Город разрушен, торчат лишь сваи, как остовы былой красоты. Я роюсь в развалинах своего дома, ища паспорт и пенсионное удостоверение, без которых меня не пропускают в поезд, уже набитый оставшимися в живых счастливчиками так, что и в тамбуре не протолкнуться. Найдя документы, запыленная и растрепанная я бегу к спасительному транспорту, а он стоит такой весь набриолиненный, с горящими глазищами-фарами и своим составом, похожим на длинное хвостатое тело некоего фантастического существа, и своим басистым сигналом об отходе вырывает из меня громогласное: "подож-ди-и-те-е-е! Я еще здесь, я еще есть!". Но меня машинист не слышит, поезд дернулся и взмыл ввысь, оставляя за собой огненный след.
Проснулась я с чувством тревоги за свою жизнь. Нависшая угроза со стороны корон вируса SARS-CV-2, который размножается с неимоверной скоростью, и от которого уже ищут средства защиты более высокого класса, чем маски, это и есть реакция моего подсознания, наглядно показывающее, чем все это может кончится. Рождается версия. Поезд, ушедший без меня - это то поколение новых людей, выросших уже свободными, не травмированными сталинским правлением, на которое Провидение рассчитывает, строя свои планы на будущее по замене менталитета и построения нового государства, эдак, лет через 40-50, когда они придут к власти. А те, рожденные в СССР, в том числе и я, подлежат уничтожению. Для этого и используется новое смертоносное оружие типа этих невидимых невооруженным глазом, воздушных, заразных "атомных бомбочек".
Рассчитывать на бессознательный уход в мир иной тихо, как при рождении, о чем говорил Лев Толстой своей матери, которая боялась смерти, в данном случае не приходится, так как душить меня будет собственноручно сама Смерть при моем полном сознании. А покидать жизнь таким насильственным способом я не намерена постольку, поскольку я уже достаточно прикипела к тому самому большому чуду на земле, коим называют жизнь блюстители искусства, воссоздавая этот ее облик языком музыки, красок, художественного слова. Живая природа со специфическими запахами многообразия своего мира тоже здесь язык немаловажный, причем, более доступный бедному человеку.
Еще не стерлись в памяти те счастливые мгновения встречи с ней в возрасте, когда твой разум еще не набрал веса. Он легок, груженный лишь мало весомыми знаниями общеобразовательной школы; а душа твоя уже созрела и готова делиться своим теплом, только подставляйте ладони. Именно, с Природой связаны переживания моей первой любви. Помню.
Большое ржаное поле, за ним картофельное, впереди луга, вдали река Протва. Идем недалеко от берега. Роща березовая. Пробираемся сквозь кусты и выходим к реке. Нам открывается живописное местечко: желтый песок, сверкающая река, просматриваемое ее дно, насколько прозрачны ее воды, украшенные цветущими белыми водорослями, желтые кувшинками. С одной стороны заросший берег, с другой - пляж и открытая безлюдная местность.
Мы, как двое нудистов, плескаемся в этих чистых водах, брызги воды, словно алмазные мелкие камешки, летят на меня, солнце расплылось в улыбке до ушей, кричат вороны, свистят трясогузки. Обвалявшиеся в песке, мы снова лезем в воду, омывая свои мраморные тела, сравнимые с изваяниями. Потом одеваемся и пошли кувыркаться уже на мягкой траве, меняясь местами, то он на мне, то я на нем - глаза в глаза и ни гу-гу, только толкуют наши души.
Ему 20, мне 18. Каждое свидание с ним кажется розовым, если даже в небе гроза. Мы накрываемся плащом березовым и теряемся в звуках дождя. Блаженство, да и только!
Через две недели мой Жюльен вернулся в Ленинград, ныне Санкт-Петербург. В нашем военном городке он проходил практику. Скорый поезд "Москва-Ленинград" еще долго будет нас связывать. Вначале я ждала его, как Пенелопа Одиссея. Писала письма, сотканные из музыки, воздуха, горячие, легкие. Во время сессии, праздничные дни он гостил у нас. Мама и сестра Люда встречали его, как родного. Я тоже была знакома с его мамой и отчимом. Наши родные считали нас женихом и невестой. Но когда после окончания института последовала магистратура, а затем аспирантура, а потом забота о приобретении собственного жилья, на такое долгое ожидание у меня не хватило терпения.
Продолжая писать, я покидаю свой отчий дом и перебираюсь в столицу, дабы собственными силами отвоевать себе место в жизни по своему вкусу. Может быть, для кого-то в этом городе - символе процветания и успеха России, символе другой жизни пробиться было и трудно, но мне фортуна всегда благоволила. К 26 годам я уже числилась москвичкой, была замужем. Наша генная инженерия не подвела нас и у нас родились два здоровеньких и красивых мальчика.
Когда же я сообщила своему ленинградцу, что вышла замуж, я даже не могла предположить, что причиню ему столько боли. Читая ответ на свое письмо, я плакала от того, что исправить, может быть свою ошибку, было уже невозможно, так как я очень быстро забеременела первым сыном и муж любил меня не меньше, чем он. Все мои следы прошлого были им уничтожены, как то: письма и фото многочисленных моих поклонников. Но память о первой, единственной и настоящей любви уничтожить было не в его силах.
Мой Жюльен осуществил все свои планы и женился только в 36 лет на той, кто умела ждать. Однако, спустя уже годы, когда моя первая любовь являлась в Москве, уже по долгу своей службы, что-то связанной с налоговой инспекцией, он находил меня, и мы вновь предавались любви, только уже тайно от своих половинок.
Я озаглавила свои мемуары "Чему бы жизнь нас не учила, а сердце верит в чудеса" постольку, поскольку надежда умирает последней. Кто знает, может мое предположение о гибели старого и возрождение нового как-то пронесет, или, по крайней мере, только бы не при моей жизни.
А пока, я благодарю Бога за каждый светлый час и сладкое мгновение, которые я пережила не без Его помощи!
Инна Бахместерова. 11.12.2021г.