Наш с Валерой дружок, карикатурист Лёша, тем летом вернулся в Москву. В Нидерландах он пробыл полтора года. Лёша сильно изменился, и сам стал похож на голландца. Волосы его стали ещё светлее. И в лёшиных голубых глазах появился безумный ван-гоговский блеск. На Западе Лёша явно немножко сошёл с ума. Это признавали все, а не только я. Валера с грустью разглядывал своего друга по комсомольской юности, который был уже, как-бы, не наш советский московский паренёк. Одет он был тоже очень броско и дорого, в немного нагловатые яркие цвета. Лёша, в начале, с трудом говорил по-русски, используя в своей речи английские словечки. Чувствовалось, что он общался, в основном, на английском, который в Голландии знают все. Жил он там где-то в районе Роттердама. И ему там пришлось не сладко. Его там бросила красавица жена, и он познал там бедность и аскезу. Хотя, сперва всё было хорошо и у него там издали книжку с его рисунками, и была выставка-продажа. А потом что-то неожиданное произошло, и мне тут добавить нечего. Возможно, у него начала ехать крыша, и он там где-то начудил. Начал покуривать травку и, может быть, что-то ещё. Почему его жена бросила, про это я ничего не могу сказать. Лёша про это не особо говорил, да я и не расспрашивал. Но это был сильный удар по его самолюбию, и без жены он там как-то начал пропадать. Возможно, это мне так кажется, и точно утверждать не буду. Детей у них не было, и они полюбовно разошлись. Может быть, его жена увлеклась другим, и это тоже вполне вероятно. Нашла себе нормального и работящего голландца, с постоянным доходом и домиком в центре Амстердама. Какого-нибудь буржуя, без психических расстройств и художественных заскоков. Нашим женщинам легче адаптироваться к западной жизни, и это неоспоримый научный факт.
Когда точно Лёша появился в Москве, этого я, к сожалению, не помню, и дневник свой, куда всё точно записывал, я уже не вёл. Помню, что на моём дне рождения, который у меня 8 июля, Лёша уже присутствовал. И моё двадцатисемилетие мы бурно отметили, и хорошо напились спиртными напитками. И ночью мы пьяные ходили по Нескучному саду, по тамошним оврагам и тёмным окрестностям, и Лёша громко заливисто смеялся. С нами ещё гуляли художник Валера (с которым, я часто общался в те годы) и Виктор (сын отца моей кузины Юли от другой жены). Виктору тогда было 41 год, и он был ровесником викинга Петра, - они оба родились ещё при товарище Сталине, в 1952 году. С Виктором я пересекался не часто. Он иногда навещал мою тётушку, в которую по молодости был даже влюблён. Она ему в детстве была как вторая мать. Тётушка была второй женой его отца-хирурга, который потом уехал в Америку, и стал там фотохудожником. Виктор был внешне интересным мужчиной, в нём текла не только еврейская кровь, но и даже шведская (со стороны мамы). Русской крови в нём вообще не было, при этом он ощущал себя всегда русским, и разговаривал на культурном московском языке, прожив всю жизнь в центре Москвы. По профессии он был гравёром, писал на золоте и серебре разные поздравительные надписи красивым тонким почерком. Он не ругался матом и крайне трепетно относился к русскому языку. Многие мои друзья потом как-то стали часто употреблять нецензурные слова, и это стало нормой, а Виктора я никогда не помню ругающимся. Это тоже было крайне удивительно и даже поразительно. В нём была какая-то аристократичность, которой так не хватало всем нам. И он не был алкоголиком, хотя мог выпить и любил поговорить. И что самое удивительное, он не был бабником, при своей красивой внешности. Он был женат, но с жену я его не очень помню. Может быть видел два раза…
На моём дне рождения были ещё другие гости, и даже несколько девушек; но в Нескучный пошли только мы вчетвером, чисто мужской, так сказать, компанией. Помню, одну юную барышню, которая позировала нам чуть ли не голая, мы рисовали её с натуры, и веселились. Она была подружка Оли с Арбата. Это был запоминающийся эпизод. Как известно, мы помним то, что выпадает из рутины и удивляет нас. Ну и запомнилась именно эта ночная прогулка по Нескучному саду, и как Лёша там совсем опьянел, видимо сильно радуясь своему возвращению в Москву. В Голландии он очень скучал по своей исторической родине, но я его тогда плохо понимал. Хотя, мне это было знакомо, так как я в детстве сильно грустил по Москве. Меня иногда привозили из Еревана, а потом увозили, и я сильно потом тосковал по московским запахам. Мне в детстве очень хотелось жить в Москве, где все говорят по-русски, и ты не выделяешься (как я потом уже понял, я всё равно буду выделяться и дело тут не в Ереване). Особенно я сильно скучал по Москве в самом раннем детстве, а потом как-то привык. И в Москву меня привозили по каким-то важным делам. Один раз мне гланды удаляли, и мне было где-то десять лет. И я запомнил больницу и как я там неделю лежал с другими детьми. И читал там «Робинзона Крузо». Потом меня привозили в глазную клинику Утехина, и там мне сделали специальные очки, которые якобы лечат близорукость, мне тогда было пятнадцать лет. У меня тогда сильно испортилось зрение, и врачи мне запретили заниматься плаванием, и на моей спортивной карьере был поставлен крест. Для моего папы это была большая трагедия, ведь он так мечтал, чтобы я стал мастером спорта. Ну да ладно, зато меня не забрали потом в армию, и не сделали там меня окончательно психически больным. Всё, как говорится, к лучшему, и за всё надо быть благодарным. Это я уже потом понял, занявшись оккультизмом и астрологией. Мы не знаем чего нам, на самом деле, полезно, а что вредно.
Лёшина жизнь на Западе, была интересной, судя по его рассказам, но понять нам было сложно. Он разговаривал на каком-то странном русском языке, используя устаревшие слова, времён Ломоносова. Мы с Валерой с большим трудом пытались разобраться, что же он хотел сказать. Говорил он вычурно, и предложения у него был длинны и запутаны. При этом Лёша всегда немного заикался, когда начинал волноваться. Он был математик и в Голландии, видимо, что-то у него в голове щёлкнуло, и он стал для нас инопланетянином. У него изменился стиль рисования, и там появились странные аномальные эротические настроения... Забегая вперёд скажу, что потом у Лёши наступил тяжёлый творческий кризис, в результате которого он вообще не мог рисовать. А потом его творчество совсем стало непонятным, и даже я был удивлён, такому странному превращению. Раньше Лёшу печатали в центральных московских газетах, и его карикатуры вызывали у людей если не хохот, то улыбку. После же голландского периода, где с ним что-то произошло, он навсегда потерял понимание простого обывателя. Его перестали печатать в газетах, а если что и печатали, то из его старых работ. Я был живым свидетелем его арбатской популярности, когда он зарабатывал на своих слегка раскрашенных цветным карандашом ксерокопиях приличное количество денег, и жил припеваючи; курил дорогой Кэмел без фильтра, пил армянский коньяк, разъезжал на такси. В Голландии же, Лёша столкнулся с бедностью, и ему даже отключали свет за неуплату, и он рисовал при свечах. И он научился там жить на очень скромные средства. И ходил вечерами на местный рынок и покупал там не очень свежие овощи, за полцены, а то и брал даром. И ездил он там, по Роттердаму, на стареньком велосипеде…
Мы тогда думали, что там, на Западе, если не полный Рай, то уж, во всяком случае, жизнь намного лучше, чем в нашем бывшем «совке». Я так думал на все 100 процентов, и то, что Лёша там как-то не прижился, и не смог зацепиться и остаться там навсегда жить; и получать удовольствие от западной жизни, это, по моему тогдашнему мнению, было свидетельством его слабохарактерности. Опять же, даже если его жена бросила, что он там не мог найти какую-нибудь пожилую голландку и жениться? При его физических внешних данных, ему это было бы несложно. И он стал бы настоящим европейцем, а мы бы ему все завидовали… О, как же я был наивен. Мы насмотрелись фильмов и думали, что тамошняя жизни примерно как в весёлых фильмах с участием Луи де Фюнеса. «Жандармы из Сан-Тропе» или что-то в этом роде. Добрые полицейские, красивые девушки, вкусная еда и так далее. А про то, что западное общество довольно сурово и там каждый сверчок - знай свой шесток, мы про это не очень догадывались. И мы, конечно же, для них - варвары. И мой друг Лёша, несмотря на свою западную внешность, тоже был варваром. И это не преувеличение, а такова печальная реальность. Про это мне иногда говорил мой приятель режиссёр Жоан, который вырос в Португалии. Мы – свободные европейцы, а у вас рабская психология. Лёша же хотел стать европейцем, но у него ничего не получилось, хотя он самый европейский человек, с которым я дружил. Самый толерантный и интеллигентно-терпимый к слабостям других. А про остальных своих друзей я умолчу, ибо и сам продолжаю оставаться в душе варваром и скифом.
Лёша потом ещё раз съездил в Нидерланды. Я не помню, сколько он там пробыл. Эта была драматичная поездка, где Лёша попал в рабство. Ну, это я немного утрирую и иронизирую. Вкратце я изложу, что там с ним произошло. В общем, Лёша стал нелегально там работать в одной семье бывших наших соотечественников. У них был подросток, и Лёша с ним чем-то там занимался и репетиторствовал. Мальчик был смышлёный и Лёша с ним дружил. При этом, он там у них жил, где-то в прихожей. Денег ему, как я понял, практически не платили. Мама этого мальчика с Лёшей вела себя по-хамски. Опять же, это всё со слов Лёши, и вполне возможно, он сгущал краски. Наверное, это продолжалось несколько месяцев, но точно сказать не могу. У Лёши там начались проблемы, и его виза истекла, и он пошёл в местную полицию и сдался властям. И его депортировали без права вернуться. Я могу ошибаться, но так я понял со слов моего друга, который излагал свои голландские похождения довольно запутанно и каким-то эзоповым языком. Мальчик был хороший, а вот родители его оказались какими-то придурками. И Лёша там и еду готовил, и убирал, и ходил с мальчиком в кино. На рисование уже времени не было. И денег ему не платили. И ему ничего не оставалось делать, как бежать… Возможно, ему надо было стать тайным любовником этой мамы, и тогда бы всё было бы хорошо. А так, она его третировала, так как хотела его соблазнить, а он на это не пошёл. Это уже моя версия. Она его хотела, а он не мог поступиться принципами, и был высокоморален. И эта коварная мадам очень любила слушать классическую музыку, и ходить на концерты. Лёша потом не мог слушать ни Бетховена, ни Баха, ни Моцарта, и он всегда слушал прогрессивную электронную музыку и разную попсу.
Лёша больше никогда не поедет в Голландию и не женится. Несмотря на то, что у него, то и дело, появлялись любовницы и сожительницы, которые, Лёшу сильно любили, считали гением, и даже мечтали от него иметь детей. Ну, это уже будет в 21 веке в, так сказать, нулевые, когда жизнь будет совсем другая, и Лёше уже будет за 35 годков. Он будет жить в скромной однокомнатной квартирке, в районе метро Красногвардейская, куда к нему будут часто приезжать друзья. Я там тоже буду бывать, но очень редко. Мне будет влом так далеко, на самый юго-восток Москвы, ездить со своего Покровского бульвара. Его квартира будет такая же, какая была у моей бабушки в Строгино, точно такая же планировка и размер. И Лёше туда поселится после смерти своей бабушки, а до этого он жил на Каховке со своими родителями в хрущёвском доме. Родители его не очень понимали и за него переживали. Они хотели, чтобы Лёша стал математиком или банкиром, а он стал бедным художником. Это было очень не типично, и поэтому его считали чокнутым. Получил высшее образование и совсем не работал по специальности. Лёшин сокурсник и приятель, которого звали Кирилл, был родным братом моей будущей жены (с которой я познакомлюсь летом 1996 года). А институт, где Лёша учился, находился совсем рядом с моей мастерской, в которой я буду долгие годы обитать и проводить свои зрелые годы. Лёша будет ко мне иногда заглядывать, но тоже не часто. Наша дружба постепенно побледнеет, и мы станем просто приятелями, которые иногда встречаются и вспоминают свою молодость…