17
Часть скульптур остаются незавершёнными. Старшеклассники осиливают черновую работу, дальше — стоп!
Я расстраиваюсь. Когда парень пропустил занятие, догнать трудно, но почему бросают почти законченные?
Пытаюсь понять, в чём причина. Почему оставляют, когда начинается самое интересное?
Спрашиваю у авторов незавершёнки:
«Чего бросил? Прекрасно начал и образ хороший нашёл».
Жмут плечами или отговариваются: «Не успел».
Бывает, доделываю детские работы: «открою» чурке глаза, прорежу мимические морщины, придам выражение личине. Когда основной объём работы сделан, операции много труда не отнимают.
Показываю автору — смотри, что получилось!
Такой мне обычно:
- Интересная работа. Когда Вы успели?
Я:
- Это твоя работа. Я лишь чуть-чуть резцом тронул.
Со временем до меня доходит, что, всадив в своё творение часы труда, автор дорожит тем, что сделано, и не решается идти дальше — боятся испортить.
Мои теоретизирования в области анатомии, рисунка и лепки мало помогают. Нужна практика. А где её взять? Уроки не резиновые. Вот бы сделать дерево мягким и податливым, а ещё лучше, чтобы было можно менять части лица, как на фотороботе, пока не получишь нужный результат.
А почему, собственно, нельзя сделать личину составной? Отдельно вырезать основу: лицо овальное, круглое, квадратное или трапециевидное, отдельно изготовить глаза, нос, рот.
Взял небольшую чурочку, разрубил, обработал, вырезал лоб, скулы, глазницы. Вот тебе лицо.
Отпилил кусок сухой ветки наискосок — нос. Крылья носа можно сделать отдельно. Ещё два спила — глаза. Не понравились глаза круглые, сделал косой срез - получились глаза миндалевидные.
Тонкий спил с отверстием — рот. Хочешь, верхнюю и нижнюю губы сделаешь отдельно из такого же древесного спила.
Можно легко заменить любую часть лица, перемещать - выше, ниже. Посмотреть, как меняется от этого лицо, сделать его злым, улыбчивым, умным, глупым, удивлённым, каким угодно!
Нашёл нужный образ, подогнал детали друг к другу — клей, крась! Можешь из кусочка меха сделать волосы.
Так родилась идея занятий предваряющих скульптуру.
Старик вспомнил коридор своей мастерской таким, как оставил: стены, до уровня плеча покрытые панелями из сосновых реек, выше стенды с детскими работами - резные разделочные доски, кухонные полочки, вешалки для полотенец, кружева прорезной резьбы, цветы и прихотливо изогнутые листья рельефов… и улыбки.
На большом планшете, обтянутом кожзаменителем благородного серого цвета, составные личины. Проект «Подари свою улыбку».
Говорят, произведение всегда похоже на автора, как сын на отца. Вот с планшета из панелей, некогда украшавших директорский кабинет, беззаботно лыбится круглолицый лентяй Пашка, иронично улыбается отличник и умница Ромка, два друга «молодца одинаковых с лица» Саша и Витёк, ещё один Саша, Коля, и ещё раз Саша, Володя.
Шли годы. Лица на планшете менялись. В конце года учитель возвращал улыбки детям, надеясь в следующем году получить новые.
У него в мастерской тоже была улыбка. Секретная улыбка.
К двухсотлетнему юбилею солнца русской поэзии он принял участие в коллективной работе своих учеников «Сказки Пушкина».
С планшета в резной рамке ухмыляется чёрт с печальными глазами, и резная же надпись на картуше из осины «Беса старого взяла тут унылость...»
Память - странная вещь. Она как машина времени с плохим управлением. Хочешь вспомнить одно, в голову лезет о чём бы хотел навсегда забыть - досадные ошибки, неудачи, позорные срывы, желание всё бросить.
Говорят: «У каждого врача есть своё кладбище». Я не врач, но моё «педагогическое кладбище» существует, и могил в нём немало…
«Папа, почему в горах мух нет?»- вопрос сына застаёт меня врасплох. Конец июня. Учительский отпуск.
Кириллу двенадцать, Аннушке одиннадцать. Мы идём строить зимовье на притоке Подкомарной за водопадами. Ну, не совсем строить — стены, крыша и печка там уже есть. Надо поставить нары, сделать столик, скамеечку, навесить двери. Мама с младшенькой осталась дома.
Преодолеваем многочисленные броды через горную речку. Солнце золотым колесом катится по небу, беззаботно играет в водных струях. Ни один драгоценный камень не сравнится сиянием с их живым, переменчивым блеском. Рюкзак привычно давит на плечи, воздух приятно холодит голые ноги, уставшие за зиму от длинных штанов.
«Если всегда идти по внутренним сторонам поворотов дороги, путь окажется короче!»- говорю я. Мы с Кириллом переглядываемся и смеёмся. Дочь старательно выполняет наши «рекомендации».
От странного озера, примостившегося в скалистом гребне, где по законам физики его не должно быть, режем склон к зимовью. Тропы нет. Выбираю путь по полкам, заросшим кашкарой, и вспоминаю Визборовское: «Дороги трудны, но хуже без дорог». Кустарник царапает голые ноги, но одеваться не хочется. Потерплю, шрамы украшают мужчину.
Сверху видна алюминиевая крыша крошечной зимовьюшки с высокой печной трубой из жести. Нам туда.
Летний день долог. Успеваем многое. Спать укладываемся на новые нары.
Ночью с Байкала срывается буря. Жутко воет ветер. Скрипят и стонут кедры. Подточенный временем лесной великан падает на землю со страшным грохотом и треском. Вздрагивает земля. Я боюсь, что такая «дура» завалится на наш домик и жалею, что не спилил кедр на большом камне за зимовьем. Успокаиваю себя: «Ветер его завалит в другую сторону!»
Буря принесла дождь. Капли барабанят по тонкому металлу крыши. «Папа, по стенке вода течёт»,- жалуется Анечка. «Откуда на стене вода?»- гадаю я.
За дверью темень. Так темно бывает в пещере. Шумит, волнуется лес. Натужно скрипит старый кедр, жалуется на налетевшую бурю. Идёт дождь. Ветер с Байкала подхватывает тяжёлые крупные капли и поливает наветренную стенку нашего домика, как из пожарного брандспойта. Вот откуда вода!
Делаю защитную стенку из оставшихся от стройки брёвен и большого куска полиэтиленовой плёнки. Без одежды холодно, но единственную куртку жалко мочить. Ничего, не сахарный, не растаю.
К утру буря стихает. Просыпаемся от странного белого света в окне. Везде — на зелёной траве, камнях, деревьях сплошным ковром лежит снег.
Так вот почему в горах и летом нет мух!