https://www.youtube.com/watch?v=PDErHhPrqi4&t=88s - сюжет про матушку
…Одно просил я у Господа и к тому стремлюсь: жить мне в доме Господнем во все дни жизни моей, взирать на красоту Господню и посещать храм святой Его (Пс.26.4)…
Господи, как много людей опытно не познали Тебя. Какое счастье имеем мы, христиане, всю нашу жизнь проводить в стремлении к Тебе и Твоей Любви. Нет на свете глубже молитв, чем те, которые написал из своего сердца премудрый царь Давид. И я стою сейчас у гроба новопреставленной монахини, нашего маленького ангела, вслушиваюсь в древний текст и мысли уносят меня в глубины покаяния и размышления.
… Ибо сокрыл Он меня в обители Своей в день бед моих, укрыл меня в тайном покое обители Своей, на скалу вознес меня…Сказало Тебе сердце мое: «Господа взыщу» (Пс.26:5,8)
В полночь собрались мы в темном храме, чтобы вместе с сестрой нашей, уже видящей Тебя лицом к лицу, совершить вместе древнее монашеское правило, заповеданное некогда инокам преподобным Пахомием Великим.
Псалмопение издревле входит в монашеские молитвенные традиции и исполняется в монастырских храмах и кельях ежечасно. Двенадцать псалмов — обращений души ко Господу можно увидеть в некоторых изданиях Следованной Псалтири и Каноника. Их чтение помогает человеку глубже познать себя на пути к Господу и вменяется монашествующим в духовную обязанность. В нашем монастыре, по сложившейся традиции, над гробом почившей монахини ночью в последний раз перед погребением читается чин двенадцати псалмов.
Вслушиваясь в эти строки, каждая вспоминает и свой приход в обитель: «укрыл меня в тайном покое обители Своея». У каждого человека могут найтись причины для бегства, для желания одиночества в Боге. История души это тайна. В монастыре ли ты или в миру, ты стремишься к покою, к счастью, к мирному небу над головой. А раз ищешь счастья — взыскуешь Бога, ведь подлинное счастье — счастье с Ним. Тогда только и с близкими будет мир, когда мир от Бога будет в тебе.
Тебя, Господи, взыскуют те, кто находится на дне отчаяния и пропасти. И Тебя не хотят помнить другие, кто пьёт как вино богатство и страсти. Тебя не видят холодные и равнодушные. Перед Тобою и ними стена из стекла. Иногда и они ощущают свое равнодушие как болезнь, но им трудно разжечь в себе огонь агапэ (жертвенной любви) без Твоего вмешательства. А Ты можешь вмешаться: болезнью, разорением, смертью близкого.
Тебя ищут дети и юноши, ибо их горячие сердца не удовлетворены царящей вокруг несправедливостью и пошлостью.
Тебя взыскуют поэты и подлинные ученые.
…Приступите к Нему и просветитесь, и лица ваша не постыдятся (Пс.33:6)
Мне нравится вглядываться в лица людей. Можно часами сидеть с бабулями и дедулями и просто смотреть на них. На эти глаза, так много повидавшие, на морщинки, на руки. У некоторых морщинки как солнечные лучики вокруг глаз; эти люди, не смотря на непростые обстоятельства, светятся добротой и отзывчивостью. Я люблю созерцать лица с дореволюционных фотографий — они полны достоинства, простоты и внутреннего благородства. Вспоминается стихотворение Николая Заболоцкого «О красоте человеческих лиц», Вы его конечно тоже слышали:
«Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица - подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие - как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица - подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Над каждой строкой можно размышлять и вспоминать. А я смотрю на лик нашей матери Февронии, лежащей во гробе. Он сият спокойствием и освящает нас, оставшихся во времени и осиротевших без тебя, матушка. Мирно и ласково улыбался старец Иосиф Ватопедский, преставившийся в 2009 году. Улыбаются во сне младенцы, родившиеся из Вечности по повелению Божию. Светился лик Моисея, когда он сходил с горы Синай после беседы с Господом и люди не могли взирать на него. «Невозможно стать христианином, не увидев в глазах другого человека свет Воскресения Христова» — писал митрополит Антоний Сурожский. А светятся ли наши лица после молитвы, после Богослужения? Пойдут ли люди за Господом с нами, глядя на нас? Можно ли вообще понять, что мы христиане, не слыша наших речей, а лишь взглянув на наши лица?
Праведники с достоинством воскликнут: «Мы не постыдились, что приступили к Тебе и стали частью Твоего воинства. Мы, сами немощные, как могли дарили утешение, мы славили Тебя ежедневной добротой и открытостью, мы пели Тебе слезами и воздыханиями, мы мужеством и исповеданием доказали верность. И теперь, когда закончилось время, мы стоим перед Твоим Престолом, Господи. Взгляни на лица тех, кто сам себя лишил радости и Небесного Иерусалима. Они темны и унылы, озлоблены и мертвы. Что сделали они с собой? Господи, Ты Сам привлеки их к Себе. Ты сам обними их и воскреси!»
… Близок Господь тем, кто сокрушен сердцем и смиренных духом спасет. Много скорбей у праведных и от всех избавит их Господь. Хранит Господь все кости их, ни одна из них не сокрушится (Пс.33:18-20)
Почему-то именно в скорби душа оживает. Ты начинаешь замечать людей вокруг. В каждом из них живёт ребёнок. И каждый слаб. Хочешь быть с Богом — живи целиком настоящим моментом, не убаюкивай себя и забудь про то, что было вчера. Каждый день — «День Сурка». Каждый день — «Зеркало для героя». Как в голливудских фильмах: просыпайся, и заново ежедневно доказывай Любимому свои чувства. И не выдумывай о себе ничего, не приписывай. Ты — ребёнок, который почему-то перестал удивляться.
Мать Феврония никуда не торопилась. Она ходила по земле, касаясь её лишь пяточками. Она, испытавшая и изгнание, и труды, и радость самозабвенного служения, под конец устала. Когда её тело привезли из больничного морга в целлофановом мешке, ни у кого не было чувства брезгливости. Она выглядела уснувшей. Её плечи распрямились, она наконец прилегла отдохнуть. До общего воскресения.
Сестры вспоминают, что, гуляя по Кедровой роще, ты любила лечь на спину и раскинув руки, смотреть на небо. И вот ты лежишь точно так же, только рядом нет ромашек и травы. Твоя душа родилась в вечность, а тело пребывает во временной домовине. Твоё тело оказалось податливым и тебя, облачая в мантию, вертели - крутили как живую. Чтобы вложить тебе в руку постригальный крест и свечу, пришлось разжать пальчики — они были сложены для крестного знамения.
Ты умирала в сознании и в одиночестве. Господь устроил так, что в момент твоего перехода в Его Объятия рядом не было ни души. И ты сложила троеперстие, но сил перекреститься не оказалось. Твой рот был слегка приоткрыт, но когда тебя переложили в гроб, он закрылся и лицо озарила умиротворённая улыбка.
Не смотря на твою полноту, Господь устроил так, что не было никаких признаков тления. И мы стояли над тобой, не понимая до конца, что это не простой сон. Хотелось согреть твои ручки. Хотелось, чтобы ты встала и обняла нас. Но твои маленькие ножки лежали неподвижно под погребальным платом.
Ты часто звала нас: «Приходите, миленькие! Что вы всё заняты да заняты! А у меня для вас есть конфетки». Сейчас, наверное, ходишь вокруг нас незримо и радуешься тому, что мы наконец отложили все важные и неважные дела и собрались побыть с тобой.
Воспылало сердце мое во мне и огонь разгорелся в размышлении моем. Говорил я языком моим: Открой мне, Господи, день кончины моей и число дней моих, велико ли оно, да уразумею, что еще остается мне и чего лишаюсь (Пс.38:4-5)
Матушечка, ты похоже чувствовала, что скоро тебя не станет. В позапрошлом году ты начала раздаривать свое нехитрое имущество и однажды, заглянув в твою келью, мы не узнали её. Из домашней уютной комнатки она превратилась во временное пристанище аскета нестяжателя. Потом ты вновь немного «разжилась», но уже исключительно необходимым.
За неделю до смерти, общаясь с трёхлетним малышом — крестником по телефону, ты сказала ему: «Саша, я умираю». И малыш, что-то почувствовав, в день твоей смерти запел бабушке «Многая лета». Ходил по дому в Германии и пел, глядя на твою фотографию.
А ещё позвонила мне твоя знакомая Татьяна, узнав о твоём успении. Кстати, ты ведь ушла от нас 21 числа, 21 года и 21 века. Татьяна плакала в трубку и рассказала о вашем последнем телефонном разговоре, состоявшемся 16 января. Тогда ты, мать Феврония, завершая беседу, произнесла: «С наступающим тебя днём святой Татьяны, с именинами поздравляю!» — «Матушка, — ответила женщина, да ведь ещё больше недели! Потом поздравите!» — «Нет, я тебя поздравляю сейчас, потом не смогу».
Твои вещи разлетались к новым хозяевам мгновенно. Как будто ты сама вернулась в келью и командовала, кому и что забрать на память. Ты и в жизни легко относилась к материальным предметам. С лёгкостью могла отдать и кофту, и редкую книгу, и что-то особо ценное. Хотя что у тебя там было ценное?! На мой день ангела 25 декабря ты позвала меня забежать в гости и вручила засушенный с летней поры цветочек, завёрнутый в полиэтиленовый пакетик. Посмотрела мне в глаза и спросила с некоей тревогой: «Не выбросишь? Не выбрасывай, пожалуйста, это от меня, будешь вспоминать».
Обещаю, не выброшу, уже вложила в любимый молитвослов.
…Впрочем, суетен всяк человек (Пс.38:6)
Ты звала меня, а я не зашла. Отговорилась: потом, ну что за причина торопиться? Моё дело важнее твоего чая, бабушка. Вот если бы была причина посерьёзнее, тогда бы я ещё подумала, менять ли свои планы на тебя… А у меня важное послушание!
Вспоминаю и совестно. Невнимательное, самолюбивое сердце.
И так бы мы не попрощались. Но выдернула из суеты к тебе старшая сестра, которая по-настоящему любит, у которой болит душа за тебя, за монастырь, за знакомых и незнакомых. «Пойдём к Февронии, тревожно!»
Мы стояли у твоего окна и смотрели на твою неестественную заторможенность и печаль. Я должна была вскоре уйти (о, дела-дела!), а «доченька», пригретая тобой, осталась собирать тебя в больницу.
Спешили врачи, нервничал водитель «скорой». Мать Февронию торопили на выход, а она еле шла. Подойдя к порогу кельи, чтобы переступить его в последний раз, она обернулась. Вопреки замечаниям «быстрее, не задерживайте!», она остановилась и стала рассматривать свою келью, служившую ей временным домом 10 лет, в последний раз. Она уже знала то, чего не знали мы. Знала, что не вернётся. Её взгляд задержался на любимых иконах, упал на ложе, на шкаф, на окно. Она выпрямилась и вышла. Оказавшись на улице, она глубоко вдохнула монастырский воздух и посмотрела вокруг, стараясь запечатлеть в памяти храмы и корпуса, любимый кедровник. Прощалась с обителью величественно и несуетливо.
… Блажен, кто опекает нищего и убогого, в день лютый избавит его Господь (Пс.40:2)
Твоим первым послушанием в монастыре был уход за старенькой бабушкой — мамой известного епископа. Она была слепой и беспомощный и ты опекала её до её последнего часа со вниманием и благоговением. Я тогда только приехала в монастырь и с юным интересом наблюдала за тем, как одна крохотная бабушка катит другую, сидящую в инвалидном кресле. Вы с Людмилой Федоровной полюбили друг друга. Вам было не скучно и не трудно вдвоём. Вам было о чём поговорить и помолчать.
После её кончины за кем, бабуля, ты только не ухаживала. И всегда с любовью и всепрощением, пониманием. Бывало, придёшь к тебе, а ты начинаешь вспоминать свою молодость, работу в больнице. Называешь больных по именам, рассказываешь такие вещи, от которых душа переворачивается. Всех помнишь и за каждого вздыхаешь перед Чудотворной иконой.
Ты нам открыла, что смерти нет. Твой уход был таким внезапным, что я до сих пор не осознаю до конца, почему не вижу тебя на твоём месте в храме и в трапезной. Горит свет в твоём окне и кажется, что это ты там читаешь вечернее правило. А там уже живет другая сестра.
Ты соединила для нас два мира в один. За тебя не страшно. У кого-то даже возникло желание искреннее лечь рядом с тобой в соседний гроб, потому что с тобой ничего не страшно, ты приблизила к нам Господа своим уходом.
… А меня за незлобие принял Ты и утвердил меня пред Собою навеки (Пс.37:13)
Каждый человек красив душой. У каждого из нас свой почерк и своя сокровищница. Твоя душа, мать Феврония, владела редким богатством. Ей от Господа были вручены два таланта: кротость и дар материнства.
«Ну и подумаешь, кротость!» — говорим мы, носители мятежного духа. Нам всё не то: хотим революцию, иной уровень жизни и других детей — послушных и умненьких. А сами живём как потребители и не можем создать для других ничего настоящего и ценного. Даже открытку на день рождения друга подписать своими словами не в состоянии.
Кротость, незлобие, смирение — редкие в наше время качества. Множество подделок и имитаций, но подлинное богатство сердца с ними не поставишь в один ряд. Незлобие и не осуждение — штучный товар. Присмотрись, приобрети его, моя душа. Спасибо тебе, мать Феврония, что ты нам показала, как это вообще бывает не в теории.
Но мы больше не благословляем этот мир. Не печёмся о нем, не болезнуем, и не радуемся другим людям. Нас редко что может удивить. Мы не отцы и не матери в своей семье, в своей стране.
Отечественная революция и западные ценности убили в нашем народе чувство сострадания и ответственности за другого человека. Мы усталы и равнодушны. Нам жаль терять время на чужие проблемы. Мы потеряли желание общаться вживую. Да и зачем?
Нам кажется странным, что некоторые «фанатики» хранят верность идеалам и своей любви, не воруют с работы «списанный товар», проводят выходные в поисковых отрядах или в домах престарелых. Собираются вместе после службы, чтобы почувствовать себя в большой семье. Называют друг друга «сестра во Христе», «батюшка».
Мы тянулись к мать Февронии. Она не могла дать нам чего-то сверх духовного: назидания, непрестанной молитвы, цитирования святых отцов. Но она приближала к нам служение Божией Матери и Жен Мироносиц. Она дарила нам материнскую нежность, время, внимание, выслушивала не перебивая. Для неё каждый человек, с которым ей доводилось общаться, становился центром вселенной.
Бабушка, мы осиротели. Такой как ты у нас больше нет. Океан любви покинул нас и перешёл в другое измерение.
… Ибо у Тебя источник жизни, во свете Твоём мы увидим свет (Пс.35:10)
Мы боимся смерти. Мы религиозно образованны и «знаем» что нас ждёт в первый, в третий, и в девятый день по кончине. Мы читали рассказы о том, кто является за душой и как это происходит. Мы боимся страха и забываем Бога. Утешают лишь рассказы вернувшихся «оттуда», как их приветствуют давно умершие родственники и знакомые.
Когда я буду умирать, хочу увидеть среди встречающих мою душу в ином мире и мать Февронию. Чтобы она позвала меня своей пухленькой ручкой и мы бы полетели к Боженьке. Тогда будет светло и спокойно, несуетливо и не страшно.
… Для нас мать Феврония жива, как живы и все наши родные.
Хочется повторить за Арсением Тарковским:
<…> Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком <…>
А часы на монастырской колокольне пробили час ночи, и сестры бесшумно выходят их храма в новый день.