Тихий и солнечный октябрьский денёк с утра баловал нас с сыном необычным, почти летним теплом. Бесчисленные протоки и ерики в устье Волги замерли, словно в ожидании чего-то важного и значительного, о чём нам знать было не дано. Бескрайние заросли пожелтевшего камыша и поля увядших лотосов, не тронутые даже слабым ветерком, выглядели печальными и безжизненными...
Блесны, которые мы старательно меняли, шлепались о воду, чуть оживляя картину величественного покоя, но не вызывая ни малейшего интереса у речных хищников.
- Алексей! - обратился я к нашему неразговорчивому, но надёжному помощнику, - А с чем связана эта абсолютная и какая-то... мертвая тишина?
Егерь пожал плечами и, повозившись ещё немного с мотором бударки, добавил, наклонившись и глядя куда-то за борт.
- Давление, видать, меняется, и вода вон ещё упала... Может по сазану попробуем?
Минут двадцать спустя, растревожив тишину шумом мотора, мы стали на якорь в глубокой и чистой протоке. В прежние приезды здесь нередко попадали крупные, килограмм на пять-шесть, а то и поболее экземпляры. Быстро оснастив специальные, особо прочные удилища тяжелым монтажом с кукурузным жмыхом, забросили донки и, устроившись поудобнее, замерли в ожидании поклёвок. Вновь воцарила тишина, но уже не пустая и неподвижная. Ожившие воспоминания наполнили её для нас живыми и эмоциональными картинками борьбы с крупной и сильной рыбой; с её мощными всплесками и могучими рывками перед лодкой в стремлении уйти от подсачника...
Зашумела, тяжело взлетев над камышом, большая серая цапля. На некоторое время птица завладела нашим вниманием, но вскоре скрылась за зарослями камыша и редкими деревьями, увешанными черными гнездами бакланов.
- Послушай, пап, - заговорил мой Антон, задумчиво глядя перед собой на тяжёлую и неподвижную, почти черную сегодня воду, - как ты считаешь, может быть нынешняя пандемия всё же результат злого умысла каких-то людей? Нет, я, конечно в курсе публичных версий, только очень уж подозрительно все неприятности в мире совпали... Ну, или по-другому спрошу. Что вообще, по-твоему, происходит? Ведь не мог же весь мир одновременно сойти с ума?
Посмотрев на сына и убедившись, что мысленно он уже не здесь, я подумал, что разговор будет непростым. Мелькнула мысль о том, что если бы сазан был сегодня поживее, то сейчас было бы уже весело...
- Мы не раз прежде касались этой проблемы в наших с тобой беседах, но, похоже, так и не добрались до её сути... Хотя есть здесь бесспорный момент, который я многократно подчеркивал. Это я о человеческой культуре. К сожалению, истинное содержание этого важнейшего понятия выхолощено в современном сознании большинства людей.
- Ну да. Ты действительно подчеркивал, что культура это не особая сфера деятельности, а всеобщее определение нашей реальности. Или примерно так...
Сын, голос которого звучал глухо, словно издалека, улыбнулся, будто удивившись собственным словам.
Сосредоточившись, я прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, мир был уже бесцветным. Неподвижность, тяжело накрывшая все вокруг, стала теперь свинцово-серой. Мой взгляд с трудом скользил по поверхности почти незнакомых предметов, безуспешно пытаясь обнаружить собеседника, без которого всё теряло смысл... Смысл?.. Его уже не было.
* * *
Труднее всего было вынимать ноги из грязи, липкой, жадно впивающейся в высокие болотные сапоги. Но нужно было идти, поскольку любая остановка приводила к тому, что дурно пахнущая жижа затягивала всё глубже, отбирая силы и постоянно пытаясь стянуть с ног обувь.
Сквозь сырую серую дымку глухими волнами накатывал невнятный рокот множества голосов. Временами то слева, то справа ощущалось какое-то неясное движение, но рассмотреть что-либо, кроме безликих и размытых туманом силуэтов не удавалось. Шли минуты... или часы. Идти было так же трудно, хотя остатки сил позволяли пока держать всё тот же изнурительный темп.
Между тем, светлое пятно, возникшее несколько минут назад впереди, медленно наливалось светом и красками. Бесформенный цветной сгусток постепенно превратился в нагромождение... атрибутов императорской власти. Корона, скипетр, держава, щит, меч и прочие регалии беспорядочной кучей расположились на троне гигантских размеров, свободно парившем над поверхностью. Я невольно остановился, разглядывая неожиданную живописную инсталляцию и безуспешно пытаясь уловить хотя бы часть какого-то смысла происходящего. Однако, мыслей по-прежнему не было, вернее, их движение лишь зарождалось где-то на дне моего потухшего сознания, вызывая пока только смутное беспокойство...
Вскоре, гул неразборчивых голосов усилился. В них появилась новая интонация, которая подозрительно напоминала благоговение. В сочетании с явной фальшивостью говоривших, она вдруг вызвала у меня острое чувство брезгливости. Захотелось сплюнуть, но в пересохшем рту не оказалось слюны.
- Ну и как тебе вариант?
Неожиданно прозвучавший негромкий, но отчетливый и отчетливо ехидный голос заставил меня вздрогнуть всем телом и закрутить головой в поисках говорившего.
- Ты кто? - услышал я собственный хриплый, срывающийся голос. - Какой ещё вариант?
- Империя! - Нарочито напыщенным тоном воскликнул невидимый собеседник. - Образ вожделенного будущего, сформированный и вылизанный до блеска за многие века воспроизводства родового права на власть... А без этой бутафории, кстати, они сегодня и сами уже не обойдутся.
Голос хихикнул и умолк. Только тихое нетерпеливое сопение продолжало звучать где-то рядом, да отдалённый тревожный гул голосов, докатывающийся волнами со стороны трона. Присмотревшись, я сумел, наконец, разглядеть сосредоточенные лица множества людей, цепляющихся друг за друга в стремлении подняться повыше, приблизившись к гигантскому седалищу. Фигурки в современной цивильной одежде с кейсами и смартфонами в руках упорно ползли вверх, образуя зыбкие, шевелящиеся и быстро рассыпающиеся пирамиды.
- Боже мой! Чего они хотят, эти несчастные?
- Как чего?! Свою долю власти - абсолютной, императорской власти, в сочетании с полной личной безответственностью, которые они пытаются возродить, вернув к жизни саму идею империи.
- Но это же совершенно бессмысленно сегодня! Вернее, даже, просто смешно!
- Ну вот и смейся. - С каким-то злорадным удовлетворением произнёс голос. - Но можешь, конечно, попробовать их переубедить. Они тебя услышат.
Голос умолк, а звук неторопливо удаляющихся шагов явно указывал на завершение этого странного диалога.
Между тем, сцена с императорским троном становилась все более яркой и живописной, напоминая качественную видеозапись. Стали различимы не только отдельные звуки, но даже ссадины на лицах, неудачно рухнувших с очередной пирамиды.
- Всё это не имеет экономического смысла, а потому не имеет и права на жизнь! - Донесся откуда-то справа насыщенный положительными эмоциями и сытой уверенностью в себе, баритон. - Россия возникла и всегда существовала только как экономический проект! А теперь, когда всё почти замечательно, невозможно лишить власти настоящих собственников! А значит и структуру власти поменять нельзя и … не нужно!
- Слушай, ты, кишечник государственного организма! Перестань звуки издавать, а то тут уже дышать невозможно!
- Боже мой, Варвара, какая духовная нищета! - писклявый женский голос взлетел пузырем над толпой, - Как можно не видеть и не ценить великих достижений российской культуры! Этот несчастный, наверное, ни Шекспира не читал, ни Конфуция.
Пузырь, вероятно, быстро лопнул, потому что общее внимание уже привлёк другой женский голосок, исполненный доброты и нежности.
- Мы должны полюбить господа нашего Иисуса Христа и всех-всех людей! - с восторженным придыханием призывала молодая девица в, большом черном платке, прикрывающем голову и плечи, оставив беззащитно обнаженными стройные ноги, - И мы должны...
Тут говорившую прервал чей-то пропитой хриплый голосище.
- Чего это я должен?! Хотя, погоди. Если тебя полюбить, так я не против!
Дружный смех на мгновение затопил всё вокруг, разом захлестнув похмельным духом слабую свечу христианской любви.
- Люди! - Мой голос прозвучал совсем не так, как я хотел, а тихо и не уверенно. - Люди!
- Ну! Чего замолчал?! - Рявкнул вдруг оказавшийся рядом мужик в сером костюме-тройке и с дикорастущей неряшливой рыжей бородой, разметавшейся над ярко-зеленым галстуком.
- Вы мне? - переспросил я, прижав руку к груди и даже съёжившись под горящим взглядом моего неожиданного собеседника.
- А кому?!- театрально воскликнул тот, оглянувшись, словно не видя толпы вокруг, - разве не ты воззвал к нам?
- Да-да, конечно. Я просто хотел понять, как современные люди могут стремиться реставрировать государственное устройство, средневековое по сути и неотделимое от господствующей религии. Ведь для этого нужно, чтобы все были как минимум верующими! Нет, не суеверными как теперь, а именно верующими!
- Ишь ты! Может, по твоему, и семья тоже устарела как социальный институт?!
- Нет, конечно! Семья это вообще единственно возможный механизм полноценного воспроизводства человека. Его разрушение равнозначно уничтожению самой колыбели человеческой культуры!
Прищурившись и склонив голову набок, бородатый с интересом и некоторым удивлением смотрел на меня, явно ожидая продолжения. Я же молчал, не решив, как и о чем следует говорить дальше.
- А разве семья и империя это в принципе не одно и то же? А, философ? - уже совсем серьёзно спросил рыжий.
- Семья это кровно-родственное сообщество, опирающееся на базовые культурные традиции. И каждая семья в каждом поколении с необходимостью превращается в обновлённое сообщество людей, связанных не только и не столько родством, сколько общими целями и ценностями. Империя в этом смысле - архаическая организации жизни населения, опирающаяся лишь формально на устаревшие родовые традиции. Естественно, её давно и окончательно сменили более современные формы социального устройства. Впрочем, и капиталистическое, и социалистическое государства тоже исторически исчерпали себя.
Я замолчал, а рыжий детина продолжал задумчиво рассматривать меня, постепенно отдаляясь и погружаясь в туман, в котором вместе с ним вскоре растворились и трон, и все прочие участники только что кипевших вокруг событий.
Снова стало тихо и пусто. Я попробовал сделать несколько шагов и с удивлением обнаружил, что под ногами чистая сухая поверхность. Солнце мягко и ласково согревало затылок и шею. Усталость совсем исчезла, и идти было бы легко, только не понятно куда.
Откуда-то донёсся знакомый уже звук неторопливых шагов...
- Ну вот, - произнес ехидный голос, - услыхали тебя. Кто-то, пожалуй, даже задумался. Но в общем ничего не изменилось... И помолчав немного добавил: Ну, пробуй ещё! Может что получится.
- Что получится? О чем ты говоришь?
«Покупаем, продаем...» - вместо ответа донеслось до моего слуха, давно набившее оскомину коллективное признание.
Подняв взгляд, я обнаружил чуть правее быстро оживающую в красках и звуках новую картину. Несколько шагов, и я оказался в шумном и почти привычном городском окружении. В глаза бросилась навязчивая, убогая по смыслу и в основном пошлая уличная реклама. Остановившись у яркой афиши, я с интересом вглядывался в многочисленные, преимущественно невыразительные лица прохожих, выражавшие, кажется, одни и те же чувства. Они вспыхивали в глазах жующих либо пьющих что-то из ярких банок или бутылок.
- … этот чел вчера флексил на рейве.
- Ему чё, музон не вошёл?
- Ещё и агриться стал в конце...
Шумная компания вчерашних подростков, прокатилась мимо меня. Молодёжь, довольная собой, перебрасывалась непонятными фразами и лишь изредка мне удавалось зацепиться за знакомый английский корень.
- Всё это вообще ни о чём! - Донёсся откуда-то резкий женский голос. - Единственный достойный «изм» сегодня это трансгуманизм!
Я поискал взглядом говорившую, которая громко и победно картавила, но так и не смог выделить её в быстро растущей толпе собравшихся на очередную тусовку. Без особого энтузиазма молодежь выразила одобрение оратору. В ответ последовало объяснение содержания модного понятия. Я внимательно выслушал довольно точное изложение популярной литературной версии нового взгляда на проблему человека и его возможностей, которые с помощью всемогущей науки могут быть существенно расширены. Всё это было по-своему интересно и не лишено смысла, если не принимать в расчет заблуждения в главном - представление о сущности человека, не ограниченное научной логикой, не давалось трансгуманистам.
Во мне вдруг вспыхнуло желание высказаться, но я не видел собеседника или собеседницу, к которым мог бы обратиться. Казалось, что в этот раз меня никто не видит и не слышит.
- Да ты говори, если чего надумал. Давай! Изобрази! Мы послушаем.
Рыжего детину, вновь возникшего передо мной я не мог не узнать, хоть он успел поменять прикид на вполне соответствующий новой обстановке и преобразился лицом. Прежним остался лишь зычный голос, а вот борода теперь была аккуратно подстрижена и в сочетании с тщательно выбритым черепом, намекала на значительный статус хозяина.
- Да! Мы послушаем! - выглянула из-за широкой спины рыжебородого защитница трансгуманизма, которую я тут же узнал по голосу. Удивительно худая особа с тонким с горбиной носом и жидкими, свисающими вниз пучками волос, напоминала сейчас хищную птицу, вглядывающуюся в окружающих в поисках очередной жертвы.
- А ты уймись пока, Анжелика! - беззлобно, но строго унял хищницу рыжебородый и, обращаясь ко мне, добавил. - Давай, мыслитель, излагай!
- Я о трансгуманизме как раз хотел бы высказаться. Сегодня, это весьма актуальная тема, хотя для меня это скорее просто повод поговорить о проблеме человека.
- Ну-ну! Скажи что-нибудь умное, может научишь нас чему-нибудь! - проворчала хищная птица. Она глядела на меня без всякого почтения, но опасаясь рыжебородого, явно сдерживала себя от более яркого высказывания в мой адрес.
Я вздохнул и заговорил.
- Чтобы рассуждать о трансгуманизме, хотелось бы вначале сказать несколько слов о самом гуманизме.
Произнеся эту фразу, я поднял глаза и с удивлением обнаружил перед собой уже довольно большую группу слушателей. Они смотрели на меня с нескрываемым интересом и вниманием и я, уже спокойно, продолжил.
- Представление о гуманизме, как адекватности человеку, неотделимо от представления о нём самом, о его сущности. А поскольку представление о человеке сегодня сугубо научное, то оно и ограничено самой возможностью науки, её природой.
- Это как? - Вихрастый блондин лет двадцати с большими детскими глазами на круглом лице весь вытянулся то ли от удивления, то ли от возмущения. - Да наука,.. она же не ограничена!
- Видите ли, это не так. Вам придётся смириться с тем, что мир науки, включая все законы и знания, в том числе те, что ещё только будут добыты, это мир причинно-следственных отношений. А мир человека, – разумный мир, – не орграничен пространством уже существующих форм и явлений, пространством необходимости, без которой нет ни научного знания, ни технологий. Человеческий мир, кроме вещей, явлений, научных знаний и гаджетов, наполнен прекрасными смыслами, воплощенными в художественных произведениях, в глазах, обращенных друг к другу людей; он включает в себя неподвластное науке пространство будущего, где обитают цели и мечты, ценности и идеалы. Здесь нельзя и бесполезно что-либо доказывать, а значит и наука здесь бессильна.
Ещё несколько минут я увлеченно рассуждал, а молодой поклонник науки слушал меня полуоткрыв рот и почти не мигая. Мысли, вызванные моими словами, видимо, растревожили стройную и ясную картину его мира, враз лишив её гармонии и убаюкивающей завершённости. В его взгляде теперь ясно читалась растерянность.
- Нужно понимать, что раз вы решили научными методами улучшать человека, вы должны определить, что именно вы будете в нём менять. Если организм, это дело хорошее и понятное. Но организм это ещё не человек! И даже если вы сможете усовершенствовать органы его чувств, и даже в десятки раз улучшить содержание и запас его знаний – вы так и останетесь в рамках того логического поля, за пределы которого наука вырваться не может. Заметьте только, что я сказал наука, но не человеческая мысль!
- Так. Стоп! Вот отсюда подробнее!
Глаза у хищной птицы, которые мне, наконец, удалось рассмотреть, горели новым чувством. В них больше не было агрессии. Взгляд стал напряженно-сосредоточенным и каким-то пронзительно-синим.
- Замечательный французский мыслитель семнадцатого века Блез Паскаль, - продолжил я, - писал, что человек, будучи ничтожно малым в сравнении с бесконечной вселенной, способен охватить её своим сознанием. Эта его уникальная способность, по моему убеждению, свидетельствует о том, что, несмотря на свою земную природу, человек явление космическое. И именно об этом, я думаю, мысль Паскаля, который осознал человека как часть космического целого, способную воспроизвести это целое в себе. И что особенно важно, воспроизвести не только как совокупность звёзд, планет, астероидов, комет и других космических явлений, описываемых современной наукой на разных специальных языках. Он способен воспроизвети в себе и ту напряженную “пустоту”, то поле возможностей, которому суждено, обретая форму, являться человеку множеством новых искусственных и естественных объектов, доступных для научного исследования и описания. И только тем самым он воспроизводит мир как целое, развернутое как в прошлое, всё глубже постигаемое учёными, так и в будущее.
- Минутку, пожалуйста. - Остановила меня хищная птица. - Вы хотите сказать, что человек, исследуемый наукой без этой способности, а тем самым в отрыве от его духовности, в научном описании всегда остаётся лишь абстракцией? А говорить об улучшении его можно лишь понимая человека как это невозможное единство? А ведь, кажется, ещё Августин сказал, что способ соединения тела с духом, не может быть постигнут человеком; хотя это соединение и составляет человека.
И не дав мне возможности отреагировать не её слова, продолжила.
- А что в таком случае религия? Это что, такой костыль для современного человека с научным сознанием?
Я смотрел на хищную птицу, превратившуюся вдруг в интересного и безусловно умного собеседника и пытался понять почему, а может быть зачем она только что восхваляла идею трансгуманизма.
- Трансгуманизм это прогрессивная жизненная позция, как она определена в большинстве доступных и популярных среди молодёжи источников и описана в художественной литературе. И это лучше большинства альтернатив в сегоднящнем мире. - Спокойно и даже устало произнесла моя собеседница, словно услышав мои мысли. - Так что там, с религией?
Не успел я открыть рот, как издалека донесся потрясающе красивый малиновый перезвон. Звук постепенно усилился, став чистым и сильным и полностью захватив общее внимание.
- Это что, вместо эпиграфа?
- Нет. Это полдень. Вам что, звон мешает говорить?
- Да нет... Пожалуй даже наоборот. Вот вы вспомнили только что Иппонийского епископа блаженного Аврелия Августина. И ведь совсем не потому, что он был богословом. В современном понимании он, прежде всего, философ, которого не только часто цитируют. Спустя шестнадцать веков его по-прежнему издают, изучают, у него учаться мыслить. А Николай Кузанский! Великий немецкий философ был кардиналом Римской католической церкви! Да все, практически, средневековые европейские мыслители, а позже и их собратья эпохи Ренесcанса были людьми верующими, что не мешало им исследовать сложнейшие философские проблемы и, прежде всего, проблему самого человека. Вспомним хотя бы гуманистов платоновской академии, организованной во Флоренции Марсилио Фичино. Их вклад, особенно в развитие эстетики, просто неоценим.
- Так вера в бога способствовала или препятствовала развитию науки? - Нетерпеливо и требовательно обратилась ко мне моя собеседница, сдвинув брови и глядя исподлобья. - И разве научное мировоззрение не восторжествовало в новое время?
Мне покзалось, что моя собеседница спрятала от меня, мелькнувшую на её лице улыбку. Решив не обращать внимания на перемены в настроении и разговоре Анжелики, я продолжил.
- Думаю, никакая вера не может помешать процессу познания и развитию науки. Я, конечно, не имею в виду деятельность самой католической церкви, которая в преддверии Ренессанса заметно теряла свои позиции и активно боролась с еретиками. Вера в моём понимании, это совсем не обязательно вера в бога. Это отношение человека к общественному идеалу, к высшей для него жизненной ценности. В эпоху капитализма, кстати, таким идеалом постепенно стал капитал. Прибыль и богатство заместили собой в сознании большинства людей не только многие религиозные догмы, но и не так давно бесспорные для них нравственные устои.
- Ну, а чем же современный общественный идеал западного мира, который вас так раздражает, хуже средневекового? И чем ему уступает наш российский господь бог, перед которым преклонила колени вся государственная власть?
- Все эти варианты общественного идеала оставались историческими абстракциями человека, независимо от того, на полюсе “тела” или “души” они сформировались! По-настоящему живой, целостный человек лишь на историческое мгновение оказался высшей общественной ценностью на относительно небольшой территории, обогатив мир гениями Ренессанса. Но каток рациональности наступающей эпохи быстро уничтожил все остатки жизнеутверждающего гуманизма Возрождения.
Хотя нужно признать, что многие христианские мудрецы, в отличие от современных идеологов, всё же понимали значение живого человека, в качестве образа и воплощения божьего. Именно Иисус Христос, как в высшей степени совершенный человек, явился, по-моему, отношением между высшей духовной ценностью с одной стороны и высшей телесной ценностью с другой. Я, конечно, далеко не специалист, но мне кажется, что святая троица, о которой фактически идёт речь, это блестящее для своего времени решение проблемы отношения души и тела, о которой, как неразрешимой, говорил Августин Блаженный.
Анжелика некоторое время сосредоточенно размышляла, глядя в пустоту и беззвучно шевеля губами. Продолжая непроизвольно теребить левой рукой безжизненную светлую прядь волос, девушка заговорила негромко и не оборачиваясь.
- Так вы считаете, что ни последователи Августина Аврелия с его превосходством веры над знанием, ни многочисленные сторонники науки, не нуждающейся в “гипотезе Бога” - так и не добрались до настоящего понимания Человека и его мира? Или вас устраивают рассуждения о согласии веры и знания или о благости и других плодах духа святого?
Вопросы Анжелики становились всё более серьёзными и интересными, обнаруживая её незаурядную философскую подготовку и знание богословских текстов. Все чаще я сам стал задавать ей вопросы с интересом ожидая ответов, которые были, как правило, краткими и интересными.
Когда разговор уже немного утомил не только меня, но и мою удивительную собеседницу, Анжелика вдруг вернулась к своему вопросу о религии в современной России. Я знал что ей сказать и не только о религии, но и о трансгуманизме, и заговорил решительно.
- Если бы мы начали не с догматов, обрядов и храмов, если бы мы обратились не к церкви, а к мудрости эпохи всеобщего религиозного сознания, я был бы только рад. Я уверен, что в обществе, изучившем Платона и Аристотеля, Прокла, Аквината, Кузанца и множество других, образующих мощный и непрерывный исторический поток человеческой мудрости, я бы чувствовал себя замечательно. В таком обществе было бы бесконечно интересно жить...
- Что ты говоришь? Папа!
Растерянный, я оглядывался по сторонам в поисках своей собеседницы и толпы слушателей. Но яркая картина, только что окружавшая меня, быстро померкла, уступив место всё той же сонной протоке. Неожиданный порыв свежего ветра словно специально хлопнул капюшоном, сразу освежив мою голову, унося последние слова из исчезающей удивительной реальности.
- Вот и получилось! А ты говоришь не клюёт...
Причем здесь клёв? Или мне показалось... Я вслушивался в вернувшуюся тишину, безуспешно пытаясь уловить звуки удаляющихся шагов.
- Ты бы подремал, что ли. - Сказал сын, сладко зевнув и потянувшись. - Всё равно сазан не берёт.
- А я разве не спал? - спросил я, ещё не придя толком в себя.
- Да буквально минут пять или десять. Причем что-то бормотал всё время. Я тебя даже будить пытался...
- А мы ведь с тобой поговорить собирались о чем-то интересном. Да! Ты спрашивал, что случилось с нашим миром. Знаешь, если совсем кратко, я бы сказал, что сладострастие и отвлеченные науки совсем затуманили образ самого человека. Но это не первый раз в нашей истории, и это пройдёт...
Помнишь, я много рассказывал тебе про замечательного французского мыслителя Блеза Паскаля, жившего ещё в семнадцатом веке. Я сейчас вспомнил одно его высказывание из известного сочинения “Мысли”. Это почти дословно. - Когда я начал изучать человека, мне стало ясно, что отвлеченные науки вообще не имеют к нему никакого отношения и что, занимаясь ими, я еще хуже разумею, каково моё истинное место в этом мире, нежели те, кто ничего в них не смыслит.
- Ну, это по-моему слишком! - воскликнул Антон, - Во всяком случае современное представление о человеке и его месте в мире вряд ли возможно без хорошего знания физики, математики и других наук, которые, как я понимаю, твой любимчик называет отвлечёнными.
Кончик удилища несколько раз подозрительно вздрогнул, но тревога оказалась ложной. Не спеша вращая катушку спининга, Антон поглядывал на меня ожидая ответа. Я же подумал о том, что совсем недавно рассуждал о науках и приводил достаточно убедительные аргументы, которые теперь стоило просто повторить. Тем более, что странный сон остался в памяти во всех мельчайших деталях, словно всё призошло наяву. Я думал с чего начать, когда большая серая цапля медленно опустилась возле камыша, где было совсем мелко и, потоптавшись немного, замерла, уставившись на нашу лодку. Она была странно похожа на Анжелику, и я долгое время не мог оторвать взгляда от смотрящей на меня птицы.
- Ну давай, излагай! - взорвался в моей голове призыв рыжебородого. Я резко повернулся на звук и упёрся взглядом в улыбающееся лицо егеря. Тот тоже посмотрел на меня внимательным и долгим взглядом и, как всегда, молча отвернулся.
- Что ты сказал, Алексей? - спросил я, с трудом подавив волнение.
- Я? - удивленно спросил меня егерь. - Когда?
- Сын тем временем с усилием крутил ручку катушки спининга, постепенно подтягивая к лодке первую за сегодня добычу. Глаза его горели азартом и всё внимание было приковано к крупной мощной рыбине, явно не желавшея покидать водоём.
- Ну давай же, помогай! Где подсачник? Килограмм на пять попал!
Часа через три или четыре, вдоволь навоевавшись с сазанами и взяв самого крупного с собой, мы отправились на базу. Серая цапля, которую я снова заметил, теперь не отставала от нас. Она летела совсем низко, держась чуть сзади и слева. А сразу за бударкой над водой суетились чайки, с криком выхватывая из воды попавших под винт мелких рыбёшек. Всё было как всегда и в то же время явно не так...
Вечерние часы на базе прошли как обычно весело. Эмоциональные и красочные рассказы о прошедшем дне с неизменной острой подливкой и вымышленными фантастическими деталями вызывали традиционно энергичную реакцию товарищей. Героем этого дня по размерам трофея оказался мой Антон, который рассказывал, что трофейный сазан взял вскоре после того, как я проснулся, и что после этого клёв уже не прекращался до отъезда.
Я, вопреки обыкновению, в основном молчал, почти не участвуя в разговоре и даже подумывал о том, чтобы пойти устраиваться на ночь. Хотелось ещё раз спокойно переосмыслить произошедшее на воде, которое вряд ли было обычным сном. К тому же, честно говоря, мне не давала покоя серая цапля, которая, кажется, по-прежнему возилась в темных зарослях камыша неподалеку.
- Что-то ты совсем молчаливый сегодня. - Обратился ко мне Антон, когда в общем разговоре возникла пауза. - Или тебе сон в лодке не на пользу пошёл? Остальные поддержали Антона и потребовали от меня более активного участия в собрании.
- Не знаю как рассказать о том, что оказалось самым интересным для меня сегодня. Не уверен даже, что об этом вообще стоит рассказывать. Разве что в качестве сказки на ночь...
Я довольно подробно описал свой странный сон, а когда рассказал о наблюдениях за поведением серой цапли, народ стал непроизвольно крутить головами, вглядываясь в плохо различимые в вечернем мраке камыши.
Стало совсем прохладно и несмотря на отсутствие ветра мои слушатели плотнее закутались в куртки.
- Что только не приснится, особенно на рыбалке! - Заключил Марк и, подумав немного, добавил, - Но чтобы так складно и подробно, с такими деталями, оставшимися в памяти. Со мной такого не случалось.
- Действительно, странно, - добавил Кирилл, задумчиво глядя на меня, - а сдругой стороны может и ничего особенного. Что-то может показалось, а что-то...
Кирилл так и не договорил, потому, что тишину засыпающего заповедника неожиданно и прекрасно нарушил ясный и чистый колокольный звон. Кирилл и ещё двое или трое ребят даже вскочили на ноги, словно в надежде увидеть чудо. Но колокола умолкли и снова стало тихо.
- До ближайшего храма километров сорок, если не больше. - Как то осторожно произнёс Марк, один старейших членов команды.
- А это кто? - тихо и почти испуганно спросил социолог Дима, бывший самым младшим в нашей компании. Осторожным кивком головы он указал вглубь открытой террасы, на которую выходили двери наших комнат.
Может остальным плохо освещённый, неподвижный силуэт на тонких ногах и показался странным, я же сразу узнал свою серую спутницу. Думаю, около минуты мы смотрели друг другу в глаза. То есть, я так думаю, поскольку на самом деле глаз птицы я видеть уже не мог. Затем, подойдя к краю открытой террасы, птица оттолкнулась от деревянного настила и расправив крылья взлетела. Из-за навеса над головой и наступившей темноты я не мог видеть куда она направилась. Да это было и не важно.
Я долго не мог уснуть, прокручивая в сознании снова и снова ролик странных событий. Когда сон всё же начал одолевать меня, удаляющиеся звуки колокола превратились в повторяющееся всё тише слово. Думай, думай, думай... беспокойно повторяла большая серая птица, кружась на головой.