Грациозные движенья, звездопад со всех сторон,
Дрожь смешалась с предвкушеньем, превратившись в сладкий стон -
Увлажненный бархат кожи, пересохшие уста,
Увертюра стройных ножек на канате волшебства.[1]
Я сидел в летней веранде одного тихого удалённого от шума улиц кафе, со своим давним знакомым. Близко дружны не были, но наши нечастые встречи носили не пустую болтовню, а беседы по разным темам на современность, на молодёжь, на политические темы, на семейные отношения... Он на то время жил давно один, но не ожесточился, как это бывает с одинокими людьми, которые вдоль и поперёк виноватят всех и вся, но не себя хороших. Словом это был интересный начитанный, насколько я мог судить, человек с некоторыми оригинальными взглядами на людей, на ситуации и на всякое прочее, прочее под нашим небом...
Бывало, просто молчали, и на прощание кто-нибудь да говорил:
— Как умно мы с тобой помолчали...
День был пройденным за половину, зной в это затишье не проникал, и мы наслаждались летом, лёгким ветерком и возможностью так беззаботно отдаться какому-нибудь разговору, а ещё и осматриванием редких прохожих, что нет-нет, да и промелькнут мимо нас.
Порою одновременно поворачивались в сторону звонкого девичьего смеха, заливистого и привлекательного своим задором... Девочки стайкой сидели поодаль и что-то бурно обсуждали, хихикали... Воробьи, нагленький народец, собирал крошки меж столиков, и голуби своей воркотнёй добавляли в картинку свою прелесть. Вверху, под лёгким ветерком, волновались, шелестели листья и пахло липой... Мне запах липы всегда напоминает запах цветущей черёмухи, понятно, что различны, но густым медовым ароматом отправляет в детство на мою всю в цвете улицу, к моему дому...
Не сговариваясь, вспомнили свои восемнадцать лет, видимо девушки, что сидели близ нас, помимо нашей воли напомнили былое, а значит и отношения тогдашние наши с такими же юными созданиями... По естественному стечению разговор коснулся темы очень близкой к интимной, и он поведал мне о ситуации, в которую попал давным-давно, в пору совсем юную, чистую и мечтательную. Рассказ я буду вести от его имени, в силу своих возможностей. Его обращение в процессе разговора ко мне, постараюсь минимизировать. Конечно, временами у меня возникали свои взгляды на тот или иной момент в его истории - это очевидно, но возражать, несмел и было бы такое неделикатным... Рассказанное мне, постараюсь передать так, как услышал, но не без того, чтобы добавить капельку эмоций и красок, чтобы как-то расцветить его историю и рассказ, в свою очередь, приобрёл бы какую-то привлекательность и выразительность. Крепкие выражения и пикантные подробности некоторые, понятно опускаю... Мужики, знаете ли, такие прямые и крепкие в своих чувствах и выражениях своего отношения ко многому, а того, что касается женщин, порою и вовсе становятся нетерпимыми и несправедливыми, но не все, не все... Есть и такие, что в адрес девушек неподобающего слова не вымолвят, а произнеся, стушуются, раскраснеются... Хорошо, что мой собеседник не относился ни к первым, ни ко вторым и его приятно было слушать и «уши не заворачивались» от крепких нечитаемых выражений...
* * *
«Всякое у нас в жизни случается, — начал он спокойно, откинулся на спинку стула, помолчал, припоминая то, о чём повёл рассказ, — Всякое нас окружает, и ты бываешь в моментах жизни, которые совсем не предвидел и даже не мечтал, но они случаются. Случайно или нет, кто может знать? но ведь происходят, и потом по жизни нет-нет, да и вспомнятся. Хорошо ли плохо вспоминаются - это уже зависит от отношения к этим всяким случаям. По происшествию лет, многое сохраняет приятное впечатление. Я же большей частью стараюсь вспоминать с благодарностью, ведь всё, что случалось, было мне уроком. И встречи, что шлёт нам жизнь, частенько бывают значимыми. Они оставляют свой след и благодарности, и сожаления, и даже приятной лёгкой грусти, где не всё было так, как хотелось... А как хотелось? На это ответа нет!..
Знакомство такое приключилось в мои восемнадцать лет. Всё во мне физиологически стало взрослым, а психологически воспринималось ещё с наивным оттенком.
Закончилась сессия после первого семестра первого курса...
Радостный и свободный, я теперь мог поехать домой, а это означало трястись на поезде по железной дороге более трёх суток. Поездное время в своём роде великолепно тем, что можно часами валяться на полке, предаваться размышлениям, мечтам, всяким мечтам и читать до самой темноты, а моё место пока был молод, всегда почему-то определялось верхней полкой. Так уж сталось, что доставшийся билет какой-нибудь старушке на верху, для меня означало лезть на полку вместо неё, и я лез. Не могу сказать, что со страшной радостью, но и без сожаления. Надо, значит надо! всё просто... Моим характером, молодостью, отношением к пожилым людям определялось для меня – жить на второй полке! Я и жил, пока ехал в вагоне...
Поздней ночью мне удалось взять билет в купе на «скорый пассажирский». Купейный от плацкартного, в те времена, различался какими-то копейками и не бил студента сильно по карману. Сам знаешь, по своему опыту, что на далёкие расстояния путешествовать в купе куда приятней, нежели в плацкартном вагоне, где шум, гам, возня, крики детей, их писк и визг, и понятное дело, никуда не денешься от них. Приходилось терпеть... И постоянное снование пассажиров туда-сюда, беспрестанное задевание твоих ног, что брошены тобою на верхней полке. Нет, что не говори, а в купе ты блаженствуешь!.. Так, что я был в предвкушении отдыха в тепле и относительном уюте...»
Мой собеседник остановился, видимо вспомнил, как по-доброму себя чувствовать зимою в тёплом уютном купе, улыбнулся и продолжал также спокойно, как и начинал.
— Ты ездил на далёкие расстояния? — я кивнул, — Ага... Ездил! тогда согласишься со мною...
— Соглашусь!..
«... Шёл небольшой снежок, посвистывали маневровые тепловозы. Поёживались от прохлады, вышедшие из вокзала люди и, когда поезд, мне нужный подошёл, то уезжающие быстро исчезли по соответствующим вагонам. Свисток... Лязгнули металлические сцепления меж вагонов, и поезд медленно отошёл от станции. Стоял он что-то не более двух минут – скорый, «Россия», двойка в нумерации, чётные всегда двигались в сторону Дальнего Востока, туда мне и надо было. Помнишь, вагоны были красноватые... Я ещё какое-то время постоял в проходе, возле окна и, когда промелькнули последние огни городка, и в окно ворвалась тёмная зимняя ночь, приоткрыл дверцу и тихо вошёл в купе...
В купе спали. Нижние места и моё место внизу, были заняты. Вот так всегда! Опять на верхнюю полку... Успел разглядеть пожилую женщину, скорее бабулю и на другом месте спал ребёнок лет девяти, десяти. На второй полке, над бабушкой, отвернувшись от прохода, спала женщина видимо мама ребёнка. Тихо, совсем тихо я постелился и лёг спать. Ну, наконец-то можно было расслабиться, что я и сделал... Расслабился и провалился в сон, он быстро примчался... Сказалась сессия, волнения и позднее ночное время.
* * *
Спал долго, дело молодое беззаботное, что делать?.. Проснулся за полдень, даже шум вагона не мешал моему сну, но вот, наконец, стало приходить бодрствование. Знаешь, когда ты не спишь, глаза закрыты и слышишь всё, что происходит вокруг, и изредка приоткрываешь глаза, чтобы не заметили, что проснулся. Словно изучаешь обстановку. К этому я и частенько прибегал ещё дома, тактика так себе неважная, но срабатывала для изучения домашней атмосферы, кто «с какой ноги встал», и в каком расположении духа находится, в особенности отец. Выглянул в окно, поезд бежал по Сибири, мелькали то поля, то леса, то маленькие небольшие полустанки. За окном было морозно, заивенело. Редкие прохожие кутались в воротники и потирали варежками уши. В общем, была наша сибирская зима, снежная, стылая такая, какая бывает в начале февраля, когда поднимаются ветры и усиливают ощущение студённости.
Я осмотрелся внимательнее, привычка с детства быстро и по возможности цепко схватывать всё вокруг и тут же делать свои заключения, на основе каких-то мимолётных признаков. Такой анализ тем хорош, что большей частью безошибочен, ведь узнавая больше о человеке, многое тобою смазывается, приобретает эффект вторичного взгляда, так как он уже пойман либо симпатией или антипатией... Здесь же срабатывает твоё непредвзятое мнение, взгляд, схватывающий саму суть того, что окружает и окружающих. Наверное, часто замечал такое, что твой первый взгляд обнажал в человеке то, что временем затушёвывалось, а впоследствии вскрывалось, что таки был прав, увидев сразу всё неприкрашенное нутро человека и ситуации. Велико значение того, как взглянул ты поначалу...
Сразу после просыпания, меня тут же взяли в оборот мягкого приятного ухаживания, нет даже какого-то шефства надо мною. Меня пожурили, что так долго сплю, а молодость любит понежиться в постели, что я и делал с удовольствием, если не было спешных дел.
— Ну вот, вы и проснулись, наконец-то, — ласково, даже с какой-то материнской нежностью произнесла она и добавила, — вставайте, вставайте сейчас чай вам закажем, вы ведь любите пить чай?
Попробовал бы я не любить, после такого внимания и голоска.
Это была женщина красивая, не могу сказать, что была она того типа, что мне нравился, ведь у каждого мужчины есть определённый типаж женщины, что ему симпатичен, но с чертами правильными и вообще была вся умная. «Как это вся?» — спроси меня. А всё в ней дышало умом, даже грудь упругая с заманчивой ложбинкой, что всегда привлекает мужской взгляд, и глаза живые, с искорками смешинок, правильное построение фраз, начитанность, знание наизусть многих известных стихов (это чуть позже я отметил), при случае применимых... Я же говорю, была умная!.. Узкие плечи, тонкая талия и правильной формы бёдра, в общем девяносто, шестьдесят, девяносто. Вот такое совершенство, насколько я понимал, мелькало возле меня. Могло ли оно остаться мною незамеченным? - конечно нет!.. Украдкой, где-то искоса я наблюдал за ней и конечно, дорисовывал всё своей фантазией, которой мальчики, с детства, буйно наделёны. Это иногда мешало мне видеть просто человека, а не женщину или девушку. Но я старался, уж не подумай обо мне бог весть что... Я был нормальным, правда! однако мы, мальчики юноши, всегда мечтательны, что касается прекрасного пола. Покажите мне не такого, каким был я, тогда я скажу, а жив ли он был в эти годы...
Каким-то чутьём я понял, что мною заинтересовались, какой-то далёкий интерес читался в том, как говорила, как смотрела, каким тоном и хотя опыта, повторяю не было у меня, но ведь срабатывает же интуитивное восприятие. Что-то же привлекло её внимание во мне?.. Возможно молодость, разметавшаяся по подушке кипой густых волнистых волос, нежная кожа лица, тогда было оно как у девочки, а может тело пышущее здоровьем и неопытностью. Чутьё женское в этом отношении безошибочно определяет нашу мужскую умудрённость и искушённость. Когда я спал, то однозначно был изучен и привлечён ею. Не напрасно я говорю об этом и не самонадеянно.
Очень просто я скинул своё тело с полки, поправил волосы на голове, они в то время падали до плеч, схватил полотенце, зубную щётку и умчал в туалетную комнату. Когда вернулся, то чай уже был в купе, и на столе во множестве строились в ряд бутерброды...
— Время уже обеденное, молодой человек, кстати, как вас зовут? — я назвался, — Меня Нина, а вы всё спите и спите, мы уже начали тревожиться, мол, всё ли хорошо... О-о-о! какой вы высокий! Присаживайтесь, присаживайтесь побыстрее к столу, будем пить чай, а тут и бутерброды, кстати, вы ведь не против? Нет! Ну, вот и славно, вот и чудесно...
Как я мог быть против?!..
Сказано было так просто, голосом давнего хорошо знакомого человека, ты же встречал таких в жизни, что могут без всяких дальних «закидываний» войти запросто в твой простор и как трудно! потом от него избавиться, даже если сильно хочешь. Но здесь меня ничего не смущало, всё было так, как будто со мною общается мой давний приятель, забавляло и, что уж скрывать – интересовало... И всё-таки лукавлю, что не смущало, почти... Присутствие такой женщины волновало, вводило в робость. Совсем такие ситуации не стали стеснять гораздо позже...»
— Тебя не коробит, что так издалека захожу к сути моего рассказа? — обратился ко мне, — Что делать? Предпочтение классики, к манере её изложения приучили не односложно высказываться, а рассказывая ещё и рассуждать.
— Отнюдь... Пресность и сжатость тоже не в моём вкусе. Продолжай...
«... Продолжаю... Мне нравилось наблюдать, как смотрят, как общаются, как реагируют на то, что ты ими интересуешься. Так случалось, что под моим взглядом многие женщины и девушки смущались и потом начинали интересоваться мною, кто такой и что за тип, который смеет так открыто смотреть на них. Во взгляде не было того огонька, что горит во многих мужских взглядах, и похотью стекает с физиономии разгорячённой фантазией. Я смотрел с интересом и вниманием, чуть более пристально, чем было положено, если меня интересовала девушка. Отводил взгляд и вторично быстро схватывал всю индивидуальность моего интереса. После того, как заинтересовывал, на время как бы прекращал свой интерес, до определённого времени, ни дольше, можно потерять нить интереса, потом возобновлял, потом знакомился. Здесь есть опасность своего рода, когда тобою заинтересовались, а ты при знакомстве не проявил ожидаемых качеств. Конечно, есть и в этих случаях клапаны, предохраняемые тебя от разочарования, но я не исследователь и упустим их. Они есть у каждого мужчины и женщины и всякий действует в силу своего интеллекта, эрудиции и сути характера. Сразу оговорюсь, что такое срабатывает не со всеми объектами твоего интереса, поэтому мой опыт, не твой, не принимай описываемое на свой счёт. Нет у меня такого желания тебя убеждать. Прав или неправ!.. Я говорю то, что считаю нужным и вовсе не собираюсь кого-то обидеть или возмутить. Слушай и не соглашайся... Это же так просто!..Однако выше названные навыки обращения с женщинами я приобрёл гораздо позже, через какие-то годы, а тогда я открыто смотреть, совсем не смущаясь, не мог. В общем, скромником был, как есть застенчивым...
* * *
День бежал быстро за разговорами кто, что и откуда, куда движется и что, кто ждёт его в конечном пункте... Ну, знаешь, какие обычно в дороге бывают темы разговоров. В пути легче разговаривать о себе с временными попутчиками, поговорил, выдал о себе, и расстались навсегда. И ты что-то узнал и о тебе люди узнали... Нина работала журналисткой, в каком-то печатном издании, но жизнь семейная дала крен, потом развод и теперь ехала она далеко, на Дальний Восток, аж! на остров Сахалин к своим родителям, чтобы, как выразилась, «глотнуть воздуха родного дома и попить живой водицы рядом с родителями».
«Поэзия сближает людей, а взаимное увлечение ею и подавно», где-то прочитал я и это правда... Мне посчастливилось познакомиться с человеком, много знающим о поэзии, поэтах и сама пишущая стихи и те свои, что читала мне, они были великолепны. Конечно, здесь сказывались мои уж очень скромные, знания в этой области, но я любил, читал стихи и рано стал отличать рифмованную прозу, от действительно поэзии. Это шло даже не на уровне понимания, а скорее чувствовании изнутри тех образов поэтических, что читались мною или брались на слух. И могу утверждать, что среди тех вещей, что мне читала попутчица, были свои перлы, действительно жемчужины поэтической мысли... Пусть женские, переживательные, но не лишённые особого взгляда на жизнь и, главное, не ноющие, без тоски...
После прочтения своих писаний, Нина рассказывала о литературе, о поэтах, читала их стихи, которые знала наизусть во множестве, разных по тематике, в том числе и касающиеся любовных тем. Так случилось, что я был благодарным слушателем. Тема была мне близкой, не потому что сам баловался написанием, а интереса. При этом мы никого, не отвлекали. Наша соседка, бабушка, что ехала с нами в купе, была глуховатая, и приходилось ей говорить на повышенных тонах. Значит, читая стихи, Нина никому в купе не мешала, а её дочь видимо привыкла к такому, она занимала себя сама. Поезд бежал среди зимы, а в вагоне было тепло и уютно. Мы прервались только на ужин и на то, когда Нина укладывала свою дочь спать.
Мне, такой разговор слышался впервые, и я не совру, был заворожён ею. В ней было стянуто воедино какое-то очарование,не только внешнее... Когда читала свои стихи то голос и блеск глаз придавали особый шарм, какой я редко встречал потом у женщин. Женственность и внешность, заставляли меня частенько посматривать на неё, не только как на собеседницу и читающую стихи, а всё чаще, как на женщину, которую страстно хотелось обнять, какую хотелось, и я часто ловил себя мысленно в роли этакого размечтавшегося любовника. Каюсь, но что делать? было... Редкое сочетание внешности и ума довершались умопомрачительным ароматом женщины, знаешь, бывают такие, что способны свести с ума одним своим запахом, что исходил от неё. Вот тогда я и научился обращать самое пристальное внимание, как пахнут женщины. Вряд ли такое ускользала от неё, и частенько слышал вопрос:
— Да слушаете ли вы меня? — я спохватывался, мол, слушаю, — Да?! Слушаете? а то я было засомневалась. Так вот вся поэзия Марины Цветаевой это сплошной нерв, кровоточащий болезненный нерв и, не зная хорошо её жизни, вряд ли можно её понять...
Конечно, тогда я и знать не знал о таком поэте, но вот случилось - узнал, а ещё о многом, многом...
Теперь ты спросишь, как это мне удалось увлечь рассказчика, что во мне было такого, что человек, женщина старше меня на лет семь, восемь с энтузиазмом читала, и стихи свои, и рассказывала многое, что касалось литературы и жизни самой... И думаешь, что у меня есть ответ, мол, был почти неотразим, сам был увлечён поэзией? Да не знаю я ответ до сих пор... Загадка! И всё-таки предположу, что причина была в ней самой, ей нужно было высказаться кому-то, а я мог старательно слушать, многое понимать и принимать на веру... Что-то было такое ещё, что мне смутно встаёт в понимании, но я не берусь ответить, как несомненное. Видимо мы были в одной системе координат, это чувствуют люди с опытом и какими-то знаниями. Скажу, вряд ли понятное, что встречаются люди одних вибраций, что исходят от них, тогда они притягиваются друг другу. Сейчас не секрет, что в нас есть свои энергетические центры, какие в той или иной степени развиты и если совпадают, то это несёт дополнительную, едва ли основную причину притяжения натур. Эту сторону совсем не рассматривают вниманием люди, но впоследствии, в обозримом будущем, будут обращать самым серьёзным образом. А теперь очевидное, с чем не поспоришь, мы были мужчина и женщина. Это последнее мне и было сказано позже, я был пойман своими мыслями с поличным...
— Вы сейчас думаете о том, что мы разного пола...
Отпираться было бесполезно, и я только подтвердил её догадку, но это потом, позже, а пока...
Пока мы сидели и говорили, говорили, я любовался ею, вдыхал аромат её женственности, внимал музыке стихов и продолжал мучить себя разными фантазиями. Они наплывали сами по себе и моей глубины проходили по мне и выливались в дикое желание... Если ты читал повесть Толстого,[2] то должен помнить, как наваждение желания обладать женщиной начинает довлеть над всеми остальными желаниями и интересами, и как бы ты ни сворачивал, как бы ни срезал такую атаку, она всё равно повернёт на свою дорогу, захватит, полонит тебя. Хорошо ли такое? Странно звучит!.. Скажи из своего опыта, мог ли я противостоять «напору» льющегося рядом источника колдовского притяжения. Не мог! это сейчас, когда я стал искушённым, мог обратить всё себе на пользу, либо укротить себя, такое немало раз случалось, и я уходил без сожаления, либо бросался в хмельные прикосновения...»
* * *
— Знаешь, —прервал он рассказ на интересном месте, когда я ждал, ну что же дальше, ну!? — Мне, почему-то, везло в пути на встречи с молодыми женщинами... Гораздо позже я летел самолётом в Улан-Уде, там была посадка и мне предстояло покупать билет, чтобы следовать дальше, трудности в покупке были немалые, все стремились куда-то лететь, словно «сказились», не иначе... Со мною, рядом, сидела молодая женщина с ребёнком на руках, и было видно, что далёкий путь с такою ношей утомил её изрядно. Представь самолёт, на то время самый популярный АН-24, где ногам развернуться нет возможности, а гул в салоне, что в свирепом динамо... Я предложил ей дать на время полёта ребёнка мне. Она согласилась и, когда я поманил девочку к себе, то детёныш без испуга, как часто бывает, переползла ко мне на колени и, свернувшись калачиком, затихла тёплым мягким клубком и вскоре уснула. Так, со спящей девочкой у меня на руках, мы вышли из салона самолёта после приземления и прошли в вокзал. У неё были сумки, взять ребёнка не могла на руки, а у меня лёгкая сумка, много ли надо было на то время служивому, я тогда проходил срочную службу и летел в очередной отпуск... Возможности лететь не было, а ей с ребёнком надо было устраиваться. Мы прошли в комнату матери и ребёнка. Нас не спрашивали муж и жена, но только спросили: «Вы вместе?», — она ответила, — «Да!». Нас устроили одном номере... При этом она как-то виновато посмотрела на меня и взглядом попросила: «Не возражай...». Я не возражал...
Была она просто милой молодой женщиной, мамой, с ребёнком на руках и видимо помощь моя, помогла проникнуться доверием, и что-то в ней потянулось внутренне ко мне, это было видно, чувствовалось. Она совсем по-другому стала смотреть на меня, с каким-то особым блеском в глазах, нежность и обаятельность поселилась в них. Забота матери о своём дитя и проснувшийся интерес молодой женщины к рядом находящемуся мужчине. Сочетание чувств материнства и желание владеть мужчиной, пусть временно, мгновенно в протяжённости жизни, но сейчас... и такое было понятно...
На следующий день я улетал, она оставалась, не было мест на её нужный рейс. Тихо почти без слов мы простились. Зачем слова, когда её глаза говорили своё, и сожаление, и благодарность, и ту непередаваемую словами грусть, какую только женщины могут источать в момент расставания... А детка забралась ко мне на руки и долго не хотела уходить, как будто знала, что незнакомый дядя уходит навсегда из её жизни. Ей на руках было уютно, надёжно и совсем не опасно, а главное – как! высоко над землёю, гораздо выше, чем у мамы...
Так, в молчании, они меня и проводили..., — закончил он своё отступление...
* * *
«... День быстро заканчивался. Нина приготовила ребёнку поесть, мы попили чай и, когда легли на вторые полки, разговор продолжился. Долго ли коротко, не помню, но помню эту фразу:
— Вы сейчас думаете о том, что мы разного пола...
И когда я подтвердил такое, то меня почему-то обуял страх, что дальше будет, о Боже! как невыносимо тяжело быть послушным в лапах и когтях своего состояния, а оно вцепилась крепко в меня, ни на секунду не отпуская... Что делать?..
Не буду описывать всё моё состояние, трепет, что охватил меня, просто спеленал меня каким-то новым, до сих пор непрожитым охватом всего организма. Голова моя пылала, по телу бежала дрожь, ещё немного и я...
Я вышел из купе... Дрожь пробирала сверху и донизу, и был испуг какой-то, непонятный – разве так бывает? всё говорило о нервном напряжении, до какого может довести близость красивой женщины, что лежит рядом, пусть на другой полке, но вся желанная с приоткрытым мраморным животом. К картине довершало отсутствие определённых частей женского туалета, что вылилось в выделяющиеся округлые формы, недалеко находящиеся, совсем рядом, только протяни руку... Силы мои были на исходе,я был весь в лихорадке.
Тамбур зимний, весь в инее постепенно возвращал меня в действительность, освежил меня, вернул к жизни... Я даже озлился на неё, хотя в сущности она ни в чём не была виноватой, но спроси меня, почему вдруг стал злой? А скорее на себя, что произошло, что нет опыта определённого в обращении с женщиной, что не смог ввернуть нужные слова, с интонацией и превратить своё горение в этакую шуточку. Так кто мне виноват? - только я...
И ты думаешь, что на этом всё закончилось? Как бы ни так!.. Когда я уже остывший и даже злой вернулся в купе и лёг... Вот видишь даже сейчас, когда я рассказываю, то я внутренне дрожу, а тогда спокойный лёг, но она взяла мою руку, и повторилось всё вновь, но ровно наоборот. Лаская и гладя мою руку, теперь уже она как в лихорадке всё повторяла тихим шёпотом с придыханием, от которого уже могло повергнуть юношу в новое «уныние», а может в злость:
— Какая она сильная, нежная и вся, вся мужская... Ты будешь интересным мужчиной, тебя будут хотеть многие женщины, но ты будешь желать тех, кто будет равнодушным к тебе. Какая нежная и сильная у тебя рука...
Что во мне она видела, по каким признакам читала то, что действительно впоследствии происходило. Помнишь как у поэта:
О, как нам часто кажется в душе,
Что мы, мужчины, властвуем, решаем.
Нет! Только тех мы женщин выбираем,
Которые нас выбрали уже.[3]
Постепенно я стал чувствовать возвращение того состояния, что с таким трудом в снежном тамбуре выбросил в зимнюю ночь...
— Не мучь меня, — только и смог я произнести, потом отвернулся к стенке, злость возвращалась...
Послышался лёгкий стон, глубокий вздох и теперь она вышла в коридор. Долго не возвращалась, стояла у окна, смотрела на огни, бегущие мимо окна вагона, и мучительно о чём-то думала, думала и думала...
Теперь даже не могу сказать, а правильно ли я поступил, отринул руку женщины, злой отвернулся и больше я не произнёс ни слова. Какая глупая реакция на то, что невозможно прекрасно, когда красивая женщина в желании гладит мужскую руку, понимая в невозможность продолжения ситуации... Какую обиду! я нанёс ей, человеку с тонким душевным восприятием. Поразительно, как я не мог понять, что это та область, где нужно включать не просто понимание, это даже грубо, а чувствование на каком-то энергетическом понимании всю прелесть женского движения к тебе...
И конечно я понимал, что со мною где-то играют, где-то кокетничают, изучают мою молодую натуру и вообще я был интересной игрушкой в руках уже опытной женщины. Ну и что? Пусть!.. Всё равно. Теперь спустя годы я понимаю, как! был неправ и мне всё равно согласятся со мною мужчины или нет, скажут «продинамила», это их право быть несогласными, вот только осуждать не надо, здесь я сам себе судья. Да и кто они? кто меня посмеет осудить... Когда грубость украшала мужчину? вспомни картину, где мужская сильная рука держит в руках маленькую детскую ладошку, пухленькую, в складочках и какое умиление было разлито на лице видавшего виды воина... Вот где-то такое и к женщинам должно быть отношение. Да, знаю, что скажешь: «Смотря к каким?..» А какие мужчины такие и женщины к ним притягиваются, подобное притягивает подобное...»
Здесь можно было и поспорить, но я не стал, зачем было прерывать его повесть, тем более, что мы были в том возрасте, когда голова была седа, а по лицам пробежали бесчисленные бороздки морщин. Возраст, когда подводится многое к итогам и анализу прошедшей жизни, так зачем же здесь споры и разногласия. Это была его правда, его итог и кроме собственного разбора полётов, вряд ли смог бы кто ему правильно по полочкам разобрать добро и хлам пройденного пути... Вот как-то так. Я слушал, внимал, кивал головой, соглашаясь и временами, возникало несогласие, ведь согласитесь, что у меня было много своего добра и хлама и кто, как ни я, мог бы с ним разобраться... А вечная тема взаимоотношения мужской и женской половин человечества требует индивидуального похода к каждому случаю, к каждому, и махать шашкой с плеча тупости подобно.
* * *
«... Когда проснулся, то в купе занимался кто чем. Детка как могла себя занимала, играла в то, что было под рукою, рисовала, разговаривала сама с собой. Удивительно, как могут дети себя занять и беседовать с собою, разыгрывая целые картинки. Бабуля, та чай гоняла с прихлёбом, всем видом показывая, каково это удовольствие пить чай!.. А Нина сидела и писала, быстро писала. Посмотрит вперёд куда-то и пишет, пишет... Потом зачеркнёт и опять пишет. Я невольно залюбовался ею, и было кем. Видимо тема, над которой работала её неуёмная фантазия, захватывала всю её и на все вопросы девочки она только и говорила «подожди, милая, позже, чуть позже...»
Я слез с полки, поздоровался со всеми, она ответила, не поднимая глаз, и продолжала писать, мне было интересно, о чём, над чем работала... Издалека видно было, что на лист белой бумаги ложатся строки какого-то стихотворения, да она писала и, видимо была в эйфории потока мира образов, создаваемых творческим воображением, и находилась под их воздействием. Они служат для творца материалом, которым он живёт, углубляет, варьирует по воображаемому своему сценарию.
— Ты пробовал когда-нибудь выразить себя? — обратился вдруг ко мне, — Нет?! О! это такой процесс захватывающий… Ты тупо сидишь перед листом и глядишь, глядишь на него, как будто на нём сами выступят предложения. Сидишь какое-то время, а потом, найдя нужное слово, отталкиваешься от него и потом, как у классика,[4] свободно течёт то, что хочешь выразить. Слово, оно такое словно живое... Если не любишь его, оно не даётся.
— И ты выражал себя?.. Получалось?..
— А-а, да что об этом говорить, всё боялся, что не так поймут, что осудят, что нет никакого таланта... А перед кем боялся? Перед такими как я, у которых своих кренделей и тараканов полно. Не надо было боятся, надо было работать в этом направлении, пробовать, так не так, не мне судить, пусть судят те, у которых тараканов поменьше, а звёзд в голове побольше, — с каким-то сожалением, почти обречённо сказал он и продолжал...
«Ну, так вот... Обедать в купе не стал, не хотелось нарушать устоявшуюся атмосферу, какая царила в нём, сходил в вагон-ресторан. Тогда всё было «дёшево и сердито», просто на копейки можно было получить полноценный обед, который разносили по вагонам, но я уже упомянул, что рушить мир и покой в купе вовсе не хотелось. Когда вернулся, то атмосфера у нас не поменялась, Нина всё также писала, а может переписывала ранее написанное, меньше слышалось зачёркиваний, девочка играла, а бабуля уже отдыхала, слышалось её мерное посапывание.
— Вы уже пообедали? — спросила она, подняла красивые глаза на меня, и не было в её голосе и тоне ни смущения, ни намёков на ночное метание, всё дышало ровностью и равновесием, хоть бери и топись в этих глазах, такая была она! — А мы вот только собираемся..., вы к нам присоединитесь с чаем?
Я отказался и вышел из купе...
Яркое солнце бежало за поездом и не отставало, слепило глаза, ловко продиралось сквозь деревья, что попадали между ним и поездом... Его лучи, отражаясь от снега, разбивались на мельчащие лучики и создавали эффект радужного дополнительного освещения. Всё переливалось, играло, искрилось. Зимою оно низко над горизонтом, слепит так, что хоть очки одевай с затемнением. Колёса бегущего поезда стучали, его слегка покачивало, на изгибе полотна дороги видны были хвостовые вагоны, потом они исчезали, и было ощущение дороги, и всё было хорошо... Хорошо!
Эх! молодость... Какая всё-таки пора расчудесная!.. Всё в тебе, всё для тебя и все стороны света тебя манят, только выбирай путь, сторону, там тебя ждут. А не ждут - есть рядом другая тропинка, возможно, она твоя... И жизнь то вся впереди, главное не боятся пробовать, экспериментировать. Не понравилось идти на юг - иди на север, и почти нет преград, кроме тебя самого. Сунулся в тупик, можно вернуться и сменить направление. Главное только качество своё не менять, нравственность уберечь... Да, где там?!
Стоял у окна, пока солнышко присело над горизонтом, и поезд изменил направление. Куда-то повернул вправо так, что искрящее, слепящее глаза, потускнело, пропала прелесть зимней игры со светом, и я вернулся в купе.
Исписанные несколько листиков стопкой лежали на столе, ребёнок, пообедав, укладывался на сон, Нина хлопотала у столика. Повернувшись, она отдала исписанные листки мне.
— Это вам, маленькая поэма..., — потом добавила, — Вам и о вас!
Она на «ты», как я просил – не перешла...
С любопытством взял, стал читать. Почерк был ровный чёткий, так что затруднений с прочтением не возникло, и что же было написано?.. Посвящено мне, указано моё имя, но вся поэма была хвалебной и уж больно откровенной... Добавлю! На сколько, я мог тогда судить, не без художественности. Пока читал, краснел, всё опять пылало внутри той энергией, что продлевает род человеческий и движет «солнца и светила». До чего же может довести возможности и талант красивой женщины... Вне сомнения она смотрела на меня и видела все подвижки и протуберанцы моего возгорания, я это знал, но справиться и не выпускать наружу эмоции, скрывать движения внутренние, полные чувственного желания, не мог... Да я опять попал!..
Дочитав, я временно онемел. Только и сказал:
— Я не возьму себе такое, это, это совсем не про меня... Как сказать вам? – не достоин!
Я и правду считал, что не достоин, я и сейчас так считаю, но откуда тогда берётся сожаление о том, что не взял?
Стала ли она упрашивать меня? О, нет! Она спокойно взяла написанное и без видимого сожаления порвала листы... Зачем?.. Я и глазом не успел моргнуть, как свершилось... И тут же бегло набросала экспромт, который я взял и долго помнил наизусть, но десятки лет, пробежавшие, повытерли из памяти многое, запомнились только два четверостишия, в них нет той силы и страсти, какая была в поэме, совсем простенькие по форме и содержанию:
Я откровенно восхищаюсь
Умом и силою души.
Пред вашей юностью склоняюсь,
Вы в ней так чисто хороши...
И второе что-то наподобие этому, хвалебное и не стоящее внимания.
Порвала!.. Теперь жалость и сожаление об этом. Ведь всё-таки была поэма и посвящена мне... Какой у неё был литературный уровень, каким обладала художественным значением - мне всё одно, теперь всё равно, она была посвящена мне. Зачем? и для чего артачился, перед кем? перед женщиной...»
Он помолчал
— Ты спросишь меня, так зачем же я так долго рассказывал, для чего? Что хотел сказать? смотря на эти молоденькие милые создания, с заложенным в них движением, увлекать мужчин. А то, мой друг, что никак теперь не пойму, зачем я отказался от возможного увлекательного общения, от переписки с умной, уже опытной женщиной, которая в поэме, по сути, призналась в увлечении мною, о первом взгляде... «Вы выиграли в сем бою, вам целомудрие подмога...» Возможно и не так! возможно, и продлилась бы переписка год два, кто знает? Как я мог отказаться от просто общения, в какой-то пусть не грубой, но грубоватой форме реагировал на происходящее, что совсем не понял глубину этой женщины. Видел только внешнюю прелесть, а не тонкое внутреннее устройство поэта. Глупо, как глупо!.. Жизнь давала шанс себя поднять, как бы это сказать, давала возможность многие «сучки и коряги» на пути моём обминуть, а я прямо со всей прямотой, да прямолинейностью показал свою недалёкость... Конечно, глупо сейчас и сожалеть об этом, но всё же... Ведь я же был на то время пылким и непустым юношей. Как много можно было приобрести от просто общения, а я обрубил это... Многое мне видимо аукнулось потом, из-за этого, ничего просто так не проходит, не исчезает, всё возвращается с лихвою! Нам посылается, а мы проходим мимо...
Вот о чём я...»
Голуби ворковали, воробьи были также непоседливы, а где-то в вышине расплывался шлейф от пролетевшего самолёта. Всё было по-летнему, не душно в тени, и мне хорошо виделась фигура сидящего мужчины взглядом убегавшего ввысь, к самолёту... Ему хотелось быть там и куда-то лететь...
Воздух был напоён цветущей липой, а из далеко далёкого цветущей черёмухой, ароматом из юности, густым, насыщенным!..
декабрь 2021 года
-----------------------------------------------
Иллюстрация: Художник Mihai Olteanu
[1] Строки из стихотворения Питера Эротик
[2] Речь идёт о повести Льва Николаевича Толстого «Дьявол»
[3] Строки поэта Николая Доризо
[4] Намёк на строки Пушкина А.С. «…И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута — и стихи свободно потекут».