В. Тутыхин
Ж Е Л Е З Н А Я К Р О В А Т Ь П О Л К О В Н И К А
( Рассказ, одноактная пьеса)
В самые последние августовские дни город делился на две совсем неравные части: одна все еще продолжала прилетать со всех сторон света и при выходе из самолета подставляла свое запотевшее в салоне самолета лицо свежим ветрам направо и налево, спешила сесть в такси и мчаться в город, чтобы поскорее обнять стены родного города… Вот недавно сошедшая с трапа самолета красивая, молодая и счастливая женщина подхватила пролетавший мимо нее яркий фантик от шоколадной конфеты с отпечатком детского пальчика и весело побежала с ним до урны. По пути встретила красивого молодого человека из другого самолета и крепко обняла его, и даже легко поцеловала его, и тут же легко оправдалась перед собой и перед пассажирами, с которыми совсем еще недавно в тревоге летела над бушующим морем: «А первый раз, наверное, мы с ним поцеловались еще в детском саду. Ведь откуда-то я его знаю! Ха-ха-ха! Или он просто похож на того мальчишку?! Ха-ха-ха!» Семилетний мальчик вприпрыжку шагал с папой и всем весело повторял его слова: «Миша, сынок завтра ты первый раз пойдешь в школу, и у тебя начнется твоя новая, большая жизнь». А другая, меньшая часть города, брала в руки авиабилет и палку-костыль и, стоя под искусственной пальмой в просторном зале аэропорта, через стекло мило, долго, по-детски смотрела на родное и до головокружения высокое небо. Один старик громко говорил другому: «Всю жизнь ездил на поезде. Мог выйти на любой станции и пойти обратно по рельсам». Небо в этот день было почти безоблачным и очень высоким, и большие самолеты очень быстро превращались в маленькие точки и совсем исчезали из виду.
В центре города перед большим окном стояли двое, смотрели куда-то вдаль сквозь высокие деревья и железные крыши домов и разговаривали как бы сами с собой.
– Вы меня никогда не любили!
– Я всегда давал вам деньги…
– Деньги?! Да я тут же забывала, в какой карман их положила! Я их никогда не могла найти у себя!.. Я даже не могу вспомнить, какие это были купюры?! Или это была мелочь на трамвай? Ха-ха-ха!
– Женечка, милое создание, старый скрипач всегда любил и любит только вас одну. Когда я начинаю играть, то все откладывают вилки и ножи в стороны: они боятся пропустить самое главное в их жизни сегодня – услышать самое красивое и искреннее признание в любви! Да, пусть это мое признание в любви к вам скрыто за театральностью! Ах, как в тишине звучат мои струны, мои любовные стенания к вам! Ах, как они ждут услышать и увидеть это! Они больше уже не помнят о своей заказанной осетрине с перепелиными яйцами, они ждут, когда в середине зала сойдемся мы. Когда я подойду к вам и встану на оба колена перед вами. Они ждут, когда я обниму вас обеими руками и моя скрипка в восторженной тишине очень трогательно последними аккордами скажет вам вместе со мной: «Я люблю вас». Какая буря восторга начинается после этого!.. Вот ради этого и живет человек. Вот ради этого все еще и живет старый скрипач.
– Вы становитесь на оба колена, чтобы вам было удобнее достать что-то из карманов моего платья. Ха-ха-ха! А мне приходится смотреть на зрителей заплаканными глазами, улыбаться и в ответ посылать им воздушные поцелуи вместо того, чтоб кричать: «Караул! Грабят! Полковник Сергей Сергеевич!» А в это время вы обнимаете меня за талию и выбираете из моих карманов самые крупные купюры…
- Ах, вот если бы жизнь продолжалась вечно?! Ведь вы бы все равно хотели, чтобы каждый день я при всей этой публике становился перед вами на колени и обнимал вашу талию… А добрые мужчины и красивые женщины неистово кричали: «Он прекрасный скрипач! Он прекрасный скрипач! Ах, как она прекрасна! Ах, как грациозны линии ее талии! Ах, как она танцует!..» Евгения Васильевна, да что такое деньги? Всего лишь несколько мятых купюр самого малого достоинства. Я их без всякого чувства потери отдаю мойщику своего старого, довоенного велосипеда моего дедушки, на котором мне приходится подъезжать к роскошному входу нашего ресторана, потому что по этому поводу собирается несколько чудаков-фотографов и они со вспышками фотографируют меня с моим велосипедом. Все самое ценное в жизни нашего ресторана все равно достается вам. Все. Вы иногда с денег даже не срываете банковскую ленту и с каким-то унылым равнодушием кидаете их в свой огромный сейф директора самого уютного ресторана города. Евгения Васильевна, ведь я играю для вас, только для вас, я несу вам каждый раз новые слова и интонации своей грустной любви к вам. Вы самая красивая, вы самая умная и вы самая счастливая в их глазах. Когда я стою на коленях перед вами и обнимаю вашу талию и на мою лысину капают ваши огромные слезы, то брызги этого счастья летят по всему залу и окропляют их, и они долго аплодируют нам! Ведь какие бы гитаристы и ударники ни выходили после нас, звон вилок и ножей уже не заглушить! Ах, Евгения Васильевна, как они нас любят! Они нам завидуют. И я уже много раз слышу от одной старой калоши, которая каждый раз приносит мне цветы: «Марк Анатольевич, вы ее по-настоящему любите, вы последние десять лет совсем не стареете и совсем забыли меня». Евгения Васильевна, за прошлый месяц я с вами полностью рассчитался. Кстати, тот клип получился очень «прикольным», юноша и его папа были довольны… И есть еще одно похожее предложение… Да и не в сюжете главное… В нашем ресторане очень ранним летним утром молоденькая и красивая уборщица переодевается у окна: она танцует, поет, примеряет на себя дорогую модную шляпку, кем-то забытую вчера… Она дремала в электричке, пока ехала на работу, и видела сны… Ах, что это были за сны! Ах, как она эти свои страстные сны танцует перед большим окном, перед просыпающимся городом! Она любуется собой, для нее это не окно, а большой зрительный зал… Она птица, она летит над городом, и все ее мечтания обязательно сбудутся!.. А теперь ей приходится одевать на себя серую, почти монашескую до пят одежду и прятать золотые пряди своих волос под серой косынкой, затягивать туго пояс… Ах, а как я буду играть! Я ведь очень хорошо помню тебя, Женечка, в этой роли прекрасной, юной танцовщицы и уборщицы… Женечка, я прошу тебя: и пусть она в шесть часов утра после танца споет гимн, как это делала ты вместе с маленьким радиоприемником, который ты так бережно хранишь до сих пор.
– Зачем?
– Потому что наступает день. Она прощается со своими грезами, она прощается со своим принцем. Ах, как я сыграю на скрипке!
– Марк Анатольевич, а я?..
– А ты в высоких красивых сапогах будешь хлестать ее красной плетью, прогоняя ее греховные сны!.. Ха-ха-ха! Будут видны только твои ноги и плеть… Женечка, ты думаешь, что хоть один человек на земле знает, как нам сегодня надо жить? Ха-ха-ха!
– Как говорит полковник Сергей Сергеевич: «Чуть лучше вчерашнего дня».
Марк Анатольевич взял в руки скрипку и начал играть и ходить между пустых столов большого зала ресторана. Он кивал головой воображаемым посетителям и менял мелодию, Марку Анатольевичу игралось легко – он на сегодня никому ничего не должен. Поэтому он всем улыбался, кланялся и посылал воздушные поцелуи.
Из незастекленных окон шестого, пристроенного двадцать лет назад этажа, был прекрасный вид на центр города. Сначала и предполагалось на этом этаже сделать еще один большой ресторанный зал с панорамными окнами и видом на красивую часть Москвы. Но все осталось незаконченным... Здесь было три больших, старых, ресторанных стола, сюда могли подняться официанты с кухни с подносами, здесь было несколько каморок, сколоченных когда-то, для вещей музыкантов, официантов, уборщиц. Кованая металлическая кровать на колесах появлялась в разных местах. Она то мешала своим неуместным видом, то была вдруг всем нужна по прямому назначению. Лежать на ней на сене с чашей вина у окна и разговаривать только со звездами… Но когда делался еще один глоток вина и голова опускалась вниз, вдруг напоминали о себе тускло мерцающие вдалеке рубиновые звезды Кремля и огни светофоров: то красный, то зеленый, вот это делать можно и нужно, а это нельзя. Летом здесь репетировали музыканты и танцовщицы, здесь курили официанты и повара. Здесь мели полы не по очереди, а по желанию и по настроению, смеясь и плача. Мел полы тот, кому просто сейчас это хотелось делать: «Сколько же пробок и стекла, сколько же здесь следов вчерашнего счастливого дня! Ах, вот какой-то дурачок рублик обронил! Ха-ха-ха! Обронил – и не заметил».
Когда солнце начинало падать на столы и мешать человеческим мыслям своей яркостью и неотвратимостью перемен: день – ночь, жизнь – смерть, то столы вместе с бутылками вина относили в глубь зала, там всегда сохранялись прохлада и тень.
Сергей Сергеевич через большой стол, через светлую льняную скатерть уже долго молча смотрел на Елену Михайловну и не собирался ни перед кем скрывать своего восхищения ею. Он даже строил дурашливые рожицы своего восхищения ею, что в конце концов рассмешило ее, и он заговорил с ней:
– Елена Михайловна, красивая и умная Елена Михайловна, кто вас привел ко мне и зачем? Я сегодня уезжаю в далекую глухую деревню, где целых три месяца буду жить один, совсем один. Я так делаю каждый год уже пять лет. Мне там никто не рад, но мне там всегда находится место – там нет людей… Нет, по телефону я в крайнем случае могу позвать к себе людей на помощь… Завтра мне исполняется пятьдесят два года. Завтра я выпью совсем немного вина, я всегда беру туда с собой две очень большие бутылки вина на три месяца. Завтра, когда уже все вещи будут лежать на своих местах, последней со дна рюкзака я достаю зубную щетку и ставлю ее в маленькое дупло небольшого, давно засохшего дуба, я до краев налью в граненый стакан красного вина и сяду один за стол и буду долго смотреть на тихую лесную, совсем небольшую речку, в которой всегда отражается небо… А зубную щетку я беру в руки только в день моего отъезда из леса, стою по колено в реке и внимательно рассматриваю смотрящего на меня бородатого человека с белыми губами и смеюсь очень громко – я скоро вернусь в город к людям…
– Так не уезжайте.
– Мне очень хочется соскучиться по людям… Когда я возвращаюсь в город, то люблю всех, но все равно стесняюсь хоть кого-то обнять.
– Вот вы вернетесь и сразу позвоните мне.
– В этой деревеньке осталось еще два дома, пригодных для проживания… И я в них поочередно живу. У реки стоит хорошо сохранившаяся баня. После первого месяца проживания там я начинаю чувствовать себя последним человеком на Земле – все улетели, а меня оставили одного сторожить всю нашу Землю. И я горд этим, но мне не с кем говорить об этом… А если они улетели навсегда?.. Ведь может так случиться.
– И вы собираетесь мне предложить поехать с вами в вашу деревню?
На этот вопрос, конечно, должен был последовать ответ, к которому уже приготовились оба, но к столу очень чопорно подошел высокий швейцар-старик с бутылкой дорогого вина и двумя чашами. Он наполнил обе чаши вином и остался стоять у стола.
– Генрих Иванович, вы загораживаете нам солнце.
– Сергей Сергеевич, Елена Михайловна, сейчас ваши счастливые рожи излучают света больше, чем солнце. Ха-ха-ха! Посмотрите на себя.
И Генрих Иванович каждому очень близко дал посмотреть на себя в хорошо начищенный, но очень старый серебряный поднос и совсем чуть отошел в сторону, и сам посмотрел на себя в серебряный поднос.
– Генрих Иванович, у меня от вас секретов нет. А вот у Елены Михайловны…
– Дорогая Елена Михайловна, я не знаю, кто вас пригласил сюда на встречу с Сергеем Сергеевичем в этот день и час… Однозначно, что это очень близкий Сергею Сергеевичу человек… Но последствия этой встречи мне представляются и грандиозными, и долгожданными… Вы очень понравились Сергею Сергеевичу… Ха-ха-ха! И он вам.
– И чем это Сергей Сергеевич так всем угождает?
– Ну-у… Сергей Сергеевич… Сергей Сергеевич умеет очень хорошо танцевать. Он любит танцевать. Перед отъездом в деревню он обычно танцует даже без просьб под песню: «Вставай, страна огромная»… Шикарный танец с элементами детсадовского матросского танца. Все его называют «Танец полковника-чекиста». А ведь когда-то полковник Сергей Сергеевич был лейтенантом… И тогда тоже танцевал… И в танце кричал своему начальнику-генералу, что присяга Родине – это превыше всего. Аплодисментов тогда не было – была тишина, многие тогда растерялись. Многие тогда предполагали, что увидят теперь этого танцора только на сцене городской филармонии… Ха-ха-ха! Господи, чего только в те времена ни было! Елена Михайловна, я уже тогда был сед, но стал подкупать людей, подделывать подписи, носить взятки, чтобы из директоров этого ресторана стать еще и хозяином своего родного ресторана. А молодого лейтенанта все начальники тогда стали называть только «Сергей Сергеевич» – кто-то ерничая, а кто-то уважительно. Но с тех пор на дверях его кабинетов всегда висит одна и та же табличка: «Сергей Сергеевич».
Сергей Сергеевич встал и отошел далеко к окнам, чтоб не слышать их разговора. Он чувствовал, что Елена Михайловна совсем ничего не знает про него. А самому ему уже хотелось спросить у нее о ней самой, и он даже совсем скрылся из их вида.
Генрих Иванович сел в кресло. Он принял позу сидевшего на этом кресле Сергея Сергеевича и даже чуть отпил из чаши Сергея Сергеевича совсем немного вина. Он даже по-доброму и вопросительно поднял брови, как это делал иногда Сергей Сергеевич. И даже почти его голосом начал говорить.
– Вот, дорогая Елена Михайловна, какой прекрасный у нас вид на крыши домов. Ах, как давно я восторгаюсь этим видом. Да всегда чего-то не хватало…
Елена Михайловна встала, подошла к окну и стала рассматривать двор внизу и в очень большой бинокль смотрела на далекие Кремлевские башни. Да, тридцатипятилетняя Елена Михайловна знала, что у нее прекрасная фигура, и сегодня она надела именно ту одежду, которой как бы и не было на ней, хотя плотной ткани было предостаточно.
– Да, хороший вид из окна.
Огромные окна никогда не занавешивались, хотя какие-то выцветшие, почти театральные занавесы висели по краям. И птицы иногда с огромной скоростью пролетали из одного окна в другое, а если они были голодны, то садились на тарелку и отбрасывали в сторону вилку. Залетевшего голубя все рассматривали молча и замерев на месте, пока он сам не улетал. И если птица очень долго хозяйничала на столе, скатерть все равно не меняли. И залетавших голубей без разбора всегда называли Гамлетом или Офелией. Попадались и друзья Бахуса, которые могли долго пить из чаши вино и заснуть рядом с ней. А ранним утром они вылетали в окно и летели искать свой родной чердак.
– Елена Михайловна, вы просто неотразимы. Вы трогательно смущаетесь своей красоты. Ха-ха-ха! И я сразу в вас увидел жену Сергея Сергеевича. Ха-ха-ха! И я сразу увидел в вас своего друга. Ха-ха-ха! Так кто же вас сюда пригласил на встречу с Сергеем Сергеевичем?! Мне как-то очень легко с вами. Вы по-доброму смотрите на людей. И я решил сегодня не отходить от вас с Сергеем Сергеевичем ни на шаг. Я очень боялся, что вы сразу разлетелись по разным сторонам, как иногда здесь шарахаются друг от друга красивые голуби… Ха-ха-ха!
– Я принимаю вашу дружбу, Генрих Иванович… Твою…
Генрих Иванович встал из-за стола, подошел к Елене Михайловне, и они выпили на брудершафт.
– Прекрасное вино. И ты знаешь, мой друг, на какой выставке я его стащил когда-то и так долго хранил до особенного случая?! Ха-ха-ха! Эх, как давно я себя не чувствовал таким спокойным – хоть умирай… Мне совсем недавно исполнилось восемьдесят лет, и я успокоил себя: «Теперь можно умирать в любое время, потому что это уже мое время». Но папа мой жил до девяноста двух лет. И пил вино до самых последних дней.
Генрих Иванович усадил за стол Елену Михайловну, а сам стал ходить от стола к окну и обратно. У окна он кричал в сторону, где, он знал наверняка, сидит Сергей Сергеевич и слушает его… И сидят все музыканты, танцовщицы, официанты и повара и слушают его. И в эти минуты ему хотелось быть мудрым и добрым предсказателем.
– Дорогая Елена Михайловна, умереть не страшно, да интересно увидеть картинку, кто будет на твоих похоронах: вот стоит Сергей Сергеевич в темной рубашке со скорбным выражением лица и с двумя красными розочками. Стоит один… А ведь он все-все про меня не знает. Нет, он знает, что я не жадный человек, если меня прижать к стене… Вот он мне десять лет тому назад, вот именно здесь, посоветовал отдать мой ресторан первому встречному!.. Женечка тогда влетела сюда в танце, еще не смолкли аплодисменты после ее выступления – она спешила на последнюю свою электричку. Не сразу увидела нас в темноте, только звезды на небе, столкнулась с нами, растерянно остановилась и выставила перед собой ладони и так и осталась стоять… Пока Сергей Сергеевич не взглянул на меня очень строго, совсем как судья, как будто он исполняет волю звезд… Вот всегда хотел у него спросить: Сергей Сергеевич, а на вас хоть когда-то смотрели так?! И я положил в ладони Евгении Васильевны ключи от своего большого кабинета с прекрасным видом из окна и ключи от своего большого сейфа. И Сергей Сергеевич сказал ей, что она сегодня может не спешить на последнюю электричку, что она сегодня может ночевать в своем просторном и уютном кабинете… А я на следующий день стоял перед дверями своего родного ресторана в форме швейцара и со всеми шутил со слезами на глазах, будто стал многое забывать, забыл, кем работаю. Сергей Сергеевич, вот вы уедете в деревню, и я все-все про себя расскажу Елене Михайловне, а она потом все это расскажет вам. Мне хочется, чтоб на моих похоронах вы стояли вместе. Вы, конечно, плакать не будете, а она будет, я успею еще ей понравиться. Елена Михайловна, я ведь еще студентом ремонтировал этот ресторан… Постойте еще немного у окна, дайте мы полюбуемся вами…
Марк Анатольевич обошел Елену Михайловну два раза и стал играть на скрипке: он плакал, он смеялся, он уже о чем-то мечтал. Он играл виртуозно – становился на колени, стоял на голове, шагал строевым шагом под марш, садился в позу лотоса на небольшой коврик, который ему подарил когда-то заклинатель змей, восхитившийся его игрою. Потом, когда силы шестидесятилетнего музыканта стали заканчиваться, он подвел к Елене Михайловне Сергея Сергеевича, поставил их под ручку, лег у их ног на персидский коврик, еще совсем немного сыграл на скрипке – и умер, принеся себя в жертву во имя их любви…
Сергей Сергеевич и Елена Михайловна носочками своих туфель чуть дотронулись до Марка Анатольевича – поблагодарили старого скрипача за его игру, убедились, что он жив, перешагнули через него, как это и полагалось по мизансцене, и пошли к своему столу. Елена Михайловна бросила на грудь Марку Анатольевичу маленький, дорогой букетик цветов, который еще на входе дал ей Герман Иванович, как только узнал, что она пришла к Сергею Сергеевичу. Марк Анатольевич через секунду взял в руки цветы, понюхал их, незаметно, но внимательно посмотрел на сохранившийся ценник, потряс его над головой и бодро встал. Он быстро подошел к столу, выпил совсем немного вина, совсем ожил и побежал по своим совсем неотложным делам в превосходном настроении, но тут же вернулся с вопросом:
– Я вас не тороплю, но всем в ресторане хочется знать: когда свадьба?!
Официантам хочется накрыть столы, танцовщицам танцевать, а музыкантам вспомнить подзабытый марш. Я даже не тороплю вас со свадьбой – я тороплю вас с ответом!
И всем вдруг стало как-то легко и даже весело. За фанерной стенкой музыканты зашумели трубами и барабанами, повара разом закурили, молоденький официант, долго державший рукой пробку в горлышке бутылки шампанского, забыл про нее и полез сдвинуть колоду карт, поднесенную ему его другом-шутником... Пробка выстрелила, и пока все наблюдали за высотою ее полета, такова была здешняя особенность открывания шампанского, надо было успеть загадать желание на сегодня. Все были облиты вином, и начался общий шум. Но Марк Анатольевич от стола без ответа отходить не хотел. Он чувствовал особенность момента, о котором потом, он был уверен в этом, будут долго и много говорить: «Вот если б Марк Анатольевич тогда не настоял на конкретном ответе, то всего бы этого и не случилось. Ах, какой он мудрый человек! Он все делает очень артистично, он настоящий артист и любой его зритель для него друг»! Марк Анатольевич был очень доволен собой, он вытянул руку Елены Михайловны на середину стола и положил на нее руку Сергея Сергеевича, и сам стал играть на скрипке. Танцовщицы, музыканты, официанты и повара встали напротив их стола в ожидании, будто приготовились фотографироваться «на долгую память», и стали подпевать скрипке.
Елена Михайловна чувствовала от всего происходящего какую-то доброту, которая охватила ее сразу, как только она переступила порог ресторана. И с первого ее шага по лестнице знала, что будет спускаться по ней она другим человеком, что в ее жизни произойдут большие перемены, к которым она так долго шла, как она всем, ни капли не сомневаясь, говорила: «Не спотыкаясь». Голуби полетели через окна один за другим и все в одну сторону, своими хлопками крыльев они отбивали ритм: быстрее, быстрее, быстрее. Она улыбнулась Сергею Сергеевичу, вышла из-за стола, встала перед всеми на месте фотографа и даже начала подсказывать всем, как надо стать, чтоб получилась хорошая фотография. Марк Анатольевич закончил играть, и на его вопросительный и требовательный взгляд она ответила:
– Свадьба может быть хоть сегодня. Сергей Сергеевич, в котором часу вы уезжаете в свою деревню?
Сергей Сергеевич подошел к ней и совсем неуклюже обнял ее, чем всех и, в первую очередь, Елену Михайловну привел в восторг, и потом уже все заметили в его глазах слезы, которые полковник-чекист не должен был ронять. Поэтому все зашумели и разом разошлись, как по команде «Вольно» расходится учебный взвод.
Что тут началось! Все сразу начали готовиться к празднику, который относился и к каждому лично. Почему? Да все происходило на их глазах… И в ресторане уже десять лет висел вопрос: почему этот красивый, стройный, добрый полковник не женат и никогда никакую женщину не взял под ручку, а ведь сколько их подводили к нему! Начали сдвигать столы и нарочито отталкивали жениха и невесту, как очень рано пришедших и мешающих гостей. И даже между окон поставили железную кровать с привязанными к ее спинкам белыми воздушными шариками. Все шумели, друг другу что-то подсказывали, смеялись и шутили громко, чтоб жених и невеста могли говорить друг другу какие-то слова.
– Вот никогда не видел летающих кроватей! Ха-ха-ха!
– Это не кровать, это корзина воздушного шара! Ха-ха-ха!
– Сергей Сергеевич в этот раз в свою деревеньку полетит! Ха-ха-ха!
– Так кто же привел сюда сегодня Елену Михайловну? Прекрасную Елену Михайловну! Я бы тоже не устоял перед ее красотой. Эй, Ханума, приведи и мне такую же невесту!
– Эй, Ханума, приведи мне такого же жениха! Ха-ха-ха!
Кто-то сжалился над этой вдруг оробевшей парочкой и посадил их на кровать… Но тут же кто-то начал мести полы и заставил их поднять ноги и забраться совсем на кровать… И совсем скоро стали перевозить из одного места в другое эту кровать с лежащими в ней по стойке «смирно» женихом и невестой… Они касались друг друга только мизинцами рук и наклонившимися друг к другу головами:
– Сергей Сергеевич, где мы, что это?
– Когда-то и зачем-то один старый генерал привез мне в кабинет в подарок эту старинную железную кровать. Он даже всплакнул при этом. Я, конечно, ее принял. Я
– полковник, а он – генерал-полковник. Но куда мне было деть ее: старинная, железная, разборная. К общему удивлению горожан, я прошел мимо пункта приема металлолома. Переоделся в сантехника и закричал на весь ресторан, чтоб мне уступили дорогу, потому что я несу длинную трубу. Женщины подумали, что сантехник уже пьян, а мужчины подумали, что они уже пьяны. Поэтому эта моя кровать до сих пор была ничьей. Я впервые на ней лежу.
– Где твоя кровать, там твой и дом.
– Ты умная.
– Нет, это генерал умный. Твоя кровать тяжелая – это якорь. Сергей Сергеевич, давайте будем говорить о завтрашнем дне и о детстве. Когда я была маленькой, у нас долгое время был сосед – полковник. И все ходили к нему за советом.
– Да меня завтра могут разжаловать.
– А я слышал, что вам очень скоро могут дать генерала, – вмешался в их разговор Герман Иванович, который стал возить их по всему периметру этажа и разгонять всех до поры до времени.
Стол был накрыт быстро. Музыканты приготовили свои инструменты. Тамадой взялся быть Герман Иванович. Ему очень нравились эти две лежащие на сене фигуры, он восхищался ими и смотрел на них и сверху, и спереди, и сбоку. Один раз он видел Сергея Сергеевича в форме на дне рождения у одного генерала, они все тогда были в форме и со всеми орденами и медалями. И тогда Герман Иванович, сильно прищуриваясь от бликов на наградах собеседника, сказал Сергею Сергеевичу, что про его службу он никогда больше вопросов задавать не будет… Серый свитер, сено, рядом женская голова… Герману Ивановичу вдруг самому захотелось заржать лошадью от избытка той простоты, которая вдруг сегодня нашла на всех разом. Как будто все разом захотели говорить только правду, вот как будто до следующего дня они могут и не дожить. И всего лишь на мгновение Герману Ивановичу показалось, что довольная физиономия Сергея Сергеевича стала совсем простой и даже глупой... И не пора ли ему спасать «эту деревенщину»… Но это было всего лишь до тех пор, пока Сергей Сергеевич мельком не взглянул на него.
– Господи, Сергей Сергеевич, Елена Михайловна, я должен оставить вас одних на пять–десять минут для признаний в любви. Ха-ха-ха! А потом сюда ворвутся «грязные танцы». Ха-ха-ха! Я, когда боюсь чего-то неизвестного, пугаю всех приближающимися «грязными танцами».
Генрих Иванович включил тихий вальс и ушел.
Парочка в кровати подняла ноги вверх и начала танцевать.
– И все же немного о прошлом. Давно-давно был женат, еще курсантом на последнем курсе поженились. По распределению поехал служить. Жена не поехала, надо было обжиться одному. Поселили в служебную квартирку – а рядом майор-пенсионер… Добрый дядька – сам себе целый стакан вина наливает, а мне чуть-чуть… И вот мы с ним про Родину и присягу со слезами и с песнями как будто ровесники, как будто вместе когда-то в окопах сидели… Он пьянеет и я с ним, будто столько же вина выпил. Недели две мы с ним так за страну переживали, которая в те дни становилась все меньше и совсем другой. И я, молодой лейтенант, не вытерпел тогда, и нашему начальнику-генералу при всех про Родину, присягу и предательство лекцию прочел, хотя был единственным среди всех присутствующих без орденов и медалей. В полной тишине в огромном зале летали мои слова от одной стены к другой. Потом все ждали, и я сам ждал, что меня самое малое должны уволить – вот если не сегодня, то завтра… Приходил на службу раньше других, уходил позже других. Прошел день, второй, третий, неделя, месяц, второй… Стали посылать в командировки, стали часто посылать в командировки, чтоб с глаз вон. С радостью ездил. Через год жена приехала, и все ей не понравилось: квартирка, ожидание всеми моего увольнения, мое отсутствие дома, и через два месяца она уехала, уехала навсегда. А моя жизнь продолжилась в долгих командировках и больших отпусках. Из списков на премии, награды и звания не вычеркивали. Я всегда был к походу и бою готов. Десять лет назад перевели в Москву с теми же долгими командировками и большими отпусками. И сейчас к походу и бою готов.
– А сейчас к какому бою? Ха-ха-ха!
– Какое-то странное ощущение: награду получил раньше боя. И кто это мне такой наградной лист подписал? Кто тебе сказал про меня, кто тебя прислал сюда ко мне?
– Моя лучшая подруга, которая, конечно, про тебя ничего не знает, но кому-то она поверила, что мы с тобой те самые люди… Которым друг без друга уже не жить…
– Да кто тогда тот человек? Хотя теперь это уже совсем не важно.
– Моя лучшая подруга, моя ровесница, мы с ней в школе пять лет сидели за одной партой, она уже три раза была замужем, у нее четверо детей. И она всегда ко мне приходит со своим младшеньким, и этот младшенький всегда ходит по моей квартире и ноет, что ему здесь не с кем поиграть и совсем нет игрушек. И его детские глаза смотрят на меня с обидой и сожалением, и со слезами. А довольная подруга, глядя на нас, пьет красное вино и громко хохочет: «Ха-ха-ха! Не родись красивой, а родись счастливой! Ха-ха-ха! Принципы и принцы! Ха-ха-ха!» Она учительница русского языка и разговаривает громко, чтоб последние парты ее очень хорошо слышали. И все вокруг нее либо ее дети, либо ее ученики, и за всех она в ответе… У меня и выбора не было. Она за руку довела меня сюда до дверей ресторана. Теперь, наверное, стоит и ждет, чтоб я от судьбы не убежала. Да теперь не убегу.
Шум за дверью то нарастал, то затихал, удаляясь от двери, и тогда дверь со скрипом приотворялась и просовывалась чья-то голова, которая и принимала решение: надо еще совсем немного подождать. С улицы доносился сигнал автомобиля, приехавшего за Сергеем Сергеевичем. Они встали с кровати и подошли к окну.
– Это за нами уже приехали?
– Давай поедем завтра…
– Нет, я боюсь откладывать. Сегодня напьемся вина, сядем на заднее сиденье и будем ехать всю ночь. И будем признаваться друг другу в любви всю дорогу. И будем смеяться друг над другом. И будем смеяться над всеми, потому что они все – дураки. А дети у тебя есть?
– Нет. Вот еще недавно я был совсем-совсем один. Поэтому и смотрю на тебя так, вот как будто ты не одна.
Дверь открылась, и скрипка Марка Анатольевича долго играла в дверях. Сергей Сергеевич и Елена Михайловна стояли у окна, взявшись за руки, и смотрели на город, как будто от него они должны были получить последнее и самое главное подтверждение тому, что они и есть друг для друга те, кого ждали столько много лет. Пока шумные гости не расселись по своим местам и громко закричали: «Горько»!
А голубей в тот день людской шум даже привлекал, они залетали во все окна и почему-то сразу садились на спинки кровати под общий смех: «Еще одна невеста прилетела! Ха-ха-ха! Нет, нет, это жених! Ха-ха-ха!» Сегодня почему-то никто не называл их Гамлетом и Офелией. Сразу несколько пробок шампанского полетело вверх, одна из них вылетела в окно и долго падала на землю сквозь листву деревьев. И все успели за это время загадать желание на сегодня и объявить это желание вслух – да оно почти оказалось единым: все хотели сегодня пить много вина и не пьянеть и говорить друг другу только хорошие слова, чтоб не омрачать праздника. Молоденький официант, держа в обеих руках по вилке с одной и той же колбасой, громко задал молодым вопрос, который интересовал всех: «А какую фамилию теперь будет носить Елена Михайловна!» И наступила тишина, и всем стало как-то радостно, потому что сейчас исполнится еще одно их желание: они узнают фамилию очень секретного полковника Сергея Сергеевича, которую десять лет никто не мог узнать. Елена Михайловна тоже встала, подчеркнув этим важность момента. Никто не знал ее фамилию, и все вместе с ней стали переживать, и кто-то даже начал перечислять разные неблагозвучные фамилии… Сергей Сергеевич тоже встал и поцеловал Елену Михайловну и сказал всем, что несколько удивлен, что был уверен в их проницательности, что фамилия его Сергеев. В общем шуме молоденький официант еще раз встал с двумя бокалами шампанского и сказал, что попытается быстро запомнить эту фамилию.
Тут же выяснилось, что фамилия Елены Михайловны – Филиппова. И опять все долго смеялись и спорили, какая фамилия лучше.
В дверях появилась Евгения Васильевна и попросила у всех тишины и внимания. И когда все замолчали, она стала танцевать, как когда-то. Она танцевала долго и будто освобождалась от чего-то.
– Евгения Васильевна, да вы пьяны!
– Да, я пьяна. Я десять лет тянула этот груз! Если б вы знали, как этот груз тяжел!
– Ха-ха-ха! Дайте другим потянуть. Ха-ха-ха!
– Сергей Сергеевич, я вот сейчас хотела станцевать очень легко и даже что-то еще смогла. Я хочу вернуться на десять лет назад. Сегодня как раз тот самый день, когда я вбежала сюда в темноту бедной танцовщицей с очень маленьким и совсем ничего не весившим ключиком на шее на розовой ленточке от своего маленького шкафчика для одежды. А вышла в яркий коридор с тяжелой связкой ключей от высокого и просторного кабинета с кожаными диванами и от огромного сейфа. Генрих Иванович, возвращаю вам ключи от кабинета и ключи от сейфа, в котором уже не осталось места, куда класть деньги. Я всех вас любила всегда, я буду всех вас любить всегда. И у меня к вам последняя просьба: прошу всех вести себя достойно… Оказывается, нас всех уже давно показывают по Интернету. Фильм Оксаны Гриневой «Мой папа женится». Вот сейчас я танцевала не только для вас, ха-ха-ха! Пока мы все красивые и добрые. Поэтому ведите себя достойно или давайте найдем эти камеры. Ведь кто-то их здесь установил… Сергей Сергеевич, у вас прекрасная дочь, она любит вас, она была уверена в вас. Вы увидели, влюбились, женились!..
Начался шум, все передавали планшет друг другу посмотреть на самих себя. И мнение разделилось: совсем немногие говорили, что пусть этот фильм идет, что это прекрасная задумка, другие говорили, что эти камеры давно установила охрана и очень легко найти эти камеры и отключить их.
– Сергей Сергеевич, а почему ваша дочь не Сергеева?
– Сергей Сергеевич, так это она прислала сюда Елену Михайловну?! Ха-ха-ха! Прекрасную Елену Михайловну!
– Сергей Сергеевич, вы обманывали всех нас, вы нам ничего не говорили про свою дочь! Талантливую дочь!
– Сергей Сергеевич, тогда Елена Михайловна – актриса?! Талантливая, талантливая актриса! Очень красивая! И свадьба не настоящая! Ха-ха-ха!
– Сергей Сергеевич, как горько на душе: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!» Кому верить?! Кругом один обман! Такую песню испортили!
– Сергей Сергеевич, что я скажу дома?! Я столько лет говорил о вас, как о своем спасательном круге, за который, в крайнем случае, смогу ухватиться и спастись!
– Ха-ха-ха! Пожалели деньги на массовку! Хотя я всегда хотел сняться в массовке. Вот только сценарий читать не дали. Ха-ха-ха! А что там дальше?
– У него взрослая дочь, а он врал, что детей нет! Кому верить?! Только Бахусу! Как крепко я прижимаю бутылку вина к своей груди!.. А ведь совсем недавно я робко мечтал, Сергей Сергеевич, обнять вас!
Генрих Иванович снял с себя ливрею и фуражку швейцара, обнял Евгению Васильевну и заплакал:
– Вот, Сергей Сергеевич, у меня не было дочери… А теперь будет. Нет, ресторан должен работать всегда. Пойду, последний раз выполню работу швейцара – сменю табличку на дверях… Ресторан открыт… Ресторан открыт… Все по местам. Евгения Васильевна, сегодня можете взять выходной…
– Нет, Генрих Иванович, так хочется быть на своем прежнем месте танцовщицы… Танцевать, танцевать, танцевать! А я ключик от своего шкафчика всегда носила с собой. Всегда носила с собой как талисман. Вот пригодился по прямому назначению. Десять лет носила с собой ключик, а дверцу своего шкафчика никогда не открывала. Там у меня стояла бутылка вина, про которую я всегда помнила… И все не могла определиться, по какому поводу я ее должна выпить…
– Вот пусть они вдвоем и доигрывают финальную сцену этого фильма! Ха-ха-ха! Да нет, зритель все равно продолжит смотреть этот фильм – они красивые. А режиссер – умный. Я сам завтра посмотрю на себя! Ха-ха-ха!
Музыканты начали играть марш Мендельсона, а потом перешли на траурный марш, и все потихоньку стали расходиться. И голуби разлетелись. И Елена Михайловна встала из-за стола.
– Сергей Сергеевич, давайте станцуем для зрителей «грязные танцы»… Ха-ха-ха! Наш друг Герман Иванович очень боится их. Ха-ха-ха! Вы же хорошо танцуете. Когда-то в детском саду вы хорошо выучили танец «Яблочко», а дальше?.. Вот с яблочка все и началось в райском саду.
Они стали танцевать.
– А я, наверное, никогда больше не увижу тебя таким…
– Каким?
– Растерянным. Нет, там, внутри, все та же скала… А чья фамилия у Оксаны?
– Её усыновили Гринёвы уже большую, она ходила в третий класс. Димка Гринёв – мой однокурсник и лучший друг. Она хоть и называла их «папа» и «мама», но знала, что они не ее родители, однако очень любят ее и очень заботятся о ней. Они все вместе, всегда в положенные дни ходят на могилку ее мамы. А папа Оксаны был вообще неизвестен никому. Девочка росла умненькой и мечтательной. Я редко приезжал к ним, и они всегда хвалились передо мной ее успехами и достижениями. А девочка росла, росла – и выросла. Стала взрослой, умной, доброй… Очень доброй – она привела тебя ко мне.
– Сергей Сергеевич, теперь эта железная кровать – моя забота. Мы ее возьмем с собой. Когда-то старый генерал вез тебе эту свою любимую железную кровать через весь город… Тебе, неженатому полковнику, он тонко намекал… Ха-ха-ха!
Они выглянули в окно, и Сергей Сергеевич крикнул водителю, чтоб он пришел и забрал рюкзак и кровать, потому что он понесет свою невесту на руках. И тут же все с большим шумом ворвались в зал. Шума было много, и все брали в руки планшет и смотрели на себя на экране. Ресторан в этот день взбунтовался: одели опять на Германа Ивановича на один день одежду швейцара, отобрали у него все ключи, повесили опять табличку «Ресторан закрыт», и все стали по телефону звать в ресторан своих знакомых на праздник за счет ресторана. Музыканты заиграли, и Сергей Сергеевич подхватил на руки Елену Михайловну и понес ее, и все пошли за ними…
И только Марк Анатольевич и Евгения Васильевна захотели увидеть эту процессию сверху, может быть, потому, что у Марка Анатольевича была поговорка: «С высоты птичьего полёта»… Они взобрались на большое окно, прислонились к откосам напротив друг друга и стали смотреть вниз и иногда куда-то далеко-далеко.
– Давайте сегодня, Марк Анатольевич, запремся на всю ночь в кабинете и выпьем все вино, которое нам дарили наши поклонники.
– А что нам остается делать? Я крепко держу ключи от сейфа в своей руке. Мы выпьем вина, станем смелыми, станем смелыми бухгалтерами и все-все подсчитаем, ведь никто не знает, сколько накопилось денег в этом огромном твоем сейфе за десять лет… И почему это мы на работу добираемся на электричке и на велосипеде? Ты так и не купила себе квартиру в центре, а я тебе столько раз говорил… Некоторых людей жизнь ничему не учит…
– Да разве вы меня не любите такой?
– А что мне остается делать?.. Мы так давно играем эту сцену любви скрипача и танцовщицы, что нам сам Бог наказал умирать в этой любви вместе. Доигрались…
– Да, доигрались.
А в аэропорту два старика удобно устроились в креслах и смотрели на высокое, красивое, чуть облачное небо с заходящим солнцем. Один из них уже пропустил свой рейс, а другому еще было ждать два часа. Один из них подносил к губам очень маленькую фляжку с коньяком и объяснял себе, своему собеседнику и всему миру причину своего отказа от полета. А другой откручивал шипящую пробку минеральной воды и опять закручивал её, слушал всех и всё и рассуждал сам.
– Так где же мне умирать – в России или в Израиле?
– Это внук заставил моего сына купить мне тур по Французской Полинезии… Я всю жизнь любил Гогена, а писал русские пейзажи. Писал русские пейзажи и любил Гогена. Ах, как я люблю про него рассказывать после стаканчика вина... И врать, что я сам бывал в Полинезии сто раз… В лицах рассказываю и восхищаюсь его полотнами, обязательно изображаю наивных обнаженных таитянок и его самого, лежащим на ковре, и сам верю себе. Вот и купили они мне путевку-тур во Французскую Полинезию, чтоб больше не врал. Ха-ха-ха! А я чего-то испугался. Нет, поеду на поезде в глухую деревню писать пейзажи. И тебе советую… Да кто будет на могилки твоих родителей ходить?
– Погоди, погоди, дай еще подумать, еще осталось полтора часа. Всё успеем. Я сам знаю, какой в городе самый уютный ресторан, у меня там знакомый скрипач играет. И ты мне напишешь вот такой прекрасный закат?..