Катавасия

Часть первая. София.
Глава первая. Цветущая Пасха.
   Весна пришла неожиданно в этот год: только стоял снег и ноги месили слякоть, и тут вдруг засвистали птицы и зацвели сады. Тем сильнее был контраст, ведь Софья всю страстную неделю просидела дома, читая Триодь, и лишь на Пасху пошла на службу в Коломенское. Заброшенные сады когда-то здесь бывшего колхоза все стояли белые, как невесты. Соня шла по утреннему парку, и распевала стихиры Пасхи: благодать-то какая, птицы, деревья, лучи солнца, все праздновало Великий день. В этом году завершится ее обучение в Универе, и она со спокойной совестью, исполнив наказ духовника, сможет, наконец, выполнить давно задуманное, поехать на послушание в монастырь. Софья зачитывалась трудами святых отцов, Симеон новый Богослов, Исаак Сирин, Иоанн Златоуст, все эти книги смотрели на нее с книжных полок, перенося в мир святых отшельников и великих подвигов. Рядом с ним жизнь в окружающем ее пространстве казалась искусственной: она посещала лекции, но не участвовала во всех бестолковых скитаниях студенческой жизни. Болтовню на переменах замещал маленький томик псалмов на греческом языке. «Господи, Господь наш, яко чудно имя Твое по всей земли»…
   Наконец, пришло приглашение, и Софья отправилась в греческое посольство за визой, где поразила всех свободным общением на их родном языке. Странно звучащие для современного слуха слова, заимствованные из чтения в оригинале греческого Отечника, Патерикона, вызвали уважение у всех служащих посольства, и визу дали легко, сразу на год. Осталось купить билет и созвониться с монастырем, чтобы встретили Софью, летящую неведомо куда, в аэропорту.
Глава вторая.
   В стенах обители.
   – София, вставай скорее, – с верхней кровати свесилась голова приветливой гречанки, приехавшей навестить сестру-послушницу.
   Соня открыла глаза. Палящее южное солнце еще только начинало свое шествие по небосводу, и розовый утренний свет и вправду манил выбежать встречать новый день.
   – Куда пойдем? – Спросила, вставая, Соня.
   – Разве ты не хочешь искупаться. Пока еще не жарко? – Удивилась гречанка.
   Софья и вправду любила плавать. Но греческие монахини не моются ради аскезы, и ей самой хотелось пройти через такой подвиг.
   – Я схожу с тобой, – сказала она Деспине, – но купаться не стану.
   – Дело твое. Бежим, – Деспина захлопнула дверь гостевой комнаты громче, чем полагается в общежитии. И сама удивилась разлетевшемуся по монастырю хлопку.
   – Всем сообщила, что мы проснулись, – прокомментировала Соня, улыбаясь. На встречу им по коридору шла, перебирая четки, монахиня средних лет с мужскими чертами лица. Издали ее можно было б принять за монаха без бороды. Но вблизи угадывались женские огоньки в глазах и обаятельная улыбка.
   «Некрасивых женщин не бывает», – заметила Соня, и потом одернула себя: «ведь она уже не женщина. Она монахиня. А «пред Богом несть ни мужеский пол, ни женский, но нова тварь». Соня с благоговением поклонилась монахине, словно образу Божью и невесте Христа.
   Они побежали с холма и спустились к мраморным валунам, омываемым прозрачным Эгейским морем. Деспина сбросила платье и побежала в воду, Соня степенно ступала по берегу, приподняв подол черной длинной юбки.
   – Привет, красотки, – прокричал проезжавший на мопеде юноша и сопроводил приветствие длинным гудком.
   – Теперь и весь поселок знает, что мы проснулись, – заметила Софья. Она нашла уютный камень и уселась на нем, как древняя пифия, достав из кармана греческую псалтырь. «Небеса поведают славу Божью…»
Глава третья. Знакомство с митерой.
   По традиции афонских монахов в обители велось старческое руководство или, проще говоря, наставничество. По-современному мы бы даже назвали это коучингом. Разница в том, что коучинг копирует мимику и выражения успешных людей, чтобы достичь преуспеяния, а наставник учит, как расположить свою душу и настроить внутренний мир по опыту достигших святости предшественников. У каждой из сестер была своя митера, наставница. Раз в несколько недель митера назначала своей подопечной прогулку с беседой, где они проговаривали ошибки и недоумения сестры и решали, как лучше их исправить.
   Через неделю после прибытия к Софье подошла мать Пелагея и назначила ей время для беседы. Закончив мытье кастрюль, Соня вышла на крыльцо обители и уселась на ступени, поглаживая пришедшую поурчать кошку.
   – Пошли, – сказала вышедшая следом митера.
   Они сошли с холма и пошли вдоль моря, любуясь красотой закатного неба.
   – И как тебе живется в обители? – Спросила митера.
   – Как на небе. Я столько прочитала про подвижников и их святую жизнь, и теперь могу наслаждаться в обществе святых людей, – восторженно ответила Соня.
   – Любишь читать? – Спросила митера.
   – Да, в Москве я проглатывала книги ежедневно, наверное, здесь мне их будет не хватать.
   – Ну, у нас есть библиотека, бери, что хочешь, – митера рассказала, где была комната с книгами и как туда заходить.
   – Я все ждала, что сестры будут говорить о своем пути к богопознанию, что вечером за чаем мы сможем обсудить молитву или путь поисков истины. Мне бы столько от них узнать. Но за эти семь дней никто со мной не поговорил. Кроме общих фраз про хорошую погоду и тихое море, я ни о чем с ними не говорила.
   – Все разговоры ведутся с благословения игуменьи, так что не жди бесед. Для бесед мы с тобой будем выходить из обители, когда я назначу время, – резюмировала Пелагея.
   Соня приняла это как данность, «в чужой монастырь со своим уставом не лезут», можно и потерпеть. Но уж у митеры она выведает все секреты духовной брани. Конечно, веселые студенческие разговоры Соня не заводила. Но была достаточно общительной, учась в Универе, и уж точно за словом в карман не лезла. Она вспомнила, как по ошибки зашла в другую аудиторию и сдала экзамен не по своей дисциплине, и так бы и ушла довольная домой, если б экзаменатор не обнаружил, выставляя пятерку в зачетку, что она с другого факультета.
   А тут «духовное училище».
   – Хорошо, я все буду спрашивать у вас, – с опозданием ответила она Пелагеи.
   – Что тебя беспокоит? – Спросила митера.
   – Вот, ко мне во время молитвы приходят мысли о молодом греке на мотоцикле, которого я мельком видела. И это мне мешает не рассеянно обращаться к Богу.
   – Отгоняй эти мысли, и они со временем улягутся. – Митера подошла к набегающим волнам моря и бросила камушек в воду. – Видишь, разошлись круги, но пройдет немного времени, и гладь опять станет ровной. Думаю, тебе поможет, если ты будешь бросать камни в воду, размышляя об этом.
   – Замечательно, – Соня была в восторге. Так просто и действенно.
   – Монахини берут особое благословение. Чтобы не мыться, и при этом они ежедневно протираются, – продолжала митера. – Я пока не благословляю тебя на этот подвиг, ходи в душ, как и другие послушницы.
   – Хорошо, я все приму из ваших уст, это так здорово, иметь кого-то, кто печется о твоем духовном росте. Вы для меня дороже родителей.
   – Не я, в духовной жизни у меня свой наставник, у него был предыдущий и так далее.
   – Да, это как цепь, я беру вас, вы берете своего, он своего, и так до времен апостолов. – Соня даже представила золотую цепь, соединяющую в вечности множество аскетов, живущих для вечности. Дух захватывало, что, наконец, и она стала звеном такой цепи. Ради этого можно было стерпеть любые напасти. «Благослови, душе моя, Господа. И вся внутренняя моя – имя святое Его», пришли на ум слова из псалтири.
Глава четвертая. Напасти.
   И напасти, как по мановению свыше, не замедлили прийти. Сестры обители, видя усердие Сони, начали пользоваться ее бескорыстием и добротой. Они просили за себя убрать стол, вымыть полы или исполнить еще какие-то, назначенные им, послушания. Соня безотказно помогала. С каждым днем времени на сон оставалось все меньше. А с учетом молитвенного правила, которое у нее было, спать ей приходилось от силы по пять часов. Но она не роптала, готовая вести духовную брань, разве могла она обижаться на тех, кто помогал ее духовному росту. И жаловаться митере было не в ее правилах. «Верно, они испытывают меня. Может, даже по благословению митеры. Ведь каждая из них пришла ради аскезы…» Эти мысли успокаивали вскипающее временами чувство справедливости. И Соня продолжала нести послушания за нескольких сразу. Подходило время Рождества. Сестры по вечерам собирались репетировать рождественские песни, а Соня мечтала, как она проведет праздник Божий в святой обители. Монахиня с мужскими чертами лица полезла за пару дней до праздника вешать декорации на окна обители и упала со стремянки. «Ну, ничего, вот завтра я почувствую настоящий праздник». Но наступило завтра и промелькнуло в хлопотах. Мыть полы, расставлять столы для гостей, разложить приборы. Выстоять всю долгую службу, то и дело передавая свечи к чтимой иконе от стоящих сзади богомольцев. Когда Соня ночью спустилась в часовню, прочитать свое обычное правило, то у нее осталось только сил произнести: «С днем рожденья, Господи». Наутро огромная толпа богомольцев заполонила обитель. Они немного постояли на службе, и потом долго угощались в трапезной. Соня убирала грязную посуду, мыла пол и задвигала столы. «Прости меня, Господи, за эту суету».
   На очередной встрече с митерой, она призналась, что ум ее по-прежнему скитается и не может вознестись к Богу в молитве.
Глава пятая. Кража иконы.
   Прошло несколько дней, и в обители, в келье игуменьи пропала икона. Спросили всех насельников и гостей, потом пошли осматривать все кельи. В голове у Сони не укладывалось, как настоятельница может быть настолько привязана к материальным вещам. Чтобы унизить сестер подозреньями. На ближайшей встрече с митерой Соня исповедала, что усомнилась в духовной красоте игуменьи.
   Пелагея ответила: – Дьявол посылает разные искушения, чтобы соблазнить послушников. Не поддавайся им, наша игуменья святая.
   Соня приняла слова митеры, как данность, и больше не оспаривала их. Когда к ней приходили мысли о том, что сестры обители едят деликатесы, что часто ссорятся между собой и делают явные гадости, она шла к морю и бросала камни в воду, ища внутри себя тишину и гармонию. Проезжавший на мотоцикле молодой грек, как обычно, долго-долго жал на сигнальный гудок.
   Соня вернулась в обитель. От одной из сестер она услышала, что игуменья нашла икону в грязном белье, и в обитель вернулся покой.
   – Этот грек, он опять является мне во время молитвы, – жаловалась Соня Пелагеи.
   Они сидели на каменной скамье, выбитой в память о почившей жене благодарным мужем. Рядом была разбита клумба с пестрыми, веселенькими цветами. К цветам прилетали пчелы и другие насекомые.
   – Мне кажется, я готова вечность сидеть тут с вами. И все беды теряют актуальность, и даже этот навязчивый грек из моей фантазии не имеет никакой силы.
   Пелагея улыбнулась. Она никогда не говорила о своих собственных чувствах. Но медлила уходить со скамьи, так же наслаждаясь моментом.
   «Цветы поют», вспомнила Соня стихи Гумилева. И нам вместе открылось это чудо природы. Она подняла глаза на митеру и произнесла:
   – Вы для меня дороже всех. Ваше присутствие придает смысл даже самым ненужным и бессмысленным событиям. Вы наполняете существование значимостью. И когда Вас долго нет рядом, моя жизнь теряет упорядоченность и радость. Это и есть ученичество? Или в моем отношении к Вам скрыта пристрастность и греховность?
   У Пелагеи не было ответов на такие вопросы Сони.
   Они молча встали со скамьи и пошли по сумрачной тропке, освещенной мерцанием светлячков, под громкое стрекотание цикад.
   Это была последняя беседа Сони и Пелагеи. Через неделю Соня разболелась и срочно вылетела в Москву.
Часть вторая. Панайота.
Глава первая. Запуталась.
   Панайоте было двадцать, когда она пришла к родителям и заявила, что переезжает жить к подруге. На все дальнейшие расспросы она не отвечала, но резюмировала недоумение папы фразой: «Мы давно любим друг друга». Она бросила в багажник несколько сумок и поехала в соседний город к своей университетской пассии. Уже стемнело и южный проливной дождь поливал асфальт и пенился на стекле машины. Панайота включила радио. «Се агапо», пел проникновенный мужской голос, точно так же, как и тогда, в тот первый день их знакомства. Девушки-второкурсницы, они возвращались после очередной студенческой вечеринки, когда Параскева предложила заехать к ней. Они выпили вина с сыром, вышли к бассейну и решили искупаться. Параскева зажгла подводное освещение и включила музыку, проникновенное «се агапо», «я тебя люблю» будоражило кровь хмельными фантазиями, и Панайота сбросила с себя всю одежду и прыгнула в пенящиеся малиновые струи бассейна. Параскева последовала за ней, и на дне, под толщей воды, они сплелись в пылких объятьях. С этого все и началось. Потом два раза в неделю они встречались, то в гостинице, то у Параскевы дома. И вот, через год знакомства, Панайота согласилась переехать к подруге окончательно. Слово «подруга» зацепило ее внимание: какое-то другое слово нужно было придумать, чтобы прояснить их отношения для окружающих. Английское «герл-френд» подошло бы больше. «Моя половинка», любовно назвала она, и по телу разлилась любовная истома. Зазвонил телефон.
   – Привет, киса, скоро приеду, – из трубки раздавался причитающий нетерпеливый голос Параскевы. Панайота набрала скорость и полетела на крыльях страсти к своей половинке. Дождь стоял стеной, словно заслоняя ей путь, но она выбивала водяной тоннель и мчалась вперед. На одном из поворотов колеса заскользили по мокрому асфальту и вынесли машину Панайоты к обрыву. От удара о бордюр машина сменила направление и боком въехала в каменную средневековую стену. Второй удар был намного мощнее, и Панайота потеряла сознание.
   Очнулась она на белоснежных простынях в небольшой комнате с иконами на стенах. У изголовья сидела монахиня и читала вслух псалтырь. «Неужели я тут? Или я уже на небе?» Панайота в недоумении припоминала минувшие события. «А что, если б я погибла? Неужели моя жизнь оборвалась бы на этом? Разве это всё, что со мной должно произойти? Но ради чего тогда столько страданий, сомнений, переживаний, раз все так быстро и бесповоротно может оборваться… Нет, должна быть лучшая цель, больший смысл». Слова псалма перебили строй ее размышлений.
   «Яко беззаконие мое аз знаю. И грех мой предо мной есть выну».
   «Знаю, знаю», – шептала Панайоте её совесть. Она попробовала повернуться на кровати и ощутила режущую боль в позвоночнике.
   – Матушка, я бы хотела исповедоваться, – произнесла она.
Глава вторая. Две послушницы.
   Панайота жила уже в монастыре месяц. Параскева приехала навестить её, как только узнала о происшедшем. Она умоляла «кису» переехать к ней и обещала выхаживать её и днем, и ночью. Но Панайота была непреклонна.
   – Прости. Мы должны расстаться. Я очень люблю тебя, но у жизни есть высшее значение, и перед лицом смерти открывается, что мы и с чем уйдем отсюда. Я бы хотела сделать больше добра в этом мире и послужить людям.
   – А как же я, киса? – Всхлипывала Параскева.
   – Я сделала выбор, тебе остается принять его и делать свой, – ответила Панайота.
   В дверь постучали. Параскева вскочила с кровати и отошла в темный угол кельи. На пороге стояли родители Панайоты.
   – Доченька, ну слава Богу. Что же ты сразу нам не открылась, что собираешься в монастырь. Мы же, грешным делом, решили, что ты сошлась с какой-то девицей. Боже упаси. Не сомневайся в нас, мы не станем препятствовать тебе послужить Господу. Это благословение для семьи иметь молитвенницу в роду. Твоя двоюродная бабка была монахиней. Ты вряд ли помнишь, но она приезжала нянчить тебя в самом раннем возрасте.
   Панайота закрыла глаза и припомнила, как бабушка в черном склонялась над ее колыбелью и давала дергать за бусины четок.
   – Мы устроим проводы всей семьей, – продолжала восторженно лепетать мама.
   Панайота взглянула туда, где у шторы стояла Параскева. По щекам подруги текли слезы, не скупые пара слезинок, вызванные умилением от теплой встречи с родителями, а нескончаемый слезный поток, омывающий душу и изменяющий судьбы.
   Параскева не вернулась домой, а осталась послушницей в монастыре. Она искренне исповедовала свою связь с Панайотой, и для врачевания их недуга игуменья запретила им разговаривать и оставаться наедине.
   Через полгода Панайота приняла постриг с именем Пелагея. А еще через месяц Параскева стала монахиней Фотиньей.
Глава третья. Наставничество.
   Митера Пелагея стала незаменимой правой рукой игуменьи. У нее был глубокий мелодичный голос, и она вела хор левого клироса. На правом пела игуменья, несколько молодых послушниц и Фотинья, умевшая подстраиваться под любую тональность, без нот чувствуя главный тон песнопения. Во время всенощной несколько раз два хора сходились вместе перед амвоном. Это схождение, по-гречески катавасия, стало сущим испытанием как для Пелагеи, так и для Фотиньи. Они сторонились друг друга всегда, но в момент катавасии могли случайно оказаться рядом, плечо к плечу, рука к руке… И в них на считанные секунды просыпались Панайота и Параскева. Клиросы возвращались на свои места, но по окончании службы обе монахини спешили исповедать свой соблазн игуменьи.
   – Переключись от матери Фотиньи на другие дела, и все твои воспоминания уйдут, – посоветовала мать настоятельница и назначила Пелагею наставницей. Её задачей было помогать молодым послушницам вжиться в монастырский быт, разрешить их детские недоумения и помочь обрести такой желанный душевный покой.
   Скоро среди послушниц Пелагея стала популярной и чтимой митерой. Она легко входила в положение каждой и подсказывала верные решения. К ней за советом стали приезжать даже мирские девушки и замужние женщины.
   А Фотинья жила почти безвылазно в своей кельи, писала иконы и вскоре приняли великую схиму с именем Феогноста.
Глава четвертая. Такая чудная София.
   Прошло несколько лет. Пелагея обрела столь желанный душевный покой, чувство значимости и нужности. Она вставала раньше других и с любовью обходила весь монастырь, проверяя, чтоб все было в порядке, рассыпая корм для кошек и напевая любимые песнопения. Однажды в монастырь пришло письмо от русской девушки, изучающей греческий язык и мечтающей приехать пожить в обители.
   Пелагея обсудила письмо с игуменьей и написала ответ:
   «Здравствуйте, возлюбленная о Господе София. Мы были рады получить ваше письмо, как благословение из страны святого Серафима Саровского и Сергия Радонежского. Будем счастливы принять Вас у себя в обители, когда вы соберетесь приехать. С любовью во Христе, игуменья и все сестры».
   И вот через месяц в обитель приехала София. Пелагея выехала на машине, чтобы встретить ее в порту. По трапу спускалась голубоглазая русая девушка с заплетенными в тугие косы волосами, убранными под косынку. На Соне было черное длинное платье с цветочным орнаментом по подолу. В руках небольшая дорожная сумка и маленькая красная псалтырь, а в глазах лучистый свет души, ищущей Бога, готовой обнять весь мир. Пелагея завороженно смотрела на этот, словно с картины сошедший, образ, потом подошла к Софье и поклонилась ей, как принято у монахинь.
   Девушку переполняли эмоции от красоты новой страны, от сбывшейся мечты и от встречи с живой служительницей Божьей.
   – Добро пожаловать в Грецию, – сказала Пелагея и проводила ее в машину, села за руль и повезла нарочно длинным путем вдоль моря, преподносящим во всей красе их уютный остров. В зеркало заднего вида она видела, как восторженно смотрит София на древние развалины, на скалы, свисающие над водой, и на всю эту не привычную русскому взгляду средиземноморскую экзотику.
   У стен обители Соня вышла из машины и поклонилась в сторону обители с поясным поклоном.
   – Ну вот, я и дома, – произнесла она и достала из сумки открытку из сухих цветов, собранных в Дивеево, и камень из обители Сергия Радонежского с нарисованным на нем монастырем.
   Пелагея залюбовалась гармонией, с какой Софья смастерила свои подарки. В её облике, манерах, тембре голоса, – во всем была неподдельная слаженность и гармоничность.
   Первая же беседа Пелагеи и Софии поставила наставницу в тупик. Обычно молодые послушницы-гречанки каялись, что кто-то на них косо посмотрел или грубо сказал. Софию интересовал лишь поиск Бога.
   – Прочти «Училище благочестия», – сказала она по привычке, как и другим послушницам. Но оказалось, что София прочла не только училище, а и почти всех доступных ей святых отцов, большинство в оригинале. Когда Пелагея начинала цитировать что-то из святоотеческого наследия, София запросто заканчивала цитату. На секунду Пелагея даже предположила, что этой девочке ей не чего преподать, и в замешательстве произнесла:
   – В духовной жизни у меня свой наставник, у него был предыдущий и так далее.
   И тут София сравнила наставничество с золотой цепью, нарисовав такой яркий образ, что сама Пелагея подивилась его силе. «Хорошо, что она приняла меня, как звено цепи, а не как всезнающего гуру», – размышляла она, возвращаясь с беседы. Она легла спать, но еще долго воображение рисовало длинную цепь из старцев и их послушников.
Глава пятая. Рождество.
   У Пелагеи, как обычно, перед Рождеством накапливалась уйма дел. К обычным монастырским хлопотам добавлялись еще подготовка и проведение праздника, написание поздравлений и ответ на поздравительные письма всех благотворителей и друзей обители. Тут еще, как назло, мать Феогноста вешала венок на стену и упала на порог. Пришлось везти её в больницу и оставить там на пару дней. Как-то вечером Пелагея шла к себе в келью и краем глаза заметила Софию: по щекам девушки текли слезы. «Давно я с ней не говорила, совсем забыла про нее», и Пелагея назначила на следующий день беседу. София улыбнулась и кивнула.
   – Простите, митера, я верно нерадивая послушница, но у меня не получается мыть посуду, расставлять столы, убирать мусор, и при этом помнить о великом празднике и возноситься мыслью к Вифлеемским яслям.
   София произнесла это с таким сокрушением, словно она пропустила главное событие года, замешкавшись в прихожей. Пелагеи и самой никогда не удавалось «прочувствовать» Рождество, но она даже не задумывалась об этом. Присесть и спеть от души несколько колядок, это было большее, на что она рассчитывала. «Но откуда столько работ?», – анализировала она. Собрав самые теплые слова из слышанных ей проповедей, Пелагея согрела душу Софии воспоминанием о яслях Христовых, потом она мысленно перенеслась в Вифлеемскую церковь, к выложенной в мраморе звезде, где они с монахинями пели рождественские стихиры. Это свое чувство и описание Вифлеема она пересказала Софии, и у девушки от восторга навернулись слезы на глаза.
   – Благодарю, митера. Я словно побывала там, у Вифлеемской звезды. Вы для меня как путеводная звезда, – добавила она.
   – Нам пора, – оборвала Пелагея, вставая.
   На следующий день она узнала всё о послушаниях Софии и наказала тех, кто перекладывал на нее свои труды. Чтобы загладить некрасивую ситуацию, Пелагея распорядилась послать Софию с пожилой монахиней на другой остров, в соседний монастырь.
Глава шестая. Разлука.
   Неделю Софии не было в обители. Пелагея занимала себя разными делами по монастырю, но то и дела ловила себя на мысли, что размышляет о Софии. «Как там она?»
   Однажды София позвонила в обитель и попросила передать Пелагеи, что просит её молитв. Тут Пелагея окончательно потеряла покой. Мысли то и дело возвращались к Софии, рисовали их беседы, её улыбку и привычку поправлять платок. Тогда Пелагея решила пойти к игуменье и исповедать помыслы.
   – Переключись на другие дела, как с Феогностой, и мысли улягутся. – Заключила настоятельница, выслушав исповедь.
   Настал день возвращения Софии из путешествия. Настал час, Пелагея услышала шум подъезжающей машины и вышла на крыльцо.
   Их глаза встретились. Взгляд Софии говорил: «Наконец, я дома», взгляд Пелагеи спрашивал: «ну как ты?». В тот же вечер они пошли на беседу. София жаловалась, что её «выслали» из обители, что она не может жить без наставничества митеры и находиться вдали от наставницы равносильно духовному голоду. А Пелагея заглядывала вглубь себя и понимала, что сама чересчур привязалась к Софии, что ни одна послушница до сих пор не вызывала в её душе такого участия и отклика. Разлука показала наставнице, насколько послушница привязана к ней, и насколько сама Пелагея любит Софию. Это слово впервые всплыло в её уме и заставило покраснеть. «У Христа был любимый ученик, Иоанн, который даже возлежал на Его груди на Тайной вечери», подсказывали мысли. Но представить себя с Софией на груди виделось уже никуда не годным. Закончив беседу с Софией, Пелагея пошла сама на исповедь к своей наставнице.
   – Если ты не сможешь победить пристрастность к ней, то мы вынуждены будем отослать Софию из монастыря, – резюмировала игуменья.
   И Пелагея начала побеждать. Она игнорировала Софию, как могла: не замечала её приветствия, отвечала коротко и холодно. Бывало, что по нескольку дней       они не пересекались, хоть и жили в одной обители.
   В это время игуменья потеряла икону. Подозревая двух послушниц из понтийских греков, она решила провести обыск. Пелагея всячески старалась загладить недовольство среди сестер. Услышав нотки возмущения от самой Софии, Пелагея резко отсекла:
   – Дьявол посылает разные искушения, чтобы соблазнить послушников. Не поддавайся им, наша игуменья святая.
   Кажется, она говорила это больше себе самой, чем Софии, обращая свои мысли к послушанию и отстраняя от себя суждения о своей наставнице.
Глава седьмая. Точки над «и».
   – Вы для меня дороже всех. Ваше присутствие придает смысл даже самым ненужным и бессмысленным событиям. Вы наполняете существование значимостью. И когда Вас долго нет рядом, моя жизнь теряет упорядоченность и радость. Это и есть ученичество? Или в моем отношении к Вам скрыта пристрастность и греховность?
   Эти слова Софии все еще звенели колокольчиками в ушах Пелагеи. Сердце ликовало, а душа убегала в пятки. Набравшись мужества, она постучала в дверь игуменьи и опустилась на колени, чтобы исповедоваться.
   – Я сама буду отныне наставлять Софию, пожалуй, даже отправлю тебя на время в другой монастырь, – вынесла свой вердикт игуменья.
   Но «отправлять» не пришлось. София разболелась. К тому же, подходило время окончания её визы, и проще всего было отослать её поскорее в Москву.
   – Знаю, что разболелась, и не могу больше послужить обители, – согласилась София. Ей в срочном порядке поменяли обратный билет на ближайшую дату. Провожать поехала Пелагея и еще одна послушница. У трапа, когда они остались наедине, София, не поднимая глаз на Пелагею, произнесла: «Христос воскресе!», наставница ответила ей по-русски: «Воистину воскресе». София начала подниматься по ступеням трапа. На последней ступеньке она развернулась и увидела сияющие глаза Пелагеи. Они кивнули друг другу в последний раз и ушли в разные стороны.
   По прибытии в Москву София прислала в монастырь несколько писем. Ответа не приходило. Пелагея боролась изо всех сил, чтобы вычеркнуть Софию из своей памяти. Игуменья уверила, что сама напишет Софии. И действительно, послала поздравительную открытку с очередным двунадесятым праздником от нее и всех сестер, как обычно. Пелагея предполагала, что Софии сейчас нужна весточка именно от нее. Но долг, правила хорошего поведения монахинь, послушание игуменье, – все это делало невозможным написать Софии ни письма, ни весточки.
   Через полгода, когда Деспина, сестра послушницы, рассказала Пелагеи, что собралась поехать в Москву, Пелагея не выдержала.
   – Передай, пожалуйста, конверт Софии.
   – Конечно, без проблем, – ответила совершенно беззаботная Панайота.
   Пелагея побежала в келью. Схватила ручку… «Что напишу? Нет, не стану писать, она поймет и без слов». Она достала записную книжку в кожаном переплете и на первой странице вывела средневековой вязью: «Ты всегда в моих молитвах. Пелагея». Положила книжечку в конверт и надписала адрес Софьи.
Часть третья. Костас.
Глава первая. Голубоглазая незнакомка.
   Костас сидел на палубе и рассматривал прохожих в бинокль. Помогать отцу управлять яхтой было одно, но выходить в регулярные рейсы и перевозить людей на острова – уж это совсем другое. Но, раз обещал, нельзя было отказываться. Отец пообещал переписать на него яхту, если он три месяца проработает капитаном на регулярных рейсах. А один месяц уже прошел. Бинокль медленно скользил слева направо, открывая во всех деталях вид пассажиров: суетливых, кричащих, торгующихся и спорящих. Греческие девушки так же давно не занимали его внимание: всегда черные очки, зачесанные волосы, облегающие джинсы или шорты, жующий рот. Минимализм одежды и цветового решения не давал взгляду ни за что зацепиться. А женские формы, выставленные напоказ, уже давно не удивляли. Но тут бинокль остановился. По пирсу шла девушка. Глаза, наконец есть глаза, голубые и бездонные, как Эгейское море. Русые волосы, заплетенные в косы. Черное платье, скрывающее фигуру, и лишь от дуновения морского бриза очертания ее девического тела угадывались под складками одежды. Цветочный орнамент по подолу, плывущий разноцветной россыпью за голубоглазой красавицей. И поднялась она как раз на его судно. Костас стряхнул китель и направился на капитанский мостик. Впервые он вел судно с удовольствием, старался вырулить под таким углом, чтобы не ощущалось волнение. Где-то на полпути до острова он передал штурвал напарнику и вышел к пассажирам. Взгляд скользил по рядам и, наконец, отыскал её. Голубоглазая незнакомка читала миниатюрную красную книжечку. Костас прошелся мимо несколько раз, но ничто, ни нарочитый кашель, на звяканье ключей не отвлекали девушку от чтения. Пройдя очередной раз вдоль кресел, Костас осознал, что больше не может ставить под удар свою репутацию перед таращащимися матросами и девушками-стюардессами. Он вернулся к штурвалу. Судно причалило к острову, и пассажиры столпились у выхода. Костас вышел к трапу, чтобы помочь им сойти. А вот и она, закрыв свою книжечку, неспешно идет к выходу. Он протянул ей руку, и она, пошатнувшись вместе с набежавшей волной, схватилась за неё. Со всей галантностью, на какую был способен, Костас провел девушку по трапу. Она кивнула и тотчас пошла вперед, где её встречала монахиня с табличкой «София».
   – София, премудрая София, – повторял Костас имя весь этот день. На острове был только один женский монастырь. Он располагался на полпути между двумя городами. Костас проезжал его дважды в день: утром, когда ехал в бухту и вечером, возвращаясь с работы.
   На следующее утро, проезжая мимо монастыря, он увидел её, сидящую у воды, и сопроводил свою находку громким гудком.
Глава вторая. Злоключения влюбленности.
   На таком не большом острове, как их, почти все знали друг друга, приходились дальними родственниками или работали с кем-то из семьи. Да и греческие семьи были не маленькими, учитывая всех тётушек и двоюродных племянников и бесконечных крестных. Поэтому навести справки о Софии оказалось совсем не сложно. Деспина, сестра послушницы в монастыре, ходила к одной парикмахерше с сестрой Костаса. От нее-то Костас узнал, что София приехала в монастырь на послушание из России и вообще мужчинами не интересуется, а думает лишь о Богопознании и аскезе. Если б кого и остановил такой расклад от дальнейших попыток сблизится, но только не Костаса. Трудности, наоборот, разжигали азарт в его душе, а кажущаяся недоступной мечта еще сильней будоражила ум. Ежедневно он оповещал Софию гудком, проезжая мимо. Ну, не глухая же она, наконец. Когда-нибудь и заметит. На Рождество Костас даже пришел на службу в монастырь и остался на трапезу в надежде увидеть Софию. Он и не подозревал, что в женских монастырях мужчины стояли в притворе и ели в соседнем помещении, за шторой. Превратившись весь в слух, он ловил каждый звук, пытаясь хоть тут услышать голос Софии. Все тщетно. Заунывное чтение старческим голосом во время трапезы сменилось стройным монашеским хором, спевшим тропарь Рождеству и несколько колядок. Оставалось лишь тешить себя тем, что в этом хоре пела и София. Родители забеспокоились о нравственности сына, зачастившего в женский монастырь, и решили отправить его на курсы в Афины.
   Эти несколько месяцев Костасу казались бесконечными. Часы занятий тянулись, словно время остановилось. Костас даже несколько раз стучал по часам, заподозрив, что они сломались. После занятий он шел в общежитие, но ни на какие развлечения сердце не лежало. София, она одна занимала его ум, но раз уж она решила посвятить себя Богу, как он может препятствовать. Остается забиться в темный угол и пережить свою тоску, пока не появятся силы жить дальше. Подходили к концу его курсы и оставался лишь один экзамен, чтобы Костас стал дипломированным медбратом. Неожиданно вечером раздался звонок от сестры. Приветы, общие фразы, а вот и новость: София разболелась и уехала в Россию. Про нее никто не говорит, словно её и не было, так что Деспине с трудом удалось раздобыть её адрес, придумав, что она должна ей вернуть книгу.
   У Костаса словно выросли крылья. Сдав экзамен на отлично, он не остался на церемонию вручения, а тотчас вернулся на остров. От монахинь он так ничего и не узнал: чем заболела? Почему уехала? Как могли отослать больную, не вылечив? А если с ней что-то в пути произойдет?
   Он купил открытку с закатным пейзажем острова и послал по имеющемуся адресу. «Привет. Ты как там? Костас.»
   Через три дня другую: пара кошек сидит на мотоцикле.
   «Это мой мотоцикл. Теперь он не может погудеть для тебя, поэтому шлет свое фото. Костас.»
   Открытки он отсылал каждые три дня: почтальон уже знал время, когда придет сын начальника порта покупать новые забавные открытки, и специально раскладывал самые выразительные на прилавке.
   Через месяц Костас отправил открытку с одиноким ботинком на пляже и надписью «Ищу пару».
   Соня ответила. «Привет. Все отлично. Если не считать, что я с психическим истощением лежу уже второй месяц в лечебнице и питаюсь медикаментами. Что митера, которую я приняла как духовную наставницу и мать, не написала мне ни строчки за все это время, а пишешь только ты, проезжавший мимо парень. И что у меня нет сил больше на аскезы и подвиги, одно воспоминание о них вызывает боль и слезы. С уважением, София».
   Костас тотчас послал открытку с водопадом. Пенящиеся струи разбивались о камни. «Привет. У нас есть пословица: человек предполагает, а Бог располагает. Наверняка, у вас есть аналогичная. Так вот. Посмотри на всё это с точки зрения Бога. Может, у него другие планы на тебя. Один такой другой план я бы и сейчас озвучил, но дождусь, когда ты будешь готова услышать. Костас.»
   София, конечно, поняла намек. Она долго не отвечала. Костас ждал. Через две неделе пришла от нее открытка. «Привет. Я вышла из больницы. Наконец-то дома, и объедаюсь вкусной, не больничной едой. Так какой план у тебя есть? София.»
   Костас достал давно подготовленную открытку со множеством цветов: просто букетище, еле уместившийся в аккуратном голубом ведерке. «Привет. План такой – я и Деспина приезжаем тебя навестить в Москве. Снимаем машину, и ты нам показываешь самые свои любимые места в России. Все расходы я беру на себя. Гостиницы забронируем по мере продвижения. Согласна? Позвони Деспине, если согласна. Костас».
Глава третья. Путешествие по России.
   София позвонила Деспине, и они договорились, где встретятся по приезде. Костас долго придумывал, как нейтрализовать их личное знакомство и узнавание. Взять Деспину попутчицей было самым удачным решением. Девушка не будет чувствовать стеснения, и вообще все выглядит, как посещение достопримечательностей. А Деспина, как никто другой, подходила на роль свахи. Веселая и беззаботная, совершенно эмансипированная, и гордая своей независимостью. Казалось, в ней вживались женщина и мужчина сразу, поэтому другой мужчина ей просто не был нужен. Деспина тотчас прониклась идеей и согласилась поехать. Костас купил им визы и заказал билеты. В аэропорту их встречала София. Деспина бросилась обнимать сильно исхудавшую, словно побитую Софью. В глазах девушки мерцали слезинки, и, казалось, они не просыхали уже несколько месяцев.
   «Я вылечу эту бедняжку», – говорил себе Костас. «Или я не медбрат… Или я не человек», – добавил он, подумав.
   Он почтительно поклонился Софии и протянул ей руку.
   Она посмотрела на руку с сомнением, но всё-таки пожала.
   – Один раз ты уже держалась за эту руку, и не укололась, – пошутил Костас.
   – Правда, когда? – Софья недоуменно смотрела на Костаса, первый раз так близко стоя рядом с ним. Первый раз не отгоняя от себя желания и дальше стоять рядом.
   – Когда ты сходила по трапу на остров, – напомнил Костас.
   – Точно, помню. Была такая теплая рука с золотыми часами. Дальше я не посмотрела, – улыбнулась София. Она опустила глаза на руку и увидела те самые часы.
   – Они всё ещё ходят? – в свою очередь пошутила София.
   – Мне иногда казалось, что встали, – серьезно ответил Костас.
   Они оба замолчали, продолжая рассматривать часы и держаться за руки.
   – Ладно, ребят, вы тут поприкалывайтесь, а я пойду вещи заберу, – заявила Деспина, и Костас и Софией последовали за ней.
   Костас снял машину. Золотое кольцо, Питер и окрестности, Великий Новгород. Соня за всю свою жизнь не видела столько красивых мест, как за эти две недели. Ели русские деликатесы, спали в гостиницах на белоснежных простынях, Деспина в номере с Софией, Костас по соседству.
   Однажды, оставшись вечером вдвоем, Деспина раскрыла чемодан и передала Соне записную книжку в кожаном переплете.
   – Это тебе просили передать, – произнесла Деспина.
   Софья прочла надпись и вздохнула.
   – Пришло с опозданием на полгода. Знаешь, я так ждала слова утешения от своей духовной матери, и теперь, когда эти скупые три слова пришли, я уже нашла утешение от других. «Не надейтесь на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения», – добавила она.
   – Я рада, что ты утешилась, а то как же без звездочек в глазах, – сказала Деспина. Она позвонила метрдотелю и заказала фрукты и вино в номер.
   – Нам есть, что отметить. – Деспина протянула Софии бокал с вином. – Привыкай, в Греции пьют много.
   Соня сделала глоток, потом второй. Она еще никогда в жизни не пила вина, и теперь впервые ощутила его согревающий душу эффект.
   Костас привез девушек обратно в Москву и пригласил в ресторан Софию с родителями. Там он уединился с отцом Сони и попросил у него руки дочери.
   – Я поговорю с ней, – кивнул отец.
   На следующий день утром они вылетали обратно. В аэропорту София подошла к Костасу и веселым тоном произнесла.
   – Мне тут папа передал неожиданное предложение от тебя. Я думала-думала, и решилась. Да, я выйду за тебя замуж и буду верной и заботливой женой.
   – А я сделаю всё, чтобы никакая скорбь не омрачала твоё лицо.
   Они обнялись и простились.
   – До скорого, – махнула Деспина.
Глава четвертая. Свадьба на острове.
   Гостей пригласили на остров, где на высокой скале, свисающей над Эгейским морем, разбили шатры и украсили арку белыми ароматными цветами апельсина. Приехавших издалека гостей разместили в большой яхте отца Костаса. Другая яхта, поменьше, была свадебным подарком молодожёнам. София в белом атласном платье, походила на сказочную нимфу. Костас в белом смокинге не отходил от невесты ни на шаг. Гости поочередно произносили тосты и складывали, как принято у греков конверты с купюрами в корзину рядом со столиком жениха и невесты. Играл чудесный оркестр, и по острову разносились переливы скрипки, флейты и виолончели. Соня и Костас под аплодисменты собравшихся начали танцевать сиртаки. Постепенно все гости присоединились к хороводу и танцевали до упаду. Костас поднял Софию на руки и внес на свою яхту. Он несколько раз нажал на гудок, прощаясь с гостями, и повел судно от берега. Соня смотрела с кормы. Как еще долго плясали гости и по острову неслась переливистая музыка. А Костас рассказывал про свои любимые острова, обещая показать их все Софии. Яхта шла вдоль острова, когда за скалой открылся вид на средневековый монастырь. У воды сидела монахиня на лавочке и бросала камни в море. Звуки праздника не доносились до сюда, ту стояла тишина, прерываемая лишь всплесками воды и шорохом набегающих волн. Костас повернул штурвал в открытое море, к новым островам, к новой для них супружеской жизни.
Глава пятая. Нежданная встреча.
   Прошло несколько лет. София расцвела, как цветок, пересаженный в оранжерею. Теперь волосы сбегали волнистым каскадом с её плеч, обрамляя лицо золотистой рамкой. Голубые глаза теперь затемняли чуть подкрашенные черным и от этого более выразительные ресницы. По бровям тоже чиркнул косметический карандаш, приподняв уголки и придав их хозяйке немного удивленный загадочный взгляд. София любила все цвета одежды, но густой синий цвет шел ей лучше другой, так как подчеркивал бездонную синеву в её зрачках. Прохожие останавливались полюбоваться красавицей, когда она приезжала в город на машине купить фруктов на базаре или цветы в сад. Их дом, окруженный большим садом, цвел круглый год. Для этого с разных уголков мира Костас заказал цветы, а высаживали их всех заботливые руки Софии.
   Однажды осенью, проводив мужа на работу, София села в машину и поехала в город. Она решила приготовить к ужину лазанью и хотела купить свежий фарш и помидоры. Как и всегда в греческих городах, найти парковку среди узких улочек – целая проблема. Проехав несколько кварталов, София, наконец, заметила место на площади. Она поставила машину под раскидистым платаном и уже собиралась идти, как поймала на себе пристальный взгляд. Обернувшись, она увидела двух монахинь, Пелагею и другую, постарше, с мужскими чертами лица. Монахини возвращались с покупками с рынка и обсуждали, что написать в меню монастыря на следующей недели, когда их взгляд привлекло синее ажурное облако. Приглядевшись, они увидели красавицу в синих шелках с пышными распущенными волосами цвета спелой пшеницы. Любоваться на мирских женщин не подобает монахиням, и Пелагея уже было собралась перевести взгляд, как заметила глаза женщины. Голубые и бездонные, гармонирующие с цветом шелкового синего платья, они притягивали и завораживали. «Где-то уже я видела эти глаза», – стала припоминать Пелагея. Она стояла, вглядываясь в черты лица и пытаясь вспомнить, откуда они ей знакомы.
   На лице Софии не было ни смятения, ни радости. Ей даже было немного интересно, признает ли в ней Пелагея ту молодую послушницу, которая открыла ей свою душу.
   «Но ведь она сделала свой выбор. Она решила вычеркнуть меня из своей жизни и чинно соблюдать свои монашеские правила, не заботясь, что твориться со мной и как мне нужна её поддержка. Что ж, я справилась. Пусть живет, как она решила, не стану ей в этом мешать». София медленно перевела взгляд с монахинь на дома на площадь, потом выше, к морю на линии горизонта и ещё выше, к бесконечному всезнающему небу.
   Костас звонил по телефону, она ответила.
   – Привет, ты в городе. У меня сегодня вырисовывается выходной, давай я подъеду и сходим в ресторан.
   – Хорошо, жду.
   Через пару минут на площади появился белый кабриолет, а за рулем Костас в кителе капитана и с большими усами. Он чинно остановился около Софии, вышел из машины и распахнул перед женой дверь.
   Дверь захлопнулась и кабриолет со свистом улетел с площади.
   Монахини все еще стояли, смотря им вслед.
   «Откуда же мне известна эта женщина?», – по-прежнему недоумевала Пелагея. Она отбросила навязчивые мысли, что уже так хорошо научилась делать, и села за руль. Завела машину и прибавила громкость проигрывателю. «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение», – разнеслось чинное монашеское пение. Пелагея вновь была в своей стихии: службы, хлопоты по монастырю, меню на следующую неделю и так далее без конца.
   Конец.