Дом опустел, и вдруг стало нечего делать. Он ходил из комнаты в комнату, удивляясь странному чувству, что нет и его самого. Всё здесь было её, ради неё и из-за неё, у него было кресло у окна и место на двуспальной кровати слева.
Он передвигался медленно, ритуально, в том же порядке, в котором раньше проходил их день.
Шкаф. Её одежда, разложенная в порядке надевания, на его стороне кровати. Лекарства, таблетки по порядку. Большой лист ватмана в ванной с записью крупными буквами.
1. Открыть кран.
2. Взять зубную щётку.
3. Взять тюбик с пастой.
4. Выдавить пасту на щётку.
5. Почистить зубы.
6. Умыть лицо водой.
7. Вытереть полотенцем.
Кран всё чаще открывал он, как и смывал унитаз и показывал, как расчёсывать волосы.
Завтрак. Она любила готовить вместе с ним, но в последнее время только помогала сервировать стол. Ты мне напомни, просила. Ей не нравился приказной тон.
Да, я буду твоей памятью… Ты не могла бы взять чашку и поставить её на стол? Да, эту, правильно. Теперь можно взять вторую. Нам ещё понадобятся тарелки, правда? Вот они, одну для себя, другую для меня. Ну вот, кофе готов, бутерброды я сделал, давай завтракать.
У неё была любимая гостиная с телевизором, только пульт без конца терялся. Её любимые комнатные цветы… Давай польём цветы? Да-да, ты сама, конечно. Тихо было там, в той гостиной. И теперь тихо.
Она часто сидела с ним в маленькой библиотеке – в её второй любимой комнате. Это там у него было кресло у окна, откуда он мог видеть дорожку и ворота, когда работал удалённо с компьютером. Ему не надо было следить за дорожкой, если она сидела рядом на маленьком диване, бессмысленно листая журналы.
Они вместе ходили на прогулки, часто ездили то туда, то сюда, как ей нравилось. В их небольшом саду с огородом росли только те цветы и овощи, которые она любила. Она ходила между ними с удовольствием, смешно жмурясь на солнце в тёплые летние дни. Зимой всегда ходила на лыжах вокруг дома. Он читал научные статьи о том, что физическая активность препятствует развитию болезни.
Дочка звонит. Он медлит, не хочет отвечать, ведь говорить не о чём. Ну зачем она его беспокоит? Ответил. Да, всё так же. Да, поел. Ничего нового. Не надо приезжать, что ты тут будешь делать? Спасибо за беспокойство. Нет, я в порядке, можешь не звонить каждый день.
Он сел на диванчик, полистал журналы. Так много он в последнее время делал за неё, может делать и это. Взглянул на часы, встрепенулся: шесть, надо принимать лекарства. Сел. Лекарства ей даст уже кто-то другой. Не так мягко, возможно, равнодушно или насильно, в приказном порядке. Она будет беспомощно оглядываться и глазами искать его.
Он вскочил и начал ходить кругами, пустота разрасталась и гудела внутри. Он везде натыкался на её взгляд: всё реже добрый и светлый, чаще печальный, ещё чаще беспомощный и в последнее время почти всегда пустой. Она уходила постепенно, оставаясь знакомой оболочкой, бездушной куклой. Он держал это тело крепко по ночам, боясь ласкать, но и опасаясь, что она может совсем исчезнуть.
И она исчезла. Это второй вечер одиночества. На самом деле – два последних года.
Помнишь, мы мечтали, что, когда дети вырастут и пойдут своей дорогой, мы с тобой купим себе маленький домик и начнём, наконец, путешествовать? И как хорошо мы стали воплощать это в жизнь… Что за глупый вопрос – помнишь? Он устыдился, словно мог этим обидеть её. Горечь нарастала, он ходил всё быстрее, из комнаты в комнату, всё время в том же направлении, не замечая этого. Везде его преследовал её пустой застывший взгляд. Ты была такой… весёлой… Стал выбрасывать вслух фразу за фразой, отгораживаясь от этого взгляда. Нам было хорошо вместе. Почему ты ушла?
Они оба не хотели признавать диагноз, долго не хотели. Потом она про это забыла, а он и дальше не хотел его признавать. А сейчас просто злился. Комкая слова, издавая глухие рычащие звуки, то просил прощения, то призывал к ответу высшие силы, то обвинял её.
Хватит метаться, приструнил себя. Сильной струёй налил в стакан воду, разбрызгивая её вокруг, выпил большими глотками. Голова гудела, перед глазами быстро сменялись картинки из прошлого, где она то заплетает дочке косичку, то готовит что-то на кухне, напевая, то потягивается, просыпаясь, - и, поднимая взгляд, улыбается ему…
Он лёг на диван в её любимой гостиной. Наверное, зря целый день смотрел фотографии, хотя картинки всплывают сами по себе, из их общего прошлого. И вдруг – контрастом – то беспомощный взгляд, то бессмысленный, за всеми картинками и вместо них. Сейчас она одна там, в странном мире, где она никого не знает, как и не знает и того, кем является сама. Его любимая стала безмолвной статистической единицей в системе бездушного присмотра. Без него.
Он не заметил, как все картинки постепенно растворились в тумане, и как-то полегчало. Взглянул на часы: без пяти восемь, ещё рано ложиться спать, можно просто полежать без мыслей и воспоминаний.
Он лежал в саду не траве под звёздным небом, сжимая её руку. Было хорошо и спокойно, мгновение растянулось до бесконечности с последним ударом сердца.
- Ивановна, скорее, новенькая умерла! Хотела уложить её в постель, а она не дышит!
- Ну вот! А у неё такой заботливый муж…
- Они жили – не тужили, долго и счастливо, и умерли в один день. Спи, крошка.
– Мам, а разве так бывает?
– Даже очень бывает!
– А вы с папой тоже умрёте в один день?
- Да, думаю, да.
- Но это будет нескоро, через тысячу лет!
- Да, через тысячу лет, точно. Спи, детка. Спи.