Город был наверху, а вниз, к набережной, пляжу и порту вели лестницы. Их было много и все разные — многолюдные и заброшенные, широкие и узкие, новые и старые, но все непохожие, и каждая была хороша по-своему. Были любимые лестницы и были те, по которым давно уже никто не ходил. На некоторых были маленькие кафе и площадки с великолепным видом, они освещались изящными фонарями, и за ними был постоянный уход. По ним ходили степенные люди, и считалось хорошим тоном быть завсегдатаем какого-либо кафе; на площадках стояли туристы, пили мартини и любовались пейзажем, и было много мальчишек, торгующих дарами моря, и эти большие лестницы жили своей отдельной жизнью.
Он любил “Бригантину” и приходил каждый вечер, и его любимый столик всегда был пуст, потому что деревья закрывали вид на океан. Но, зато, в просвете между ними был виден порт и корабли у пристани, подъёмные краны, и сотни людей, куда-то спешащих и гуляющих, работающих и изнывающих от безделья. Ему нравилось смотреть на этот людской муравейник; даже отсюда, с высоты, можно было наблюдать за каждым отдельным человеком, изучать и открывать что-то новое, и он сидел каждый вечер и пил кофе, а потом, когда солнце почти уже исчезало, вставал и присоединялся ко всем, провожал день, и не думал ни о чём в эти минуты, а просто смотрел. Янтарный диск падал за океан, небо подсвечивалось чудными красками, отражаясь в волне, и какой-нибудь большой корабль тревожным гудком прощался с городом, а последние лучи солнца отражались в его борту, и чайки кружили над городом и бухтой, и город жил какой-то волшебной жизнью; казалось, что нет лучше места в мире, и, попав сюда, понимаешь, что всё, что за горизонтом и за этими горами, защищающими город, не существенно, не реально и не нужно — всё здесь, в городе и в этом уходящем пароходе...
Он стоял и смотрел. Сгущался мрак, и пора было идти. И он уходил, а какая-то мысль не давала покоя, она появилась давно, много дней назад, и нашёптывала, что всё это не то, что есть нечто лучшее, и что это совсем рядом, здесь в городе, ты только поищи. И он искал, бродил по пляжу, исходил многие лестницы, он искал, но это было не то, он чувствовал. Он шёл, и улыбались люди, и жизнь шумела, и кружили чайки, и всё было хорошо и спокойно, но что-то ускользало, терялось что-то важное, он не знал, что, и это терзало душу и заставляло идти дальше, и он шёл и не находил, а город постепенно становился холодным и чужим.
Был обычный день. И всё было, как всегда.
Но внутри была пустота, и он шёл, не замечая дороги. Мысли наплывали и таяли, вспыхивали образы и растворялись, и он понял вдруг, что находится где-то далеко, где не был раньше. Разбитая дорога вела в тупик, и редкие дома возвышалась над обрывом.
“Надо спуститься вниз и по набережной дойти до своей лестницы”, — он поискал глазами спуск.
Он дошёл до конца дороги и только тогда заметил среди разросшегося бурьяна ржавые перила.
“Попробую здесь”, — он с трудом продирался сквозь заросли, и, наконец, они остались позади. Он осмотрелся.
Вниз вели полуразвалившиеся ступени, сломанные перила дрожали под рукой, и маленькая ящерица промелькнула под ногами. Солнце завершало путь, и шум города остался позади, где-то далеко, а вниз вела старая лестница, и это был новый мир, всё знакомое и привычное ушло куда-то, и чайки кричали по-другому, а высокие облака были белее обычного, и солнце, казалось, остановилось, приглашая вниз и обещая что-то новое и неожиданное.
Сердце замерло, а потом застучало в сильном волнении, и он стал медленно спускаться, выбирая место для шага. Кусты раздвигались, дрожали перила, и он понял вдруг всё — что он НАШЁЛ!!! Что это — ЕГО ЛЕСТНИЦА, и что он придёт ещё, и что никому не расскажет о НЕЙ, и что она радуется его приходу, немного укоряя, что ждала так долго.
А чуть пониже он нашёл маленькую площадку. Бурьяна было меньше, и казалось, что чья-то заботливая рука вырвала часть, оставив заброшенность нетронутой, а кругом валялся мусор и истлевшее железо, а прямо над обрывом рос инжир, и спелые плоды манили, а чайки кричали, что ты не упадёшь, что ты здесь свой, и всё это для тебя, а небольшой тёплый камень приглашал присесть.
Он сорвал несколько ягод и сел на гостеприимный камень, а солнце продолжало путь вниз, и закат был особенно красив, и в бухту входил белый корабль, и вдали был виден прибой, и яхты сверкали парусами, а инжир был сочным, и маленькие зёрнышки хрустели на зубах, и камень отдавал тепло, и тихий отсюда гудок корабля приветствовал тебя, и ты отвечал ему улыбкой, и чайки пели песнь открытия, и всё приобретало неуловимо сказочные очертания, и ты стал частью всего этого и понял, что нашёл свой мир на этой заброшенной лестнице.
Он приходил туда время от времени и читал, и любимый камень отдавал тепло, и лёгкий бриз уносил дым сигареты.
Он не заметил, как подкралась осень, и листья инжира опали, и тёмные ягоды всё ещё виднелись на крайних ветвях. Камень уже не грел, и холодный ветер забирался под плащ, и над кофе из термоса шёл пар...
У него был друг. Уже много раз хотелось рассказать, привести к камню, но он боялся быть непонятым, и всё откладывалось.
И однажды, когда серое небо висело совсем низко, редкие чайки искали укрытия, и резкий ветер ворошил листву, он решился. “Будь, что будет. Если он меня не поймёт, у меня останется лестница, и я буду ждать весну и буду опять читать на камне, и мир снова оживёт, и небо не будет таким серым.”
Они шли по тихим улочкам, и он понял, что отступать некуда.
- Мы куда? — в голосе друга сквозило недоумение.
- В моё любимое место. Ты всё увидишь сам.
Дорога вела в тупик, а лицо друга всё больше преображалось. Показался бурьян. Они остановились. Друг долго молчал, а он искал ответ и не находил. И тогда друг сказал:
- Когда-то я шёл здесь случайно, это было давно, и это место меня сразу пленило. Я люблю его!
А потом они стояли у камня, и смотрели вдаль, ветер поднимал в небо листья, а само небо было серым и тяжёлым, и море налилось свинцом, и чайки кричали об уходе лета, а они стояли и смотрели, и курили молча, и многое стало вдруг простым и понятным, и всё объяснилось...
Они смотрели на море, и небо, и надвигающийся шторм...
1993 г.