Когда Дудь спрашивает: "Честь или деньги?", а Гордон отвечает: "Деньги" - это говорит здравый смысл. Это сходно с вопросом "Честь или жизнь?", на который аристократия всегда отвечала: "Честь".
Поэтому "противоположное здравому смыслу" - это не только "философия"... тут уже аристократизмом попахивает ("..тут уже рацпредложением попахивает" (с) Гальцев - Ветров). Аристократизм! хоть дворянский, хоть "рабоче-крестьянский" (С.Гаврилов). Недаром философов называли "аристократией духа".
До сих пор кое-кто упрекает античных философов в "надменности". Что, мол, считали себя "избранными", а прочих "толпой". Ну, считали, ну правильно считали. Диалектика этого "считания" заключается в том, что когда представитель толпы (здравого смысла) так считает, разделяет людей на "избранных и толпу", то он гадит и ворует... а то и похуже. А когда философ разделяет, то он улыбается и помогает, работает и делает свое дело на благо всех.
Поэтому к тезису Сергея Гаврилова (см. ниже): "Капитализм = здравый смысл. Коммунизм = философия" можно добавить тезис: "Философия = аристократизм". И тогда мы получим: "Коммунизм = аристократизм".
Что для здравого смысла - белиберда. А для философа, диалектического философа - понятно о чем идет речь, и все даже очень правильно, естественно и даже "по другому и быть-то не может". Т.е. и здесь "философия противоречит здравому смыслу".
И это противоречие - естественно для философа, "только так и может быть". Для представителя же "здравого смысла" это противоречие - чушь и абсурд, "так быть не может".
Т.е. и здесь "философия противоречит здравому смыслу".
Поэтому что делают "представители здравого смысла" с попавшими к ним в руки "философами"? Правильно - "кое-что похуже" (а не просто гадить-воровать).
Сократа отравили, Христа распяли - между прочим, тоже не философы...
Александр Клейн
11 декабря 2021
PS:
Сергей Гаврилов (11.12.2021):
Сегодняшнюю нашу политинформацию выходного дня посвятим, как и обычно, значимым вещам. Переводить для простого народа занудливый, сектантский научный язык в простые термины и определения. Философия и здравый смысл.
В наших просвещенных кругах есть такое тонкое наблюдение и утверждение – философия противоречит здравому смыслу.
Что такое здравый смысл? Уходим от абстрактности, как это принято у нас – материалистов, и добавляем – при капитализме. Здравый смысл в таком положении вещей это обмен, торговля, выгода… Ты мне, я тебе. Основной закон капитализма и принятого здравого смысла. На языке метафизики – обмен порциями энергии. Чтобы получить свой «кусок энергии», нужно отдать эквивалентный кусок. Энергия, которая создаёт прибавочную стоимость при капитализме, называется «рабочая сила». Любой крестьянин или пролетарий, это где то в глубине души, понимает.
Философия это совсем другое пространство. С менталитетом здравого смысла капитализма, использования людей в корыстных целях - туда не войдешь. Противоположное сейчас существует где то на обочине – человеческие отношения, подарок, благотворительность, бескорыстная помощь, волонтерство… погоды при капиталистическом режиме, существующих производственных отношениях, это не делает. Хотя помогает не развалиться ему окончательно.
Ставим знак равенства. Здравый смысл равно капитализм. Философия равно коммунизм.
Без диалектического мышления тут не разберешься. Поэтому те доморощенные философы, которые строили коммунизм после Ленина, получили «не рыбу, не мясо». Гитлер тоже строил свой социализм. Все помним что получилось. Хотя как стратег, он был великолепен. Но… не диалектический философ и в результате человеконенавистнический режим.
И да… не философ не видит разницы между Лениным и Сталиным. Слепой человек. Не понимает, не различает, не врубается… Так вот и получается – слепые ведут слепых. Куда приведут, много ума разобраться не надо. Запас может ещё на поколение, от силы – два. А вы спрашиваете – почему рождаемость так упала? Простые люди это как то чуют. Если не атомная война, то экология и изменение климата. Дела в этой области – катастрофические.
У нас в Воронеже это каждый день чувствует любой житель по запахам с водохранилища, былой реки Воронеж.
Лапти себе выписал для дома и дачи. Пока одну пару. На босу ногу носить как-то не катит. Нужно видимо присматривать онучи. А вы уже забыли о своих сельских корнях? Ещё 100 лет назад, Россия была сплошь крестьянской страной. Процентов 80 населения. Если забыли, то точно не философ.
PPS:
Гегель. Кто мыслит абстрактно?
«Вопросы философии», 6 (1956), с. 138-140 (полный текст)
Мыслить? Абстрактно? — Sauve qui peut! — Спасайся кто может! — Я уже заранее слышу подобный вопль подкупленного врагом доносчика, который непременно раскричится на эту статью за то, что в ней речь идет-де о «метафизике». Ведь «метафизика» (как и «абстрактно» и даже чуть ли не «мыслить») — это пугающее слово, от которого каждый так или иначе бежит прочь, как от чумы. Это сказано, однако, вовсе не с тем злым умыслом, который имелся бы в виду, если бы здесь и впрямь намеревались объяснять, что значит «мыслить» и что такое «абстрактно». Для света нет ничего более невыносимого, нежели объяснения. Мне и самому делается страшно, едва кто-нибудь начинает объяснять, — ведь если потребуется, я и сам уж как-нибудь сумею понять. Но пугаться не стоит, — здесь, наоборот, доказывается, что какие бы то ни было объяснения на этот счет совершенно излишни: именно потому, что свет прекрасно знает, что такое «абстрактное», он его и избегает. Ведь нельзя ни желать, ни ненавидеть то, о чем не имеешь ни малейшего представления. Кроме того, автор вовсе не намеревается примирить свет с мышлением или с «абстрактным» при помощи хитрости, состоящей в том, чтобы сначала тайком, под покрывалом светской беседы, протащить мышление и «абстрактное» в общество, не вызвав при этом отвращения, а потом, незаметно для общества оказавшись внутри него, открыть этого, некогда чуждого, гостя (а именно «абстрактное») в том, кого общество уже давно принимает и признает под каким-то другим именем как хорошего знакомого. Такая сцена узнавания, посредством которой общество против воли своей должно было бы воспринять поучение, заключала бы в себе, явный просчет: она одновременно должна была бы и сконфузить присутствующих и прославить ее постановщика. Так что смущение одних и тщеславие другого скорее вызвали бы обратный эффект. Общество с негодованием оттолкнуло бы поучение, за которое приходится платить так дорого. Но и без того выполнение этого замысла уже заранее испорчено. Ведь для того, [138] чтобы провести его в жизнь, требуется сохранять в тайне решение загадки. А оно уже дано в заголовке статьи. Так не следовало поступать, если уж замышлял описанную выше хитрость, а нужно было поступить на манер того министра в комедии, который на протяжении всей пьесы разгуливает по сцене в сюртуке и лишь в самом конце расстегивает его, обнаруживая на своей груди блистающую Звезду Мудрости. Кроме того, расстегивание метафизического сюртука выглядело бы далеко не так привлекательно, как расстегивание министерского. То, что в данном случае предстало бы перед глазами, было бы всего-навсего парой слов, а вся соль шутки свелась бы к простому указанию на тот факт, что само общество давным-давно обладает этой вещью. Этим не было бы добыто ничего, кроме названия, тогда как Звезда министра означает нечто весьма реальное — кошель с деньгами. Итак, установлено, что в добропорядочном обществе каждый из присутствующих прекрасно знает, что значит «мыслить» и что такое «абстрактно», а именно в таком обществе мы и находимся. Вопрос, стало быть, заключается только в том, чтобы показать на того, кто мыслит абстрактно. Мы уже говорили, что нам чуждо намерение примирять общество с этими вещами; заставлять его возиться с чем-то тяжелым и трудным и упрекать за легкомысленное пренебрежение тем, что приличествует рангу и положению существа, наделенного разумом. Намерение наше заключается скорее в том, чтобы примирить общество с самим собой, поскольку оно, с одной стороны, пренебрегает абстрактным мышлением, не испытывая каких-либо угрызений совести, а с другой стороны, все же питает к нему, но крайней мере в душе, известное почтение как к чему-то возвышенному, поскольку оно избегает его не потому, что считает слишком ничтожным, а потому, что считает его чем-то чересчур высоким и значительным; поскольку оно избегает его не потому, что мнит чем-то слишком обыкновенным и пошлым, а потому, что почитает его за нечто чересчур аристократическое, или, наоборот, потому, что оно кажется ему чем-то экстравагантным, esp;ce, особенностью, которой не принято выделяться в обычном обществе, особенностью, которая не столько выделяет, подобно новому наряду, сколько ставит вне рядов общества или делает смешным, как лохмотья, или же богатое, но чрезмерно расфранченное и старомодное облачение. Кто мыслит абстрактно? Необразованный человек, а вовсе не образованный. Порядочное общество не мыслит абстрактно по той причине, что это слишком легко, по той причине, что это слишком неблагородно (неблагородно не в смысле принадлежности к известным сословиям), и не из надменного важничания перед тем, чего оно само не в силах делать, а по причине внутреннего ничтожества и пустоты этого занятия. Почтение к абстрактному мышлению и предубеждение против него столь глубоки, что тонкие носы наверняка начнут здесь морщиться в предвкушении юмора или сатиры. И поскольку обладатели этих носов читают утренние газеты и знают, что за сатиру установлена премия, они скажут, что я мог бы претендовать на эту премию гораздо успешнее, чем я это делаю, когда излагаю свою затею сразу и без хитростей. Я приведу лишь примеры, подтверждающие мое утверждение, из которых каждый сможет убедиться в его справедливости. Ведут на казнь убийцу. Для обычной публики он убийца, и только. Дамы, присутствующие при этом, может статься, отметят, что он сильный, красивый, интересный мужчина. Публика найдет это замечание предосудительным: «Как? убийца красив? как можно думать столь дурно, как можно называть убийцу красивым? сами, должно быть, не намного лучше!» «Это — проявление нравственной испорченности, царящей в высшем свете», — прибавят, может быть, священник, привыкший заглядывать в глубину вещей и сердец. По-иному поступит знаток людей. Он рассмотрит ход событий, сформировавший этого преступника, откроет в истории его жизни, в его воспитании влияния дурных отношений между отцом и матерью, обнаружит, что некогда этот человек за легкую провинность был наказан с чрезмерной суровостью, которая ожесточила ею против гражданского порядка, вызвала с его стороны противодействие, поставившее его вне общества и в конце концов сделавшее путь преступления единственно возможным для него способом самосохранения. Упомянутая публика, случись ей это услышать, непременно скажет: «Он хочет оправдать убийцу!» Однако мне вспоминается, как в дни моей молодости некий бургомистр жаловался на сочинителей, которые дошли-де до того, что пытаются потрясать основы христианства и правопорядка. Один из них даже защищает самоубийство! Подумать страшно! Из дальнейших разъяснений выяснилось, что бургомистр имел в виду «Страдания молодого Вертера». Это и называется мыслить абстрактно — не видеть в убийце ничего сверх того абстрактного, что он убийца, устраняя в нем посредством этого простого качества [139] все прочие качества человеческого существа. Совсем иное — сентиментальное, изысканное светское общество Лейпцига. Оно осыпало цветами и увивало венками колесо и привязанного к нему преступника. Это опять-таки абстракция, хотя и прямо противоположная. Христиане любят выкладывать крест розами, или, скорее, розы крестом, сочетать розы и крест. Крест есть очень давно превращенная в святыню виселица, колесо. Он утратил свое одностороннее значение орудия бесчестящей казни и совмещает, напротив, в одном образе высшее страдание и глубочайшее унижение с радостнейшим блаженством, с божественной честью. Крест же лейпцигцев, увитый фиалками и чайными розами, есть примирение в стиле Коцебу, способ неопрятного лобызания сентиментальности с дрянью. Еще по-иному, как мне довелось слышать, устранила абстракцию «убийцы» и воскресила его честь некая старушка из богадельни. Отрубленная голова лежала на эшафоте, и светило солнце. «Ведь это так прекрасно, — воскликнула она, – милосердное солнце господнее освещает голову Биндера!» (1). «Ты не стоишь того, чтобы тебя солнце озаряло», – говорят озорнику, на которого сердятся. Старушка же увидела, что голова убийцы освещается солнцем, а стало быть, достойна того. Она вознесла его с плахи эшафота в лоно солнечного милосердия бога и осуществила примирение не с помощью фиалок и своего сентиментального тщеславия, а тем, что в величественном сиянии солнца увидела его приобщенным к благодати. «Эй, старая, ты торгуешь тухлыми яйцами», — сказала покупательница торговке «Что? — вспылила та, — мои яйца тухлые?! Сама ты тухлая! Ты мне смеешь говорить такое про мой товар! Ты? У которой отца вши заели, а мамаша якшалась с французами? Ты, у которой бабка померла в богадельне? Ишь, целую простыню на свой платок извела! Известно, небось, откуда у тебя все эти шляпки да тряпки! Если бы не офицеры, такие, как ты, не щеголяли бы в нарядах! Порядочные-то женщины больше за домом смотрят, а таким, как ты, самое место в каталажке! Заштопай лучше дырки-то на чулках!» Короче, она не может допустить в покупательнице ни зернышка хорошего. Она и мыслит абстрактно — подытоживает в покупательнице все, начиная с шляпок, кончая простынями, с головы до пят, вкупе с папашей и всей остальной родней, – исключительно в свете того преступления, что та нашла ее яйца тухлыми. Все оказывается окрашенным в цвет этих тухлых яиц, тогда как те офицеры, о которых говорит торговка (если они вообще имеют сюда какое-либо отношение, что весьма сомнительно), предпочли бы заметить совсем иные вещи... Если взять теперь слугу, так нигде слуге не живется хуже, чем у человека низкого звания, с малым достатком. И наоборот, тем лучше, чем благороднее его господин. Обыкновенный человек и тут мыслит абстрактнее, он важничает перед слугой и относится к нему только как к слуге; он крепко держится за этот единственный предикат. Лучше всего живется слуге у француза. Аристократ фамильярен со слугой, а француз ему даже добрый приятель. Слуга, когда они находятся вдвоем с хозяином, вовсю разглагольствует, как это явствует из «Жак и его хозяин» Дидро, а хозяин при этом лишь нюхает табак да поглядывает на часы, ни в чем его не стесняя. Аристократ знает, что слуга не только «слуга», что ему, кроме всего прочего, известны все городские новости, знакомы девушки, да и затеи его голову посещают частенько совсем неплохие. Обо всем этом он слугу расспрашивает, и тот должен отвечать на все, что интересует его господина. У хозяина-француза слуга смеет даже рассуждать, смеет иметь и отстаивать собственные мнения, и, когда хозяину что-нибудь от него нужно, он не станет просто приказывать, а постарается сначала втолковать свое мнение, да еще и ласково заверит, что лучше этого мнения и быть не может. То же самое различие и среди военных. У австрийцев положено бить солдата, и солдат поэтому — каналья. Ибо тот, кто обладает лишь пассивным правом быть битым, и есть каналья. Рядовой солдат и имеет в глазах офицера значение абстрактной отвлеченности некоторого долженствующего быть битым субъекта, с которым господин в мундире и с темляком вынужден возиться, хотя это занятие хуже горькой редьки. [140]
(1) Гегель выделяет имя казненного, желая, видимо, подчеркнуть, что старушка назвала его по имени, а не «убийцей». — Ред.
Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770 — 1831)
____