крым

 




Про Фому, но не Ерему,
а Зуев плюс и я, грешный
(отредактированный вариант на основе замечаний моих дружков-товарищей, чьи погоняла – на Ерему обращать внимания не стоит – читайте в оглавление)

Вот я и приступил к написанию эпохальной… эпохального… блин… как же лучше назвать?
Вот сидел бы тут под боком Серега (Сергей Борисович Фомин), самый лучший литературовед среди моих знакомых (типа Буало или Коршунова), он бы сразу придумал, как назвать то, что я ещё не написал. Или Валера Зуев. Он же Валерий Дмитриевич. У него, кстати, как у очень большого и очень уважаемого человека, никогда не было кликухи. Типа, как у меня или Вадика. Но куды это меня опять после разгоночных пяти рюмок понесло?
Итак: повесть или рассказ о трех мушталлерах, которые еще раньше Путина (но чуть позже Екатерины) брали полуостров Крым.
Кстати, о мушталлерах.
Это слово появилось в нашем обращении с подачи Вадика. А Вадик его услышал от дяди Пети. Или Васи. Был у него такой зажиточный сосед в химкинской пятиэтажке с пятого, между прочим, этажа. Зажиточный типа того, что у него всегда можно было одолжиться пятеркой или угоститься стаканчиком самогона. Но, когда его спросили: а откуда, дескать, взялось данное слово «мушталлер», дядя Петя (или Вася) сказал с академической краткостью «А хрен его знает». А у нас возник повод для академических же дебатов насчёт того, как правильно писать слово «мушталлер» - с двумя «л» или с одним. Тренд выиграл Фома, заявив о неадекватном консонантизме смягченных согласных. Я согласился с Фомой, потому что ни хрена не понял. Валера Зуев тоже, хотя по его виду уже тогда стало понятно, что он остался при своем мнении. Вадик выдвинул чисто свою бредовую идею, но с ним никто не стал даже полемизировать: да фигли это, если у Вадика никогда не было денег. А если и были, то те, которые он одалживал у иностранных студентов под мою (Сереги Фомина или Валеры Зуева) будущую платежеспособность.
Итак.
Как все началось.
Да как всегда: с пьянки (1) . Мы втроем (я, Фома и Валера) заседали тогда в очень симпатичном кабаке под названием «Стрелецкая слобода». Дело, кстати, приближалось к сессии. Стоял, в общем, месяц май. Цыгане жарили джигу, дамы плясали экзальтированный фокстрот, я, самый заводной, плясал с дамами, а Фома и Валера, пусть и моложе меня на десять лет, но более степенные, заседали в вальяжных позах и комментировали всякие нюансы. Типа таких, как с одной дамы свалилась во время особенно энергичных телодвижений юбка, и как я, грешный, пытался ей помочь надеть юбку на место.
Первая редакционная поправочка.
Оказывается, в «Стрелецкую слободу» нас троих занесло после неудачного похода в Хамовническую церквуху. Дело в том, что Серега Фомин решил креститься. Валера уже пребывал в статусе крещеного лоботряса, а я – нет. Типа, чуть позже и я – того-с, но сейчас не об этом.
А Фома таки надумал. Или какая-то собака его с похмелья эдаким макаром подкузьмила? Типа, ты потому, пацан, по жизни только наполовину в шоколаде, что некрещеный. А как только макнет тебя батя в специальную купель под специальное же причитание, так сразу покроешься отменным продуктом на основе натурального какао. И…
Что, рост у тебя почти под два метра?
Да, фигня: ежели не хватит шоколада, «доштукатуришься» мармеладом или зефиром. А так как в те поры речь шла о советских шоколаде, мармеладе и зефире, то Фоме данная перспектива приглянулась.
И, взяв нас с Зуевым в свидетели и запасшись энной суммой для бати, который даром крестил только своих близких родственников, Фома притащил нас к вышеупомянутой церквухе. А там полный облом: то ли переучет, то ли рыбный день… Нет, весь притч был на месте. О чем свидетельствовал ряд новеньких иномарок, на коих прибыли сам протопоп, его первый зам и дьякон. Иномарки приятно отсвечивали нецелованными запчастями и весенним солнышком, один только подержанный «мерседес-бенц» типа W126 церковного старосты выглядел не очень. Да и то! Где протопоп с Загорской академией за плечами, а где – церковный староста, бывший учитель пения в начальной школе.
Короче говоря: с полным шоколадом Фоме предстояло подождать. А пока…
«Пойдем, посидим?» - предложил я.
«Маловато будет», - пожался Фома, имея в виду те деньги, которые предназначались бате.
«Так мы в легкую, - не отставал я. – А на всякий случай можно у кого-нибудь перехватить. Ну, по пути к посиделкам…»

И, как уже упоминалось выше, таки посидели.

Выходили, в общем, не за полночь, потому что в наши времена кабаки работали в комендантском режиме. Впрочем, деньги у нас троих кончились гораздо раньше одиннадцати часов. А шли мы к мавзолею. Так назывался домишко для всяких развлекательных целей, построенный у станции метро «Фрунзенская». Шли себе и шли, и тут Фоме пришла идея съездить в Крым.
Я, говорил он, как-то раз был в Крыму. Не то в детстве, не то в юности, не то по секретному поручению командира заставы, когда я служил срочную, но в Крыму мне очень понравилось.
Я молчал, потому что мне, главное дело, надо было доканать до метро, присесть на скамеечку, доехать до Комсомольской, там переесть на электричку и доехать до Болшево. Где меня ждала-дожидалась моя троюродная сестрица.
Валера, правда, пытался апеллировать.
В Крым, говоришь, говорил Валера, это хорошо. Там, говорят, климат влажный, но субтропический. Но, наверно, апеллировал Валера, дорога туда что-то да стоит?
Наверно, легко соглашался Фома и обращался ко мне, как к человеку с большими географическими познаниями, который до поступления в МГПИ имени Ленина побывал почти везде, за исключением таких цивилизованных мест как Франция или Португалия.
«Наверно,-  не стал спорить я, - рублей двадцать».
«На троих?» - уточнил Валера.
«Нет, на одного», - огорошил его я.
Честно говоря, я до тех пор никогда не ездил – на большие расстояния - в общих вагонах, поэтому даже не представлял, насколько дешево можно было в те времена путешествовать по Советскому Союзу. Но об этом я скажу позже. А пока…
«А у нас сколько денег?» - спросил непонятно кого Фома и достал кассу. В кассе оказалось три рубля без скольких-то копеек.
«Не, не доедем», - резюмировал Валера.
«Вот тебе блин лишь все нигилизмом заниматься, - начал заводиться Фома. – Доедем! Девушка, вы случайно не из Ленинграда?»
 «Нет» - ответила девушка, вильнула бедрами и попыталась слинять.
«Ну, все равно, - не стал привередничать Фома, - дайте рубль».
«Ну… я не знаю… а вот… сейчас посмотрю…»
Таким образом Фома настрелял рубля три к общей кассе. Но и этой суммы могло не хватить на задуманный им вояж.
«Слушай, а причем тут Ленинград?» - своевременно поинтересовался Валера.
«Там, понимаешь, живут очень культурные люди, - туманно пояснил Фома. – Да ты у Жоры спроси…»
 «Жор, ты был в Ленинграде?» - спросил Валера.
«Ни, ик, разу», - побожился я. Если честно, я думал больше жопой, которую хотел приземлить хоть куда. И мало обращал внимания на дискуссию друзей. И, пока я не обращал, мы оказались на Курском вокзале. А точнее: перед поездом следования «Москва-хрен зна где в Грузии». Там меня приятели растолкали, заставили стоять ровно, я кинул нечаянный взгляд на большие вокзальные часы – без чего-то двенадцать – и услышал.
«Жор, ты же грузин, договорись с проводниками, чтобы они нас взяли без билетов», - Фома.
«Я такой же грузин как ты австралиец», - хотел ответить я, но проводники, меркантильные мужики числом двое, вдруг оживились и сами почти что впихнули нас в вагон. Наверно, им помстилась наша платежеспособность. В чем мы их – в их первоначальном мнении – сильно разочаровали.
Но обо всем по порядку.
Ночью мне приснился сон. Будто мы спорим с Фомой. И я пытался доказать ему, что грузинский поезд никоим боком не причастен к Крыму. На что он отвечал: «Да и хрен на него. Слезем в Харькове и там на что-нибудь пересядем…»
Сон, как говорится, в руку.
Когда я проснулся и свесил голову с верхней полки вниз, я увидел родные рожи, закусывающие кефиром и булочками.
«Не понял» - просипел я и две присутствовавшие дамочки сказали «Фи!»
 «Слезай, перекуси», - хлебосольно пригласил Валера.
«Если помнится, у нас было всего шесть рублей без чего-то копеек» - задал я нелицеприятный вопрос и таки хлебнул кефира. После чего вышеупомянутые дамочки враз утратили свою благожелательность и к Валере, и к Сереге.
«Было… сейчас два… ага… ещё один рупь… и три копейки!» - подытожил Фома.
«А билеты, пока я спал, наверно, подешевели?» - поинтересовался я.
«Я думаю, не успели, - возразил Фома. – Но, мы так думаем, ты сумеешь договориться со своими земляками?»
 «Да какие они мне на хрен земляки! – повысил голос я, памятуя орлов, встречавших нас на входе в поезд. – Я же вам тыщу раз говорил, что я родом с острова Сахалин, служил в Белоруссии и ещё в таких местах, с чьими жителями я бы ещё тыщу лет не захотел бы землячествовать!!!»
 «Да ты не нервничай! - Валера. – А просо сходи, потолкуй, авось че и выгорит…»
Ну, я и пошел. А че было делать? «Земляки» сидели в служебном купе и встречали меня так, словно давно дожидались.
«Гамарджоба батоно цхели вели мани ноу карго рай гинда пули ту Харьков ферштейн?» - я пытался говорить на том грузинском, который помнил с детства. Или пытался выучить за время отпуска, когда папаня привозил мою маманю с Сахалина на смотрины своим историческим землякам. С тех пор я запомнил пару дюжин грузинских фраз и некий ретро-фрагмент со слов мамани. Типа, когда она была в исторической деревне своего мужа, тогдашнего капитана СА, и ездила по каким-то делам в Кутаиси, одна из попутчиц поинтересовалась по-русски:
«А что вы здесь делаете?»
 «Я вышла замуж», - кратко ответила маманя.
«За кого, из какого села?» - продолжила пытать грузинка.
Маманя ответила.
«Вайме, соцхали гого!» - всплеснула руками грузинка.
Мама ничего не поняла, но позже ей объяснили. Соцхали гого – это несчастная девочка. А почему несчастная, потому что село с жителями Дейсадзе испокон веку славились скандальными – даже по грузинским меркам – характерами. В 41-м все мужчины села ушли на войну, а те, кто вернулись, продолжили воевать друг с другом.
Короче говоря.
Когда я выдал свою якобы грузинскую фразу, проводники, похожие на сицилийских мафиози, скроили постные ржи. А один из них спросил:
«Вы говорите по-русски?»
 «Вас? Пуркуа? А, по-русски… Кто, я? А… ну да… конечно…»
 «Кстати, вы куда планируете ехать, в Тбилиси, или хотите сойти раньше?» - поинтересовался другой мафиози, тем самым «обналичив» свой интерес ко мне и моим друзьям, имевшим кредитовый интерес в плане проезда хоть до какого остановочного о пункта.
«Я думаю, мы сойдем в Харькове», - сказал я.
«Пятьдесят рублей», - сказали мафиози.
«Угу», - сказал я и вернулся в купе, где Фома и Валера безмятежно дожевывали свои булочки.
«Сколько времени?» - хмуро спросил я.
«Без четверти девять…»
 «А ты куда-то спешишь?» - вразнобой ответили мои друзья.
«Снимайте часы», - попросил я. Лично я ничего снимать не собирался: мои часы сперли ещё зимой, когда я, в жопу пьяный, ехал с трех вокзалов в свой Болшево.
«Зачем?» - наивно спросил Валера.

Харьков встретил нас нормально. Грузины нам на прощание руками не махали, поэтому мы прямики направились к автобусной остановке. А по пути к ней я признался, что у меня есть один знакомый, который как бы живет в Харькове. Типа, учится.
Да, был такой и очень надеюсь, пребывает. Эдик Поленовский. А учиться он по тем временам должен был в Харьковском зооветеринарном институте. И мы пошли. К автобусной остановке. Фома хромал, Валера гордо нес перед собой свою бороду (2) . Фома хромал потому, что его подкузьмил наш общий знакомый и негодяй Вадик. В общем, Фома так расхреначил свою пятку, что ступал на неё с трудом. Но, памятуя свое пограничное прошлое, виду не подавал. А Валера носил бороду с детства. Он, я так думаю, родился с нею.
Короче говоря.
Мы узнали, как ехать в зооветеринарный институт. Сели и поехали. На выходе из автобуса оказалось, что надо было ещё и заплатить за проезд. Но обошлось. И мы стали гулять по студенческому городку. Нечаянно обнаружив медпункт, Фома зашел в него и сделал перевязку. Потом мы почти нашли Эдика. Вернее, студента, который жил в одной комнате с Эдиком. И этот студент огорошил нас такой фигней, что Эдик перешел на заочную форму обучения и уехал куда-то в совхоз.
«Ну, уехал и уехал, - не стал собачиться я, - займи тогда ты нам рублей тридцать».
«Шо? – изумился студент. – Та с видкеля у меня такие гроши?»
 «Нема», - понятливо резюмировал я, и мы отвалили, не хлебалом соливши.
«Ну и че дальше?» - спросил Валера.
«А фиг его знает», - ответил Фома.
Я молчал.
Мы невалким шагом брели по студгородку вдали от своих мам, пап, друзей, подруг, негодяя Вадика и моей сеструхи. Так, километров с 800-т, не больше. Валера, как бывший подводный разведчик, хранил таинственное выражение на своем лице. Серега, как настоящий советский пограничник, хранил это самое ещё лучше. А фигли: перевязку он сделал и теперь отдыхал. Частично.
В общем, идем, отдыхаем, мимо – студенческая столовка. Из неё выходят относительно сытые харьковские студенты по специальности «прикладной бруцеллез» или, а мы…
И тут!
«Ребята, ребята!»
 «Нас, что ли?» - спросил Фома и прикинул, что смыться он не сможет.
«Ребята, это вы Эдика искали?»
 «Ну, мы», - я решил взять ответственность на себя.
К нам подбежала симпатичная девушка и быстро затараторила. Я не буду пересказывать, но доложу: девушка оказалось законной женой друга моего Эдика Поленовского. Оказалось, что Эдик перешел на заочное отделение и укатил в какой-то украинский совхоз работать. А жену оставил на очном. Жена друга моего нечаянно услышала о наших изысканиях и – вот она!
«Так это ж совсем другое дело! – одновременно облизнулись Фома с Валерой. – А то, понимаете ли…»
Я точно не помню, как наши мушталлеры охмуряли жену друга моего. То ли им не хватало пятисот рублей для того, чтобы навестить заболевшую в Севастополе бабушку, то ли всего ста.
Короче говоря.
Через полчаса мы все и Наташа – так звали жену Эдика – сидели в пивном кабаке. Для заболевшей бабушки у Наташки нашлось всего двадцать рублей. И мы их типа решили размять. Ну, чтобы бабушке не поплохело, а то начни мы ей покупать сразу на два червонца всяких лекарств…
Еще короче говоря.
С этого момента – после вчерашней Стрелецкой слободы, утреннего кефира и двух пив – я плохо что помню. Но пели в пивном харьковском ресторане знатно. Типа, есаул, на хрена ты пропил коня. А потому, что пристрелить не смог (3) …
Потом я помню себя в вагоне какого-то поезда, Наташку за окном купе и Фому с Валерой. На какие шиши они купили билеты, я не задавался вопросом, но просто залез на верхнюю – как всегда – полку и вырубился. Но ненадолго. Билеты, купленные моими друзьями, оказались минимальными и меня согнали с полки часу в третьем ночи.
«Ну, и куда мы приехали?» - спросил я.
«Какой-то Павлоград», - объяснил Валера, успевший познакомиться с расписанием.
«Че-то я такого не припомню», - пожал плечами я, и мы все трое зависли на низком провинциальном перроне.
«Вон станция, там и поспим», - показал на специальное здание Фома.
Мы пошли. Но поспать нам не дали. Я только-только устроился на жесткой скамье в виде обнаглевшей дворняги, как в зал ожидания вошли, судя по шагам, двое. Я открыл глаз и увидел милиционеров. Один стоял возле Фомы, второй любовался Валерой.
«Такое дело, надо побыть понятыми», - сказал один мент, когда Валера, наконец, обратил на него внимание.
«Чтоб ты треснул», - подумал я, имея в виду свое неудовлетворенное желание поспать хотя бы часа два. Но мент не треснул, и мы пошли работать понятыми…
Эти многоточия как жизнь за гранью того что нам не ведомо. Или ведомо? Надо спросить Вадика. Он большой специалист по всем темам, не связанным с почвенной эквилибристикой или с теориями больших взрывов. А ещё Вадик был профоргом. А с советскими ментами у меня были специфические отношения. Мы друг друга обоюдно не любили. И меня постоянно заметали. В Минске два раза, в Слониме два раза, в Бресте – один раз, в Салехарде – один раз, в Надыме – один раз, в Москве…
Эх, дороги читатели (и мои любимые читательницы!), как я сидел в Москве!
Тотчас оговорюсь: я никогда не связывался с такими статьями уголовного кодекса, в силу каковых надо было ехать на отдых во всякие лагеря или санатории закрытого типа.
Но, возвращаясь к тому, как я сидел в Москве! В моем любимом седьмом отделении милиции, коим в те поры командовал подполковник Селезнев.
Первый раз я попал в данное отделение с Фомой и Кузей. Потом меня замели с Ерохиным. Утром меня вызвал к себе сам начальник. Но перед тем я подслушал базар начальника с дежурным.
«Все нормально?»
 «Так точно. Если не считать одного…»
 «Что такое?»
 «Да приходил один придурок, хотел, чтобы выпустили Дейсадзе. Типа он – ветеран…»
 «Ну?»
 «Послали на ***».
«Кого, ветерана?»
 «Нет, придурка».
Вот потом я пошел на прием.
«Мне кажется, мы с вами уже встречались?» - Селезнев.
«Че ж не встречаться? – удивился я. – Я тут рядом учусь».
«В технологическом?»
 «Нет, в академии ВВС», - съязвил я.
«Филолог», - резюмировал Селезнев, и мне показалась, что резюмировал он со скрытым сарказмом.
«А что?» - возмутился я: мне стало обидно за всех филологов мира.
«Вы ветеран?» - спросил Селезнев.
«Да… Куликовской битвы…»
 «Судя по документам, которых при вас… кроме студенческого билета… не было, так оно и есть», - Селезнев.
«Так я могу идти?»
 «Да ни хрена. Только после суда…»
Суд мне встал в пятьдесят рублей. Чуть меньше повышенной стипендии, какую я в те поры получал. А Вадик и был тем придурком, который приходил хлопотать за меня.

Пойду, навешаю ещё пару стопок. А то перед Фомой стыдно: он, поди, читает и чертыхается – типа, какого хрена этот старый мудило распускается во всякие отступления? А Валера, поди, подумал, что если бы они с Фомой ещё тогда сдали меня сиделке, сейчас бы не морочились с чтением того, что…

Выпил. Вот сволочь. Типа я. Нет, чтобы купить нормальное бухло, так нет, подавай ему Джека Даниельса. На этикетке коего большими буквами написано теннеси хони. А я терпеть не могу хони, потому что это – мед. Вот и приходится заедать этот сраный виски из сраного теннеси перцем типа «чили».
Но, возвращаясь к теме…
В общем, это было такое историческое событие! Типа, Трафальгарская битва и большая церковная схизма отдыхают, а вот Валера и Фома работали понятыми. Нет, любой дурак может съехидничать: подумаешь, типа, понятой? Но какой понятой?!! Ведь мазурик, по чьему делу проходили понятыми мои друзья, был не хухры-мухры обычным форточником, а… То ли он собирался взорвать мост через речку, которая не протекала в окрестностях Павлограда (блин, надо все-таки уточнить на глобусе Украины, где такой), то ли пустить под откос состав. А между делом спер чемодан с секретными документами у самого подполковника Владимира Путина. Который…
После того, как нас выпустили из украинской (тогда ещё советской) ментуры, мои друзья стали важничать ещё больше и ещё больше хотели сдать меня сиделке. Я, понимавший свою ничтожность, помалкивал. Но продолжал настаивать на том, что неплохо, всё-таки, навестить Эдика. Да мы просто не могли, как нормальные джентльмены, не навестить мужа Наташки, которая одолжила нам двадцать рублей…
И мы поехали. Тем более, что место работы Эдика находилось примерно там, через куда можно было ехать в Крым. Я смутно помню города и веси, то ли мы катились на попутке, то ли на автобусе, где-то нас подобрали украинские шахтеры, кочующие по своей республике в поисках угля, шахтеры угощали нас пивом, ругали москвичей и зазывали с собой.
«Не, уголь мы искать не можем, - шли в отказ Фома с Валерой, - мы ведь не эти… как его… не маркшейдеры…»
Мне, как всегда, все было по барабану.

Вторая поправка.
Оказывается – это мне напомнили мои друзья – я, находясь в полубессознательном состоянии, готов был ехать с шахтерами куда угодно. Типа, за их счет. Но чтоб трехразовое питание, по двести пятьдесят перед каждым и полудюжиной пива в сутки. Так, дней на шесть. Пока не придет срок ехать в Москву и сдавать сессию…
Но не случилось: Серега Фомин, однофамилец командира самой знаменитой заставы в мире, и Валера Зуев, чью фамилию носили русские купцы-первопроходцы, отчаянные революционеры и одни организатор оригинальной – в православной среде – секты, как решились брать Крым, так ни на какие отговорки не склонялись.
Я, типа, повзывал к их благоразумию, но, когда, пришла пора, просто сошел с такого аппетитного шахтерского автобуса. И мы погнали дальше.

И мы таки приехали в село, где трудился в качестве заведующего молочной фермой мой друг Эдик Поленовский. Я точно не помню, как мы нашли саму ферму, но, как только я назвал Эдика одной из сотрудниц сельхозпредприятия, нас троих стали уважать и заискивать перед нами. Вернее (ещё одна поправка от моих друзей) сотрудники фермы прониклись видом Фомы и Валеры. А то! Эти двое из породы потомственных москвичей выглядели донельзя презентабельно. Типа, они оба ходили в вызывающих парах и с эдакими фешенебельными сумками в руках. А я… Да фигли я, привыкший или к армейской «полевке», или к рабочей спецюге…

Но речь, снова, не о том.

В общем, зауважали. А вскоре нас встречал Мумат, ветеринар совхоза, где трудился мой старинный друг.
Тут же поясню. Особенно тем, кто ревниво следит за чистотой украинской расы, которая почти наравне с римлянами. Или египтянами? Короче говоря: Мумат (не путать с Мыколой или Остапом) был узбеком. И его после института в Ташкенте (а, может, в Самарканде) послали по распределению туда, где мы втроем сейчас ошивались. И данный узбек, узнав, что мы друзья самого Эдика, принял нас по высшему разряду. Он отвел нас к себе домой, покормил, а Фому и Валеру уложил спать. Меня забрал к себе Эдик. Он приехал откуда-то поздно вечером, ему уже успела настучать какая-то пьяная баба о какой-то комиссии, приехавшей из самой Москвы, и Эдик, ни хрена не понимая, пошел к Мумату. Чей дом находился рядом с домом моего друга. Там Эдик, разинув рот, увидел меня, сказал: «Ну, ни хрена себя!», взял меня в охапку и утащил к себе.
Надо сказать, встреча прошла скомкано. Эдик, как заведующий фермой, был умотан, дальше некуда. И спал почти на ходу. Он дополнительно покормил меня, налил рюмку дефицитного спирта и вырубился. Я вырубился на чистой постели и спал как человек. Но в шесть утра меня разбудил Эдик. Ему надо было работать. Пришли Фома с Валерой. Они тоже понимали, что в деревне не загуляешь и стали отговариваться типа, чтобы они – Эдик и Мумат – нас не задерживали. Они и не стали. Эдик дал мне сколько-то денег, пакет с едой (сало, хлеб и сырые куриные яйца) и мы погнали на трассу. Ну, чтобы продолжить поход в Крым. Ведь мы, как почти русские люди (почти – это насчёт меня), не могли изменять пословице типа «дал слово – держись!». Вот мы и держались. Вернее – поехали…

В этом месте я снова оговорюсь. А как не оговориться перед честными лицами-завоевателями Крыма Фомой и Валерой? А это они мне, почти японскому мерзавцу, напомнили, что и тогда, в утро продолжения похода от Эдиковой хаты в сторону Крыма, я не хотел ничего продолжать. Но, послушав благоразумного Эдика на тему «а на хрена тебе это надо?», решил отлежаться у него пару дней, а потом ехать в Москву. Ну, чтобы подготовиться к сессии и сдать её так, как Бог на душу положит…

Вот в таком состоянии меня застали мои друзья-товарищи, пытавшиеся заставить меня продолжить поход к намеченной цели. Типа, к Крыму, который то ли ещё у осман, то ли у греков, то ли его таки успела хапнуть Екатерина. Чтобы потом некий товарищ Хрущев сделал его украинским. Типа, вместо областного значения в составе РСФСР Крым по указявке товарища Хрущева приобрел статус субъекта УССР в 1954-м году.

Но речь не о том. Поскольку на тему принадлежности  Крыма России, Украине, Турции или Японии лучше спорить промеж себя таким отпетым географам и знатокам славянской истории как Владимир Владимирович Путин, Виктория Нуланд, Михаил Саакашвили или даже нобелевский лауреат и бывший президент США Барак Гусейныч Обама. А наше дело – продолжить повествование о делах более важных, нежели дележ не принадлежащего никому из вышеназванных экспертов добра.
Короче говоря.
Отдыхаю я, значит, а Фома с Валерой пытаются меня от этого дела насильно отслонить. Чтобы…
Но я не поддавался.
«Какой Крым? - благодушно отбрехивался я, потягиваясь на эдькиных перинах. – Вот вам делать не хрен. Давай тут поживем немного, а потом – обратно…»
 «Да ты…»
 «Да фиг на него…»
Сказали Фома и Валера.
«Эй… да вы че… куда?» - вопил я и бежал по проселку, по коему, горделиво сутуля плечи, в неведомое никуда шли мои гордые приятели.
Догнал, но они долго меня не замечали. Пока не пришли к шоссе, за которое надо было платить. А деньги, которые выдал Эдик, были у меня. И плюс. Типа: мой один из лучших друзей мира Эдик Поленовский снабдил меня приличным пакетом с закусью, которой хватило…
Но обо всём по порядку.

Что было потом?
Опять города и веси. Какой-то большой агломерат. Украинцы, украинцы и три грузина, пытавшиеся надуть прижимистых хохлов с помощью примитивной девятки.
«А вот кто хочет выиграть пятьсот рублей! – вопили грузины. – Подходи, не сомневайся! Что смотришь? Глазами пятьсот рублей не выиграешь!»
Умные хохлы подходили, смотрели и отходили. А грузины ещё минут сорок вопили и, не хлебалом соливши, закрыли аттракцион.
А мы, наконец, сели в последнюю электричку, «связывающую» континентальную Украину с полуостровом Крым. Точнее – со столицей Крыма Симферополем. Билетов мы брать, ясное дело, не стали. И имели продолжительный треп с кондукторами.
«Так где ваши билеты?» - надрывались кондукторы.
«Нема у нас нияких билетив», - на чистом украинском отвечал я.
«Ты по-русски говори, морда! Тут тебе не Волынь!»
 «Вот, блин, пристали…»
 «Вы, вообще, куда едете?!»
 «В Судак… в Ялту… в Анапу…»
 «Какую на хрен Анапу!!? А ну, оплачивайте проезд… в трехкратном размере…»

В Симферополе мы оказались поздно вечером. И обнаружили, что до Ялты идет последний троллейбус. По рублю с носа. Я не помню, как мы платили: салом, яйцами или деньгами. Но поехали. Мы все уселись сзади. Я долго пытался улечься поудобней, но ни черта путного у меня не выходило. Как спал Фома, я не помню. Но Зуев, Зуев! Я, глядя на него, просто обзавидовался: Валера, большой и толстый, как медведь пятилеток, просто положил голову на грудь и заснул.
В Симферополе оказались за полночь. Отвалили от здания автовокзала, зашли в какую-то пятиэтажку и решили перекусить. Да! Эдик ещё положил в пакет сметану! Ах, какая это была сметана!!!
Перекусили. И Фома решил прогуляться и стрельнуть сигарету. В те поры мы все курили. Фома – больше, мы с Валерой – меньше. Скоро вдали образовался скандал.
«Как дам по голове!» - Фома.
«Да что вы таки шумите?» - какой-то посторонний голос.
«Пойти, что ли?» - я.
«Сиди», - Валера.
И то. Фома скоро вернулся и дал нам по разу затянуться. Больше он настрелять не сумел. И мы с какого-то бодуна решили посетить – солнце только встало – какой-то ботанический сад.

Нет, ботанический сад, до которого мы так мы и не дошли, был потом. А, пока надо всем Крымом царила южная беспросветная ночь, мы придумали спуститься к морю.
«А фигли? – бузил Серега. – Для чего мы, вообще, сюда ехали?»
И мы вышли на набережную. Сели на какую-то лавку и тут на нас напали ялтинские менты.
«Предъявите ваши документы!» - приказали менты.
«Да ради Бога! – не стали артачиться мы. – Закурить не найдется?»
 «Так… студенты… из Москвы… закурить… а, вот, угощайтесь… а Горбачева видели?»
 «А как же, - легко пошел в беседу Серега. – Где мы его последний раз видели?»
Он обращался к Валере.
«На Плющихе?» - Валера.
«Нет, кажется на Смоленской… или возле генштаба сухопутных войск имени Фрунзе?»
Ялтинские менты, схватившись за челюсти, благоговейно повторяли:
«Фрунзе… генштаб… Плющиха… это та, где три тополя?»
И тут я впервые задался вопросом: вот сколько раз мы ошивались на той самой Плющихе, а три тополя я так и не видел.
Тем временем базар продолжался, Фома врал убедительно и вдохновенно, Зуев поддакивал веско и солидно, я, тогда мало знавший географию Москвы, помалкивал. Ментов пытался отогнать от нас какой-то их начальник, но ни фига у него не вышло. А мы потом отвалили сами. Во-первых, стало светать. Во-вторых, у ментов кончились сигареты. И мы пошли, как я уже упоминал, искать ботанический сад.

За каким хреном он нам тогда уперся, я не помню. Скорее всего, я, как опытный разведчик, хотел забуриться в зарослях особенно экзотических растений и поспать там до заката. Но никакого ботанического сада мы не нашли. Мы долго перлись в какую-то гору, потом плюнули на это дело, спустились на магистральную улицу, сели в городской троллейбус и, катаясь взад-вперед по Ялте, спали там до тех пор, пока нам не надоело.
«Хорош дрыхнуть, - очнулся Фома. – Пошли на пляж!»
Ну, пошли, так – пошли. На входе нас встретил еврейский дедушка и предложил заплатить по десять копеек за вход на побережье Черного моря. То, что дедушка был еврейским, я понял по виду и говору. И понял, что нам повезло. Потому, что если бы дедушка был украинским, мы бы без платы на общественный пляж города Ялты не попали бы. А так прошли и на сэкономленные деньги стали пить воду из автомата. Фома к тому времени поснимал с себя всю одежду, оставив только фривольные трусы и повязку на раненной пятке. Я и Зуев раздеваться не спешили. Поэтому конфуз, происшедший в начале нашего посещения ялтинского пляжа, касался только его. Ну, и одной маленькой девочки. Которая стояла под почти двухметровым Фомой (во какие в наши времена были пограничники!) и, раззявив рот, смотрела вверх. А Фома выпил один стакан и начал наполнять второй. В это время девочку хватилась её мамаша. Она прибежала к автомату, быстро определила любопытство, с каким её дочь разглядывала часть моего друга и устроила скандал. И обвинила во всем Фому.
Фома, надо отдать ему должное, не стал собачиться, и мы все отправились в поисках свободных лежаков. Нашли и завалились спать.
Я накрылся пиджаком и мне снова приснился сон. Будто я не могу сдать зарубежную литературу. Будто мне попался билет с Петраркой, но один вопрос в билете касался формулы Торричелли. А с этим Торричелли я не дружил ещё с тех пор, когда учился в радиотехническом институте.
В общем, кошмар, из которого меня растолкал Фома.
«Пошли, что ли, помоемся», - предложил он.
«Пошли», - не стал спорить я сиплым не то с перепоя, не то с перепуга голосом. Мне явно полегчало от мысли, что бодня с зарубежкой ещё впереди и произойдет она наяву, поэтому о Торричелли можно было не беспокоиться. А с Петраркой я был, что называется, на ты. Как и с мадам Завьяловой. То ли докторшей, то ли кандидатшей по приснившемуся мне предмету. Мадам отличалась властным нравом, приверженностью к классицизму суждений в теме её предмета, непримиримостью к альтернативе, выдающимися формами и донельзя горделивой походкой. А когда она проходила мимо нас раздолбаев, мы непочтительно шутили.
«Как думаешь, о чем она сейчас думает?» - спрашивал я приятелей, имея в виду отрешенный вид мадам, проследовавшей к входу в учебное здание на виду нас, каковые «нас» перекуривали возле пельменной и прикидывали, где бы раздобыться червонцем и двумя рублями на ящик пива и кой-какую закусь.
«О средневековых рыцарях», - не моргнув глазом, отвечал Валера.
«Об аналогичных менестрелях», - добавлял Фома.
«О голых рыцарях и аналогично голых менестрелях, - поправлял негодяй-Вадик. – Здоровенные такие рыцари… и менестрели… одни в одних забралах, а другие с одними… этими…»
 «С лютнями или цитрами», - подсказывал Фома.
«Точно! – продолжал Вадик. – В общем, все голые и все такие здоровенные, что першероны, на которых они гарцуют перед мысленным взором нашей профессорши, кажутся осликами из труппы Дуровой…»

Но, возвращаясь к теме.

Слезли мы с лежанок, осмотрели место и прикинули, что мыться там не сосем удобно. Поэтому мы втроем, изнывая под разошедшимся южным майским солнцем, поплелись в дальний край общественного пляжа. Шествие возглавил Фома, я плелся позади и с ужасом вспоминал Торричелли.
«Вот, сволочь, и приснится же, - прикидывал я. – Но с какого бока он присобачился к Петрарке? А, ну да, они оба итальянцы. Петрарка родился в 1304 году в Ареццо, а Торричелли…»
И тут я понял ущербность образования в высшей технической школе, откуда я узнал только о Торричеллиевой пустоте, но ни звуком о том, где и когда изобретатель данной пустоты родился. А уж о таких важных делах, типа, каких данный Торричелли придерживался политических взглядов или сколько раз был женат, и был ли он знаком с Петраркой, вообще ни полслова (4) .
Вот так, размышляя и плетясь позади своих друзей, я очутился в очень симпатичном месте огромного городского пляжа: типа, почти семейный тупичок, где ещё не все квадратные сантиметры побережья были занятыми желающими позагорать и принять морскую ванну. То есть, вполне немногочисленная публика, раздеваться перед каковой – имея в виду её (публики) малочисленность – было не так стремно, как, скажем, посередине того «аэродрома», где мы недавно спали. Я о том, что плавок у меня не было. Одно только модное – по тем временам – мужское белье белого цвета.
«Черт бы меня побрал тогда, когда я купил этот сраный гарнитур!» – переминался с ноги на ногу и мысленно проклинал себя я, с ностальгической тоской вспоминая нормальные семейные трусы синего (или черного) цвета. Мои друзья, в отличие от меня, никакого стеснения не испытывали. Молодежь, что с неё взять… Фома, в принципе, был уже наготове, Валера быстро к нему присоединился, и они оба рванули в прибой.
«Да пошло оно все!» - в сердцах про себя воскликнул я, снял брюки и, блудливо улыбаясь в ответ на хихиканье присутствующих дамочек, нырнул в набежавшую волну вслед за друзьями.

Море приняло меня в свои мокрые объятия довольно гостеприимно, ведь плавать я умел лет с четырех. Фома и Валера чувствовали себя в воде не хуже. Фома быстро рассекал вперед и вдаль от берега, Валера, отфыркиваясь, словно кит, плыл следом. Я их догнал и скоро мы все трое уперлись в необитаемый остров. Остров оказался в виде огромного куска бетона. Так, навскидку, четыре метра на четыре верхняя, выступающая из моря, его часть в виде относительно ровной площадки. Ну, и в высоту столько же. То есть, как тотчас подметят особенно сведущие в математике читатели, это оказался нормальный куб. Как данный фрагмент какого-то, несомненного, строительного, сооружения, оказался сам по себе метрах в двадцати от берега, с которого мы трое отправились в плаванье, и метрах в тридцати от ближайшего мола (или волнолома), Бог весть. То ли его уронили пьяные строители всяких прибрежных конструкций, то ли это был оригинальный метеорит. Но так как в советские времена всякого строительного добра (и метеоритов) было навалом, то никто не стал заботиться об этом увесисто кубе. Его даже местные частники в те поры не стали переть для нужд личного подворья (5) . И в виде метеорита его никто не утащил в ближайший краеведческий музей. Потому что и краеведческие музеи в советские времена были переполнены всякими интересными всячинами. А не только фотографиями Бориса Ельцина или книгами воспоминаний Наины Ельцин о том, как её покойный муж спасал Россию от проклятого тоталитаризма и для этого проливал кровь со своими подельниками на баррикадах на Горбатом мосту.
В общем, нам данный фрагмент некоего сооружения (или метеорит) пришелся кстати. Мы залезли на площадку, назвали кусок бетона островом Мушталлеров и стали загорать, иногда ныряя в проходящие мимо нас волны. Благо, глубина позволяла. Ведь Черное море, это вам не Азовское и не озеро Балатон в Венгрии, где, пока дойдешь до подходящей глубины, всякая охота купаться пропадет…

Вечером мы прошвырнулись по Ялте, платонически поглазели на гостиницу и нашли «Дом колхозника». И даже в нем поселились. На первом этаже в отдельной на троих комнате. То есть, стоимость арендованного жилья в советские времена была настолько смешной, что мы умудрились и в «Доме колхозника» поселиться, и даже купить себе какой-то не сильно кошерной снеди. Потому что Эдькино сало в такую жару как-то не монтировалось. Ну, поселились и поселились. А когда стали разоблачаться перед сном, Фома с Валерой поняли, что морские ванны таки стали выходить боком. И не только на их боках, но и на всех остальных частях тела. Я, привыкший к худшей жаре в разных экзотических странах, загаром не маялся и тихо сочувствовал своим друзьям. А они лежали на своих койках и стенали.
«Кажется, у нас оставалось немного Эдькиной сметаны? – спрашивал Серега. – Хорошо бы смазаться, а то загар, сука, чешется…»
 «Жора сожрал последнюю сегодня утром», - отвечал Валера.
«Мерзавец! Девушки, у вас, случайно, нет сметаны?» - Фома лежал на койке возле открытого окна, мимо которого прогуливались всякие граждане с гражданками. А среди них случались и симпатичные девушки. Вот к ним и обращался Фома, почему-то решив, что симпатичные девушки, в отличие от прочих пожилых граждан со степенными гражданками, лучше откликнутся на его призывы. Но девушки железно игнорировали Фому. Наверно, потому, что приехали они в Ялту вовсе не для того, чтобы бесплатно снабжать всяких бездельников сметаной и прочими продуктами. А для того…
Но не важно. Потому что, не получив заветной сметаны, мы скоро все повырубались, а утром…

Утро началось часов в одиннадцать. Потому что в двенадцать нас должны были выпнуть из Дома колхозника. По той простой причине, что следующие сутки проживания в данной гостинице мы не оплатили. Вот и приходилось тащиться на экзотические просторы. Мы и потащились. О море и купании мои друзья помалкивали, зато назревал вопрос о деньгах и обратной дороге. Если честно, повторять заячий вояж на перекладных никому не хотелось. Вот мы и пошли на главпочтамт города Ялты и, разменяв предпоследние деньги на пятнадцатикопеечные «жетоны», стали обзванивать своих друзей, оставшихся в Москве и способных выручить нас энной суммой. Друзья, услышав о Ялте, или смеялись над нами, или просто отнекивались от возможности ссудить нас небольшой – рублей сто – суммой. Первые не верили ни в какую Ялту. Вторые и не верили, и просто не имели лишних денег. Оставался Кузя и его богатая мама, Алла Ивановна. Алла Ивановна, наидобрейшая женщина, в принципе не отказывалась выручить нас. Но сразу поинтересовалась: а есть ли у нас паспорта? Или хотя бы военные билеты? Справедливо предположив, что, раз мы сорвались в Ялту спонтанно и почти на бровях, то никакими серьёзными документами мы запастись не додумались.
«Вот, блин!» - воскликнул в этом месте Фома. Такой облом в теме получения необходимой ссуды в силу примитивного отсутствия паспорта (или военного билета) его сильно огорчил.
«Что такое?» - поинтересовался я.
«Алла Ивановна может выслать нам сотню, но мы-то её не получим!» - горестно воскликнул Фома.
«Вот, блин!» - выступил со своей партией Валера. Они с Фомой переживали особенно: во-первых, оба уже начали шелушиться, а ещё им хотелось кушать. И выпить. Впрочем, покушать и выпить не меньше их обоих хотелось и мне. Но у меня хоть шкура от загара не болела…
«Это почему мы не можем получить сотню?» - спросил я. От мысли, что уже сегодня вечером мы сможем, как следует, поужинать, у меня заныло под ложечкой.
«А у тебя есть паспорт?» - язвительно спросил Фома.
«Ах, это!» - легко понял я, подошел к стойке с чистыми бланками для денежных переводов и показал один Фоме.
«Че ты мне тычешь?» - буркнул Фома.
«Читай, - кратко велел я. – Видишь: денежный перевод можно получить при наличии любого документа, удостоверяющего личность получателя. А вот примечание: документ, удостоверяющий личность, должен иметь фотографию с угловым штампом. Всё!»
 «Действительно… здорово… и откуда ты все это знаешь?» - стукаясь лбами и перечитывая спасительный текст, загомонили мои друзья.
«Поучитесь с мое в разных институтах и поживите в разных общагах или на разных съемных хазах, откуда только и дел, что телеграфировать родителям типа: папа вышли денег!» - веско возразил я.
«Алла Ивановна! Все в порядке! Высылайте…»
 «Немедленно и телеграфом», - подсказал я.
«Пожалуйста… если можно, телеграфом и как можно быстрее… а то… Да получим мы, получим… Вот, Жора за это железно ручается…»
В трубке низко заворковало. Алла Ивановна, держа меня за зачинщика всяких безобразий, очевидно, сказала в мой адрес пару ласковых. Но затем-таки согласилась выручить нас.
«Ура!» - сказал Фома, когда положил трубку.
«Истинно – ура!» - поддержал его Зуев и потряс пакетом, где лежали остатки Эдькиного сала. И пустая банка из-под сметаны. Эту банку мы решили сохранить на память о нашем вояже и наидобрейшем Эдьке.
«Куда теперь, может, на пляж?» - спросил я и машинально глянул на большие часы, венчающие вход в почтамт. Напротив почтамта стоял Ленин. Он тоже смотрел на часы (6) . И взгляд его был преисполнен укоризны: время продажи спиртного уже наступило, а мы четверо – я, Фома, Валера и вождь мирового пролетариата – ни в одном глазу. Было, в общем, без копеек двенадцать знойного южного пополудни.
«Нет, на пляж мы не пойдем», - пошел в отказ Валера.
«Надо бы перевязку сделать», - сказал Фома.
«Дело», - согласился я, и мы отправились в поисках любого медицинского учреждения. И довольно скоро наткнулись на травматологический пункт. Фома законопослушно занял очередь, часа два в ней сидел, зашел, наконец, к местному целителю, и тотчас вышел.
«Что такое?» - поинтересовался Валера.
«Козел, - резюмировал Фома, относясь к местному докториле в частности, и ко всему крымскому здравоохранению в общем. – Я ему вежливо: мне бы хотелось сделать перевязку. А он мне: а мне бы хотелось купить «жигуль».
«Да, был бы у тебя червонец – перевязку тебе в этом травмапункте точно сделали бы», - глубокомысленно молвил Валера.
«Ладно, зато время убили», - сказал я.
«Что, уже можно за переводом?» - оживился Фома.
«Рановато будет», - прикинул я. И мы пошли в столовку. Там мы купили хлеба и перекусили салом. Сало расплавилось, но жрать-таки хотелось, поэтому, стараясь не смотреть по сторонам, на счастливых поедателей котлет, биточков и прочих «аксессуаров», мы степенно заправились тем, что Бог послал в виде друга моего Эдьки и продолжили прогулку по Ялте. Гуляя, мы проинспектировали все пивные с алкогольными точками и с удовольствием констатировали, что в Ялте, в отличие от Москвы, и пиво, и прочий алкоголь пребывали в избытке. При этом ни за тем, ни за другим не тянулись километровые очереди.
«Есть молдавский самогон, - облизывался Серега Фомин, - и цена очень симпатичная по отношению к емкости…»
 «Пиво трех наименований, - поддакивал Валера. – И вино…»
 «Вино с пивом – не дело», - возражал я.
«Да, его лучше после молдавского самогона», - авторитетно заявлял Фома.
«Воняет он больно», - морщился Валера.
«Вот ещё эстет на нашу голову», - ворчал я.

На почтамт мы пришли без чего-то шесть. И сразу сунулись в отдел переводов до востребования.
«Есть, - обрадовала женщина, ответственная за свой участок работы. – На имя Фомина Сергея Борисовича. Вот, заполняйте…»
Наши давно небритые рожи реально светились, Фома схватил бланк и, не отходя от кассы, заполнил его данными своего студенческого билета.
«Что это такое? – недовольно спросила почтовая дама. – Какой ещё студенческий билет?»
 «Обыкновенный, - веско возразил Фома. – Читайте!»
И он подчеркнул ногтем то место на бланке, где черным по белому значилось о возможности получения денежного перевода при наличии любого документа, удостоверяющего личность.
«А, ведь, действительно», - с легким недоумением произнесла дама и таки выдала Фоме причитающуюся ему сумму.
Я не знаю, как Валера, но у меня внутри все пело и плясало. Перед глазами нарисовался аппетитный бутерброд с настоящей советской колбасой, бутылка пива и полноценный стопарь с молдавским самогоном.

Пожалуй, я слишком растекся невнятной мыслью по тому дереву, на коем резали перочинными ножиками Толстой и Тургенев. Хотя, они, в отличие от их грешного последователя, так не скакали от одного к другому, но довольно таки фундаментально (и последовательно) излагали суть ими задуманного. И – первый посрамил всех тогдашних русских патриотов своим романищем «Война и мир» (7) , а второй написал такой жалостливый рассказ «Муму», что его следует перечитывать всем теперешним российским бедолагам, прежде чем начинать оплакивать свою долю. Поэтому…
В общем, постараюсь закруглиться и не тянуть дела до своей следующей генеральной пьянки. А у читателя (дай Бог ему здоровья и прилагающегося к нему терпения) появится возможность сравнить пьяную писанину автора с трезвой.
Короче говоря!
Гульнули мы напоследок в Ялте знатно. И вечер перед отъездом из замечательного советского курортного города прошел по самой насыщенной программе. Сначала мы освежились молдавским самогоном, потом полирнули его пивом, а затем, обнаглев, засели в какой-то открытой кафешке на берегу моря. И даже заказали чего-то поесть. И, разумеется, по паре пива.
Море дышало вечерним бризом, где-то там наверху в самой астрономической недоступности мерцали звезды, негромко играла музыка, мимо нас взад-вперед несколько раз продефилировали дамочки, с которыми я «познакомился» на пляже, дамочки посматривали на нас благосклонно, но мои друзья сразу отвергли данное проявление курортной легкомысленности с помощью железного аргумента. Или нескольких железных аргументов. Дескать, дамочки, наверняка, тут по путевкам. И им положено трехразовое питание плюс гарантированный проезд туда, откуда они в Крым приехали. А нам, мало, надо, как следует, заправиться, но ещё и до Москвы доехать. И все за свой счет…
Кстати, насчет него. Мы довольно скоро познакомились с двумя местными мужичками. Оба, узнав, что мы из Москвы, наперебой заругали Москву и москвичей. Но потом стали выспрашивать адреса и номера телефонов. Дело в том, что если сейчас все едут в Москву на заработки, то раньше все ездили в Москву за жратвой и шмотками. А остановиться где-нибудь стоило дорогого. И очень скоро, получив два адреса и два телефонных номера (я ничего давать не стал, потому что и сам жил у сеструхи на правах халявного приживальщика), мужички стали угощать нас напропалую. А один пригласил к себе переночевать.
«Жена будет бузить, так вы не обращайте внимания!» - уговаривал он нас по пути к малосемейной пятиэтажке.
«Не будем», - пообещал Фома.

С утреца, получив от жены пару ласковых на прощание, мужичок решил нас проводить. Он, оказывается, работал в какой-то набережной шашлычной. Ему надо было поспешать на службу. И получилось так, что проводили его мы, а не он нас. И не зря это сделали, потому что наидобрейший абориген угостил нас еще тремя парами пива. На посошок…

На автовокзал прибыли в приподнятом настроении. И Фома стал приставать к каким-то девицам с требованием выдать нам три рубля на проезд в троллейбусе до Симферополя. Откуда нам еще пилить и пилить до самой столицы. Но девицы категорически пошли в отказ. Мотивируя отказ тем, что они бедные советские проститутки из Конотопа, приехавшие в Крым на сезонные заработки. Где их сцапали менты, обобрали до нитки, что-то там ещё сделали с бедными советскими проститутками и выставили их на хрен. Велев не отсвечивать, но валить из Ялты чем дальше, тем лучше.
«Не повезло», - резюмировал наидобрейший Зуев.
«Так-таки даже по рублику не оставили?» - не отставал Фома.

Всем, кто катался на троллейбусе от Ялты до Симферополя, памятны живописные места, среди коих проходит вышеупомянутая трасса. И если погода солнечная, то места выглядят ещё живописней. Но меня сморило на третьем километре езды, и я лишь отрывочно и мысленно комментировал разные участки пейзажа, мимо которого мы следовали.
«Медведь гора и море», - возникала мысль в дремлющем мозгу.
«Море и снова Медведь гора… но с другой стороны…»
 «Проснись, приехали», - разбудил меня Фома, и мы потащились на железнодорожный вокзал.

Железнодорожный вокзал нас приятно удивил. Вернее – его касса, где билет в общем вагоне от Ялты до Москвы стоил всего одиннадцать рублей.
«Ух, ты!» - радостно ахнул Серега Фомин, пересчитал наличность, и оказалось, что за вычетом трех билетов в нашей кассе осталось бы рубля два с копейками.
«Сигарет купить, что ли?» - спросил нас Фома.
«Нет, лучше хлеба, а остальные деньги и в Москве пригодятся», - солидно возразил Валера. У нас ещё оставалось Эдькино сало, и с голода нам помереть не предвиделось. Хотя от Ялты до Москвы пилить предстояло двое суток.
«А курить постреляем», - сказал я.

В общем, поехали. Проводником оказался какой-то философ, «исповедующий» какую-то самую похреновистскую философию.
«До Москвы?» - удивился он, проверяя билеты.
«До неё», - подтвердил Фома.
«Гм», - буркнул проводник, и мы его больше не видели. Только его ноги, торчащие из служебного купе. Отъехав от станции, этот ученик Антисфена (8) , по совместительству труженик вагонного сервиса дальнего следования, всосал в себя энную дозу дешевого портвейна и дрых двое суток подряд. Почти. Потому что он, наверняка, иногда просыпался и дозаправлялся.
А мы сели за столик, перекусили салом с хлебом и познакомились с одной симпатичной цыганской семьей. Народу в общем вагоне было раз-два и – обчелся, но с цыганской семьей нам крупно повезло. Во-первых, они отказались от нашего угощения, во-вторых, здорово выручали сигаретами до тех пор, пока не сошли где-то после Джанкоя.
Когда мы вовсю пилили по украинскому материку и над гудящим в сторону России поездом стали сгущаться сумерки, мы поняли смысл последнего философского «гм» от лица вагоновожатого последователя Сократа и Диогена. Стало, в общем, не только вечереть, но и холодать. Мы все разлеглись по полкам, но спать не получалось. Ведь полное тепло над украинским материком ещё не наступило, а отопительный сезон в пассажирских поездах давно закончился.
«Как-то неуютно», - пробурчал Фома. В принципе, ему приходилось спать и в худших условиях. Например, в одном из карельских сугробов, охраняя советско-финскую границу. Но два года мирной жизни сделали его более требовательным к быту и прочим условиям проживания.
«Ничего, - подбодрил его я, - ведь есть матрацы…»
И я показал, как ими пользоваться: один матрац я подложил под себя, вторым накрылся. И скоро мы с Фомой дрыхли как младенцы. Один Валера все ворочался и ворочался. Но потом переборол свою лень и таки спустил с третьей полки два матраца…

Курский вокзал. Утро. Ощущение некоей томности при полном отсутствии радости по факту возвращения в родные края. А фигли: впереди предстояли разборка с родными и с институтом, где просто так зачеты с экзаменами не сдавались.
«Че, перекусим на посошок?» - предложил Валера.
«А то!» - воодушевился Фома.
«Вон, буфет, там и постоим, - сказал я. – Кстати, у нас какие-то копейки завалялись, может в легкую по пиву?»
 «Да пошел ты!» - завопил Фома.
«В легкую!» - завелся Зуев.
«Скотина!» - Фома.
«Нехороший человек!» - Валера.
«Ты уже один раз предложил в легкую, и чем все кончилось?!!» - Серега Фомин.
«Чтоб в нашем кругу я больше не слышал таких слов – в легкую!!!» - Валера.
«Да, и до дома надо на что-то ехать…»
 «Тридцать пять копеек на всех, но я свои двадцать копеек за электричку платить не собираюсь!» - заявил я.
«Но в метро без пятачка не попадешь!» - возразил Серега.
«Мы все трое попадаем в метро за один пятачок и – всего делов, - не уступал я. – А остальные деньги…» (9)
«Заткнись, искуситель! Мы лучше кофе купим…»

Купили. А потом стали свидетелями живописной со всякими характерными комментариями сцены. В те поры, в преддверии самой расчудесной демократии чисто по-русски, по вокзалам беспрепятственно шатались всякие личности без определенного места жительства и занятий. На девяти вокзалах столицы случались и целые бомжующие семьи, и цыгане. Последние кочевали по Москве и большими таборами, и мобильными группами. В тот день по буфету слонялась парочка дамочек неопределенных возрастов, а с ними – девочка лет десяти. И ещё один мужик с палкой. Позже, когда мы отведали станционного кофе, в буфет вползла старушка, и тоже с палкой. И, пока девица в донельзя затрапезном наряде порхала по общепитовскому заведению, пытаясь спереть хоть что-нибудь у редких закусывающих, мужик с палкой затеял свару с бабой. То ли бабка забрела на чужую территорию, то ли мужик ей задолжал две дюжины пустых бутылок. Между ними состоялся короткий разговор, перемежаемый всякими энергичными выражениями, и мужик, как истинный джентльмен, решил превентивно огреть бабку по голове своей палкой. Но бабка выказала отменную сноровку и поставила своей клюкой грамотный блок. Раздался характерный треск и горестный возглас Валеры Зуева:
«Эта поганка сперла наш пакет с пустой банкой и остатками сала!»
А поганки и след простыл.
Мы тоже решили расходиться.
«Да – тут – не Крым», - грустно сказал Фома.
«Но тут мы дома», - возразил Валера.
«Так мы идем в метро?» - спросил я.
«Идем, идем. Но чтобы впредь мы не слышали от тебя этого гадского выражения типа в легкую!»
 «Не буду», - легко согласился я.

14. 02. 2022 года






 




 (1) Во первых строках свово невнятного письма испрашиваю извиняйте у друзей своих за неточную хронологию и возможный вымысел. Но! Суть, положенная в повествование, железная историческая. Ежели че не так, мои друзья в комментариях подправят. А я потом подредактирую. И, глядишь, пятая редакция выйдет приемлемой





 




 (2) Если честно, в те поры Валера бороду не носил. Это я, как всегда, на кочерге, начав писать (ударение на втором слоге), присобачил юному тогда Валере (всего 20 лет) бороду. Нет, бороду он завел. Но ею он стал обрастать вместе с благосостоянием. Он один из нас первых купил машину и попер в гору. Что касается «до нас». Мой друг Фома и остальные после 95-го года стали менять тачки как перчатки. А я машину или машины никогда не покупал. То не было денег, то было недосуг…





 




 (3) Если честно, песня была несколько другой. Но из репертуара Газманова. В те поры украинцы не чурались русской «поэтики»





 




 (4) Торричелли родился на триста лет позже Петрарки и немного южнее





 




 (5) В наше время, особенно после подорожания стройматериалов в три раза, спереть могут все. Так, автор был свидетелем, как местные (жители Рязанской области) за ночь увели дорогу длиной полтора километра и шириной 3,5 метра, выложенную железобетонной плитой весом 4 тонны каждая. Данная дорога являлась военной и вела к складам артиллерийских боеприпасов. Но части не стало окончательно в 2010-м, а потом не стало и дороги. Потом сперли капитальное ограждение вокруг бывшей совхозной силосной ямы. Ограждение – пятьдесят метров на двадцать. Сложенное из фундаментальных блоков размерами 500 мм на 1000 мм и на 1500 мм, весом почти 2 тонны каждый. Позже бывшую силосную яму окружили забором из самого дешевого рифленого листа, чтобы устроить платную помойку. А недавно – аккурат после вышеупомянутого подорожания – кто-то спер весь забор. Теперь забор сделан из самого бросового древесного хлама. Но ведь ещё не все для страны сделал наш любимый президент? Так что скоро и самый бросовый древесный хлам может пойти в дело…





 




 (6) В описываемые времена спиртное продавалось после одиннадцати





 




 (7) Увы. Во всем мире (в среде литературоведов) существует мнение, что Лев Николаевич создал свою эпопею, руководствуясь высокой патетикой победителя знаменитой Отечественной войны 1812 года. Еще раз, увы. Лев Николаевич, будучи мастером, предпочел быть объективным. И тем, кто внимательно читал роман, станет понятным, что вышеупомянутую войну (так, во всяком случае, интерпретировал события классик) французы продули лишь благодаря себе и еще потому, что в нужное время им отдали Москву на разграбление. А легендарный Кутузов (несомненно, легендарный, особенно памятуя его боевые ранения и участие в военных кампаниях второй половины 18 века), просто спал на всех военных совещаниях Отечественной войны. И, единственно, не препятствовал тому течению обстоятельств, складывавшихся в известный период, но следовал за ними. Надо было отдать Москву – отдал, нужно было подождать, пока французы, окончательно разложившиеся во время московских грабежей, сами оттуда дунут, подождал, пришло время идти за удирающими в Париж французами, пошел. А в Париже наши отличились! Вместо того, чтобы грабануть Париж и французов, наши оставили там по годовому содержанию, каковое содержание велел выдать солдатам и офицерам наш наидобрейший Александр первый. Кому-то из придурков, ныне рукоплещущих ещё одному наидобрейшему правителю России (тоже, сучара, насрав на страну, направо и налево прощает миллиардные валютные долги недоразвитым странам), за такое поведение Александра и важно, но мне не смешно. Особенно, учитывая подавляющую бедность тогдашнего большинства тогдашнего населения Российской империи





 




 (8) Автор имеет в виду циников, которые в те поры – древнегреческие времена после распада империи Александра Македонского – положили за правило жить самым простым образом, наплевав на всякие условности





 




 (9) Встав плотно друг за другом, втроем можно было пройти через добрый советский пропускной автомат всего за пятачок. И на железнодорожных станциях не было никаких рогаток. То есть, садишься в любую электричку без билета и едешь туда, куда захочешь. Или до тех пор, пока тебя не сгонит контроль. Хотя, по большому счёту, никаких особенных репрессий советские кондуктора не проявляли. И весь этот бред, написанный в «романе» «Москва-Петушки» совершенно ублюдочным Ерофеевым, есть только бред. Особенно о том, как народ драпал от контроллеров, после чего в тамбурах находили дохлых детей с высунутыми посиневшими языками. Честно говоря, когда роман появился (а в конце 80-х, начале 90-х такого антисоветского дерьма было с избытком), автор хотел найти Ерофеева и начистить ему рыло. Но этого сраного Ерофеева спасла полная занятость автора: пьянки, учеба (причём такая, за какую давали повышенную стипендию), дамы и так далее. Не знаю, как сейчас люди, ранее восторженно ахавшие от литературных новаций всякой антисоветской сволочи, сейчас относятся и к Ерофееву, и к продажной суке Аксенову, и к позднему Рыбакову. Когда одноразовый проезд в метро перевалил за 60 рублей, а проезд от Москвы до Болшево вместо 20 копеек в две стороны в один день стал стоить 61 рубль в один конец. Что говорить о проезде дальнего следования: в советское время «Москва – Сочи» - 18 рублей в плацкарте, сейчас – от 3 тысяч в той же плацкарте