НЕ ХОЧУ РАЯ
В один из летних дней меня и брата застукала(1) посреди степи гроза. Взявшись за руки, мы изо всех сил лопотали(2) по твердой степной дороге, а за нами двигалась сизая стена, похожая на спущенные пряди испачканного льна. Черные тучи, словно кипевшие в огромном котле, перевернутом вверх дном, то и дело гадючились(3) ослепительными молниями, и оглушительный треск еще больше подгонял нас.
Степь впереди казалась еще безграничнее, а мы-словно две пылинки, затерявшиеся в её залитом солнцем просторе.
Вот нас обогнала прозрачная тень и помчалась вперед; потом еще одна, более темная и тяжелая, аж прогнулась под ней степь; свистнул вдогонку ветер; звонко расплескались первые капли, и дорога стала будто поклёвана оспой. А позади, прорываясь сквозь непрерывный грохот, нарастал и нарастал всепоглощающий шум водяной стены. Этот шум и был самым страшным: казалось, исполинская волна вот–вот настигнет нас, захлестнет, закружит в сумасшедшем водовороте.
- Эгей!
Звонкий мальчишеский голос прозвучал так неожиданно, что мы сразу остановились.
- Сюда давай! Сюда–а–а!
Только теперь мы заметили за сотню шагов от дороги небольшой глинобитный сарайчик с полуразрушенными стенами и белую фигуру, что, подпрыгивая, размахивала руками. Круто свернув, мы помчались стернёй(4).
Едва заскочили в лачугу, как сразу же зашумел, заплюхал степной ливень. Стало темно, как ночью. Прижавшись к стене, мы стояли, ошеломленные неудержимой стихией, словно собирающейся затопить землю.
Первым нарушил молчание парень, в котором я узнал соседского сына — Миколу.
— Скоро пройдет, — уверенно сказал он, выставляя голову в пролом стены. - Бульки(5) пляшут.
Я тоже осторожно выставил голову на улицу. По многочисленным озерцам, заливавшим стерню, обильно стегали капли, выскакивали, словно действительно танцуя, бульки. Они то исчезали, то снова появлялись на беспокойных поверхностях луж. Мне было не понятно, почему этот танец должен был предвещать конец ливня, но Микола был на два года старше меня, и потому я не мог сомневаться в правдивости его слов.
— Ну, сейчас Илья покатится, — сказал Микола, когда ливень начал стихать. - Сбрасывайте картузы(6)! — крикнул он, повернув к нам напуганное лицо.
Мы сорвали фуражечки, а Микола отошел от пролома, забился в самый темный угол. В тот же миг, словно навлекаемая его словами, между облаками и степью ослепительно замелькала тонкая ломаная лента, и страшный грохот пригнул наши головы.
- Становитесь на колени! — закричал Микола, и не успели мы попадать возле него, как снова блеснуло, треснуло. Бросило нас на Миколу.
- Свят, свят, свят! –закрестился Микола, глядя побелевшими глазами на мигающе-ослепительную брешь в стене. - Господи, Сусе Христе, помилуй нас, царице Небесная, спаси нас, великомученице Варваро, моли бога о нас!
Крестился и кланялся, стуча лбом об усыпанный куриным пометом пол, а мы, оглушенные неистовым грохотом, жались друг к другу и дрожали от страха.
- А вы чего! - закричал сердито Микола. - Что, я за вас креститься буду?!
Я и брат дружно замахали руками, застучали лбами о мягкий пол. Напуганные, делали мы это так усердно, что, когда гроза прогрохотала на Запад, передо мной еще долго болталась вверх и вниз залитая водой стерня.
Так соседский Микола начал приобщать нас к религии. Затаив дыхание, слушали мы о Боге и ангелах, о чертях и святых, об аде и рае — всю эту библейскую премудрость, которой был напичкан Микола.
Уроки не проходили зря. Втайне от мамы мы крестились на ночь, крестили и маму, когда она поворачивалась к нам спиной, потому что не хотели, чтобы она попала в ад. Крестили и кота.
Я часто мечтал о рае. Просто невероятным казалось, что рай весь в садах с золотыми и серебряными яблоками, что нет в нем злых собак и сторожей, которые за какое-то там червивое яблоко хлещут крапивой.
Потом еще хотел я иметь крылья. Большие, как у гуся, чтобы летать, словно ангел.
Смущало лишь одно: для того, чтобы попасть в рай, непременно надо было умереть. А умирать почему-то не хотелось. Даже Миколе, хотя он сам убеждал нас, что райская жизнь гораздо лучше земной.
Как-то Микола сказал, что в рай можно попасть и при жизни, только для этого надо стать святым.
Может, мне в конце концов и удалось бы примкнуть к лику святых, если бы не один случай.
Была у Миколы старая бабка, которая доживала свой век у старшего сына. Все время лежала она на печи, прогревая натруженные кости, и лишь в горячие летние дни выползала на солнце. Постанывая и хрипя, смотрела она бесцветными, равнодушными глазами, и мне казалось, что бабка слепая.
- Ох, боженька, когда ты уж заберешь меня, рабу твою, к себе! — раз за разом умоляла она.
Мы, притихшие, сидели около нее, разглядывая потемневшую и обвисшую, словно чужую, кожу на лице, и впалый рот с черным зубом–пеньком, которым бабка перетирала хлеб, и иссушенные трудом руки. Немного согрев старческие немощи, бабка всегда начинала рассказывать нам сказки и христианские истории. Часто замолкала и долго шамкала беззубым ртом, а потом никак не могла припомнить, о чем же вела речь.
Однажды она заговорила о рае.
— И вот вы, рабуленьки божьи, — шамшила(8) бабка, — будете там вечно сидеть и ангельскими голосочками прославлять господа бога нашего…
- Как прославлять?
— Петь, деточка, петь. Дадут вам ангелы архвы(7) в руки…
- И долго петь надо? - дрожащим голосом перебил я.
— Вечно петь.
Свет померк в моих глазах.
Вспомнил я уроки пения у учителя музыки, который, на мою бедную головушку, был твердо убежден, что талантами не рождаются, а становятся и что даже ослёнка можно научить мелодично петь.
Когда он, высокий и длиннолицый, медленно заходил в класс, я прижимался к парте, как прижимается, пожалуй, к земле перепел перед концом. Но учитель сразу же находил меня, тыкал длинным, как смычок, пальцем и немного в нос говорил:
- Иди к доске.
Я покорно выходил из-за парты, и начинались мои мучения.
— До! - ударив камертоном по столу, командовал учитель.
- До-о! - заводил я.
- Ре!
— Ре–е! - изо всех сил старался я взять верный тон.
- Ми!
- Ми-и!
Выше мне не удавалось забраться. Сердито махая руками, учитель вскакивал на ноги, больно стучал меня камертоном по лбу и снова заставлял вытягивать это проклятое "до".
Кончалось тем, что я, еле сдерживая слезы, заводил такое дикое "Ми", от которого учитель испуганно заслонял уши, а класс загибался от хохота…
Потому, услышав, что придется петь и в раю, я представил себе долговязого бога с ненавистным камертоном в руке. Протягивая неумолимый палец, он достает меня из райских кущ и заставляет тянуть "до" — на потеху всему раю.
И если здесь, на грешной земле, все–таки была надежда избавиться от этих песнопений, то в раю они будут вечными…
В тот же день, взбунтовавшись против религии, я яростно подрался с Миколой. Стиснув зубы, с наслаждением бил кулаком товарища, и мне казалось, что бью я учителя музыки, который испортил мне рай ненавистным пением.
АНАТОЛИЙ ДИМАРОВ
Глава из книги «На коне и под конем»
Перевод Дениса Говзича
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА
1
Застукать - поймать, подстеречь, подловить
2
Лопотать - быстро мчаться
3
Гадючиться - делать что-то неприятное
4
Стерня’ - жнивьё, сжатое поле
5
Булька - пузырь
6
Карту’з - мужской головной убор с жёстким козырьком, неформенная фуражка.
7
Архва - ошибочное название, арфа
8
Шамшить - шептать, нашептывать, болтать, шамкать
Художник Ferdinand de Braekeleer
Далее
Иван Нечуй-Левицкий
«НИКАК НЕЛЬЗЯ БАБЕ ПАРАСКЕ УДЕРЖАТЬСЯ НА СЕЛЕ»
http://proza.ru/2021/12/03/893