Глава 5
Подземелье на Пролетарской
Серебряный самовар — подвал усадьбы — кирпичная стена — расстрел царский семьи — осмотр галереи — Домогаров
Все кто помнил этот старинный каменный дом-усадьбу знал что в нём располагался городской клуб туризма и туристическое агентство «Спутник» который со скоростью айсберга выдавливал туристов из этого особняка. Давление было незаметным для тех, кто туда приходил, но ощутимым для руководства клуба.
По известной информации дом принадлежал семье Злоказовых и что ему более ста лет и что он видел такое отчего волосы встают дыбом если покопаться в его истории. Ныне это старое здание, которое мало кем ремонтируется, если не сказать что почти заброшенное хоть в нём и находится всем известная давящая контора. Стены дома обшарпаны со стыдливой бледной желтизной. Словом при наличии в городе организации по сохранению исторических памятников деньги уходят на другие памятники, за высокими заборами с полями для игры в гольф.
Я бы добавил, что вся эта олигархия трясётся порой под песенку Михаила Светлова «За зелёным забориком, ты не можешь уснуть… 1938 г.» и от себя.
Всё закончится двориком
Не успеешь вздохнуть…
Огромные механические часы, вознесённые едва ли не к потолку потупив взор, смотрели вниз, где на промежуточной площадке между лестничными маршами спал на большом кожаном диване пожилой человек. Напротив дивана стоял огромный старинный коричневый стол, это был антиквариат конца 19 века.
По бокам и спереди его верха как бы опоясывая и в тоже время, отгораживаясь от тех, кто приближался к столу, располагались многочисленные миниатюрные из красного дерева восьмигранные балясины высотой до 25 см.
По их верхним головкам протянулись узорчатые реечки. Справа в углу белел полненький лицом Наполеон I в треуголке, с бронзовыми черепахами - все они были привинченными к столу мощными гайками, чтобы не украли. Посередине лежал раскрытый журнал для записей о данных посетителей. Всё это было сделано для того чтобы вахтёр-сторож не скучал от чего на самом деле его тошнило и тянуло блевать.
Слева от того кто восседал за этим мощным столом (в данный момент он спал на диване) находился большой настольный электрический светильник с абажуром из тёмно-зелёного стекла. Справа находился красивый телефон красного цвета с определителем номера не отечественного производителя, который хозяин прятал при отлучке в ящик стола, закрывая на ключ.
Светильник всегда оставался на месте, словно на него ни кто не мог посягнуть.
На часах секундная стрелка пружиной перескакивала с одного деления на другое, причём с сильным глухим щелчком, но хозяин дивана к этому давно привык и он его не беспокоил.
Свет, от уличного фонаря проникая между вертикальными шторками жалюзей, обозначался на тёмных стенах оригинальным светящимся штакетником. Фотографии в застеклённых рамках исполосованные световыми полосками рассказывали об истории дома на Пролетарской. Здесь же были представлены и совершенно посторонние снимки никоим образом не относящиеся к его истории. Но на это мало кто обращал внимание. Зато Петрович любил их рассматривать. На одном снимке из нескольких представленных на противоположной стене фотографий был виден загородный коттедж. Там жил сосед Петровича директор молодёжного театра Николай Коляда ходивший круглый год в тюбетейке. Сначала Петрович его принимал за узбека, но лицо у соседа не было узбекским, тогда он подумал, что он татарин. Но и татарином тот не был.
- Я хохол и русский – хохрусс, - ответил на так донимавший вопрос Петровича о национальности соседа директор театра.
По его же просьбе и за хорошее вознаграждение он Петрович приглядывал за домом, и если было нужно, управлялся с некоторыми делами. Так же по просьбе соседа Петрович спроектировал и построил уличный сортир с художественно выпиленным очком с росписью под хохлому как и весь туалетный домик. Куда непременно стремился попасть каждый гость директора в тюбетейке. Скоро Петрович стал непревзойдённым мастером по сортирам. Однажды его сосед решил опроститься, и попросил сколотить самый простой сортир из грубых досок.
- В таком легче думается, - объяснил творческий сосед.
Петрович подумал и решил это проблему за один световой день. После опробования, которого заказчик пришёл в неописуемый восторг.
- Здесь я напишу свои лучшие пьесы! – заявил он.
Если пройтись по соседним участкам, то чего там только не сделано руками Петровича и это всё уличные сортиры. С фамильным брендом автора.
И сделаны они либо прямоугольными, либо треугольными вытянутыми вверх, потому что другие формы даже трудно представить.
И все они или просто сколоченные из досок или сделаны с такой любовью, что иногда некоторые граждане нередко засиживались, а то и засыпали, что было чревато для здоровья.
Петрович даже устраивал платные мастер-классы по сортирам.
- А кто видел домики с декоративной резьбой по всему фасаду, - расспрашивал присутствующих. – Сортиры с раскрашенными стенами под местный фольклор, с флюгерами, флажками, ветряными мельницами и прочими привлекающими предметами это то, что должно радовать, а не отторгать. Всё это нужно сделать для того чтобы гость без труда мог найти вожделенное местечко завидев его издалека.
Можно украсить внутреннее убранство таких сортиров сушёными цветами, чуть свежим пихтовым веником из парилки. Можно украсить внутреннее убранство таких сортиров сушёными цветами, чуть свежим пихтовым веником из парилки. Собрать подборку статей американских президентов и вообще пока сидишь, читаешь. И почему бы не установить видео и, аудио технику. Какать так с комфортом!
Сидишь, серешь и что самое главное не отрываешься от бурлящей в мире жизни. А жизнь ведь так коротка, не успел пикнуть, а уже помер на очке.
Главный орган у человека задница, она во всём принимает участие, а в поисках приключений на саму себя так вообще не имеет равных среди других органов. У многих оттуда растут ноги и руки, а кое-кто умудряется расти мозгами.
И всё в её жизни идёт опять же через задницу.
Бегом, бегом, всё на бегу, не когда оглянутся, осмотреться, а тут самосвал бац и глаза на краю дороги с затухающим взором как розовое пятнышко в глазу у Терминатора. Полечился, отдышался, перекрестился и по новой туда же через её дебри пока жизнь не даст хорошего пинка под самую маковку… о боже, что же с нами происходит со всеми!
А тут на уме дизайн сортира…
- Шлёп, шлеп-с, шлёпссс… ссс… пись, пись, писсь… - заканчивал рассказывать Петрович под оглушительные аплодисменты.
Далее он раскланивался и провожал своих гостей за ворота.
…Ещё бы положить на очко лавровый венок, пролетая через который наша отправка сообразила бы, что это её звёздный час ну и распласталась бы как-нибудь покрасивее среди соседей как от выстрела киллера.
— А я вчера самолётом из Турции прилетела, а вы как тут живёте, наверное, скучно… ах, какой я была фаршированной рыбой с капельками лимона, — наверное, сказало бы вновь прибывшее говнецо.
— А я, — говорит соседнее дурно пахнущее говно, — позавчера на Мальдивах тряслась, у моего-то постоянно запоры, так и дотащилось до этого минус звёздного отеля.
— А тряска-то отчего?
— Мой хозяин, катал меня на осле три дня, так ему один придурок посоветовал, чтобы побыстрее просраться.
— Когда мозг думает, задница успевает принять такое решение, что тараканы в голове аплодируют стоя, — хихикнуло чьё-то святейшество.
— Ребята пригнись, кажись сюда идёт джёпа нашего сторожа Петровича, — сообщили ошмётки от вчерашнего гостя с верхнего края очка.
— Этот сейчас устроит бомбометание на разбрызг, — прогудело с глубины старое ещё не переработанное опарышем недельной давности говнище.
Внизу было слышно как наверху кто-то, матерясь «ой, …бс, твою мать…» приближался к деревянному домику, лавируя по узким доскам между грядками с овощами.
— Ну, ни как не навернётся этот сёрфингист, — злорадно сообщили ошмётки.
— В прошлый раз мой бывший хозяин друг нашего теперешнего хозяина, прохаживаясь до туалета по этим скрюченным доскам, так крутанулся проехавшись на одной из этих горбылин что его развернуло 180 градусов. А самое удивительное то, что удержался на ногах и не свалился в грядку, — сказало с галёрки почерневшее от времени и нетронутое опарышем говнецо.
— Как же это может быть, — усомнились нижние этажи.
— Всё просто он же спортсмен, на море и на здешних озёрах занимается виндсерфингом — катание на досках.
Шаркая тапками, Петрович неспешно подошёл к сортиру, посопел и, выпустив лишние газы, дёрнул скрюченными пальцами за хвостик шпингалета.
Открылась дверь и в помещение сортира не вошёл, а влез толстозадый грузный человек лет шестидесяти пяти, не забыв, однако набросить крючок на металлическую петлю. Он, пошмыгивая носом, стал снимать свои старые разношенные, джинсы. Вскоре верхний овал местного солнца затмили две большие ягодицы устрашающей наружности, все в папилломах и прыщах.
Все кто был внизу, прижмурились, заметив, что на них кто-то сверху смотрит.
Оказалось, что это раскрылось анальное отверстие с единственным «охранным глазом» вылезшим из своего дурно пахнущего Дупла. Осмотрев всё ли внизу в порядке, глаз ушёл обратно в прямую кишку, чтобы освободить место для выброса «космического метеоритного мусора».
Всё, что было внизу, облегчённо вздохнуло.
А тот, кто был наверху, щёлкнул зажигалкой, и затянулся, крепким самосадом и скоро запахло ядрёным табаком.
— Болгарские, «Родопи», — прошипело упавшее «на новенького» молодое говнецо.
— Нет, Петрович свой выращенный на грядке табак любит покурить, а болгарские наш хозяин Сашка любит, — сказало кто-то из левого угла, — А этот старый пердун просто ими провонял, вот и пахнет.
— А почему пердун? — прошепелявило говнецо.
В ответ вся говённая масса колыхнулась от смеха.
— Обычно козлом женщины называют того кого им не удалось при совместной жизни сделать бараном, а пердун тот кто может да не хочет, — ухмыльнувшись сказало старое недельное говнище.
— В чём прикол? — спросило говнецо.
— Не шурши, молодёжь, кажись сейчас, земеля свалится, надо бы принять по-человечески.
В ответ говнистая густотеть отозвалось студёнистым смехом…
Где-то там, в начале огромного огорода возле ворот что-то загромыхало и истошно заржало как не отрегулированным мотором.
— Тьфу, чёрт, кого там принесло, посрать не дадут как следоват, — крякнул тот, кто был наверху.
Наверху зашуршала бумага промакивая старческий анус. Старые джинсы поднялись наверх охватывая хозяйские плечи прицепленными к ним подтяжками. Вскоре хлопнула дверь сортира и шаркающие шаги удалились в сторону ворот.
Тот что был наверху кряхтя «ой, ёбс, да чтоб… тебе сдохнуть…» шёл к выходу чтобы встретить того кого чёрт принёс в такую рань
— Петрович! — ревел кто-то за воротами большого красивого дома.
— Да иду я, бляха муха… — кряхтел идущий Петрович к воротам из глубины зажиточного хозяйства.
— Петрович!
— Ванька возьми его стервеца, чтоб не орал с утра пораньше, — рявкнул старый Петрович на мохнатого кавказца, который только и ждал команды спустить штаны с незваного гостя.
С диким рёвом кинулся мохнатый Ванька, на ворота натягивая цепь, и грозно потребовал убираться гостя к дьяволу.
Но делал он это как-то с ленцой, что это сразу заметил Петрович, который по пути к воротам только и успел, что помыл руки после сортира — «а как же».
— Петрович, — сказал кто-то снаружи уже мягко и приветливо.
— Надо же сам чёрт его принёс в такую рань, — подумал Петрович о госте.
Открыв калитку, Петрович запустил высокого мужчину с красивым лицом в чёрной треуголке со страусиными перьями.
— Бывают же такие красивые мужики! — отметил про себя Петрович и посмотрел на привязанного к дереву вороного коня.
— Так ты что же из театра на нём приехал? — удивившись, спросил Петрович.
— Ну не пешком же мне к вам идти, не ровен час, волки налетят, а на таком молодце спокойнее, — усмехнулся гость. — А пешком я разве уложу двух-трёх серых разбойников, а потом они меня и порвут.
— Да у нас и волков-то нет, все давно перевелись… — сказал Петрович, с опаской поглядывая на связку старинных пистолетов висящих сбоку на ремне гостя.
— Разве перевелись, а как же охота, — удивился гость, прохаживаясь по двору.
— Мог бы на своей машине приехать чего коня-то гонять.
— Да вечно ты Петрович со своими фантазиями.
— Наш-то вон на антикварном Mercedes-Benz 770 (w07) 1930 года выпуска ездит…
— Мерседесе, — переспросил гость и добавил, — Послушай Петрович да ты не пьян ли, прими-ка мою шпагу, а то она мне уже ногу всю отбила.
Петрович взял из рук гостя позолоченную антикварную вещь и шляпу и отойдя назад на три шага, полюбовался на гостя, после пошёл к барскому дому.
— Ванька мерзавец ты чего ж своих-то не признаёшь, — сказал гость мохнатому кобелю, который стоял в стороне и виновато переминался с ноги на ногу.
— Показывает, что не зря свой хлеб ест, — сказал Петрович, похвалив Ваньку.
Пока гость трепал шутливо Ванькины брыла Петрович поднялся в дом и, постучав по внутреннему косяку, объявил, что приехал гардемарин с гастролей.
— Кто приехал! — задалось за дверью.
— Домогаров, Сашка, чтоб ему пусто было!
— Какой Сашка, — послышалось, откуда-то сверху. — Петрович проснись ты чего, какой Домогаров, это я Николаев.
Сторож-вахтёр Петрович отнял от подушки голову, открыл глаза и, находясь, всё ещё под воздействием сна сказал.
— Гардемарин из Петербурга прибыл…
— Петрович, какой гардемарин это я Николаев, ну ты и здоров поспать!
Петрович перевёл взгляд заспанных глаз на неизвестно откуда взявшегося заместителя директора, и окончательно проснувшись, наконец-то узрел перед собой Николаева, у которого были свои ключи от входной двери.
— Фу ты сморило–то меня как, я ещё давича ходил кота нашего гонял, горшок он стервец громыхнул с окна, дался ему цветок, грызёт его окаянный, а я уж ему и газетой грозил.
— Это тот горшок, который он с пальмой уронил? — удивившись, спросил Николаев.
— Да щас, тот-то, откуда, у него и силов-то таких нет. Он Галины Васильевны щучий хвост на пол грохнул паразит, я даже подумал, а не ракету ли американцы к нам забросили, такой грохот был, — рассказывал Петрович.
— Как дежурство–то прошло? — спросил Николаев.
— Да как как всегда на высоте… сам видишь, гардемарины посещают, пойду я форточки открою, а то духота тут, Семён ты уж не сказывай главному, что у меня такой конфуз случился.
— Да ну что ты Петрович мы же свои люди. Я для тебя могила.
— Да рано ещё хоронить–то… — сказал с ухмылкой Петрович.
— Я в смысле…
— Да понял я, понял… чего-то ты сегодня раненько пришел, случилось чего.
— Ты Петрович как Штирлиц, — «что-нибудь, случилось?».
— Ну, значит работы много понятно я–то, когда в… ну ты, знаешь, так мы… ну это не важно, а вот когда в Тегеране всё закончилось тогда…
— Знаю, Петрович, всё знаю, сначала наградили, а потом посадили… потом снова наградили, вот тебе и сталинизм, — сказал Николаев, поднимаясь по лестнице на второй этаж в свой кабинет.
Петрович проводил его взглядом, и уголки его глаз наполнились мокротой, которые он тут же вытер, не дело старому чекисту показывать слёзы молодым.
— Надо этого паскудника поймать и натыкать в черенки-то, а то он все горшки переколотит змей иранский! — сказал он и отправился на поиски кота.
Кроме Петровича здесь сторожами-вахтёрами работали ещё два человека Палыч тоже бывший чекист его возраста и дядя Вася более молодой, чем его старшие коллеги.
Дядю Васю все так и называли по имени, потому что он не любил своё отчество — Ипатыч или Ибатич как кто-то мог сказать сгоряча.
Потому как сам он был родом из посёлка Ипатово, и ему было неприятно, что его отчество некоторые недалёкие граждане в меру своей испорченности переиначивали на матерное слово. Некоторые иногда называли его Поллитрычем, но это только шутя, без задних мыслей, потому что у него нос был постоянного красного цвета.
Мы прекрасно знали всех трёх сторожей-вахтёров, которые работали, сутками, восседая на диване или прохаживаясь, близь своего рабочего места. Ночью им разрешалось немного спать, но все прекрасно знали, что дрыхли сторожа, будь здоров каждому, но дело они знали своё хорошо.
Мимо них не могли проскочить даже мыши, которые были объектом охоты всеми любимого кота Чекиста, которого взяли «на работу» работницы агентства котёнком, дабы уберечь свои бумаги от непонятно откуда бравшихся грызунов. Чекисту на этот год исполнилось четыре года, и он был по своим годам ветераном агентства. Масти он был чёрно-серо-полосатой как камышовый кот со здоровущей мордой не любящий тисканий и взятий на ручки. На это он грозно шипел и мог даже укусить.
Но главными своими авторитетами он считал сторожей-вахтёров, у которых спал в ногах. Любил Чекист и проказничать, за что получал трёпку и вёл себя смирно недели две. Нынче, он уронил горшок с цветком, и где-то прятался от Петровича, чуя, однако скорый суд над своими ушами.
— Ну, ты у меня дождёшься, будешь жить в подвале, на пожизненной каторге с пауками да призраками, раз не понимаешь… — грозился Петрович, разыскивая провинившегося кота.