Жара, иссушив воздух, перекинулась на тело, спекла изнутри организм. Темнота накрыла глаза... Попытку выскочить наружу прервал белотелый, рыжеволосый изверг... Он поставил переключатель электропечи на максимум и, поспешно закрыв дверь, выскочил наружу... Температура свыше 60 градусов была смертельна.
Если б он только знал, что его прадед по отцовской линии, рядовой африканского корпуса Эрвина Роммеля, точно также когда то умирал от жары, пряча под себя сожженные солнцем до волдырей кисти рук. Раненый, молоденький боец, пытался как ящерица зарыться в песок.
- Проклятое место Эль-Аламейн, - ах, если бы его увидела его милая Эльза, это безбровое лицо, закрытое маской из желтого песка и собственной крови, - она бы ужаснулась. Хорошо, а все-таки лучше, что она не видит его, ей надо беречь силы, воспитать их дочурку, - сомнения вызвали слезы. Боль от раны на ноге, перекликаясь с щемящей тоской в сердце, опустошала, лишала воли к жизни.
- Почему он не пристрелил его.
Еще год назад Отто Ланге, веселый рыжеволосый верзила, вдыхая аромат морского бриза на палубе корабля, плывущего в Африку, шутил о бронзовом загаре.
Теперь он умирал, проклиная лейтенанта, этого напыщенного шваба, бросившего его в пустыне среди тучи зловонных мух. Измученный Отто еще не знал, что в трех километрах от него тело его командира, подорвавшегося на мине, доклевывают стервятники. Через пару дней они доберутся и до его голубых глаз, от взора которых так нежно трепетало сердце белокурой Эльзы. Острые, крючковатые клювы птиц, деловито разорвут разбухшую ткань рук, когда то крепко обнимающих стройный стан, во время исполнения парой легковесного вальса под музыку Штрауса. Разорвут мир воспоминаний о прекрасном прошлом, окутают душу бедного Отто мраком реальности.
И все таки есть в жизни периоды… Временные кусочки справедливости... Дверь из липы, нагревшись самопроизвольно отыграла назад, оставив щель... Пленник сообразил:
- Теперь нужен только бросок, из последних сил… Из смертельного в спасительное пространство… Бегом… Бегом по прохладному кафелю…
Шалея от обретения свободы принял решение, быстрее метнуться в угол к скопившейся там спасительной влаге… Утолить жажду… Вернуться к жизни.
- Но, что? Это что? - после первых глотков влаги его затошнило... До сих пор резвые ноги накрыла ватная слабость… Тело внутри уже разрывалось от боли... Там начался пожар… Мелькнуло позднее понимание.
- Обманул, отравил рыжий палач.
Если бы он знал как это больно. В 1942 году, в окруженном Сталинграде, попал под обстрел его прадед по материнской линии Эрик Кох. Пухлого интенданта разорвало на части на виду у сослуживцев. Озверев от голода солдаты с жадностью гиен набросились на его еще теплое тело, обрызгивая себя кровью вырывали печень. Они догадывались, что в период артналета интендант выбегал на заминированную территорию, где устроил тайник с провизией, перекусывал, прячась от них. Теперь он сам, откормленный боров, пригодился им как мясное блюдо. Особенно были приятны обжаренные на огне его покрытые легким жирком сладковатые ребра.
- Надо уйти.. Перетерпеть боль… Отлежаться в спасительной щели.
- Нет, поздно, - включился яркий свет… В сауне появился рыжий палач, вершитель его судьбы... Неожиданно он выругался по-польски:
- Курва, - и, сделав широкий замах, нанес удар тяжелой прорезиненной подошвой тапка размазал блеклое тело прусака по синему кафелю... Свершил приговор над хранителем странных воспоминаний о его родне, передаваемых из поколение в поколение… То что тянулось из далека долго теперь прервалось.
P.S. - А что с прусаками?
- Они исчезли.