В. Тутыхин
Н Е С К А З А Н Н Ы Й С В Е Т
Рассказ (сценарий короткометражного фильма)
Иосиф Виссарионович сел на длинную скамью с широким подлокотником, на который он очень удобно всегда опирался, и тело его расслаблялось после долгих дневных хождений по набережной. Из белого узелка и легкого пластикового пакета с изображением двугорбого верблюда и пирамиды Хеопса на этот же подлокотник, как и всегда, сегодня на белую салфетку водрузилась бутылка вина, потом граненый стакан и бутерброд с сыром. И только после этого темная курительная трубка, всего лишь раз, несколько лет тому назад, плотно забитая табаком, укладывалась в карман. День заканчивался, солнце садилось – Черное море становилось золотым. День был прожит. Через час-полтора обычно Иосиф Виссарионович допивал небольшую бутылку хорошего сухого вина и отправлялся к себе в номер в дом отдыха. Укладывая трубку на дно кармана, он нащупал записку от монашки, которую еще днем хотел прочесть, но она сказала ему, чтоб он прочел ее вечером, после всей этой дневной суеты с фотоаппаратами, обезьянками, малыми неразумными детьми… Крупными буквами, каллиграфическим почерком было написано всего три слова: «Храни тебя Господь». И были еще нарисованы православный крестик и пятиконечная звездочка. Иосиф Виссарионович попытался вспомнить ее лицо, но не смог, хотя очень хорошо помнил всю эту мизансцену: она дождалась, пока от него отойдут назойливые купальщицы в бикини, подошла к нему вплотную, сама положила записку ему в карман кителя и быстро перекрестила его. И когда отошла от него далеко, еще раз перекрестила его, и он поднял руку и помахал ей, и она смутилась от общего внимания. Он положил записку опять в карман: «Перед сном еще раз прочту эту пентаграмму».
Через налитый стакан красного вина он посмотрел на море и солнце и почувствовал вдруг поднявшийся освежающий, но теплый ветерок. Был прекрасный вечер. Хотелось с кем-то философски порассуждать о какой-нибудь легкой дилемме, о наполовину полном и наполовину пустом стакане, хотелось спеть романс, хотелось вытянуться на этой скамье, чтоб продлить это счастливое состояние и дождаться звездного неба. Ведь для этого и живет человек. Но правила «кителя и трубки» не позволяли ему этого. И все же он снял ботинки, закатал по колено брюки и зашел в море. Ах, море, теплое, ласковое море! Заложив руки за спину, он прошелся несколько раз вдоль берега и вернулся по теплым камням к своей скамейке, пора была собираться домой. И пока обсыхали ноги, ему вспомнилась утренняя встреча на набережной...
С пришвартовавшегося теплохода сошла огромная толпа пестрых и счастливых пассажиров. Они шли по ступеням, несли свои сумки, успевали обнимать и даже целовать друг друга. И чем больше шло впереди молодых обнимающихся пар, тем больше смеялись старики, шедшие сзади, и тоже обнимали друг друга и целовали. Эта толпа всегда завораживала его – все они знали, куда им идти, но на площади останавливались надолго, выбирая нужный путь. Сходившая по трапу людская река превращалась на набережной в дельту реки, а потом постепенно вливалась в город. Никого в этой толпе он не знал, но все равно они все были для него родные… И вдруг одна из женщин показалась ему до боли знакомой, и вслед этой степенной невысокой женщине хотелось сразу что-то крикнуть, позвать ее – но как? А она все удалялась вместе с общим потоком. И он почему-то крикнул: «Надежда Константиновна!» Как это пришло ему в голову, почему, зачем?! Он усмехнулся себе и даже посмотрел по сторонам на реакцию других на этот его крик. Но эта женщина чуть отошла в сторону, обернулась и помахала приветливо ему рукой… Да, это была Надежда Константиновна, то есть она очень была похожа на ту Надежду Константиновну Крупскую... И ее уже опять подхватывал людской поток, и он опять крикнул ей громко и весело: «А где Владимир Ильич?» Надежда Константиновна стала показывать рукой куда-то в толпу, где были видны лысая голова и поднятая вверх рука с темной кепкой. И здесь он уже совсем не мог объяснить, почему крикнул: «Владимир Ильич, завтра встретимся в пивной “Красный пролетарий”, будем вместе чистить сушеную воблу и вместе напишем примирительное письмо Каутскому. Миру – мир»! И потом наступил какой-то минутный полет над всей страной вслед за летящими впереди на аэроплане Надеждой Константиновной и Владимиром Ильичом… Аэропланы, самолеты, поля, леса, заводы… Надежда Константиновна много лет очень по-доброму смотрела на него в огромном читальном зале библиотеки ее имени. Портрет ее был нарисован карандашом, был маленьким и висел на очень большой стене, и она всегда приветливо и с надеждой смотрела на него… И только вспышка фотоаппарата вернула его на землю и сразу в объятия хохочущих женщин со стаканчиками кока-колы, на которых ему пришлось посмотреть с напыщенной строгостью отца народов. А молодой школьный учитель истории доказывал ему, что в городе нет такой пивной «Красный пролетарий», да и пролетариев уже давно в городе нет, что в современном мире с Интернетом уже не может быть никаких пролетариев, что сегодня знания доступны каждому человеку. Что он совсем недавно слышал разговор двух парней, ремонтирующих в автомастерской тормоза его автомобиля, и был поражен их историческими знаниями.
– Ха-ха-ха! Они, наверное, говорили о роли личности в истории.
– Да, глубочайшее знание биографий мировых полководцев. И мне показалось, что они и на работу в мастерскую приходят лишь для того, чтоб вести эту полемику.
– Ха-ха-ха! Вот так всегда: народ творит, а все приписывают личности. Жаль, что нет такой пивной. Ведь он искать ее будет. Ха-ха-ха!
Иосиф Виссарионович надел носки и засмотрелся на высокий каменистый крутой берег справа от него с многочисленными кустарниками и когда-то давно вырубленными ступенями в нем, местами обвалившимися. Один раз он даже поднялся по этой лестнице вверх, но все время ему пришлось держаться за ветки кустов и надеяться на их крепость. Там, далеко наверху, сидел человек и пел. Тихо пел, заканчивал одну песню и начинал другую…
Конечно, недавно приехавший из средней полосы России созерцатель красивых и неповторимых вечерних закатов сидел сейчас на высоком морском берегу Крыма с совсем другими чувствами. Там, где он живет, солнце садится за верхушки деревьев леса, и из-за него оно еще долго освещает облака. Вот совсем недавно облака были светло-розовыми с красным горизонтом, а через минуту все изменилось, все перемешалось: облака оранжевые, облака красные, облака багровые, облака фиолетовые. Лес темный, страшный, чужой лес. А днем он был светлым и родным со своими грибными тропами и земляничными полянами. И когда солнце уже не может пробиться своими лучами через кроны высоких деревьев, вспоминается прожитый день, прожитые детские годы и охватывает дрожь того самого трепета и восхищения дитя – созерцателя вечернего заката. Ах, как хорошо, что что-то в этой жизни повторяется. И картинкой пробегают твои завтрашние дела: утренняя рыбалка, огородные грядки, постройка сарая… А высокий берег моря с заходящим вечерним солнцем – это совсем другое. Перед тобой гладь до горизонта и далее, а высокий берег моря – это край земли. Это край земли – а дальше звезды. И человек превращается в песчинку мирозданья, в пылинку мирозданья, но он все же пытается все это осмыслить: «Бесконечное пространство без начала и конца… Бесконечное пространство и я». Да, светили эти вот звезды для всех людей, которые жили, и будут еще светить для многих поколений. И будут светить, когда последний человек исчезнет на долгие времена, и будут долго светить без человеческого восхищения ими с высокого морского берега, и, конечно, дождутся созерцателя вечерних закатов уже другой цивилизации… И так будет всегда – «Бесконечное пространство без начала и конца». И только потом созерцатель вечерних закатов начнет рассуждать и о себе самом. А кто-то просто споет любимую песню, любимый романс. И отправит эти свои сокровенные чувства в космос, куда-то туда, в бесконечное пространство. И у него потекут слезы от необъяснимого восторга и страха от непознаваемости этого самого бесконечного пространства:
«Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне…»
Шумная компания из четырех человек приближалась к скамейке, когда Иосиф Виссарионович уже встал и даже повернулся к ним спиной, чтоб идти в гору по этой каменистой, крутой и опасной тропе. Он совсем не хотел мешать их разговору о недавней поездке в Буэнос-Айрес на балетный спектакль, об их выборе, куда бы еще съездить этой осенью и зачем… Может, и интересно было послушать их разговор, но по своему опыту он знал, что смотреть им в глаза ему будет трудно. Они много ездили по миру, они тратили на себя столько денег, что ему и не снилось… Хотя он никогда не уходил ни от каких диалогов.
– Эй, Усатый, нам сказали, что можно найти тебя здесь в одиночестве, в философских раздумьях и попытках своего покаяния перед народом. Ха-ха-ха! Мы пришли помочь тебе в этом.
Трубка была извлечена из кармана, как оружие защиты. Пришлось спуститься с трех ступеней вниз и подойти к двум молодым людям лет тридцати. Во всех их движениях чувствовалась уверенность, даже плохо скрываемое превосходство над другими. Две девушки лет по двадцать стояли поодаль, не переставая смеялись и снимали все на видео. Свои роли эти молодые люди играли виртуозно. Наслаждались этим и не забывали про видеокамеры. Один должен был быть злым, резким и даже наглым, другой – мягким, вежливым, но циником.
– Иосиф Виссарионович… Можно мы вас так будем называть?
– Меня так все называют.
– Да нет, не все. Ты на коленях-то, наверное, только в семинарии стоял? Или в кабинете все же была иконка с ликом Христа, и ты перед ней отмаливал грехи свои, когда подписывал расстрельные приговоры?! Рябой неврастеник! Ты думаешь, что народ хоть когда-то забудет это?! Нет, всегда будут те, кто будет говорить о тебе ту самую правду, которую никогда не отмолить тебе перед иконкой. Ты же палач! Разве тебе никто об этом не говорит?
– Сегодня никто об этом не говорил. Да и всю эту неделю…
– Сегодня мы тебе об этом говорим. Нет, мы не полемизировать с тобой сюда пришли, мы хотим тебя унизить, мы хотим, чтоб ты хоть на какое-то время стал тем самым раздавленным и униженным рабом, в которого ты превращал людей умных, интеллигентных и красивых. Которые хотели долго жить и радоваться жизни, которые радовались солнцу и хотели рожать и воспитывать своих детей. Воспитывать так, как они хотели… Они сами хотели воспитывать своих детей. Они были умными людьми и знали, кем они хотят воспитать своих детей. А ты даже не пожалел свою жену. Допей свое вино. Мы пришли сюда, чтобы отлупить тебя, тебе будет так легче понять народную нелюбовь. Тебе будет так легче принять народную нелюбовь. А мы будем бить тебя и приговаривать: «Самое дорогое у человека – это жизнь».
– Да вы напишите об этом статью и напечатайте ее. Мне уже несколько раз передавали списки расстрелянных мною…
– Ах ты гад! Да ведь ты еще издеваешься над нами! Ты думаешь, что и вправду кто-то в окопах кричал: «За Сталина!» Ты же сам все это придумал! Люди до сих пор вздрагивают во сне, когда в ночной тиши хлопает дверца подъехавшего автомобиля с надписью «Хлеб». Любитель ночной работы! И если даже ты будешь каждое утро и каждый вечер каяться, то и тогда твои грехи не умалятся и на грамм.
– Да вы напишите об этом статью и опубликуйте ее… Хотя и так уже написано немало… Да вы все это сейчас и пересказываете.
– Да понимаешь ли ты, что этот твой спектакль-маскарад опять может закончиться трагедией для многих десятков миллионов людей? Пустая ты голова!
– Иосиф Виссарионович, а не пора ли тебе на покой!..
– Снимай китель и брюки!..
– И сам отдай нам эту трубку. Мы ночью на яхте заплывем далеко в море и выбросим ее на большую глубину, чтоб она больше никого не смущала. Ты добровольно должен сдать оружие. Ха-ха-ха! А в свой дом отдыха пойдешь в плавках и с пустой бутылкой вина. Ха-ха-ха! И никто тебя не пожалеет.
– И напейся сегодня до положения риз. Ха-ха-ха!
– Усатый, лучше добровольно снимай с себя китель и брюки и отдай нам. Мы долго упрашивать не будем…
Эти молодые, хорошо сложенные, загорелые знатоки и любители аргентинского балета стали очень близко подходить к Иосифу Виссарионовичу и как-то артистично замахиваться на него. А он пытался достойно уходить от них и от их замахов, хотя чувствовал, что один из них всегда заходит сзади, чтобы подсесть под него, чтоб он сам упал на землю под их хохот.
Девушки все это снимали на видео и были очень довольны своим участием в этом представлении. Они переходили от общего плана к крупному, портретному… Успевали снять самих себя, море, совсем уже почти зашедшее солнце, крутой берег, верхушки многоэтажных домов отдыха, летящих чаек, проходящие вдалеке корабли… И одна из них крикнула громко, что назовет этот ролик: «Что есть Истина?» И сама стала громко смеяться и восхищаться придуманным ею названием ролика и собой, что привлекло к ним большую группу отдыхающих китайцев, скучающе проходивших мимо. Они все достали свои фотоаппараты и бросились к Иосифу Виссарионовичу с просьбой сфотографироваться всем вместе и с каждым в отдельности. И потом эта компания понесла его в дом отдыха на руках. Похоже было, что это инопланетяне спасли сегодня генералиссимуса.
Игорь Николаевич сидел на скамейке на высоком берегу уже больше двух часов. Сидел неподвижно и уже без всяких эмоций. Уже совсем стемнело. И уже давно надо было ему вставать и идти в свой корпус на шестой этаж к своей кровати, к своему телевизору, холодильнику, к соседу Мите, который только позавчера вселился в соседний номер. Мите было лет сорок. И к радости Игоря Николаевича Митя был человеком деликатным, начитанным, физически крепким и красивым. Вот только позавчера утром они пожали друг другу руки при знакомстве, а казалось, что они знали друг друга давно, но что-то им все время мешало наговориться обо всем и все рассказать про себя. Они с ним не закрывали двери своих комнат и даже в ночной тиши, через их общий коридорчик могли разговаривать друг с другом, не вставая со своих кроватей. Иногда было так даже удобнее задать свой вопрос, нежели глядя в глаза: «Игорь Николаевич, а сколько раз вы были женаты!» И если ответ Игоря Николаевича предполагал долгий разговор, то Митя приносил с собой в комнату соседа бутылку вина и стакан и садился в кресло у открытой двери на балкон, и смотрел весь рассказ на ночное море и все время тихо повторял: «Игорь Николаевич, я вас внимательно слушаю». Так они говорили обо всем: от общих философских тем переходили к рассказам из собственной жизни, а потом обратно.
– Игорь Николаевич, как быстро я вас нашел, да вы плачете! Видно, слова старинного романса затронули в вашей душе еще не зажившие раны. На всякий случай я захватил с собой бутылочку вина и два стаканчика. Да разве можно плакать без вина?!
– Ах, Дима, как долго я тебя ждал. Садись, посидим вместе.
Про эту скамейку Игорь Николаевич поведал Мите вчера, когда рассказывал про разные закаты: у себя на подмосковной даче и здесь, на высоком берегу моря.
– Вы же всегда носите с собой штопор.
– Я всегда ношу с собой карманный ножичек, в котором есть штопор. Митя, вот обижают другого, а у тебя текут слезы… И ты стар и не можешь ему помочь. А ты сильный, вот если бы ты был здесь, то смог бы ему помочь. Митя… Дорогой Митя, сейчас на моих глазах чуть не распяли человека. И у меня в горле спазм от возмущения, я даже крикнуть им не смог… Я, заслуженный артист, вдруг потерял голос… Когда человеку надо было помочь…
– Давайте, давайте немного выпьем вина.
Митя крепко зажал винную бутылку меж колен, вкрутил штопор в пробку и с трудом вытянул ее из горлышка вместе с глухим хлопком. И винный дух, высвобожденный из бутылки, на минуту окутал их и сразу пленил. После выпитого вина Игорь Николаевич успокоился и рассказал Мите всю эту историю с Иосифом Виссарионовичем.
– И я вот боюсь, как бы завтра не было продолжения этого спектакля.
– А я принес гитару. Здесь соседи шуметь на нас не будут.
– Вчера женский голос послал нас к Бахусу…
– Зато из других окон нас звали к себе в гости, прежде чем мы уйдем к Бахусу. А я так и не услышал в полный голос ваш любимый романс.
Игорь Николаевич взял в руки гитару, приготовился играть, сел на краешек скамейки… Но потом встал, выпил совсем немного вина и запел, обращаясь к звездам:
«Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
У Игоря Николаевича текли слезы, хотя голос его звучал очень чисто, даже с какой-то силой вполне еще молодого певца, перед которым огромная аудитория его поклонников, пришедших услышать именно этот его романс. Он хотел сесть на скамью и что-то сказать Мите. Но Митя встал и начал даже подпевать ему… И песнь продолжилась:
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось,
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.
И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне,
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
Сергей Есенин.
«Письмо к матери»
В тишине, издалека, как бы в ответ донесся еле слышимый гудок какого-то кораблика: «Я все слышал. Мне очень понравилось. Мои аплодисменты». Разбежавшийся по морской глади ветерок зашумел листьями кустов внизу. А потом на какое-то время стало совсем тихо.
– А моя мама любила выносить мне цветы на сцену, когда мои концерты проходили в Москве. Она выходила на сцену в дорогом вечернем платье с большой бриллиантовой брошью. И раскланивалась вместе со мною перед публикой… И иногда мне ее даже приходилось уводить со сцены, правда, под еще большие аплодисменты зрителей... Я ее уводил за кулисы, а она опять шла на поклон под аплодисменты и смех зрителей. И я всегда хотел ее дома поругать за это… И всегда откладывал, а потом и перестал хотеть этого, а потом ее не стало. Нас часто фотографировали вместе на сцене и печатали в журналах. И она этим жила. Куда бы ни ехала, куда бы ни шла, журнал всегда был в ее сумочке. А на концертах в небольших городах зрители писали мне записочки, что вместе со мной хотят нежно погладить мою маму «в старомодном ветхом шушуне» и подарить ей почти новое пальто. И у меня уже давно построена банька-сруб с низким потолком… Да только там старый письменный стол да паутина. Живу в хоромах и плачу по низеньким потолкам… Да как плачу?! Один в лесу пою – и все равно плачу.
В своих комнатах они еще долго не спали, лежали на кроватях и говорили обо всем.
– А я завтра никуда выходить не буду. Буду весь день пить крымское вино. А зачем еще приезжать сюда человеку в почтенном возрасте? С балкона всех видно. Я совсем перестал понимать некоторых людей. Да нет, их все больше и больше. Утром меня не буди, я сам потом сделаю физзарядку. Но никуда не пойду. Буду спать до вечера. Надо только настроить себя. У моего папы была поговорка: «Хорошие разведчики всегда становятся еще лучшими дипломатами, а дипломаты – разведчиками». Ха-ха-ха! Митя, ты кто сейчас?
– Послезавтра уезжаю в долгую командировку. Ваш папа был прав.
И Митя первым засопел.
На следующий день в то же самое время все так же садилось солнце. Иосиф Виссарионович сидел на скамье и смотрел на медленно приближающихся к нему счастливых людей. Они громко смеялись, парни поднимали девушек, догоняли друг друга, танцевали, громко читали стихи, но иногда все четверо останавливались и внимательно смотрели в сторону скамейки, а потом опять начинали веселиться.
А Иосифу Виссарионовичу казалось, что они делают шаг вперед и два назад. Он даже хотел им помахать рукой, чтоб они шли к нему быстрее, что у него и у них, конечно, есть еще планы на сегодняшний вечер. А они все останавливались, фотографировали друг друга и тут же отправляли эти фотографии своим мамам. А мамы просили их не обгорать на солнце, не заплывать далеко и через час обязательно позвонить еще. Ах, как красиво кружили головы своим спутницам эти поклонники аргентинского балета, с каким восторгом смотрели на них красивые девушки-спортсменки… И даже не раз сегодня произносилась такая желанная для девушек шутка то от одного, то от другого: «А не сыграть ли нам обе свадьбы в один день?!» И все смеялись, и сердца девушек бились, как птахи, внезапно попавшие в сети. Договорились обсудить это позже в ресторане. И когда они подошли уже очень близко и хотели заговорить с ним о добровольном разоблачении, он очень спокойно пошел в сторону густых, высоких кустов.
– Ха-ха-ха! Иосиф Виссарионович, мы хотим снять этот сюжет для потомков. Нужны хорошие ракурсы, хороший свет, ваша мимика, страх на вашем лице, страх перед справедливым возмездием. Покатившаяся в море фуражка, как покатившаяся ваша голова от гильотины. Да вы не переживайте, будет не очень больно, хотя будет больно. Больно и обидно. Но мы принимаем во внимание ваш возраст.
– Хватит трястись, иди сюда на свет!.. Что ты там стоишь в кустах? Тебя сегодня уже ничего не спасет!
– Иосиф Виссарионович, пора ставить точку, будьте мужественны.
– Усатый, не гнаться же нам за тобой, не позорь себя! Каждый шаг твой снят будет на века.
И молодые, крепкие и загорелые тела бросились вслед за Иосифом Виссарионовичем в высокие кусты.
Чайки с шумом сорвались с камней берега и начали с криком кружить, а потом улетели. И совсем не было никакого ветра, но несколько кустов очень сильно тряслись. И девушки уже начали кричать: «Ребята, хватит! Хватит с него! Выходите!» И постепенно наступила тишина.
Иосиф Виссарионович вышел из кустов, слегка разглаживая китель и стряхивая с него прилипшие уже начавшие желтеть листики кустов и молодых деревьев. Он был очень спокойный, легко дышал и даже что-то напевал, и не забывал прищуривать глаза и с восхищением смотреть на закат. А девушки, оглядываясь на кусты, снимали Иосифа Виссарионовича. Он достал трубку и закурил и сам стал внимательно рассматривать чуть поднявшийся дым из трубки, а дым висел в воздухе и не хотел улетать и растворяться. Совсем рядом остановился черный лимузин, и вышедший из него щеголеватый молодой человек подошел к нему почти вплотную:
– Иосиф Виссарионович, сапожник починил ваши любимые ботинки. Сказал, что это в последний раз. Рекомендовал купить новые.
– Ха-ха-ха! Он и в прошлый раз говорил это. Прекрасный вечер. Вот ты, Сережа, о чем будешь думать перед сном?
– Буду мечтать, чтоб завтра до обеда меня никто не будил.
– Вот все советуют ложиться спать без ужина. Ложусь и я и знаю, что, скорее всего, встану в двенадцать часов ночи и на маленькой сковороде поджарю себе небольшую яичницу… И долго буду смотреть в темное окно на ночные огни города… О чем мечтает народ? Чего хотел и хочет Создатель? Вот каждый раз все по-разному.
Девушки с нетерпением провожали их до машины и ждали, чтоб они быстрее уехали, чтоб побежать к кустам, листики которых теперь шевелил лишь легкий ветерок, и было тревожно тихо… Но когда машина уехала, остались на месте и направили свои камеры на появившихся из кустов своих культурных опекунов. И раздался громкий смех: сначала засмеялись девицы, удовлетворенные тем, что помощь медицинская никому не нужна, что опекуны их внимательно рассматривают на себе изорванную одежду и даже не трут ушибленные места, а потом вслед за девчонками сами джентльмены стали смеяться.
– А ведь мы с тобой старшеклассниками занимались боксом именно для того, чтоб красиво отлупить кого-то во имя справедливости! Ха-ха-ха! Во имя обиженных людей и собачек.
– Да, и наш девиз тогда был, что добро должно быть с кулаками. Ха-ха-ха! А мне кажется, у него ус отклеился. Ха-ха-ха! Он нас все крутил в левую сторону. Ха-ха-ха! Проворен, искусен в борьбе. Да, Иосиф Виссарионович нас опозорил!.. Вот тебе и «Каменный гость».
– Он нас как котят неразумных!.. Но никто этого не видел.
– Виктория, Жанна, да разве вы перестали нас любить?! О, дайте, дайте поцелуй нам, мы свой позор сумеем искупить.
– А я за вас битых радуюсь больше, чем если б вы его раздели до трусов и вышли оттуда с трофеями.
Девицы засмеялись еще громче и стали ласкать и целовать своих поверженных кавалеров.
– Море, свидетель нашего позора, обними нас, обласкай!
– Море, смой с нас позор этот.
– Ха-ха-ха! Так вот в чем Истина.
Одна из девушек полностью обнажилась, взмахнула руками как чайка крыльями и побежала в море. Вслед за ней остальные тоже полностью обнажились и побежали в море. И огромное море вместе с чайками взмахнуло им навстречу своими крылами и приняло их. Потому что когда-то это оно породило их. И молодые тела поплыли далеко в море, о чем-то переговариваясь и смеясь. И каждый из них что-то говорил морю, зашедшему солнцу и звездам. И они плыли так далеко, как будто им и не надо было возвращаться обратно.
На высоком берегу у скамейки стоял единственный зритель этого спектакля и тихо аплодировал происшедшему. Его полностью устроил сегодняшний финал. А завтра будет завтра. И слезы опять покатились из его глаз. Ему хотелось петь, и ему хотелось насладиться этой величественной тишиной…
И Игорь Николаевич знал наверняка, как продолжится сегодняшний вечер, он знал, что вот-вот услышит сзади себя мягкий шум резиновых колес подъезжающего лимузина по брусчатой парковой дорожке. Потом откроется у лимузина дверца и через какое-то время его окутает дым табака «Герцеговина Флор». Когда-то подростком он начинал курить на своей подмосковной даче со своим другом-соседом на чердаке. У них у каждого была своя трубка, и они покупали табак «Герцеговина Флор». Курить он тогда так и не привык, но запах этого табака и дыма запомнился навсегда. А когда приходилось встречаться со своим старинным другом-соседом, то тот всегда курил при нем «Герцеговину Флор». Но вот уже десять лет как друга не было на этом свете, и Игорь Николаевич уже давно соскучился по этому аромату своей ранней юности.
Уже в номере Игорь Николаевич совсем ослаб, все время плакал и даже попросил Митю снять с него туфли. Нет, он сам был в состоянии их снять с себя, но вдруг почувствовал, что очень хочет осязать заботливое прикосновение к себе. Ведь уже давно его зрительницы не дарили ему букеты цветов, не обнимали его, не целовали его… Не шептали ему на ухо, что он очень обаятельный и красивый и что они всегда будут любить его, на что он отвечал, что тоже их любит и всегда будет любить… Игорь Николаевич на сцене никогда не жалел себя, он каждый раз пел романс, как будто в последний раз, как будто не будет у него больше встречи со зрителем. И эти сотни глаз и душ смотрят на него и слушают его тоже в последний раз, и после последнего романса в концерте они не будут аплодировать друг другу.
– Митя, какой сегодня хороший день! Как медленно опускался занавес, как долго птицы летали туда-сюда. И совсем неоднозначно – где зрительный зал, а где сцена. Артист всегда теряется в жизни, он всегда уверен, что где он, там и сцена, там и главное действие.
– Да разве занавес уже опустился? Вон сколько еще огней в окнах. Ах, сколько еще бутылок с вином стоят на столах, сколько еще сложных философских тостов будет составлено. Да и кто-то еще ждет вашего выхода на балкон.
– Кто?
– Они... Они уже вас полюбили. Выйдите и поклонитесь им. Ха-ха-ха! И я вместе с вами. Как будто я ваш сын…
– А-а, вот ты и проговорился. А я сразу все понял. Я сразу почувствовал от тебя сыновью заботу. Вот бывает, что ждешь долгие годы одно, другое, третье… Ждешь-ждешь, да уже и перестанешь ждать… И вдруг все приходит в один вечер. Как-то по-будничному, мимоходом… А ты стоишь со стаканом вина посреди комнаты и все еще разгадываешь эту дилемму: стакан наполовину пуст или полон.
– Игорь Николаевич, ваш стакан полон, а мой пуст.
Митя долил себе в стакан вина, и они вышли на балкон. Никто их не встретил аплодисментами, но они все равно всем раскланялись.
– Митя, какое это счастье выходить на поклон к зрителю. Особенно если это твой сольный концерт. Вот они пришли к тебе поплакать вместе с тобой, увидеть мир твоими глазами, увидеть и почувствовать мир твоей душой. Да как же они тебе не родные?! Вот хорошо, что ты ничего не рассказываешь мне о себе. Нет, детали очень важны, я ведь очень хорошо запомнил, как ты штопором открывал вино на скамейке! Зачем запомнил? А один раз мое лицо, мой лоб сильно исцарапала зрительница белыми розами, до крови… В следующем романсе я часто подносил платок к заплаканным глазам и вытирал кровь. И я до сих пор помню запах тех роз. Весь платок был в крови. А за кулисами на вопрос: «Кто это тебя?» начал сбивчиво отвечать, что это одна очень добрая зрительница… И все начали хохотать, и я вместе с ними. А потом на афишах стали писать радом с моим изображением: «Лицо не застраховано». И все банки стали предлагать мне свои услуги.
– Ха-ха-ха! Игорь Николаевич...
– А в одном городе я видел свою афишу, где у меня на голове терновый венец и мой лоб исцарапан шипами. Ах, Митя, что мы все обо мне. Ты, наверное, что-то пишешь. Разведчики всё больше пишут стихи и издают их под псевдонимом, а ты должен писать прозу...
– Да, вот жду ответа издателя. Повесть называется «Приключения Швейка на нудистском пляже».
– Ха-ха-ха! Митенька, кому он там продавал ворованных и перекрашенных собак? Прочти, пожалуйста, начало.
– Да это просто шутка. Я и отослал без подписи и обратного адреса: «На этом нудистском пляже все ходили в дорогих фетровых шляпах и при встрече друг с другом снимали их в знак приветствия и произносили друг другу: “Ах, как подходит эта ваша шляпа к вашему платью!” По пляжу эта публика прогуливалась все больше парами под ручку и почти все с очень породистыми маленькими черными и белыми лохматыми собачками на поводке».
– Ха-ха-ха! Да это инструкция: « Как лучше всего замаскироваться разведчику среди других – пойти на нудистский пляж». Ха-ха-ха! Митя, если б ты знал, как я сегодня устал. Ведь я уже старый, я переполнен эмоциями, как будто с самого утра исполнил все свои романсы. Посплю часа два-три… Чтоб потом со спокойным сердцем еще раз пережить сегодняшний день.
Солнце все так же садилось. Небольшая волна набегала на берег и отступала. Теплая вода омывала ноги. По очень мелкой гальке, по воде шел Иосиф Виссарионович с ботинками на плече к своей скамейке. Сегодня был очень насыщенный день, сегодня он всем улыбался и часто заразительно смеялся. Фотограф даже не раз громко делал ему замечание: «Иосиф Виссарионович, перестаньте ржать, вчера вас не было, и некоторые мамаши с детьми даже плакали от досады. С картонкой никто не хотел фотографироваться. Страна все еще в опасности». И тогда он задумчиво и несколько отрешенно смотрел куда-то вдаль.
Вот и сейчас он остановился от знакомых и трогательных звуков и хотел долго стоять на месте с этой ласкающей волною и чарующей мелодией любимого романса: «Я по-прежнему такой же нежный и мечтаю только лишь о том, чтоб скорее от тоски мятежной воротиться в низенький наш дом». С этими словами он всегда подходил к своему родному деревенскому домику, в котором жила его восьмидесятилетняя мама и всегда ждала его.
И он долго бы еще так стоял, но его стали звать. Возле его скамейки стояли двое и звали его. И звуки этого романса неслись не от прогулочного теплохода, а от них. Один держал гитару, а другой – бутылку вина, и они, радостные, расставляли руки для объятий и ждали его.
И Иосиф Виссарионович заплакал, в секунду превратился в подростка и, совсем ни о чем не думая, побежал в их объятия. Откуда-то в душе у него пронеслось, что вот так вот по-доброму его уже больше никто не обнимет: как отец своего сына-подростка, как брат брата, как друг друга. А у мамы просто нет сил так крепко его обнять, чтоб все косточки почувствовали.
Уже давно появились звезды на небе. Уже было выпито много вина, уже было много рассказано о себе сокровенного, уже давно сидели... Уже каждый выбрал себе звезду на небе и чего-то все еще просил у нее: «Ты одна мне помощь и отрада, ты одна мне несказанный свет».