Мать Евдокия подобрала ребрышки красной рыбы и положила их в чистое пластмассовое ведро на уху. Только бы не перепутать, ещё не наловчилась. Туда – на фарш, справа – тазик для хребтов, а под ногами курям отходы.
- Рыбка-то издалёка, сёстры. Камчатке привет! Могла ли ты, зверюга этакая, представить, что прилетишь к нам на самолете, да ещё с пересадкой! А мне вот не скопить столько, хотелось бы о отпуск слетать.
-Да, удивительно! Плыла себе, ни о чем не подозревала, красавица, и тут тебе: сеть- мужичьи перчатки-трюм-берег-ящики-самолёт и …поклон первопрестольной – улыбнулась мать Тамара. Сегодня энергичную матушку средних лет поставили старшей на засолке красной рыбы к престольному празднику. С утра она суетилась вокруг ящиков с сёмгой, шпыняла инокиню Евдокию, сестру лет двадцати шести, фантазёрку, следила за тем, как точит ножи мать Сарра.
- Филевать сподручнее пока не разморозилась. Эта вон уже в кашу превращается, трудно резать – заметила старушка. Мать Сарру уважали за мудрость и житейский опыт. Она избегала внимания и, по выражению монахини Тамары, «была широко известна в узких кругах». Евдокия, младшая по чину, служила мантийным сестрам искренне – то стул пододвинет, то противень для засолки поменяет, то подсолнечного масла принесет.
- Матери, вы уж мне говорите, что не так, не стесняйтесь. Знаете ведь, что я балда – с меня в Нижнем Новгороде бабушка с мамочкой пылинки сдували, я и со Шваброй-Иванной только здесь толком познакомилась.
- Да, мать, у молодого поколения нынче кишка тонка. Не то что мы. Вот, помнишь, в девяносто первом как мы пахали. Всё на благо монастыря, Матери Божией и не пикали. А нынче хлипкие все, интеллигентные пошли. С образованиями. Отцов начитались, навоображали не пойми чего. Келью им отдельную подавай, службу дай до конца выстоять и послушание - чтобы не пыльное за ящиком. Им же, белоручкам- недотрогам помолиться, да на службе постоять охота, - говорила, обращаясь персонально к мать Сарре мать Тамара.
-Ну, ну, что-ты разошлась? Господь привел, пусть учатся. А наша-то помощница услужливая попалась. Лишь бы не сникла в нашем коллективе. По-первости все они так, нагибают шею и прощения на каждом шагу просят, а через год и не здороваются.
- Ой, мне тут по электронной почте картинку смешную прислали – подала голос уткнувшаяся в смартфон мать Евдокия. Это к слову про коллектив, будем чай пить, покажу: Там сфотографированы крокодилихи улыбающиеся, штук десять и все такие с разинутыми пастями! Подпись кто-то придумал, мол, «Вам всегда будут рады в нашем женском коллективе».
- Дуня, Ты на нас внимание не обращай, взрослые разговоры не для детских ушей. У нас коллектив хороший, огнём, водой и медными трубами закалённый. Учись, молодёжь, вливайся в наши ряды и поменьше в интернете сиди. Раньше нам вообще телефоны запрещали.
- Да, мать. Какие там телефоны! Правда, почта рядом была, прямо в посёлке. Мы и стирали вручную, и косили с трёх утра. Вам такое и не представить, молодёжь.
- Мать Сарра, согласись, благодатное время было в первые годы открытия. Кладёшь кирпичи или с ног до головы в навозе, а в душе рай!
- Ну, что вы меня дразните. Раз уж в это время родилась, так Господь захотел. Мы – ваша смена, мы вас и хоронить будем.
… Мать Тамара и мать Сарра переглянулись и замочали.
Через пару мгновений разговор продолжился, но уже без отвлечений на воспоминания: «Да, вот спасибо что приправой рыбку посыпала. А новый слой клади туда, там уже просолено»…
Заготовочная, где находились сестры, была расположена во дворе келейного монашеского корпуса. Напротив входа в чистенькое отремонтированное здание были выставлены переносные столы и стулья. Стопками лежали «сидушки» – «для сугреву тыльных частей». Пять паломниц, закатав рукава и спрятав под косынки непослушные волосы эмоционально читали «Богородицу» и чистили лук.
- Сестры трудницы, через двенадцать минут собирайтесь на трапезу. Назад дорогу найдете? После обеда лучше приходите сразу – закончите и пойдёте перед службой отдыхать.
-Благословите, матушка – ответила за всех молоденькая девушка из Ростова. Ой, сестра, а скажите нам, пока есть минутка, давно ли икона в главном храме мироточит? И как батюшку зовут, который сегодня служил? Седенький такой, благоговейный и голос негромкий, благодатненький.
- Матушки, работаем, не отвлекаемся. Тут у нас сестричка экскурсии водит, она вам ответит, только не задерживайте её. Евдокия, выйди-ка на минутку.
Одним из любимых послушаний инокини Евдокии было проведение экскурсий. Как хотелось покрасоваться знаниями, потешить тщеславие, обратить на себя любимую внимание. Она отвечала на вопросы, а сама, с присущим молодёжи тайным самолюбованием, оценивала свои ответы с позиции вопрощающих и оставалась довольна. Про неё говорили за глаза – «интеллихенция». Но, к счастью, она отдавала себе отчёт в том, что копни чуть глубже и обнаружишь в знаниях сплошные пробелы, «рожки да ножки» в красивой обёртке . Не до учебы в нужное время было. Да и жизненного опыта не хватало. Оправдывала себя с присущим оптимизмом: «на безрыбье и рак рыба», «не ошибается только тот, кто ничего не делает».
-Икона мироточит, верно, седьмой год пошел как. А батюшка и правда хороший. Отец Игорь. Он здесь с самого начала. Вечером будет служить, приходите на исповедь к восемнадцати часам, дорогие. Не было в этот раз настроения у Евдокии «лясы точить». Ответила, извинилась и побежала дальше на послушание.
Долго ли, коротко ли трудились и вот, наконец сели чай пить. Душистый, настоящий, своими руками собранный в прошлое лето. Ещё дореволюционные хронисты отмечали неизменность отечественной традиции полуденного чая в мужских и женских обителях.
В монастырском саду, по воспоминаниям высокородных особ, в летние дни монахи расставляли самовары перед прогулочными скамейками и любой желающий мог подкрепиться. Вот и наши матушки сидели сейчас, отодвинувшись от рыбных противней, стеллажей с кастрюлями и деловитых котлов бегемотного размера.
Хозяйственная Матушка Тамара верховодила и здесь – деловито нарезала морковный пирог, принесенный келейницами настоятельницы из игуменского дома, заварила ароматный чай. Вначале беседа не клеилась. У старших сестер были свои размышления относительно недавних перемен в обители и новенькой пока что не доверяли, предпочитая при ней молиться вслух или глядеть в чашку.
Матушка Сарра поперхнулась неожиданно. На помощь ей подрядилась крепенькая Евдокия.
-Ну что же Вы так! Запрокиньте голову пожалуйста, так нужно, чтобы воздух проходил! Полегче?
- Ох, Кхе. Да, мне лучше стало. Привычка дурная с молодости – набьешь рот и побежала.
-Куда же нам сейчас бежать? Сиди уж - улыбнулась мать Тамара, в прошлой жизни активно занимавшаяся легкой атлетикой. Да, продолжала она задумчиво, хорошо этой зимой удалось на лыжах по саду покататься, косточки размять.
-А, так вот откуда лыжня! – восторженно выпалила мать Евдокия. Меня постоянно экскурсанты спрашивали! А дадите покататься?
- Лыжи, мать, не мои. Договоришься, всё будет, к Серафиме обращайся. А пока хотя бы зарядку по утрам делать не забывай. Тело-храм души. О нем тоже заботиться надо. Кстати, ещё не лето, а ты уже без куртки.
- Так тепло же! И Матушка Игуменья в одном платке шерстяном – оправдывалась Дуня.
-Да, лучше думать сидя о Боге, чем стоя в храме на ногах – невпопад выпалила матушка Сарра. Инокиня с монахиней переглянулись и, словно сговорившись, закивали снисходительно: так, мол, верно. Матушка Сарра с молодости на производстве начала терять слух и частенько теперь попадала впросак со своим стремлением быть нужной везде и всегда, сказать нужное слово.
-Ой, а можно я чудо расскажу? - спросила мать Евдокия. Смотрю я на мать Сарру и думаю о своей бабушке Кате. Она у меня с юности в геологию подалась, из дома, можно сказать, сбежала сразу после школы. Романтика, полевая жизнь независимая. В процессе и училась.
Начался пространный рассказ. Слушать было интересно и даже мать Сарра, навострив уши, подвинула стул ближе. Уж рассказывать-то девочка умела.
***
- Бабушка Катя сначала просто готовила работягам, затем какие-то подручные работы освоила. Дальше - больше и, окончив заочно Горный институт, стала специалистом-картографом. Уважают её в геологической партии, до сих пор звонят на дом, советуются. Участок дали. И жалеют к тому же. Сами понимаете – на карьерах не без искушений. То амуры, то выпьешь за компанию под гитару. Трёх мужей бабушка похоронила. Один по пьяни проворовался, отсидел, схватил в тюрьме скоротечный туберкулез и вскорости помер, ммм, то есть преставился. Стала нелюдимее бабушка, жёстче, после такого позора. На нервной почве кожа покрылась коростой.
Через пару лет встретился ей в экспедиции хороший человек, что для неё было важно, не пьющий. Пожалел, принял её душу в свою. Ожила Екатерина. Похорошела, практически бросила курить. Животик стал округляться и мама моя, пятилетняя девчонка со стрижкой под горшок, стала слышать разговоры о том, что дядя Ваня скоро привезет ей из командировки братика. Прямо от самого деда Мороза. Только чек нужно будет съездить получить в какой-то специальный дом, где выдают детей.
- И что, у твоей мамы братик родился? Дядя твой? – красивая история, романтичная – промурлыкала мать Сарра.
- Да это ещё не всё. И до середины не дошла! Сейчас всё доскажу! Я коротко не умею! Иван, вторая любовь бабы Кати, сделал предложение. Как в красивых романах. Приехал домой знакомиться с родственниками, привез шампанское и цветы. С любовью смотрел на невесту. Остались формальности: запустить работу карьера под Великим Устюгом и можно всем отделом отправляться в загс на свадьбу!
По прибытии в Вологду Иван Николаевич сразу же отправил телеграмму – почти на месте, жди весточек, моя хорошая. Дальше словно в страшном сне.
Ни через три дня, ни через неделю, ни через две ни единой строчки. Бабушка Катя,ей тогда было тридцать пять лет, стала замечать опущенные взгляды коллег и тишину, возникавшую при её появлении. Она поняла, что от неё что-то скрывают.
-Скажите, что с Иваном Николаевичем?- обратилась она к секретарю, принимавшему отчеты экспедиций. - Он что, заболел или ему задание изменили? Должен был вернуться три дня назад, не случилось ли чего?
- Катерина, сядь. Ты в таком положении, как бы не случилось чего. Иван наш был… был золотой мужик. Похоронили неделю назад его…
- Не может быть! Свадьба у нас через неделю!
- Катя, он утонул. Прибыл в экспедицию, в дороге запарился. Духота, хоть голяком бегай. В конце дня отпросился на озеро и больше его живым не видели. Кроме него и не купался никто больше, знали ведь что нельзя. Не предупредили, сволочи, что местные рыбаки сети поставили. Нырнул в глубину и не смог вырваться. Мы узнали уже в тот день, когда его выловили.
Ребенка Катя выкинула непроизвольно, потеряла смысл жить, дышать, мыслить. Запила по-черному, буянила. Её мать забрала Аню в общежитие, попросив соседей звонить чаще. В геологической партии оформили заочно отпуск. Жалели бабу всем коллективом.
В промежутках прояснения бабушка Катя кричала Небу – будь проклято. Жить не хотела, спасать надо было человека… Стала деградировать, жила только ради дочери.
- Мать Евдокия, и что? Господь ей помог? - с глазами, полными слёз, прошептала мать Тамара.
- Через десять лет, мама Аня меня тогда ждала, у бабушки опять любовь произошла. Говорят, хорошим был, хозяином рукастым и сердце имел большое. Игорь звали. Жалел бабу Катю, всё прощал и на руках носил. Она опять вкус к жизни ощущать стала, расцвела – как говорят, в «сорок пять баба ягодка опять».
- И что, это конец? Счастье, обещанное чудо? Долго тянешь, нам уже уходить пора.
- Куда ты всё бежишь, мать Тамара!
- Третьего бабушкиного мужа, а точнее, любимого, убили. Как моя мама плакала. Рухнули надежды! Только человек к жизни возродился и опять в чёрный запой, неизлечимое горе.
Знаете, сестры, бабушка всегда была, сколько помню, враждебно к Церкви настроена, внутренне не принимала Бога. Называла себя, по-пьяному делу, «черной вдовой». Впихивала нарочно в постные дни в нас с сестрой сосиски, яичницу.
А мы искали водку, выливали гадину, дрались даже с бабушкой. Слышали в ответ, не для детский ушей, матюги.
Как-то она валялась пьяная под кустом во дворе. Стемнело. И вдруг врывается в дом, глаза красные, трясётся от ужаса.
-Спрячьте! Черти кругом. Зелёные руки тащут ко мне. Убьют! Под каждым кустом!
Через неделю бабушка подшилась. Курила правда больше. «Приму» и «Беломор» закупала на пенсию блоками. Бывало, бежишь во двор по нужде, накинешь бабушкину куртку, а потом от тебя разит табаком.
Со временем изменилась бабушка. Иной раз со службы встретит, другой – стоит во дворе под клёном и прислушивается – внучка звонит сейчас на вечерню. Я же тогда уже звонарём приходским числилась. Но насчет её участия в таинствах и речи быть не могло.
Я ей иногда позваниваю. Всё же – сколько сил в меня вложила, сколько интересов поддержала. Мы с ней в детстве – то в поход с детворой, то в лес на пикник. Однажды она нам с братиком даже целый самолет построила из досок. Руки золотые, душа израненная.
Мы никогда не говорим о вере. Но чувствую, стала теплеть бабушкина душа. В порыве маме моей порой высказывается – вот только внучка путная вышла, а вы все оболтусы.
Так вот, простите, теперь и до чуда добралась.
- В это время матушки уже вовсю орудовали ножами и задумчиво нарезали ломтики на засолку. Послушание выполнять надо. Но мать Евдокию не перебивали. Молились про себя и слушали.
Помните, в неделю жен мироносиц литургия началась у нас в пять утра? Тогда ещё группа из Нижнего приезжала. Земляки мои. Согласились после экскурсии маме посылочку передать. Забежала в келью, набрала иконочек, шоколадку сестренке, шапку новенькую для брата запихнула в пакет, чиркнула пару строк и понеслась к паломникам.
Был среди группы и батюшка, отец Аркадий, рукоположенный только вот на Рождество. Энергичный, лучистый, горящий. Думала, договорятся с мамой, пересекутся где-нибудь на вокзале. Но нет, вышло необъяснимо. Батюшка, два дня спустя, забрал из школы своих детей, посадил матушку на переднее сиденье и отправились они с моей посылкой прямо в Нижний Новгород. Звонит мне, спрашивает адрес мамы.
Промыслом Божиим в квартире была бабушка. В этот день маме было некогда и встречать бородатого гостя, пришлось ей. Батюшка, прирождённый психолог, сразу же увидел душу, желающую освободиться от многолетних оков греха и заблуждений. Изболевшееся тело напоминало о скором конце. Баба Катя впервые говорила со священником. Решили, что на следующий день, не откладывая, произойдет её соединение с Церковью, первая в жизни исповедь и Причащение.
- То-то ты позавчера ходила сама не своя.- заметила проницательная мать Тамара. За бабушку молилась, не передумает ли?
- Ага. А Вы ещё, мать Сарра, улыбнулись, видя как кладу поклоны перед Чудотворным образом. Тогда я очень переживала, как бы не сорвалось. Как оно пройдет для бабушки – исповедь за всю жизнь. Первое Причастие. Да, мать Сарра. Бабушка моя - Ваша ровесница. Но Вы то-духовный столб, а она – младенец считайте.
Вечером того дня я позвонила домой – мамочка радостным голосом сообщает – а мы чаёвничаем. Батюшка трубку попросил и тихо мне говорит: «Бабушка Ваша такой светлый человек, я благодарю Бога за её исповедь. Мне хороший урок. Я её Причастил и пособоровал».
Вот и всё, простите, что так много времени вашего заняла. Молиться то ещё не умею.
-Да, мать Евдокия, не про тебя выражение «краткость – сестра таланта». Но это правда чудо. Незримое, настоящее. Мы за твою бабушку будем молиться с мать Саррой, правда, мать?
-Обязательно. Слушала твой рассказ и тоже вспоминала свою молодость в то же самое время. Нелегко нам всем было, но иной раз скучаю по той свободе духа, по тому предощущению чего-то великого, Истины. Мне Бог открылся примерно в то время, когда Евдокиина Катя своего Ваню хоронила и Бога проклинала, бедная. А ты говоришь, что она болеет сильно?
-Да, врачи сказали, что у неё запущенное заболевание лёгких. Протянет год-два. Послала ей ингалятор в той посылочке. Трудно дышать, задыхается. Всё из-за курения.
- Помоги Господи, всем нам – по-монашески промолвила мать Тамара. Дело спорилось. Осталось только три рыбины порезать да прибраться в заготовочной.
– Принеси-ка ведро со шваброй, пройдись по полу. А сначала вымой кружки. Мне ещё переодеться надо – через час управляю на службе.
***
Мать Тамара, заместитель старшего регента, никогда не отказывалась от тяжёлой работы. С детства помогала матери по хозяйству. Управлялась с младшими братьями и сестрами – всего их было шестеро. К приходу бати с завода варила его любимый борщ или стряпала пирожки с грибами и капустой.
На свадьбе сестры, родившейся на полтора года младше её, девятнадцатилетняя Люба, так её звали до пострига, держалась в стороне. Мать звала её уважить гостей, с тайной надеждой присмотреть кавалера, но Люба предпочитала суетиться вокруг кастрюль и тарелок.
Во время рассказа мать Евдокии, мать Тамара вспомнила отчего-то этот эпизод. После, за успокоительной уборкой в келье, хорошенько отжав смоченную в моющее средство губку, монахиня погрузилась в раздумья.
Она недавно перечитывала «Исповедь» блаженного Августина и в душе рождались благодарственные гимны Создателю и Его Промыслу о каждом человеке.
-Господи, упокой мою бабушку, Зинаиду – молилась она про себя. Как премудро Ты устрояешь пути человеческие. Перед мысленным взором Матушки пронеслась её жизнь. Кое-что рассказывала она иногда доверенным сестрам и слушать её можно было часами.
Бабушка, доярка из под Калуги, водила меня в детский сад. Иногда по дороге домой, заскакивали мы ненадолго в храм, чудом не закрытый советской властью. Там меня и крестили осенним вечером в присутствии бабушки и сторожа за закрытыми дверями. Таинство совершал пожилой иерей, безбородый и сутулый, седой, глухим тихим голосом произносивший положенные молитвы. Молился он по-настоящему.
Так молится тот, кто видел смерть. Батюшка, как однажды мне призналась бабушка незадолго перед кончиной, вернулся с Колымы лет двадцать назад. Молодым парнем загремел в лагерь по доносу своей невесты, ревновавшей его к регентше из прихода. Регентша была тайной монахиней и наставляла чтеца Сергия в премудростях устава с благословения настоятеля. После разрыва с подругой, поверившей в сказку коммунизма и отказавшейся стать поповной, Сережа был рукоположен в дьяконский чин. Целибатом. Не успел отслужить положенный сорокоуст, на тринадцатый день в храме после службы забрали.
Причастился на десять лет вперед, выходит. После освобождения помогли ему духовные чада. Ходатайствовали перед митрополитом. Приютили, назначили на приход.
Детская память цепкая. Помнила матушка, как старичок поливал её водичкой, произнося:
-Крещается раба Божия Любовь.
Любовь росла примерной косомолкой, была бригадиром звена, активисткой и твердой хорошисткой. С интересом занималась на уроках географии и литературы, но больше всего любила физкультуру. Занятия спортом доставляли ей радость и чувство независимости. Она чутко ощущала свое тело, её пружинящий шаг и стремительная походка заставляли заглядываться ребят постарше.
Занималась в секции, мечтала о большом спорте, но неожиданное падение на районных соревнованиях и перелом шейки бедра спустили девушку с небес на землю. Лёжа в гипсе, она стала больше времени проводить в размышлениях о подлинных ценностях, о выборе нового пути без атлетики. Решила пойти по стопам матери и облегчать людям физические страдания.
Вскоре, в первый день обучения в медицинском училище, Люба услышала такие слова директора, которые стали для неё девизом на всю жизнь: «Врач должен быть адвокатом больного, всегда защищать его и вкладывать всю душу в служение ближним». Стали в те годы давать всходы и семена, зароненные в отрочестве скромной бабушкой-крестной.
Дружила Люба, сколько помнит себя, всегда с мальчишками. Вспомнила вчера, ни с того ни с сего, Илюшку Бакулова, лопоухого приятеля, мальчугана из соседнего двора, тайно в неё влюбленного. Служили всенощную на Илью Пророка, крестным ходом обходили вокруг полей с молебным пением.
Приснился ей недавно Илюша. Скромненький, куртка всегда чем-то измазана, руки в ссадинках. Помогал мне решать физику, а потом мы бегали смотреть киношку. А если бы… Нет, что есть, то есть. Грешно мне рассуждать о том, чего нет. Он академик, я монахиня.
***
Через час после вечерней службы мать Тамару позвали к общественному телефону. Звонила матушка Сарра, несшая ночное дежурство по проходной. Она была чем-то напугана и просила срочно прийти к ней. Натянув поверх подрясника шерстяную кофту и обувшись в потертые туфли, не без ропота, сестра отчалила.
- Прости, солнышко, Ты уже отдыхала, вижу. Я не знаю, что делать, боюсь, что сломала видеокамеру на входе. Посмотри, Ты же разбираешься. Не знаю к кому обращаться, ой, наругают меня, старую!
- Горе моё, ну давай посмотрим. Да, понаставили камер, компьютеров, а вам, золотым нашим бабулечкам, мука. Ты же и телефоном кнопочным только вот недавно пользоваться начала, а тут чего от тебя хотят. Ставили бы кого моложе.
- Да, говорят, все при деле. А у меня и бессонница, и правило молитвенное ночью лучше идет. Как раз к концу смены заканчиваю. Посмотри, экран темный.
- Я и сама боюсь. Кажется, перезагрузить нужно систему. А ты случайно, в камеру ничем не тыкала?
- Нет, как же. Это ж грешно, Монастырское имущество… Нет.
-Что-то ты темнишь, расскажи всё как было.
После непродолжительного размышления, мать Сарра решила сдаться:
- Я ж не лицедейка какая, сниматься в телевизоре. Увидела кота Пижку на экране, захотела к себе в каморку притащить на ночку, а потом поняла, что теперь сама в телевизоре. Ну, я взяла лесенку и с горем пополам глаз этот дьявольский отвернула.
- Маразм, прости Господи, тихо процедила мать Тамара. Ты сиди здесь, ничего не трогай, а я уж налажу.
Исправив систему видеонаблюдения, вспотевшая монахиня присела за дежурный стул. Сидит, оглядывает старушку, посмеивается. – Чудо ты, чудо. Стареешь, мать. Помнишь, как учила меня корову доить? Нет? А я вот прекрасно.
- Помирать скоро – без эмоционально констатировала матушка Сарра. Думаю о том, как предстану. А тут камеры эти. Чуть сердечный приступ не хватил. А я ведь тебе давно сказать хотела: как в гроб меня положат, ты незаметно положи мне крест мой золотой, помнишь, показывала?
- Было дело. Но тебя уже переселили. И где я его искать буду? – Монашеские разговоры о смерти и погребении могли бы смутить и озадачить даже человека церковного. О смерти рассуждали так, словно это дело повседневное, такое, как поездка в пенсионный фонд или на подворье в Москву.
Одним из послушаний сильной мать Тамары было обмывание покойников. Делу этому она обучилась, будучи ещё послушницей. Как медик, она была знакома с некоторыми физиологическими особенностями только что упокоившихся и старалась как можно быстрее обмыть и облачить новопреставленную сестру. Надо сложить ей руки на груди крестообразно, не забыть перевязать челюсть и вложить в левую руку постригальную свечу. В этот момент в келье почившей начиналось чтение неусыпаемой псалтири, приходили сестры поклониться усопшей и помочь в разборе немногочисленных вещей и богослужебных книг. Ну, это к слову.
Мать Тамара помнила первые годы жизни монахини Сарры в монастыре. Будучи послушницей, Люба помогала инокине Феодорите, так тогда звали нынешнюю старицу, на коровнике. Затем старшую забрали на игуменство в восстанавливающийся монастырь. И только через пару месяцев сестрам передали поклон и просьбу о молитве от новопостриженной монахини Сарры, официально вступившей в должность настоятельницы.
Да, толкового сообщения в начале девяностых не было даже с родителями. Почтовое отделение, стоящее недалеко от монастыря, закрыли по причине нерентабельности. Посёлок захирел. Даже о тяжелой болезни папы мать Тамара узнала уже тогда, когда его жизнь была практически на исходе.
***
Как-то раз, везя со склада капусту на тачке, мать Тамара заметила стоявшую напротив храма женщину в черном платке и с трудом признала в ней некогда могучую инокиню Феодориту - монахиню Сарру. Как она изменилась, похудела и сгорбилась. Видимо, нелегка настоятельская ноша. Прошло уже лет пятнадцать с их последнего совместного дежурства на скотном. Что же случилось?
- Вот, вернулась. Сумки сил нет донести. Пока в гостевую келью поселят, а там как матушка Игуменья распорядится - бесцветным голосом произнесла сестра. Тебя как звать-то теперь? И, встав и распрямившись, спросила торжественно: «Что тебе есть имя, сестро?»
- Грешная и недостойная монахиня Тамара – с нескрываемой радостью в голосе ответила сестра и радостно сжала в объятиях обретённого друга. – Как я рада! Подождите... подожди пожалуйста, сейчас тележку освобожу и пойдем поселимся. Мы и жить рядом будем, как раньше. Пока тебя, мать Сарра, не было, тут столько всего изменилось, да и сестер новеньких полно. Ты меня, если что, спрашивай, всё подскажу.
В эти недели узнала мать Тамара о том сложном отрезке времени, который пришлось пережить сначала настоятельнице, а затем изгнаннице. Уже по-новому, с высоты прожитых лет и какого-никакого опыта, приняла и полюбила монахиня свою бывшую знакомую.
***
Как-то раз на свой день Ангела мать Сарра позвала Тамару в келью и угостила малиновым вареньем, присланным ей от крестницы. Разоткровенничавшись, как это бывает, после двух кружек чая, мать Сарра показала собеседнице заветную коробочку с золотым крестом, который она не снимала на протяжении тринадцати лет своего настоятельства.
Жизнь монахини Сарры иллюстрировала чудные переплетения творческого замысла Создателя. С кем только не сталкивалась она на своем жизненном пути. Отец - конструктор подводных лодок на знаменитых Адмиралтейских верфях Ленинграда, мать, сгоревшая от рака в семьдесят восьмом, скромная лаборантка кафедры истории балканских стран Университета.
Родители познакомились в день советской молодежи в Петергофском Нижнем парке, куда уходила мечтать восторженная первокурсница в редкий свободный выходной. Олег облюбовал дорогу от Балтийского вокзала до Ниночкиного общежития и после свадьбы молодые въехали в комнату дома, видимого с железной дороги в Урицке (Лигово), ровно на середине пути между Ленинградом и Петергофом.
Женя росла в любви и приятии. Каждый год семьёй ездили на юг и два раза девочке посчастливилось по путевке оказаться в знаменитом «Артеке». Оттуда она привезла множество рисунков, детских анкет и радостное чувство счастья, не покидавшее её долгие годы. В конце семидесятых, когда мама была ещё жива, Евгению втянули в диссидентское движение и в доме на улице партизана Германа появился первый печатный станок.
Через дом Доброволовых прошло много книг. Как-то раз, на тесной кухне квартиры, принадлежавшей теперь Женьке и её гражданскому мужу, из пачки газет «Правда» выпала книга. Обычная такая обложка: «Сборник физических упражнений для детей среднего школьного возраста». А под обложкой – неизвестное сокровище, книга: «Старец Силуан», переданная друзьями из Латвии через пятые руки. Книгу надо было прочесть за четыре дня. Она была засалена в нескольких местах и изрядно потрепана. В приложенной записке значилось: «12 ноября передать Прохору К.».
С этой книги в жизни Евгении Олеговны начался новый виток. Да и друзья, мыслящие ленинградские интеллигенты, стали чаще приносить на общие собрания сочинения Соловьева, Блаватской и «Тайны сионских протоколов». Где-то даже был раздобыт заграничный экземпляр «Закона Божия» Слободского. Забрезжил свет в конце туннеля. Разговоры, не прекращаемые до полуночи, стали смещать акценты на мистику и поиски религиозных смыслов. Многие, к сожалению, так и увязли в этой трясине.
Как-то на православную пасху вспомнили о «Старце Силуане» и пошли разговоры о том, жив ли ещё архимандрит Софроний, написавший житие. Н
аш современник, живет в Англии, в основанной им монашеской общине поместья Эссекс. Решено было отправить красочную открытку со словами благодарности, тут же составленную и подписанную Жениной рукой и Жениным адресом. Отправили и забыли.
Шли месяцы. Но вот однажды, возвращаясь с Кировского Завода после квартального отчета, старший мастер Евгения Олеговна, обнаружила в своем почтовом ящике странный конверт, заклеенный множеством марок. - Ответ из Эссекса! Не может быть.
Батюшка Софроний тоже был весьма удивлен, увидев разрисованную открытку и множество подписей на исписанном листке. Он уже привык к тому, что его за глаза звали «самосвятом» и обвиняли его книгу в многочисленных ересях и извращениях веры. А тут искренне обрадовался, глазам не поверил: на родном языке благодарность от тех молодых людей, которые, как он считал, за своим железным занавесом, не способны к каким-либо духовным прозрениям. «Милость Божия, думал священник, Благодарю Тебя за то, что живо ещё малое стадо. Ты Сам открываешься ищущим, а я лишь немощное орудие Твое, Боже. Помилуй меня, не оставь тех, идущих к Тебе, заблуждающихся и неунывающих!»
Отслужив Божественную Литургию и помянув имена рабов Божиих Евгении и её друзей, отец архимандрит поспешил в канцелярию писать ответ.
Евгения Олеговна не могла поверить глазам – из конверта выпало настоящее приглашение в Англию на конец июля, с подписью самого батюшки и, что было совсем невероятно, между листочков лежали доллары – на дорожку, как было отмечено красивым почерком. А у неё как раз через два месяца намечается отпуск. Поднажмет – успеет оформить вылет.
Чудо произошло. Женя стала духовной дочерью батюшки, окрестилась сама и многих друзей привела в храм. Ездили в Никольский морской собор, занимались распространением православной литературы, в основном молитвословов и Новых Заветов. Батюшка присылал через знакомых уцелевшие экземпляры святых отцов. Особенно впечатлили начитанную христианку тетради с выдержками из епископа Игнатия и она с особым рвением занялась исследованием его творчества. С завода пришлось уволиться. Перестройка прошлась и по кошелькам, и по быту, и по сердцу. Муженёк, не захотевший принять «новые правила игры», сбрив бороду и порезав ножом кухонные иконки, сбежал, оставив Жене долг за оформленную на неё машину.
И вот Женюшка, сорокалетняя красавица, переступает порог монастыря. Самое время начать новую жизнь. Милость Божия, что, продав квартиру, удалось рассчитаться за машину и вот теперь идти некуда. Но не от безысходности она стояла перед покосившимися воротами, нет. В её душе разгоралось пламенное желание «мир оставити и Христу последовати».
Сейчас ещё мать Сарра помнила ночные разгрузки кирпичей и колку дров с утра до вечера, клопов в матрасах и обжигающий ноги холод, когда приходилось среди ночи бежать из многоместной кельи по нужде. Но была радость. И такая, которую молодёжь нынешняя ни за что не прочувствует – они ведь пришли на всё готовенькое. А мы – своими руками возводили наш родной монастырь из руин. И Христос незримо предстоял, мы ощущали.
***
- Ох, мать Тамара, послал мне Господь на старую голову испытание с этим настоятельством. Помнишь, сидели мы с тобой как-то в огороде после прополки и ты мне жалилась на то, что валишься с ног в паломнической трапезной, одна за всех и на заготовках, и у плиты.
Я тогда ещё посмеялась про себя грешным делом и ответила – ну, это тебе, значит полезно, с людьми-то. А мой духовный уровень, мол, затвор – коровы и непрестанная молитва. Ни празднословия, ни неопределенности.
Зря я тогда. Господь-то видит и послал в наказание горемычное настоятельство. Высмотрели в документах мой Кировский завод и поняли, что потяну, авось, не помру. Приснился мне в ту ночь сон.
Иду по какому-то городишке. Светло, дома двухэтажные с башенками. Краснокирпичные, иные деревянные, будто купеческие, садами, деревьями окружены. Слева дома окнами выходят на море. Входят-выходят люди, пьют коньяк, загорают под тентами, развлекаются, мельтешат.
По-правую сторону совсем иное. Это - улица монастырей. В одном доме, как пройдешь через крыльцо, попадаешь на динамичную службу – там сестры дивеевского монастыря. Храм с балконами, сестёр видимо-невидимо. Двор в двор, в соседнем доме тоже богослужение – там уже пюхтицкое ангельское монашеское воинство. Слышен хор множества голосов, резной деревянный иконостас доносит из алтаря ароматы ладана и ровным ходом стучат старинные заводные часы.
Третий монастырь, как ни странно, был наш и я видела знакомые лица, слышала родные распевы и чувствовала, что не хочу уходить. Радостно было оттого, что и наша часть есть на небесах, в небесном ангельском хоре. Матушки наши молились, не глядя на меня. Они были повернуты к алтарю и все облачены в постригальные длинные мантии. Неказистые работяжки в своих вечных затертых подрясничках, с натруженными руками преобразились в мудрых дев с горящими светильниками. Не всех я разглядела, к сожалению. Да и не хотелось рассеиваться. Что-то потянуло к выходу и, во сне как во сне, перенеслась на самую окраину этого монашеского универсума.
Там, на границе между землей и небом, стояла покосившаяся избушка, рядом стоял какой-то старичок в ветхом облачении, ласково смотрел на меня, благословил и я услышала: «Наконец-то, внученька». Я и не знала, что прадед то у меня священником был. Недавно племянник документы в архиве раскопал.
Мне кто-то говорил, что если человек в монастыре, значит в роду были молитвенники. К огорчению моему, не застала родителей папы – его отец погиб на Синявинских высотах, мать скончалась в блокадном Ленинграде, папка рос в эвакуации, в Самарском детском доме.
А мамины мамочка и папочка умерли, когда я только стала что-то понимать. Слышала, так, краем уха, про то, что дед был из запорожских казаков, а в маминой прабабке будто бы текла горячая грузинская кровь. Но тот человек из сна смотрел мне в глаза с таким чувством, будто давно ждет и я поняла, что он не чужой.
- Ну, а что же в избушке той?
- Там стояло деревянное распятие, больше не помню ничего, проснулась сразу. Но, знаешь, я и теперь вижу сны необычные, дай Бог к слову когда-нибудь расскажу.
Когда тебя, мать Тамара, увезли на скорой прямо с дойки с аппендицитом, мы уж очень распереживались с сестрами - без тебя будто солнышко закатилось, да и боль ты не переносишь. Молились всем коровником, всем монастырем. И на псалтири конечно поминали. Мы тогда с тобой так и не встретились. Через четыре дня после твоего отъезда в больницу вызвали меня в игуменский дом.
Я шла после дойки, как помню. Весна, почки набухли. Обычно не гляжу по сторонам, а тут, какое-то щемящее предчувствие испытала. Звоню им в дверь, а келейницы как выбегут, как руками замахали – бегом подрясник одевай, секретарь из епархии приехал, сейчас разговор будет. Запыхавшаяся, сидела через десять минут в прихожей, ждала, пока гость чай допьет.
Увезли. Сказали – посмотришь твой новый монастырь и вернешься за вещами. Вернулась. Через три дня на два часа. По телефону попросила мать Агнию вещи мне подсобрать, она бедняжка, в перерывах между готовкой и клиросом узелки мои собрала, мусор вынесла, сдала книги в библиотеку и кое-что в рухольную. Царство Небесное, хорошая сестренка, жаль, мне поздно туда сообщили о её смерти.
Приехали мы с водителем на Ниве с прицепом. Погрузились. Торопился мужик, толком тогда ни с кем и не попрощалась. Спасибо мать экономке, разрешила по-тихому раскладушку взять, а то и спать было негде.
Тяжело жилось первое время. Три месяца в Грицулово мыкались по сараям. Был до революции монастырь там мужской, в середине девяностых жители подписались возродить храм, ну а владыка с благословения старца решил и монастырь сразу открыть, что б не тянуть. Дали мне трех помощниц. Одну сестричку ты знаешь – мать Ларисушка. Прошли вместе многое. При моей преемнице, прости Господи, вздумала девчонка наша убежать домой, в Минск, не выдержала. Хорошо по трассе ехал матушкин благодетель, увидел знакомую монашечку и привез прямо сюда. Я ведь тоже не сразу приняла решение проситься к матушке. Боялась войти в одну воду дважды, понимала, что будет тяжело, но сейчас не жалею, нет.
- Так как вы там жили? Почему тебя сняли? Ты всё намеками, расскажи как есть, без утайки.
- Торопыжка, потерпи. У тебя и в юности характер был шустрый, терпения, ты меня прости и сейчас не достает.
- Что?!
- Да не смотри так, я же тебя насквозь вижу. А мы тебя за глаза звали с Арсенией Попрыгунчик.
- Ладно, проехали. Не обижаюсь, прозорливица ты наша.
- На новом месте, как говорят, «приснись жених невесте». А нам с сестрами всё какие-то кошмары снились в первые дни. Силы бесовские пугали. Проснёшься посреди ночи, а сон нервый, лежишь и пытаешься понять, где ты вообще, кто ты? Слышь, как ветер гуляет по домику, крыса по полу тащит пакет с пожертвованными печеньками. Одной сестре моей за шестьдесят, другая после училища, третья, ровня, кричит по ночам и периодически уходит в запой. Она долго, конечно, не продержалась. Народ, кто постарше, помогал чем мог, жалели нас, особенно Ларису. Ходили раз в неделю на Причастие в соседнюю деревню. Жили сначала в сарайчике, потом у местной бабушки с полгодика и постепенно стали отстраиваться. У нас только на третий год боковой придел храма освятили.
- А жили вы на что?
- Жили тем, что доили корову и продавали фермеру молоко. Он его отвозил в город. Хороший человек, раб Божий. Сами питались скудно, молочко себе оставляли лишь на кашу в скоромные дни. Я сейчас каюсь за то, что неразумно поступила тогда. Надо было сестер в первую очередь отпаивать. И вообще, быть помилосерднее к людям. Сейчас хвораю, так понимать кое-что стала… А тогда, хотела всех в рай.
Приезжать стали комиссии из города, прислали работяг, материал, стало дело двигаться. Превратились мы в большую стройку. Через какое-то время подкралось ко мне подозрение, что не всё чисто, дурят меня.
В ту пору Владыка уже успел меня постричь и дать крест, официально я числилась настоятельницей и обязана была подписывать необходимую документацию. Помню, день как-то выдался замороченный. Отрегентовала (да, не удивляйся, пришлось и к пению приспособиться, не смотря на моего медведя в ухе), провела беседу с местными ребятишками за вкусным чаем и отправились мы с сестрами на сенокос. Жара, взмокли, выдохлись.
Приехал главный подрядчик ближе к вечеру с какими-то людьми, отвел в сторонку и давай агитировать на покупку плит для трапезной. Скидку предоставят, люди проверенные. Заморочил голову, поторопил. Толком не вникнув, подписала бумажки и с тяжелым сердцем отпустила. На следующий день поехали мы с этим товарищем в город, в банк, перевели нужную сумму на счет той компании. Было видно, торопится мой спутник, в глаза не смотрит. А мне и посоветоваться не с кем. Зато теперь каждую бумажку читаю, не проведешь.
Развели нас на большие деньги. Плиты на картинке выглядели так заманчиво, я и не поскупилась. Через неделю приехали ко мне мои рабочие с новым бригадиром и докладывают – старший-то наш мошенником оказался. Втерся в доверие, назанимал у всех, а три дня назад уволился и исчез в неизвестном направлении. Кто-то говорил, что Толя сидел раньше. А с виду и не скажешь, культурный. Владыка меня ругал, ох как ругал…
Потом жалобы пошли от местных в епархию, мол, мы их со службы выгоняем, а сами ведем аморальный образ жизни. Насочиняли. Да, было дело, баба одна по пьяной лавочке разоралась в притворе, ну мы с матерью её и вывели. С той поры перестали мне доверять.
Сестер прибавилось, телефон провели. Чувствовать стала, что не воспринимают меня всерьез новенькие сестрички. Ластятся все к мать экономке, преданность доказывают. А у той характер властный, хватка цепкая, глаз искрит. И родня из Молдавии приезжать стала. Подавила она меня.
С облегчением приняла свое разжалование. Поняла, что под одной крышей не смогу с ними жить. Владыка отпустил подлечиться, да и к вам вернуться, «на историческую родину».
***
И вот прошло уже пятнадцать лет с той встречи, а две духовные сестры всё так же что-то терпят, о чём-то переживают. Ведут неспешные беседы, к молодому поколению приноравливаются.
- Господь не оставляет нас, Своих Невест. Исправляет. Утешает всячески.
- И молодёжь у нас хорошая, мать Сарра, не будем судить их строго. Тоже ведь Он их привел. Мы их не знаем совсем, но они не пустые. Авось, нам полегче станет со временем, разгрузят нас с трудов, а мы больше молиться станем.
- Ой, не смеши, разгрузят они! Куда без нас, старых! Ты не смотри, что у меня артрит, артроз, гайморит, плеврит, понос! Я ещё фору вам всем дам! И тебе, мать Тамара, в первую очередь!
- Мать, нам ведь не вечно здесь пахать, скоро на Суд пойдём, не мечтай за молодыми угнаться, о душе думай, труженица!
- Точно, матушка. Уж не задержусь. Ты права, золотко. Пора на правило.
- «Целую крепко, ваша репка» – попрощалась задорно мать Тамара и достав из кармана чётки, двинулась в сторону храма.
А Ангелы Хранители стояли по периметру башен этого удивительного монастыря, на страже. Их огненные мечи отпугивали мерзость и стояли они, невидимые людям, до Великого Суда. А потом раздался трубный глас.