О войне мама рассказывала мало, щадила нас. " Не хочу, чтобы и вы страдали", — говорила она. Но от пережитых вместе с ней воспоминаний нельзя было сдержать слёзы, они невольно лились ручьями. Это были и слёзы радости, и слёзы печали.
Однажды их ротный командир был мрачнее тучи. В тот день он старался ни с кем не разговаривать.
Заканчивались дни формирования части, и уже поступали первые раненые. Почти каменное лицо командира было безучастно ко всему, что происходило вокруг. Казалось, что если бы в тот момент объявили воздушную тревогу, он бы не шелохнулся. Медсестры еле уговорили его перевязать левую руку, задетую разорвавшимся снарядом.
— Это царапина, — выдавил он первые два слова за целый день.
— Какая же это царапина, когда вся повязка пропитана кровью? — настаивали девушки.
— Хорошо, дочка, владеешь техникой перевязок,— похвалил он медсестру, которая перевязала ему далеко не безобидную рану.
— Но это лишнее, — говорил он как будто в пустоту. — Не обращайте на меня внимания. У вас вон сколько раненых прибыло, займитесь ими. Мою главную рану уже никто не залечит.
Тут командир зарыдал.
Девушки подбежали к нему со словами:
— Куда, куда вы ещё ранены, товарищ командир?
— Моя рана неизлечима. Я получил сообщение о гибели жены и дочери. В дом, в котором они находились, попал снаряд. Бомбёжки были ночью. Дом полностью сгорел и все погибли.
Последние слова он выговорил с трудом.
Маме хотелось утешить его, но слов она не находила. Ну разве можно подобрать слова утешения в таких ситуациях? Нет их! А те, которые часто звучат, или не приносят облегчения, или ещё больше рвут сердца и души на части. Нужно было как-то вмешаться в это чудовищное событие в человеческой жизни, защитить своего командира, но ничего она не могла придумать. Все бойцы любили его за человечность, честность, чистоту. Они боялись за его жизнь, опасаясь того, что он не будет щадить себя и первым неоправданно пойдёт под пули.
Затем осмелев, она взяла карты и, совершенно в них ничего не понимая, стала ему гадать, скороговоркой, но отчётливо произнося слова:
— Ваша жена и дочь живы, и они скоро приедут к вам.
Командир поднял глаза и, не вставая со стула, так посмотрел на неё, что ей стало страшно от этого взгляда.
— Сегодня вечером или завтра утром вы их увидите, — громко продолжила она и заплакала.
Командир резко встал, схватил её за плечи и закричал:
— Что ты несёшь, маханюка?!— это было его самое страшное ругательство. — Я ведь сам принял донесение. На вот, читай!
Он ткнул здоровой рукой в лист бумаги, на котором было страшное сообщение. Затем помолчав, закричал:
— Я тебя на передовую отправлю вместе со штрафниками! Я тоже пойду с вами! И ты, и я — умрём! Умрём и будем в расчёте!
Медсестра боялась взглянуть на командира. Наконец, набравшись храбрости, она посмотрела ему в глаза. В них она как будто читала его мысли: "Как можно издеваться над человеком, и не просто над человеком, а над военным, который пропустил через своё сердце не одну человеческую трагедию, а теперь ещё потерял тех, ради кого жил?! Я знаю, что идёт война, а это всегда жертвы. Но когда в тылу гибнут твои близкие, ты становишься бессильным".
Строгий голос командира прервал её мысли:
— А сейчас — быстро к раненым! Меня не беспокоить!
Молодая сестричка, как бы очнувшись от не совсем осознаваемого ею поступка, вернулась к своим обязанностям. Глубоко за полночь, сделав все перевязки, падая от усталости, она прилегла на кушетку.
— Поспи, девочка, поспи! На тебе лица нет, поспи хоть часик, — обратилась к ней пожилая санитарочка. Медсестра долго не могла уснуть. Однако усталость и волнение взяли своё, и она провалилась в то загадочное и, пока до конца не распознанное состояние, — сон. Ей снилась девочка десяти-двенадцати лет в легком белом платьице, которая бежала ей навстречу, широко раскинув ручки. За ней она увидела красивую женщину с гладко зачёсанными назад волосами. Лицо женщины светились лучезарной улыбкой.
"Сон это или явь?" — подумала сестричка.
Открыв глаза, она увидела ту самую девочку и её маму, которых только что видела во сне. Боясь пошевелиться и прервать прекрасное видение, она снова закрыла глаза.
Кто-то легонько дотронулся до её плеча. Она открыла глаза и опять увидела девочку.
— Вставай, колдунья! — улыбаясь произнес командир. — Я пришёл попросить у тебя прощения и поблагодарить тебя. Ты спасла мне жизнь. Я готов был свести с ней счёты...
Спасло семью командира то, что его жена, отчаявшись дождаться от него весточки, сама решила разыскать его.
Благосклонность судьбы к боевому офицеру и его семье в те тяжкие годы добавила сил всему персоналу медико- санитарного батальона. Целыми сутками, почти без отдыха, врачи и медсёстры боролись за спасение жизни раненых.
Хирург части по фамилии Грач (в памяти мамы, к сожалению, стёрлось его имя), качаясь от усталости, обрабатывал руки, готовясь к новой операции. Как только у него хватало сил! Иногда после двадцати-тридцати минутного отдыха, его на носилках приносили в операционную, сохраняя силы, необходимые для того, чтобы часами выстаивать у операционного стола. Быстро и ловко его умелые руки орудовали то скальпелем, то зажимом, то пинцетом или другим инструментом, выполняя ювелирную работу, где недопустимы были ошибки. В таких, казалось бы невыносимых условиях, он ещё пытался шутить. В те редкие минуты передышки, когда его несли на носилках в операционную, он, как только оказывался в горизонтальном положении, моментально засыпал, иногда слегка похрапывая. Этот храп был для персонала, как прекрасная мелодия, согревающая душу. Как только "носильщики" останавливались возле операционной, хирург моментально вскакивал со словами: "Как же я долго спал!"..
Сколько жизней спасли его, по истине золотые руки! Сколько собственных нервных клеток было утрачено их спасителем!