Караул

КАРАУЛ

Часть 1

Здорово малята! Сегодня поговорим за караул в Учебной части. Отслужив определённое количество времени, после присяги, духам, почти через полгода службы, стали доверять автомат, правда без патронов, но всё же. Каким-то бесом меня занесло в усиление караула – это такая спецкоманда «группа антитеррор», которая в случае нападения на караул должна была выдвигаться на помощь своему караулу. Всё это было, честно сказать, бессистемно и любительски. Сейчас с высоты прожитых лет, это становится понятно, и я всё организовал бы правильно, а тогда это мероприятие я иначе, как детской игрой в войнушку, не назвал бы. Случись реальное нападение – нас перещёлкали бы уже на подъезде к караулу. Старшим у нас был взводник, лейтенант. Но сейчас, убей Бог, не вспомню чтобы он чего-то там решал и чего-то умное сказал, или чему-то дельному научил нас. За всё отвечали слоны, у которых срок службы подбирался к черпакам и званию сержант, а у нас, к званию капрала. Всё наше усиление сводилось к тому, что мы выезжали в сторону караула (охрана склада ГСМ), не доезжая всего метров сто, скрытно (как нам казалось) выдвигались к караулу по всему его периметру, вели наблюдение за караулом, иногда, вводя тактическую задачу по деблокированию входа в караульное помещение – якобы его захватили злоумышленники-террористы. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что делалось это безграмотно. Захоти мы это проделать в реале – от нас только тряпки летели бы и брызги крови в стороны. Но мы считали себя чуть ли не Рэмбами. Наши недосержанты иногда давали нам новую вводную – в примыкающему леску, что возле караула, мы проводили тактическую игру: недослоны против недочерпаков. Недослоны прячутся, недосчерпаки их ищут. Если недочерпак оказался один, разрешалось на него напасть и отобрать его ствол. Оооо, вот тут было гораздо интереснее и было ближе к реальности. Иногда кое-кто увлекался и кому-то из сержантов разбивали хлебало, бывало и слонам, но слонам чаще. В общем это были святые нулевые, мы развлекались как могли.
Всё равно, в Учебке мне не нравилось – днём уставщина, ночью конкретный неуставняк. С туалетом вопрос так и не решился. Был у нас парняга, которого по дикому недобору взяли в армию, с больными почками и сердцем, за неделю до его 27-летия. Так того так зашугали сержанты, которые были младше его почти на семь лет, что он обосрался прямо в строю, побоявшись вырваться из строя, когда ему крутануло живот. Был у нас и актёр Свердловского Академического Драматического Театра, ему было 23, когда его призвали в армию – тот постоянно огребал. Несмотря на то, что служил практически возле дома – к нему каждые выходные приезжали или родители, или невеста, или все сразу. Вот за это и получал, завистников было много, что он даже ещё не слон, а ему увольнительную дают каждую неделю. Было нас таких, великовозрастных, аж четыре человека – один из них двухметровый, здоровенный Володя. Но тот сразу стал «перцем» – мастер спорта по метанию ядра. Чморил свой собственный призыв, пытался и меня, но об этом в другой раз. Телевизор можно было смотреть только в воскресение – из развлечений: или лечь спать в воскресение или же посмотреть телевизор. И то, все «удовольствия», только после того как в казарме наведут порядок. А это, согласитесь – мотивация. Вся остальная неделя сплошной заёb – сутки в наряде по столовой, на следующий день в усилении караула и так по кругу. Деревья умирают стоя – это про меня, я спал стоя, потому что не высыпался. Вместо того чтобы в наряде по столовой, ночью спать, наш прапорщик Дима (заступавший дежурным по столовой) посвящал ночь уборке столовой: три сорокалитровки воды на пол, пена по колено, потом уборка пены, чистка двух ванн картошки (где-то 25-28 мешков картошки). В перерывах, чтобы мы не засыпали на ходу – нас прокачивали. В общем ночка была нескучной. Иногда, а это почти каждую неделю, даже в воскресение я попадал в усиление караула. Поэтому воскресение для меня был обычным днём. Деды у нас через день на ремень, то есть сутки в карауле, сутки отсыпаются. Заступали с ними и черепа. Так как у нас должна быть сменяемость коллектива – одни учат других, затачивая на то, что они останутся вместо них. Поэтому, из особо подготовленных слонов – кто сдаст все нормы караульной службы, согласно Устава Караульной Службы (вплоть до знания какой длины должна быть цепь у караульной собаки, высота грибка и травы) допускали до караула, когда черепам надо было уехать в отпуск, по болезни, или в увольнение.
В усиление караула Дима меня вписал, ваще не глядя и не спрашивая, хочу я того или нет, с понтом, раз в колонии служил – всё знаю и умею (готовый специалист).
Но вот, получить право на заступление в караул с боевым оружием, это надо сдавать тестирование и пройти психолога. За полгода службы я понял, что, если останусь в Учебке, я просто деградирую. Вершиной карьеры в Учебной роте было или стать писарем (проёb, типа того – освобождён от всех нарядов или рабочек), или попасть в караул. Другой альтернативой было – или через сутки в наряд по столовой гонять или вечным дневальным (дневальный – станок еbальный, чаю дедушкам!), где самое большее, это переродиться в дежурного по роте или не вылазить из рабочих команд в стиле «стройбат-сила!!!».
Для себя, я опробовал всё, кроме караула. Если пройдёшь всё как надо, то караул – это всё, что меня будет ожидать все оставшиеся полтора года. Так я этого понюхал и до армии, в течении трёх лет.
Прапорщик Дима, когда нас (недослонов) отправлял в первый раз на тестирование сказал, про меня:
– От, этот слон, пройдёт тесты на ать-два, как никак, три года в караулы ходил! Ему даже учить ничего не надо!
Чем сильно меня опечалил. Я надеялся, что всё-таки покину учебную часть – где я наконец, получу реальную военную профессию, а может даже поеду в Чечню, где смогу проявить себя.
Я подошёл к старшине – прапорщику Диме, в каптёрку:
– Диман, что сделать, чтобы тут не остаться? Я хочу уехать в войска, только бы не служить в этой еbучей дыре!
Тот опешил, ни один слон с ним так не разговаривал – максимум черепа и то ближе к возрасту дедушек.
– Эй, Вуася, ты не в себе, что ли? Хоботастик, ты попутал, что ли? А ну, выйди и зайди как следует: – «Товарищ прапорщик, разрешите войти там, вся х@йня!».
– Иди в пиzdу! Я серьёзно! Меня этот детский сад еbучий, уже в печёнках сидит. Что делать? Тестирование я точно пройду, психолога тоже…
– Я тебе скажу больше, ты ещё и шарёный слон – а таких точно оставляют!
– Вот и дело-то!
– Чё делать-чё делать? Начинай подтупливать уже сейчас, тесты сдай на отъеbись, а я походатайствую перед ротным, что такие долbоёbы нам не нужны!
– Ну, тогда не удивляйся!
Нас сводили в клуб, я реально на отъеbись написал тестирование и прошёл психолога, но так, чтобы было видно, что я хоть чего-то знаю и не готовый суицидник. По результатам теста старшина доложил ротному:
– Этот рядовой Романов, написал хуже всех, а ещё: – «Я в колонии служил, я всё могу, поставьте меня в караул!» – передразнил меня старшина противным голосом, а потом своим продолжил – Небось, как разъеbая выгнали, в армию…
– Странно это всё, будь он разъеbаем, он и года не продержался бы в колонии. Может мы его уберём из усиления караула тогда?
– Да нет, пускай будет, патроны там всё равно не дают…
Ну, и потом я стал жёстко тупить – то тут не доделаю, то там не сделаю, то на тумбочке дневального «Смирно!» не крикну роте, а комбату воинское приветствие не отдам, когда он заходит на этаж.
Меня стали уже за полудурка держать, пока не произошёл случАй, ЧП на уровне дивизии и даже армии.
Однажды, на утреннем построении началась беготня – все бегают, носятся с потерянными лицами, офицеры во главе с нашим комбатом, имеют бледный вид и макаронную походку.

Часть 2.

Из чего я правильно сделал вывод, что случилось ЧП и скорее всего в карауле. Ближе к обеду выяснилось, что в карауле застрелился слон (недочерпак) – здоровенный парень, высокого роста, широкий в плечах. Один недостаток – очкарик! Уже успел в караул сходить раза три, и вот в четвёртом, учудил.
Дальше больше – с рабочей команды пришёл наш двухметровый Володя, с тремя парнями, которые постоянно ходили в рабочую команду в караул. Там они ремонтировали забор, белили, колючку натягивали, за что в карауле их подкармливали (слоны всегда голодные!). Из-за чего им собственно, и нравилось туда ходить. Они нам по секрету рассказали некоторые секретные данные, которые просили никому не афишировать, пока идёт расследование. Их заставили отмывать брандспойтом вышку от мозгов, на которой стоял тот застрелившийся сержант-недочереп. Оказывается, он стрелял себе в голову, причём переводчик огня поставил на очередь – полчерепа слетело нах@й, мозги разлетелись по всей вышке. Минимум три патрона вылетело разом, из-под подбородка в затылок. Одним словом, от головы мало что осталось. Сейчас его гримируют, чтобы повезти домой – не получится, повезут в закрытом гробу.
Ну, а дальше, я сам лично провёл оперативно-следственные мероприятия – расспросил всех недослонов со своего призыва: кто общался с ним, что он говорил в тот самый день перед заступлением в караул, не было ли каких странностей?
И вот, что выяснил. Этот сержант подарил одному слону тапочки, второму мыло, третьему зубную пасту, четвёртому вообще – деньги. Все вещи были абсолютно новые. Много улыбался. Был задумчив, необычайно добр и любезен (до того, он был из тех слонов, которые любили поиздеваться над нашим призывом).
Я жёстко разъеbал всех этих обладателей халявы:
– Вы чё, уёbки?! Ваще нюх потеряли? На шмотки повелись?! Два плюс два сложить не смогли? Он бы жив остался! Его бы в караул не допустили – если бы вы во-время сообщили командиру роты или хотя бы старшине!
– А что, такого-то?
– Да, всё! Он же ходил в караул, то что он вам подарил (для срочника, в армии) вещи довольно ценные! А ему ещё год служить – они же ему самому нужны! Он что себе потом новые покупать будет? Что за аттракцион неслыханной щедрости, вы подумали? Значит, что?
– Что?
– А то, что он или застрелится в карауле или сбежит с оружием! Дебилы!
– А он ещё и письмо читал, перед караулом!
– Бл@@@@@! У нас что здесь за колхоз-то? Никто ничего не понимает, да ещё и письмо перед караулом дали почитать! Это же запрещено! Всегда отдают письма после караула!
Я пошёл к ротному и доложил ему всю информацию, вместе со своими комментариями.
Тот знатно удивился:
– А ты не настолько туп, как пытаешься казаться! Чего же ты дурачком-то прикидывался всё это время?
– Да не хочу я тут, у вас служить, в вашем краю комаров и болот! Хочу в войска, я всю эту караульную службу знаю, мне она не интересна. Я бы шило на мыло не менял бы, уйдя в армию из зоны. У вас же перед караулом психолога проходят, неужели он не увидел, что этот сержант не в состоянии нести караульную службу? Они же, перед караулом, тесты психологические пишут, с психологом общаются!
– Тесты наеbать можно. Сам знаешь! Вопросы там одни и те же, стандартные. У нас в части два караула – ГСМ и РАВ склад. Представь себе, у психолога есть время каждому в лицо заглядывать и с каждым беседовать? Что же ты мне раньше не сказал про то, что он вещи раздарил?
– Меня вчера в роте не было, я был в наряде по столовой! Мне самому сегодня только рассказали…
– А вот на счёт письма, это ты прав! Смотри, не пиzdани никому про это! Нас тут и так еbут во все дыры!
– В общем, товарищ капитан, мне надо уехать отсюда!
– Куда изъявишь желание, куда покупатели будут, туда и отправлю, не волнуйся!
В данном самостреле сделали крайним самого суицидника. Никто его жалеть не собирался – скорбел по нему лишь его призыв, которого же и отправили сопровождать гроб на Родину бойца.
Уезжало четверо недочерпаков, которые приехали все в царапинах на лицах. Их там чуть зрения не лишили женщины из семьи умершего, а мужчины чуть не намяли им бока и лица. Еле менты оттеснили. Вся родня считала, что в армию отдавали здорового, а армия (в лице его сослуживцев) вернула его им мёртвым. Значит такой армии надо дать пиzdюлей! Вывод, по сути, логичный! Родне умершего, насилу объяснили, что они с его же призыва, что они были его друзья, а из-за чего он самовыпилился, они не знают. Может у него несчастная любовь была, может баба его бросила, может дедушки в карауле прессовали или на бабки поставили. Сейчас, никто уже не узнает. Потом, конечно, поили их на поминках, но как говорится, ложечки нашлись, а вот осадочек-то остался.
Не проходит недели, как второй случАй!
Иду мимо своего корешка по призыву – Коляна Б***, тот сидит, пригорюнился, слёзы вытирает украдкой.
– Что случилось, братишка?
– Парняга с моего района, нашего призыва, с моей школы, за одной партой сидели. Служил у нас тут, в пехоте. Только-только ходить в караул начал…
– Шо, опять?
– Опять! В сердце, одиночным!
– Ух, ты! В пехоте наш призыв уже в караул ходит, что ли?
– Ага! Штык-ножом приколол свой военный билет к вышке, а в нём написал: «В моей смерти, прошу никого не винить!».
– Из-за бабы что ли? Или деды задрочили?
– Понимаешь, я в рабочке был, как раз на РАВ складе, вот там в первый раз и встретился с ним, наговориться не могли…
– Так, баба была у него или нет?
– Говорил, что ждала…
– Меня никто кроме семьи не ждёт. Оно и к лучшему – зачем изводить себя мыслями: ждёт, не ждёт?!
– Моя не такая, моя дождётся…
– Все они «не такие», первые полгода… Колян, ты главное сам из-за какой-нибудь трещины не самовыпились! Она что, последняя на свете? На нашем веку их будет ещё ого-го! Прикинь, из-за каждой все стрелялись бы?
Нас подслушал какой-то сержант и выяснив предысторию, посоветовал следующее:
– Пацаны, есть такой у нас в армии обычай, не нами, а гораздо старшим призывом, дедушками тех дедушек, а тем, их дедушки его завещали. Баба кинула – пишите ей гневное письмо, мажете подмётку кирзача гуталином, наступаете на письмо, аккуратно складываете, прикладываете фото всей роты в полном составе и на оборотной стороне, пишете – «Мы, высказываем тебе, шалава, наше всеобщее презрение! Фуууу!!!».
– И что, вы реально так делали?
– Ну, мы ни разу не делали, но слышали, что были такие, кто так писал своей бывшей! У тебя адрес есть подруги той? Давай напишем ей?! Отомстим ей, за слона, за вашего!
Колян подумал и решился:
– А давай! Это наша общая знакомая, я её по школе ещё знаю, и адрес её тоже.
Можете верить, можете нет, но нашли «мыльницу», усадили всю роту в Ленкомнате, пока офицеры не видят, сделали групповое фото, распечатали. Ротный писарь, в лучших традициях Константина Симонова, написал ей письмо, так мол и так, ты мразь и виновата в смерти очень хорошего человека. На письме оставили отпечаток сапога, густо смазанного гуталином «Ленинград», аккуратно сложили, в конверт, акромя письма, вложили и наше групповое фото, послали по почте.
Сейчас-то, конечно, я понимаю, что это был и есть юношеский максимализм, и бабе той наверняка было фиолетово. Но тогда мы верили, что откроет она письмо, из-марается в гуталине, прочитает и заплачет, пожалеет о своём бывшем парне и будет всю жизнь считать себя виноватой в его смерти, а может вообще, верёвку намылит или таблеток нажрётся…
Да, этот парень не погиб на войне, но он свято верил в свою, может быть, саму первую любовь и не вынеся предательства, пока он «защищал Родину», покончил (по глупости и юношескому максимализму) со своей жизнью. Поэтому, для тех, кто никогда не читал Константина Симонова, эти строки будут эпитафией всем мальчишкам, которые расстались со своей жизнью добровольно, во имя своей любви:

Открытое письмо (1943 г.)

[Женщине из г. Вичуга]

Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.

Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял всё, что было в прошлом.

Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.

Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще всё шло,
Ещё, по счастью, было рано.

Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он всё ещё не получал,
По счастью, вашего посланья.

Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.

Стоит звезда из жести там
И рядом тополь – для приметы...
А, впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.

Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.

Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.

Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно не нужен.

Что вы не знаете беды,
Живёте хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.

Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слово.

И всё. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.

«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.

Я не хочу судьёю быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, –
К несчастью, в жизни всё бывает.

Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам не нужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.

Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.

Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли –
Так заняли бы, где угодно.

В Отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь –
Вам написали б эти строки;

Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.

Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают – вы тому виною,

Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.

Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь ещё получит?

На суд далеких жён своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.

Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.

А бывший муж ваш – он убит.
Всё хорошо. Живите с новым.
Уж мёртвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.

Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.

Лишь за одно ещё простить
Придется вам его – за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Ещё вам будет письма почта.

Уж ничего не сделать тут –
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит ещё в июле.

О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно –
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.

Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.

По поручению офицеров полка
К. Симонов

С уважением к творчеству Константина Симонова - Василий Романов.