Здравствуйте, Друзья. Эту повесть я писала, думая исключительно о Читателе. Мне хотелось развеселить Вас и поддержать, в наше непростое время. Всё будет Хорошо! История настоящая. Из-за того, что происходила она тридцать лет назад, она немножко приукрашена, немножко добавлено выдумки, но главное в ней сохранено. Это можно было бы назвать мемуарами, но слищком уж занудное слово - мемуары, поэтому это просто История Одного коммерчесокго путешествия, приключенческая, немножко весёлая, немножко грустная - как сама Жизнь.
Пользуясь случаем, передаю огромный привет каналу НТВ. Огромное спасибо вам за предложение. Я пока над ним думаю).
Всем приятного чтения. Ваша Оксана
Друзья
Нас четыре семьи – Петровичи, Павлины, Изаки и мы – Толстые. У всех прозвания по мужьям. Петровичи – потому что Петровы, Павлины – потому что Павлик, Изаки – по фамилии, а Толстые – потому что, как в «Красной Шапочке»: он не толстый, он милый. Тогда к нам еще Тутсы прибились. Тутс – потому что Тутси-милашка. Сашка – так его звали, был громилой с внешностью бультерьера и доброй певучей душой.
Итак, все затеял Тутс.
Тогда многие в Польшу ездили, чтобы товары для продажи добывать. Караваны каждый день отправляли. Нас, как говорится и здесь, в Лужниках, не плохо кормили, и мы сидели пока ровно, но дальние страны с лёгкой валютой и оптовыми яркими лосинами, манили своей доступностью и вседозволенностью. И Тутс купился. Скопил долларей, никому не сказал и поехал, окрыленный скорым финансовым подъемом.
Надо отметить, что до этого он уже попытал счастья, и эта его единоличная поездка была второй. Первый раз его взяли с собой знатоки маршрута, которые показали, как там и что, но значительной финансовой прибыли тот караван ему не принёс, поскольку Тутс – продуман расчётливый, не заправился как надо, потому что не знал, как оно надо.
В тот вечер сытый и довольный Тутс рассказывал о своем удавшемся коммерческом путешествии, нахваливая сдобные закардонные рынки со смехотворными ценами на ширпотреб.
- Что-то ты как-то быстро обернулся? Из прошлой поездки тебя долго не было, а сейчас, как бы ты и не уезжал, - заметил Павлик, вынимая из ароматного рассола пупырчатый огурчик.
- В прошлый раз у пацанов дела там были, пришлось задержаться, а в этот раз я обыдёнкой – туда-обратно. Танька с Мироном одни, что рассиживаться-то на чужбине. Зима. Сходить некуда. Затарился и домой.
Танька Тутсова – жена, Мирон – здоровенный блажной котяра, вскормленный черной астраханской икрой, совершенно дикий, кроме Тутса и Татьяны ни к кому на руки не шел. По этой причине они не могли вместе никуда уехать, потому как Мирон никого к себе не подпускал, шипел и выл. Тутс в нём души не чаял и баловал как младенца.
- Да я уже и продал все. Отдал оптом. Хочу до праздников еще успеть съездить. Поехали, а?
Повисла пауза, во время которой я задорно подмигнула Игорю, а Маринка погладила Павлика по руке.
В наступившей тишине слышно было как булькали в кипятке пельмени, начинённые ножками Буша. Обращение было ко мне и к Маринке. Это мы торговали, мотаясь между Лужниками и Петровским рынком. Польша – был не наш уровень. Деньжат не хватало. На быт, на мелочёвку, для семьи, а вот чтобы так – для барыша и серьёзной коммерции – не было.
И Санька как прорвало:
- Я всё обдумал! Доллары не повезём. Мы повезём товары. Там скупают у русских всё. Бедно живут в Польше. Таких ежедневных разносолов у них на столах нет, – и Сашка показал на богатый хлебосольный Павлиний стол.
Конечно деньги интересовали. Конечно же съездить в Польшу хотелось, но наши мужья работали на государство, а без сопровождающего основательного мужика ехать было страшновато.
Сашка имел настолько основательную внешность, да и не только внешность, что вполне подходил в качестве сопровождающего.
- Поехали, - сказала я.
Маринке всегда нужно время подумать. Она посылает запрос в космос, и во сне ей приходит ответ.
- Подумать надо, - сказала она.
Назавтра ответ был положительный и мы стали готовиться к поездке.
Во всей этой истории Петровичи и Изаки особенно не участвовали, но я все равно пишу здесь про них. Потому что без них ничего бы не было.
Продолжаю повествование.
Мужьям было поручено нас снарядить, то есть собрать в дорогу, закупить товары по списку, собрать это в доме у Павлинов, и потом все замаскировать, потому как везти мы собирались самую что ни на есть контрабанду: сорок литровых бутылок спирта «Рояль» и коробку (20 блоков ) 200 пачек сигарет НВ. Это был основной груз.
Груз контрабанды стоял посреди гостевой комнаты и занимал достаточно много места. Такая неслабая Куча. Всё это надлежало спрятать в маленьком купе. Посовещавшись, панели в вагоне решили не отвинчивать, надеясь на нас фарт.
Побочный груз – 100 пачек черного перца (почему- то в Польше очень любят черный перец, прям жить без него не могут), 2 рулона (50 метров( 50 кг)) кухонной клеёнки, сто одноразовых шприцев и резиновые перчатки (на кой фиг нужны были эти перчатки, я сейчас не помню, помню лишь, что ими сверху закрывали перец).
Надо добавить, что всё было продумано самым тщательным образом. Для маскировки контрабанды был куплен здоровенный термос из которых раньше продавали пирожки на улице.
Термос выпотрошили. Правильнее сказать – вынули пенопластовую прослойку между внутренней чашей и наружным жбаном, а вместо нее всунули сигаретные пачки. Пачки были уложены и на дно чаши, сверху завалены перцем, а еще сверху резиновыми перчатками.
Но и этого места оказалось мало. Тогда к черенкам от клеёнки примотали сигаретные блоки, которые сверху прикрыли клеёнкой. Внешне это выглядело как обычные рулоны. Клеёнки на это ушёл один метр. Остальную клеёнку порезали на скатерти.
Спирт «Рояль» сложили в спортивные сумки и переложили резиновыми перчатками. Как замаскировать сорок литровых бутылей мы не придумали, и надеялись только на удачу.
В итоге, посреди комнаты возвышался основательный курган. Все жизненно необходимое для поляков. Продать эту гору надо было за три торговых дня на малюсеньких городских рыночках западной страны. При этом продавать контрабанду открыто тоже было нельзя. Но мы верили в свою Звезду. Она звала нас, и мы шли за ней.
3. Туристы.
Заграничная поездка – это вам не фунт изюма, особенно когда вы выросли в тотальной изоляции от стран внешнего мира, и воспитаны на идеалах марксизма-ленинизма.
Ну и что, что Перестройка, и открыли границы, ну и что, что уже многие бабки покидали работы и мотаются каждую неделю за кордон, чтобы утолять растущие потребности огодолавших до нарядов, трудящихся.
Первое расставание с Родиной, хоть бы и на неделю, трепетно и таинственно. Как там у них – у заграничных? Ну и заработать конечно хотелось.
Пока наши мужчины занимались сборами, мы с Маринкой тоже не сидели без дела. Нам предстояло сфотографироваться и посетить ОВИР, чтобы заиметь выездной документ – заграничный паспорт.
- Не знаю, как ты, а я прям чувствую себя как советский дипломат, с этим документом, - радовалась я, получив паспорт. Всё-таки, кроме заработать, меня манило очередное приключение, потому что любое путешествие, это всегда приключение.
Нам еще надо записаться в ближайшую, по-отправлению, группу.
- Сашка просил его дождаться, он задерживается, - сказала Маринка, когда мы приехали в турагенство.
Февральские ветры этого года были тёплыми и развезли на улицах слякоть. Белёсое небо не дарило надежд. Всё вокруг было промокшим и серым. Ноги наши тоже промокли, мы кутались в пальтушки, и курили за углом серого облезлого здания, в ожидании Тутса.
Он появился, когда начало смеркаться.
- Замёрзли? А чего внутрь не пошли?
- Да ты и не сказал ничего. Сказал тебя дожидаться.
- А свой ум у вас на что, а, Марфы?
Надо признаться, что свою внутреннюю мягкость Сашка маскировал всякими непотребными словами. По матушке он не ругался, а вот обозвать нас мог запросто. Потому как он не вкладывал в слова ни злобы, ни унижения, мы ему это прощали. Он вел себя с нами как важный петух с глупыми подчинёнными курицами, и орал на нас, как горластый офицер орет перед строем солдат для поднятия боевого духа. Как Актёр перед выходом на сцену, он заводил себя таким образом. Смотреть на это непосвящённому было страшно. Тутс выпячивал губы, бычил лоб, маленькие глазки его начинали лихорадочно блестеть, брови над ними сдвигались, а крупное отудловатое лицо краснело. Но об этом напускном преображении знали только мы. И мы смеялись над этим маскарадом. Так же мгновенно как он превращался в чудовище, Сашка превращался в добряка и умницу. Но если он начинал спорить, то переспорить его было бесполезно. Бык брал верх всегда, хоть бы и был сто раз не прав. И это мы тоже ему прощали, как детскую прихоть. Поэтому он нас любил больше остальных.
- Как вы его терпите, - сказала однажды одна из заграничных-одногрупниц.
Она, как и многие поначалу, думали, что он ни больше, ни меньше – наш рэкетир. Люди сами придумывают себе монстров и верят в них. Но мы то знали, что это не про него, что он в нас души не чает, что он заботится о нас и жалеет. Не хватает у людей воображения.
***
Внутри здания было ненамного теплее. Тускло светила лампочка. В просторном холле толпился народ. В основном женщины, в основном торгашки. Их было легко распознать по надменному оценивающему взгляду и выражению собственной значительности, на лице.
Что там было модным? Залитые лаком коки на головах, яркие безвкусные помады, но главной отличительной чертой была добротная заграничная одежда.
- Польская группа на шестое февраля – аудитория 12. Пройдите пожалуйста внутрь, вам проведут инструктаж.
Русо туристо - облико морале – таким был девиз инструктажа. Ну, и немножко рассказали, что провозить туристам можно: ничего и сто долларов. Ещё - что «вас повозят по городам европейской страны, вы посмотрите, поглядите, почерпнёте… и на том спасибо. Ну и две бутылки водки и блок сигарет можно с собой, чтобы скрасить». «И, смотрите там, ни-ни» – все тайны Мальчиша Кибальчиша сохранить.
Всех попросили сдать паспорта «вот этому человеку».
- Зовут его Валерий Николаевич ( или Михайлович – не помню ).
Валера – мы звали его так. Обещали еще, что будет какой-то Александр – его помощник, но сам Валера ехал впервые, и кто такой Александр – не знал ни сном, ни духом. Почему-то он решил, что наш Сашка, наш Тутс, наш Охранитель добра от зла, и есть тот самый Александр. Валера вцепился в него на этом собрании, и отпустил только на перроне железнодорожного вокзала в конце вояжа, когда мы вернулись в родной город.
Итак, Нашему Тутсу, волею небес ставшему предводителем всей компании, суждено было повести нас и группу в светлое будущее за яркими лосинами, тонкорунными блузками и пушистыми махровыми халатами.
***
Курган контрабанды был рассован по сумкам, и холодной февральской ночью мы собрались у поезда 29 - плацкарты «Липецк - Москва».
Всё было как в кино. Одинокие огни станции освещали железнодорожные пути и протоптанные до составов тропинки. После оттепели неожиданно трахнул мороз. Дышать было трудно и приходилось наматывать шарфы до носа, чтобы дыханием отогревать замерзающие щеки. Нас провожали мужья.
Из-под вагонов периодически вываливались клубы пара. Было темно и холодно.
Группа туристов собралась у нужного вагона. И как бывает перед любой поездкой, когда еще не перезнакомились, она пока состояла из отдельных пляшущих на морозе человечьих кучек. Если и были в ней знакомые, то в такой темноте, из-за намотанных до носа шарфов, их видно не было.
Ночь, тетки, дядьки, сумки, Валера, морозное дыхание, привокзальные огни, сугробы – вот то, что наша навьюченная компания встретила на перроне.
- Смотри там за ними, - наставлял Санька Игорь, - Это же две клуши разом.
- Не боись. Они у меня вот где! – и Тутс показал ему крепко сжатый кулак.
Обычно Сашка одевался хорошо – модненько и добротно. У него вообще всегда все было добротно и основательно. Но в заграничную поездку он принарядился как-то особенно. Жиденькая черная курточка, которая обтягивала его пузень, была настолько куцая, что казалось будто он отнял её у младшего брата девятиклассника. Маломерный френч «стойкой» подпирал крупную голову на бычьей шее. Я подумала, что видимо это «счастливая» курточка, а Сашка наш просто суеверный, раз так вырядился, хотя раньше я ничего такого за ним не замечала. К курточке были надеты толстые, почти ватные штаны, которые он заправил в берцы. Но самой колоритной была старая андатровая шапка, венчавшая ёлку-Тутса. Шапка была настолько драная и общипанная, что само по-себе привлекало внимание, но она была еще и ярко рыжая. Она светилась как маяк в ночи. И, да - мы шли на этот огонь, и с этим факелом!
Нас с Маринкой нарядили основательно тепло, но обычно. Самыми основательными были козьи пуховые платки и, у меня, с начёсом, рейтузы.
- Здоров(о).
- Привет.
- Ну, что, готовы? А теперь слушать сюда, - и Сашка озвучил стратегию победы:
- Надо занять второе, в крайнем случае третье купе, с начала. Первое не надо.
- Мы чего-то упустили? – спросила Маринка.
- Всё в ажуре. Но занять купе в начале вагона очень важно, - успокоил её Санёк.
Оказалось, что занять начальные купе было важно потому, что таможенники в Бресте начинают проверку вагонов с последнего купе.
- С первого редко. Поэтому надо начальные занять. Они поначалу лютуют, а потом обламываются. Особенно, если кого поймают.
- Ясно, шеф – сказала я.
- Ну ты и продуман, - добавила Маринка, - почему раньше не сказал?
- Я ждал нужного часа. Чтобы не сорвалось ничего – ответил Тутс. - Пошли к Валере подойдем.
Игорь и Пашка остались сторожить нашу кучу, а мы пошли к руководителю группы Валере ( без отчества). Так решил Санёк.
- Валер, - сказал он, - отметь нас. Нас трое, и мы здесь.
- Добрый вечер, Александр! – обрадовался Валера.
Валера именно обрадовался. Как ребёнок. По сведениям бывалых – он был «никаким» руководителем, что их очень расстраивало, потому что именно руководитель должен был договариваться с таможней. А по виду Валеры было понятно, что это – ну, совсем не его. Он был, а точнее он не был, оборотистым человеком.
Работал Валера трудовиком в каком-то училище, имел внешность располневшего Шурика, был наивен и неуклюж. Как его занесло в эту авантюру – оставалось загадкой. Впрочем, бывалые говорили, что поездка обходится ему даром за то, что он согласился быть ведущим.
- Здравствуйте, Александр! А я уже жду вас, жду – захлопотал Валера, - отправление вот-вот, а вагон закрыт.
- Надо всем разделиться по четверо, чтобы не толкаться. Чтобы здесь разделились по-купе.
- Конечно, сейчас. Вы правы, - заколготился Валера, и объявил:
- Женщины, разделитесь пожалуйста по четверо – кто с кем будет ехать. Купе будем занимать.
Но группа уже всё услышала. Толпа гудела – все делились по-четыре.
- Надо искать четвёртого, - сказала я Маринке.
- Давай, а то останется какая-нибудь одинокая бабка или мужик, что еще хуже. И живи с ним потом всю дорогу).
Мы посмотрели по сторонам. Подходящих экземпляров не было. Разделить купейную романтизму хотелось с кем-то похожим по-духу, или хотя бы по-возрасту.
Как выбрать в стихийной толпе своего человека? Как его узнать? Должны же быть у него хоть какие-то внешние признаки?
Никого, кроме матёрых торгашей или безалкогольных старух, поблизости не было.
Хорошая компания – половина успеха. Даже если что-то пойдёт не так, то приятное соседство всегда скрасит любую засаду.
Плотная, прежде, толпа начала расползаться на островки, а мы еще не видели своего человека.
- Глянь, с музыкой кто-то едет, - засмеялась Маринка.
Отдельно от всех стоял замаскированный гном. Гнома всегда выдают колпачки.
Колпачок имелся. Но кроме колпачка и здоровенной сумки у него в руках была гитара – такая неуместная, и такая важная для нас.
- Это наш гном, - сказала я.
- Хотите к нам в купе четвёртым человеком, - спросила я замотанное лицо в огромных очках.
- Оксанка, привет! Это я – Лена!
Тадамс!
Вот тебе первая выгода! Первый замечательный знак и подарок от Судьбы.
- Ленка, привет. Ура. Ты одна? Давай к нам.
- Давай. А то я уже испугалась, что придется с чужими ехать. Как же я рада! Ты с кем?
- Это Марина, а вот тот здоровяк рядом с Валерием – наш Сашка.
- Я думала, что это рэкетир какой-то, - сказала Ленка.
- Все так думают. Это Тутс. Наш единомышленник и сопровождающий. Он смирный. Не боись.
Как же мы были рады Ленке. Я училась с ней в институте. Теперь было понятно, что и петься, и питься будет радостно, и ехать будет весело.
***
По праву спутниц помощника руководителя нам удалось занять нужное купе.
В вагон заходили первыми. Это Сашка всё устроил. Возражать ему никто не посмел, и мы шанули через толпу, как если бы прошли без очереди к врачу.
Ропот конечно присутствовал. «Бывалые» тоже знали про важность занять правильное купе, но молча ждали своей очереди.
Мужья стали потихоньку загружать курган. Игорь с Павликом и Сашкой заносили сумки, здоровенные рулоны фальшивой клеёнки, термос и подорожные узлы с харчами.
Путешествие должно было вот-вот начаться, хотелось обняться, найти важные слова для расставания, но вокруг толкались люди, перемещались грузы, и времени на грусть, которая бывает при расставании не хватило.
Поезд тронулся. Игорь и Павлик замахали за окном. Перрон покатился, и мы поехали.
4
В купе тускло горела лампочка. Отдлелив себя от прочих туристов дверью, мы очертили наш маленький мирок размерами нескольких спальных мест, багажного отделения и небольшой стены с окном. Сразу стало тепло и тихо. Никто не спешил устраиваться. Контрабанда была засунута под самый потолок и рассована по всем возможным местам. В узком проходе тоже стояли сумки, но никто не спешил их убирать. Возможно это были всего несколько минут, одна или две, но тот покой, который пришёл в эти минуты невидимым облаком завис над нами, и показался вечностью. За дверью с зеркалом слышны были крики, возня и суета, а у нас был мир – маленький уютный мирок для четверых. Каждый понимал, что вот сейчас, здесь можно посидеть спокойно, подумать – о доме, о пути, о том, о чём хочется – сейчас, потому что в ближайшую неделю такой минуты уже не будет.
И понеслась!
В дверь постучал Валера. Из-за его спины выглядывало раскрасневшееся лицо туристки.
- По сколько будем на таможню собираться?
- На текущие расходы тоже надо!
- Александр, можно вас? – позвал Валера.
- Я пошел руководить, - сказал Санёк.
- Иди, иди, мы пока стол накроем, - благословила его Маринка.
Пока Сашка шлялся по вагону, мы достали ужин и привели купе в жилой вид – освободили проход, застелили постели, накрыли на стол.
Ленка переоделась, и гномик превратился в красивую девушку. Сумка у неё была небольшая.
- Зачем тебе гитара?
- Всё равно дома без дела лежит. Продам.
Мы с Маринкой улыбнулись. Ги-та-раа!
- А мы – дурынды - клеёнки с перцем набрали! А надо было музыкальные инструменты, оказывается.
Про спирт и сигареты Тутс строго-настрого запретил говорить хоть бы кому.
- Марин, рояль надо было, - сказала я.
- «Рояль»? Он бы не влез, - быстро сообразила Маринка, и подмигнула.
Ленка призналась, что едет уже второй раз, и что первая её поездка прошла очень удачно. Она рассказала, что вывезла из дома весь хлам и продала его на польском рынке. Она продала старый неработающий будильник, кофемолку, ручной миксер… Как самый что ни на есть дисциплинированный турист, без каких-либо афер и авантюр она честно везла две бутылки водки и блок сигарет, в довесок к новой порции хлама, который собирала по родственникам. Мы с Маринкой незаметно переглянулись, невербально покрутили пальцем у виска и честно вслух вздохнули. Каких только чудаков не бывает на свете!
Поздний ужин был роскошным. Это же был не просто ужин – а Ужин Начала путешествия.
Санёк вернулся с обретенным новым старым знакомым, которого встретил среди туристов. Коля ехал с друзьями. Тоже не впервой. Друзья его остались в своём купе, а Коля остался вечёрить с нами. Но самым главным было то, что пригодилась гитара!
- Сладострастная отрава - золотая Бричмула,
Где чинара притулилась под скалоою, - под скалоою...
Про тебя жужжит над ухом вечная пчела:
Бричмула, Бричмулы, Бричмуле, Бричмулу, Бричмулою.
Я же говорю, что Сашка - Певучая душа. Он все на свете песни знает. И когда поёт, он становится добрым и замечательным. И лицо его становится прекрасным.
От Липецка до Москвы всего десять часов пути, а если учесть, что это ночные часы, то путь покажется совсем коротким. Сытный ужин и горячий креплёный чай успокоили умы. Вагон был хорошо натоплен, и разомлевшие, мы потихонечку расползлись по своим полкам.
За окном мелькали редкие огни проходящих станций. С наружной стороны встречный ветер беспощадно размазывал по стеклу растаявшие снежинки. Там было холодно, а у нас в купе было уютно, тихо и мирно. Мы катились к приключениям.
5
Утром была Москва. Станция «Павелецкая». В Москве было скучно, хотя и солнечно.
Нас встретили какие-то новые люди с автобусом. Все погрузились в автобус. Повезли. Высадили нас на Белорусском вокзале, ждать поезда на Варшаву.
Все вокзалы одинаковы. Красивые, некрасивые, большие, маленькие, пустые или полные – всех их роднит одно: хочется их поскорее покинуть. Даже неспешные люди, которые никогда не опаздывают на поезда, потому что приезжают заранее, торопятся быстрее сесть в желанный вагон. Наверное это все оттого, что вокзал, хоть внешне и похож на дом, на самом деле всего лишь часть пути.
Белорусский вокзал.
Нам тоже хотелось побыстрее убраться отсюда, но поезд ожидался только вечером, и ждать пришлось целый день. Кто-то сидел на холодных гостевых креслах, кто-то на сумках на полу, кто-то занял подоконники – все углы, все места были заняты людьми и багажом.
Чтобы как-то скоротать время приходилось жевать, курить, глазеть по сторонам в надежде увидеть то, что отвлечёт от томительного ожидания и развлечёт хоть немножко. Несмотря на солнечный день, внутри вокзала было серо, стыло и уныло.
Опаньки! Олейников Илья! С какой-то старенькой женщиной с палочкой. Что-то спрашивает в «справочном бюро». Длинный, сутулый, в коричневой кожаной курточке – совсем как в «Городке». И ничего в них нет особенного – в этих людях из телевизора. Уставший такой же, озабоченный как все.
- Встречает кого-то, наверное. Видишь – Олейников! Марин.
- Где? Вижу. Похож.
- Ага! А бабуся рядом – Стоянов. Кино снимают, - сказал Сашка. Киношники у входа толкались с аппаратурой, я видел.
- Что, правда? – встрепенулась прикорнувшая на сумках Ленка, и приподнялась чтобы получше рассмотреть, - Я думала, что Стоянов покрупнее, а он оказывается совсем мелкий. А в кино они одинаковые.
- Это у него просто грим такой, а на самом деле он намного больше и крупнее, - продолжил Сашка, - метр восемьдесят.
- Да, ладно! – недоверчиво посмотрела на него Ленка.
Олейников с бабусей, между тем, приближались к нам. Мы с Маринкой знали Сашкины шуточки, но тем не менее не раз на них покупались. Поэтому сейчас нам хотелось досмотреть его «городок» до конца.
- Сейчас поближе подойдут - я у него автограф возьму, - заверил Сашка.
Ленка вглядывалась в старую женщину. Она не верила, что бабка – Стоянов, но спокойствие Тутса, небрежность голоса, уверенность – подкупали.
Бабуся и Олейников прошли мимо.
Мы взорвались смехом.
- Ну, ты… - засмеялась Ленка.
- А я что?
- Автограф не взял – вот что!
Потом еще целый час мы придумывали продолжение этой истории и смеялись, стараясь углядеть в простых людях черты знакомых актёров.
День тянулся и тянулся. Товарки-одногрупницы пытались сблизиться с нашей компанией, чтобы стать поближе к «зам-предводителя», но ему это было не нужно, а нам и подавно.
Валера кружил неподалеку, растолковывая новичкам то, о чём сам имел смутное представление. Иногда он подходил и спрашивал что-то у Сашки, а получив ответ вежливо благодарил и удалялся.
Вечер грянул незаметно и сразу. Резко спустились сумерки. Вдоль путей разгорались желтые огни, приближался час Каравана.
- Слушайте сюда, куры, - сказал Сашка, - вряд ли кто покусится на наше Второе купе, но есть недовольные. И если они его отожмут, то проходить таможню придется в первых рядах.
- Понятно, - сказали мы.
- А мне что делать? – спросила Ленка.
- Стой и сторожи сумки, - ответил Сашка.
Поезд подползал быстро, и мы понимали, что шустрые недовольные тетки из дальнего купе могут нас опередить. Теперь никто бы не стал пропускать нас вперёд, поскольку все уже знали, что Сашка – никакой не помощник руководителя. Конечно же у нас было преимущество – мы были командой, а остальные - сами по себе.
Сашка донес сумки до перрона, и Лена осталась их сторожить.
Начались тараканьи бега. Звук вокзального оповестителя о прибытии поезда прозвучал как гонг. Вот где надо делать ставки! Никогда не угадаешь, что грузная возрастная тетка, с нагруженной выше головы тележкой, может легко обогнать крепкого тренированного парня. А если их – таких тёток не две, не три…
Триста! Триста - и не меньше. Когда триста нагруженных тёток бегут занимать места в вагонах – это страшно!
Мы тогда еще не были тётками. Мы были лёгкие, юркие, и с нами была удача. Добежать – пол дела. Надо было еще вспорхнуть в вагон. Поезд подкатывал с открытыми дверями. Проводник наш был стройный, и мне не составило труда вскочить к нему на подножку во время движения.
- Девушка, вы куда?
- Мне очень надо в Варшаву! – подмигнула ему я, и проскользнула внутрь. Он не стал спорить и приготовился к осаде вагона.
Капец! Наше законное второе купе занимали два пьяных хмыря и здоровенная сумка.
- Мужчины, это наше купе, – я попробовала исправить ситуацию.
- О! Глянь, какая глазастая бикса! - заржал один. Другой же был настолько пьян, что и сидя еле удерживал равновесие. Хмыри были незнакомые, нетрезвые и нехорошие.
- Выметайтесь отсюда, - потребовала я. – Вы вообще кто?
Сзади появилась Маринка:
- Кто это?
- Пьянь какая-то, - ответила я.
- А-а-а, девчули! Прекрасно, прекрасно! Скрасим дорогу? – и он грязно заржал, постучав раскрытой ладонью по сжатому кулаку.
Вагон начинал заполняться. Туристы с сумками протискивались по-проходу, а мы стояли и мешали им, перегораживали им путь, не имея возможности войти. И тут появился Сашка. Он взял пьянь за шкирки, пронес до выхода и выкинул на перрон. Ах, какими мы тогда были довольными и счастливыми! Вот так! Вот какой у нас Сашка!
Потом спокойно все погрузили, всех пересчитали, и караван тронулся!
Караван
Заселение вагона прошло тихо. Растолкали по углам сумки, распечатали ужины, осели. Конфликтов не случилось – все заняли свои купе.
Ехали, кушали, болтали, и тут в дверь постучали.
Это был проводник. Он просил забрать сумку, которая осталась в коридоре, возле нашей двери.
Я и втащила её. Откуда я знала, что она не наша! Я сумки не собирала и к ним не присматривалась – сумка как сумка.
***
Ужин наш был довольно скромным. Чайку попили конечно же.
Сашка лежал на верхней полке и мурлыкал Бричмулу. Посмотрев вниз сказал:
- Сумку из прохода уберите.
- А сам чего не убрал? Она тяжелая.
- Лен, это твоя сумка? – спросил он у Лены.
- Не-а, моя вон.
Сашка сел, свесил босые ноги, и уставился на сумку.
- Куры, вы чью сумку притащили? Марш по-вагону. Вернуть сумку владельцу.
Мы честно ходили и стучались в купе, пытаясь вызнать чья это сумка.
Хозяин не находился, и тогда мы решили аналитическим методом, дедуктивным - определить кому она принадлежит.
Сумка принадлежала мужчине, это было видно с первого взгляда.
И тут до нас осенило, что эта сумка выкинутых ханыг.
Наступила тишина.
Мы сидели и смотрели то друг на друга, то на сумку. Слов не было. Поезд ехал уже около часа.
- Хорошо, - сказал Сашка, - будем исследовать содержимое.
Вторым слоем в ней шли продукты: консервы, лимонад, кофе, бутерброды, колбаса и водка.
- Раз так получилось – глупо это выбрасывать. Предлагаю съесть, - подумав, сказал он.
- Давайте! – поддержала я.
По Ленке было видно, что она - как все, и готова присоединиться к трапезе. Она просто повела плечами, типа - «я не против».
Маринка опасается всегда.
- Давайте её отдадим.
- Давайте отдадим, - сказал Сашка, - отдавай. Кому?
-Проводнику… Не знаю.
- Давайте отдадим проводнику, и скажем, что эта сумка того мужика, который остался на перроне в Москве, час назад. Проводник скажет тебе спасибо.
Маринка согласилась с формулировкой.
- А что делать? – спросила она.
- Продукты точно надо съесть, а то пропадут.
- Водка не пропадет.
- Не хочешь – не пей.
В общем, Поздний ужин имел место быть.
После того, как прикончили продукты, сытенькие, мы решили исследовать сумку дальше.
Из её глубин на свет вылезали поочерёдно: горнолыжные варежки, кофты в упаковках, носки… . последней вылезла здоровенная собачья шуба.
- Во, куры, вы фартовые! – приласкал нас Сашка. К вам барыш сам в реки лезет. И не сделали еще ничего, а уже с наваром.
После того, как Маринка увидела шубу, её охватила паника. Ей во чтобы то ни стало надо было найти хозяина сумки, и вернуть ему всё, засчитав себе бонусом съеденные бутерброды.
- Что ты кипишуешь? Не боись, - сказал Санёк, - Спросят, вернём. Но сам – пойди туда, не знаю куда – я не буду, - начинал злиться он.
Я же в это время залезла в самый низ сумки, и то, что я оттуда вынула, заставило всех ахнуть.
На самом дне сумки лежала папка с анкетами на целую туристическую группу. Такую же как наша, только из Тамбова. Сорок загранпаспортов и разрешение на выезд для группы. Теперь сумка имела хозяина. Им был руководитель Тамбовской группы туристов. Это его с собутыльником Сашка выкинул из вагона.
- Квест какой-то. Пошли к проводнику.
И мы пошли к проводнику.
Проводник сразу смекнул, что дело пахнет барышом.
Он передал по вагонам, и мгновенно нашел того, кто совершенно протрезвевший молча рвал на себе волосы, и посыпал голову пеплом. Сорок человек его группы, ехавшие с ним в одном вагоне, надеялись пройти завтра таможню, и попасть на заграничный сытый рынок. А документы их – тю-тю. Он их профукал. Считай – пропил – потерял документы на целый отряд.
Через пятнадцать минут у нас в купе стоял ящик водки. Тамбовский поводырь, который его притащил, все время смеялся, балагурил, и был теперь совершенно трезв. Он целовал нам руки, жал руку Сашке, запрокидывал голову, проводил по ней пятернёй, и потом встряхивал, и фыркал, как делают кони. От потел, руки его тряслись – его неслабо колотило.
Все были рады. И Сашка, и я, и Маринка. Ленка, наверное, тоже была счастлива. Она, как только села к нам в купе, так сразу и стала счастлива – она всё время смеялась над нашими шутками, подколками, она смотрела на нас, как на кино, в которое неожиданно попала.
- Простите нас за то, что мы уничтожили ваши запасы, - попросили мы прощения за съеденные продукты.
- Девчонки, да что вы! Вы мне такое, такое… - И он снова начинал смеяться. Нервная дрожь его не отпускала.
- А я сразу говорила, что надо было вернуть сумку, - сказала Маринка засыпая.
Со всей этой колготой мы проболтали почти до рассвета. Скоро таможня, а мы совсем не спали.
- Да? А как бы мы узнали, что там лежат эти паспорта, если бы не влезли в сумку? – парировала я.
- Все молодцы, - сказал Сашка. – Спите. Завтра пройдём таможню, и будем два раза молодцы!
***
Утро встретило нас голубым небом.
Туманный сплин за окном растаял, уступив место прозрачности.
- Через час – Брест. Поднимайтесь, куры, - тормошил нас бодрый Сашка.
- Мы легли два часа назад. Дай поспать, - я натянула на голову одеяло. Ночь – полночь – чего тебе не спится. Ну, таможня, ну и что.
- Надо приготовиться.
- Тебе надо, ты и готовься, а мы как пионеры – всегда готовы, Скажи, Оксан! – поддержала меня Маринка.
Ленка была свободна от повинностей, и продолжала спать без Сашкиных укоров.
- Ах, вы голуби помоечные, а ну, быстро вставайте, - пройдём таможню – спите хоть до Варшавы.
Мы, конечно покряхтели, недовольные такой его воинственностью, но всё-таки встали.
- Сейчас туалеты позакрывают, быстро умываться, и приводите себя в порядок, чтоб светились и улыбались господам офицерам. Ну, Марина, ну, Оксана! Вставайте, говорю.
Спать он не даст всё равно. Мы потихонечку поползли к умывальнику.
Вагон гудел. Утро в поездах всегда активное.
Утренние гигиенические процедуры в дороге, как минимум, неполноценны. Ни подумать, как следует, ни потупить, уставившись в зеркало, ни помурлыкать, чистя зубы – ничего подобного нет в помине.
Занято – свободно, занято – свободно,
Занято – свободно…
Пьедестал, брызги на лицо, полотенце.
Занято – свободно.
Как конвейер.
А если еще и объявят, что туалет закрывают - всё ускоряется. Даже запеть нельзя у зеркала, потому что слышно, как за дверью сопит следующий пассажир.
Через пятнадцать минут мы чинно пили утренний чай и катились к городу Бресту и страшному слову - таможня.
Прошел слушок, что надо выставить у каждого купе по паре бутылок водки для таможенников, и скинуться по 20 долларов с носа.
Мы выставили, и скинулись. Ящик водки, который нам принесли в дар, мы передарили проводнику, оставив себе несколько бутылок. Вот они и пригодились.
Сашка явно волновался. Но это было видно только нам. Он покраснел и сделался серьёзным.
Видеть его таким было неуютно, и мы принялись его смешить.
- Нас точно прошманают, - сказала я.
- Тьфу на тебя, - сказала Маринка.
- А что не так? – спросил Санёк.
- Больно морда у тебя бандитская, сытая и хитрая. Она опускает самооценку таможенников и мгновенно вызывает подозрения.
- Что же мне делать?
- Очки бы тебе, как у Ленки. Может быть немножко прикроют твою яркую внешность.
- Берите пожалуйста, - предложила Лена, - я обойдусь.
Она сняла с носа свои очки блюдца, зеленого цвета, с толстенными стёклами, и сразу сощурила глаза.
- О, так и сиди – щурься, - посоветовала ей Маринка.
- Один инвалид у нас уже есть. Это хорошо. Инвалидам снисхождение, - добавила я.
- А вот и второй, аха-ха-ха ха, - закатилась Маринка обернувшись к Тутсу.
В ленкиных очках он выглядел совершенным дебилом. На большом раскрасневшемся лице толстая зеленая оправа смотрелась вызывающе ярко. Сквозь толстые стекла на нас таращились выпученные глазки. Крупные очки были ему малы и не желая занимать нужное место на переносице, старались уползти вверх. Сашка подправлял их пальцем, сдвигая глаза.
Мы покатились со смеху. Санька отпустило напряжение и, подыгрывая, он распустил толстые губы. Мы легли от смеха.
Когда в вагон зашла таможня стало тихо. Как по писаному, начали шерстить с конца вагона.
Слышно было польскую речь, потом русскую, потом снова польскую, потом ругань, потом громыхание тазов и ведер. Мимо нашего купе провели женщину. А за ней пронесли её сумки.
Ситуация критическая. Казалось -бы: сиди себе тихо, но это не про нас. Сашка приготовился, надел очки и распустил губы, Ленка сощурила глаза, и на меня напала смешинка. Все, думаю - капец!
Маринка, напротив открытой двери, на меня строго смотрит, а я сижу в тёмном углу, вижу всю троицу – двух слабовидящих с поводырём, и меня трясет от смеха.
А проверка к нам приближается. И когда таможенники покинули соседнее купе – меня прорвало – я закрыло лицо руками, и надорвалась от смеха. Я пыталась задушить его в себе, но он лез и лез. Я тряслась и глухо стонала.
В этот момент в дверях появилось лицо офицера. Было темно. Я видела только силуэт, на фоне коридора, но он то видел меня хорошо, а я была вся красная и в слезах.
И как только этот силуэт в фуражке появился в наших дверях, мой смех мгновенно сменили надрывные рыдания, и слёзы покатились по щекам уже совершенно свободно. Офицер открывал паспотра и сличал фотографии, и поглядывал на меня.
- Почему плачет пани?
Я смотрела на него, а перед глазами видела испуганное лицо Маринки, пучеглазого лысого очкастого Тутса, и сощурившуюся Ленку. Мне хотелось смеяться, но смеяться было невозможно, и я рыдала - горько и безутешно.
- Я .. я деньги потеряла, - смогла выдавить я, - сто долларов! – и продолжила рыдания.
И тут ни с того ни с сего, Маринка, которая сидела и смотрела на меня, вдруг тоже зарыдала.
- А вы что плачете, пани? – спросил офицер.
- И я потеряла, - запричитала Маринка. - Сто долларов.
За всем этим пристально наблюдали великовозрастный дебил в очках, и подслеповатая пассажирка. Проверяющий бросил на них мимолетный взгляд.
- Ну, ну, не плачьте, успокойтесь, - и офицер протянул руку, чтобы погладить меня по голове.
Видимо я настолько не хотела, чтобы он даже переступал порог нашего купе, что приподнялась и подвинула свою голову поближе, чтобы он смог меня погладить. Так делают кошки, когда хотят ласки.
Он гладил меня по голове, и вдруг спросил:
- Вы замужем?
- Нет, - я горько замотала головой, и приподняв голову с интересом спросила:
- А что?
- Сто долларов - большие деньги. Вы так расстроились.
Для меня так и осталось секретом, почему он это спросил. Возможно причиной тому была моя фамилия в паспорте - Заритовская, и он увидел во мне польку, которой захотел помочь.
Не знаю. Помню только его не лицемерную вежливость. Не было в его речи ни одной заносчивой нотки, ни одной надменной, не было в нём ничего, что бы могло унизить другого человека. Таким мне отрылся первый западный житель – культурным, сдержанным, терпимым, вежливым.
На этом всё мгновенно закончилось.
Офицера позвали.
- Счастливого пути, пани. И вам - счастливого пути, господа, - сказал офицер. Вернул паспорта и ушел. Мы поехали дальше.
На перроне осталась стоять грустная высаженная пассажирка. Она была совершенно жалкая и несчастная, со всеми своими тазами и вёдрами. Она старалась не смотреть на окна вагона, из которых на неё таращились сочувствующие горю. Только один раз она махнула им рукой и отвернулась.
И тогда я подумала, что это моя Судьба была в лице таможенника – вежливая, культурная, ласковая – всепрощающая. И сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что мы до сих пор едем в таком же купе – близкие и не очень, что проезжаем таможни на нашем пути только потому, что кого-то из нашего купе пропускает Судьба. Но не вагон. Караван должен кем-то жертвовать, чтобы другие могли ехать дальше.
Дальше
Дверь закрыли. Тутс сиял.
- А теперь слушайте, - сказал он.
И он рассказал нам то, что возможно нам и стоило знать раньше, а возможно и нет. Думаю, что Сашка всё рассчитал правильно.
Сашка признавался нам в том, что его предыдущая скорая поездка, о которой он так сладко нам пел, закончилась полным провалом. У него отобрали доллары, раздели до трусов в холодном вокзале Бреста, потому что устроили ему шмон с пристрастием за то, что он подрался с таможенником.
- Не хотел доллары отдавать, - оправдывался Сашка.
Оказывается, кроме «просто таможни» нам светила угроза попасть в ту самую дежурную смену, которая недавно любовалась крепким Сашкиным телом.
Не поднимался тот, кто не падал, а падали те, кто летали. Сашка шмякнулся, но валяться и жалеть себя не стал, и уже на обратном пути, на третьей полке 29 липецкой плацкарты он продумал план, для осуществления которого ему первее денег нужны были мы – я и Маринка, потому что все знали, что мы фартовые.
- Ах, ты ж, гад такой! – беззлобно сказала Маринка, и тут же добавила, - Я как спать легла, на сон загадала. Сплю и вижу – проходим мы таможню. Нас окружили солдаты, наставили на нас ружья, и вдруг в окно – солнце! Они все ружья опустили, и пропустили нас.
Говорю же, она спит – как в кино ходит. Вопросы там всякие задаёт. Ей отвечают. Потому она все решения оставляет назавтра.
Конечно же нас никто никуда, ни в какую Польшу, не отпустил, если бы знали Тутсову историю. Но он - продуман, обманул нас как младенцев. Мы знали, что Сашка добрый, хоть и жучара, и простили его. Чего уж там. Проехали же! А целая куча контрабанды, которую мы провезли будет ему утешительным призом за то, что молодец. Не стал страдать, а встал и пошёл. И молодец.
И вообще он мог нам ничего не говорить о той поездке. Мы бы и не знали. Но он рассказал, оттого вкуснее стало это наше дорожное приключение.
Варшава.
Больше мы в поезде не ночевали. Было около четырех часов по-полудни, когда мы достигли желанного берега. Он встретил нас теплым зимним солнцем без мороза, первым запахом весны и свободной Европы.
Вагон быстро опустошался. Всем нетерпелось поскорее покинуть убежище на колёсах и обрести твердую почву под ногами. Так же быстро, как опустошался вагон, на перроне росла здоровенная куча из людей, сумок, иной поклажи, и гомона. Здесь были старые велосипеды, люстры, шланги, вёдра…
Там, в Липецке, ночью ничего этого видно не было, теперь же на снегу при свете белого дня был виден курганище целиком, и наш курган был его младшим сыном.
- Товарищи, - вещал Валера, - на стоянке нас ждёт автобус. Дружненько заполняем, упаковываемся и не разбредаемся. Нам еще ехать до вечера.
И снова начались тараканьи бега, теперь уже на короткие дистанции. Но теперь никто особенно не спешил. Автобус – не поезд – подождёт. Тем более всё, что вёз целый вагон, надо было умудриться в него втиснуть. Автобус просел, но шины выдержали. Багажные отделения, проходы, сиденья и подсиденья – всё было завалено товарами, такими важными польскому потребителю.
Наши сумки оказались мизерными, особенно если из разделить на троих. Мне достались два фальшивых рулона клеёнки. Они были по своей лёгкости обратно пропорциональны ценности.
Я несла два габаритных лже-рулона - которые натурально, весили столько, сколько я сама - так легко, как бырышни носят редикюль. Донеся, я поставила их торчком, и попросила Маринку присмотреть. Маринка, также легко – придерживая одним пальцем, прислонила их к автобусу.
За этим цирковым представлением пристально наблюдали наши подорожные коллеги. Смотрели, шептались удивляясь нашей с ней силе и выносливости.
Когда были распиханы последние поклажи, автобус крякнул и тронулся.
Мы катились по Варшаве и смотрели в окна на её светлые улицы, на чистые высотки, красивые дома, ровные ряды деревьев и стройные скверы. Даже когда мы выехали за город всё осталось прежним, просто дома стали появляться реже. Потом пошли усадьбы с просторными белыми особняками – светлыми и нарядными. Деревья по-прежнему шли ровными рядами и были пострижены.
Странно это. Вроде бы одна земля, одна географическая широта, и страна не такая богатая, как Россия, и тоже кризис: вон им сколько всякой ерунды везут торгаши – значит есть на это спрос, но нет у них грязи - нет мусорных куч на обочинах, нет зарослей, валежников вдоль дорог, нет покосившихся заборов и разваливающихся хат.
Тогда не было тотальной цифровизации и такого пристального слежения камер за порядком. Нам и камеры, и штрафы сейчас не указ – не то что вдоль трасс, в городах полно мусора и развалин.
А здесь было чисто, казалось, что так было всегда. Понимание, что за всем этим труд – отсутствовало. Просто картинка – там и тут. Не надо никаких слов, никаких статей, диспутов – просто достаточно посмотреть – там и тут. И мне захотелось во всём этом жить. В этой чистоте и красоте. И вдруг я подумала, что я – мой дом – там. И что всё внутри, в сознании – если людей оттуда, переместить сюда, то здесь тоже получится, как там – завалятся дома, вырастут репьи вдоль дорог, и страшные адские туалеты. Потускнеют краски, поблекнет солнце, и этот просторный воздух сузится до размеров коммунальной комнаты в шумном облезлом подъезде рабочего поселка.
И тогда я отвернулась. Потому что мудрость учит: то, что мы не в силах изменить, надо принять. И я приняла свой грязный внутренний мир в грязном городе, в самой богатой стране мира.
«Пусть болит голова у тех, кто может это изменить», - подумала я, и думала, забыла об этом, но как только я видела похожий красивый и чистый особняк – пусть небольшой, пусть даже домик, но обязательно чистый и ухоженный – с садом, с любовно подстриженными кустами, я вспоминала этот путь, и эту поездку. Вот тогда, там, я увидела каким должен быть мой дом и сад, а значит и моя жизнь.
Город в который мы приехали назывался … . Нас привезли в общежитие на окраине и разместили в комнатах, снова по четыре человека.
Тем же составом мы забрались на четвёртый этаж, затащили грузы и выпотрошили, наконец, нашу поклажу. На кровати высилась здоровенная гора из спирта и сигарет, остальное - семечки.
Одна из наших попутчиц ошиблась дверью, и уронила челюсть, узнав наш секрет. Мы и до этого были сами-по-себе и сторонились всех, теперь же между торговцев пополз слух о том, что мы ни больше, ни меньше – члены липецкой мафии, а наш Тутс, который не церемонился с нами в обращении – ни больше ни меньше – наш смотрящий., что у нас в Польше канал сбыта алкоголя и сигарет, и что мы купили всю таможню.
Было час ночи. Спать оставалось четыре часа, потому что в пять утра надо было снова загружаться в автобус, чтобы занять первые рыночные прилавки. Чем ближе ко входу – тем больше покупателей, чем дальше – тем шансов расторговаться меньше – всё просто.
***
Рынок открывался в шесть. Закон первых прилавков знали все, и никто не хотел уже упускать удачу. А главное, что кроме женщин, у нас в группе были и мужики – сильные, шустрые, тяжеловесные. Один такой весил, как мы с Маринкой вместе взятые.
Синий утренний снег везде одинаковый. Метель тоже одинаковая. Желтые фонари еще разгорались, а мы уже выползали на улицу. Пара скучающих такси томились в ожидании первых пассажиров. Метель густела, и казалось, что день для торговли может оказаться провальным, но у нас не было других дней. У нас не было выбора. Они были обязаны стать счастливыми – эти три торговых дня.
Кованные ворота рынка облепили крепкие парни. Пытаться что-то предпринять было глупо. И мы стояли под качающимся на ветру фонарем - три цыплёнка – я, Маринка и Ленка – охраняли товары и ждали Наседку-Тутса. Был приказ ждать.
- Эй, ку- ры-ы,- тихо позвал голос совсем с другой стороны, где были ворота. – Идите сюда.
Мы с Маринкой подошли.
- Я сейчас вас через забор перекину, а вы ложитесь на первый прилавок и лежите. Понятно?
- Есть, шеф! – моментально среагировали мы.
Сашка легко подсадил нас на кирпичную ограду, и мы спрыгнули в пушистый снег, уже, с другой стороны.
На глазах ошалевшей толпы, которая через кованную ограду могла видеть первые прилавки, мы взгромоздились на наши пьедесталы, и сидели, болтая ножками, готовые распластаться на них в любую секунду.
Нам было всё равно, что скажут или подумают про нас остальные. Мы ничего плохого не делали. Мы просто были моложе, шустрее, легче, мы были командой, и у нас был Тутс.
Скрипя открывались ворота. Сначала тонким ручейком, а потом бурным потоком хлынули в рынок торговцы. Нас не прогнали с прилавков, но и не похвалили, да нам этого было и не надо. У Сашки были друзья, с которыми он общался, а у нас был Сашка. Этого хватало.
С рассветом метель успокоилась, и повалили снежные хлопья. Вчерашний солнечный день оттепели сменился «рождественским» снегопадом. День стал тихим и тёплым.
Появились первые покупатели.
Говорят, что все торгаши пьяницы, что мы постоянно бухаем, поэтому у нас такие красные рожи. Это не так.
Иногда у тех, кто бухает лица зеленые.
Мы пили водку. Мы не пили её под хорошую закуску, потому что закуски не было. На неё просто не было времени. Мы пили чай и водку. И снова чай. И сигареты, и чай, и свежий морозный воздух.
Сколько нам надо – пигалицам? Но мы пили за удачный первый день, за отвоеванный прилавок, за начало торговли, за то «чтобы всем».
А покупатели шли потоком.
Ленка заняла часть прилавка домашним скарбом. Перед ней выстроились рамочки для фотографий, половники, часы, утюг, бинокль и садовая лейка. На открытом торце прилавка гулко моталась одинокая гитара с такой же одинокой серой кофтой на деревянной вешалке.
Перед нами стоял потерявший свои свойства термос, громоздилась куча клеёнки, шприцов, и здоровенная гора черного перца. Перец пылил, и мы чихали. Спирт и сигареты прятались под прилавком. Откупоренная бутылка спирта и начатая пачка сигарет призывно маячили рядом.
Распечатала торговый день Ленка. У неё, с лету, купили будильник и бинокль.
Мы же балагурили и торговались - веселые, пьяненькие, но у нас еще не было продаж. Мы по- честному, удивились. Ай, да Ленка! А мы то её за аля-улю держали с её хламом. Какие рамочки, какой будильник, разве это можно продать в Европе? Но Ленка была наша, и мы за неё были рады.
Первую продажу отметили разумеется, и тут повалила торговля. Брали все – перец, шприцы, перчатки, клеёнку, да не по одной, а по две, три, пять скатертей сразу.
Мы предлагали покупателям выпить. Народ соглашался. Да и как не выпить с такими красивыми веселыми и бойкими хохотушками, хоть бы и из России. Добрые люди – Они везде Добрые.
Потихоньку таял запас спирта и сигарет, под прилавком. А радостная Ленка, под наши прибаутки, обменивала половники на доллары. Жизнь бурлила. Мы кружились, а Сашка млел и собирал купюры.
Он был доволен и пьян. Он просто сидел и улыбался – в тесной смешной курточке и ярко рыжей облезлой шапке, как у почтальона Печкина. В ней были дыры под все пять пальцев, и её можно было надеть как перчатку.
Приближался обед. Сашка захмелел, и решил сходить купить горячей еды. Сколько водки не пей, а сыт ей не будешь. Дорожная усталость и водка разморили его. Да и от зова природы никуда не денешься.
Вернулся он с шашлыком и пирожками.
Шашлык оказался не хуже, чем у нас. Шашлык – он везде шашлык. Вкусно.
Снова выпили, поели, попили. Теперь на зов природы отправилась я.
Иду себе по вытоптанной польской тропинке – белой и чистой после свежего снега. Смотрю – толстенный кошелёк лежит на пути. Я его подняла, а он набит долларами – тугой такой, смачный.
Ну я обрадовалась!
Возвращаюсь.
- Ребята, посмотрите, что я нашла! – и показываю им тугой потёртый кошель, набитый баксами – ура!? Или бежать искать того, кто потерял?
- Давай сюда, - сказал Сашка.
Он взял кошелёк и не открывая сунул его за пазуху.
- Давай хоть посчитаем сколько в нем денег, - сказала я.
- А что считать, я и так знаю. Все, сколько наторговали. Молодец, Ксюха!
- Ах ты, толстый гад. Это что – наши деньги? Ты их что – потерял? – оторопела Маринка.
- Ага, – спокойно и пьяненько ответит Тутс, поёжился, нахохлился и подмигнул ей.
- Не кипишуй, Мариш. Нашлись же.
И мы выпили за счастливую находку!
Мало ли что может случиться в жизни. Важно только то, что сейчас. Что толку сожалеть о том, что миновало – его уже нет. А то, что будет – это тайна. Мы живем здесь и сейчас – сию минуту.
Любые невзгоды обойдут стороной, вернутся кошельки, продадутся товары, придут и помогут друзья – когда в душе мир.
Первый день торговли катился к концу. Все были довольны. Снег прекратился. Домой ехали уставшие, но довольные. Надо было готовиться к новому торговому дню. Перед нами открывался Белосток, и ему как воздух был нужен наш перец.
Мы шутили, смеялись, смеялись и смеялись – над ленкиной лейкой, над моими рейтузами, над Маринкиными снами, над рохлей Сашкой.
На наш смех пришли ребята из соседнего номера. Они ехали в Германию, и жили в соседней с нами комнате.
На наш свет и смех как мотыльки летели друзья.
Казалось бы - устали так, что нет сил, продрогли до костей. Но расслабляться было нельзя – к нам текли новые люди, новые лица, новые песни.
И хорошо, что у Ленки была с собой гитара!
Она звучала как в последний раз, под русские песни - под Розенбаума, под Воскресенье, под ДДТ.
Валера тоже пел с нами. Ему в помощь определили руководителя от встречающей стороны – Вацлава или Сбышека – я уже не помню. Он был длинный и тонкий, как послы от Шведов, которые требовали отдать им Кемску волость, и ооочень модный – на нём были кожаные джинсы. Таких козырных штанов в нашем городишке не было ни у кого. Липецк тогда ходил в удобных тренировочных штанах.
Я Сбышеку понравилась от самой фотографии на паспорте. Он этого не скрывал, и настойчиво и назойливо ухаживал. Глаз он положил на меня сразу, как только мы приехали в общежитие, и нас передали под его опеку. К глазу он хотел присовокупить что-то еще.
С тех пор он искал всякого случая, чтобы пообщаться, чем сильно надоедал Сашке. Для начала Сбышек убедился, что мы с Маринкой Сашке не принадлежим, а замужество где-то в России было для него такой ерундой, что о нём и говорить не стоило. Сбышек решил взять меня измором. Как только мы оказывались в комнате, он уже деликатно стучался в дверь и спрашивал разрешения войти.
- Входи, Сбышек, - разрешали мы.
Я сидела на своей кровати, перемороженная, красная, в жёлтых с начесом, рейтузах, надетых на черные шерстяные колготки, не имея сил стащить с головы шапку. Сбышек садился рядом и принимался меня увлекать.
- Пани Оксана, давайте вечером сходим куда-нибудь.
- Сбышек, ты с ума сошёл. Куда сходим? Мне бы выспаться. Мне вставать в три часа ночи. Я ванну хочу и тишины.
- А давайте в баню сходим, пани Оксана, - обрадовался Сбышек.
- Почему в баню? Зачем мне в баню? Отстань. Пожалуйста. Уйди.
Но Сбышек не уходил. Он сидел рядом и смотрел на меня, как питомец кот, который хочет жрать, а ему не дают.
Возможно он даже подвывал.
Тогда Сашка аккуратно отодвигал его подальше.
- Сбышек, дай девчонкам переодеться. Они устали и замерзли.
Конфликты на чужбине были нам не нужны, да и не было необходимости в конфликте.
А после нашего переодевания в комнате уже не было места. Было весело и песенно.
А в три часа ночи нас ждал подъём.
Белосток находился далеко и ехать надо было долго.
Снова автобус, снова грузы, снова дорога и холод.
***
Этот новый день был совершенно весенним. Такие дни называют февральскими окнами.
Казалось, что зима ушла совсем.
Рыночек Белостока оказался маленьким – местечковым.
Покупатели были другими. Приезжали мамы с колясками, приходили пенсионеры. Один поляк купил у Ленки почти всё. Мы больше не шутили над ней. Мы и половину своего товара не продали, а у неё оставалась непроданной только одинокая кофта и гатара. Даже лейка её пришлась кому-то по душе.
Мы решили пойти ва-банк и выложили открыто сигареты.
И тут пошел Дождь.
Это не был холодный ледяной дождь. Была зима, а дождь был тёплым и обильным, без ветра. Он вылился так же быстро, как и налетел. Он промочил нам все выставленные сигареты, перец и клеенку, и разогнал покупателей.
Когда дождь закончился, нам удалось пристроить несколько сигаретных блоков, но товара всё равно оставалось еще очень много. И было еще очень много спирта. А время убывало.
В конце торгового дня к нам подошёл добрый польский покупатель. Он был похож на русского -пожилого, домовитого старичка боровичка. Подошёл и сразу купил у нас термос. За это мы подарили ему намокшую клеенку. Тогда он купил у нас несколько пачек перца и несколько пар резиновых перчаток, тогда мы снова подарили ему клеенку. Тогда он купил у нас две бутылки спирта, а мы отдали ему оставшуюся промокшую клеёнку. От сигарет он отказался.
Какие хорошие люди живут на свете! Новый день заканчивался хорошо.
Завтра был последний день торговли.
Мы снова торговали на знакомом рынке недалеко от общежития.
- Спирт есть? Весь заберу, - спросил у Маринки оптовый покупатель.
И мы продали разом весь запас спирта и все сухие сигареты.
Бинго!
Остатки можно было подарить или выбросить. Спирт окупил всё.
Но мы торговали дальше – ровно, спокойно, сколачивая копеечку к копеечке.
Ленкина гитара нашла себе хозяина, и серая, одинокая бывалая кофта загрустила.
Она моталась истрепавшимся флагом.
- Сколько стоит кофта? – спросила молодая полька.
Мы думали, что Ленка снизит цену, потому что торговля подходила к концу. Я бы вообще подарила, но Ленка не снизила ни копейки. И старую кофту, надышавшуюся ветром, купили по цене новой куртки. Ай да Ленка! А мы подсмеивались над ней в начале нашего пути. Вот тебе и гномик! Это был ещё один урок того, что на любой товар есть свой покупатель, и что не стоит торопиться снижать цену. Низкий ценник унижает покупателя.
Вечером в общежитии нас ждали соседи. Они уезжали в Германию.
- Счастливого пути, ребята!
Как при расставании в пионерском лагере мы обменялись адресами и обещали поддерживать связь.
И тут они увидели промокшие сигареты.
- Продайте нам.
- Забирайте.
Мы даже не назначали цену. Нам просто заплатили сколько посчитали нужным, но сумма, которую они дали, оказалась такой, как если бы мы продавали сигареты на рынке.
Мы проводили своих новых знакомых, и стали готовиться к завтрашнему дню.
Завтра была Варшава. Главный и большой рынок, где мы хотели скинуть остатки, и закупить товар на заработанные доллары. Вечером, по расписанию - электричка до Бреста.
***
Ночью я проснулась от того, что кто-то тронул меня за плечо. В синем луче лунного света у моей кровати сидел Сбышек.
Я подскочила и села.
- Оксана, напиши мне свой адрес и паспорт. Я тебе вызов пришлю. Я тебе агенство куплю. Будешь сама группы возить, а я буду тебя здесь встречать.
Это его бледное лицо, тонкие пальцы, синий свет в комнате… всё это было какое-то ненастоящее, как из загробного мира. «На вурдалака похож», - подумала я.
- Прощайте, Сбышек. Не надо ничего. Мы с вами больше никогда не увидимся, – сказала я, и стало хорошо - хорошо. Я отвернулась от него и подумала, какая я счастливая оттого, что у меня есть Игорь – мой любимый муж, и что мне не нужны ни агенства, ни группы, ни Сбышики, потому что я его люблю.
Рано утром мы садились в автобус. Грузить было нечего. Содержимое сумок, которое осталось после трёх рыночных дней почти у всех было одинаковое: завтраки, личные дорожные вещи. Все были довольны торговлей. Косые взгляды бывалых торгашек смягчились, Сашка тоже был доволен вояжем. Мы разместились и поехали.
Снова Варшава.
Это был не рынок, а Вавилон какой-то. Такого здоровенного рынка я не видела даже в Лужниках. Торговля начиналась далеко от стадиона высокими палатками, богатым ассортиментом и сладкими ценами.
Мы легко пристроили весь перец в ближайшей харчевне., в хозяйственной палатке оставили остатки перчаток – даром, лишь бы не везти обратно. Пригодятся добрым людям.
Теперь надо было решить, что закупить для торговли, чтобы максимально приумножить заработанное.
- Давайте наберем детского. Детское всегда в цене, - предложила Маринка.
- Это на рынке есть, а вот те цветные худи, я у нас еще не видела, давайте их, - предложила я.
- Я ничего брать не буду, я повезу доллары домой, - сказала Ленка.
- Расходимся в разные стороны, и смотрим. Ищем идеи – на что потратить деньги. Встречаемся здесь же.
Легко сказать – расходимся. А сходимся когда, и где?
Чтобы просто обойти весь рынок по кругу потребовалось несколько часов. День выдался серый и студеный. Чем выше по стадиону мы поднимались, тем сильнее холодало. Ветер выдувал тепло ото всюду – залезал за шиворот, в рукава, подлезал под куртку.
- Снимай платок, я тебя подвяжу, - предложила я Марине.
- Так теплее, а то заболеем, - оценила она находку.
Мы подпоясались и пошли как пушистые толстые пингвины. Нам было неудобно шевелить руками, сзади до колен мотались углы платков, но нам стало тепло и сухо.
- Вот бы нас увидел кто из знакомых в таком виде.
- Наплевать. Дома форсить будем. Ну и холодище. И откуда взялся такой холод.
- Это февральский ветер Европы. Будем считать, что он попутный. Пора ставить паруса к родному дому.
Богатые палатки пестрили разнообразием, но всё было не то. Не то, не то, и еще раз не то.
Но не зря говорят, что тот, кто ищет, тот всегда найдет. Не в палатке, а так - сама по себе, в стороне стояла худенькая женщина с коробкой в руках.
Никогда не надо бояться, что нечаянно пройдешь мимо чего-то важного. Такого не бывает. Все, что должно прийти – придет, а что не должно - пройдет мимо. Может так оказаться, что то, что ты ищешь уже ждёт тебя. Быть Может.
Женщина держала в руках коробку с духами «Быть может». Маленькие флаконы в косметичке каждой советской модницы были альтернативой душной «Красной Москве». Они были любимы женщинами и доступны по цене. Они не стоили целой зарплаты, как французские духи, но радовали не меньше, да и где их было тогда взять - французские?
Один флакон у женщины стоил всего двадцать рублей, в пересчете на рубли, а продать их можно было как минимум по двести. Никакие худи, никакие детские товары не могли дать такой навар. Мы взяли женщину под руки и привели к Тутсу.
Мы купили у неё все. Она ушла усталая и очень счастливая. Кто-то из её родных работал там, где делали эти духи. Везде люди выживают как могут. И это неправильно. Неправильно – Выживать, когда рождён чтобы Жить.
Но это философия.
В любом случае все остались довольны.
Сашка про такие духи слышал, но твердой уверенности в том, что их стоит взять для продажи, не имел. Он просто доверился нам, как мы доверились ему в начале вояжа.
Мы не имели, как другие, большого груза к концу нашего путешествия. Всего одна коробка, но это была дорогая коробка.
Выполнив необходимый минимум, мы дружно решили, что пора пройтись по магазинам. Надо было купить близким подарки.
Мы зашли в один магазин, в другой, и обнаружили, что цены в них дороже, чем на рынке в нашем городе. Опт всегда выгодно отличается от розницы. Да и польский опт оказался не таким уж дешёвым.
- Подарки купим дома, - решили мы, - всё это есть и у нас.
И снова нас ждал вокзал. Но это был уже обратный путь, и потому такой желанный. Белые домики оставались здесь. Они были нарядные, но чужие. Да, я хочу себе белый красивый дом, я хочу себе ухоженный сад, чистые улицы в городе и за городом, ухоженные дворы, но я хочу их не здесь. Здесь все чужое. Я дождусь, когда у меня будет на моей Родине такой белый дом, когда в моём городе будет так же красиво и чисто. Я обязательно дождусь, потому что все люди обязательно устанут от той грязи, которая их окружает, от той нищеты и убожества, они поймут, что так нельзя, а главное ПОЙМУТ, что можно по-другому. Что можно быть вежливыми, деликатными, обходительными, не потому что надо соответствовать, а потому что по-другому не умеешь .
***
Варшавсикй вокзал был обычным. Ничего особенного. В привокзальных киосках продавали радостные яркие лакомства.
- Я возьму своим, мои любят.
- И я возьму.
Сашка выделил нам немножко денег, и мы пошли вразнос.
Жевательные лягушки, сладкие медвежата, мармелады и леденцы – уже скоро это появится и дома. Пока такого не было. И вернуться с пустыми руками не хотелось. Мы купили сласти, и пошли бродить дальше.
В дальнем углу вокзала мы увидели киоск с журналами. Вряд ли мы бы смогли подобрать себе сканворд на обратную дорогу, или любое другое чтиво, но и мы прилипли к витрине. Такой эротический разнузданности и вакханалии точно не было у нас дома. Достать такого было негде – ни купить, ни полистать.
На последние десять долларов я купила подарок для Игоря - красивенный эротический журнал с откровенными красотками.
Для всего есть свой возраст. До всего нужно дорасти, и если все вовремя – то и нет ничего страшного.
Вечером, подготовленные к возвращению, мы ждали электричку на Брест. Ехать предстояло четыре часа. Нас снова ждала таможня, но мы её не боялись, потому что ничего запрещенного у нас не было.
И тут прошел слух о том, что надо занять сидячие места, потому как «стойло» выводят на улицу для проверки и досмотра. Стоять не хотелось. Снова здорово.
Такое сумасшествие, которое началось с прибытием электрички, я видела разве что в фильмах про революцию, когда беженцы штурмуют последний уходящий пароход или поезд. Люди лезли в окна, которые открывали им более поворотливые друзья. Было стыдно и позорно за соотечественников, но мы был среди них, с ними, ими.
Нам снова повезло. Просто повезло и мы разместились на мягких сиденьях за стеклом. У нас была одна небольшая сумка и одна коробка. Мы все сидели на одной стороне купе. Напротив, сидели товарки. Они на целых четыре часа имели возможность рассматривать нас с Сашкой и терзать вопросами.
- И дети у тебя есть? – спросила самая неуёмная.
- Есть.
- А у тебя? – обратилась она к Маринке.
- Двойня.
Дознаватель повернулась к соседке и кивнула, мол, я же тебе говорила.
- А он вам кто? – и она бесцеремонно кивнула на Сашку.
- Друг, - ответила я.
- Друг – ответила Марина.
Дознаватель снова повернулась к соседке, и передала: - Не муж.
- А муж то у тебя есть? – спросила она меня.
- Конечно есть, - ответила я, - а как же?
- Да, сейчас по-всякому бывает, - и она посмотрела на Сашку.
- И у меня есть муж, и свекровь, и свекор, и папа, и мама, - сказала Маринка.
Товарка поняла, что переборщила.
Она замолчала, но ненадолго.
В руках у меня был Ню-журнал, обложка его была более чем откровенная, и товарка попросила:
- Дай посмотреть.
Пассажиры на диване напротив вчетвером листали журнал. Они охали, вздыхали, перешептывались.
- Кому ж такая красота? – съязвили они. Некоторые не могут разговаривать, не добавив в речь яда. У них это как приправа для блюда.
- Мужу, - ответила я.
- Да-а-а, - протянула соседка, возвращая журнал.
Дальше ехали молча. Да и «об чём было говорить» с ними. Между нами была пропасть. Мы были для них непутевой молодёжью, они для нас были непроходимыми старухами – не потому что старше по возрасту, а потому что в умах их жила плесень. Тем не менее нам надо было ехать. Мы сидели рядом и берегли мир, пусть даже в одном купе.
Досмотр с выгоном нас миновал. Впереди был Брест. Мы дремали, а вдоль всего вагона, за стеклом стояли люди – мы все возвращались домой. Уставшие, голодные, без смены одежды, мы мечтали поскорее обнять своих близких. Ради них мы оставили дома и отправились в эту авантюру, ради того, чтобы привезти им обновки, или чтобы потом купить необходимое для дома, для детей, внуков – для родных. Мы могли друг-другу нравится или нет, но все мы заслуживали уважения за то, что не жалели себя в стремлении помочь родным.
Брест.
Была ночь, когда мы достигли Бреста. Шумной толпой путешественники заполнили вокзальный холл. Валера снова стал разводящим, и искал глазами Сашку.
- Александр, у нас билеты только на завтрашний поезд, - объявил Валера.
- Как так? – спросил Сашка.
- Вот. По программе – электричка вчера, а сейчас уже – сегодня. А поезд только вечером. Не сидеть же нам здесь почти сутки.
- Сидеть не будем. Надо поспать, – ответил Сашка.
- Женщины, - объявил он. Поезд на Москву будет только завтра вечером, то есть через двадцать часов.
Поднялся недовольный гул.
Но все настолько устали, что на скандалы сил уже не было, и те, кому было невмоготу, купили себе билеты на ближайший поезд до Москвы, и поехали с миром.
Дальше они купят себе билеты до Липецка, так же – за свой счет, и окажутся дома на сутки раньше нас.
Мы не могли позволить себе такую роскошь, да и не спешили. Дома нас ждали только послезавтра, поэтому мы остались ждать законный оплаченный поезд. С нами остался Валера, да еще несколько женщин.
Сидеть на вокзале мы не собирались, и попросили привокзального таксиста отвезти нас куда-нибудь переночевать.
«Куда-нибудь» оказалось студенческое общежитие, где за небольшие деньги нас разместили, выдали чистое бельё, чайник, чай и сахар.
Это была огромная первая маленькая радость – спать на Родине. Пусть это теперь была Белоруссия, но дышалось здесь как дома. Валера тоже был счастлив, он благодарно заглядывал Сашке в глаза, смеялся с нами, и изредка подхрюкивал от удовольствия.
Спали мы сладко. Утро встретило нас настоящей пушкинской зимой с лёгким морозцем и солнцем.
Надо было думать, как провести день.
- Может на рынок сходим? Глядишь и здесь какой товар найдем на продажу, - предложил Сашка.
- А мы что? Мы – за.
И мы пошли знакомиться с ассортиментом местного рынка. Ленка с Валерой пошли с нами.
***
Рынок Бреста был стихийным. Ни навесов, ни столов у него не было. Было просто много людей, которые стояли рядами и что-то продавали с рук. Ничто здесь не привлекало нашего глаза. Было скучно и бедно.
Мы уже собирались развернуться назад, как я увидела мужчину с Телевизором. « Горизонт» с плоским экраном был желанной мечтой Липчанина. К нему можно было подключать видик. А у нас с Игорем вообще телевизора своего не было. Был прокатный черно-белый «Витязь», размером с хлебницу.
- Я телевизор куплю, - объявила я.
- Сколько стоит, - спросил Сашка.
Цена телевизора в разы отличалась от цены на него в нашем городе.
- А ещё есть? – спросил Сашка у продавца, - Мы три возьмём.
- Есть, только дома. Здесь недалеко.
- Поехали домой. Посмотрим, как живут продавцы телевизоров в Бресте.
Продавцы жили скромно. Маленький домик с вишней у окна, собака в конуре, огородик. Чистенько, хорошо. Но не богато. Скорее уютно.
Нам принесли три телевизора, напоили чаем и накормили пирожками с картошкой.
Сашка пошел ловить такси. В одно такси мы не могли влезть, и хозяин дома завел свой «Москвичёк», чтобы довезти нас до общаги.
***
К поезду мы подходили с тремя телевизорами, выспавшиеся, довольные и сытые. Те, кто с нами не поехали, и остались сидеть на вокзале, встретили нас кривыми ухмылками и укоризненными взглядами. Это сейчас телевизор не значит ровным счетом ничего, и никого не удивит, а тогда видеомагнитон можно было поменять на молодоженку, потому что было время абсурдов.
Телевизоры стали последней каплей. Старые злые тетки придумали для себя, что мы ни больше, ни меньше, как две «рабыни любви», которые ездили в Польшу на заработки, а Сашка наш сутенер. Пикантный польский журнал с бесстыдными красотками только укрепил их в правоте суждений. Они навсегда открестились от нас. Больше не лезли и не задавали вопросов. Таким образом они погасили в себе зависть. Нам на это было наплевать.
- Пусть думают, что хотят,
- Пусть.
- Пусть, - поддержала нас Ленка. Она все дни, каждую минуту была с нами. Она смеялась с нами, ела, пела, засыпала и просыпалась. Она стала нашего круга. Другом стала.
Поезд на Москву
Неделя в феврале – это очень много. Весна стремительно неслась навстречу. Еще несколько дней назад на этой же широте трещал мороз, а теперь капало со всех крыш. За день воздух разогрелся настолько, что казалось, что и Весна едет с нами.
На вокзал мы прибыли нагруженные в прямом смысле - выше головы. Три коробки с телевизорами поставленные друг на друга и привязанные к тележке выгодно выделялись на фоне закатного неба.
Странная вещь – бремя. Отправляться с грузом и возвращаться – две большие разницы. Домой мы летели как на крыльях. Это значит, что бремя ничего не весит, почему же тогда оно такое тяжёлое?
Мы и щебетали как птички. Мы сияли удовольствием, молодостью, здоровьем и достатком.
Этот свет навсегда отлучил от нас ночевавших на вокзале старух.
Если раньше они смотрели искоса, то теперь отвернулись - видимо ослепли).
Мы стояли на перроне и ждали поезд. Он вот–вот должен был прийти, а Сашки всё не было.
Он довез нам сумки и приказал его ждать. В качестве охранителя он назначил нам Валеру. Охранник из Валеры был никакой, но на безрыбье и рак рыба. Опасных людей вокруг не было, поэтому мы стояли и шутили.
Валера нахваливал Александра. Он был им очарован, практически влюблён. Думаю, что он постоянно благодарил Небо за то, что Сашка оказался в его группе. По сути, все важные решения принимал Сашка.
Валера зарядился нашей энергией, помолодел и разухарился.
Мы ехали обратно. Оставалась малая часть пути, и мы - дома.
Подали поезд, а Сашки всё не было. Валера заволновался.
- У него билеты.
Поезд стоял, время шло, Сашки не было.
- И где его носит? Он тебе что сказал?
- Сказал ждать. Ждём.
В этот момент на фоне закатного светлого неба, черным, по контуру вырезанным ватманом, начала наползать туча. Огромной горой – твердой, непроходимой – она поднималась все выше и выше. Это была настоящая ходячая гора и она шагала в нашу сторону. Еще мгновение, и она проглотила оставшуюся светлую полоску неба наверху.
Проводники открыли вагоны и предложили пройти на посадку.
Бабки роптали. Они уже не скрывали ненависти. Туча-гора погасила последний лучик света и разбудила бесчинство в вампиршах.
Злоба омолодила их. До нас стали долетать слова «бандит» и «проститутки». Ярость звучала всё громче, клыки удлинялись.
И тут повалил снег. Это был не просто снег. Это гора решила разом упасть на землю. Всем своим естеством снег защищал нас от брызгающей злобы.
Вампирши в бабках сдохли, задохнувшись снегом.
До отправления оставалось пять минут, когда все увидели, как через снежную стену идёт толпа, которую ведёт Сашка.
Сашка даже не посмотрел на нас, как будто ничего не случилось. Он подошел к проводнику и отдал ей посадочные билеты.
- Продал я пустые места, - подмигнул он Валере, - вот они, бабульки, - он раскрыл веером купюры, потом пошуршал ими перед нашими носами.
Места он продал ораве горцев. Все они - мужчины и женщины были одеты в безразмерные одинаковые дубленки. Они сутки томились на вокзале без малейшей надежды на то, что смогут уехать в ближайшие дни. На Сашку они смотрели как на спасителя.
Горцы умеют выказывать уважение, поэтому стол в нашем купе загрузили закусками, вином и белым хлебом.
Валера теперь все время был с нами.
Он помог нам погрузиться и разместиться.
Поезд покатил в Москву.
Москва Павелецкая.
Вечером следующего дня нас ждал последний путь нашего вояжа - «Москва–Липецк». Как прошел день в Москве, я не помню. Помню только, что небо висело серое и унылое, по-прежнему было холодно и стыло, и весной здесь не пахло. Но как-то мы его скоротали, потому что вечером колеса 29 скорого несли нас к любимым, к детям, к дому.
Еще помню, что на вырученные от продажи билетов деньги мы купили для всех популярный тогда ликер «Амаретто». мы пили " амаретто" и закусывали его иностранной селёдкой. Пуаро бы нас осудил, но Пуаро рядом не было.
Валера уже не был похож на тютю – матютю. Он окреп характером, больше не мялся, и не заикался, перед тем как заговорить. Он понимал и принимал наши шутки, удачно шутил сам, а мы, довольные, переглядывались.
Ленка тоже была довольна поездкой. Она получила заряд бодрости, хорошего настроения, и долларов.
Маленькая молодая женщина, за неделю принесла в семью две зарплаты хорошего инженера, в то время, когда и самым лучшим инженерам не платили.
Женщины всегда всё поправят. Они сберегут семьи, накормят, воспитают детей, сохранят очаги, отмолят грехи. Просто не мешайте им. Любите их. Жалейте. Берегите. Всегда. А не только 8 Марта.
Дома.
Радости от встречи не было конца. Мы взасос целовались на перроне с мужьями, на глазах у «немцев» - злобных и завистливых старух. Так целовались в 1945 солдаты Победы с встречающими их близкими.
Телевизоры важными трофеями пронесли через толпу встречающих и погрузили каждый в своё такси.
Мы приехали домой.
***
Духи развезли по киоскам разваливающейся «Союз – печати». Кроме того, что они принесли нам деньги, духи позволили заработать и продавцам киосков, и порадовали теперь уже Российских женщин к празднику.
Вечерние посиделки пошли своим чередом.
Больше я не ездила в Польшу. Я отправилась рожать сына.
А Маринка с Тутсом съездили ещё очень много раз. И в Польшу на машине, которую обстреляли на обратном пути, и в Турцию, где Маринку чуть не украли, и Сашка отбивал её один от толпы озверевших турок.
Челноки – люди с клетчатыми сумками, с натруженными руками, люди, умеющие выживать вместе со семи поднимали Родину в 90х. Это они сколачивали копеечку к копеечке тогда, когда разваливали Советские институты, а земли и заводы продавали по рублю. Когда рвали на куски и вывозили за кордон Родину, они клетчатыми баулами везли её обратно – покой, мир и достаток её семей.
Заключительная
Весна приносит с собой новую жизнь.
Мы с Маринкой строили новые коммерческие планы, и осваивали заработанные деньги. Девиз был «Всё для дома, всё для семьи».
В центе города на Дворянской открылся новый магазин «Калинка» братьев Белкиных – такой непохожий на остальные магазины города.
Полки его ломились от деликатесов. Местная тусовка закупалась только в «Калинке», даже если ехать до неё нужно было через весь город. Почти все покупатели здоровались за руку, потому что были знакомыми. Встретиться в очереди на кассу в «Калинке» было дано не всякому, поэтому это было престижно. Попасть на место кассира было труднее, чем устроиться служить в администрацию.
Ярки факелом «Калинка» горела в скучном и сером городе, и на его свет летели ночные мотыльки. Местные «рабыни любви» переместились от площади Мельпомены к соседствующему с «Калинкой» центральному телеграфу, и тогда мирные подъезды жилого дома, внизу которого располагался магазин стали для них защитой от ветра, мороза и пристальных глаз. Все это очень осложнило жизнь жителям квартир над магазином.
Для того, чтобы купить пакет молока приходилось наряжаться, чтобы не натолкнуться, в домашнем, на знакомых, долго стоять в очереди у кассы, потому что никто кроме местных жителей не покупал один пакет молока. Жрачку вывозили телегами, несмотря на то, что ценники на продукты были самыми высокими в городе. По дороге-же домой можно было попасть в неловкую ситуацию из-за откровенной подъездной сцены.
Откуда я знаю? Наши Петровичи живут над Калинкой.
Мы с Маринкой были не «хухры- мухры» и могли позволить себе купить к празднику палочку Калинкинской колбасы. «Светская» вяленая колбаса была единственной, которую можно было есть – вкусной, безопасной и буржуазной.
И мы с Маринкой поехали за этой колбасой.
Магазин приветливо распахнул нам двери. Залитый светом он сочился благополучием и достатком. Мы шли вдоль прилавков разинув рты. Купить лишь палку колбасы при таком изобилии было бы неправильно.
Самым завораживающим и нарядным оказался отдел с алкоголем. До этого я знала, что алкоголь бывает трёх цветов – красный и белый, золотой. Да и ёмкости его не отличались разнообразием.
Сейчас-же на нас радостно смотрели бутылки и бутылочки, пузырёчки и фанфурики, высокие и низкие, пузатенькие и квадратные, и вдобавок всех цветов радуги.
Мы решили позволить себе нарядную бутылку зеленого ликера.
Купили.
Теперь её предстояло где-то выпить. Татьяны, которая могла стать третьей собутыльницей, дома не оказалось. Никаких пластиковых стаканчиков тогда не было и в помине. Входы в подъезд, обезопасив от посторонних, замуровали железными дверьми с наборными кодами, никаких кафешек поблизости, а поблизости были: закрытый на ночь музей Мастера, Рождественский Собор, Круглосуточный телеграф, Областная администрация и Политехнический университет.
Как вы думаете, где можно найти уютный уголок с посудой для распития заграничного ликера?
Правильно. И вы поступили бы точно так же.
Мы пошли в Университет.
Побродив по пустым вечерним коридорам, мы нашли-таки одну дверь, за которой горел свет.
Это был деканат.
Единственный замешкавшийся профессор грустил над чертежами.
- Здравствуйте, - робко сказали мы.
- Добрый вечер, - недружественно ответил профессор, - Что вы хотите? Я тороплюсь домой.
- Вы знаете, мы купили красивую бутылку ликера, а пить нам не из чего, - сказала я.
Маринка предъявила бутылку профессору. Ликер всё сказал сам за себя.
- Согласитесь, это было бы неправильно – пить из горла благородный напиток, да и «третьего» у нас нет.
Если бы он был бабой, то вечер бы не удался, но он оказался настоящим мужчиной. Два раза объяснять ему было не надо. Он мгновенно перестал торопиться домой, распахнул шкапчик, выудил оттуда заляпанные стаканы, и убрал чертежи со стола.
Ликер разливали по чистым блестящим стаканам.
Вкус был новым и сладким, такими же новыми и сладкими были наши тосты, беседа, такой же сладкой казалась нам наша жизнь.
Никто никуда уже не торопился. Мы болтали и вели себя так, как будто знали этого профессора всю жизнь. Глаза его блестели – он стал весёлый, дружелюбный и молодой.
Пришёл сторож и спросил, долго ли мы будем заседать?
Бутылка была пустая, и мы сказали, что уходим.
Стали прощаться, покрывать головы, надевать пальто.
- Давайте зачётки, - сказал профессор.
- Нет у нас никаких зачёток. – ответили мы.
- Ну, хватит шутить, я вас знаю, вы у меня учитесь.
- Да нет же! – смеялись мы.
Профессор был в смятении. Он был растерян.
- А как же? – спросил он, показав на стол, на опустевшую бутылку из-под ликера.
- Бывает, что Жизнь дарит сюрпризы не за что, а просто так – потому что молодцы!
– ответили мы. - Считайте, что это вам подарок от Жизни. Зачёт!
Мы шли домой, а профессор остался стоять у стола, надеясь, что мы пошутили, что все это розыгрыш, что мы обязательно должны вернуться.