Непрощённый,

 
ВОСПОМИНАНИЯ ВОЛЬФГАНГА КРЮГЕРА, ТАНКИСТА ДИВИЗИИ СС "МЁРТВАЯ ГОЛОВА"

Часть I.Танки рвутся на Восток

1. Образ

Очнувшись, я увидел образ Богородицы. Солнце бликовало на её потемневшем лике. Трещина доски делила нимб и руку удерживающую Младенца. Икону обрамлял изузоренный по свисающим краям рушник с фантастическими птицами славянских сказаний. Дымила только что погашенная лампадка. Чуть в стороне на той же полочке рядом с книжицей Псалтиря и пучком восковых свечек - из сероватого прямоугольника фотографии, пристально щурясь, смотрел в даль Сталин в застёгнутом на все пуговицы кителе, с гладким зачёсом седоватых волос и пушистыми усами, под которыми, казалось, прячется лукавая улыбка восточного человека.
 - Проснулси! - услышал я напевный голос. Врывающийся сквозь отворённое окно луч солнца золотил выбившийся из-под белой косынки завитой локон склонившейся надо мной голубоглазой женщины с выгоревшими  на солнцепёке бровями и белесыми ресницами. Добродушно улыбаясь, из- за чего слегка морщился её тонкий нос в конопушках  с изящно "вырезанными" ноздрями и складывались в малиновое сердечко некрашенные губы, она одной рукой прижимала к моему лбу прохладный компресс, другой качала подвешенную на кольцо в потолочной балке плетёную из ивовых прутьев корзину.
-Баю баюшки баю, не ложися на краю, придёт серенький волчок  и укусит за бочок, - напевала она.
 И колыбелька с блаженно прикрывшим глаза, запеленатым младенцем, раскачиваясь  маятником, заставляла скрипеть продетую сквозь кольцо верёвку. Отполированное трением о "стропы" уносящего мальца в страну сновидений вверхтормашечного парашюта кольцо поблескивало, напрочно ввинченное в дерево поперечного бревна.

 Только потом я узнал, что это, поддерживающее доски потолка пузатое бревно зовётся у русских "матицей" или "маткой". А тогда мне приходилось днями созерцать на нём сучки и продольные слои, представлять, как в бытность деревом стояло оно в лесу, скрипя под ветром ветвями, шелестя листьями и пряча в кроне гнёзда птиц, в дупле -пчёл, а под корой - личинок короедов. Воображение живо рисовало -как нарастали  годичные кольца в стволе этого дерева-ровесника Наполеоновского нашествия, проросшего из  желудей деревьев-свидетелей  беспощадных татаро-монголов. Сто, двести, триста лет – расходящиеся кругами волны времени  переносили меня и в эпоху сражающихся с русскими витязями тевтонских рыцарей, и в темные, как вода в замшелом колодце,  времена викингов, грабивших городища с идолами Перунов и Велесов в языческих капищах. Порой мне казалось, что эта самая "матка" - и есть сточившийся о речной песок и камни, спущенный вниз по течению чернорясными миссионерами идол. И мне грезилось, что сквозь бревно проступают насупленные брови, вырезанные боевым кинжалом усы, "очервлёные" кровью жертвоприношения губы.

-Ты бредил всю ночь! Но теперь, похоже, жар спадает! -улыбалась моя сиделка.- У тебя много ожогов. Но ты, слава Богу, не сгорел в своей железяке...
И она перекрестилась на образ в углу.
Тёплый ветерок колыхал чисто стиранную занавеску.
-Веня! Принеси-ка водицы в ковшике!
Из- за перегородки возле похожей на зевающего приземистого тролля печи вышел желтоволосый отрок. И тоже голубые глаза. И опять- конопушки. Он сделал шаг от этого кирпичного гнома-великана, подавившегося "чугунком"-подобием немецкой каски, вместилищем для варки картошки, каш и "щей". Пересекая роящуюся пылинками полосу луча света, мальчик прошлёпал босыми ногами по дощатым половицам к ведру на лавке, с негромким звоном , скрежетом и хлюпанием зачерпнул воду ковшом с изогнутой ручкой, сделал три шага в сторону моей лежанки. Стараясь не расплескать ни капли, он передал матери вместилище хрустальной чистоты влаги, добытой посредством вращения деревянного ворота, представляющего собой бревёшко с ручкой, похожей на пусковую рукоять -"заводилку"- танка. Этот недоступный для палящего зноя дневного светила жидкий осколок небесной синевы не только утолял жажду. Его животворящий холод-успокаивал, умиротворял, сбавлял обороты  бешено бьющегося сердца, останавливал скачущий поток мыслей...

 Губы ощутили край металла, такого же, как видно, из какого русские ковали и броню своих танков, железа, выкопанного и выплавленного на Урале, разлитого по формам для  обработки, выточки и подгонки деталей тех самых Т-З4, из пушки которого подбили кажется вчера или позавчера мой "Тигр". Вода потекла по пищеводу, изнутри остужая пылающее от ожогов тело. Было такое ощущение, что я заливаю смазочное масло в охладительную систему машины, чтобы остудить, смягчить облегчить вращение деталей моего раскалённого, пышущего жаром двигателя и нагретого трением снарядов внутри ствола пушки танка.

-Danke!-вернул я ковш своей сиделке. Она передала его сыну. И тот  вернул ковшик  на место, зацепив его крючком ручки за край ведра.
-Вот! Вот! Всю ночь ты поминал эти проклятые танки! Вот и теперь: танки, танки!
Танк твой стоит за поскотиной -каюк ему...Тебя вот кое-как выволокли мы с Веней с опушки. На телегу -и сюда...А командира твово, што пёр тебя на себе до лесу, пуля настигла-там он и лежит. Остальных я не видела. Но от танка горелым мясом несёт. Подходить боязно...
 
Я не всё понимал в её скороговорке, но всё же общий смысл до меня доходил. В своё время в наш дом в Вестфалии нанялась служанкой  женщина из эмигрантов -фольксдойче. Она была из тех немцев, которые ещё во времена Петра I приехали на Русь  искать лучшей доли, но вынуждены были после революции бежать от террора большевиков. И я худо-бедно, брал у неё уроки русского языка.
-Как вас зовут!?-выдавил я из себя русские слова с усилием.
- Валька!-кокетливо откликнулась женщина, продолжая качать зыбку.
-Значит Валькирия?
-Ну хошь и так называй,-пожала она плечами и, встав с табуретки, выпустила из рук край колыбели. Шагнув к печи, она взяла в руки прислонённый к печи ухват-рогач, и сунула его в пасть "троллю", произнеся:
- Сейчас обедать будем! Я тут затирухи* наварила из мучки! И курочки снеслись. Да и лучку на грядке нарвём. Жаль вот Звёздочка ноне без молочка. Но чем богаты -тем и рады...

 Вот о том, как эта самая Валька -Валькирия с разновеликими крылами двух ребятишек вынесла меня из пекла Курского сражения не в Вальхаллу, где за столом пируют мертвецы -берсёрки, а в мир живых, я и хочу поведать...

2. Танк

Дело шло на поправку. Выходя из избы, шлёпая босыми ступнями по тёплым доскам крылечка, чтобы, покрутив "заводилку" колодезного ворота, набрать воды -я всё ещё не мог отделаться от путаницы в голове: то ли я поднимаю из глубины замшелого бревенчатого сруба ведро с выплёскивающейся водой, то ли, вставив в отверстие устройство, напоминающее зигзаг руны ,силюсь запустить заглохший двигатель моего PanzerkampfwagenА. Вагина моего wagenА скрипела и скрежетала, и вдруг машину начинало трясти - и она принималась хлебать карбюратором свою солдатскую похлёбку - высокооктановое горючее из румынской нефти. До бакинской, которую нам сулил фюрер, надо было ещё добраться! Я лил ледяную воду на мою контуженую голову, я фыркал, как морж в Берлинском зоопарке, я не мог отделаться от навязчивых мыслей о ребятах из нашего экипажа-неужто обугленные, они заживо похоронены внутри "гроба на катках и гусеницах", как говорил стрелок-радист Ганс? И кто дотащил меня до опушки леса? Командир экипажа-Фриц, наводчик-Фридрих, заряжающий - Людвиг? У моих ног грызла продолговатую кость собака с хвостом - кренделем. Стоило мне присесть на крылечко, как тут же появлялся сытый, рыжий, как стрелок-радист Ганс, кот и тёрся о штанину прося, чтобы ему почесали за ухом. Я задавал сена коню и корове- и шел прилечь под образами. Слаб я был, потому даже взяться за тяпку, чтобы помочь Валентине окучить  картошку, пока не было сил...
   
  Луна освещала дорогу, ведущую на опушку леса. Просёлок едва просматривался в лесных дебрях, полукольцом охватывающих остров посреди болотистой впадины. О том, что моя робинзонада разворачивается на таком острове, я догадался в первые же дни. По словам Валентины, по её рассказу -как она везла меня на телеге через гать. "Тутока -кругом болотА! Вот мы и отсиживаемся целёхонькие. Травы здеся на лужайках для коровёшки и коня- скока хошь. Картохи, лук, чеснок сажаю. Хлеб пеку из старых запасов муки. И  стараюсь поменьше ездить за гать, штобы колесами колеи не нарезать. По тем колеям хоть чужие, хоть свои заявятся-и всем жрать подавай! А то и пристрелят. Как в гражданску. Што красные, што белые-один леший!"
 
Вначале Валентина отговаривала меня от затеи наведаться к танку, но потом согласилась и даже посоветовала взять с собою сына.
"Так там трупы обгорелые, похоронить надо!"-хотел я отказаться от помощи подростка, хотя в Германии к 1944 году такие юнцы уже могли стрелять по танкам из фаустпатронов.
"Ничо, он привычный-за трофеями ходить. А то откуда бы у нас - те консервы, шоколад и сыр в тюбиках!"
 
Во времена затишья между боями мама с сыном отправлялись «по трофеи». С тех  вылазок у них и образовался запас тушонки - этакими рядами противотанковых мин вылёживающий на полке в погребе, пачки галет, которые в темноте подземелья можно было принять за упаковки динамита, не нужные ни маме, ни сыну, но запасаемые впрок сигареты и несколько бутылок шнапса. Кроме того мальчишка собрал целую коллекцию знаков различия , шевронов, петличных эмблем и нашивок- тряпичных и металлических черепов и орлов, сваленных вперемешку в шкатулку. Умываясь, я пользовался душистым немецким мылом, чистил зубы щёткой мёртвого соотечественника, которому она уже была без надобности.
 
 Мой обгорелый комбинезон Валентина бросила в печь.  В хайле кирпичного тролля канула и моя пилотка с кантом, орлом и черепом дивизии «СС» «Мёртвая голова». Достав пачку тщательно отутюженного белья из выдвижного ящика комода с резными филенками по бокам,  моя спасительница произнесла:
-Вот тебе одёжка мово старшего сына Володеньки. Ровесник он твой. И ты на него похож. Чуть не точь в точь.
Вынимая из шифоньера плечики с пиджаком и брюки, Валентина приговаривала:
-Примерь. Должно подойти... Похоронка на сынулю пришла. Ещё запрошлый год. Под Харьковом он в танке сгорел. И на мужа тож полгода назад похоронку прислали. Сразу после побывки.
 Нагнувшись, она достала из под шифоньера почти новые полуботинки. И протянув их мне сказала невпопад:
 -Я  тогда и забеременела Серёжей...
И, смахивая слезу и дрожа губами, Валентина  достала из шкатулки на комоде две бумаги.
- Вот они! Володя и Фёдор. Муж-то  на мине подорвался, когда в атаку ходил.
 Рядом со шкатулкой, из выпиленной лобзиком, проалифленной рамки  смотрели на меня сквозь стекло отец и сын, сфотографированные  не в военной форме, а «по гражданке».
-Вот что от них осталося!- хлюпнула Валентина носом, нянча на руках малышку. И достала со дна шкатулки медаль «За отвагу» с танком в степи и самолетами в небе.  И две звёздочки - одну яркую, а другую закопченную, померклую.
  Малыш протянул ручонку к «игрушкам» и, ухватив их, уже норовил поточить о них дёсна прорезающихся зубов.
 -Ты ботинки - то на босу ногу не обувай! Мозли набьёшь! Носки в ящике, в комоде. Но куда тут в штиблетах щеголять, разве по избе! Твои -то чоботы скукожились от огня, а мужнины сапоги в сенцах стоят, и портянки имеются...
Я разглядывал фотографию. С неё в самом деле смотрел очень похожий на меня паренёк. Светлые, почти белые волосы, вытянутое бледное лицо, за что меня в "учебке" звали  -Бледнолицый. Болтающаяся в вороте рубахи шея. Взяв фанерную виньетку рамки в руки, я увидел в стекле свое отражение. Лицо Валентининого сына и моё совместились. Чёрно-белая фотография ожила, обретя цвет и даже объём , бледно-розовым окрасились губы, светло синим -радужки глаз. Образовавшийся на левой стороне лица рубец от  зажившего ожога перекочевал с моей щеки на щёку погибшего Валентининого сына.
-Это удивительно! - поставил я фото на место между шкатулкой и фарфоровой вазой со свежими ромашками и васильками.- В самом деле мы как будто близнецы!
 - Вот и я о том! Ни сегодня - завтра сюда заявятся из деревни. Председатель сельсовета, участковый, аль ешшо кто. Я буду говорить, што ты мой сын. Выжил. Вернулси, мол, а похоронка была ложной...
 Эта идея Валентины не показалась мне бредовой. Хотя и не совсем уж мне нравилось выдавать себя за русского покойника. В то же время и статус военнопленного эсэсовца меня не очень-то прельщал. Ко времени выздоровления мой ломаный русский, которого я поднабрался на нерегулярных уроках с горничной -эмигранткой, настолько усовершенствовался в общении с Валентиной и смышлёным Веней, что я мог вполне сойти за не сосланного по какой то причине в казахстанские степи приволжского немца. Поэтому, может быть, и не обязательно было выдавать себя за погибшего сына Валентины.
 
  Выйдя с Веней на опушку леса, я увидел в свете луны свой PZ. Хорошо освещённый Луной, он выглядел поверженным тевтоном с опущенным копьём для рыцарских турниров. Башня-шлем. Копьё -88-милиметровое орудие. Напомнил он мне чем -то и печального всадника без головы из читаной в детстве книжки.  Сделав шаг вперёд, я на что -то наткнулся. Уперевшись головой в комель серебрящегося в лунном олове ствола берёзы на меня смотрел уже выклеванными птицами глазницами - обершарфюрер Фриц. Руки его впились когтями имперского орла в чужую землю. В предсмертной судороге он даже успел вырвать клок травы, чтобы хоть этим ещё раз досадить врагу вполне в соответствии с русской поговоркой «с паршивой овцы хоть шерсти клок». В системе представлений диких племён американского Дикого Запада, такой пучок мог означать снятый скальп - и был для индейца трофеем более ценным, чем золото , бисер, шкурки бобров или огненная вода, потому что, овладев скальпом, команч, гурон, апач, могиканин овладевал и силою убитого война-она переходила к нему по законам переселения блуждающих духов. Не знаю, передалась ли Фрицу сила русской земли, смогла ли Валькирия вознести его отяжелевшую душу до Вальхаллы, пил ли он теперь сому  за варяжским столом Ётунхейма* из кованого кубка, выделанного из черепа конунга вместе с заряжающим и стрелком-радистом, но то, что он смог дотащить меня до этой опушки, оставалось фактом неоспоримым.Как и зажатая в кулаке ручная граната, словно Фриц всё ещё намеревался отбиваться от русских.
И призрачная Луна, и танк-тевтон на фоне светящегося диска -щита-все это было вполне реально. Да и вынутый из кобуры  командирский «Вальтер», и пухленький планшет, с содержимым которого я решил ознакомится по возвращении.Разжав пальцы покойника, я сунул гранату за ремень. Рядом - вынутый из кобуры пистолет.
 
Труп уже полуразложился. Тело боевого товарища следовало придать земле.  И я принялся снимать лопатой прямоугольник дерна, не обращая внимания на невыносимую вонь. Роя яму , чтобы похоронить своего командира, я удивлялся сколь невозмутимо мальчик Веня обшаривает его карманы и срезает трофейным перочинным ножичком нашивки и знаки различия для коллекции. Я рыл яму из расчёта, что туда надо будет поместить ещё трёх покойников.
-Веня! Жетон сними!-прошептал я.
И мальчишка , расстегнув ворот гимнастерки трупа, тут же выполнил мою просьбу. Сунув жетон в карман штанов, я подхватил тело моего командира под мышки -и опустил его в могилу.

 Короткими перебежками подобравшись к танку, мы смогли убедиться, что боковой аварийный люк открыт. Как и верхний. Через какой же вытащил меня Фриц? Веня, а следом за ним и я пролезли внутрь танка, где из-за полной Луны тоже было довольно светло. Внутри мы не обнаружили никаких обгорелых трупов. Светло было до такой степени, что, сев в своё кресло мехвода, я мог разглядеть все тумблеры, приборы и ручки. Руль просился в руки. Внезапно ожил мотор, зажглась подсветка. Веня сидел на месте командира, красуясь в его пилотке с черепом и орлом на лбу, - и с наушниками на голове.
- Поехали! -крикнул пацан.-Зададим им жару!

Тигр зарычал, мявкнул и рванул с места, стремясь  форсировать  край поля, чтобы, преодолев перешеек между Землёй и Ночным светилом, проехаться по лунным кратерам. На фоне сияющего круга нарисовались три чёрных силуэта. Преграждая нам путь, навстречу, как -то механически-неуклюже двигая ногами и руками , шлёпали  Людвиг , Фридрих и Ганс. Формы на них не было. Их голые тела в свете Луны и курении тумана напоминали  вытащенную из золы костра печёную картошку...
 Я понял, что что-то тут не то и, очнувшись, обнаружил себя под образами и портретом ухмыляющегося Сталина. Голова Вени виднелась  на  печке и свесившаяся рука словно бы проверяла содержимое полуовального углубления загнетки.
 В колыбельке мерно сопел носиком малыш. Валентина бугрилась на лавке под одеялом. Заходились в стрёкоте кузнечики. Мерно тикали ходики. Напевно булькали  лягушки. Тянуло сыростью болотного тумана. Заглядывающая в окно Луна бросала блики на кольцо в матице и образ Богородицы.

3. Планшет

Валентина продолжала меня откармливать из содержимого чугунка. Основным продуктом, конечно была хранящаяся в подполе картошка.Картошка "в мундирах", так по-военному называлась неочищенная кожура.Картошка жареная на сковороде, румяная и хрустящая. Драники - оладушки из тёртых клубней. И картошка толчёная-"толчёнка", для разминания которой использовалась похожая на ручную немецкую гранату деревянная картофелемялка или "толкушка".
-Это чо ты за толкушку приташшыл? - вертела Валентина в руках предназначенное для уничтожения врага метательное оружие, вынутое мной из мёртвой руки командира нашего танка.
- Осторожнее!Это граната!
-А на што она нам? Я воевать не собираюсь.
-На всякий случай.
- Ну тогда убери её с глаз долой, подале...А то малец ненароком играться надумает да подорвётся, - протянула Валентина мне опасный предмет, перекрестясь то ли на икону, то ль на портрет Сталина.
 Пока она совершала этот сакральный ритуал, я спустился в подпол и припрятал гранату под лестницей.В случае чего -я мог ею воспользоваться без особых затруднений.Там же я схоронил  и "Вальтер" Фрица.
 
  Валентина не жалела для меня съестного, подкладывая на тарелку рядом с парящими картофелинами и кусочки хорошо прожаренного мяса. На первое -щи. На второе котлетки или что-то вроде шашлыка, с гарниром из "толчёнки" и нередко-грибами. На третье травный чай, куда кудесница кулинарии кроме душицы и зверобоя обязательно добавляла "духмяный", как она говорила, смородиновый лист и дающие густой коричневый навар листочки брусники. Иногда она заваривала чагу, приговаривая: "Пей! Все раны затянутся , как на собаке!" В пору когда зрели красными капельками крови земляника с клубникой моя спасительница начинала варить варение. И я наслаждался его вкусом, зачерпывая изящной серебряной ложечкой из деревянной плошки. Потом, постоянно сетуя "Эх, сахаринчику маловато! А то бы я...", Валентина варила -малину, красную и чёрную смородину и наконец -парила калину, рубиновые гроздья которой свисали прямо к окну в резном наличнике. И опять -грибы. После первых заморозков, когда на болотных "закрайках" уже подмораживало и появлялся ледок, старые пни взрывались полчищами коричневых шляпок. Эти коричневорубашечники маршировали по упавшим замшелым стволам мимо похожих на старинные готические замки гнилых пней. Они веселыми сборищами пьяных "наци" громоздились на трибунах култышек спиленных берёз с орбитами годовых колец. И мы с Веней -резали и резали их*. От  высушиваемых на печи опят в избе стоял такой грибной аромат, что казалось можно было насытиться всего лишь надышавшись этим запахом.   А мы всё наполняли и наполняли доверху корзины оккупировавшими лес грибами, вступая с нашествием полчищ гномов в рукопашную. Я, орудуя тесаком "трофейного" штык-ножа, служившего в хозяйстве Валентины кухонным ножом для чистки картофеля, разделки мяса и нарезки грибов, мальчишка -перочинным ножичком с красивой перламутровой ручкой. Его он "позаимствовал" у мёртвого фельдфебеля -пехотинца вместе с губной гармошкой "HOHNER ", на которой Веня просил меня научить его играть...

 Корзинку полную подберёзовиками в коричневых "касках", похожих на тропические пробковые шлемы и блестящими пуговицами с кителя -маслятами после каждого дождичка Веня приносил и ставил на крылечко. Пёс с котом заинтересованно обнюхивали содержимое найденных под рябыми берёзками и мохнатыми, напоминающими о Рождестве сосёнками, притворившихся грибами гномов окрестных полянок - и обижено удалялись. Собачонок в свою комфортабельную конуру, кот - на филенчатое перило крылечка-излюбленное его место с которого он наблюдал за происходящим во дворе и за его пределами. Он , конечно же, мог видеть, как я махал литовкой у края лесочка, а затем сгребал уже высохшее сено июльского разнотравья в стожок, к которому уже присоседился конь. Захватывая бархатистыми губами засохшие былинки, он уплетал их вместе с  венчиками для гадания "любит"-"не любит?" ромашек, голубыми брызгами васильков и победно салютующими о катящемся дальше Солоновороте  фиолетовыми зонтиками тысячелистника. Валентина таскала травы из леса корзинами, их пучками она обвешивала стропила на чердаке и второй этаж сарая, называемый "поветью". А как-то она принесла полную корзину грибов красноголовиков с белыми пятнышками на шляпках. "О! Вот это улов!"- прицокнул я языком- "И куда их? "-" В хлев, мух гонять! На то и мухоморы они!"-"Викинги варили из мухоморов сому- и пили её перед боем! Тогда они видели Тора с Одином и , если погибали в сражении, уходили в Валгаллу!"-" Тю! И ты веришь этим сказкам? И чего только в ваши дурьи бошки не понапихали? Мухомор -он и есть мухомор. От него -мухи дохнут! Ну а хошь так попробуй, может и сразу в твоей Вальгалле окажешься?"- протянула она мне гриб, лукаво улыбаясь. И я увидел, что это вовсе не гриб, а смеющийся маленький гном в красном колпачке с белой меховой оторочкой, малиновом тулупчике, опушённом заячьей шкуркой(высушенные, такие шкурки рядами висели в сарае, на повети и когда туда задувал ветер, гремели, соударяясь друг о друга под шелестение берёзовых веников). Гном смотрел на меня из -под мохнатых седых бровей сквозь усы и бороду видна была белозубая улыбка. Свесив обутые в пимы ноги с края Валиной ладони, он болтал ими, дурачась.  Так начинались чудеса, которые вовлекли меня затем в водоворот галлюцинаций -и я уже не мог отделить видений от реальности.
 
 В разбухшем командирском планшете я обнаружил две книжицы карманного формата, обгоревшую по краям тетрадь бортового журнала и карту местности. Походная библиотечка обершарфюрера Фрица состояла из томика Фридриха Ницше "Антихрист. Проклятие христианству" и приключений Виннету и Олда Шеттерхенда Карла Мая. На обложке одной был отпечатан силуэт перепончатокрылой, оскаленной, оснащённой загнутыми когтями на лапах горгульи вроде тех, каких мы мальчишками оседлывали взбираясь на кровлю , карнизы и хоры над органом Вайсштеттенского собора. Особенно мне нравилось страшилище с завитыми назад рогами и рядами острых клыков в пасти. На титуле второй книжки я увидел "Старину Твёрдая рука"( Old Shatterhand)- истинного белокурого арийца в замшевой куртке с бахромой оторочки в духе одежд индейцев сиу. Шеттерхенд сжимал в руках верный винчестер и всматривался в даль василькового цвета глазами- не появился ли на горизонте отряд всадников в перьевых коронах, вооружённых проданными им  за золотые самородки ружьями, изготовленными ими самими луками и копьями? За его спиной на фоне гор красовался в индейских одеждах по полной выкладке вождь апачей Виннету.
- Смотри , Веня! - твой тёзка, напрасно иронизируя над таким совпадением имён,  протянул я мальчишке заинтересовавшую его книжку.-Его зовут Виннету...
-Зови и меня -Виннету! - серьёзно произнёс паренёк.
-Ну тогда я буду Стариной Шеттерхендом!- ухмыльнулся я.
Так началась наша игра в индейцев. Та самая, которой нас, новобранцев и  уже стрелянных воробьёв 3-ей дивизии SS "Toten kopf", обучали, наши вожди-наставники.
"Вы не должны бояться смерти!- вещал, рунами в петлице и железным крестом под острым кадыком, оберштурмбаннфюрер Эрик Бохман превращающийся в этот момент в горгулью -Монаха на карнизе над трубами грохочущего органа,-  героически погибнув, вы вознесётесь в Вальхаллу!"-" А там будет так же хорошо , как в Галле, каламбурил  нахальный Фриц,- Пиво. Девочки?" -"Балван! ты должен понимать- служение Третьему Рейху твой священный долг! И кроме того, что ты будешь пировать с асами в Етунхейме, ты реинкарнируешь в нового бойца!"-" А можно я реинкарнирую в прямо  танк -у него хер, майн херц, вон какой! И с набалдашником. Как и положено великану Ётуну! "
За такие шуточки оберст влеплял Фрицу три наряда вне очереди. И чистя картошку на кухне в полуподвале нашей пэобразной, охватывающей полуподковой плац казармы, остряк должен был радоваться, что он ёрничал в присутствии тупого пропагандиста, а не однажды посетившего нас с инспекторской проверкой обергруппенфюрера, генерала Ваффен- СС Теодора Эйке.

Дубовые листья на петлицах этакими траурными венками, рыцарский крест между ними- надгробным памятником, леденящий взгляд из -под воронова крыла козырька,плетёное серебро погон, "гусеницами" ползущие по плечам,две звезды  поверх них ромбовидными нашлепками, фуражка с тульей верхний край которой тащил выше и выше вцепившийся в неё, размашисто раскинувший крылья  орёл, оскаленный череп на околыше поверх барабанных палок двух костей.
 Эйке шёл вдоль строя и сверлил нас взглядом, будто подкручивая электродрелью недотянутые на сборочном конвейере гайки, проверяя натяг гусениц, выверяя шахматный порядок обрезиненных катков. А что там с топливным насосом? А надёжны ли соединения трубок и патрубков маслопровода? А в порядке ли проводка и плотно ли прилегают к переходникам клеммы аккумулятора? Что с лампами  и антенной рации? Исправна ли гарнитура радиотелефона и "коромыслице" ключа для передачи в эфир азбуки Морзе? Для этой горгульи, под фуражкой которой обнаруживались набриалиненные волосы с боковым пробором мы были только машинами с шестерёнками, карданными валами и ременными передачами внутри. И посмей Фриц шутить в присутствии командира дивизии- он бы не то что на кухне драил каустиком алюминиевые тарелки -кружки-ложки, елозил квачем швабры по кафелю в сортире или надраивал мастикой паркет в казарме, - ему бы пришлось шутить уже глядя сквозь проволоку, усеянную "хвоей" колючек. Но не такой уж он был дурак, наш Фриц!( Хотя шепнул всё же мне на ухо как-то, ерничая :" А звёзды -то на генеральских погонах на мебельные гвозди смахивают, а сам он-на колченогий дермантиновый диван!")Но в строю остряк-гренадер благоразумно помалкивал -не заявлять же во всеуслышание, что "кожаный плащ" героически охромел, напоровшись на русскую мину в одержимости блицкрига мотаясь на передовую на "Опеле".Тут уж и, в самом деле,- следовало прикусить язык. И поэтому,Фриц, как и все, вытянувшись по стойке "смирно" , прижав ладони к швам галифе, провожал обергруппенфюрера подобострастным взглядом , съедая его влюблёнными радужками голубых-голубых "перископов" до самых костей. Те перископы, первоначально рассчитанные на то,чтобы обеспечить нас орлиной дальнозоркостью как на земле, так и при предполагаемых форсированиях русских рек-под водой, рассыпались вдребезги при первом метком попадании снайпера, а затем и вовсе были упразднены,  их заменили смотровые щели, такие же слепые, как и пустые глазницы обнаруженного мной на опушке леса командира.
  Блистательный Теодор появлялся пред нами и на авто марки "Mercedes-Benz" с прищуренными закамуфлированными в целях светомаскировки  фарами, и сваливался на нас с небес на личном самолёте ещё до наступления на Харьков.
"Нам не нужны мушкетёры!- орал Эйке, подражая самому фюреру.- Ни к чему нам и благородные рыцари, отыскивающие в каждой пейзанке Дульцинею... Мы несём дикарям цивилизацию! Мы-миссионеры прогресса! Вы-беспощадные убийцы! Машины для беспрекословного выполнения приказов.Тотальная -зачистка! Не оставлять ничего живого! Фюреру нравится Шеттерхенд, уничтожающий всех кроме апачей и их вождя Виннету. Он считает Виннету идеальным прообразом командира роты. Я видел в  библиотеке Адольфа Гитлера тома Карла Мая...Это вам не бородатый отпрыск раввинов - Карл Маркс! Пространство на Востоке должно быть очищено от евреев и славян, как в Америке -от индейцев. Нашими апачами будут лишь - Русская освободительная армия  Власова, казаки Шкуро, хлопцы Бандеры  и басмачи-дервиши Туркестанского легиона...Остальные пойдут в газовые печи Дахау и Освенцима. В лучшем случае мы понаделаем  из их кожи абажуров, волосы сгодятся- набивать матрасы в лагерных бараках. А золото коронок из челюстей евреев и цыган - на покрытие военных расходов. Переплавляем -и в Швейцарские банки..."
 Все эти речи ожили в памяти, пока я смотрел на обложку книжки.И где теперь легендарный генерал? "Шторх", на котором коршун отправился высматривать своих потерявшихся  цыплят(танки, оторвавшись, не выходили на связь), срезала пулемётная очередь и его закопали вместе с его погонами и петлицами  у деревни Отдохнинино, где , легендарный организатор "Ночи длинных ножей",обратившись в череп и кости, отдыхает до сих пор.


-А у нас тоже есть ружье!- разглядывая обложку, сказал Веня-Виннету.- Папкино. Охотничье. Имеется и патронтаж с патронами. А немецкое  оружие-то я не собираю. И мне кажется ты зря ночью взял пистолет-выбрось его в болото!
-Почему?
-Потому что ты теперь мой брат Володя. А он русский танкист Советской армии, и у него не должно быть "Вальтера"!
 Позже я спросил у Валентины про ружьё. Она вынесла из кладовки  видавшую виды двустволку.

-Стрелять -то я опасаюсь. Потому как услышат выстрелы-нагрянут картели из ваших  или энкавэдешники. Одним "русиш партизанен", другим "враг народа", "кулак-мироед"- хрен редьки не слаще. Вот я и не шумлю, а петли ставлю- потому всегда с зайчатинкой...


4. Мадонна без Младенца

Как и в самое первое утро, я проснулся от бьющего через открытое окно солнца. Оно светило мне прямо в лицо.  Как всегда, я проснулся позже  Валентины. Приспустив лямку сарафана, она кормила голенького малыша. Он блаженно причмокивал губами. Бродя когда -то во время моего  памятного паломничества в Париж по залам Лувра, а затем в   Дрезденский Цвингер и Венский музей, я видел много Мадонн. Мадонн Рафаэля, Тициана, Ван Дека и Рубенса. Как и фюрер, мечтавший поступить в художественную академию, я баловался и акварельными, и масляными красками...Я грезил карьерой художника. Но отец отговорил.
"Какие художества, Вольфганг! - накручивал он руль нашего новенького "VolkswagenА" , увозя меня за город, туда, где Рейн точит Стланцевые горы, чтобы посидеть у костра, поудить рыбу.- Страна выкарабкивается из кризиса. Надо искать денежные места. Давно ли  мы почти что голодали, а с тех пор, как я поступил на службу в управление лагерями, мы на бутерброд мажем не только маргарин, но и масло -и сверху укладываем пластики бекона. На десерт можно и яблочным джемом полакомиться. И бисквит в кондитерской заказать! А вчера мы с мамой, сидя у камина, пили французское вино!"-"Но папа! выходит, я должен похоронить свой талант? "-" Твой талант от тебя никуда не убежит. Рисуй! Но не всем же быть Дюрерами, Питерами Брейгелями и Босхами! А прежде -научись зарабатывать деньги!"
 В тихой заводи, над которой мы разбили палатку , неплохо клевало. Пробуя уху из котелка, откуда выглядывал хвост форели, отец продолжил:
-В Касселе, в земле Гессен теперь куют наш меч победы. Там  требуются рабочие руки на танковом заводе. Поезжай туда. Я похлопочу о том, чтобы тебя взяли на линию сборки "Тигров". Там и платят хорошо. И ума наберёшься. Будешь знать каждый винтик машин, созданных гением Эрвина Адерса *, которые  планирует производить в астрономических количествах. Фюрер готовит Drang nach osten, чтобы уничтожить коммунистическую заразу в её логове... Пробуй уху! Картошка уже сварилась. Лаврового листа и перца горошком я положил. Ну, и посолил , разумеется...
 Высасывая мозг из выпучившей белые бусины варёных зрачков рыбины, я уже видел себя в синем комбинезоне  на сборочном конвейере. Сыпались бенгальские искры  электросварки, пели свою заунывную песню гайковёрты. Пахло металлической стружкой. Глядя на то, как по посеребрившей малахитово-зелёную траву рыбьей чешуе снуют муравьи, я почему-то представил их рабочими сборочного конвейера, которым из "комплектующих" - чешуинок ещё не догоревшего в костре кишечника , хребта, рёбер, плавников и наголо обсосанного хвоста съеденной рыбины предстояло собрать -нет не танк, а мини-субмарину. Механическую рыбу, управляя которой муравьи одного муравейника могли бы повоевать с муравьями -другого. К муравьиному пиршеству присоединился жук-жужелица. Вот он - да! Он куда больше походил на танк или бронетранспортёр. Отбиваясь от воинственных мурашей, закованное в броню хитина насекомое овладевало своей частью добычи. Но тут же с еловой ветки слетела желтопузая синичка- и, долбанув жука, остановила его напористую атаку. Глядя на дергающего лапками, металлически поблескивающего жука, я произнёс, ещё не уверенный, что делаю правильный выбор:
-Хорошо, папа! Я согласен!
 К осени, когда я уже набил мозолей на сборке, мы с отцом отправились на утиную охоту. Теперь рулил я. Отец настоял на том, чтобы я сдал на права. И  оторвавшись от холста на котором я рисовал Вестфальские , поросшие дремучими елями увалы, замок на дальней горе, малиново-оранжевое пламя костра, котелок над пламенем, нас  с отцом, машину-жуком приткнувшейся у края поляны, зеркальные воды Рейна с отражёнными в них облаками, - я отложил кисточку. Из рук отца мне в руки перекочевало новенькое ружье с гравировкой на цевье: озеро, камыши, летящие утки, охотник в тирольской шляпе с пером целится. Вещь - фантастической красоты. Хотелось гладить блестящий воронёный ствол и, прижавшись щекой к прикладу, поймать на мушку судорожно трепыхающую крыльями птицу.
-Это тебе подарок на девятнадцатилетие, Вольфганг! И ещё вот что! Эйке объявил набор в танковую 3-ю дивизию Ваффен- СС "Мёртвая голова". Ты матчасть изучил не по теории , а прямо на сборочном конвейере. "Тигры" , которые ты собирал вскоре отправятся на Восточный фронт. К весне там планируется решающее наступление. Это твой шанс! Я замолвил за тебя слово, нужно собрать документы. Но вначале немного помаешься в охране концлагеря... Посмотришь как мы там занимаемся перевоспитанием непокорных, социалистов, гомосексуалистов, проституток и очисткой арийской расы от примесей...Сам -то ты хоть согласен?
-Согласен!-чуть ли не вытянулся я по стойке "смирно" и не вскинул руку в нацистском приветствии.
Но папа не знал причины моего такого лёгкого согласия.
 С охоты мы привезли  двух пеганок и  селезня...
-Ба! прям как у нас под Орлом дичь!- всплеснула руками  кухарка.-Ну щас я их быстро обработаю, голубчиков.

Пока Наталья ощипывала с птиц их вполне годящееся для короны вождя ирокезов сверкающие разноцветные перья , среди которых были и огненно-оранжевые, как отблески зари или костра на воде, и сизовато голубые, словно безоблачное небо, я набросал акварелью на листах ватмана всё, что с нами произошло в этот день. Получилась раскадровка - по эпизодам. Вот наш "«Volks-Wagen»"* мчится по шоссе меж горных увалов. Вот мы на берегу озера, поросшего камышами, затянутому малахитом ряски. Вот мы подкрадываемся к плавающим по озёрному зеркалу птицам и стреляем- дым, кувыркающиеся в воздухе утиные тельца. И вот мы позируем с ружьями и трофеями в руках.
- Ну ты прям в мгновение ока целую галерею создал! А это у тебя что?
Из вороха коллекции моих акварелей отец выхватил несколько. На одной, стоя в тени виноградника у прохладного источника, иудейский царь Соломон любовался  набирающей в кувшин воду Суламифью. На другой- Мадонна кормила младенца. На третьей - Венера выходила из воды, стыдливо прикрывшись ладошкой, на четвертой и пятой опять были в разных ракурсах и на разных фонах-лазоревых гор, белых облаков, изумрудных далей- Мадонны с младенцами.
-Это, пап, библейский сюжет, парафраз на тему Венеры Боттичелли и Мадонны Леонардо, Рафаэля , Тициана с изменёнными лицами...
-Странно на всех твоих рисунках-этих мифических женщин лицо одной и той же еврейки...Кажется, я её где-то видел. Все евреи бредят мировой революцией, опутали Германию ростовщичеством, развращают молодёжь бредовыми коммунистическими утопиями...
И бросив разлетающуюся пачку рисунков в общую кучу так, что они посыпались, словно пух с подстреленных, валящихся в разбиваемое на осколки зеркало воды уток, он пошёл на кухню проверять степень готовности утиного жаркого.
 Отец ещё не догадывался, что я согласился надеть эсэсовскую форму лишь потому, что намеревался организовать побег моей Суламифи. Её перечёркнутое колючей проволокой лицо маячило передо мной. Скорбно опущенные уголки губ. Безупречной чистоты лоб, обрамленный траурной каймой волос. Бархатная птица бровей, сросшихся над тонким носом дивы восточной сказки. Печальные, миндалевидного разреза глаза Мадонны без Младенца. И на фоне - вместо облаков, гор в голубоватой дымке, лазорево -аметистовых далей- угол серой стены барака, расставивший ноги эсэсовец со шмайсером  -чёрным муравьём на лагерной вышке вдали.

5.Вопрощения Мадонны-Венеры
 
Свою галерею Мадонн я продолжил на пустых страницах обгорелого по краям бортового журнала. Сразу после кривыми буквами накарябанного карандашом  Wir verbrennen!**  следовало слово Medchen***, дальше шли непонятные  каракули каббалистических символов и древнескандинавских рун. Скорее всего эта запись была сделана тогда , когда Фриц уже вытащил меня из танка. Внутри башни тратить на эту канитель драгоценное время  возможности не было. Вначале я не понял -какую "девушку" вспомнил Фриц, вытянув меня из крематория пылающего "Тигра". Потом кое-что стало проясняться, но так и не прояснилось до конца. Обращался ли он за помощью к Деве Марии, или призывал не оставлять его душу блуждать над обгорелыми трупами  и изувеченными машинами поля сражения?
 
 Тем же карандашом из планшета я набрасывал на незаполненных страницах ракурсы моей Кормящей Малыша Мадонны. Я вырисовывал каждый локон её растрепавшихся по плечам волос, выводил линию ушной раковины, прочерчивал контуры её совершенных лба, носа, губ и подбородка,  наносил штрихи теней возле нежно смотрящих глаз в обрамлении ресниц под коромыслицем брови и полутеней на поддерживающих младенца руках. Я осторожно прорисовывал припавшего к груди мальчика  с пухленькими ручками и ножками в "перевязочках". Я не мог налюбоваться идеальной красотой материнства.
 Но заметив, что я рисую, Валентина прерывала кормление и, натягивая лямку сарафана на плечо, прятала сочащийся млеком розовый сосок.
-Ну што ты  подглядывашь! - притворно строжилась она, укладывая мальчика в колыбельку.- Пошёл бы лучше воды принёс или дров наколол. У меня- то молоко ручьём текёт. А вот у коровки нашей вымя пересохло. Из-за боёв осталась она ноне сухостойной. Прошлый год покрыла быком из Мамоново, так и бычок был и молочко. А ноне то Мамоново-воново!- одни трубы торчат. Гарь да пепел-не поёт петел. Потом бычка прирезала, штоб мясцо к столу было. Ох, грехи наши тяжкие! Теперь вот кормилица в холостую сено переводит. Уж подумываю-не забить ли к зиме-то? Где сена напастись? Да и курей половину перерезать надоть. Два петуха-дерутся. Это ни к чему...Опеть же летом -то они сами кормятся. А опосля Покрова -чем кормить оглоедов?
  Видел я мою Мадонну и с топором над чуркой, отмахивающей головы курам и петуху-дармоеду, и обдирающей попавших в петли зайцев, чьи натянутые на пяльца-треугольники шкуры сушёными абажурами выветривались на повети.
 Не столь мрачно выглядели наши походы на рыбалку. Иногда мы садились в дощатую, просмолённую плоскодонку втроём, а чаще вдвоём с Веней. По протокам мы отправлялись к обозначенной на карте из планшета командира речке -и, не высовываясь за пределы лесного массива, делали забросы снастей. Особенно экзотичными орудиями лова были блёсны, изготовленные Веней из металлических орлов и черепов снятых с убитых солдат вермахта и СС. В концах крыльев имперских "птиц" смышлёный малец проковыривал отцовым шилом отверстия, чтобы приладив к ним самодельные якорьки из проволочных обрезков "колючки" с лини обороны и колечки из той же "проловки" -получить великолепную  "колебалку". "Вращалки" и мормышки отлично выходили из эсесовских черепов, кучей сгрудившихся в жестяной банке из под чая. Из них же с помощью молотка плющил Веня на наковаленке в сарае разной формы грузила.
   Первую свою щуку на одном из притоков Псёла я поймал как раз на блесну-орла. Зубастая хищница так заглотила импровизированную блесну, что пришлось, разрывая розовые жабры, вынимать её с помощью штык-ножа. Каково же было моё удивление, когда в желудках пойманных щук и сомов мы стали находить рыцарские кресты, медали "За отвагу" и другие, как немецкие  так и советские награды. Сколько экипажей танков и самоходок поглотили на переправах река и болото!? Того никто не знал. Танкисты и пехотинцы молот о молот сшибавшихся  моторизованных дивизий заканчивали свой кармический путь на дне реки, где их обгладывали, общипывали, обсасывали рыбы и раки. К зиме мы навялили и насолили столько рыбы, что она уже не лезла в горло. Да и мысли о том, на каких кормах эти ихтиозавры нагуляли жирка, не способствовали обострению аппетита. Зато собачонка и кот обжирались от пуза.      
 
В нашем бортовом журнале я вместо записей делал рисунки. И к Рождеству у меня накопилась целая коллекция "веселых картинок". На одной мы с Веней выдёргиваем из лунки гигантскую щуку, на другой - вытаскиваем из петли зайца. На третьей - пилим дрова на козлах и, поколов, складываем в поленницу. На самых последних, потайных для мальца и моей Мадонны, страницах я изобразил Валентину  в бане. Это был ещё один переиначенный сюжет Венеры Боттичелли. Вместо морской раковины моя Венера стояла в банной шайке. Вместо волны золотых волос в ладошке она прикрывалась веником. Очертания  надувших щёки  эолов я придал поднимающемуся от каменки пару...
  Иногда моя жизнь в лесу представлялась мне какой-то иллюзорной идиллией. Когда выпадал первый снег, мы дурачились, бомбя друг друга снежками, лепили снежную бабу. Морковка вместо носа. Руки -ветки. Глаза - угольки. Звонко лаял, нарезая круги, пёс. Кот мяукал, сидя на крыльце. Стрекотала сорока не ветке. Взявшись за руки, -Веня, Валентина и я вставали в круг и , водя хоровод, дружно хохотали.
  Но мне стало не до смеха, когда, спустившись в подпол за съестным и откинув до того неприметную тряпицу занавески я зашёл со свечкой в боковое ответвление подземелья. И что же я там увидел! На полках лежали подмороженные, аккуратно порубленные куски хорошо пропечённой человечины.Уж не расчленёнными ли моими сгоревшими заживо дружками -танкистами подкармливала меня, выхаживая, сердобольная славянка? С одной полки торчала скрюченная рука, с другой -нога. На третьей возлежали филейные части. А в углу скалилась кабаньей мордой изжаренная человечья голова с явственно проступавшими чертами командира экипажа, обершарфюрера Фрица."Так вот по какие трофеи хаживал по ночам мальчонка!" Я выскочил из этой кладовки, как ошпаренный. И тут же увидел, что никакой задергушки и входа в боковое помещение не было.И всё это мне померещилось. Как и многое другое. Переместившиеся в одном из моих сновидений на Луну  мои боевые товарищи, то и дело появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда. То приспосабливаясь помочь пилить дрова двуручкой. То возникая за столом в то время, когда поверх оскобленных ножом досок воцарялся дымящийся запашистым варевом чугунок.Вначале я думал, что эти видения-следствие контузии. Потом у меня закралось подозрение, что хозяюшка подмешивает мне в еду сушёных мухоморов, а то зачем бы на их таскала корзинами из лесу? Когда же я, сунувшись в кладовку за пучочком брусничника(он заменял нам чай), обнаружил на гвоздике ожерелья сморщенных грибов с красными шляпками в белую крапину, я понял, что мои подозрения - не беспочвенны.Но зачем ей нужно было пичкать меня галлюциногенами?

-Тебе надо почаще заваривать душничку и пустырник,- напевала Валентина.-Опять у тебя обострение после контузии...А от головных болей у меня есть верное средство...

Теперь мне понятно было-что это за средство. И отчего так часто я погружался в эйфорию из которой меня швыряло в кошмары. То Валя являлась мне в образе древней ведуньи, зыркая на меня совиными глазищами-фарами. Нос смыкался с подбородком, образуя нечто вроде щипцов. Из под верхней губы торчали клыки... То оказывалось, что мы не в прибранном, ухоженном доме с яствами на столе, а в промораживаемой лачуге. Меня колотило ознобом. И тощая ведьма с синими кругами под глазами вначале подавала мне на блюде фаршированного опарышами собственного младенца, а потом совала мне в рот ссохшуюся титьку, чтобы выдавить из неё капли гноя.
-Пей, касатик, пей! Тебе выздоравливать надо, скалилась седая, косматая страхолюдина и в окно лезли рыла и рога славянских демонов -болотных кикимор. И леший с сучком носа норовил мне выцарапать глаза когтями сухих веток...



6. Побег

Темны ночи в баварском Дахау. Темны как глаза Ирмы. И только блёстки звёзд прокалывают звенящими серебряными иголками эту бархатную темноту. Да первый декабрьский снежок ткёт серебряную парчу поверх изумрудных елей и чёрных дубов. Тихо в лесу. К запахам прелых листьев и гнили подёрнутых мхом павших стволов примешивается тошнотворный запах дымящего крематория для утилизации неарийцев. Стоишь на посту -и вот -вот блеванёшь. Так что перед тем , как заступать в наряд, лучше не набивать брюхо жратвой, а  идти на службу натощак.  В одну такую ночь мы со слесарем -сборщиком участка сборки блоков двигателей "Пантер" Гюнтером, чёрными кошками в белых, скроенных из простыней масхалатах, подкрались к лагерному забору. Колючая проволока хрустнула под нажимом кусачек. Скользящий по пятнистой леопардовой шкуре первопутка луч прожектора сверкающим тесаком  резал чернягу темноты, минуя нас. Минута -другая-и мы уже крались вдоль стены барака. Моя Суламифь ждала меня не в тени отягощённых гроздьями виноградных лоз, а под нарами между бесконечными рядами  которых болтались две -три экономно выключаемые на ночь лампочки в жестяных тарелках-абажурах.
 -Беги, Ирма, беги!-зашелестели голоса, словно листва на ветру.-Хотя бы ты спасёшься!
 Схватив за руку оборачивающуюся на сердобольные голоса девушку, и накрыв её полосатую робу с шестиконечной звездой на спине маскировочной простынёй, я повлёк узницу на выход. У громко заскрипевших дверей ждал Гюнтер. Прижав указательный палец к губам, он кивнул мне в сторону бегущих на нас двух овчарок. Их я прикормил во время дежурств -и когда кинул каждой по половинке баварской сардельки, они, дружелюбно виляя хвостами, тут же принялись пировать. Охранник на вышке стоял к нам спиной. И это было неудивительно. Ему я отвалил увесистую пачку новеньких рейхсмарок с изображением художника - неудачника из венской богемы, который зиговал , мечтательно глядя в даль. С его рукава готова была сорваться бешено вращающаяся шестерёнка свастики, под уточкой его носа  торчали усы вымазанной в черной краске кисточкой из свиной щетины.
 
Через пять минут мы уже мчались в папином "Фольксвагене" по дороге, вьющейся в дебрях  сказочного  леса. Подскакивая на ухабах, мы с Гюнтером ржали, как кони. Ирма-рыдала. И я ощутил на дрогнувших губах солёный вкус её слёз, когда уже в Гамбурге, на причале, она прижалась ко мне, чтобы тут же ступить на трап поджидающего катера - и растворилась в мерцающей тени виноградника, чтобы вечно оставаться со мной в воспоминаниях и снах и вечно ускользать в багетовые рамы картинных галерей. Многие годы спустя, в посетившей колхоз имени Карла Либкнехта в Барабинской степи делегации, помогающей программе возвращения фольксдойче на историческую родину, я увидел седовласую женщину  с печальными глазами Суламифи. "Ирма!" -Окликнул я её. "Нет , вы обознались!" -ответила она, оглянувшись. И всё же мне казалось, что это она. И  когда, словно что-то мучительно припоминая, она смотрела на меня сквозь стекло автобуса, я всё больше убеждался:она!

Я смотрел вслед удаляющемуся по асфальтированной улице центральной усадьбы колхоза автобусу, стоя у доски почёта, где среди портретов механизаторов-героев  жатвы была и моя фотография, в которой ни одна экспертиза мира не опознала бы бравого красавца-эсесовца, когда-то давным давно спасшего свою возлюбленную от неминуемой гибели в печи крематория.Да и не было с некоторых пор твёрдой уверенности -я ли это? Или кто -то другой? И воспоминание о  черноглазой девушке, которую я спас когда-то в  далёком прошлом от сожжения в газовой печи Дахау, -не есть ли всего лишь странная грёза сосланного когда-то в западносибирскую степь немца Поволжья? Некий  ничем не объяснимый отголосок чужой вины, природу которого невозможно постичь, как и то,- почему израильская делегация совместно с русско-немецким домом занималась хлопотами возвращения фольксдойче на "историческую родину". Глядя на то, как удаляется автобус вдоль отстроенных переселенцами домов, я вдруг вернулся памятью в далёкие сороковые-и шеренга домов колхозников представилась мне на какое-то мгновение унылым рядом лагерных бараков; на мне был не парадно-выходной бостоновый костюм, который мне отутюжила  жена по поводу приглашения в контору на чаепитие, а полосатая лагерная роба. Да и не автобус то был, а раздолбанная колхозная бортовушка, в кабине которой по непролазным колеям просёлка увозил я "в район" беременную Регину...


-Ну что съездил к другу -художнику в Гамбург? - переключив голос на "нейтралку", спросил отец моё отражение в зеркале, когда я отворил двери, вернувшись из моих дальних путешествий. Он стряхивал с кителя несуществующие соринки.- Пока ты отсутствовал, у нас стряслось ЧП: из лагеря сбежала еврейка -коммунистка. Подозрение пало...-он сделал паузу, - на тебя...Охранник, стоявший в ту ночь на вышке раскололся. - сделал отец ещё одну паузу, каменея скулами и примеряясь надеть фуражку с блямбой подавившегося костями черепа на околыше и дохлой вороной имперского орла на задравшей нос, хлебающей кормой  подбитого эсминца тулье фуражки. До гестапо дело не дошло. Я замял всю эту канитель. Завтра же отправляешься в учебный танковый центр! А эти вещдоки!- понижая голос почти до шёпота, кинул он к моим ногам пачку моих Суламифей, Мадонн и Цариц Савских. -Сожги в камине. Рождество на носу. Армия Паулюса замерзает в Сталинградском котле. А к осени, глядишь, ты у нас станешь героем какого-нибудь танкового сражения. Весной готовится наступление. Фюрер намерен взять реванш и надрать краснозадым задницу...               
 И не глядя на блудного сына, папа почти что строевым прошагал мимо меня и с треском хлопнул дверью.

7. Бортовой журнал и Карта

Продолжая делать наброски в бортовом журнале, я знакомился с записями командира. Между твёрдой обложкой с надписью готическим шрифтом и первой страницей я нашёл засохший, сплющенный цветок "сон-травы", называемый на немецком "Schneeglcokchen" , буквально "снежный колокольчик". Когда так никем и не потревоженные, мы перезимовали с Валентиной и Веней в нашем лесном убежище, такие белые и фиолетовые колокольчики, подступая к самому крыльцу, раскрасили поляны вокруг подворья нежно-акварельными красками. Первая запись была сделана Фрицем ещё в танковой школе под Магдебуогом, где и был укомплектован наш экипаж. Пролистнув эту страницу, я остановил взгляд на записи, сделанной убористым каллиграфическим почерком.
"7 мата 1943 г. Сегодня мы приняли участие в боях под Харьковом. Наша бронированная "киса" проявила себя лучшим образом. Первые же выстрелы увенчались успехом. Взяв под прицел , выскочившего из-за холма "слонёнка" с его выставленных торчком хоботом, мы надавали ему по ушам. Всё благодаря цейсовскому прицелу с его безупречной градуировкой. Известно, что наша оптика лучшая в мире! От удара снаряда башня хвалёной сталинской "тридцатьчетвёрки" отскочила и пропахав по полю борозду, словно это был плуг русского былинного богатыря-крестьянина Микулы Сельяниновича,  остановилась. Стрелок -радист добил из пулемёта выползающих наружу чёрных термитов в шлемофонах...Вечером группенфюрер поздравил нас с почином..."


"18 марта 1943 г. Попали в засаду около деревни Шопино. "Слонята" спрятались в сараях хутора и затаились в ближнем лесу. Неожиданно выскочив из укрытий, они устроили нам цирк шапито. В итоге несколько наших "кошечек" откинули хвосты. Нам удалось улизнуть от преследования целой татаро-монгольской ордой юрких Т-34.Сколько же их у русских!? Мы движемся на Обоянь."
"10 июля 1943 года. Мы готовимся к наступлению. Жара. Вот тебе и сталинградский Генерал Мороз!Тот самый, который дал нам прикурить и в Демьяновском котле, где полегло столько наших бойцов. Он ретировался куда-то в Антарктиду, где подо льдами, как говорят теоретики Аненербе, имеются ходы к центру Земли. И где, возможно, до сих пор обитают одетые в звериные шкуры великаны Етуны,вооружённые всесокрушающими молотами Тора. О них я невольно вспоминал, когда смотрел, как обнажённый по пояс механик, играя накачанными в гитлерюгенде бицепсами, вбивал кувалдой  при замене гусеничных траков  металлический палец в "гнездо"... Солнышко так припекает, что мы ходим раздетые по пояс, купаемся в речке, чтобы охладиться. На раскалённой броне вполне можно жарить яичницу или выловленных бездельничающим личным составом из речушки серебристых "чебаков" и полосатых, как наши подопечные в Дахау, "окуней". И тем самым проверить -насколько легендарны рассказы участников африканской операции лиса пустыни генерала Роммеля...От нечего делать- кто строчит письма в Германию, кто рыбалит, кто фотографирует. А кто и пытается приударить за местными крестьянками или фроляйн из медсанбата. Хотя чего тут фотографировать? Холмы, степь, перелески с засевшими в них партизанами, изрытая окопами и воронками земля передовой. А амуры с дикарками из здешних "скво" иногда вылазят ребятам боком. То есть либо -вилы в бок либо, как здесь говорят,"серпом по яйцам". Впрочем, яйца, куры и кролики из сараюх аборигенов составляют ощутимый приварок к нашему столу из сухпайка и котловой каши. Вольфганг принялся разрисовывать башни танков. "Тигры", "Пантеры" , "Фердинанды" беспрерывно прибывают прямо со сборочного конвейера. Разжившись в раздолбанном снарядами сельском клубе разноцветной масляной краской мой механик-водитель нарисовал на боку башни, рядом с порядковым номером оскаленного тигра в прыжке. Получился , как живой. Он скалился, цепляя нашу цифру 665, и когда мехвод прогревал двигатель казалось тигр рычал и дыбил шерсть на полосатом загривке. Вскакивая на защитный щиток гусеницы, я трепал кису по холке, чесал за ухом и, казалось, кошак мурлыкал. Экипажи других танков сбежались смотреть на это чудо. Просили разрисовать и их броню, предлагая деликатесы из сухих пайков и дойчмарки. От гонораров Вольфганг Крюгер наотрез отказался, сказав, что он свободный художник и творит только по вдохновению. Но вначале нарисовал пятнистую кошку на "Ягуаре" , затем тевтонского рыцаря на коне с разящим копьём на "Фердинанде", потом стал малевать на боках танков и самоходок гербы городов , по "заявкам" заказчиков. Для дрезденцев - шит -с одного бока которого были чёрные полосы на желтом поле, с другой - вышагивающий на задних лапах, растопыривший когти и воинственно задравший хвост чёрный лев. Для уроженцев Лейпцига почти такого же , только более тощего льва с языком, как пламя зажигалки "Зиппо", и синими полосами на жёлтом поле. Красный марширующий орёл Брандербурга был последним шедевром художника.
 Прибывший с инспекторской проверкой Эйке осмотрел художества и велел всю эту неуставную живопись смыть. Тигра он назвал "лагерным полосатиком" , пантеру "плюшевой жакеткой", рыцаря "бронированным велосипедом", орлов - "ободранными курицами". "Здесь вам не богемные люфтваффе!- заключил он.- Асы пусть малюют на фюзеляжах хоть орлов, хоть ястребов. Американцы с англичанами и голых баб с оскаленными акулами лепят, а мы-не будем! Панцирваффе эс-эс- это вам не картинная галерея, по которой водят экскурсии очкастые искусствоведы, это беспощадная, не разменивающаяся на сантименты и лирику армия убийц! Хайль Хитлер!"

Вскинув к небу петушиный коготь, он расправил крылья кожаного плаща и взмыл ввысь, откуда, паря над нами и наклювив вездесущий нос продолжал следить за нашей мышиной возней с тряпками и щётками, обмакивая которые в бензин, мы смывали с наших бронированных монстров созданную Вольфгангом красоту.
 
На что-то надо было убить время - и Вольфганг продолжал рисовать. Тогда -то после портретов бравых эсесовцев в его трофейном альбоме стали появляться стилизованные под Венер с зеркалом, обнажённых Мах Гойи и прочих знаменитых ню обнажённые. Он оказался удачлив в амурных похождениях , из которых возвращался с былинками сухой травы в его соломенных волосах. Он отводил глаза и отмалчивался в ответ на наглые вопросы. "И всё только за букетик белых ромашек и синих колокольчиков?"- подначивал я его? "Да ну тебя!"-краснел Вольфганг, как девушка. "Так она же не арийка!" -"А ты не ори! И вообще много ты понимаешь в женской красоте!" -огрызался он, вырывая у меня из рук альбом. Ребята покатывались со смеху. Клочки растерзанных белым львом ню- сыпались нам под ноги. А вот ребятам из других экипажей везло куда меньше, когда они пытались разыгрывать с местными "скво" мизансцену Рыцарь и Прекрасная Дама. Деревенские Брунгильды не желали снимать с себя своих поясов девственности, а попытки взломать эти неприступные крепости без ключа, который был заброшен на дно замшелого колодца, кончались либо полным конфузом, либо того хуже. Заряжающий экипажа "Пантеры" вознамерился зарядить дуло крепкобёдрой бабёнке, что носила нам молоко. В букет сирени , наломанный возле колхозной конторы с выбитыми стёклами он вложил несколько бумажек дойчмарок -и в итоге был отхлёстан сиреневым веником по щекам. На том он не успокоился и решился овладеть богатыршей пока та, сидя на чурке, доила Пеструху,- в итоге напился молока из ведра оказавшегося у него на голове и неделю маялся от ушиба в пах коровьим копытом. Командир "Фердинанда", увалень Граббе облюбовал зад крестьянки, скирдовавшей сено. И, как говорят русские , "наступил на те же грабли", что и воздыхатель молочницы. Повалив зазнобу на стожок, охальник получил граблями по лбу. Взбесившийся боров разрядил в тётку свой "Вальтер". И она лежала возле стожка и по её выглядывающей из разорванного платья титьке ползали, увязая лапами в крови, мухи. Говорили что Граббе всё же овладел ею, пока она была ещё тёплая и поэтому пиршество для  мух было и между её ног..."

8. Германский дух. Бортовой журнал

" 22 июня 1943 г. Сегодня годовщина начала операции "Барбаросса",подразумевавшей молниеносный разгром противника.Но два года уже -псу под хвост. И какой же это блицкриг! Да и с операцией "Цитадель", похоже,не всё ладно. Да, Эрих фон Манштейн, не смотря на своё "фон" бывает на передовой и наблюдает за танковыми сражениями прямо из окопов, но что это даёт!?   Среди танкистов прошёл слух о инциденте на станции. К линии фронта продолжали подтягивать бронетехнику. Эшелон с новенькими танками, замаскированный соломенными скирдами, подожгли партизаны, но ребята успели сбросить с машин брезент с пылающей соломой -и не дали машинам вспыхнуть...

Что касается любовных историй среди танкистов, то  горе -рыцаря, которому молочница надела ведро на голову, прозвали Тевтоном, потому как оцинкованные вёдра, используемые на советской территории  не только для переноски воды на коромыслах, горючего для заправки автомашин и танков, но и в качестве помойных вёдер и ночных горшков очень походили на рыцарский шлем с обломанными рогами. Их русские витязи рубили , как дрова, в трофейном фильме про Александра Невского и ледовое побоище. Его , тайком от командования мы крутили, используя вместо экрана простыню походного лазарета. После фильма о Зикфриде, искупавшемся в крови Дракона это кино казалось особенно  забавным. Интересно - обломают ли русские и нам рога? На карикатуре из ходившего у нас по рукам трофейного журнала "Крокодил" было написано:" А это новые доспехи, но ждут их прежние успехи!" Имелись в виду наши танки. На карикатуре из поверженных творений вдохновения   Эрвина Адерса наши скелеты торчали подобно костям тевтонских рыцарей скалящихся черепами из ржавых шлемов с прорезями для глаз на дне Чудского озера.

Пока мы вполне упитаны. И даже не прочь поразвлечься с крестьянками. Правда эти сублимации не  всегда полезны для поднятия боевого духа. Толстяка, расстрелявшего непокорную славянку, разжаловали и перевели в пехоту как непригодного для управления "Элефантом" не потому , что он убил неарийку, а за допущенные им некрофилические сексуальные извращения, о которых доложили наверх  наблюдавшие за ним его подчинённые.
 В пехоте садизм поощряется. После того , как вслед за бомбёжками люфтваффе мы проутюживаем населённый пункт снарядами и гусеницами, входящая в деревню, село или город пехота отделяет "козлищ" от "овнов" , коммунистов-"команчей" и их вождей -комиссаров от остальных. Строчат автоматные очереди на краю ближайшего оврага- и наступает тишина. Тогда стрелок-радист Ганс вылазит из люка и свесив ноги с брони, наигрывает на губной гармошке. О чём? Не о том ли как лунной ночью  разжалованный боров с черепом на пилотке, тащит из ямы ещё неостывшую русскую Венеру, чтобы загнать патрон в патронник?"
" 5 июля 1943 года. Сегодня , наконец, приняли первый бой. Каша заварилась будь здоров! Мой заряжающий Людвиг только успевал толкать в казённик снаряды. Гильзы со звоном отлетали в лоток. Мы сожгли штук пять "слонят". Но и они подпалили шорстку нескольким нашим кошечкам, отплевываясь из хоботов болванками. Их много и они быстрые. Это мне напоминает виденное в детстве: жук падает в муравейник -и его облепляют вездесущие насекомые. Суёшь в муравейник соломинку, чтобы облизать, а на языке горечь вместо приятной кислинки: муравьи ещё не успели переварить жука! Вот и этот бой. Наши броненосцы подобно неповоротливым навозным жукам носорогам  - вязли в полчище контратакующих "тридцатьчетвёрок".  Шустрые "жужелицы" "тридцатьчетвёрочек" набрасывались на "Тигров", "Пантер " и "Фердинандов", сворачивали им скулы башен и зажигали, зажигали, зажигали наши бронемашины. Говорят, в сибирской тайге существует такая мучительная казнь: приговорённого привязывают к дереву возле муравейника. Через какое -то время муравьи заедают жертву и даже обгладывают до белых костей. Может быть, это и поэтическое преувеличение, но похоже на то , что происходит сейчас с нами. Участвовавший в Африканской экспедиции, сумевший вырваться из окружения под Сталинградом танкист звал русскую пехоту термитами. Белыми-в масхалатах, зелёными-без, танкистов- "чёрными термитами". Эта энтомологическая терминология пошла гулять по немецким танковым войскам. Прижилась она и в нашей дивизии. В самом деле, разбомбленные нашими люфтваффе и артиллерией, отутюженные бронетехникой города походили на термитники с разбежавшимися из них таракано-муравьями. Они расползались по лесам и сбивались там в партизанские банды. Эти насекомые способны были превратить в труху бревно любой толщины, обрушить подпоры и балки нашей веры в Победу. Они сгрызали в пыль контрфорсы и архитравы Сияющего Храма на Вершине, тщательно возводимого нашими пропагандистами с полубогом Геббельсом в его алтаре.
 
В Танковой школе мне представлялось, что наши бои будут походить на рыцарские турниры или дуэли. Куда там! Проигрывая в дальнобойности, но выигрывая в маневренности и скорости, русские бесстрашно сокращали расстояние, разъярёнными быками они шли на таран. И тореро с его красной тряпкой приходилось туго. Не по -дуэлянтски вела себя и русская пехота. Замаскировавшийся в окопе солдатик пропускал над собой наш танк и, поднявшись, забрасывал медлительного монстра гранатами или -того проще бутылками с зажигательной смесью, зовущейся у них "коктейлем Молотова." (Того самого Молотова, что делил с Риббентропом Польшу). Бензин в бутылке с торчащим из неё лоскутом заношенных кальсон против шедевра технического гения Эрвина Адерса !Бросок- и 260000 дойчмарок -" как корова языком слизнула" .PzKpfw VI Ausf. H1 «Tiger» обходился бюджету Фатерлянда -не на один раз баварского пивка попить или прошвырнуться по девочкам! В него перевоплотились фантазии корпевших у кульманов "технарей", вдохновение дизайнеров, пот и мозоли слесарей-сборщиков; к его гайкам, тракам, шестерням и трансмиссиям прикасались тысячи  рук, на него возлагалась особая миссия. И вот-он горел после колокольного звона о его борт разбиваемой в хмельном угаре сражения символа русской пьянки-бутылки. И летели, вонзаясь в наши сердца, льдинками Снежной Королевы осколки. И со слезами на глазах - Кай, которого ждала в мансарде с геранями в горшках на подоконнике малышка Герда, видел, как горит его детство, его вера в победу, его надежда на тихий яблоневый садик на высоком берегу Волги. Затраты русских на такие поджоги были практически нулевыми. Из  захваченных нами окопов наши пехотинцы приносили инструкции для бойцов РККА в отдельных книжицах и газетах. Я просил Вольфганга переводить. В этих советских методичках давались советы  забрасывать бутылки с зажигательной смесью в наиболее уязвимые места – под погон башни, на крышу моторного отделения, в жалюзи воздухозаборов. Гранаты рекомендовалось швырять под гусеницы, из бронебоек, винтовок, автоматов стрелять в прицел и по  смотровым щелям. А в те прицелы и смотровые щели смотрели мы. Вот почему среди нашего брата-танкиста было немало рож в духе Джона Сильвера, перечёркнутых повязками с кожаной нашлёпкой на глазу. Это был как бы возвращённый из детства символ - кожинка и резинка, прикрепляемая к рогатке, орудию убийства  воробьёв- чтоб не клевали посевы, сорок, чтобы не таскали фамильное серебро из буфетов, влетая в открытые окна, скворцов -ради забавы. Лично я бы, будь я даже самим пиратским главарём, всех этих пташек усадил бы на плечи рядом со своим оранжево-зелёным попугаем. Но один пехотинец из лагерных вертухаев, разоткровенничавшись насчёт необходимости уничтожения "жидов" во время выскабливания ложкой котелка, - в красках расписал этот эпизод своего детства. "А в Дахау, - гремел он алюминием по алюминию, я этих птах отстреливал, стоя на вышке, когда они летали туда-сюда над колючей проволокой, норовили вить гнёзда под стрехами бараков и крематория, чтобы лакомиться тем, что недогорело в печи, слетаясь на промороженные штабеля ждущих сожжения.  Воробьи, вороны и сороки вились  тучами, запах их привлекал. Вот тут они -совал он полную  с верхом  ложку в пасть бульдожьей морды с эсэсовским черепом во лбу и жирной вороной над ним на пилотке.- И выклёвывали из глазниц "очи чёрные, очи жгучие"! Губы выдирали до оскаленных зубов, золотые и платиновые коронки с которых мы уже давно поснимали ещё во время "медосмотра". И когда подходила моя очередь не на вышке стоять, а таскать к печам "хворост" , "дровишки" были уже не только босыми и голыми, но и без глаз , губ и ушей. Трупы отстрелянных птиц не успевали сожрать лагерные собаки, кошки и выходившие по ночам на пиршество из своих нор под бараками и нашей столовой крысы. Их мы сгребали  лопатами и тоже отправляли в печь. А весной я по старой лагерной привычке, уже здесь, в России, застрелил скворца, оравшего свою песню в чудом уцелевшем скворечнике развороченного снарядами двора так кот -тут как тут- и цап царап- изобразил он свободной от ложки пятерней с грязными ногтями в заусеницах кошачью лапу. Так я и его шлёпнул. Славянскую рожу! Гляделки, уши , усы, сущий Пётр I. Хоть -он то нас привечал. На кукуй к Монскихе бегал да и Катька его была из ганзейских немочек-маркитанток..."
 
Так мы набирались "немецкого духа" уже не от начитавшихся Ницше и Вирта демагогов-идеологов а от сынков бауэров и лавочников, щеголявших эсэсовскими нашивками, эмблемами, а позже и рыцарскими крестами на ленточках. Этот дух витал повсюду- над раскалёнными июльским солнцем танками,-запахами смазки и бензина, дымком паршивых сигарет, вонью гуталина и до тошноты приевшихся консервов; он поднимался паром из котла полевой кухни, в чане которой ворочал черпаком  с длиннючей ручкой немолодой, похожий на Бормана ефрейтор. Этот дух мы несли в своих сердцах, головах и желудках. Он вырывался  газами из выхлопных труб, он портил воздух внутри танка, становясь  последней фракцией работы кишечника, перегоняющего подвозимое из тылов продовольствие с присадками мяса пристреленных гусей, кур, сметаемых с деревенских грядок  укропа, лука и петрушки, а с полок магазинов даже и чёрную икру с изображением волжского осетра в баночках. Русские пока не понаклепали двухкамерных холодильников. Но производящие зачистку пехотинцы "ставили на котёл" всё что находили, обследуя однокамерные - городских квартир, деревенские прохладные погреба и чуланы, овощехранилища и уже оснащённые рефрижераторами  продовольственные склады, манящие запахами мороженных мяса и рыбы... Но ничто не могло сравниться с запахом, доносившим ветерком до нас ночами с поля, где оставались сгоревшие танки. Это был запашок крематория Дахау, к которому примешивалась вонь потревоженных бомбами и гусеницами окрестных болот и добавлялся смрад сгоревших резины, бензина, моторного масла. От этого запаха выворачивало. От него крутило кишечник. И каменеющими горгульями с фасадов старинных соборов Европы мы разбредались по кустам. И из нас лилось и спереди и сзади, словно внутрь кто-то вставил водосточную трубу для слива низвергающихся  с неба, стекающих с островерхих шпилей испражнений. И германский  дух в последней его ипостаси витал над унавоженными нами русскими полями."


9. Заклинило. Бортовой журнал.


"6 июля, 1943. Всё больше и больше убеждаюсь в том, что генералы Манштейн, Гот, Модель и Клюге перемудрили с этой операцией по срезу Курского выступа. Этого выставленного Сталином  Гитлеру русского кукиша. Слишком крепким оказался орешек! Ходят слухи, что первоначальным автором всей этой наступательной операции был признанный теперь невменяемым генерал Рудольф Шмидт.Ну а если на него надели смирительную рубашку, то и все эти склонившиеся над штабной картой, украшенные дубовыми листьями на петлицах и рыцарскими крестами на кителях генералы с карандашами, линейками и циркулями в руках-разве вменяемые? Малевать разноцветные стрелки на бумаге-одно, а глохнуть в танке, грохочущем выстрелами из 88 -ми миллиметрового орудия, вязнуть в русской грязище, дуреть от грома снарядов о броню-совсем другое. И что они -чокнулись на этих котлах? Что без котлов воевать нельзя? И если после Демьянского котла, откуда нам удалось всё же вырваться, русские устроили нам котёл под Сталинградом, то нам надо в отместку им обязательно устроить Курский котёл?Это ведьмы варили младенцев в котлах , слетевшись на мётлах на Брокен, а мы-то, мы, почему уподобляемся им!?
...Сегодня мы вернулись  из боя с поломкой. Это было не "разувание", когда брошенная под звездочку привода граната ломала шплинт соединения траков -и приходилось под музыку посвистываемых пулек натягивать расползшуюся шкуру нашего дракона на катки, вставлять в совпавшие гнёзда металлический палец-и вколачивать его туда кувалдой. Много  ребят из других экипажей полегло за такой вознёй.
Хотя , казалось бы чего проще! Ведь такая поломка - всего лишь что-то вроде слетевшей с шестерёнок, зажевавшей штанину велосипедной цепи! На раме того велосипеда я  катал мою хохотушку  сокурсницу  по политеху Эльзу.  А потом уже, разжившись двумя великами, мы , накручивая педали, колесили по Берлину. Мы шныряли между "Фольксвагенами", "Порше" и "Мерседесами", чтобы оставив свои нехитрые транспортные средства у какого -нибудь кафе, пить лимонад и объедаться пирожными и мороженными. А потом сквозь Бранденбургские ворота с колесницей запряженных в неё скульптурных лошадей, мы ехали мимо здания Рейхстага, чтобы вырулить ко входу с надписью ZOO.
  И мы оказывались как бы внутри Ноева ковчега, где каждой твари было, как минимум, по паре. Попугаи , цапли, аисты в просторных вольерах  приветствовали нас , порхая с ветки на ветку Древа Познания Добра и Зла и важно расхаживая. Узорчатые ядовитые змеи, и питоны в террариумах изображали Змея-Искусителя. Гигантская черепаха вполне годилась для того, чтобы удерживать на своём панцире слонов с блюдом земной тверди на их спинах. Как раз слоны в вольере ElefantentorА особенно нас развеселили. Ты протянула одному из них недоеденное мороженное, и , ухватив кончиком хобота лакомство гигант изящно отправил лакомство поверх отвислой клином нижней губы по сторонам которой торчали в сторону два бивня. Потом мы любовались царственными львами, грозными тиграми , изящными  пантерами и величественными орлами. И мне даже в голову не могло взбрести, что когда-нибудь вся эта африканская экзотика перевоплотится в крупповскую броню, приводимую в движение моторами  Эрвина Адерса, а клювастые птицы из тщательно огороженного вольера перекочуют на наши лбы и штандарты.
 Но это произошло. И всё -таки  тогда мы ещё не были изгнаны из нашего рая. И хотя по Берлину уже вовсю маршировали колонны СА и НДСАП, мы были совершенно беззаботны и ещё было время до того момента, когда вспыхнет Рейхстаг , в газетах появится фотография поджигателя-взлохмаченного парня с голым торсом и в штанах на подтяжках* -и станет тяжко. Со времени после католического Рождества 1932 , когда партия Гитлера пройдёт в парламент, пройдёт всего - то месяц с небольшим. Но словно от появления в вольере злого мальца с рогаткой все надутые парламентские индюки, веерохвостые павлины и попугаи разбегутся и разлетятся -кто куда, а потом и откинут лапы перебитые набежавшей оравой рогаточников. И на толстом, голом суку останется единственный то ли птах, то ли птеродактиль, обожравшейся этой падалью-фюрер.

 Но до этого ещё оставалось время и библейская идиллия ещё не отпускала нас. Однажды мы уколесили  с тобой за город, остановились у какого-то буколического стожка. И там рули и звездочки наших великов, слились в одно целое. И звёзды роились, крутясь в небесах серебристыми шестерёнками, и Вселенная вращалась только вокруг нас двоих.
 
Меня заклинило на тебе, Эльза! И я писал тебе письма со всех фронтов. И ты отвечала мне. И твоя фотография лежала в кармане моего комбинезона. Ты и уже подросший наш малыш у тебя на руках. И если бы я сгорел в моем РZ, то вместе с той фотографией и ещё одной, на которой ты улыбалась, пряча лицо в букете сирени.
...Мы дотащились до ремонтной стоянки с заклинившей башней. Нас подбил русский артиллерист, без сомнения, хорошо проштудировавший методичку. В ней были указаны самые уязвимые места нашей машины. Они были обведены красными кружками и указано красными стрелками- куда бить из пушки. "Целься в щель между башней и корпусом танка! Так ты заклинишь башню и враг станет вдвойне уязвимым!"- наставляла окопная газета. Её обрывки-следующая фаза использования идеологического оружия, наряду с мятыми, прилипшими к заокопным коричневым кучкам клочьями! Их вместе с недокуренными самокрутками с рассыпавшейся махоркой пехотинцы СС находили в русских окопах и в окрестных, служивших отхожими местами воронках. И неведомый мне Иван, Семён или Фёдор с лейтенантскими звёздочками на погонах, полуоглохший от грохота орудий, хорошо прицелился. Снаряд угодил прямо в щель между корпусом и башней - и нас заклинило. Со свёрнутой набок поцелованной в щёку крестом БалкенкройцЕМ*** "башкой" и дулом, смотрящим на пятнадцать минут первого, мы ретировались с поля боя.Откуда же взялась та методичка? А оттуда! Русские затрафеили наше секретное оружие под Ленинградом -его бросили горе-танкисты, брошенные в бой гре-генералами, и постреляв по нему на полигоне из своих грёбаных "сорокопяток" убедились, что бить надо подколиберными -и в определённые места. Так-то!Но мы, Эльза, не  покинули своих боевых машин , даже если им свернуло снарядом скулу...
 
 Вытащить металлический клин оказалось не так то просто. Он засел занозой в пятке спартанского мальчика, который превозмогая боль, первым добежал до назначенной состязаниями цели.* Снять башню с 55 -тонного "Тигра", для перевозки которого укреплялись железнодорожные платформы, вне заводских условий не представлялось возможным. Удары кувалдой ничего не дали. Пришлось прибегнуть к помощи подключенной к электрогенератору дрели, сверла, напильника. Прожигать дыру для троса газовой горелкой мы не решились: танк был начинён патрубками с маслопроводами да и горючее сливать не хотелось - это было без толку: где-то в системе останется бензин -и перспектива собственными руками поджечь машину -не прельщала. Расковыряв все же болванку, вставив в дыру ломик и зафиксировав всю эту конструкцию тросом мы подцепили его к другому  "Тигру". И , рыкнув, он вырвал из щели большевистский подарочек.
-Вот тебе -этот огрызочек сигары!- бросил к моим ногам снаряд-гирю с воткнутым в него ломиком пришедший на подмогу обершарфюрер.- Считай что зуб мудрости выдрали! И вы стали опять похожи  на самих  себя. А то с этой прикушенной сигаркой в зубах походили на хитрюгу Черчилля. Хоть и не коммуниста, но гуманиста. Жирный чёрт выжидает -кто кого? Пока не открыл второго фронта. Но  нам всё же придётся самим расхлёбывать эту кашу. Подкрепления как пить дать- не будет! Да и партизаны в тылу взрывают мосты и пускают поезда под откос. Этот город  Орёл - не птица с тульи нашего оберста, а осиное гнездо. Курск-не курица. И, как видишь, они дают нам, «бледнолицым»  прикурить, эти сиу! И  Сталин, хоть в перьевую корону апача его обряди, хоть в индейские мокасины вместо сапог переобуй-не с станет курить с нашим фюрером трубку мира. Его , набитая нашими сгоревшими в танках ребятами трубка, как видишь,-сущий Везувий. И это предпоследние дни нашей Помпеи...»

«…июля … Вчера хоронили участника "Ночи длинных ножей",ветерана боёв во Франции, героически сражавшегося в Демьянском котле, Гюнтера фон Граббе.Говорят, этот отпрыск баронского рыцарского рода арестовывал самого  по-пролетарски мыслящего главаря штурмовиков СА Эрнста Рёма. По дивизии даже блуждал стишок, посвящённый фон Граббе нашим стрелком-радистом  Гансом:
Майн готт! Какая теорема!
Кто устранит служаку Рема?
Ему не долго до тюрьмы-
в тюрьму его посадим мы.

Для фон Граббе даже гроб сколотили. Уложили его в гроб вместе с рыцарским крестом, как хорошо поджаренную котлетку на тарелочку.  Он, конечно тоже таскал в планшете идеологически значимое произведение Карла Мая. И до него тоже доходило диссонирующее несовпадение наших теорий, планов  и пропагандистских штампов с грубой реальностью. И про переобувания из чёботов в мокасины я услышал от него. И отпрыск рода баронов язвил на этот счёт не даром. Ему тоже не раз приходилось чинить из-за разувшийся от подсунутой в гусеницы гранаты танк, что называется "переобуваясь в воздухе", если переходить на сленг политиков.
 В самом деле -от сопоставления героики Карла Мая с нашими фронтовыми буднями изрядно веяло маразмом. Этот пойманный на кражонках часов и шубок сын ткачей ткал паутину своих бульварных романов, отсиживая срок -тюремным библиотекарем. Он накрапал тома комиксов про хорошего белокурого завоевателя Американского континента Старину Шеттерхенда, в пику плохим англосаксам и французам помогающего воющим и с теми , и с другими, апачам, никогда не бывая в Америке. Тем паче -в России, уже рифмовал я , уподобляясь нашему стрелку-радисту Гансу. И с какого бодуна этого графомана-саксонца включили в круг идеологических наработок специально для СС? Из-за того, что "Разящая рука" уделал в драке плохого индейца племени кайова -и дружил с хорошим индейцем Виннету  против плохих? Один псевдовостоковед оголтелее другого втемяшивал в наши бошки, что коммунисты те же команчи, исходя  из созвучия "ком"-"ком"!  Что хороший индеец- мертвый индеец, а мёртвый комиссар хорош вдвойне. В то же время мы должны были уподобляться бесстрашным, верующим в магию неуязвимости воинам - и подражать апачу Виннету. Это было столь же искусственно и надумано, как и поведение наших викингов-тевтонов с женщинами, когда они набирались мудрости у сумасшедшего сифилитика* Ницше, чей не лишённый мрачной поэзии, написанный от лица восточного пророка Заратустры** трактат носили в ранцах их служившие в Кайзеровских войсках отцы со старшими братьями и передавали эти провонявшие порохом и ипритом книжицы по наследству.
"Если идёшь к женщине-бери плеть",- повторял мой  заряжающий Людвиг. И то и дело после каждой неудачи с женщинами порывался утопиться подобно своему тёзке, создателю Нойшванштайна* и меценату Вагнера, королю Баварскому.

"Есть женщины кошки, есть женщины-птицы и есть женщины коровы!" - бормотал мой наводчик  Фридрих. - и предметы его поклонения то чуть не выцарапывали ему глаза, то клевали, а то бодали попутно отхлёстывая по мордам букетиком ландышей, как метёлкой хвоста. Но он не сдавался, отбраковывая непокорных и не пропуская податливых.
Стрелок-радист Ганс фантазировал себя средневековым Рыцарем, воздыхателем Прекрасной дамы.
"Ты в стрельчатом окне у самых облаков, твой облик дорог мне, как звон златых подков коня, в седле его отправлюсь на турнир-и пусть на склоне дня ..."-декламировал Ганс. " Мне принесут гарнир! -продолжал, ёрничая, Фридрих с Фридрихштрассе.- Поджаренного в танке - подонка комиссара. Скажу я данке, данке- и рассмеётся Сара!"- закруглял он четверостишье. "Ну и не смешно!" - краснел миннезингер, затыкал  рот губной гармошкой и начинал наигрывать "Lili Marleen".***
 
Впрочем, не все стишки нашего штатного стихоплёта были столь уж безобидны. Некоторые приходилось у нео изымать, по той простой причине, что он мог бы накликать на наши головы гестапо. одно из таких стихотворений, которое я отнял у него и запрятал поглубже в планшет было про присоединение Судетской области.

Аншлюс, как флюс.Вот если б вдуть
под юбку толстой австриячке!
Сидеть в гаштете, пиво дуть,
бекон снимая с острия,
пока ещё при мне штык-нож
и "шмайсер" мой, и "Майфн кампф",
да и официантки ножки...
пью пиво и фильтрую кайф.
Официантка эта -чешка-
гусыня, правнучка гуситов,
и если без виляний, честно,
вписать в меню её трусы то
не лишне...К пиву на десерт,
и всё, что дальше-под трусами,
чертовка хороша, эх -чёрт,
пощекотать её усами!
Ещё пока не Сталинград
пока не вши - купанье в ванне
и я тому безмерно рад,
что Вагнера послушать в Вене
теперь могу...И ногу нa ногу
забросив я в сапог надраенный
гляжусь как в зеркало, нагую
красотку видя там...Мудра
фортуна. Если девкой пьяною
страна бросается в объятья
то почему не скажут прямо ей
что было лучше бы без платья.
Не плеть ведь брать когда идешь,
как нас учил великий Ницше
к тому ж ликует молодёжь,
на австриячке что ль жениться!

Но в стихах-то у Ганса с женщинами было всё хорошо, а вот в жизни-не очень. И потому он выглядывал благосклонных к его стыдливой улыбке гренадеров из других экипажей.
А вот у мехвода Вольфганга с некоторых пор-с медхенами, фроляйнами и фрау всё шло  как по машинному маслу. Он знал, что им нужно от него. Они  знали, что ему нужно от них. И мишень падала на спину с первого выстрела. Рослый красавец с ухмыльчивыми губами, Фридрих с одинаковым удовольствием мог разрядить во вражеский танк наше поставленное на гусеницы зенитное орудие и рожок автомата в выставленных в качестве живых мишеней комиссаров и их "скво". Он брезговал неарийками. И поэтому весь его горе-гарем умещался в наборе фотографий , среди которых были -и Ольга Чехова, и Мерлин Дитрих. В ту же колоду были понапиханы открыточные порнодивы в чулках в сеточку, в намётки которых рисковало попасть сердце любого арийца.
 Не знаю-настолько ли были опасны для нашего выживания в этом пекле поломки луков и стрел лукавых Амуров, а вот огрехи конвейерной сборки-да. Фюрер спешил с наступлением. Ему необходимо было взять реванш после сталинградского провала. И сколько его не отговаривали тасуемые, как мятая колода карт, генералы, он ударил молотом древнегерманского Тора  по советской наковальне...

 Но победа куётся не только силой металла, она выплавляется в плавильных котлах сердец.Но что творилось с Германским Духом в плавильню которого подбрасывались всё новые и новые ингредиенты, подобно зельям и ядам в колдовское варево алхимика. И вороша странички книжицы Юлиуса Эволы "Йога могущества", Ганс цитировал, поясняя нам суть тантрических инициации:
-"На метафизическом уровне "божественная паpа" соответствует двум существенным аспектам каждого космического пpинципа: в ней мужской бог символизиpует стабильное, недвижимое начало, а женское божество - энеpгию, действующую силу манифестации (то есть "жизнь", в пpотивоположность "бытию", котоpое связано с мужчиной), имманентный аспект pеальности".
 Ребята, только ухмылялись, слушая ео разглагольствования о тантрической магии, Гитлере и Еве Браун, но когда он встав на броню, начал декламировать свою балладу ПРИЗНАНИЕ ШИКЛЬГРУБЕРА, к нашему танку начали стекаться гренадеры из других экипажей.

-Нет, Ева,-откинув руку, декламировал наш стрелок-радист, читая по трепещущему на ветру листику,- ты все-таки слишком глупа,
чтоб вникнуть в безмерные планы стратега,
от  тонких ключиц   и до ямки пупа—
плоска, как доска, и длинна, как стропила
сарая, куда, чтобы рай обрести,
я помню забрел с конопатою дурой,
и только ей ноги успел развести,
как тут же и кончил. Кудахтали куры,
подсвинок ворочался, пахло соломой,
причмокивал выменем теплый телок…

Я ринулся в звездную яму пролома—
лишь брякнул о ранец пустой котелок,
лишь стукнул тяжелый приклад в голенище,
лишь штык заострился, готовый пронзить…
О как же дородна и как голенаста
была  та баварка! И, лежа, дразнить
она продолжала,  но я, обессилев,
не мог! Потому что в атаку, крича,
бежал, чтоб  кого-то штыком изнасиловать—
и рот, как дырища , и пот –в три ручья.

Да, Ева, её совершенное ню
лежало паросским обломком в соломе.
Свинья поросилась. Я слышал свинью-
и визг, и кряхтенье в дремотной истоме.
Телок замычал. Хорохорились куры.
Подсвинок  копытцами цокал по доскам.
За что же такие небесные кары!?
Соски её, Ева, сияли всем  лоском               
всех красок на свете  из тюбиков всех
художников-пьяниц, таскавших этюдники,
в надежде на славу и шумный успех;
но, Ева, пейзажики сумрачно-скудненькие,
мазня  мармеладная     майсенских  зорь,
зарейнских предутрий, рассветов дунайских,
в сияньи  сосков тех являли позор,
как будто кто черным безжалостно – наискось!
Пожалуй, в тот миг  она всех непорочней
была юных Гретхен и веймарских  Лотт,
и вились кудряшки, как  Цвингер  барочный,
взбегая из ямки на впалый живот.   
 
Когда ж я, поверь,  прикоснулся к  бедру,
она застонала,  да так музыкально,
что  вдруг я припомнил, как, встав по утру,
по   клавишам  пальцами  маниакально
шатался, как будто по улочкам Вены,
бездельник, богема, девиц рисовальщик,
как ветер, насвистывая самозабвенно   
из Вагнера что-то, в углы  рассовавши
мансарды  нелепые слепки  телес—
их  камень безжизненный, мрамор холодный,
я – было—чуть в петлю тогда не залез,
от этих мечтаний нелепо-бесплодных.

О, Ева, я видел – как низ живота
вздымался, я помню, как я потянулся,
дотронуться чтобы…Но, как из гнезда   
птенец выпадает – я, словно споткнулся
о клавишу пальцем, прервавши полет
Валькирий…В досаде откинувшись на спину,
уставившись в темный  безглазый  пролет,
я  словно мешок с отрубями, как заспанный
был вял и угрюм, и пустой, как подсумок,
когда все патроны истрачены и
бой кончен… И чавкал в корыте подсвинок,
и  кончились роды у  толстой свиньи.

И плакала девка, подол оправляя
измятый, как карта проигранных битв,
и глазом  светила из бездны сарая,
притихши, корова…И звуки молитв
мерещились в громком  тревожном квохтанье,
и вдруг приутих ненасытный телок,
как будто предчувствуя  запах  закланья,
как  будто на бойню его кто волок.
Я видел, как слезы поверх канапушек
текли, и как не удосужась смахнуть
их, она одевалась—такая капуша!--
и лифчик никак не могла застегнуть.
Увидевши это, я, словно теленок
на вымя –набросился, рвя все застежки,
с петушьею яростью, куриц коленок
подмяв под себя, но –все то же, все то же!

Казалось—я кончился. Запахи хлева,
зловоннее  склепа, глаза выедали.
Я плакал, как баба.  Шуршала полова,
пока разверзались  горящие   дали.
И всё застилающий запах иприта,
и трупов чадящих сладчайший миндаль,
тошнотно-манящий – и горький, и приторный
уже источала  кромешная  даль.
Тогда-то я, Ева, увидел, как  Змием
стекают  войска, словно сперма по ляжке,
и Древом Познанья я замер, не смея
с Судьбою тягаться. Да, в этой дележке
меж Жизнью и Смертью  мне выпала Смерть,
но, Ева, пойми, мы уходим в Валгаллу,
так нам обещали и Вагнер,  и  Вирт,
когда только музыка нам не налгала,
когда только боги нордической расы
не сдохли  в сарае под тем потолком,
тем утром,  во время    того  опороса   
с курями, подсвинком и мокрым телком.

 Когда он закончил читать, по лицу его побежали конвульсии, казалось сейчас он отключится и , грохнувшись на броню, расколет себе голову. Все затихли. Выхватив из его рук листок с балладой, я принялся рвать его на мелкие клочки. Аплодисментов не было, но никто и не возмущался и не настучал в тот же или наследующий день в гестапо. Сколь ни печально, но баллада вполне соответствовала тому, что творилось в душах и сердцах гренадёров-головорезов СС:мы уже не верили в победу и ещё вчера воодушевлённые, сегодня подчинялись приказам, подобно механизмам.
 Я развеял обрывки стихотворения по ветру -и на следующий день их вдавили в русскую землю гусеницы наших танков, тех самых,многие из которых в тот же день, на следующий, или несколькими днями позже  остались гореть на поле боя. Грозные крепости на гусеницах, закованные в мощнейшую броню бессильны были противостоять обрушившейся на нас силе, а тем более сделать нас неуязвимыми.
 Давно ли, печатая шаг, мы задорно пели про "черные отряды Гайера", вскрикивая задорное " хей-я, хо-хо!",про то, что мы "хотим биться с тиранами" и не прочь пустить красного петуха по монастырским крышам. Куда делся прежний задор!? Песня застревала в горле и , укладывая в наспех вырытые ямы тела тех, кого удавалось вынести с поля боя, мы хранили гробовое молчание. И стоя вместе с нами на краю тех забрасываемых суглинком ям, молчал Флориан Гайер в своих ржавых доспехах , рыцарским шлемом под мышкой и крестьянским башмаком на едва шевялящемся от дуновения августовского ветерка знамени, древко которого он сжимал усталой рукой. И его меч был воткнут в качестве креста в свежую могилу, и на рукоять была нахлобучена пилотка с эмблемой Ваффен СС-череп и кости. И такие , уходящие к горизонту кресты походили на вышивки крестиками на рушниках, на каких под гуцульскую музыку выносили нам когда -то хлеб-соль в аккуратных деревеньках Закарпатья девушки с венками , обвешанными цветными лентами на головах. Праздник освобождения благодарных народов от "жидо-большевизма" закончился.начиналось что-то совсем другое.Что закончится некрафилично-мрачными похоронами Эрвина Роммеля, о которых я узнаю лишь много лет спустя. Меня всё ещё куда больше, чем то, что происходило в бункере Гитлера, где ему в конце-концов подсунули под стол портфель, раздутый запрятанной в нём взрывчаткой,интересовало состояние моего "Тигра". Заправлен ли бак горючим? Загружены ли в башню снаряды? Всё ли "на мази", чтобы нам не заглохнуть посреди боя?

 ...Может быть, наш мехвод вслед за своим кумиром Адольфом Шикльгрубером слишком много времени посвящал своему ватманскому альбому, карандашу и акварельным краскам - и лучше бы он позаботился подкрутить недотянутые на конвейере гайки и соединения патрубков. Но у нас постоянно что-то выходило из строя. А вспыхнув, мы обнаружили, что в огнетушителе нет пены - пламя удалось сбить лишь благодаря дружным действиям Ганса и Фридриха, накрывших огонь имевшийся у нас , притороченным сбоку рулоном брезента. Они развернули его - в одно мгновение.
 Было дело- лопнула у нас на катке резиновая окантовка. Как оказалось заводской брак и недогляд проверяющих. Глох мотор. Хотя до прихода на помощь русским Генерала Мороза было ещё, как до Китая пешком...
 А главное -что-то рушилось в душе. Осколками стекла. И хрустело под сапогами молодчиков СА. Как в ту ночь 1938, которую так часто вспоминал Фридрих..."Из той разгромленной синагоги я вышел настоящим сверхчеловеком! Вот почему я пошёл в персонал Дахау и согласился на службу в дивизии СС "Тотенкопф!"- говорил он каменея лицом и его улыбчивый рот, по-обезьяньи выпячиваясь вперёд, трансформировался в пасть горгульи.

10. Письма Эльзы. Рождество.

В канун католического Рождества я срубил в лесу ёлочку и на радость Валентине, Вене и малышу Серёженьке, мы стали наряжать пушистые зелёные ветки. На снятой с берёзовых поленьев бересте я намалевал прихваченными из танка трофейными красками рождественский вертеп. И хотя сквозь лики Марии, Младенца в Яслях, стоящих в хлеве  Вола и Осла проступали "нотные линии" бересты, я приспособил на этом небольшом пространстве и Волхвов с Дарами, и Вифлеемскую Звезду в небесах. Звезду на макушку ёлки  я соорудил из крышки консервной банки. В качестве игрушек мы навешали эмблемы орлов, металлические пуговицы, срезанные с мундиров вермахта, СС и РККА, бусы из разноцветных пластмассовых пуговиц, советские значки из Вениной коллекции.Но не всё содержимое этого сундука с сокровищами мы развешали на ветвях ёлки. Эсэсовские черепа остались на дне шкатулки. Да и медаль "За отвагу" из шкатулки мы не стали тревожить, поскольку это ещё был не 9 мая 1945 года.   
  Когда рядом с октябрятским и комсомольским значками Веня стал крепить к ветке раньше не попадавшийся мне на глаза знак с мечом поверх свастики, эллипса, обрамленного листьями и надписью по кругу   "1922-1932  MIT HITLER  IN  KOВURG",* я взвесил на ладони овал размерами не больше голубиного яйца - и почувствовал неимоверную тяжесть этой крохотной железки. Как же, как же! Такую штукенцию носил на кителе рядом с рыцарским крестом спроваженный из танкистов в пехоту - хряк Шульц, любивший похвастать, вспоминая драки с коммунистами в Кобурге во время дебютного марша коричневорубашечников. "Эх и огрел же я этого юде по башке палкой! Так, аж кровяка хлынула и его морда стала одним цветом с его красным флагом. Его древко  он выронил,  падая, падаль! И мы промаршировали по красной тряпке." Откуда в Вениной коллекции взялась эта реликвия? Сгорел ли в Аду своего  пылающего "Фердинанда" некрофил Шульц? Выпотрошила ли Валентина эту "блесну" с булавкой застягашки на тыльной стороне из брюха полакомившегося его останками на дне реки сома? Оставалось только гадать.
   
Для того, чтобы скоротать время и немного приподнять настроение, я, сразу переводя на русский, стал читать вслух обнаруженные в планшете письма Эльзы Фрицу.
 "Теперь у нас Рождество. Мы нарядили ёлку, украсив её конфетами...Наш Йоган подрастает! Он очень смышлёный мальчик. И я ему объясняю, как мы будем жить в домике на берегу Волги, когда разгромим русских. Мы посадим в нашем садике яблони, вишни и груши. И у Йогана будет много братишек и сестрёнок, потому что я очень тебя люблю, Фриц!"
- Каждый мечтает по своему!- комментировала Валентина, сидя за столом, и  подперев кулаком подбородок, созерцала звезду на ёлке, ангелоподобного мальчика Володю Ульянова в овале посреди алого пятиконечника, языки пламени над звездочкой пионерского значка, бронзовый барельеф вождя мирового пролетариата на малинового цвета  флаге над буквами ВЛКСМ.
- Вот Фриц-чо захотел, прогнать нас с Волги, штоб себе земельку захапать! -добавлял Веня-Виннету. -Но бесстрашный вождь апачей Виннету не позволит бледнолицым загнать гордое племя в резервации! Мы будем воевать! И ты, бледнолицый брат Шеттерхенд, поможешь мне вернуть нам землю наших отцов!
  И Веня воинственно потряс луком. И  корона из пёстрых перьев  подобранного на поле после боя филина с перебитым крылом качнулась на его голове. Выходить повреждённую осколком птицу так и не удалось. Нахохленный филин сидел целыми днями вкогтившись в спинку стула, угрожающе надувался и разевал клюв на поползновения кота -цап-царапнуть. Мы даже прозвали его ласково Филей. Но  он отказывался от еды - и в конце концов угас. Веня выдернул из его хвоста и крыльев несколько перьев на память - и, не позволив коту растерзать птицу, похоронил Филю за сараем.   
 Кроме перьевой короны вождя племени в карнавальном костюме Вени-Виннету были колчан со стрелами, томагавк, куртка, штаны и мокасины хоть и не из кожи бизона, а только из холстины. Но выглядел защитник гонимых аборигенов вполне убедительно. Договорившись устроить маленький карнавал, нарядились и мы с Валентиной. Она довела до красного цвета свою кожу, смазав лицо соком моркови и свёклы, намазала брови сажей с вьюшки, нацепила на шею трое пластмассовых бус, серьги- в ушах были из настоящего золота. Наряд довершило расшитое платье из той же холстины, мокасины, ленточка опоясывающая лоб и синее перо селезня в волосах, оставшихся всё же белокурыми. Моя "скво" радовалась, как ребёнок, примеряя всё это.
- Назовём  тебя Летящей Уткой! - невольно любовался я ею.
"Скво" подхватывала на руки малыша и, смеясь, включалась в игру:
-А Серёженьку наречём Серебристой рыбкой...

Ещё летом, когда грохот боёв откатился так далеко, что нашим островом овладела звенящая тишина,  сидя на крылечке, я читал Вене и Валентине вслух Карла Мая.
 Наша игра в индейцев была в самом разгаре. Мы вжились в роли героев  увлекательно написанной, остросюжетной книги. Мы срослись с ними. И не только у рождественской елки, но и день изо дня я ходил в курточке, на рукава которой Летящая Утка нашила бахрому. Не нарушая табу на выстрелы, я не палил из охотничьего ружья мужа Валентины. Но оно и патронташ на поясе  всегда были при мне, подобно винчестеру    "Твёрдой руки" -старины Шеттерхенда. И даже махая топором при рубке дров, я ставил свой «винчестер» рядом, прислонив ружьё к стене сарая.
 В свою очередь Веня не расставался с луком, стрелами и томагавком. И садясь на коня , которого он звал "мустангом", с улюлюканьем носился вокруг избы, распугивая курей и гусей.  Правда, стрелял он из лука только по воронам, которые нажравшись человечины  на полях под Прохоровкой, галдели, вили на деревьях гнёзда и плодились в неимоверных количествах.
 Чтение книги про гордого воина Виннету и его бледнолицего брата Шеттерхенда я перемежал с чтением писем Эльзы. Страстный коллекционер всего, что подворачивалось под руку, Веня отпаривал марки от конвертов с адресом полевой почты. Он делал это  над чугунком с варёной картошкой  - и разноцветные мотыльки почтовых марок с изображениями надоедливых орлов тысячелетнего рейха со свастиками в когтях, фюрера, летящих самолётов и ползущих танков спархивали с сероватых прямоугольников, чтобы усесться на мальчишеской ладони. Он разглядывал эти филателистические дива -их зубчики, надписи, цифры номинала, дату на штемпеле -и прятал драгоценность в тетрадку, словно цветок в гербарий.

... Золотя перила крылечка, августовское солнце падало световыми пятнами, профильтровавшегося сквозь крону берёзы луча  на развёрнутые страницы книги, и я шевелил губами, удивляясь дикторской бархатистости собственного голоса.

-«Знаете ли вы, уважаемый читатель, что такое «гринхорн»? Гринхорн — прозвище, которым награждают на Диком Западе новичка. «Грин» — по-английски «зеленый», «хорн» — «рог». Стало быть, гринхорн — это еще не созревший для настоящей мужской жизни субъект, недотепа, рохля, олух, остолоп, молокосос, что там еще… одним словом — желторотый, ни на что путное не способный новичок.»
-Это про меня!- восклицал Веня, натягивая тетиву лука, чтобы пустить стрелу в каркнувшую с ветки ворону.
-Нет, гордый Виннету!-это про бледнолицего из нашего экипажа. Про стрелка-радиста и стихоплёта Ганса, с которым трак на гусенице поменять -одна морока.

-Гусеницы у нас тут и крапиву объедают, и капустные кочаны! -подхватывал малыш.-А потом они, окукливаясь, прячутся в хитин - и из куколок появляются на свет крапивницы и капустницы. Крапивницы красивые, а капустницы не очень. Я их ловил-на булавку -и в коллекцию, но кот всё порушил...
-Вот и Ганс у нас был не окуклившейся гусеницей. Салага...Пупок зелёный. Да ты слушай: "Гринхорн — это пентюх, который, тянет руку хозяину, вместо того чтобы раскланяться сначала с дамами, и которому даже не придет в голову встать со стула в гостиной, когда туда входит леди. Заряжая ружье, гринхорн сначала забивает в ствол пыж, потом пулю и только уж потом сыплет порох. Гринхорн говорит по-английски до тошноты старательно и правильно, зато от языка настоящих янки или ядреного охотничьего жаргона его так коробит, что он, как ни бьется, не может запомнить или воспроизвести ни единого слова. Гринхорн принимает енота за опоссума, а мулатку не может отличить от квартеронки. Он курит сигары и презирает тех, кто жует табак. Получив оплеуху, гринхорн бежит жаловаться судье, вместо того чтобы дать сдачи, как это принято у настоящих янки. След дикого индюка он принимает за медвежью тропу, а спортивную яхту — за пароход с Миссисипи".
-А у на тут не Миссисипи, а река Псёл! Я видел , наблюдая из-за ив на опушке , как утонул в нашей реке ваш танк! Засосало его трясиной! Кругом топи и болотА!
- Вообще-то "Тигр" приспособлен к перемещению по руслам рек! Задраиваются все щели - и это уже субмарина...
-Ага! А ты Капитан Нэмо! У меня есть такая книжка! Папка покупал в Орле...
- Ну не Нэмо, но все-таки -и не "гринхорн". Правда, мы тоже намаялись, когда переправлялись. Вначале мостик под головной машиной  рухнул, когда на пути оказался ручей, где воробью по колено, потом мост через Псёл -псу под хвост коммунисты пустили, взорвав, так что хлебнули мы речной водицы с илом и пескаришками! Выползаем на другой берег, а на шестерни переднего моста гнилая сеть , забитая  тухлой рыбой намоталась. Ударило в ноздри, что при газовой атаке! Да ты слушай! Вот...про тебя, только в будущем, когда война кончится. Ты уже будешь не Виннету, а Шеттерхендом. И сможешь сказать: "Еще бы, ведь я получил высшее образование и никогда не боялся экзаменов. Будучи молод, я ещё не понимал тогда, что настоящим университетом может быть одна лишь жизнь, ибо она заставляет своих учеников сдавать экзамены ежедневно и ежечасно." Шеттерхенд знал уйму языков и разбирался практически во всём. А вот у нас в экипаже -  ребята , как и я, прошли лишь "школу жизни". Кроме танковой "учебки" -сплошные школьные коридоры. Я вот  так и не поступил в Венскую художественную академию, Фриц не доучился в политехе, Ганс - собирался то ли на филолога, то и на историка выучиться, но всё это осталось в мечтах. Война!
 -А меня мамка на телеге до тех пор, пока в школу бомба не угодила, возила на занятия. Мне математика, физика нравятся...А особенно ботаника, биология и астрономия. Астрономию, правда, только брательник проходил, пока не призвали его. Но я весь его учебник перечитал,-всё- всё. Про планеты, созвездия, Галактику нашу Млечный путь...Это такой большой блин из звёзд, а Юпитер на пельмень похож, мы их зимой впрок намораживаем, а Земля наша -малю-ю-ю -сенькая! Горошина зелёная а то и маковое зёрнышко....
 
 Мы сидели за рождественским столом. На тарелках дымились пельмени. Съев десяток и ощутив некоторую тяжесть в моём бензобаке, я продолжил чтение писем Эльзы её мужу  Фрицу.
"...У нас всё хорошо. Но с продуктами стало хуже. Да и с парфюмерией. Скаканули в цене французские духи. Мыла завались. Но судачат, что его варят из заключённых концлагерей. Не знаю-правда или нет, но пахнет оно отвратительно...Много тут разного происходит и из-за притока военнопленных. У некоторых появилась возможность иметь работников-русских , украинцев , белорусов...Мы думали,  что они пригодны лишь для работ в каменоломнях, где выпиливают из скал брусчатку, годятся только на строительстве дорог и бункеров,но на поверку вышло совсем не так. Работник моей подруги Магды оказался смышлёным парнем и отремонтировал ей "Фольксваген", который не могли  восстановить наши горе- механики. Понятно-почему. Все дееспособные на фронте...Две работница Фриды, на которых она рассчитывала только как на поломойку и дворничиху, проявили себя -одна великолепной поварихой, другая -  золотошвейкой. Обзаведясь такими работницами, Фрида   открыла на первом этаже небольшую кондитерскую, а рядом -маленькую швейную мастерскую...Правда с работниками случаются и эксцессы. Один  прилежный остарбайтер оказался связанным с подпольем - и они покушались на самого гауляйтера. Но гестапо предотвратило теракт. Об этом писали в «Фёлькишер беобахтер». По радио и в газетах сообщают о наших успехах на Восточном фронте, но многие фрау перестали ещё зимой получать письма  от своих мужей. И всё же все мы мечтаем о земельных участках на Украине или на берегу Волги - и если у нас будут такие же работники, как славяне  и славянки у Магды и Фриды, то мы заживем припеваючи...Хотя, говорят,что русские всё -таки ленивые...Англичане нещадно бомбят Берлин. Мы прячемся в метро, как в бомбоубежище. А то и днями из него не выходим на свет. Места мало. Теснота. Спим вповалку и на перронах станций, и на лестницах. Но U-ban-не резиновый. Даже места на шпалах рельс-в дефиците. Шпалы- подушки. Рельсы - спинки кроватей. Спишь -и видишь во сне-несётся поезд, а мы -то даже и не успеваем проснуться. Вот такая жуть...Ходили мы ещё до бомбёжек с Йоганом в наш ZOO и видели там слонёнка. Видел бы ты, как радовался наш сынишка! Кажется, этого слонёнка-малыша  родила слониха, которая (помнишь!) съела моё мороженное. Какое милое существо! Тянет хобот за печенькой, ушами хлопает. Хвостик задирает. Но во время налёта английской авиации слоненок погиб. Из разрушенных вольеров разлетелись попугаи и орлы, из клеток разбегались-обезьяны , тигры , львы и пантеры. Много о том болтали...Может, это и не так. Но Магда видела как гестаповец пристрелил из пистолета бродившего между развалин и бросившегося на него бенгальского тигра. Может, и сочиняет. Но гестаповцы и по бездомным кошкам палят почём зря..."

-Жалко слонёнка!- прокомментировала прочитанное Валентина. Свеча уже почти догорела. Огонёк потрепыхался розовым мотыльком – и погас. И только месяц бросал отсветы на икону и фотографию Сталина в красном углу, высвечивал фантастическим мерцанием сугробы и снег, разлёгшийся горностаевыми мантиями на ветках деревьев...
 Но уже в лепешку расплавившаяся свеча в деревянной плошке вдруг чудесным образом регенерировала.Опять наплывало видение.Эти живые миражные картины всегда заставали меня врасплох. Свеча была вставлена в бронзовый подсвечник с аллегорией-Амур целится из лука в свою "жертву". На ёлке сверкали разноцветные планетки стеклянных шаров. Я - гувернёром малолетнего барина -нога на ногу - сидел у пылающего камина. Мой ученик елозил кистью по холсту. Его mutter лорнировала нас, развалясь на диване. "Вольфганг! Вы с ним построже...Пусть читает и Гёте, и Шиллера, и Гейне!"
 Ярое пламечко мигало- и всё исчезало. Валентина выдвигала ящик комода и доставала оттуда семейный фотоальбом.
- Вот -это мы в Москве на вэдээнха, - жарко дышала она мне в ухо, нажимая на "ха!"- Все втроём ездили! А это мы в Крыму, в Евпатории! Мы с Колей в колхозе передовиками производства были. Висели на доске почёта. Я знатная доярка, он-тракторист.  Так нас и в Москву посылали, и на курорт путёвку давали. Ну и плотничал он, наличники резал, мебель, стулья делал. Отбоя от заказов не было. Вот и водилась у нас копеечка…   
 
 Раскадровкой чёрно-белого  кино замелькали фотографии. Вот  семейство на фоне торчащего булавами куполов храма Василия Блаженного, у пьедестала, с которого Пожарский тянет руку, то ли пытаясь погладить отрока по голове, то ли угрожая чужакам, коленопреклонённый  Минин со щитом в длани, сбоку сказочный замок Спасской башни со стрелками часов, сомкнувшимися на римской цифре XII и пятиконечной звездой на острие. Вот -опять все вместе на фоне крымского дворца с колоннами. А вот -всей семьей -на сенокосе. Стог. Наверху с граблями -Валентина с подоткнутой юбкой. Внизу -муж и сын,один с вилами, другой -с граблями...

Улучив свободную минуту, я продолжал читать и перечитывать приключенческую сагу Карла Мая, находя всё больше и больше удивительных соответствий и несоответствий происходящего с нами и сюжетами настольной книги Адольфа Гитлера.
"Здесь судьба свела меня с семьей, у которой я нашел кров и работу в качестве домашнего учителя,"- читал я как бы про сегодняшнего самого себя.
"...У палатки горел костёр. На огне поджаривался огромный кусок мяса. Хокинс ловко поворачивал вертел, сделанный из толстого сука и опиравшегося на  рогатины по обе стороны костра. Интересно было наблюдать за ним, так сосредоточенно  и даже с усердием он занимался стряпнёй..."
 Как же это было похоже на нас! Заменить Хокинса на пехотного унтера Карла -и картинки совпадут всеми линиями рисунка. Как под копирку!
"Когда я вернулся , Сэм, стоя на коленях перед забитой коровой, ловко снимал шкуру с задних ног и вырезал окорок.
-Вот!-сказал он.-На сегодняшний вечер у нас будет жаркое!"
Ах, этот истинный вестмен* Сэм, ему , как минимум -по одному на взвод,  уподоблялись и пехотинцы, и танкисты, устроившие "охоту на бизонов" в русских деревнях. Из наших "гринхорнов" "получались отличные охотники и следопыты", но многие уже стали "желанной добычей для койотов ", а всё потому, что "настоящий вестмен никогда не задумывается по рыцарски он поступает или нет, главное-будет ли польза..."
 
Рассказывая Вене о своих фронтовых товарищах, я говорил и думал о них как о живых. И я в самом деле -не был уверен- живы ли они или мертвы. Как и не был уверен, что не Фриц меня, а я его  дотащил до опушки леса. Мне грезилось-  в вырытой мной могиле лежу я, а не он. А сверху на меня навалились ещё трое обугленных танкистов. Я даже видел, как вечно юморящий Фриц сваливает их превратившиеся в  головёшки тела- на своего ещё живого мехвода, и , позвякивая лопатой о мелкие камни, засыпает меня сверху землёй.
 Но сколько бы он не усердствовал, накидывая осыпающегося мне на лицо грунта в яму и формируя сверху холмик этой братской могилы, покойники не намеревались недвижно почивать в ней. Ожив, они начинали ворочаться, грести руками и ногами -и, откапывая самих себя, выползали наружу. А сделав это, шастали по лесу и подступались к полянке, где стояла избушка, в которой я нашёл убежище.

Пилю я в лесочке берёзу на дрова двуручкой без занятых своими делами Вени и Валентины, с одной стороны тягая туда-сюда острозубое лезвие, вдруг вижу - с другой стороны мне помогает заряжающий Людвиг.
-Что, помочь пришёл? Чего по лесу шляешься - тебе давно пора быть в Валгалле...
-Ага-кто нас там ждёт?А помнишь, -улыбается Людвиг обугленными губами, больше похожий на негра а не на блондина арийца- красавца, притягивающего женские взоры небесной голубизной blaue аugen, - Как мы не знали -чем свалить ту сосенку на берегу Донца во время наступления на Харьков, когда увязли в торфянике...
- Как не помнить?Хорошо поблизости оказалась хата-и , проклинающий коммунистов дед, вынес нам вот такую же , чем-то напоминающую своими двумя ручками "шмайсер"пилу...А то славянские болотные Кикиморы утянули бы нас в трясину...
-Ну да! А дед помог освободителям от коммунистической заразы. Оказался коллаборационистом...Жаловался на то, как его большевика раскулачили.А ещё раньше - выгребли всё зерно и скотину увели...
-Натерпелся дед!Намаялся!- кивал головой Людвиг, тягая на себя двуручку, из -под зеркального полотна которой сыпались на малахит травы молочно-белые опилки.- И правильно я сделал, что пристрелил его. Кто знает, может, он партизан. Делает вид ,что помогает, а сам за спиной бутылку с зажигательной смесью прячет...Вспомни, Ганс в том же сарае, под соломой нашёл целый ящик таких!
-Да. Не поймёшь их этих славян с их загадочной русской душой...
Разукрашенный поперечными крапинами и полосками берёзовый хлыст мы с Людвигом быстро расчленили на полешки-кругляки.
-Смотри! -взял в руки один такой кругляк Людвиг.- Один в оин 88-ой калибр!Заряжай болванку - и по врагу.Хоть бронебойной бей. Хоть фугасной-разрывной...
 Я стоял один между пеньками над целою грудою берёзовых чурок.Наступающей пехотой в белых масхалатах меня обступал березник.Но, майн Гот, то всё же был не Сталинградский котёл, в котором арийцев варили заживо лютым холодом.И теперь не зима, а лето. И дрова эти-чтоб зимой не околеть. Смеркалось.  Из-за рябеньких стволов берёз появлялась лошадиная морда. Обозначались очертания  дуги. Следом-охваченной дугой гривастой шеи. Оглобли -торчком. Свесив ноги с телеги, с вожжами в руках-Валентина в косыночке. С нею рядом-Веня.
-Ого - скока напилил!- смеётся, сверкая глазищами и белее зубами Валентина.-Работящий!
 Ей невдомёк, что мне помогал Людвиг.
А бывало,когда нашу лесную избушку по конёк заметало снегом, являлись на огонёк и Фридрих с Гансом. Зарядив теми самыми, расколотыми топором-колуном надвое 88-милимитровыми полешками печь, я как бы выстреливал этими зарядами в Космос. И наводчик Фридрих способствовал тому, чтобы пушка печной трубы не промазала, отсылая свой заряд прямиком к тому, напоминающему раскулаченного деда,бородатому существу с нимбом над лысиной, которого мне приходилось видеть в алтаре Кёльнского собора и какие то и дело созерцали наши задницы с полуобвалившихся стен, когда мы ходили испражнятся в руины разрушенных церквей.Выскочив на крылечко охолонуть и расписать белизну сугроба жёлтой строкой, я видел, как белой бородой Санта-Клауса дым валил из трубы с "тормозным" набалдашником.

  ...Всё шло своим чередом. Но было ли всё это наяву? Или не было? И тогда, и потом эти вопросы преследовали меня неотступно. Уверенности в том, что всё происходившее случилось не со мной не было ещё и потому, что однажды я очнулся в больничной палате. Надо мной склонился эскулап в белом халате с торчащей из кармана ручкой молоточка невропатолога. Это был Герман Гросс, главврач медицинского блока Дахау, где нацисты проводили эксперименты по исследованию пограничных возможностей человеческого организма, замораживая, размораживая, заражая бациллами, воздействуя на психику и хирургически вмешиваясь в мозг. Впрочем, вполне возможно, что всё это было  связанно с жестоким похмельем перед моим переводом в танковую школу. Мы  тогда надрались с  Фрицем по самое не могу, начистили рожи двум нацикам -и в итоге нас отоварили резиновыми дубинами по головам, затолкали в автозак и куда-то отвезли. Так что попали ли мы вообще  в танковую "учебку"? -вот вопрос.

К православному Рождеству мы с Веней навырезали из бересты ангелочков. Четыре штуки. Двух я посадил на крышу сделанного намедни рождественского вертепа, двух развесил по веткам уже осыпающейся ёлки.
 Мне представлялось-это души моих замороченных Гитлером и Геббельсом друзей. Они парили над нами, трубя в золотые горны. Они возносились над укрытой снежным одеялом кровлей с трубой, из которой вился дымок от сгоревшей в русской печке моей эсесовской униформы. Они улетали в сторону разбомбленных немецких городов и витали над их перекрёстками, отпечатавшимися крестами Балкенкрайцев с башен наших танков, бронетранспортёров и крыльев самолётов Люфтваффе. Они зыбились дымом, стелящимся  над руинами домов, кирх, синагог, театров, музеев и зоопарков.Хотелось верить, что они хотя бы наполовину такие.Белокрылые и прозрачные. А не чёрные и непроглядные. Как бывают паяцы в цирке, чьи трико с одной стороны белые, с другой -чёрные. Не верилось, что, сгорев в танке, они стопрцентно превратились в демонов и, возвратясь, домой застыли перепончатокрылыми горгульями на фасадах средневековых соборов.

Часть II БИТВА В НЕБЕСАХ


11. Легенды Лешачьего Хутора
 
Февраль на нашем Острове Безбрежной Тишины выдался снежным. Океанические волны метелей намывали за ночь  вокруг нашей отшельничьей раковины столько белого, зыбучего песка, и он к восходу солнца так успевал слежаться, что, встав поутру, приходилось брать в руки пихло и прорубаться сквозь этот омертвелый коралловый риф, эти залежи меловых отложений с отпечатками в них ископаемых ящеров, проделывая глубокий противотанковый ров до дровяника в сарае. Я нарезал  из паросского мрамора сугробов кубические глыбы. Мне мерещились в них -и Афина Паллада, и Аполлон, и Дионис.
Я вырезал из одного такого куба весёлого Санту в колпаке и с мешком подарков за плечами в санях, запряженных оленями. Я боролся со снежными заносами всеми силами. И всё равно занесённый по самую крышу сарай  почерневшим галеоном времён испанских конкистадоров и английских пиратов едва торчал кормой и носом со дна сновидений и день за днём его становилось всё труднее откапывать. Хлев и конюшенка парили дыханием Звёздочки и Пегого. И заскирдованное на крыше сарая сено сохраняло тепло, исходящее от коровы, коня и перегниващего навоза.
Лешачий Хутор издавна слыл в этих краях местом гиблым, нехорошим. Говорили, что в стародавние времена, когда ещё жили в лесу, молились колесу, обитала на окружённом болотами  острове колдунья. Обернувшись несказанной красавицей, могла она заманить в своё логово хоть конного, хоть пешего -и всё с помощью Лешего. И что очарованный ею странник аль витязь оказывался в чудесном дворце с просторными залами и ломящимся от яств столом. Кормила она его, поила, спать укладывала,- и вдруг оказывалось, что не во дворце он вовсе, а посередь трясины. И тянут его за ноги в бездонную хлябь Кикиморы. Много коней и всадников в тех зыбучих трясинах сгинуло. И татар в оторченых огненными лисами малахаях, искавших в Лешачьем Хуторе поживы, и омороченных добрых молодцев в собольих шапках. Некоторым даже мерещилось, что на том острове крепость стоит , обнесённая острогом, что в том остроге - народ на площади гомонит, скоморохи на дудках играют. Медведь учёный на цепи танцует да в лапы-ладоши хлопает. А на базаре - снедь, -конца края ей нет. Белорыбица с прилавков лыбица. В ковшах меды ходят по рукам туды-сюды. Бочкарь обод на бочку набивает. Кузнец коня подковывает. Гончар, кружа педалью свой станок, горшок из бесформенного куска глины ваяет. «Эй ты! -те нужны хомуты? Вот они сёдлы для всей вашей кодлы! А кому мечи-кольчуги да богатырски подпруги? Для подруги парча, доха с княжьего плеча!» И, мол, княжит в том городе, сидя на позолоченном резном деревянном троне, та самая волшебница. А спинка того трона - сплошь изузорена Птицами Гамаюнами с женскими головами, русалками с чешуистыми хвостами-власы по плечам, живут по ручьям, омутам да рекам, задуряют бошки доверчивым человекам. Лягуха ква да ква, а было тех трона -два. На одном князь сидел, на другом княгиня - и лицом и телом -богиня. А подлокотники того трона -у князя были -боевые индийски слоны, а у княгини -львицы рыкающие. А ножки тех тронов были -у княгини -лапы кошки, у князя, слышь, пока чара недопита!- вишь-лошадины копыта!
 
И был у той княжны муж, из рода Зимних Стуж, что погиб в схватке с зорящим древнерусские города Огнедышащим Змеем. И велела княжна сжечь мужний трон посередь того града, хоть и сама тому была не рада. И когда взметнулся ясен огнь к облацы, взвились ввысь птицы гамаюны, плюхнулись русалки в воды -и ушли на самую глубину. И вышли боевые индийские слоны из пепла - и призраками растворились во тьме. И заржали, хрипя, кони- и взметая огненные гривы к жемчуговым звёздам на небесах, что сыпались и сыпались искрами из образовавшейся в костре  витой трубы огненной раковины-и ринулись те кони в необъятные степи...А было у княжны три сына -кровиночки. Старшой взял отцов меч , хотел Змею снести  голову с плеч. Щит да кольчуга на кону-хоть в икону его! Ну. Обдало мОлодца огнём да серою да спознался он с полонянкой стервою. А то дщерь была Змиева- со времени ещё онова. И подлила подлая витязю яду, чтобы не было ни складу ни ладу, чтобы Лада ждала его вечно, чтоб ржавело на пальце колечко. Но осталось у княжны ещё два сына. Один сын -алтын, другой полтина. У овина девки хороводы водят, баламутят русалки в омутАх воды. Та это сказка аль не та, отворяй уши, да считай до ста. Спи малец, будешь ты молодец, вырастишь выше колокольного звона -победишь того аспида-Змия-Дракона.

...Трон княжны  и обнаружил я однажды за поленницей дров, за перегородкой в столярной мастерской, куда вела дверь с вырезной из берёзового капа ручкой. Сверкал пиками княжьей дружины набор стамесок, долотец, ножей для резки дерева. Пилы и лобзики разных калибров скалились зубьями. Деревообрабатывающий токарный станок с ножным приводом ждал в углу умельца, чтоб зажужжать, сообщая заготовке вращение и чтоб полилась из -под резца стружка винтовым серпантином. На верстаке выстроившимися в боевой порядок танками шли в наступление  фуганки с рубанками. Из-под ножа одного ещё кучерявилась стружка. В струбцине была зажата пахучая сосновая доска. Создавалось впечатление, что столяра-краснодеревщика застала врасплох недобрая весть-и он вынужден был все бросить, чтобы отвлечься на более важное, неотложное дело. Не успел он довырезать последний наличник - и прислонённый к стене он стоял рядом с другим таким же. А вот резной трон был завершён. Его золотило светящее сквозь  закуржавевшее стекло окна солнце. Пели свои песни распластавшие крыла Гамаюны в коронах царевен на спинке экзотического стула. Русалки изгибались телами, подобно лукам Купидона. Слоны подлокотников поднимали хоботы. Я сел на трон, вдавив копыта ножек в мягкую подстилку из смешанных со стружками опилок . Казалось, сейчас это чудо кресло взовьется на дыбы - и проломив крестовину окна, под звон осыпающихся стёкол вынесет меня вон...
- Ты чо тут копаешься?- заглянула в столярку раскрасневшаяся Валентина. Уже задав сена корове и коню, она пошла в дровяник, чтобы поторопить меня, и  набрав в охапку поленьев, с нетерпением ждала меня в распахнутых дверях, потому как к нам пожаловала гостья.-А ! Столярка! А я про неё совсем запамятовала...Ну да айда в избу, Варя ждёт!

Варя пришла в Лешачий Хутор с новостями. Вместе с солдатским овчинным тулупом на крюку, лыжами и пимами у печки, она отражалась в боку самовара и, принимаясь уже за третью чашку чаю, без умолку болтала, перемежая новости с древними легендами.
Отблескивающие лукавинкой глаза - смородины под бровями-стрелками. Заревой румянец на щеках. Крендельком оттопыренный мизинец пухленькой ручки, подносящей к  губам -бантиком фарфоровую чашечку с лазоревыми цветочками на боку. Зубки скалящиеся хитроватой улыбкой.Вздёрнутый славянский носик.Ямки на щеках. Стянутые в пучок по-ведьмачьи чёрные волосы на затылке-распусти их -черенок метлы меж ног-и прямиком на Брокенский шабаш.Она сидела на лавке, расплющив угадываемые под шерстяной юбкой мощные бёдра, навалив на стола груди богатырши Брунгильды.   
- В колхозе  жизнь оживает. Всю осень расчищали поля от железа и трупов. Теперь готовят трактора, плуги, сеялки к севу. В мехмастерских работа кипит.Председатель с фронту вернулси на култышке и с пустым рукавом. Медалей-иконостас! Красавец! А так всё бабы. Думают возвращать в базЫ коровок. Каких-то по отделениям немчура съела. А каких и так, аспиды, ради куража перестреляли. Закопали мы кормилиц зазря вместях с трупами побитых да погоревших в танках немцев у болота...
 Валентина слушала, подперев голову кулаком, нянча на коленях малыша, подливая в чашку чая, подкладывая в розетку варенья!
 - Ну а сынок-то твой возмужал! -поглядывала она в мою сторону, пока я подбрасывал в печь поленья.-А чо эт у него на щеке -то? В танке обгорел? Вот беда! Так говорили-на него похоронка приходила! А он живехонек. Выходит чево-то напутали. Ну, в рубашке родился! А в колхозе-то собирается робить? Нам мужики на трактора -край как нужны, а то всё бабы да бабы! Вот и мама рассказывала што опосля гражданской было бабье царство. Мужиков-то повыбили. А скоко их по этим болотам утопло! Лезут в трясину, не зная броду. Ноне-то опять, как бои стихли, по осени дожжык лил, как из ведра, вода поднялась, к тебе и не пробраться было. А я уж-на лыжАх, как покрепче подморозило. Вот так и при Наполеоне, когда гнали их, и они , разбредаясь ели конину и друг друга. Прабабка -то моя вот на этих же лыжАх сюды запёрлася на Рождество. А тут вертеп разврату. Гусарик с твоей прабабкой гулеванит. А у неё тогда уж трое пацанов было. Мужа -то под Бородином прихлопнуло из пушечки пузатенького корсиканца. Старшой - у Дениски Давыдова в отряде голову сложил. А она, хошь и из обедневших княжон-дворяночек была, а балы -то ой любила! И вот пра-пра-пра...тьфу ты, со счёту сбилася...прабабушка-то моя тук-тук в двери. А она открыват ей -натурально в неглиже. Тутока тогда всё иным было. И крыша повыше-и колонны на аглицкий манер и садик с фонтаном, и скульптурии Венеры, Амуров и Аполлона вдоль дорожек. И полотняный заводик на месте сарая. И конюшенка -на десяток орловских  рысаков для выезда и скачек. Но в феврале -то уж всё позаметелило, запуржило. И открывает барыня моей прабабушке двери и говорит: "Заходи , Фёклушка -красавица! Садися за стол. Не всё ж те на заводе с полотном возиться!"
И садится бабка Фёкла за стол - и смотрит на гусара, што цедит шампанско из хрустально хужера да виноградом заедат. «А то мой сын!-говорит барыня. - С Парижу вернулси. Не погиб он в боях-то..." А под образами кормилица сидит, малышку кормит, это значит -новый барин...Дык и в гражданску така ж блазь с моей бабкой вышла. Тока вместо гусара -белогвардейский охвицер -и тоже вродя как воскресший сынуля, то бишь твой отец...
-Да знаю я те побасенки...Што ты мне, Фрося, снова да ладом это талдычишь...Вон -под тем дубом их могилки. На одной агелочек с крылышками, на другой - вензельный крестик. А скульптуры те красные в болото сбросили. И колокол с колоколенки, и купола. Тут ведь и церковка была, поставили- то её вроде как на языческом капище, Перунов  с Велесами утопив в трясине, штоб народ от идолов отвадить...А этот то домик, муженёк мой на фундаменте спалённой комсой церквы и поставил, потому как  под разграбленной большевиками усадьбой земля стала проваливаться-и ушла под землю. Когда муж погреб рыл, открывались какие-то ходы в  подвалы той усадьбы. Построили то её на месте крепости. Теперь там яма, за сараем. И ход ведёт в глыбь -неведомо куды...
- А я это, Валюша, к тому, што ты ж у нас - княжеских , небось кровей, как прогнавший ляхов князь Пожарский! Княжна!
-Да какая я княжна-так седьмая вода на киселе!-возражала Валентина, подливая гостье чайку да подкладывая варенья.
- Теперь можешь не прятать своё дворянско происхождение. Теперь у нас и Иван Грозный , и Александр Невский вместях с Иосифом Виссарионычем...Смотрю, он у тебя в красном углу. Не 37 ноне -кулачный год. Ныноча-все иноче. Я веть тожеть из купеческого роду. Как Козьма Минин...
 
Я всё ещё гремел поленьями, потому как мне не очень то хотелось садиться за стол с этой сорокой.
-А он чо у тя бирюк такой? Онемел что ль? Сел бы за стол-то!- обернулась ко мне болтуша.- Я вот и пирожков с зайчатинкой привезла на гостинчик...
-Контуженный он. Говорить ему трудно. Вроде как с акцентом получается...
-Чо не узнаёшь? Ты ж за моей Галюхой ухлястывал! Вот передам ей, прибежит радёхонька!
-Узнал!-буркнул я односложно, чтобы скрыть акцент. - Она мне писала!-  развивал я придуманную Валентиной легенду.
-То-то же! Ну и поженим вас! На Паску! Мужики теперь наперечёт.
 
Я промолчал.
-А откуда у тебя, Валенька, такая красивая серебряная ложка с вензелем, и чашки вот эти фарфоровые -и вон смотрю подсвешник с купидоном на комоде? Из прабабушкиного сундука што ль? Да и серёжки смотрю у тебя золотые! Аль наследство бабкино, аль муженёк в тех подвалах, куда ход через погреб, клад отыскал?
 Малиновый уголь солнца  уже касался вершин деревьев. Заплакал малыш в колыбельке. Кот шипел на гостью и дыбил шерсть на загривке. Разлаялся собачонок, просясь с улицы  в тепло. Гостья засобиралась домой.
-Куда ты одна по такому снегу? Через час стемнеет. Я запрягла Пегого. Веня с Володей проводят тебя да опушки. Тут наезжено. Мы дрова возим. А там уж -рукой подать до колхозной  поскотины...Да ружье прихватите , мало ли! Волчишки шалят! Вчерась вон за сараем выли.
 
Выехали. Веня заправски управлялся с вожжами, как он это делал и тогда , когда мы грузили на сани брёвна, предварительно спилив двуручкой сухостойную берёзу или сосну, освободив её от сучьев и располовинив. Всё это Веня делал , как истинный вестмен.
 Сунув лыжи и бамбуковые палки в сани, Варвара отвернулась от меня, делая вид, что помогает править конём. Ехали молча. Я лежал в санях в обнимку с заряженной двустволкой и не знал-радоваться мне визиту говорливой Варвары или нет? С одной стороны до бесконечности прятаться в лесу- не получится. С другой - Варвара растрезвонит теперь по деревне, что сын Валентины вернулся живёхонький. И начнётся! Начальство заявится проверить, что за воскресший такой? Невеста Галина опять - таки. Как с ней быть?
  Остановить сани- ружьё в спину болтуши- отвести в сторону-выстрел-и свидетельницы как не бывало? «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». А заявившаяся к нам Варвара была не только любопытна, она вынюхивала своим крысиным носом- каким тут духом пахнет русским аль не русским? Ну и отстрелить ей этот нос вместе с дурковатой башкой! Чтоб эта болтливая голова превратилась в «тотенкопф». К завтрашнему дню волки и лисы растащат говорунью по кусочку, размыкают кости по болоту. Весной снег растает -и всё поглотит трясина! Или я не выпускник танковой школы СС? А это не представительница низшей расы? Или я не Шеттерхенд, а Веня -не Виннету, и мы не воюем с бледнолицыми и их коварными и лживыми «скво»? Но что-то меня останавливало.
 Может быть то, что мне не хотелось становиться персонажем легенды, которой не хватало в полном собрании легенд деревенской сказительницы. Сказания о том, как во времена лютой Опричнины, нашли мать и сын из Лешачьего Посада на опушке этого же леса полумёртвого боярского сына-и как выдала посадница найденного отпрыска опального рода Хрусталёвых за своего погибшего вместе с отцом -воеводою под Казанью старшего сына, что ушёл он на войну, на коне с мечом в кольчуге и шеломе, а вернулся пешим в драном армяке да лаптях. И как налетели коршунами опричники, прослышав про беглеца и, повязав, увезли его на правёж.

12.Реинкарнация
 
Из странностей происходивших в Лешачьем Хуторе не менее странным, чем все эти бесконечно повторяющиеся события была игра имён , фамилий и кличек животных. Это происходило одновременно с постоянными маскарадными переодеваниями в одежды и обстоятельства других исторических эпох, словно происходящее в избе Валентины Крюковой(в девичестве Хрусталёвой ) реинкарнировало не в будущее, а в прошлое. Или же наоборот, сложившаяся комбинация событий на острове представляла собой реинкарнацию случавшегося здесь в стародавние времена и повторялось с упорством заезженной патефонной пластинки.
 Ещё по теплу, сразу после того, как я уже стал вставать и помогать по хозяйству, запрягая коня, я услышал как Валентина , поглаживая Пегого по морде, назвала его Фрицем.
-Ну ничего, Фрицушка! -приговаривала она.- И конём быть тоже неплохо. Ну а в кого бы я тебя ещё переселила? Это самое комфортное и сытое для проживания тело. Да и не кастрирован ты. А к зиме , глядишь, поедем в Глухово - и там сведём тебя с какой-нибудь кобылешкой! Хочешь с Эльзой? Будет тебе Эльза! И будет у нас же-ре-бё-ночек!
 Конь заржал. И стал рыть землю копытом -и непонятно было -радуется он или возмущается перспективе скорой случки.
 -Валентина! Ты чего это там бормочешь? Какой Фриц? Какая кобыла Эльза!
-Да это я так! Балуюся ради забавы! Ты ж мне рассказывал про неинкарнацию! Вот я и подумала переименовать всех наших любимых питомцев, Теперь пёс у нас-Фридрих, кот-Людвиг , а корова-Ганс. Ну а жеребец-Фриц...
- Ты решила заняться симпатической магией? С этим шутки плохи!
- Симпатической -не симпатической, но так очень даже симпатично звучит!
- А почему корова -то Ганс , а не Фрида?
-Ну во-первых , я не знаю жива или мертва Фрида, да и далеко она. Ганса и всех остальных вы с Веней за болотом закопали. И ты ж рассказывал, как Ганс таился от эсесовского начальства, что он гомик. И как всё же попал в санблок Дахау для исправления.
- Я тебе не для того это говорил, чтобы ты производила над их душами магические эксперименты и неарийские обряды! Все они были правоверными католиками, ходили в храм, Фриц был лютеранином и постоянно штудировал богословские трактаты Мартина Лютера. А ты вот так...
 -Да ты не тушуйся! Вообще-то нас в школе другому учили!
- А зачем тогда у тебя образ в красном углу?
-Это на всякий случай! А вдруг Он - есть!
Такого рода дурацкие богословские беседы не могли убедить Валентину не играть в полюбившуюся ей игру. К ней присоединился и Веня. Гладя кота, он приговаривал.
- Людвиг, Людвиг, рыжик ты мой!
Вознамерившись почесать за ухом собаку, он кликал кобелька  Фридрихом. А выгоняя хворостиной попастись на лужайку Звёздочку,  обзывал её Гансом.
 И прислушиваясь к тому , как все они в ответ на эти клички-позывные ржали ,фыркали, мычали, лаяли, скулили,  мяукали и мурлыкали, я узнавал во всех этих звуках  голоса своих сослуживцев. Звёздочка и в самом деле смотрела на меня глазами нашего майстерзингера. А когда, сидя на крылечке, я наигрывал на губной гармошке нашего стрелка-радиста, чему -то радуясь мычала и тянулась губами к музыке .
-Дай, дай ей! Пусть и она дунет! Что получится?- подначивал Веня.
Кот зыркал, прыгал на принесённую с рыбалки рыбу, рвя её когтями совсем как  наш заряжающий Людвиг, имитируя все его повадки.
Кобелёк заглядывал в глаза, бывал как добродушен, так и зол-лаял, рычал и вилял хвостом совсем как наш наводчик- Фридрих. А то в порыве любви прилажимался к ноге и фантазируя, что это сучка, совершал соответствующие движения.
 Глядя на них, я думал, что такая реинкарнация всё же лучше , чем переселение в тела скользких лягушек, холодных годюк и ужей, безмолвных , плавающих в Псёле рыб. А тем более в мотыльков и бабочек, пьющих нектар из венчиков цветов-сколь бы они не были красивы, в пчёл, собирающих клейкую сладость  для улья в дупле старой липы за сараем, откуда мы с Веней, вооружившись дымокуром, выламывали переполненные соты -сколь бы они были ни умны, или в работяг и воинов муравьёв, как бы ни привольна была их жизнь в лесу на солнечной поляне. Наверное ещё тоскливее было бы возродиться в идущих под нож грибах, срезаемых лезвием косы травах или шепчущих о чём -то листвою деревьях.
 Я знал-мои друзья рядом, они со мной. И когда в одну из осенних ночей мы с моим верным Виннету отправились поставить крест на холмике , под которым я их сложил, подобно четырёхэтажному бутерброду, я знал-они смотрят, видят, осязают. Этот крест мы с Вениамином соорудили из стволов двух русских берёзок. В средоточие раскинутой на две стороны необъятного света перекладин я прикрепил дощечку с надписью «Здесь покоятся экипаж танка  PZ «Тигр» №665 - командир -Фриц, стрелок- радист Ганс, наводчик-Фридрих, заряжающий - Людвиг, верные сыны своего Отечества.» Крест как бы брал в перекрестье оптического прицела светящийся лунный круг, на фоне которого уже не видно было поверженного Тевтона с копьём. Похоже, наш танк уже отбуксировали с этого поля и скорее всего его многочисленные комплектующие уже бурлили кипящим металлом в котле  заводской литейки, чтобы перевоплотиться в детали какого-нибудь Т-34. А ,может, наша "киса" просто истаяла в туманной тишине, как кусок сахара в солдатской алюминиевой кружке с кипятком.
 ...И когда позже мне, военнопленному Вольфгангу Крюгеру довелось брать в руки и ставить в предназначенные им гнёзда детали русского танка, я ощущал растворившееся в них тепло и холод крупповской стали. ЧТЗ - растянувшееся бесконечным обозом на окраине дымящего трубами Челябинска, был заводом табором, заводом - монголо-скифским войском в степи у подошвы Уральских Гор. Здесь от литейки и до сборочного конвейера происходила реинкарнация евангельского «мне отмщение и аз водам». Здесь загадочная славянская душа, душа княгини-лошади по имени Анна, бросающейся под гильотинирующее, сминающее, терзающее  железо  подобно тому, как бойцы ложились под траки наших гусениц  со связкой гранат, -перерождалась в благородную ярость. Здесь молитвенный дух неистового Толстого, пророчествующего Достоевского, созерцательно Тургенева и раёшно-лубочного Лескова становились твердью брони. Здесь Тютчевское «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить» кристаллизовалось в рычащий гнев моторов. Непокорная, вольная душа Анны Карениной укоренялась в сходящем с конвейера металле. Их Анна - звучало даже грознее чем наше «Аненербе».Звонче. И не так мрачно и фаталистично. Кто- кого?
 
 В поисках ответов на мои вопросы я искал объяснения происходящего со мной. Нашёл ли? Не знаю. Но однажды спустившись в погреб избы на острове Лешачьего Хутора опять увидел открывшийся боковой ход. На этот раз -то были кованные дубовые двери. Отворив их, я устремился, освещая путь пылающим факелом.
Вслед за мной двигались тени составившегося в свастику факельного шествия в центре Мюнхена. Лабиринт заканчивался хорошо освещённым сводчатым помещением. По стенам горбились тени.

 В середине зала сидела на троне русская императрица в карнавальной маске с вуалью на лице и сверкающей алмазами короне поверх ниспадающих на плечи волос витого парика. Кругом от неё стояли облачённые в черное коленопреклонённые гардемарины в плащах с вынутыми из ножен опущенными шпагами. По команде императрицы они стали складывать из шпаг сверкающий пентакль. В центр этого пентакля вошла нагая дева  в маске рогатого златорогого Овна на голове.
- Читай заклинание, маг!- раздался леденящий голос повелительницы.
Из боковой ниши вышел монах в чёрной рясе со спущенным на лицо капюшоном и раскрыл фолиант. И я увидел - это наш бортовой журнал! А держащий в руках фолиант монах- командир нашего экипажа Фриц! «Так значит он успел прочесть заклинание!»-мелькнуло.
 На взъерошенных порывом ветра страницах книги  замелькали каббалистические знаки и руны. Монах запел. И хором запели гардемарины. На их треуголах  колыхались чёрные перья. И сойдя с трона, царица подошла к треножнику в центре пентакля. И  возложила на алтарь Младенца. И златорогая Дева занесла над улыбающимся мальчиком сияющий клинок. Мальчик не плакал. Он улыбался. И это был я. И когда лезвие ножа вошло в меня упавшим сквозь расступившиеся своды подземелья лучом - я увидел, что мы находимся в подкопе, сделанном под ограждением Дахау - и за пределами просвечиваемой прожекторами территории концлагеря нас ждёт зависший над поляной плазменный летательный аппарат. И как только мы вылезли сквозь дыру в земле,- нас подхватывали светящиеся ангелоподобные существа в шлемофонах. И мы оказывались внутри полупрозрачной капсулы.


13.Обыск и Допрос

...Явившийся из Орла мятый чин в непонятной мне форме рылся в комоде.Я видел его в зеркало приоткрытой дверцы шифоньера, прячась за простенком.Отлично видны были три звёздочки на погоне повернутого ко мне плеча и шеврон с серебристым мечом на фоне серебристого  же овала.  По комнате, стуча култышкой, позвякивая медалями на заправленной под ремень с блескучей пряжкой гимнастёрке, кружил председатель колхоза Фёдор Иванович Попереченков. Под ремень был упрятан и обшлаг пустого рукава гимнастёрки.
-Вы смотрите как следовает!На то вы и эн-ка-вэ-дэ,товарищ лейтенант, штоб врагов имать. Я сумлеваюсь, што это её сын Володя! Хотя похож, шипко похож! Но...Федот да не тот! Варя первая заприметила...Не враг ли затаилси змеюкой подколодной...
 Быстро сработало сарафанное радио! Впору было пожалеть, что я не пристрелил сказительницу Варвару, так по-варварски донёсшей на нас в органы... Первым делом -что сделал энкавэдешник,как стало мне теперь понятно, когда ворвался в избу! Он кинулся к печке и ,сунув в неё кочергу, вышвырнул на пол уже занявшийся пламенем планшет. Его я спровадил в топку, как только залаяла собака и Веня крикнул:
- Идут!
Я сразу сообразил -кто идёт и за кем. И первое -что сделал - бросил в печь поверх пылающих поленьев главный вещдок. Схватив ружьё и патронтаж, я спрятался за простенком в дальней комнате. И видел всё происходящее отраженным в зеркале не закрытой дверцы шифоньера. Приложив к губам палец, я безмолвно просил мою княжну не подавать виду , что я в избе! Валентина отошла вглубь второй комнаты, унося от греха подальше завернутого в одеяльце малыша. В избе было полно дыма и производящие обыск кашляли и матерились со слезами на глазах, хотя двери были распахнуты настежь и по полу тянуло холодом.
 
Я стоял на крышке погреба. Стоило склониться, потянуть за кольцо-и путь к бегству свободен. Боковой ход подпола уходил за сарай и выводил к конюшне. Это всё было тщательно обследовано нами с Веней.
-Так где твой  якобы  старшой сынок, Валентина?- вопрошал председатель.
-Он в лес ушёл заячьи петли проверять....
-Ну ничаво -обождём пока вертается! А  што это тут у тебя, Валя?! Икона в углу да ешшо и обок с патретом товарища Сталина! Свечки. Псалтирь. Ты што -молиться стала? Вспомнила, што как раз сдеся церква стояла и на этом самом месте поп кадилом махал супротив алтаря? Вынула из сундука иконну доску! Видать маманя твоя, неугомонная богомолка сховала! Мало мы те доски  колунами рубили , в печках жгли! А это шо?
  Запустив руку в шкатулку с Вениной коллекцией , он гремел черепами и орлами, но наколовшись на якорёк самодельной блесны, затряс единственной рукой и крикнул, высасывая из пальца кровь, ругаясь и сплевывая на пол:
- Вот, мать честная! В одной куче у тебя и эсэсовские эмблемы, и комсомольский и пионерский значки!И этот вот жетон эсэсовца! Да и медаль «За отвагу» здесь же! Вот так коллекция! Тебя токо за это - за решётку упрятать, не говоря уж про икону рядом с товарищем Сталиным. Отстала ты от жизни, Валюха! Таперича в красный угол рядом с товарищем Сталиным надо Черчилля с Рузвельтом ставить, бо союзники больше полгода, как высадились в Нормандии, открыт второй фронт и союзники прут! Эх темнота!Ты ж в школе училася, техникум кончала, мы тебя на рабфак собирались отправлять...С доски почёта не слазила. На ВДНХ с мужем ездила -ты аль нет? Молчишь! И неужель снюхалась с эсэсовцем? С аккупа-а-антом! Чей суразёнок -то не ево ль?
 
 Я притаился за простенком, затаив дыхание. Валентина молчала, указывая мне глазами на крышку погреба. Верный Виннету стоял ,перекрывая вход в комнату по ту сторону приоткрытой двери.
- Какие красивые фарфоровые чашечки! С позолотой! -продолжал рыться в ящиках комода Фёдор Попереченков. И ложек серебряных набор. Вот и этот подсвешник! Не из литературного ли музея? У нас тут их три -Тургенева, Лескова , Бунина. Аль тожеть от прабабки, как и иконка, всё это добро осталося? И серьги вот эти -золоты цветочки-лютики.
- Я всё это на базаре за продукты выменивала. За яйца, гусей, рыбу, зайчатину. А сережки -бабушкины...Как и колечко с камушком, и цепочка с медальоном.- отозвалась Валентина, когда я уже , ухватясь за кольцо, поднимал крышку подпола.
-А вот в органах разберутся! Что -откуда. Може, это твой средний  наворовал! Музейные работники жалуются- фонд за время боёв шибко порасташшыли...Восстанавливать надоть!
- Да всё ясно, Фёдор Иванович!-донёсся до меня голос энкавэдэшника, когда я уже спускался по лестнице, прикрывая за собой крышку.- Вот планшет с картой местности. Курск, Орёл,Обоянь Прохоровка, река   Псёл, болота , овраги, лес, линии наших укреплений. И бортовой журнал , чуть - чуть тока обгорел. Письма на немецком. Вот и фотка-тут они все  голубчики -на броне. Экипаж танка «Тигр» 3-й дивизии Ваффен - СС «Тотенкопф», едрёна Матрёна! Ага!-снял он с комода фотку отца и сына в фанерной рамке.-Смотри , Фёдор Иванович, - и правда-одно лицо -тот белобрысый эсэсовец и ейный сын, едрёна Матрёна! Она ведь так и правда этого эсесовца могла нам вместо сынка втюхать. Похожи!
-Похожи -то похожи, а вот и похоронка -на него. И на отца-тож. Хотя я ни того, ни другого ни разу не видел. С Финнами воевал...Што ж-воскрес выходит! Как Христос или Лазарь!
-Нда! Не даром нам наш политрук из университетской профессуры про эту «Аненербе» рассказывал! Вот какая штука выходит-наши враги верят в реинкарнацию. Это у них религия такая. Эзотерическая, едрёна Матрёна! Души мёртвых переселяются в живых. Свастика-это буддийский символ. Он и у древних русичей был- знак Коловрата...Только у нас-посолонь, а у них противосолонь. Они и впёрлись в наши ворота - в день летнего солоноворота, -рифманул капитан.
-Да леший с имя-во што они верят! Я ни во што не верю! И этого гадёныша эсэсовского изловлю и удавлю одной рукой! Веть чо они тутока, эти звери понатворили! Это уму не постижимо и не подлежит прощению! Только отмщению! К стенке за такие художества-и вся недолга! Но есть некоторые молодухи, которые с имя миловались- и детёв от них рожають!
-Да што ж он тут полтора года в лесу прятался? И никто не догодался, что он -эсэсовец!?
-Выходит так! Бабы тут бывали, што тожеть ни мужа ни сына не помнють. А она им ля-ля-тополя, фотки показыват, пирогами , мёдом угошшат,-они уши-то и развесили. И   про ВДНХ поверили, и про поездки на курорт...И про сыновей, и про мужа. А никакого такого мужа Крюкова -то и не было. Ни на доске почёта- теперь это битое стекло да металлолом корёженный, ни в ведомостях колхозных- их я в откопанном из под руин конторы сейфе нашёл. Нигде! Надеялась мошенница, што все - сгорело до тла-шито -крыто, никаких концов не найти! Во! Смотри-ка, товаришч капитан, фотка отца и сына из разных половинок составлена и засунута под стекло!  Хитро спроворено! Похоронки эти она где-то в далёких деревнях подобрала. И фотоальбом тожеть. А то свои бы давно признали подлог! Это Варя смикитила-што-то тут не то. Не срастается. А Варвара-она- местная! И никой Вали она до войны тут не знала. И изба стояла заброшенная-вертеп летучих мышей да змей с ящерицами. Откель она сюды притащилась-один Леший знат.
- А сынишка то? Вон он у дверей-в шапке ушанке, телогреечке стоит. Пимы на ногах. Куда собрался? А, мальчик! Чо молчишь -то?
- Да не сынишка он. Бездомный прибился к ней , поди. Щас их без родителев скока тут скитается! Всё надо проверять.Запросы рассылать.
-Вот дела, едрёна Матрёна,- сдвинул старлей на затылок фуражку с торчащим  утиным клювом козырьком. Щёголь и по холоду не боялся отморозить свои птичьи мозги! Хотя в этот день была оттепель и с хрустальных сосулек дворца Княгини Хрусталёвой капало.
-Всё, всё стерва насочиняла! Вот - документы этого Вольфганга Крюгера! Были прилеплены снизу ящика изолентой! Она всю семью свою сочинила из этой фамилии и имени. Вольфганг-Владимир, Крюгер-Крюков. Эх, ма! Поди, затаились они тутока пока гремело вокруг! Вдвоем -она и пацан приблудный. Потом этот Веня -хоть на венике или метле пожаловал. Они и его приняли. А когда забеременела и родила, вся её легенда и оформилась окончательно. Ну а бабенки, што  таскали ей последнее да краденое за продукты, невольно подсказывали ей -што и как врать...И если бы не Варюха! Ты посмотри ей ешшо и осьмнадцати нет-какие трое детей и муж с сыном, погибшие в боях! Какая мужнина медаль "За отвагу", значок комсомольский-всё с мертвых бойцов снято, как и эти черепа эсесовские! А икона в углу, лампадка, так то поди в погребу еще в гражданску убитый здесь поп сховал! Да и ребеночка этого в пелёночках проверить надоть! Ребёночек ли то аль котёночек? А то щас в Орле и Курске беженки -чо вытворяют, чтобы военных разжалобить! Сидит маманя у вокзала, титькой дитё кормит, ей кто сальца, кто хлебушка, кто консерву. Ну а один лейтенантик в личико ребёночку заглянул, а то кукла из деревяшки выструганная…

-Нда! Тут разобраться надо, едрена Матрёна!- опять вернул кепку на место энкавэдэшный старший лейтенант, дёрнув её вниз за утиный клюв.

Нырнув под крышку погреба, нашарив под лестницей пистолет с гранатой и сунув "Вальтер" в карман, а гранату- за ремень, я мигом оказался за хлевом, куда вёл туннель. Но хлев был заперт на увесистый амбарный замок. От волков. Поперечная клямка запора поперёк двустворчатых ворот. Да и сарай тоже был на замке.  Пришлось лезть на поветь, чтобы через дыру в потолке сарая достать ломик. Надо было выдернуть запор. Продираясь на повети сквозь ряды берёзовых веников , заячьих шкурок и распугивая летучих мышей, я спрыгнул на сваленное в углу сарая сено. Дальнейший путь был и того проще -из сарая в хлев можно было попасть, отодвинув висящую на единственном гвозде плаху. С ломиком в одной руке, с ружьём-в другой и ножом за ремнём - я пролез в лаз, которым мы с моим Виннету пользовались много раз во время наших игр в индейцев-ковбоев.
 Фриц - Пегий радостно запрядал ушами. Набросив седло и затягивая подпругу, я услышал голос Вени:
 -Щас открою! Заскрежетал ключ в замке. Заскрипела на проушине и звякнула клямка. Я отбросил ненужный ломик: им я собирался отогнуть «усы» пробоя, чтобы выбить кованую стальную петлю, фиксирующую  в косяке клямку."Поцеловал пробой-и айда домой!"-пульсировала в висках русская поговорка.По-немецки это означало "Es ist zeit nach hause zu gehen." Ворота распахнулись и, тиская в потных руках уздечку, я «пришпорил» Пегого, а вернее ударил его по бокам босыми пятками. Тут же меня обхватили руки запрыгнувшего на спину коня Вени.
 Конь вынес нас за поскотину под хлопающие вслед выстрелы. Через болото по замёрзшему руслу реки, но куда? К разбомбленным деревням, в которые возвращались бежавшие от нас крестьяне? А может затаиться в какой-нибудь сторожке? В горячке скачки я всё ещё прокручивал варианты несостоявшегося боя.
 Вот я приоткрываю крышку. Её скрип настораживает Федора Попереченкова и энкавэдешника. С пистолетом наголо мятые галифе кидаются за мной и, нырнув следом в погреб натыкаются на выстрел из моей двустволки. Или я не Шеттерхенд! Веня втыкает кухонный штык-нож между лопатками дембеля с фронтов Корсунь-Шевченковской операции...Серебряные ложки с фамильными вензелями, подсвечник, золотые серёжки и эсесовские черепа , выпадая из рук одноруко-одноногого Скупого Рыцаря, валятся на пол...
 Другой вариант - я отказываюсь от бегства через подпол. Из своего укрытия за простенком я укладываю наповал не успевшего вытащить из кобуры свой кольт незадачливого шерифа. Из второго ствола - нашпиговываю дробью его слишком усердного помощника. Мы быстро собираем пожитки - и сбросав вещи в сани -мчимся через лес подальше от Лешачьего Хутора. Нас настигает погоня милицейского подкрепления- участковый и пара колхозников. Я укладываю двоих метким выстрелом из винчестера. Виннету точным выстрелом из лука вгонят стрелу в шею третьему. Мы свободны! Мы мчимся по заснеженным увалам мимо грозящих небу обгорелых труб. Мы несемся сквозь руины на санях, запряжённых в ожившую снежную скульптуру рогатого оленя, вместе с Санта-Клаусом и мешком подарков на плече...Моя Хрустальная Королева нянчит на руках нашего Малыша. Нас уносит Хрустальный олень-не зря я его поливал водой! Хрустальные сани. Хрустальные мы. Хрустальный лес.

...Удар кулака в скулу. Рой «мушек» перед глазами. Хрящеватый нос. Умыльчивые губы-червяки. Прокалывающие тебя , как мотылька для энамологической коллекции иголка, зрачки. Брови, угрожающе сдвинутые на переносье.Глубокая поперечная морщина. Пот на лбу.
-Колись, сволочь, сколько наших танков подбил!
 
Другой удар. Ярко светит лампочка. В петлице на воротнике  зигзаги эсесовских рун.
-Так кто тебе помогал бежать? Отвечай, сволочь!

И опять кулак обрушивается молотом на скулу - наковальню. Сделав подкоп в эксперементально-медицинском корпусе Дахау мы один за одним ныряем в подземелье. Мы копали этот подкоп полгода, вынося землю в карманах и потихоньку ссыпая её возле вмёрзших в грязь,  приготовленных для кремации трупов. Выклеванные птицами глаза. Стиральные доски рёбер. Кому -то никогда не отмыться мылом, вывариваемым из человечины.

Скрюченный я лежу на полу. Пинок чобота по рёбрам. Я опять на лежаке под иконой рядом с фото ухмыляющегося Сталина. Надо мной хлопочет голубоглазая старушка. Поп размахивает кадилом. Это храм. Правда полуразрушенный. Иконостас есть. А стен и потолка нет. Иконостас это осенний лес в позолоте увядания. Как в Эйзенахе. Почему я здесь? И кто дотащил меня от горящего танка до опушки леса? Командир экипажа-Фриц, наводчик-Фридрих, заряжающий - Людвиг? Но не стрелок-радист же Ганс! Куда ему-тощему очкарику! У моих ног грызёт продолговатую кость собака с хвостом кренделем. Кот мяукает, скалясь. Нет-это не кот-это тигр, сбежавший из Берлинского зоопарка. Он грозно скалится, он замахивается на меня когтистой лапой!

 -И што ж он аж полтора года в лесах отсиживался? И как не одичал! Его танк подбили на Орловско - Курской дуге, под Прохоровкой, а теперь уж пошли военнопленные с Корсунь-Шевченковского котла!-доносится до меня откуда-то сверху.
 
Так -кто же - те дающие клятву верности императрице гардемарины в черных одеждах, ниспадающих с плеч вороновыми крылами плащей? Свет от факелов  падает на их лица. Это они - Людвиг, Фриц, Фридрих, Ганс. Мы уже по ту сторону стен медицинско- экспериментального блока - и ковыляем к забору из колючей проволоки. Там должна быть дыра , проделанная подпольщиками. Но ни дыры , ни подпольщиков. Я в кругу прожектора. Автоматная очередь с вышки. Я падаю. Темнота.

 И снова удар по ребрам. Уже не больно. Просто -хрясь-хрясь-и ничего больше. В баню врывается Валентинин  муж с ружьём. Не подорвался на мине-целёхонек. Вскочив с полка, на котором я блаженствовал пока ты охаживала меня веником из тех, что всегда казались мне засушенными скальпами, я прикрываю тебя. Голый. Как дюреровский Адам в раю! Выстрел. Я оседаю на мокрый, мыльный пол. Ещё выстрел. Ты валишься на меня сверху, и я чувствую, как скользят по мне твои руки, касаются моего лица  трепещущие холмики, щекочут губы твои волосы...

-Да хватит! -больше ты из него ничего не выбьешь! -слышу я ещё один голос. И скрючившись, вижу себя на конвейере завода боеприпасов. Я перебираю  снаряды, как монах четки. Нет  сил молиться, но можно ощущать гладкую, прохладную поверхность металла. Перед глазами проплывает смутная надпись СИБКОМБАЙНМАШ. Серыми мышами мы втекаем через проходную мимо плаката ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА, ВСЁ ДЛЯ ПОБЕДЫ. «КОМ» - это что-то про команчей! -вспыхивает в памяти.
 
 Рухнув на нары, я слышу внутри себя голодное урчание. Это журчит чаёк струйкой наполняющий фарфоровую чашечку с позолоченным ободком. Это баюкает меня напевный голос Варвары: "Разрешилась матушка-ампиратрица на Рождество двумя младенчиками. И было то-два хорошеньких близнеца -мальчонки. И говорит главный советник Миних той ампреатрице, неможно, мин херц, в одном царстве двум наследникам быть. Придётси амперию делить пополам. Потому - давай отдадим одного мальца княжне Хрусталевой , што живёт в старинном остроге на Лешачьем Острове. Она как раз родила-и пусть выкормит нашего сына, штоб никто не знал, што он наследник царского престолу. А второго оставим и воспитаем , как царевича-королевича. А штоб не кручинился царевич по царскому трону-вели тамошнему столяру вырезать из дуба и позолотить отдельный трон. И корону пущай из хрусталя вырежут-и будет он Князь Хрустальный. А его приёмна мать Хрустальной Княгиней.
 Так и сделали. И согласилась Княжна Хрустальная взять близняшку на воспитание. Просто положила рядом со своим мальцом в колыбельку - и велела повитухе пустить слух , што родила она двойню. А малыши-то так друг на дружку были похожи, што  княжна стала путаться -где её сын, а где амператрицын. Да и махнула рукой. Идёт время, растут сводные братцы. И оставшийся во дврце  амператрицын сын тожеть- знай растёт. Вредный да капризный. Пирожными обжираетси. Растолстел, на коня влезть не могёт. Ему -невесту Акатерину. А он -ноль вниманиев. В крахмальных солдатов в спальне играт, на скрипице пиликат. И пришло ему время на трон сесть, потому как матушка-ампиратрица помре. Войну с прусаками проиграл, бо был ево кумиром прусский король -вояка Фридрих. Наши -то наступали и били прусаков, потому, как говаривал Суворов, русские прусских всегда бивали, а он велел отступать. Обозлились енералы, созывают совет, вызывают на него капитана гардемаринов Владимира Крюкова и говорят: "Бери своих молодцов. И чтобы зацепили крюком аспида -сташшыли его с трону. А на место его посадим молодца из крепости на Лешачем Острове.  Вишь, дева, прознали они про то, што на Лешачьем острове -прынц спрятан. Сказано - сделано. Приезжают к Хрустальной  Княгине на остров. Пируют с её сыновьями. А у тех в руках по серебряной ложке. И если положить их рядком -получатся SS. Те ложки были из Гессена, потому как амператрица -матушка тожеть  была из ГеССена. Что означали зашифрованные вензеля-две срединных буквы её родного города. И она ту ложку малышу на шею на ленту повесила, штоб не спутали с каким другим. Да няня сняла ту тяжелу ложку, штоб ребёночек не удавилси. А тута и друга ложечка объявилася. У нас почти што все амператрицы были прынцессами из Гессена аль из Цербста. Вот и везли память о родине в Россию. Так кто из них прынц?"
 
 Такими завиральными притчами угощала нас зачастившая ближе к весне Варварушка, на постое у которой стояли наши танкисты и она их потчевала не только щами и байками об любвеобильной "амператрице", но и сама то и дело  меняла фаворитов из фельдфебелей. Но мне уже было не до неё и её сказок...



14.Выблеванные анакондой

Сбежавшая из берлинского ZOO, порубленная осколками авиабомбы, гальванизированная  лунным сиянием и потому неуничтожимая амазонская анаконда уносила меня в своей утробе в сторону Урала. Её движение было продолжением начертанных на штабных генеральских картах стрел. Она повиновалась повелительному мановению вскинутой руки исполина с нагуталиненной  щёткой усов под носом-сапогом над раззявленным ртом, имитирющим нижней челюстью отвалившуюся подметку сапога пехотинца. Оттуда продолжало нести вонью прокисшей портянки: ни шагу назад! отдадим свои жизни за Фатерлянд! И даже скукоживаясь в карлика под ударом дюжего красноармейца, вогнавшего штык в пробор бокового зачёса волос на  головёнке, маг  продолжал посылать свои слабеющие пассы. Это уже был не "Drang nach Osten" и тем паче не "Blizkrig".  Это было отползание, волочение вывалившихся кишок по наждаку мёрзлой земли. Долгая, мучительная бесконечная попытка регенерировать, сменить сползающую чешую на новую. Скрюченный, раздавленный , убогий я сидел  внутри позвонка пресмыкающейся гадины, был частицей её разорванного в клочья, кое как - текучими ртутными каплями собирающегося в одну лужицу спинного мозга. Поверхность набухающей капли дрожала, зыбилась, она отражала небритую физиономию в зэковской шапке -заношенном треухе красноармейца с пятиконечным следом от звёздочки. На мне, как на вешалке, болталась хлипкая одежонка. Из просящего каши ботинка лез наружу чёрный ноготь обмороженного пальца. Обхватив колени руками, я пытался согреться. На устланном соломой полу "теплушки" и на нарах в два этажа сидели и лежали такие же, как я, -военнопленные.

 Нам вломили. Да так что ломило кости, заходилось сердце, немела душа. Нам вломили под Сталинградом и под Орлом. Из Имперских клювастых орлов мы превратились в ободранных куриц. Мы реинкарнировали в черепа на околышах фуражек наших командиров. Мы проиграли не только на земле, но и в небесах. Рога на шлемах облачных Тевтонских  Рыцарей трещали под мечами Витязей Света. И сколько бы ни сверкали зигзагами молниевых рун Один и Тор, те рога валились наземь обломками рухнувших самолётов Люфтваффе. И хотя всё уменшаюшийся Крошка Цахес с его тремя золотыми волосками на плеши благополучно выцарапывался из руин взорванного заговорщиками  бункера, чтобы , истеря, требовать новых и новых жертв- всё было бесполезно. Нас, заглоченных  расползающимися змеями эшелонов военнопленных всё дальше и дальше уносило на волнах похоронного марша в честь принявшего цианистый калий Моцарта танковых сражений Роммеля.
  И это был не баловень богов и духов искусства Вольфганг Амадеус, не оглохший Бетховен с его грозно стучащейся в двери судьбой, не Вагнер с его полетом Валькирий, а выживший в блокадном Ленинграде Шостакович в старушечьих очках на совином носу. Он не предвещал и не пророчествовал, он не стелился волосами революционного вдохновения по ветру предстоящих бурь, он не парил   над миром , упиваясь ураганом его переустройств, он смотрел сквозь телескопы своих очков в тысячелетнюю даль, скорбно сжав губы, -и оттого, что он там видел,- каменело сердце.         
 А змеи набитых военнопленными эшелонов всё ползли и ползли  на Восток. И  отпавший хвост анаконды ещё подавал признаки жизни, корчась между руин разбомбленного Берлина и пытаясь составиться в нечто целостное из обрубков трамвайных вагончиков... И кровью обезглавленного Дракона -хлестала вода из затопленного метро...

 Околевая в углу вагона для перевозки скота, я каменел, превращаясь в горгулью. Я знал-мне нет прощенья. Ведь я был частицей того Дракона.И лишь в глубине моей
окаменевшей души теплился сгусток света- всё то, что произошло со мной на Лешачьем Острове.А  было это или этого не было уже не имело значения.
 В самом ли деле, выскочив верхом на жеребце  из лесу, мы с Веней устремились к перемёрзшей, ещё не   вскрывшейся реке и, довольно быстро преодолев не очень широкую курью,продрались сквозь сухой тростник и  больно хлеставшие по лицу ивы перемычки? Или всё это было грёзой? Всё происходило как бы в бреду, и мне казалось , что я контуженный и обожжённый всё ещё лежу под образом Богородицы, надо мной склоняется Валентина, и её ниспадающие волосы щекочут мне лицо. Хотя вполне возможно-то была взвихренная бешеной скачкой лошадиная грива...   Погоня следовала за нами. Преследователи двигались,  быстро приближаясь, не смотря на то, что их в санях, запряжённых вороным колхозным конём, было несколько человек -четверо или пятеро, как смог я разглядеть, оглядываясь. И вот - покрытый снегом, выглядящий вполне надёжным лёд реки. Скользя копытами, как на катке, держась подальше  от курящейся паром чёрной полыньи,наш скакун несёт нас к другому берегу. Преследователи уже близко. Но и берег-рядом.
- Стреляй! - кричу я Вене-Виннету, продолжа "игру в индейцев". Ружьё с патронташем  я ему отдал ещё когда мы ломились через лес. Оставив себе "Вальтер" и гранату.   
 Обернувшись, стреляю первым.
 Следом оба ствола разряжает Веня.
 Мимо!
 Зато в ответ в перемешку с отборным русским матом гремят выстрелы погони.
Натягиваю узду, чтобы занять удобную позицию для броска гранаты. Вороной колхозный конь на белом, как полотно холста фоне, тянет по рыхлому насту сани с сидящими в них.Ликуя, они приближаются к берегу.  Самое время взорвать под ними лёд и отправить всю шайку на дно. Отвинчиваю колпачок на ручке "картофелемялки"; она  должна растолочь лёд в пюре, в котором захлебнутся и старлей НКВД, и хромоногий председатель, и поджидавшие их у крыльца подручные, один из которых, наверное,на своё счастье остался охранять Валентину с малышом, корову, собаку, кота и курей в курятнике. Из ручки выпадает белый фарфоровый шарик на шнурке. Дёргаю. Бросаю. "Толкушка", кувыркаясь, описывает дугу -и падает прямо под ноги вороному.Неужели запал не сработал? Или ещё не прошли 6 секунд? Ответом на эти сомнения -грохот, жалобное лошадиное ржание, матерки, разлетающиеся куски льда,копьём воткнувшийся в сугроб обломок оглобли, долетающие до нас  брызги обжигающей холодом речной воды. Конь с вывалившимися сизыми кишками и вся честная компания, беспомощно барахтаясь между ошмётьями саней, подобно тонущим среди обломков кораблекрушения, неумолимо утягиваются под лёд, повторяя кадры трофейного кино с уходящими на дно Чудского озера тевтонами. Веня палит в эту кучу из двустволки,
я доразряжаю "Вальтер". Не зря ж я на полигоне в фанерные мишени палил! Вот и пригодилось!
-Всё! Теперь -в Обоянь!
Отшвыриваю дымящийся пистолет. Веня делает то же с ружьём и патронташем. Появиться в городе с такими "игрушками" -это дважды два сразу угодить в лапы какого-нибудь патруля. А это нам не нужно...Веню -то облава застала одетым вполне по сезону - только что из дровяника поленья принёс и собирался ещё охапку притащить-потому был он в штанах, пимах, телогреечке,шапке ушанке и даже в рукавичках. А я то, чем и успел утеплиться, так это сорванным впопыхах с гвоздя в конюшне ветхим полушубочком, которым Валя накрывала ноги, когда мы отправлялись зимними месяцами в лес по дрова, если кончалось топливо. А кроме того на мне были лишь брюки Валиного мужа с кальсонами под ними, рубаха-косоворотка да шерстяные носки, в которых я ходил по шитым из лоскутов коврикам по жарко натопленной избе. На голове же ничего не было. И когда Веня протянул мне шерстной , как и носки, вязаный Валентиной из козьего пуха шарф, со словами "Обмотай голову, а то мозги отморозишь!"- я соорудил на голове тюрбан и, наверное, был похож на француза спасающегося преследований от кутузовской армии по Смоленской дороге.      
 Скакун уносил нас вдаль бескрайней, безмолвной поймы. И на фоне этого белого полотна я видел, как парят между дном и ледяным панцирем путающийся в постромках конь с вывалившимися кишками, энкавэдэшник и председатель. Как, раскрывшись, тонет наш бортовой журнал и на его страницах расплываются чернила. Как плывёт , колыхаясь,командирская карта. Что ж, выходит , как говорят русские, "концы в воду"...
 Заячий треух и пимы мы с Веней выменяли за предусмотрительно прихваченную им серебряную ложку. И в таком обличии да ещё и в косоворотке я вполне мог сойти за
русака. Но подвёл акцент...С тех пор, как Веня растворился в привокзальной толчее  Курска, то ли специально улизнув от опасного спутника, то ли потерявшись, мне пришлось колоть дрова за тарелку похлёбки, красть с базарного прилавка морковку, попрошайничать. Тогда же на базаре в Орле довелось мне наткнуться на Варюху -смородиновые глазки, носик туфелькой, щёчки фарфорового заварника с розочками на боку. Тем памятным заварником и чайными чашечками с золотистыми ободками из Валиного шкафа она и торговала. А ещё - подсвечником -купидоном и немецкими сигаретами из подпола избушки на Лешачьей Заимке. " А хибаре-то Валиной энкавэдэшники красного петуха пустили,-трещала Варвара сорокой, перекидываясь новостями  с товаркой, торгующей заинтересовавшим меня съестным.- Только пыхнуло костерком да ещё суток трое дымок над лесом курилси!" И пока  соседка по прилавку, картинно разложившая товар - удивлённо пучивших глаза-пуговицы мороженных щучек из омутов да уток-жмуриков, слушала болтунью-находку для шпиона, я сунул-таки шмат сала под полу тулупчика.Но сало то, которое я крамсал подобранной крышкой от консервной банки, быстро кончалось - и тогда в животе урчало, будто там поселился голодный тигрёнок...
Иногда мне казалось, что куда лучше было бы быть обсосанным сомами на дне Псёла и лежать там в виде символа нашей несчастной дивизии -череп с костями, чем так вот горе мыкать. Размотав тюрбан из шарфа и намотав его на шею, согретый заячьим треухом, пимами и заплатанным овчинным "азямом", я всё же воспрянул духом. А когда в увозящем меня на Восток  товарном вагоне, радом со мной замёрз ефрейтор абверовец, у которого не было ни шапки , ни пимов, а только пилотка скукожившиеся ботинки да кургузая шинелка, я понял, что кому-то ещё хуже. Я благодарен был этому ефрейтору не только тем, что  своей гибелью он помог мне постичь столь простую истину. Сунув мертвецу руку за пазуху, как бы проверяя стучит ли его сердце, я, привыкший уже красть снедь на базарах, нащупал там его солдатскую книжицу. Присвоив её, я из   свирепого роттенфюрера героических Ваффен- СС Вольфганга Крюгера мимикрировал в серого ефрейтора абвера, добровольно сдавшегося в плен Вильгельма Блоха.Таковым и остаюсь по сей день.С тех пор , как я присвоил имя и фамилию покойника, всё во мне как бы застыло, окаменело , "схватилось" бункерным бетоном и даже теплившееся внутри, мерцающее светлое пятнышко затмилось, и возникающий в парящей кипятком чайной чашке с золотым ободком идиллический домик в лесу вспыхивал, как спичка, пылал- и , сгорев, превращался в кучку холодного пепла. Иногда мне снилось, что я пилот бомбардировщика с крестами на крыльях - и, пролетая над островом Лешачье хутора, сбрасываю на него увесистые "ляльки". И вижу -себя, Валентину с малышом на руках, Веню- на крылечке. И кота, и собаку, и коня-Пегого, и корову- Пеструху.И развесистую берёзу рядом с крыльцом.И как все мы тонем в языках пламени, клубах дыма исчезаем среди вздыбленной земли, обломков стропил и разлетающихся на щепки досок.И , как вздымается над черными клубами вырванная с корнем белоствольная берёза...
 Заглотившая нас анаконда переваривала невкусную пищу и в лагерных бараках, и на стройках по расчистке обломков, в которые превратили мы города,где прогромыхали гусеницы наших рычащих "Тигров" и в расстрельных казематах НКВД. Но не до конца переварив, выблевала-кого в репатриаторский Фридланд и даже домой, в ФРГ , где поднялись из руин  готические соборы, зазвучали органы и своды храмов огласили молитвы католических святых отцов и протестантских пасторов.Где в музеях, уже забывшие о той войне, посетители вернисажей опять любовались гравюрами Дюрера и полотнами Боттичелли, Рафаэля и Энгра. Я сожалел, что затянуло илом и песком реки Псёл бортовой журнал с рисунками, запечатлевшими образ моей спасительницы Валентины. Я не знал, что с ней и кем стал выросший малыш. Но она часто являлась мне во сне. И я чувствовал-она жива.А он стал хорошим человеком. Моим Вайсштеттеном стало заснеженное село в Кулундинской степи. Было время, садясь за рычаги трактора, чтобы провести в весеннем поле борозду, я всё ещё представлял себя в кабине танка, мехводом, выполняющим команды моего неистового юмориста обершарфюрера. Но пришло время-  пелена спала- и я познал радость плуга , взрезающего землю для того, чтобы в неё упало зерно... 
   



Октябрь- декабрь 2021.

-----
*История Volkswagen началась осенью 1933 года в одном из залов отеля «Кайзерхоф» (нем. Kaiserhof) в Берлине. Собеседников было трое: Адольф Гитлер (нем. Adolf Hitler), Якоб Верлин (нем. Jacob Werlin), представитель «Daimler-Benz» и Фердинанд Порше (нем. Ferdinand Porsche). Гитлер выдвинул требование: создать для немецкого народа крепкий и надёжный автомобиль стоимостью не более 1000 рейхсмарок. Также, автомобиль должен был собираться и на новом, олицетворяющем новую Германию, заводе. На листке бумаги Гитлер набросал эскиз, обозначил основные пункты программы и попросил назвать имя конструктора, кто будет нести ответственность за исполнение правительственного заказа. Якоб Верлин предложил кандидатуру Фердинанда Порше. Будущий автомобиль так и назвали — «Volks-Wagen» («народный автомобиль»).

17 января 1934 года Фердинанд Порше переслал чертежи прототипа «народного автомобиля», созданного на базе разработанного ранее Porsche Typ 60, в Рейхсканцелярию Германии.(Википедия)