Когда меня впервые повели на расстрел, я споткнулся возле входа в подвал и чуть не обронил винтовку. Мои товарищи приготовились гоготать, но начальник нашей бригады строго вздернул палец вверх. Смех стих. Горе-дирижер направился ко мне и ухмыльнулся. Задержав внимание на моей винтовке, он резко принял серьезный вид и сказал:
– Запомни, солдат. Никогда не приноси оружие в дом.
Мы ступили через порог. В подвале для уборки я был впервые. И вот что странно – раздетые донага люди потрясли меня меньше, чем стены нашего Санатория. Я стиснул зубы, чтобы не раскрыть от удивления рот.
Стены были исписаны яркими рисунками. Быстро и резво, на правой от входа стене, прыгали слоны, лошади, верблюды и иная живность. Напротив – меня зачаровало зеленое поле, намалеванное густо, без конца, без края. В центре поля красовалось одинокое пышное дерево. Картину позже подпортили – кто-то добавил на небо неказистую радугу, которая пришлась по душе лучшему снайперу нашей бригады Лелику Колошмату. Портрет Лелика висел под портретом Великого Джозефа. Портрет Большого Джо, как мы его любя называли, был в разы больше, чем портрет Лелика, который по неясной причине широко улыбался на фото. В жизни, помимо хорошей стрельбы, он славился тем, что любил пить водку и плакать. Хороший парень. Все свое детство он голодал. Наверное, от этого стал грустным. К слову, в былые времена в указанном подвале торговали хлебом. По другим данным, его выдавали бесплатно беднякам, вроде Лелика.
Позже наш лучший снайпер поведал мне, что за оформление стен отвечали дети. Обстановка (разговор состоялся в моем любимом кафе «Пламя») дозволяла мне не сдерживать себя, и я открыл от удивления рот. Позже, в период моей стажировки, я сам проводил экскурсии для молоденьких училок и детей, объясняя, что такое хорошо и что такое плохо. Естественно, в дни, когда казни не проводились. Чаще всего утром. Когда пол сверкал от чистоты.
Однажды мы потеряли молодую учительницу. Неуправляемые дети визжали. Мы носились по лестницам, как сумасшедшие. Коллеги с верхних этажей смотрели на нас косо. Мы отвлекали их от дела. Они не понимали с какими такими благородными целями мы водим девиц на службу. Караван орущих детишек выводил их из строя. Лелик шел за мной следом, наступая мне на пятки и касаясь дулом винтовки моего плеча. Под нос он бурчал себе гнев. Среди его вердиктов я разобрал такие: «сука», «детей бросила», «к стенке».
Когда Лелик отошел, я в одиночку спустился в подвал и перед запертой дверью услышал таинственный скрип. У меня был ключ. Я вставил его в замок и, как можно тише, совершил оборот, когда услышал грохот. Как будто град камней катился с горы. Я живо отворил дверь и ворвался внутрь.
Девушка быстро поднялась с колен и, оправив одежду, начала пятиться назад. Она негромко, едва шевеля губами, повторяла «ничего не было, я ничего не делала». Пластинка сменилась, когда девушка зацепилась каблуком за старинную стремянку и с возгласом «ах» плюхнулась наземь. Она в ужасе смотрела то на меня, то на винтовку.
– Уходите, – сказал я. – Вас дети ждут на втором этаже.
Она выбежала, забыв свою сумочку. Я поднял стремянку и, увидев портрет Великого Джо, чуть не заржал, как лошадь. Его борода была усеяна алыми овалами. Если бы я задержался, она облобызала бы весь портрет, а детки остались бы без учителя. Что поделаешь… Женщины с ума сходили от подвигов Великого Джо. Его слава была огромной. Мужчины робели перед ним, опасаясь гнева. К женщинам и детям он относился лояльнее.
В тот день моя винтовка была разряженной. До первого выстрела мне оставалось чуть более месяца. Я ждал своей очереди и присматривался как работают мои наставники. За мной присматривали два старших товарища – Лелик Колошмат и Джо22.
Последнее имя требует разъяснений. Людям постарше отшибло память. А молодые и знать ничего не желают о недавнем прошлом. Я понял это после беседы со своими внуками – довольно большими шишками. Некогда им учить историю, понимаешь.
Ну и ладно… Пусть себе суетятся, а я пока помакаю в чернила, коли я такой-растакой заслуженный пенсионер.
Так вот. В Эпоху Великого Джозефа существовало поверье, согласно которому ребенок, названный в честь титана титанов, обладал некоторым преимуществом перед сородичами. Имя Джозеф принадлежало только ему. А детей следовало величать «Джозеф Плюс». Джо с добавкой, так сказать. Может, слышали. Юные родители верили, что их любимые детки – Джо 1, Джо 100, Джо 500, Джозеф 824 – никогда не умрут. Об этом обычае я узнал от жены… Лучшего врача республики.
Джо22 гордился бессмертием и был очень толстым.
Как-то раз мы открывали дверь профессором эстетики по имени Джозеф К. Я присутствовал на этом сеансе как стажер. Это был немолодой поседевший мужчина. Будучи приставленным к стенке он рассматривал рисунки. Разглядев детскую мазню, белоснежные халаты и эмблемы на груди стрелков, он, как полагается, плотно прислонился к двери и сказал, обращаясь непонятно к кому:
– Китч.
Его глаза были полны печали – невиданное дело в те года. Мы расстреливали только здоровых. Полностью признавших вину. Больных (в том числе, хандрой и печалью) вылечивали. Чтобы впоследствии убрать как здоровых. Ставить убогих к стенке устав запрещал.
Теперь я, наверное, должен пояснить что такое «открывать двери»? Да уж… Исповедь – штука тяжелая.
Дело в том, что бригадиры Санатория занимались хиромантией. Пораженный падал на деревянную дверь, которая лишь символически висела на петлях, и пробивал ее своим телом. Взору стрелка (опытные работали в стартовых пятерках, неопытные, как я, – в тройках) открывался рисунок на стенах комнатушки, отдаленно напоминающей древние коммуналки. Так вот, эти картинки, над которыми каждый новый раз трудились лучшие творцы республики, служили предсказанием будущего снайперу. Мы тоже баловались поверьем. Картинки, как правило, были яркими, забавными и светлыми.
Едва я начал посещать стрельбища, как обнаружил смутившую меня деталь. У ребят перед выстрелом едва заметно тряслись руки. Это казалось мне странным. Санаторий в общественном сознании представлялся торжеством гуманизма. Так писали газеты в те годы. О том же самом вещала наука, правда, в более туманных выражениях. В общем, казнь в Санатории была привилегией. К стенке шли добровольцы с улыбкой на устах. Это вам не удаление зубов. Мы открывали дверь только тем, кто излечился. Кто признавал, что совершал ошибки. И тем, кто больше не имел претензий к санаторному режиму. Легкий тремор я оправдывал частыми попойками в кафе «Пламя», где за нами постоянно был зарезервирован столик, шуточно прозванный в народе «столиком палачей». Мы часто играли в карты. Я обычно проигрывал. Джо22 был одаренным мастером.
Первый месяц я только смотрел и учился стрелять в тире. Коллеги давали мне ценные советы. Все-таки мне повезло, во многом благодаря связям жены, попасть на такую должность без должного опыта, без солдатских замашек. В детстве я неплохо рисовал слонов и черепах. В школе блистал на олимпиадах по математике. Если бы не Великий Голод, вряд ли я пошел бы в уборщики. Еще и кастинг огромный отстоял. А если бы жена не договорилась с кем надо, могли бы и с голоду умереть в тот месяц. Поражаюсь.
Меня называли по-разному. Например, уборщиком мусора, привередой, свободным художником. А что написали в трудовой книжке – убей, не помню. Помню, что у меня болел желудок и надо было кормить дочь. Она как раз пошла в первый класс. Талантливая девочка. Это она раскрасила мою винтовку и приклеила на приклад (пару раз я таскал инструмент домой, каюсь) фотографию пушистого Барсика. Так звали нашего пса, который однажды исчез, не вернувшись с прогулки.
В день перед дебютом мне выдали пулю. Я отработал полтора месяца. Нареканий у коллег не вызывал. Товарищи меня подбадривали. Колошмат сказал, что «первенцы заходят спокойно» и загоготал. Джо22 велел мне не наливать. Оно и не требовалось. Я был, как стеклышко, в предвкушении. Завтра я открою свое первое предсказание.
Я вернулся домой поздно. Жена сидела на кухне. В течение полугода она поила меня отваром.
– Горько, – морщась, сказал я.
– Для здоровья полезно.
Жена попыталась улыбнуться. В последний месяц ее настроение портилось с каждым днем, она старалась скрыть перемену, но тщетно. Мы виделись только по вечерам, на кухне. Обычно я садился на табуретку, а она ко мне на колени. Обхватывая мою шею, она чуть ли не вплотную прижимала уста к моим ушам и сообщала полезную информацию: кто чем болен, чего нам ждать, на что надеяться. Дочь уже спала, а мы живем в таком мире, где нельзя доверять даже стенам. Я знал, что жена уже месяц занимается лечением какого-то значительного лица. Обычное дело. В ее практике был вагон таких лиц. И все здоровы.
В тот день она не села ко мне на колени и бессмысленно разглядывала, как искрятся пузырьки снотворного в стакане. Я положил ладонь на ее руку и спросил в чем дело.
– Видишь ли, – промямлила она, отвернувшись к окну и убрав свою руку подальше от моей ладони. – Меня хотят перевести из клиники на Фабрику Воскрешения…
Она резко замолкла, будто отрезала.
– Что это? Никогда не слышал.
Ее щеки побледнели. Она начала судорожно дергать нижнюю губу.
– Скоро все кончится, – извлекла она и добавила шепотом. – Я знаю диагноз.
Из этого салата я не мог собрать что-то годное. Я нашел в ее голосе те же нотки ужаса, которыми меня одарила девушка со стремянки.
Я начинал раздражаться. Близился важный день, а проблемы дня уходящего оставались неразрешенными и, более того, необнаруженными.
– Ты знаешь диагноз. Но я ведь его не знаю, верно?
Мои глаза уперлись в кухонный портрет Великого Джо, и сердце мое свалилось в пятки. На долю секунды мне показалось, что его взгляд суров и печален одновременно. Моргнув глазом, я увидел то, что нужно – широкую улыбку и роскошную бороду.
Жена перехватила мой взгляд. Лица не ней не было. Меня охватило недоброе предчувствие, когда она, собрав всю волю в кулак, сказала четко и решительно:
– Если он умрет, то ненадолго.
Дальше я услышал треск стекла и шипение жидкости, которая растекалась по полу. Жена лежала возле стула и держалась за щеку. Моя рука чудовищно ныла. Я схватился за голову.
– Когда это случится, радио объявит «Конголезские танки входят в города», – сказала она, выплевывая изо рта кровь.
– Какие танки? В какие города? – превозмогая боль, спросил я.
– Нет никаких танков. И городов никаких нет. Это условный знак. Для тех, кто понимает.
Я подал ей руку. Она посмотрела на меня прохладно.
– Ты все равно найдешься, верно?
– Наша семья боготворит Великого Джо. Ты же знаешь… Прости, что так вышло. Я не хотел… Завтра у меня дебют. Мне нужно выспаться. Прости.
Я прикрыл дверь на кухню и пошел к себе в кабинет – маленькую комнатку, где я занимался чертежами, отдавая дань моей любимой геометрии. Впервые за многие годы я увидел, что старинные часы, которые стоят на полке за стеклом, сильно отстают. Я подошел к ним и подкрутил механизм. Стряхнув со стола пыль, я сел перед ватманом и линейкой. Карандаш, скатившись на пол, разбудил меня. Оказывается, я держал его в руке. Перед сном я рисовал какие-то фигуры. Я стер их ластиком и лег в кровать.
Утром я гладко выбрил лицо, вычистил халат и надел парадный костюм. Лелик рекомендовал мне пришить на халат эмблему с портретом Великого Джозефа. После того, как ношение эмблемы стало добровольным, мои товарищи отказались ее снять. А я не решился ее нацепить.
В подвале все было готово. Лелик и Джо22 давали последние инструкции. Я зарядил винтовку. В сторону двери я не смотрел. Жаль, что нельзя стрелять не глядя. Краем глаза я увидел голого человека и перевел взгляд сначала на портрет Великого Джозефа (его улыбка бодрила меня), затем на фото Лелика. Наш лучший снайпер, казалось, подмигивал мне.
В то утро я много шутил. Лелик бормотал гнев, а Джо22 желал напиться после рабочего дня.
– День сокращен для тебя, новичок. Уйдем пораньше, сыграем получше. Столик уже накрыт, – приговаривал, хохоча, Джо22 и покручивал ус. Он закидывал в рот какой-то овощ и громко бесцеремонно чавкал.
Я занял позицию и снял винтовку с предохранителя. Барсик уставился на мою щеку, высунув язык. Я подумал о дочери, и рука моя дернулась. Неожиданно. С первого дня службы я не брал пример с ребят. Мне казалось, их руки дрожат от попойки. Я ошибался. Они боялись увидеть то, что увидел я.
Человек был исписан с ног до головы. На его худом больном теле красовались прекрасные рисунки. Тату делал мастер. Даже предсказания не рисовались так превосходно. Даже портрет на стене…
Лелик хлестал меня по щекам. Я очнулся и застал свою руку, согнутой в локте. Дуло винтовки устремилось в потолок. На моих глазах выступили слезы. Мое тело качалось, как маятник. Я чудом не выстрелил. Чудом никто не пострадал.
Парни догадались в чем дело. Джо22 предложил уйти на совещание. Мы отправились в кафе «Пламя», а Лелик остался решать вопрос с «клиентом». Расстрел перенесся на неопределенное время. Дебют следовало отложить. Хорошо, что рядом были товарищи.
Я опрокинул стакан водки и спросил Джо22:
– Это в целях страховки? Броня такая?
Напарник улыбнулся и сказал тоном мудреца много чего повидавшего:
– Лелик остался не просто так. Он найдет место, куда можно выстрелить.
Я говорил шепотом, озираясь и давя слезы:
– Там яблоку упасть негде. Отовсюду Джозеф смотрит…
Я замолк. Теперь я могу сказать правду. Теперь я могу сказать смело.
Самый большой портрет был на груди. На спине был один и два поменьше. Множество мелких на ногах, на руках, на лице… На лице?
– Может, если он закроет веки, я смогу попасть точно в цель? – сообразил я.
– Вдруг промахнешься малость. Кровью все забрызгаешь, – сказал Джо22, облизывая смоченные пивом губы и отмечая на своем теле точки, которые можно замарать.
Задумчиво помолчав, он добавил с довольным выражением лица:
– А какая завидная у него борода, согласись? Классные рисунки. Себе набью.
Я молчал, когда понурый Лелик подсел к нам за стол. Он заказал водки. Увидев его, я рассчитал, что сегодня он заплачет и со всей дури ударит себя кулаком в грудь. Я был точен наполовину.
Лелик Колошмат ударил стаканом по столу, разбрызгав водку со слезами:
– Сука, – хныкал он. – Надо ему жопу прострелить.
– Негуманно, – сказал я.
– Может, с другой стороны зайти? – спросил Джо22, дыша на меня перегаром.
Я увернулся. Единственным интеллигентом в бригаде был я.
– А за что его поставили? – прервал паузу я.
– Он что-то в музее нашалил, – промычал Джо22, набив рот вареной картошкой.
Лелик сообщил, что в обед он побеседует с начальником бригады. Колошмат будет вести диалог на правах лучшего снайпера. Он посмотрел на меня с презрением, потряс раздраженно рукой и сказал:
– Опусти винтовку, дурак.
Я не заметил, что притащил ее с собой в публичное место. Это было против правил.
В час мы вернулись в Санаторий и сели на первом этаже на скамеечке. Наши коллеги сновали по кабинетам и занимались бумажной рутиной. Они таинственно перешептывались и, кажется, набирали скорость, чтобы к вечеру носиться, как ракета. Я прочитал на их лицах смесь озабоченности и страха.
Стеклянная дверь, которая вела в парадный холл, распахнулась. Вошел начальник бригады и отозвал Лелика. Нам он приветственно кивнул. Они встали у стойки регистрации и о чем-то говорили. Лелик держался молодцом. Начальник исчез, побежав на верхние этажи. Когда он спустился, я увидел в его руках линейку и торчащие из карманов фломастеры. Колошмат, который уже освободился от влияния старшего по чину, изрекал мудрости, сидя с нами рядом.
– Линейкой он расстояние измерит. А фломастером кружок нарисует. Чтоб мишень не забрызгать. Чтоб борода сохранилась.
Оказалось, что наш клиент отдыхает в дальней палате, в конце коридора. Я повернул голову и тотчас увидел дверь, которая резко распахнулась. Из нее стрелой вылетел начальник бригады и помчался в сторону ближайшей к нему лестнице. Огромная линейка упала на пол. Та лестница не вела в подвал, значит, начальник бежал наверх. Лелик намеревался узнать, что там произошло. Я сидел на скамейке.
Я знал, что клиент никуда не уйдет. Люди постарше помнят, что даже безумцу не приходило в голову скрываться от Санаторного режима. Мы находили всех, если к нам не приходили сами.
Я повернул голову направо и увидел за стеклянной дверью начальника. Я никогда не видел его таким немощным. Он всегда излучал энергию, а сейчас был бледен, как смерть. Поймав мой взгляд, он показал пальцем на Лелика. Тот увлеченно о чем-то болтал с Джо22. Я дернул Колошмата и тот скрылся за стеклянной дверью.
Мне не было слышно о чем они говорят. Я старался читать по губам. Лелик стоял ко мне спиной. Я ничего не мог разобрать из того, что судорожно, дергая себя за лоб и щеки, сообщал начальник. Беседа завершилась так же неожиданно, как и началась. Начальник посмотрел в сторону парадного входа, схватил Лелика за плечи, легонько потряс, сказал последние слова и, не дождавшись понимания, помчался, видимо, прочь из здания.
Лелик открыл стеклянную дверь. Раньше я не обращал внимания на то, как она чудовищно скрипит. Он присел возле нас. Джо22 гладил себя за живот и хмуро молчал. Я сгорал от нетерпения.
– Лелик, что он сказал тебе? Когда мы будем проводить уборку?
Он тупо пожимал плечами.
– Он рассказывал про извержение вулканов. Катаклизмы, говорят, готовятся. Скалы рушатся. Титаник уйдет под воду. Вселенский взрыв… Много, очень много информации. Я мало что запомнил.
Лелик мотал башкой по сторонам. Я подсаживался к нему ближе. Нахмурив брови и откатив голову назад, наш снайпер выпалил самую мудрую фразу в своей жизни:
– Шеф изъяснялся сугубо аллегорически.
Я был готов взорваться.
– Что он сказал в финале? Перед тем, как убежать.
Лелик втянул голову в плечи. В его глазах не было и намека на мысль, когда он произнес:
– Конголезские танки входят в города.
Впервые в жизни мне выпал счастливый билет. Воссияв, я чуть не прыгнул ввысь, но быстро успокоился. Подожди, говорил я себе. Не стоит ходить с козырей.
– Хм… Глубоко многозначительно.
– Ага, – вторили мне палачи.
Я положил винтовку на скамейку и встал.
– Ребята. Настала великая пора называть вещи своими именами. Посмотрите на часы. Как вы видите уже вечер, а рабочий день еще не кончился. Почему мы торчим здесь так долго, вы когда-нибудь задумывались? Не проходите мимо, я прошу вас задержаться. Я давно уже собираюсь собрать толковый совет и обратиться к руководству Санатория. От лица всего коллектива.
Я говорил нарочито громко, встав аккурат под портретом Великого Джозефа. Сначала на меня не реагировали. Товарищи проходили мимо, убыстряя шаг и закрывая голову папкой для бумаг, будто боясь падения градин. Я был болтливой статуей. В общем, существом безопасным. Они считали меня кто куклой, кто безумцем.
Предсказание сбывалось. Титаник дал течь. Заткнуть пробоину было невозможно. Люди стали тормозить и шушукаться. Речи становились все длиннее, возгласы все громче. Джо22, утерев сопли, бросился к моим ногам, тщетно пытаясь меня образумить. Лелик был умнее. Он тупо уставился в точку на стене.
Толпа разделилась на два лагеря. Несколько человек встало на мою сторону и брызгало словесным ядом в стан противника. Со стороны мы походили на запертых в клетку гавкающих псов. Мы скалили зубы. Нас было человек пять. Их в пять раз больше. Я собрал под портрет трех женщин и одного юнца, который выбежал из палаты. Его полагалось убрать завтра. На чьей стороне были Лелик и Джо22? Уже не важно.
Пик противостояния случился в тот миг, когда я свалился наземь. Кто-то из наших соперников, бросив пустую банку из-под пива, угодил мне точнехонько в голову. Если б не «армия спасения», как я в шутку назвал пришедших спасителей, разъяренный противник растоптал бы мою бригаду.
Гостями оказались молодые ребята в масках и с автоматами. Они не встретили сопротивления. Мои коллеги по приказу их командира рухнули на пол и сложили руки. Воспользовавшись давкой, я мастерски прополз между ног одного из бойцов и оказался в пустой палате. Я спрятался за стенкой, чтобы меня не было видно с коридора. Я срывал с себя одежду. Время стремительно таяло. Мои руки нащупали плотную ткань. Это была пестрая рубашка профессора эстетики. Я быстро напялил ее на тело.
К палате кто-то приближался. Быстро и четко шагали сапоги. Солдаты бросались какими-то фразами. Уложенные на пол лежали бесшумно. С минуты на минуту я ожидал, что меня придут спасать.
Так и случилось. В палату вошел мужчина в синеватой фуражке без кокарды и отличительных знаков. На нем была синяя рубашка и черные брюки на подтяжках. Его живот сильно выпирал по бокам. Щеки были желтоваты. Усы под цвет очков – сплошь черные.
Я ждал, что он заговорит со мной первым. Спинным мозгом я почувствовал, что он главный. И не прогадал.
– Вы свободны, – сказал он буднично голосом человека, который мгновением ранее уложил всех на пол. – Идите домой.
Он собирался уходить, когда я нагнал его.
– Послушайте. Вы, наверное, не знаете, что здесь происходит. В подвале…
Слезы брызнули из моих глаз.
– Успокойтесь. Сейчас не время. Мы разберемся, вы нам не нужны.
По моей спине пробежал холодок.
– Унижения. Издевки. Ужасные картины. Радуга на стенах… Китч, – я протер глаза и продолжил, вздохнув. – Они хотели убить учительницу. Толстый и тонкий. За то, что она якобы детей бросила. Она просто зашла не в ту дверь. Жирдяй заставлял играть меня в карты и водкой опаивал. Шулер, каких свет не видывал. Худой зверюга тыкал мне винтовкой в плечо. Вот сюда. Его портрет висит в Санатории. Под портретом…
Он вывел меня в коридор. Увидев, как снимают Великого Джозефа, я раскрыл рот. Командир взял меня под руки и развернул в сторону выхода в холл. Я умудрился разглядеть, как один из солдат сорвал эмблему с груди Колошмата и отхлестал того по щекам. Лелик стоически молчал. Джо22 вели связанным, наклонив его голову почти к самому полу. Он негромко мычал. Вероятно, жрать хотел.
– Они чуть не убили парня. Он весь изрисован. Возможно, он еще жив.
– Жив, – широко улыбнулся командир и, наклонив голову поближе к моему лицу, сказал уже серьезно. – Это Тони-мексиканец.
– Мексиканец? Он абсолютно…
Командир прервал меня, приставив палец к губам. Его окрикнул кто-то из солдат.
– Может стоит открыть в подвале булочную? Мне известно…
– Вот что… – он почесал лоб толстыми пальцами. – Вы человек толковый. Секунду.
Он вытянул пластиковую карту из кармана брюк и протянул ее мне.
– Это моя визитка, – он одарил меня белоснежной улыбкой. – Меня зовут Джо21. А сейчас, извините, у меня много дел.
Он помчался к солдатам. Я побрел к выходу, когда заметил необычную фигуру, расположенную на скамейке. Это был начальник бригады. В смирительной рубашке. Он тоскливо глядел на меня. Его губы что-то ворочали. Я не стал прислушиваться и показал ему язык, а надо было в него плюнуть.
В проходе я столкнулся с человеком. Его лицо показалось мне знакомым. Я почти уже вышел в тот момент, когда он грубо оттеснил меня грудью. Я узнал его. Это был Тони-мексиканец. Вблизи он выглядел значительно выше. Он представлялся мне маленьким. Наша задержка была бессмысленной. Я хотел ему уступить проход и сделал руками «милости прошу». Он смотрел на меня, как на нашкодившего младенца.
– Осел, – игриво сказал он и выпорхнул на улицу первым. Он перешел дорогу и завернул за угол. Я не знал, куда он направился.
Чудное утро встречало меня. Солнце уже взошло. Я провел в Санатории весь вчерашний день и всю ночь. Я немного устал, но настроение было приподнятым. Я бодро ступал через мост, когда мне приспичило отлить. Я вернулся на территорию Санатория, как мне думалось тогда, в последний раз. Уборная была в холле. Мне не хотелось встречаться с гостями и бывшими сослуживцами.
Я вернулся домой. Вся кухня была в дыму и я бросился туда. Моя жена сидела на привычном месте. Ее глаза безразлично смотрели на пепельницу, полную окурков.
– Я думал, ты бросила.
Она сделала затяжку. Я пошел в коридор, чтобы раздеться. Дочь еще спала. Я начал снимать обувь, когда увидел в руках винтовку. Когда я ее подхватил? Когда ходил в уборную? Да уж. Старая привычка, которая скоро пройдет. Я побрел на кухню.
– Ох, накурила, – сказал я, открывая окно.
– Где твой халат?
– Я отдал его в стирку. День был нелегкий.
Я сел на табуретку. Она не садилась ко мне на колени. Я попросил ее сделать кофе. Она не шевелилась. Я поставил чайник.
– Что случилось, родная?
– Что случилось? Не прикидывайся.
– Я хочу разобраться, – я почесал голову. – Ты знаешь, я хочу сменить работу.
Она молчала.
– Ты согласилась перейти на Фабрику Воскрешения?
Она смотрела в окно. Сигарета тлела в руках.
– Фабрики не будет. Проект заморозили, сотрудников сократили.
Она поглядела на меня безразлично и добавила:
– А меня выгнали из клиники.
– За что? Ты же лучший специалист. Несправедливо.
– Жизнь вообще несправедлива.
– Может ты допускала ошибки?
– Да, я допустила ошибку и заметила это слишком поздно.
Чайник закипел. Я бросал в чашку сахар и, разливая кипяток, говорил:
– Ну не убивайся ты так. Все переменится. Сегодня у меня выходной. Мы проведем его вместе впервые за долгие годы. У тебя есть планы?
Я говорил со стенкой.
– Нет, у меня нет планов, – сказала она и вышла.
Я размешивал кофе, когда посмотрел на кухонный портрет. Как же устарела его борода. В молодости я и многие мои товарищи мечтали отрастить такую же. Как глупо. Я ухмыльнулся и положил портрет в мусорное ведро.
Я ушел с чашкой в свой кабинет и слышал, как она бродила между кухней и коридором. Я строил планы, чиркая что-то карандашом на ватмане и попивая кофе. Я успел посмотреть на часы. Они не отставали. Я погружался в мечтания и ждал приятных сновидений, облокачиваясь на спинку старенького кресла, когда с кухни донесся знакомый хлопок и оглушительный грохот. Я открыл глаза и увидел под ногами осколки чашки. На ковре стремительно возникало пятно.
В тот день я забыл разрядить винтовку.