". Белые толстые пальцы его больше не были ни грубыми ни большими, особенно относительно пропорций его теперешней фигуры. Руки, как руки, пухловатые немного, а так вполне обычные. Жидкие светлые волосы не прикрывали в полной мере розоватую кожу головы, но держались на своем месте крепко и надежно. Я мысленно сравнивал его с тем, прежним Петром, но от этого сравнения у меня не возникало желания шутить или ностальгировать.
Это был мой антипод. Он был антиподом тогда, он был антиподом сейчас.  Я презирал их всех, в целом, эту странную новою породу людей, сделавших мой мир своей кормушкой, а подобных мне кормом,  я не любил их всех, сильно, почти смертельно, но его, взятого отдельно от этой массы, я не мог ненавидеть. Может потому, что я не видел эту страшную эволюцию в отдельном случае, может потому, что знал, что где-то внутри, под литрами жира спрятан лихой тракторист Петр, за ручку приведший меня к первой моей любви.
Мне вдруг стало мучительно стыдно за себя. За то, что я, нажравшись за его счет, сижу и выискиваю, как бы опорочить его посильнее ни в чьих-нибудь, а в своих собственных глазах только за то, что он сумел сделать  что-то такое, что не сумел сделать я.
 А я, между прочим, и не пытался, вот так.
- Знаешь, Костик, мне тебя прямо Бог послал! - простовато сказал Петр, отпивая  коньяк из маленькой рюмки. Вообще-то эту фразу должен был сказать я, но я не сказал. Я даже не поблагодарил его.
- Почему это? - поинтересовался я в ответ.
И тут он предложил мне работу и зарплату. Я не подал виду, что удивлен, я не запрыгал от радости. Я кивнул и сказал, что подумаю и, что в мире нет ничего невозможного.
А Петр стал просить, вот прямо по-настоящему, по-человечески, безо всяких понтов и хитростей. Он сказал, что я ему жутко нужен, что он здесь недавно, и я могу ему помочь не только, как водитель, хорошо знающий Москву, а как человек хорошо образованный и культурный, а не такой дуболом, как эти - он кивнул на своих суровых амбалов. 
- Ты же еврей! А это очень хорошо для бизнеса! И вид у тебя такой интеллигентный!
Я было хотел отпереться от неожиданно полученной мною новой национальности и объяснить ему про ЧЖМ, но вдруг подумал, а что если он прав, и я действительно еврей больше, чем русский. Я так и не узнал у матери, кто мой настоящий отец.
Я так обалдел от этой мысли, что согласился ему помогать.
Петр был в восторге.
- Завтра утром приезжай ко мне в гостиницу. В восемь у меня рабочий завтрак, совмещенный с совещанием. Ну, ты сам все увидишь! И не опаздывай - этого я не прощаю!
Меня поразило, как менялся его тон на каждой сказанной фразе. Он начинал как приятель и закончил как хозяин. Апулей "Метаморфозы". С такими разнообразными интонациями мне приходилось сталкиваться только в театре. Актер да и только.
Но, ясное дело, что я не опоздаю.
- Завтра к восьми, заметано!
Я ехал домой и мир, окружавший меня, становился понятней и ближе. У меня появился хозяин, а значит кормушка и свое место. Скоро я обрасту жирком и шерстью.  Возможно меня конечно пнут как-нибудь под зад, ну, когда будет плохое настроение или по пьяни, может привяжут банку к хвосту и поржут над моими потешными прыжками, зато мои щенки будут сыты и у них хватит сил вырасти сильными и смелыми. Может быть когда-нибудь они станут такими сильными и смелыми, что… что… что за крамольные мысли.
Черт побери, а во мне еще не умер комсомолец!
Зайду-ка я к сестре по революционному союзу!  Давно я не играл с ней в "зарницу", в хорошем смысле этого слова. Пора вспомнить молодость!
Но вот про молодость я как раз и забыл. А она, в лице малолетнего красавца Эрнесто, встретила меня  на пороге в пижаме и домашних тапочках и с криком "Ура! Дядя Костя!" запрыгнула мне на шею.
Несколько ошарашенный таким теплым приемом я еще несколько секунд раздумывал, как мне себя вести, но потом вспомнил, что этот ребенок частично мой и сегодня может быть срок выплатить проценты по вкладу.
- Привет, Эрни!  Уже спать ложишься? А я, вот, решил сыграть с тобой в шахматы! Как думаешь, мама разрешит нам сыграть хотя бы одну партию!
Последние слова были отчасти обращены к вышедшей из кухни Лерки, которая вытирая руки о передник с улыбкой смотрела на нашу импровизированную акробатическую композицию.
Вдруг мне стало больно. Я держал на руках не своего сына, который вполне мог бы быть моим, а из кухни выходила не моя жена, которая вполне могла быть моей. Я бы мог целых десять лет жить с ними и иметь возможность с полным правом любить эту женщину столько, сколько мне хочется, оставаясь в постели всю ночь. Я мог бы просыпаться в воскресенье рано утром от того,  что маленький смуглый ребенок залезает к нам в постель и, перелезая через меня поближе к матери,  наступает на мои расслабленные мышцы острыми коленками.
 И меня каждый день встречали бы вот так. 
Я неожиданно осознал, что ужасно хочу этого и еще, что невозможно повернуть все назад, можно только вспоминать и жалеть об упущенных возможностях..
Глупая Лерка не поняла моих мыслей и, посмотрев на Эрнесто глазами учительницы, сказала строго:
- Одну партию и спать! А я пойду пока душ приму! - она бросила на меня многозначительный взгляд. - Когда я выйду, он должен спать!
- Пойдем, Эрни!
Не спуская Эрнесто с рук, я пошел с ним в его комнату и там посадил на уже разобранную постель. Отпущенное Леркой время ограничивало наше общение, портило его и делало похожим на свидание в тюрьме. Я разозлился, но вида не показывал, причем тут ребенок?! Я быстро проиграл ему и он, кажется понял, что я сделал это нарочно. Он ничего не сказал - он был тоже вежливый и воспитанный мальчик, но я заметил, что ему не понравилась наша игра.
- Я завтра приду, и разобью тебя в пух и прах. Понятно? - нарочито зло сказал я, толкнув и рассыпав фигуры, показывая тем самым, что в бешенстве от такого скорого проигрыша. Эрнесто вздрогнул от неожиданности и даже на мгновение испугался моего гнева, но потом чуть-чуть улыбнулся, так, одними глазами и сказал миролюбиво:
- Да не огорчайся ты  так, дядя Кость, я же заметил, как ты зевнул ферзя! Ты просто устал! Хочешь, вообще не будем считать эту партию?
И он снова улыбнулся мне красивыми карими глазами, напоминающими мне о том, что его придурок-папаша все-таки обладал некоторой физической привлекательностью. Надеюсь, она ограничивалась глазами. Черт. Прошло сто лет, а я все равно не мог простить Лерке ее дурацкий брак… Не буду я с ней спать сегодня… Пусть теперь рвет на себе волосы, что зря мылась.
Я поднялся и ушел к себе домой, плотно, до щелчка закрыв дверь.

Глава 7
Заключительная, но не совсем...

Знаете, я собирался долго и нудно описывать все годы, прошедшие с этого времени, общим числом тринадцать - т.е. чертову дюжину лет. Я даже собирался посвятить этому последнюю четвертую часть книги. Я хотел подробно рассказать на примере одного человека  - меня, все манипуляции сексуального характера, которые произвело с ним (со мной) наше, вернее не совсем НАШЕ, вернее, совсем не НАШЕ государство, а потом понял, что не могу этого сделать.
Не хочется говорить про то время. Оно было сплошным темным пятном, и постоянно шел дождь,… дождь… все время какая-то гадость.
Однажды, наблюдая за тем, как с экрана телевизора один развязный, опухший от пьянства, демократический тип обещал обобранному до нитки, напуганному и растерянному электорату светлое будущее и рост благосостояния, я вдруг вспомнил рассказ бабушкиной ленинградской приятельницы, пережившей блокаду. Она рассказывала, о людях, пробовавших человеческое мясо, ленинградцы говорили про них шепотом: "Они ЕЛИ!", узнавая их среди других по особому выражению глаз.
И вот теперь, вглядываясь в это мерзкое, сытое рыло я вдруг тихо сказал себе сам себе: - "Он ЕЛ!"
И я стал узнавать среди других людей ИХ - тех, кто ЕЛ.
Быть людоедом стало почетно…
Я не хотел быть с ними…
Я хотел быть отдельно от них, настолько, насколько это возможно. 
Подлость и ложь всего происходящего так и не уложилась в моей голове и, живя в этом поганом времени, я все равно продолжал жить своей параллельной жизнью, сохраняя в себе все то, что держало меня на белом свете.
А тьма все сгущалась, наступая по всем фронтам, пожирала всех и богатых не меньше, чем бедных.. Тьма, сошедшая на Ершалаим, полная фигня по сравнению с той тьмой, которая сгустилась над моим городом и моей страной. Она пробиралась в дома, прямо в квартиры, она лилась из голубого экрана, как помои в корыто из которого "хавал пипл". 
Одним темным ненастным  вечером, когда мои самые любимые женщины Ниночка, бабушка, Лерка, собрались вместе, они вывели "формулу спасения", которую назвали "теорией белых пятен". Заключалась она примерно в следующем.
 В общей мерзости и мраке нашей жизни, если люди, общение с которыми приносит нам радость. Они несут свет, и в окружающей беспросветной мгле появляется белое пятно. Чем больше этих пятен, тем светлее становится твоя жизнь. У каждого человека, являющегося для тебя светлым пятном, есть свои близкие люди являющиеся для него белом пятном, а у тех свои, и так до бесконечности. Когда нибудь эти белые пятна станут такие большие, что начнут объединяться и постепенно их станет больше, чем темных. Они вытеснят темноту, как всегда вытесняли врагов НАШИ…
Счастливы те, кто удержался.
Граждане! Берегите свои белые пятна - это ваш вклад в общее дело осветления человечества!   ( Крашеные блондинки тоже могут участвовать)   
Меня очень удивляла бабушка, совершенно спокойно и даже с оптимизмом принимавшая происходящее. Ни что ее не брало - ни ваучеры, ни карточки, ни ХоперИнвест - отличная компания.  И пока я исходил злобой, она просто потешалась над всем этим и не клюнула ни на одну приманку. Когда я спросил ее, как она так может, она сказала уклончиво, что и я когда-нибудь научусь, не сразу, но научусь.
Я не думал что научусь.  Но знаете, кажется, научился. Это я уже сейчас понял, спустя тринадцать чертовых лет.
Хорошо конечно было бы рассказать, как, наблюдая разрушение всего, что я любил, я находил утешение в книгах и музыке. Но… Ребята, не смешите меня… никакая музыка, книги и музеи не в силах восполнить тот урон, который наносит бессмертным человеческим душам ложь и ненависть.
Бесприютные ангелы, вытесненные из обычных для них мест обитания, слонялись между людьми, бесполезные и безголосые, не имея возможности вмешаться и изменить что-либо. Иногда, на кладбищах или в роддомах им удавалось проникнуть в чью-то очистившуюся страданиями душу, но тьма очень скоро пробиралась и туда. Обессиленные ангелы забивались в самый укромный уголок души и там  впадали в спячку, надеясь, что однажды их могучий властелин разбудит их трубным гласом и вернет им прежнее могущество. Они, как моя Ниночка, руководствовались одним принципом "Не навреди!".
И мы забыли о них.
Да, о Ниночке… Ниночка, всю жизнь мечтавшая о ребенке, вдруг отказалась от этой мысли. Но разве можно упрекать ее, за то, что она не хотела рожать. Я не мог. Сунуть свое дорогое дитя в пасть к крокодилам?! Ну, уж нет! Я же не из Австралии. Тут я был с ней согласен. А учить божье создание - "сожри его первый", извините, я лучше собаку заведу.
Да, кстати о собаке… Наша кошка Джерси тоже умерла в 92-ом,  не дожив месяца до своего двадцатидвухлетия. Бабушка тяжело переживала эту утрату. На наше с Ниночкой предложение завести еще какую-нибудь зверюшку, она ответила резким отказом, но через три месяца привела в дом найденную на улице рыженькую собаку, которую мы назвали Жужей.
Бабушка жива до сих пор, и главное ее занятие - выводить Жужку на бульвар по три раза в день - собачка не должна поправляться…
Ну что еще сказать… Теория белых пятен медленно, но сработала. Время изменилось, или я просто смирился, как и все, смирился и привык. Но в любом случае рожи по ящику стали поприятнее.  А это уже хорошо.
Революция, как водится, пожрала своих детей, не всех, конечно, которых хотелось бы, но на первое время достаточно. Уже стало легче.
Конечно, и  в моей жизни произошло много изменений. Грустных и радостных.
Ангел вернулся и теперь иногда я даже могу общаться с ним. Я перестал злиться на него, перестал требовать от него слишком многого. В конце концов, он всего только ангел и надо воспринимать его таким, какой он есть.
Я бы хотел закончить на этом свое повествование. Пока закончить. Ну, в общем, заканчиваю…
Пока!










Несколько длинных историй из жизни героев этой повести не вошедших в основную книгу

Ниночка…

Сначала Ниночка не могла иметь детей, потому, что она писала диссертацию, потом она не могла иметь детей, потому что не получалось, потом она лечилась, потом я не хотел их заводить, а потом вдруг Ниночка сама отказалась от этой мысли, дав мне такое объяснение…
Объяснение Ниночки, почему в нашей стране
е нельзя иметь детей, если, конечно,
ты не нефтяной магнат.

Стоит только плоду пошевелиться в утробе матери, та сразу же становится заложником государства,...  Теперь ею можно манипулировать как угодно, играя на её материнских чувствах. Чего не сделаешь для блага своего ребенка?!
Что значит быть матерью в нашей стране? Это значит быть зависимой!   Ты зависишь от любой скотины, проходящей мимо тебя, от любой медсестры, которой просто будет лень честно исполнить свой долг, грамотно взять кровь, сделать правильный анализ или набрать номер телефона, чтобы предупредить тебя о той или иной проблеме.
Ты зависишь от продавца на рынке в любую минуту могущего подсунуть тебе какую-нибудь дрянь с нитратами или сальмонеллой.
Ты зависишь от работодателя, которому плевать, что будет жрать твой ребенок и ты сама. Куда проще уволить, чем платить декретные - только дура может рожать в такое время! А зачем плодить дураков?
  А роды в больнице со стафилококком и пьяными акушерками?
Ну, предположим, что тебе повезло и тебя не заразили гепатитом и СПИДом  и твой ребенок вопреки всему начал свой нелегкий жизненный путь. Что его ждет?
Даже если ему удастся не умереть от некачественных прививок, от фальшивых лекарств и нерадивых врачей, даже если он дорастет до школы, он  тоже становится заложником!
 Голодные, невежественные учителя с удовольствием будут вымещать на нем свою неудовлетворенность зарплатой, квартирой, поведением собственных детей, мужа или отсутствием любовника! Да нужен ли повод, чтобы показать ублюдку, кто в замке король! На хрена они вообще, эти ученики, только раздражают! "Вы хотите что бы за такую зарплату мы еще и учили их?" Вообще-то - да, хотим! Ну и х… Вам, мужской, половой х… Хотите знаний платите деньги! Нет денег - нет ничего - ни знаний, ни аттестата, ни института.
Но учителя это только часть школьных прелестей!
 А ученики старших классов! Где им брать средства на сигареты, пиво и колеса. У твоего ребенка, где же еще.  Даже постоянные подарочки и всякие взятки не могут заставить "педагогов" проследить, за безопасностью твоего чада!
 Но даже если этот никому не нужный ребенок все-таки вырастет, если ему не отобьют почки скучающие менты, если он не отравиться паленой водкой в подворотне, если он не станет подонком и наркоманом,  и закончит школу без морального и физического ущерба. Что дальше?
Дальше, если он мальчик, он - пушечное мясо. Если девочка - вы знаете кто! Правда не знаете? Посмотрите рекламу по телевизору.
Хотя тут есть один нюанс. Он уже достаточно большой что бы его можно было использовать. Раньше он годился только на органы для пересадки, а теперь он нужен государству.  Не то, чтобы очень, но…
Олигархам нужны рабы! Кто будет поддерживать пирамиду их благосостояния! Он - твой ребенок. Кто будет обеспечивать все потребности золотой молодежи? Он. Кто… Ну, дальше каждый может закончить сам, основная мысль понятна.
Разве можно упрекать Ниночку, за то, что она не хотела рожать. Я не мог ее упрекать. Я был с ней согласен.
Мы с ней и без детей жили не плохо, даже хорошо жили.
 У Ниночки всегда были небольшие запросы, а основной потребностью была потребность помогать! Когда я отдавал ей зарплату, я мог не сомневаться, что никто из моих родственников не будет обижен. Что она обязательно и во время купит подарки и маме, и бабушке, и Полинке, вызовет слесаря починить кран или замок, закажет лекарство,  и т.п., что если у бабушки промокнут сапоги, то новые сапоги будут ждать ее до того, как она о них подумает.

К ней за помощью шли все. Она ругалась с учителями Эрнесто, когда ей казалось, что его незаслуженно обижают и говорила вечно сомневающейся Лерке: "Твой ребенок никому не нужен кроме тебя и если ты его не защитишь, его никто не защитит! А в борьбе учителя с учеником учитель не может быть прав! Он изначально в другой весовой категории!"   И смело шла воевать с ветряными мельницами, чтобы защитить тех, кто слабее.
Я любил Ниночку, я уважал Ниночку, я восхищался Ниночкой и еще, я ею гордился. И собой тоже
Меня Ниночка страшно жалела. Ну, что мне приходиться заниматься тем, что мне не нравиться для обеспечения ее материального благополучия. Но лично мне казалось, что это нормально и что ради того, чтобы твоей любимой (а у меня их было даже две) женщине было  хорошо нужно разбиться в лепешку. 
В общем, все у нас было хорошо, пока, однажды, не случилось вот что...
Петр с моей помощью купил большую квартиру в соседнем доме и, сделав в ней шикарный, как тогда говорили "евроремонт", поселился там с женой Ириной и восьмилетней дочкой Катей.
Совершенно естественно, что Ирина, не имевшая в Москве подруг, стала приходить общаться к Ниночке.
В свои тридцать с лишним лет, Ирина выглядела на двадцать, была худенькой, стройненькой и одевалась, как лондонский денди. Такой у нее был стиль.
Не знаю почему, но меня раздражала ее кошачья мордочка, с грамотно подведенными миндалевидными глазами, пухлыми губками и широкими гладкими скулами. Голос у нее тоже был такой тихий, мягкий и дружелюбный, что мне всегда было не по себе.
К моей шумной, крупной, неуклюжей жене Ирина прониклась особой симпатией, основанной на твердой уверенности в собственном превосходстве по всем статьям. С первой секунды она оценила мою славную Ниночку по этим статьям - степень ухоженности, стоимость одежды, стоимость обуви, стоимость украшений, соответствие мировым стандартам стройности и красоты. Поняв, что в этой области Ниночка ей не конкурент, Ирина успокоилась совершенно и снизошла до дружеского общения.
Доверчивая Ниночка не заметила, что прошла фейсконтроль, но со своей стороны тоже прикинула, насколько может нуждаться в её помощи, эта  моложавая женщина. Определив как минимальную степень собственной нужности, Ниночка почти потеряла к Ирине интерес, и только деликатность и хорошее воспитание помешало ей уйти по своим делам, оставив собеседницу в нашем обществе.
Дружбы домами у нас не получилось, хотя их мелкая Катька, как и все дети знакомых лечившаяся по Ниночкиным рекомендациям, подружилась с Ниночкой и иногда приходила к ней посекретничать, когда Ирина совершала шопинг, или сидела в косметическом салоне.
Прошло несколько лет. Страна пережила дефолт и мы вместе с ней, хотя, надо отдать должное Петру его бизнес практически не пострадал, и я лично не ощущал на себе последствия экономического кризиса.
Однажды в конце зимы, Катька прибежала к Ниночке взволнованная и сообщила, что мама ждет ребенка.
Когда Катька ушла Ниночка призадумалась и находилась в задумчивости еще несколько месяцев, пока однажды Ирина самолично не пришла к ней за помощью. 
Ее беременность протекала тяжеловато и она не хотела перетруждаться, занимаясь готовкой, уборкой и тому подобной неприятной и тяжелой работой, а нанимать чужого человека в дом, где хранятся одних драгоценностей на пару лимонов она не могла. Вот она и предложила Ниночке помочь ей.  За умеренную плату.
Не успела Ниночка согласиться, как Ирина пылко обняла ее в знак благодарности и отправилась восвояси, унося с собой запах духов и Ниночкин пирожок с капустой.
Ниночка приходила  к  Ирине два раза в неделю, тратя на это половину своих выходных. Она  готовила еду на три дня, убиралась, заставляя Катьку помогать себе, к большому неудовольствию Ирины, проверяла у Катьки уроки и грамотно бинтовала Иринины вены.
Я тихо бесился от злости, что Петр со своей благоверной тихой сапой превратили мою жену в прислугу, загружая ее все больше и больше, что отрицательно сказывалось на ее самочувствии и  настроении.
Однажды я решил расставить все точки над "I" и пришел к Петру выяснять отношения.
Ирина обрадовалась моему приходу. Я ей вообще нравился. Я чувствовал это.
Выглядела она, не смотря на беременность, отлично и живот у нее был совсем небольшого размера, хотя срок родов был уже совсем близко.
- Костик, как я рада тебя видеть! Ты можешь подождать пару минут! Мне  надо отпустить дизайнеров - я занимаюсь ландшафтным дизайном и как раз сейчас обсуждаю проект!
Я вошел в гостиную, которую Ирина называла "залой", поздоровался с двумя женщинами нашего возраста, сидящих возле стола в центре комнаты, заваленного какими-то папками и чертежами, и скромненько уселся в кресло стоящее в углу, чтобы не мешать творческому процессу.
- Я на секундочку! - Сказала Ирина и выбежала из комнаты.
- Конечно-конечно! - без особого энтузиазма откликнулись женщины, и, когда за ней закрылась дверь, со вздохом уставились друг на друга.
- Слушай, Галь, если она нам опять не заплатит, мы сдохнем с голоду!  - зашептала та, что была посимпатичней. - Витька пятый месяц без зарплаты! У меня уже долгов триста долларов!
-Должна заплатить! Это уже четвертый проект, который мы для нее разрабатываем! И почему мы сразу не взяли предоплату?
- Не знаю, неудобно было как-то просить, я думала она сама спросит!
-Жди, предложат они что-нибудь, как же! - прошептала  та, что была пострашней. - Оль, понюхай мою курточку, ничем не пахнет?
Хорошенькая послушно понюхала куртку.
- А чем она должна пахнуть?
-Говном! - одними губами ответила вторая и, обернувшись, посмотрела на меня.
Я не выдержал и улыбнулся.
Дизайнерша сочла своим долгом оправдаться.
- Я сюда в троллейбусе ехала с таким жутким бомжом, кошмар, рядом стоять нельзя было - так он вонял. Вот мне теперь и кажется, что я вся пропахла. - Она вздохнула. - Я бы вышла, но у меня только один билетик остался. И как такую пакость только в троллейбусы пускают, ну ведь одна зараза, грязь, вши. А в нем, в троллейбусе, между прочим, дети ездят!
- Надо ко всем относится по человечески, - раздался голос Ирины, незаметно  вошедшей в комнату. - Я вчера ездила на конюшни, навестить своего жеребца, надо было заплатить за уход и стойло …
- Ух ты, у вас есть своя лошадь? -  удивилась хорошенькая дизайнерша. - Говорят, они тысяч двадцать баксов стоят!
- Мой стоит больше ста! - просто сказала Ирина. -  Так вот, я не договорила. Мой конюх рассказал, что Мать Тереза однажды прибыла с визитом в Индию и в одном маленьком селении она увидела на дороге умирающего калеку. Он был уже наполовину сгнивший, и в нем копошились черви. Никто не рискнул подойти к нему, так от него ужасно пахло, а мать Тереза  подошла, села рядом с ним, и положила его голову к себе на колени. Умирающий спросил ее: - "Зачем Вы это делаете?", а она ответила: - "Потому, что я тебя люблю!"… Ко всем надо относиться с участием.
- Да, видно я не мать Тереза! - смутившись призналась страшненькая ландшафтница. - Так что с нашим проектом, Ирина?
- Знаете что, девочки, приезжайте ко мне завтра! - Она мило улыбнулась. - Видите, ко мне человек пришел, мы не сможем все как следует обсудить! Тем более у меня возникла одна идея - а что, если нам сделать римские развалины - обрубки мраморных колон, камни, а среди них альпийские растения. Подумайте над этим, ладно!
Дизайнерши переглянулись, улыбнулись не очень весело и сказали хором:
- Конечно, подумаем!
Ирина быстро спровадила их, и, вернувшись ко мне, промурлыкала:
 - Это строительство так изматывает, ужас! Костик, чем Вас угостить?
Я посмотрел на нее и подумал: - "А ведь она ЕЛА!"
- Ничем, спасибо, Ирина! Я за Ниночкой пришел, думал она у Вас!
- Вы прямо минуты без нее прожить не можете! -  кокетливо щурясь съязвила Ирина.
И тут Остапа понесло. С устатку, наверное, иначе я сам не знаю почему.
- Знаете, Ирина, я и вправду без нее не могу! - пылко вскричал я. - Вы не представляете, какая это женщина. Это же Клеопатра! Я за ночь с нею жизнь отдам, а ведь мы женаты уже сто лет! Это ж надо, так держать мужика одним местом! Не каждой это дано!
Я сыграл смущение и замолчал. Потом закончил представление.
- Ох! Наговорил я Вам лишнего, прошу покорно меня извинить!
Она так и не поняла, шучу я или говорю серьезно, но злой румянец проступил на ее кошачьих скулах.
- Она ушла уже больше часа назад - сквозь зубы процедила Ирина. - Ума не приложу, куда она могла пойти!?
Я просчитал ее подлый маневр и ответил покорно, как только мог.
- Неважно, куда она пошла, важно чтобы вернулась она ко мне!
Я припустился домой. Взволнованная Ниночка встретила меня на пороге.
- Господи, Костик, ушел на минуту и пропал на два часа, второй раз ужин грею!
Я обнял мою необъятную, мягкую, теплую Ниночку и сказал, поцеловав в гладкий лоб:
- Ты знаешь, кто ты, Ниночка! Ты моя Клеопатра!
-А ты мой Бог!- прошептала Ниночка становясь пунцовой и чуть не плача от смущения.
Я не знаю, поверила ли она мне, но у меня не было оснований сомневаться в ее правдивости.
Вечером следующего дня Ирину увезли в роддом, а еще через две недели она умерла от общего заражения крови, родив недоношенного мальчика.
Я чувствовал себя виноватым.  Я помог Петру с организацией похорон, помог купить место на кладбище, заказал зал для поминок, организовал гостиницу, для родных и знакомых Ирины, прибывших на похороны. И все равно чувствовал вину
Ниночка взяла на себя заботу об осиротевших детях.
Все свободное время Ниночка проводила у кровати маленького Петруши, сначала в больнице, потом дома.  Мальчик был слабенький и (не осуждайте меня за эти слова) такой страшненький, что без слез не взглянешь. Но Ниночку это не смущало.
Она даже взяла отпуск за свой счет, чтобы первый месяц быть рядом с младенцем. Ничего другого я от нее не ожидал. Уж если кто и нуждался в ее помощи, так это маленький осиротевший уродец - Петрушка.
Ниночка нашла Петруше няню, хорошую нянечку из роддома, соблазнив ее деньгами, но очень скоро, заметив ее равнодушие к ребенку, уволила ее, даже не спросив мнения Петра.
Каждый вечер, вернувшись от своего подопечного, Ниночка рассказывала мне о здоровье маленького Пети.  Иногда Ниночка просыпалась по ночам потому, что ей чудился крик младенца. Она стала нервная и часто плакала.
Но Петруша рос, и посещения врачей становились все реже, а результаты разумной и добросовестной Ниночкиной заботы становились все явственнее. Мальчик поправился и стал довольно симпатичным, и даже я мог иногда подержать его на руках, не испытывая отвращения и страха быть облеванным.
Однажды утром Ниночка проснулась раньше обычного.
- Костик! - жалобно позвала она меня - Со мной что-то не то! Кажется это отравление!
Ее мутило и от слабости она не могла встать. Опасаясь инфекции, Ниночка несколько дней не появлялась у Петра, из-за боязни заразить ребенка. На четвертый день она вызвала врача на дом, чего не делала на моей памяти никогда.
Ларчик открывался просто - Ниночка была беременна.
Весь следующий день Ниночка то плакала, то смеялась, не зная, как ей отреагировать на такую фантастическую новость. Я тоже не особенно представлял, как нужно реагировать, а, кроме того, история Ирины вызывала у меня определенно негативное отношение к родам.
Был еще один человек, на которого это известие произвело странное впечатление - это был Петр старший. Хотя он уже давно приучил себя не обнаруживать прилюдно свои чувства, я чувствовал, что его что-то гложет. Он был мрачный, старался избегать частого общения со мной, а на мои обращения по поводу тех или иных проблем фирмы говорил сухо : "Решай сам"  Подумаешь, я и решал.
Но самое смешное произошло чуть позже.
Как-то ночью я зашел к Лерке, поделиться новостями и выполнить свой обычный номер. Лерка долго капризничала, и мне пришлось рассказать ей о том, что Ниночка сейчас не в состоянии исполнять свой супружеский долг и что Лерка, как добрая подруга должна выручить свою соседку и приятельницу, а не толкать ее мужа в продажные объятья жриц любви.
Лерка уперлась, как ослица и я разозлился, исчерпав все разумные доводы.
- Да что с тобой такое, черт подери! Чего ты ломаешься? - раздраженно зарычал я на нее. - У тебя то какая причина для отказа? Или Вы сговорились меня помучить?
И тут эта любительница латиносов (в прошлом) подняла на меня свои спокойные карамельные глаза и сказала:
- Костик, я беременна. Отец ты!
Сначала я обрадовался, прямо сердце стукнуло, и даже сказал с восхищением
- Ух, ты!
А потом разозлился, до чертиков, прямо побелел от злости и сказал:
- Вот оно значит как! - И взбесился.
Я готов был ее убить, но не мог - неловко как-то, я у нее в гостях, без штанов, и сразу убивать…
- Делай аборт! - безапелляционно приказал я.
- Нет! - спокойно ответила Лерка
-Да! -  в бешенстве закричал я. Но потом опомнился и стал просить. -  Лер, так не честно! У тебя уже есть один ребенок, от любимого человека, а у Ниночки это первая беременность, она так ждала! Лер, ну будь ты человеком!
- Нет, - упрямо повторила Лерка, - я уже сделала от тебя один аборт и никогда не прощу себе этого! Этого ребенка я рожу, хочешь ты того или нет!
Блин, блин, блин, ну надо же так попасть….
- Я останусь с Ниночкой! - отрезал я. - Делай что хочешь! Меня ты здесь больше не увидишь! Денег буду давать, сколько надо, а обо мне забудь!
- Подавись своими деньгами! - ровно, без гнева сказа Лерка.
Я оделся и вышел из ее квартиры, как мне казалось навсегда.
Каждую ночь, ложась в ковать Ниночка обнимала меня так крепко, что трещали кости и начинала плакать. Я не мог понять причины ее слез, но плакала она страшно, выла, как по покойнику, захлебывалась и не могла успокоиться. Я считал это последствиями  токсикоза, но почему-то так пугался, что не мог найти ни слова ей в утешение. Так прошло два месяца.
Как-то, вернувшись домой раньше обычного, я снова услышал рыдания, на этот раз они доносились из бабушкиной комнаты.
- Ничего, детка! Наверно, так должно было быть! Один Бог тебе судья! Он поймет тебя, деточка! Он хороший, добрый!
Я вошел к ним.
- Девушки, что тут происходит! Что за концерт вы тут устроили! Опять пересмотрели мелодрам! Завязывайте, мужчина пришел голодный!
Они обе не пошевелились и смотрели на меня, тряся подбородками и обливаясь слезами.
Наконец Ниночка встала. Она посмотрела на бабушку, потом взяла меня за руку и повела в нашу комнату. Жужка, стуча по полу тонкими коготками, пошла следом.
 Первое, что я увидел, войдя в комнату, был огромный чемодан, с которым Ниночка переезжала к нам.
Я почувствовал недоброе.
-Что это?
- Костик, я от тебя ухожу!
Я не поверил своим ушам.
-Как это уходишь, почему?
Ниночка молчала, собираясь с силами. Когда первый шок от известия прошел, я начал лихорадочно соображать, что же такое могла произойти, что бы Ниночка, решила меня бросить. Первой мыслью было, что Ниночка узнала про Лерку.
 - Это я виноват? Ниночка, что я сделал? - прежде, чем признаваться, нужно сначала удостовериться в том, что действительно попался.
Ниночка тяжело вздохнула.
- Нет, Костик, Ты ни в чем не виноват! Это я! Только я одна. - И она залилась слезами. Жужука тут же составила ей компанию и тоненько заскулила.
-Не надо так плакать Ниночка - растерянно сказал я - в твоем положении…
И тут меня осенило.
-Этот ребенок не от меня? Да?
- Что ты, он от тебя - испугалась Ниночка, а потом добавила. - Был от тебя! Его больше нет! Я сделала аборт!
И  в этот наш последний разговор Ниночка рассказала мне все.
 Как сильно она любит меня, любила и будет любить до конца дней, как каждый день проведенный со мной был счастьем для нее, как каждый раз, когда я уходил к Лерке (я и не подозревал, что она об этом знает) она благодарила Бога за те часы, что я провел с ней и говорила себе, что даже если я больше не вернусь к ней, она все равно самая счастливая женщина на свете, потому что она познала такую любовь, которая находится за пределами добра и зла. Что я дал ей столько счастья, что ей хватит до самой смерти. Что я самый лучший, добрый и прекрасный, но…
Я боялся этого "НО"… Но я не ожидал услышать такое…
Когда Ниночка прошлым  утром вошла в комнату к Петушку, он уже стоял в своей кроватке и, держась за прутья, раскачивался и подпрыгивал, повторял бесконечной скороговоркой всего один слог "ма". Увидев и узнав Ниночку, он замолчал и произнес четко-четко "Мама".
В комнату вошел Петр-старший и сказал: - "Ниночка! Я не могу позволить тебе травмировать моих детей! Ты должна решить, если ты не собираешься стать им матерью, тебе лучше уйти! Они и так уже потеряли мать! Я не хочу, чтобы они страдали! "
Онемевшая Ниночка молчала. Потом спросила.
- Это ты научил его говорить "мама", нарочно?
- Это Катька! - честно признался Петр. - Вот хитрая девка!
Это была чистая правда. Умная и хитрая крестьянская дочь Катька, отлично понимала, что ее богатого папочку очень быстро приберет к рукам, какая нибудь молодая шалава, и больше всех страдать от его выбора будет она и маленький Петушочек, которого, надо отдать ей должное, любила нежной сестринской любовью.  Она решила не пускать это дело на самотек и самостоятельно выбрать себе мачеху. Ее выбор пал на Ниночку. Что ж,… вряд ли она могла бы сделать выбор лучше…
-Ниночка, но почему ты сделала аборт? - мучил ее я.
- Я так люблю Петеньку, он такой маленький, такой беззащитный… - Ниночка вытерла слезы. - Я побоялась, вдруг если я рожу этого ребеночка, твоего ребеночка, я буду любить его так сильно,… больше, чем Петушочка,… и маленький Петенька будет страдать… Я не могу… причинить ему вред…
И Ниночка ушла, а мы с бабушкой, закрыв за ней дверь, пошли в кухню,  где я тут же напился водки  до состояния полной потери памяти…
А огорченная и ничего не понимающая Жужа легла в коридоре, и, тяжело вздохнув, положила морду на передние лапки, уставившись влажными глазами на закрытую дверь.

Мелена

Проснувшись около полудня, я помчался к Лерке, просить ее сохранить ребенка, но Лерка глянув на меня через цепочку бросила безжалостно: "Опоздал!" и захлопнула дверь.  Вернувшись домой,  я сел за свой любимый письменный стол и начал собирать свой последний калейдоскоп.
Разумеется на работу я больше не вышел.
Весь следующий месяц я делал этот калейдоскоп.
Я выковырял все камни из Ниночкиных украшений - она не взяла ничего, из того, что по ее мнению могло бы представлять хоть какую-то ценность, а меня от этих вещей прямо клинило. Я переплавил весь металл и сделал из них корпус, а камни - кое-что расколол, кое-что оставил так, как есть. Я трудился, украшая свое творение, я не спал ночей, мучаясь над сложным тиснением и эмалью, и не только потому, что не мог спать один.
И, наконец, калейдоскоп был закончен. Это было не только произведение ювелирного искусства, достойное стать экспонатом любого музея, но и просто вещь очень дорогая, как по своему виду, так и по своему составу.
Теперь осталось только отослать свое творение той, единственной, что еще не разу не подводила и не предавала меня. И я написал Мелене обо всех своих злоключениях, написал честно, все, как оно было. И так же честно описал все, что я чувствую.
Я писал, что мне скоро 37 и что для многих этот возраст был, мягко говоря, критическим. Я писал, что у меня ничего нет, нет жены, нет любимой, нет детей, нет работы и нет ничего, что может доказать мне, что дальнейшее мое нахождение на этом свете имеет под собой хоть какой-то смысл. Нет, я не собирался кончать с собой, но и жить мне как-то не хотелось.  Я писал, что этот калейдоскопчик - вершина моего творения, и вряд ли мне когда нибудь удастся сделать что-либо более совершенное, и что он по праву принадлежит ей - Мелене, потому, что она для меня последний луч света в этом мире. Было немножко пафосно, но я так себя чувствовал.
Я думал, что возникнут проблемы с переправкой.  Но все прошло на редкость просто, видно мне повезло, и Мелена уже через два дня прислала мне телеграмму, что потрясена моим подарком и даже не знает, как на него реагировать.
Еще через неделю пришел ее ответ на мое письмо. Волшебница Мелена писала, что человеку многого не дано знать, но если я по прежнем ей верю и готов сделать все, что она попросит, она гарантирует мне еще много очень счастливый мгновений, а кроме того пообещала, что в самые ближайшие выходные пришлет мне подарок, который наверняка поднимет мне настроение.
Я стал ждать выходных. Время шло очень медленно и мое настроение не способствовало ускорению его движения.
Неожиданно в середине недели раздался телефонный звонок. Звонил Петр - старший и настоятельно просил меня приехать для разговора, мол, машину за мной он уже выслал.
Его звонок вывел меня из состояния равновесия, хотя, если быть совершенно честным, я не испытывал к Петру особой неприязни. Хотя неприятно, почему так - одним  - все, другим  - ничего.
Я привел себя в порядок. За месяц моего сидения дома, я оброс, как опоссум и бритва, оказавшись в моей руке, казалась предметом незнакомым и совершенно бестолковым. Промаявшись некоторое время я все-таки довел себя до состояния, близкого к общепринятому стандарту и спустился вниз.
Петровский "Мерседес" ждал у самого подъезда.  Завидев меня, шофер вышел из машины и открыл мне заднюю дверь.  Я уселся на сиденье и уставился в окно.
Через пятнадцать минут, я заходил в кабинет Петра.
Петр предал мне письмо от Ниночки, которое я, не читая, спрятал в карман пиджака. Затем Петр предложил мне сесть и сам сел за свой шикарный стол, уставленный разного вида "Вечными двигателями".
- Костик, я не буду ходить вокруг да около. Хочу тебе просто сообщить некоторую информацию. Во-первых вот бумаги о вашем с Ниной разводе. Она сказала, что для тебя будет лучше не участвовать в процессе. Штамп о разводе поставишь, когда захочешь.
И Петр положил на стол небольшой файл с какими-то бумагами.
Я промолчал, потом взял файл и сказал спасибо.
- Теперь во-вторых, - Петр побарабанил пальцами по крышке стола и продолжил после небольшой паузы. - Мы с Ниной поженились,… я открыл ей счет и положил на него достаточно большую сумму денег, чтобы она чувствовала себя свободной в своем выборе...  Костик, не надо ненавидеть… нас. Так жизнь сложилась… Я не виноват, что Ирина… умерла.
Я поднял на него глаза и вдруг увидел в них  простую человеческую грусть. Я никогда не думал о том, как Петр относился к своей Ирине, может быть он любил ее, может быть, ему ее не хватало, ведь они прожили вместе столько лет...
- Все нормально, Петь, я не ненавижу вас, но и ты войди в мое положение. Мне тоже не сладко…
- Я понимаю… Петр нажал на кнопку селектора и сказал - Танечка, сделай нам кофе с коньячком, и бутерброды.
Мы молчали. Умная Танечка принесла две чашечки кофе, две рюмочки коньяка, тарелочку с тонко нарезанным лимоном и тарелочку с красной рыбой.
- Какой хлеб вам принести, Константин Дмитриевич -  вежливо осведомилась она, - Белый, черный, бездрожжевой.
- Белый, наверное, - ответил я и повернулся к Петру, ища поддержки. Но он молчал.
- Петр Петрович хлеб не кушает - строго  сказала Танечка и гордо удалилась.
Я взглянул на Петра, подняв одну бровь, и, вглядевшись внимательно, заметил, что он немного схуднул. Петр, перехватил мой взгляд и вдруг густо покраснел. 
Его румянец рассказал мне о многом; и о том, что они с Ниночкой еще не спали вместе,  и о том, что мой толстый, богатый друг Петр, сидит на диете, в надежде,  однажды стать привлекательным для своей новой жены, и что он уважает Ниночку и боится ее потерять, и что видимо Ниночка не чувствует себя несчастной, потому что очень нужна этой осиротевшей семье и что роль матери семейства подходит ей как нельзя лучше.
Не знаю почему, но мне вдруг стало хорошо.
Мы с Петром выпили по рюмочке коньячка, закусили лимончиком и рыбкой, выпили кофе. Потом Петр снова посерьезнел.
- Костик, мы уезжаем в Австрию. Я купил дом недалеко от Вены. Часть бизнеса я переношу туда, часть оставляю здесь. Предлагаю тебе возглавить российское отделение моей конторы… не торопись с ответом. Подумай! - взволновано закончил он.
По дороге домой я все думал о словах Мелены, и откуда она все знает, наверное, и вправду, колдунья.
В субботу вечером, когда мы с бабушкой ужинали, раздался звонок в дверь. Бабушка пошла открывать и очень долго не возвращалась, я пошел посмотреть, в чем там дело, уж не Меленин ли подарок прибыл к нам из Варшавы и пробудил бабушкино любопытство.
Я вышел в коридор. Бабушка стояла ко мне спиной, перед каким-то долговязым типом и трясла головой, как китайский болванчик.
- Здравствуйте, - сказал я, протягивая руку, - Вы, наверное, от Мелены?
Я поднял свой взгляд на незнакомца и увидел себя. Я стоял молодой и красивый, худой, загорелый и улыбающийся и смотрел на самого себя с любопытством и легкой насмешкой.
-Здравствуйте, - сказал молодой я улыбнувшись мальчишеской улыбкой , - значит, такой я буду, когда состарюсь!
И тут моя сдержанная бабушка оттолкнула меня старого, и с криком "Деточка" кинулась на шею мне мне - новому. Он была так счастлива, что я не стал ей мешать, предоставив себе самому возможность самостоятельно выпутываться из ее объятий.
Сын прожил у меня неделю, превратив мою бабушку, в прабабушку, маму в бабушку, Полинку в тетку, которая моложе племянника, Петра в дядю, а меня в самого счастливого отца. И всех нас в одну большую семью.
За неделю он ни разу не срыгнул, ни намочил подгузник, не получил ни одной двойки, и не разбил ни одного окна. Вот это ребенок так ребенок. Я был доволен и горд.
 Я не смог удержаться и мы с сыном съездили к Петру. Тот был в восторге:
- Ну, Милка, ну, партизанка! - восхищенно бормотал новоиспеченный дядя. - А ведь у меня мелькнула мысль, что это от тебя, но уж больно неправдоподобной она мне казалась! Поздравляю, папаша!
 Я не мог желать большего. И ангел, обогретый счастливым теплом, проснулся и запел в моей душе, слабым потешным фальцетом.


Лерка

Я приступил к работе со всем пылом, на который только был способен. Мне было не до меланхолии. Клан Стасовых разросся, им нужны были средства к существованию. Бабушка получила должность моего имиджмейкера, и в ее обязанности входило относить в прачечную мои рубашки и в чистку - костюмы. Ну, это, конечно, после того, как она погуляет со своей дорогой Жужечкой, натрет морковку в ее корм и постирает ее уличное пальтишко из шерстяной фланели с лисьим мехом, сшитое по случаю.
В один прекрасный день, перетряхивая мои костюмы, бабушка нашла конверт с письмом от Ниночки, который передал мне Петр. Не знаю, как это получилось, но я забыл о нем совершенно.
Так вот бабушка, найдя письмо, положила его мне на письменный стол, чтобы придя домой я сразу же его увидел. Так и вышло. Я раскрыл письмо с небольшим волнением. Грусть по Ниночке еще не покинула меня окончательно.
"Костик, она его сохранила! Желаю Вам счастья! Нина"
Странное письмо, решил я. Интересно о чем это она? 
Но Ниночка - отрезанный ломоть и я не собирался разбираться во всяких девичьих намеках и т.п. Теперь у каждого из нас была своя жизнь, и чтобы ни означал Ниночкин намек, мне это уже не интересно.
- Ба, что можно сохранить?- крикнул я из своей комнаты, я уже разлегся на диване, и мне было лень вставать.
- Чего ты орешь, Костик, как маленький? Неужели трудно подойти, вон собаку только разбудил, - недовольно  ворчала бабушка, собирая со стула мои рубашки. - Чего тебе нужно сохранить?
- А что можно?
- Добрую память!
- Не подходит! - отозвался я.
- Ну, тогда… достоинство!
- Не!
-Верность!
-Уже интересней!
- Костик, хватит дурака валять!- бабушка направилась к двери, громко стуча каблуками, но у порога остановилась. - Еще невинность!
- Ну, ба ты даешь! Слова-то какие помнишь - невинность! Прямо мурашки по коже!
- Не морочь голову! Лучше разденься и ложись, как следует! Нет у вас никакого порядка! Едят, когда хотят, пьют, когда хотят, - она выключила свет в коридоре и направилась в свою комнату.
- Урожай яблок!- донесся до меня  ее голос - Или других плодов!
И тут меня подбросило над диваном на метр, не меньше. "Она его сохранила! Желаю Вам счастья!" Господи, она писала о Лерке! Лерка сохранила плод! Она сохранила ребенка!
Я вскочил и начал одеваться.
- Бабушка я к Лерке! - крикнул я выходя в коридор.
- Куда,  на ночь глядя, не удобно!
-Удобно!  Я решил на ней жениться, а для этого ночь - самое удобное время!
- Кобель ты бесстыжий, - беззлобно констатировала бабушка, - Дверью не хлопай, соседей разбудишь!
Перед Леркиной дверью меня вдруг охватило сомнение! А что если я ошибся, и Лерка не наврала тогда, сказав, что я опоздал?
Я робко позвонил, потом позвонил погромче, потом еще громче.
-Кто там? - услышал я заспанный голос Эрнесто.
-Эрни, это я, дядя Костя! Открой, пожалуйста!
- Мама спит!
- Неважно! Она не рассердится, клянусь!
Эрнесто открыл дверь. Я поблагодарил его и отправил спать, а сам на цыпочках пошел в Леркину спальню. Было темно, хоть глаз выколи, но я столько раз пробирался здесь в темноте, что мне это  совсем не мешало.
Свет от фонаря пробивался сквозь тонкие шторы, освещая  кровать, на которой разметавшись спала моя врушка-Лерка.
Я приложил ладони к щекам, проверить не холодные ли они, убедившись в том, что они теплые, как всегда, сунул руку под одеяло.
Я осторожно дотронулся до ее ноги - она не проснулась, потом моя рука  смело двинулась вверх, туда, где по моим подсчетам должен был находится живот, конечно ей пришлось несколько раз останавливаться и даже на некоторое время сойти с намеченного маршрута, но заветная цель все-таки была мною достигнута, и я, замирая от радости и возбуждения, положил свои длинные пальцы на плотную, непривычную округлость ее живота.
Сомнений не было. Это был живот беременной женщины. Я осторожно ощупал его еще раз, притронулся кончиком пальца к пупку, и вдруг прямо под моей ладонью вздулся небольшой бугорок и тут же исчез, как будто провалился внутрь  ее тела.
Лерка не шелохнулась. Я тихо разделся и, бросив вещи возле кровати, откинул одеяло и лег на самый  край. Я повернул ее на бок и, прижав к себе, прошептал на ухо: - "Привет, мамочка!"
-  Спи, давай, первый час уже! Так и знала, что Ниночка проболтается!
Я поцеловал ее в нос.
- Хороший мальчик! - прошептала Лерка, отворачиваясь к стенке.
 

Я лежал рядом с ней и думал, и странные мысли возникали в моей голове. Ну, например, а что было бы, если бы у нее была сестра-близнец?