Пустеет мой поезд, конечная остановка совсем-совсем скоро, но выходить очень уж не хочется – так бы ехал и ехал… Раньше, в самом начале моего пути наш общий вагон был переполнен шумом и весельем, и родными лицами – близкие всё люди: родители, дедушки-бабушки, друзья-подруги. На каком-то полустанке подсела жена и откуда не возьмись, зарезвились дети. А потом многие стали потихоньку сходить, и вагон сократился до отдельного купе. И вот уже другие поезда умчали жену, детей, оставшихся друзей иными маршрутами. Были ещё попутчики, да чего там греха таить – и попутчицы, но не такие близкие – так… Около… И они куда-то исчезли, а я всё еду и еду, теперь уже – в вагоне СВ, а напротив – женщина, случайная – ни имени, ни фамилии. Подсела с другого поезда, на пересадке присоседилась. Раньше, помню, за суетой в окошко глядел только вскользь, а теперь так и тянет посмотреть: что там за окном? А за окном одни веси с лачугами, где – похлипче, где – покрепче. Изредка из-за густой зелени покажется на пригорке у озера чей-то роскошный дворец и исчезнет, а потом снова – лачуги… Лачуги! На лесах, да на озёрах глаз отдыхает, душа оживает, вспоминается Пришвин…
- Что вы всё время в окошко смотрите?
- Любуюсь родиной.
- Что-то вы как-то безрадостно любуетесь?
- А чему радоваться? Все радости – в прошлом.
- Очень уж уныло, так нельзя. В настоящем тоже есть хорошее, надо только уметь замечать.
- Вы правы. Я вот заметил, что раньше постельное бельё в поездах почему-то было серым и влажным, а теперь выдают белое и сухое…
- Вот видите, при желании много хорошего можно подметить.
- Только про колбасу не надо…
- А при чём тут колбаса? Я её не ем, и тогда не ела, и сейчас не ем. Кстати, вы не возражаете, если я перекушу? Умираю с голоду – закружилась совсем, даже позавтракать не успела.
- Да, пожалуйста, кушайте на здоровье.
Я спешно убрал со столика журналы с кроссвордами, а женщина расстелила кокетливую салфетку, вышитую стильными красными крестиками вперемежку с черепушками, выложила из сумочки бутылочку йогурта и кусок козьего сыра. Потом из той же сумки достала миниатюрную косу, маленькую такую, знаете ли, аккуратненькую литовочку, но, судя по всему, чрезвычайно острую, потому что как только она прикоснулась к сыру, тот как бы сам собой распался на ровные пластинки:
- Какой у вас любопытный ножик.
- Подарок.
- Он что, не складывается?
- Не-а…
- Так ведь и обрезаться можно.
- Я-то не обрежусь, а вот если кто другой в сумочку полезет, так обязательно обрежется… Тут один вздумал в сумке пошарить, деньги искал – а у меня их сроду не было, так вот он так обрезался, что потом в морге насилу сшили…
Такой, неожиданно чёрный юмор меня немного развеселил, но больше всё-таки обескуражил, и я решил перейти на менее острую тему:
- Я смотрю, что рацион ваш, так сказать, очень уж сдержанный, а говорили, что с голоду умираете?
- Поневоле приходится сдерживаться – вес набираю быстро. Вот и считаю калории, как бы чего лишнего не съесть. Ни хлеба позволить себе не могу, ни сладостей. Сейчас-то ничего, с этой пандемией работы много, а вот года три назад относительное затишье было, так я на целых два с половиной кило поправилась.
- А вы что, доктор?
- Доктор я, доктор.
- А от чего лечите?
- А я от всего лечу. Врач широкого профиля.
Женщина закончила трапезу, сложила в сумку остатки сыра и йогурта, аккуратно вытерла салфеткой розовые губы и достала пачку сигарет «Давидофф»:
- Не возражаете, я закурю?
- Да, пожалуйста, я и сам курю, но ведь нельзя в поезде. Только на остановках, да и то на платформе. Попробуй, закури, так такой хай поднимут, оштрафуют, а то, чего доброго, и с поезда высадят.
- Меня не высадят. Я у них vip-пассажир. Пассажирка.
- Тогда можно и я с вами закурю?
- Конечно, курите и ничего не бойтесь. – Она вытащила из сумки жёлтую металлическую коробочку. – Пепел и окурки – сюда. Не люблю, когда свинячат.
Во мне понемногу разливалось уважительное отношение к своей попутчице. А ещё – безотчётная вера в то, что уж её-то невозможно ни оштрафовать, ни уж тем более высадить. Закурили. Я как-то сразу почувствовал себя свободнее, раскованней – достал фляжку, налил в чайный стакан и выпил, закусив лимоном.
- Что это вы пьёте?
- Арманьяк. Друг подарил. Хотите?
- Ар… Армянский коньяк, что ли?
- Французский. Можно сказать, коньяк, но только не купажированный.
- Налейте. Немного. Полстакана, не больше.
Я послушно налил затребованное количество. Женщина выпила, не поморщившись, затянулась сигаретой и блаженно улыбнулась:
- Вкусно, прах меня побери. Умеют делать, черти! Но я больше водку люблю. Вот, извольте откушать. Я её сама готовлю, из пшеничного солода. Напиток богов, в магазинах такую не купишь. Магазинная водка – пойло. Им только народ спаивать.
С этими словами она извлекла из сумки жёлтую флягу и разлила опять же по полстакана.
- Какая у вас сумка вместительная, а по виду не скажешь.
- Подарок.
- Раз пошла такая пьянка, так давайте знакомиться. – Это уже предложил я после того, как залпом «откушал напиток богов» и почувствовал, как по всему телу прокатилась огненная дрожь. – Алексей.
- Йосокс. Можно просто Ё.
- Странное имя. Скандинавское?
- Скорее, греческое.
Раздался робкий стук, я встал и отодвинул дверь купе. В проёме появился проводник и с благожелательнейшей улыбкой предложил:
- Икорки не желаете-с?
- А какая у вас? – спросила Ё.
- Любая-с. Белужья зернистая, севрюжья паюсная, кетовая.
- Алексей, вы какую хотите? Я бы от паюсной не отказалась, и немного белужьей.
- Я – как вы. А как же калории?
- Да чёрт с ними, с калориями. Дядечка, ещё хлеба белого тонко нарежьте и масла вологодского охлаждённого принесите. Да… Мы тут курим, ничего?
- Курите, курите, какие пустяки…
Тут и я осмелел:
- Если можно, графин морсу брусничного…
- Сию минуту-с…
Проводник исчез и через мгновенье возник с подносом. Помимо заказа, на нём стояли огурчики солёно-перчёные, капустка квашеная с клюквой, груздочки белые солёные и ломтики балыка из астраханской белорыбицы. Меня раздирало любопытство:
- Скажите, а откуда всё это богатство? Ведь ещё вчера вы меня потчевали куриной ногой с кровью под гарниром из дробовой гречки?
- Известное дело, оттуда-с. Всё доставили с полчаса как. Вы уж меня простите, госпожа хорошая, – это он обратился уже к Йосокс, – Вас очень просят выйти на минуточку…
- Я же просила не беспокоить.
- Мы люди подневольные, – сокрушённо оправдывался проводник, – А там такой человек, такой человек…
Проводник выразительно закатил глаза аж под верхние веки:
- Оттуда-с!
- Хорошо, пусть ждёт. Выйду.
Проводник забормотал благодарственное и исчез, прикрыв дверь.
- Да, сыск у них хорошо работает – старая школа! Только одного сыска мало. Как вы думаете, Алексей, почему Союз распался?
Арманьяк и водка сделали своё дело – я уже был готов к откровениям подобного рода, хотя в другой ситуации не позволил бы себе вести задушевные беседы на такие глобальные темы:
- Если кратко, то Союз этот держался на НКВД с одной стороны, и на песнях Дунаевского – с другой. Когда НКВД сменило КГБ, а Дунаевского не стало, страна была обречена, что и было доказано нашей новейшей историей.
- Неплохо, неплохо сказано. Если продолжить вашу сентенцию, то теперешние силовики всё больше напоминают НКВД, но другого Исаака Осиповича, увы, нет. И, думаю, в ближайшем обозримом будущем, не будет. Так что же из этого следует?
- А следует то, что голая сила без массового патриотизма, без энтузиазма, если хотите, также обречена. Они пытаются вызвать патриотизм, эксплуатируя Великую Победу более чем семидесятилетней давности. Но лет через двадцать старое поколение полностью отомрёт, а новые поколения будут воспринимать её примерно так же, как битву на Чудском озере. Да и теперь уже молодёжь смутно представляет себе Сталинград и Курскую дугу. А энтузиазм они подогревают матчами между «Зенитом» и «ЦСКА».
- Вы – интересный собеседник, Алексей, и мы обязательно продолжим с вами, а сейчас, извините, нужно выйти, раз обещала.
Оставшись один, я снова закурил, машинально попытался подвинуть «Ё-пепельницу» и вдруг обнаружил, что у пепельницы этой свинцовая тяжесть. «Неужто, и впрямь золотая?» Взвесил на руке «Ё-фляжку», – та вообще оказалась настолько тяжёлой, что сомнений не оставалось – чистое золото! «Ну и ну… Кто же она такая, эта Йосокс? Инфанта Испанская? Да нет – та соплива ещё. Королева Бельгийская? Сказала – доктор… А может она экстрасенс класса ультра-си? «Боль разведу руками…». В общем, стал теряться в догадках. Между тем из коридора послышался возвышенный голос Йосокс:
- Не надо меня умолять, а уж тем более – сулить. Будьте мужчиной. Ничего я вам обещать не буду.
Вошла возмущённо-раскрасневшаяся Ё, тут же налила свои полстакана, а заодно – и мне (тут я поразился, насколько бездонной оказалась её фляга):
- Выпьем, Алексей. За нормальных людей! За тех, кто, несмотря на убогую жизнь, сумел сохранить в себе Человека!
Я потянулся было чокнуться, но она отрезала:
- Не люблю чокаться…
Выпили. Я чувствовал, что Йосокс хочет выговориться, поэтому молчал. Наконец, она успокоилась и заговорила:
- Вот чего им не хватает? Всё есть: власть, деньги, обслуга, молодые бабы, медицинские светила, вставные зубы – от настоящих не отличишь. А всё мало! Всё клянчат и клянчат. Лишние пару лет пытаются купить.
Ё снова налила по выверенной дозе. И снова выпили. После этого полстакана я откровенно поплыл:
- Вы знаете, Ё, у меня есть один недостаток…
- Интересно.
- Вот другие… Большинство… Если выпьют лишнего, то обязательно в драку лезут… Или материться начинают безбожно… А меня почему-то, на поэзию прошибает…
- Какой же это недостаток? Это – достоинство.
- Не скажите. Многие считают за придурка… Ладно, если позволите, я что-нибудь прочитаю…
- Почитайте, я люблю стихи.
Я наморщил лоб, пытаясь выбрать из своего накопленного за жизнь, обширного репертуара, самое достойное стихотворение, и почему-то остановился на:
«Хороша была, Танюша, краше не было в селе…»
Я читал, вживаясь в есенинский образ, остро переживая за бедную Танюшу, и с жаром продекламировал последнюю строфу:
«Не кукушки загрустили — плачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися на челе,
Хороша была Танюша, краше не было в селе».
Наступила тишина, Ё смотрела на меня таким благодарно-заинтересованным взглядом, что я сразу понял: «Понравилось!»
- У вас поразительное чутьё, Алексей. Надо же, прочувствовали, что поэзия – моя слабость. А читаете замечательно. Браво! Меня редко пробирает, но тут пробрало! И тема такая мне близкая.
Снова выпили. И тут Йосокс вдруг попросила:
- А давайте, теперь я вам почитаю? Моё любимое? «Лёгкой жизни я просил у Бога…»
Как катастрофически мало встречалось мне попутчиц, любящих и знающих поэзию. Я смотрел на Ё восхищённым взглядом: «Зачем спрашивать? Читайте! Умоляю, читайте!» Она читала, а у меня – ком в горле. То ли от того, как она прекрасно преподнесла строки Ивана Ивановича Тхоржевского, то ли смысл этих строк был созвучен моему собственному внутреннему состоянию, не знаю:
«Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить…
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить».
Ё закончила читать и грустно посмотрела на меня:
- Правда, замечательное стихотворение?
- Оно само по себе прекрасно, но в вашем исполнении… Вы не просто читали, вы что-то такое вселили в меня…
Лицо у Йосокс вдруг стало суровым и как-то неуловимо постарело:
- Давайте спать. Отвернитесь, пожалуйста, мне нужно переодеться.
- Тогда я лучше выйду…
- Не нужно. Там, в коридоре полно чугунных мужиков – его охрана! Поэтому лучше пригасите свет и отвернитесь.
Я отвернулся, невольно прислушиваясь к шуршанью её одежды, и по стародавней привычке, краешком глаза глянул в дверное зеркало… И тут, в свете проносящегося мимо пассажирского поезда вдруг увидел тронутое фиолетовым тленом тело моей попутчицы, и её изменившееся, с обтянутыми скулами и провалившимся ртом, лицо… Я мгновенно протрезвел и сложил в уме всё сразу: и её странности, и то могущество, с которым она безоговорочно подчиняла себе людей, и это странное имя – Йосокс. «А ведь если прочитать его наоборот, то получится «С косой». Вот, значит, она какая … Смерть! Эрудированная! Мудрая! И не такая уж и страшная». И действительно, страха не было, Ну, если и был страх, то самую малость, даже и не страх, а какой-то опасливый, но отчаянный азарт, будто в окружении одноклассников и одноклассниц ныряешь с высокого берега головой в незнакомом месте – только бы в грязь лицом не ударить, только бы не сочли трусом. «Нет уж, эта дамочка не дождётся от меня ни мольбы, ни посулов». Не зажигая света, не раздеваясь, я прилёг, наперёд зная, что заснуть уже не смогу. И тут Йосокс снова заговорила:
- Теперь вы знаете обо мне всё, Алексей. Не боитесь?
- Так бойся, не бойся – всё один конец, так уж лучше не бояться. Хотя, по правде, немного страшновато.
- Это – нормальное состояние. Не верю я в бесстрашие. Теперь давайте начистоту. У вас, Лёша, неоперабельный рак лёгкого, хотя вы пока что этого не чувствуете, поэтому остался вам год. Это – в лучшем случае. Но год этот будет для вас очень тяжёлым и мучительным. Вы мне симпатичны, и я хочу предложить альтернативный вариант. Абсолютно безболезненный, сиюминутный. Во сне. В прекрасном сне. Подумайте, но недолго.
Я был готов ко всему, но только не к праву выбора. Тяжёлый и мучительный год или же безболезненный немедленный уход? «А что я, мало намучился за свою жизнь? А уж последние четверть века больше выживал, чем жил. И всё-таки даже в самые трудные времена со мной оставались Есенин и Пришвин, леса и озёра. Как бы там ни было, а лишний год, пусть и мучительный, всё равно подарок».
- Хочу, чтобы вы знали, Йосокс, я вам безмерно благодарен. И за этот чудесный день, и за ваше щедрое предложение. Но я всё-таки хочу испить свою чашу до дна, какой бы горькой она ни была. Я выбираю год.
- Что ж, уважаю ваше решение. Но я на всякий случай положу на стол пилюльку. Это уж если совсем невмоготу станет. И ещё запомните: хотя все вы здесь проездом, но кое-что всё же остаётся. От Дунаевского – его прекрасная музыка, от Есенина и Тхоржевского – стихи, а от сегодняшнего клянчуги – один смрад.
«А что от меня останется? Пара повестей, да несколько рассказов? Их автора и сейчас-то никто не знает, а уж потом…»
- Зачем же так мрачно? Для писателя время – лучший третейский судья. По крайней мере, одна новелла у вас бесспорно хороша. Видите, как много я про вас знаю. А теперь допейте арманьяк и спите.
- А там уже ничего не осталось. – Я даже не удивился тому, что Йосокс может читать мысли.
- Да что вы говорите? У вас полная фляга!
Я нащупал фляжку – действительно полная! «А вот это уже настоящее чудо!»
……………………………………………………………………………………………………………………………………
Утром я с трудом разлепил глаза и первым делом взглянул на соседнюю койку. Она была пуста, моя Ё исчезла. «А может, мне всё приснилось? Даже наверное приснилось… Ведь не бывает же наяву задушевного общения со Смертью, бездонных фляжек, а уж тем более – севрюжьей паюсной икры?» Но тут я увидел на столике одиноко лежащую жёлтенькую коробочку с её таблеткой. «Нет, похоже, что не приснилось». Голова болела невыносимо. «Сколько же я вчера выпил, перед тем как заснуть? По-моему – всю флягу». И в самом деле, пустая фляжка валялась на полу. Чудеса закончились. Я спрятал таблетку и закурил. Неожиданно, без всякого стука дверь открылась, и на пороге появился вчерашний проводник, лицо его было хмурым. За ним стояли полицейский и женщина со злыми глазами и в железнодорожной форме, очевидно – бригадир поезда. Она протиснулась вперёд и визгливо заблажила:
- Вот, полюбуйтесь, как пассажир наглеет, курит, перегаром весь вагон провонял. А ты куда смотришь? – это она уже проводнику.
- А я что? Я предупреждал, так разве они послушают…
Тут заговорил полицейский:
- Ты чё борзеешь, папаша? Законов не знаешь? А ну, погасил сигарету быстро. Штраф заплатишь, и за курение, и за распитие спиртных напитков…
Было так тоскливо на душе, в голове стучало, а в сознании жили печально ироничные строки: «Лёгкой жизни я просил у Бога, лёгкой смерти надо бы просить»:
- Простите, а вам нравится Тхоржевский?
Бригадирша сделала такое лицо, как будто обнаружила паука на своём пододеяльнике:
- А-а-а… Вот придурок…
А полицейский осекся и смерил меня пытливым взглядом:
- Дед, а ты случайно не того? Или дуру мне тут гонишь? Короче, ты меня понял?
Я кивнул.
- Смотри! А если не дойдёт до тебя, то сниму с поезда. А там тебя встретят, и проведёшь ты двое суток в холодной…
Спорить – себе дороже. Штраф я конечно же заплатил. И курить из вагона выходил на редких остановках – кому охота двое суток в «холодной» сидеть? Так начался мой последний год, самый трудный и мучительный…
2021 г., декабрь