Все началось с того, что мать прогнала из дома кошку. Баба Пелагея из соседнего подъезда говорила, что кошка в доме - это к добру. Значит, рассудил про себя я, теперь ждать беды. Годами я тогда был мал и дружбу мохнатого питомца ценил высоко. Кроме того, надо заметить, что кошка Манька была незаменимым членом нашей команды кладоискателей - на ее чуткий нюх мы полагались безоговорочно. И хотя до сих пор все найденное нами добро составляли в основном пустые консервные банки и объедки от колбасы, тем не менее, мы верили в Маньку и в наш будущий успех. Конечно, теперь нетрудно догадаться, почему я так расстроился из-за неожиданного захвата органами Высшего Правосудия, - то бишь, матерью, - и последующей ссылки в неизвестные места заточения верного товарища Маньки. Я долго плакал и даже угрожал уйти из дома. А потом принял смиренный вид и начал тайком таскать колбасу тройке бездомных котят, ютившихся в подвале.
Этажом ниже, прямо, так сказать, под нами, жил Илья Никитич - вздорный старик, никогда ни с кем не ладивший. Он много пил, много курил и еще больше жаловался на жизнь, конечно же, по сути своей несправедливую. “Вот вы, молодые, живете себе, трудностей не знаете, - говорил он вдогонку соседям из квартиры напротив, - легкая жизнь!” Не было от него покоя ни владельцам собак, которых он заставлял убирать за своими питомцами и вообще, желательно, гулять где-нибудь подальше от дома, ни подросткам с радиоприемниками. Доставалось даже бабе Пелагее из соседнего подъезда.
- Ты, Пелагея, всё пылесосишь, всё трусишь, а мне пыль в окна! - кричал с балкона Илья Никитич.
- Да какая ж тебе пыль от моего пылесоса на втором этаже? - удивлялась баба Пелагея.
- А такая, - старик театрально разводил руками, - диффузия называется, слыхала о такой? Вот ты там трусишь, а мне тут в стаканы оседает!
- Да кабы ж у тебя в стаканах только пыль была! - парировала баба Пелагея, махнув на него рукой, - небось, с утра уже принял!
Ростом Илья Никитич был мал, то ли от природы, то ли от жизненных невзгод. Говорили, будто много лет назад у него умерла дочь, и жена его тогда сошла с ума, а сам он начал выпивать и перестал ладить с людьми. Но я часто слышал от матери: “Илья Никитич добрый человек, к нему просто нужен подход”. О каком подходе она говорила, я тогда не особо понимал, поэтому решил, что буду просто слушать. Он часто деловито восседал на скамейке у подъезда с дешевой сигаретой в зубах и, подловив кого-нибудь из нас по пути со школы, начинал рассказывать о том, как он работал на обувной фабрике. Мало кому интересны были его истории и жизненные поучения, но я всегда слушал его до конца. Мне его было жаль.
Примерно через месяц после изгнания Маньки, правомерность которого я все еще оспаривал в своем воображении, в жизни Ильи Никитича случился резкий поворот. В один день он бросил пить, и в его доме появился мальчик Юрка. Илья Никитич сразу как будто подобрел и иногда пытался улыбаться. Он стал стал гораздо меньше делать замечания соседям и жаловаться на жизнь, а вместо этого давал советы по воспитанию детей и даже заметил мою душераздирающую игру на скрипке.
- Вы его за руку держите, держите крепче, - говорил Илья Никитич матери, кивая головой в мою сторону, - он вырастет, а вы будете жалеть, что не держали…
Мать кивала головой и хватала меня за руку, чтобы избежать дальнейших поучений, а Илья Никитич следовал за нами, подхватывая на ходу старые резиновые шлепки, давно утратившие свой первоначальный цвет.
- Я слышал вчера твою симфонию! - это он о моих гаммах, - ты играй-играй, может, Моцартом будешь…
Так говорил мне вдогонку Илья Никитич, пуская дым от своих дешевых сигарет. И хотя второго Моцарта из меня не вышло, но, говоря словами матери, разученные гаммы внесли свою лепту в мое развитие личности. И да простят меня соседи за ежедневные концерты, без которых развитие мое, конечно же, не прошло бы столь успешно.
Как выяснилось позже, Юрка был внучатым племянником Ильи Никитича. Ребята с нашего двора сразу окружили конопатого мальчишку в пиджаке на вырост, как только он осмелился показаться на улице. Они забросали его вопросами и после прохода инициации, во время которой Юрка должен был перейти с закрытыми глазами улицу, его приняли в команду кладоискателей. Юрка был парнем тихим, избегающим конфликтов, и в переделки попадал лишь потому, что не умел говорить “нет” и бегал медленнее всех. Еще одной примечательной чертой его был старый потрепанный рюкзак, который он везде за собой таскал .
- И что ты там носишь? - однажды спросил я его раздраженно, спрятавшись в подвале от разъяренного управдома, у которого мы стащили ключи от крыши.
Надо сказать, это была не первая наша вылазка на крышу. И напрасно несчастный управдом каждый раз менял место, где держал ключи, все эти места так легко было предугадать! Ну вот, например, под вазоном с засохшей геранью. Мы сразу просекли, что никакого иного предназначения у этого мертвого цветка не было, кроме как прятать под ним ключи от крыши.
Однако о Юрке... Родители его погибли в какой-то страшной аварии, и, кроме Ильи Никитича, у него никого из родных больше не было. Надо заметить, что с появлением в его доме внучатого племянника, Илья Никитич хоть и по-прежнему курил свои дешевые сигареты, однако к спиртному не приближался, и некоторые из ребят даже стали приводить его в пример, как человека с исключительной силой воли, что немало радовало его конопатого подопечного. В общем, за Юркой старик смотрел добросовестно… или это Юрка за ним смотрел.
- Из-за этого рюкзака ты все время отстаешь! - продолжал я, вываливая на землю содержимое юркиного рюкзака.
Он молчал, потупив взгляд, и колупал грязным пальцем облупившуюся стену с тайным любовным посланием какого-то, вероятно, давно повзрослевшего Васи.
- Вязаный жилет, проеденный молью, - начал я перечислять, деловито разгребая содержимое юркиного рюкзака, - он тебе на нос не налезет!
- Это мама вязала, - смущенно пробормотал Юрка, и нижняя губа его слегка оттопырилась, - это память.
- Пустая зажигалка! - продолжал я, отложив в сторону жилет.
- Отцовская… - юркин голос подвел его, и он перешел на шепот.
- Ну а это?! - торжественно воскликнул я, решив, что, наконец-то, нашел действительно бесполезную вещь, - механический динозавр с поломанным заводом!
- Но ведь его можно починить, - заметил Юрка с такой невинностью в глазах, что мне нечего было возразить.
Все эти бесполезные для непосвященного глаза вещи хранили в себе тайну юркиной жизни, и мне вдруг стало стыдно за устроенный обыск, как будто грязными ботинками я потоптался по его душе. Собрав все обратно в рюкзак, я молча протянул его товарищу.
В тот день у нас обоих неожиданно пропало желание лезть на крышу, и мы вернули ключи управдому. А на следующий день к Илье Никитичу приезжала скорая, и мать бегала к ним с кастрюлей борща и котлетами. Я тоже спускался, но, пожалуй, только из любопытства, поскольку был абсолютно уверен, что ничего серьезного случиться не может. Впрочем, само понимание серьезности у меня тогда было достаточно размыто и достигло своего апогея лишь в день изгнания Маньки.
Квартира Ильи Никитича была погружена в какую-то неестественную тишину. Не было больше привычного запаха дешевых сигарет. В полутемной комнате стоял удушливый запах лекарств. Справа от кровати Ильи Никитича стояли книжные полки - я и не подозревал, что старик любил читать… “Вот же, как можно ошибиться в человеке!” - думал я, вспоминая его несколько лет спустя. Прямо под окном располагалась аккуратно застеленная юркина кровать, а рядом стояло запыленное пианино, - вероятно, на нем когда-то играла жена Ильи Никитича. В углу на табурете, низко опустив голову, сидел Юрка. Я подошел поближе и положил руку ему на плечо. Я хотел его как-то подбодрить, но так и не придумал, что сказать. Наконец, порывшись в кармане, я выудил оттуда небольшой красно-синий магнит. Его привез мне из прошлой командировки отец. Юрка часто брал у меня его поиграть, а я в свою очередь не забывал забрать свое сокровище обратно. В тот день, однако, глядя на ссутуленную спину товарища и, поддавшись всеобщей гнетущей атмосфере, сине-красный магнит внезапно утратил свою ценность обывателя моего кармана, и неожиданно приобрел совершенно новое значение в моих глазах. В последний раз сжав свое сокровище в ладони, почувствовав его холодную гладкую поверхность, я, не раздумывая, протянул магнит Юрке. Этот неожиданный поступок стал неким связующим звеном с событиями последующих дней и часто потом вызывал у меня смешанное чувство сожаления и умиротворения. Но главным уроком на многие последующие годы стало понимание того, что в жизни бывают моменты, когда всё неодушевленное теряет свою ценность - именно в такие моменты в нас открывается человек.
- Ну вот и погостил, - еле-слышно проговорил Илья Никитич, повернувшись к нам, и его голова на огромной подушке казалась совсем крошечной.
- Где Вы погостили? - переспросил я его тогда, пытаясь припомнить, куда ездил старик в последние дни.
- Не сердись, внучок, - обратился Илья Никитич к Юрке, - нам бы немножко больше времени, но...
Я хотел, было, еще раз переспросить, куда Илья Никитич ездил погостить, но решил, что, пожалуй, не стоит. Ободряюще похлопав товарища по плечу, я отправился наверх, то бишь домой, есть борщ с котлетами и смотреть “Остров сокровищ” по Первому каналу. А через неделю Ильи Никитича не стало. Потом забрали Юрку, и я больше никогда его не видел.
Юрка, вероятно, знал, что его увезут, поэтому в тот день он забежал к нам с утра пораньше, весь мокрый и взволнованный. Я хорошо запомнил тот день. Мы еще не успели позавтракать, и я лениво расхаживал по комнате в пижаме. В руке у меня было зеркало матери, которым я ловил яркие солнечные лучи и пускал по стене солнечных зайцев. Окна в комнате были открыты, и летняя жара постепенно проникала в квартиру. Мать суетливо возилась на кухне, а отец в то время был в командировке.
Внезапно в открытое окно залетела птица. От неожиданности я вскрикнул и уронил на пол зеркало - оно, конечно же, разбилось вдребезги. В комнату вбежала мать. За несколько секунд выражение ее лица изменилось трижды. Легкий испуг перешел в ярость от разбитого зеркала и, наконец, в удивление при виде сидящей на книжных полках вороны. Мать жестами показала мне, чтобы я закрыл дверь в комнату, и, схватив висящее на плече кухонное полотенце, она бросилась к несчастной птице. Надо сказать, изгнание птицы из дома дело далеко не из легких. Испуганная ворона металась из угла в угол, билась головой в окно, ведь, как известно, птицы не видят стекла. Вслед за вороной по комнате носилась мать с полотенцем. А вслед за ними обеими бегал я, пытаясь подхватить сброшенные вороной вазоны и вазы.
Во время всей этой чехарды раздался звонок в дверь. Мать бросила на меня быстрый взгляд, и я осторожно выскользнул в прихожую. На пороге стоял Юрка. Он был мокрый, взволнованный, глаза красные от слез.
- Дед умер, - прохрипел он, сжимая в руках своего механического динозавра.
- Как умер? - удивился я, мысленно все еще в погоне за вороной.
- Вот, возьми! - сказал Юрка, протянув мне своего динозавра, - может, починишь…
Не дожидаясь моего ответа, Юрка бросился вниз по лестнице. Я закрыл дверь и какое-то время оторопело стоял в прихожей с поломанным динозавром в руках. “Что же теперь будет с Юркой?” - пронеслась у меня в голове неожиданная мысль, и я бросился обратно в комнату. Мать стояла у окна, сжимая в полотенце пойманную ворону.
- Илья Никитич умер! - закричал я что есть мочи.
Мать от испуга выбросила в окно птицу вместе с полотенцем. С оглушительным “карр!” ворона высвободилась из тонкой ткани и полетела прочь от нашего дома. “Птица залетела в дом - это дурная примета,” - говорили потом соседи. И откуда они всё всегда обо всех знали?
Дурная примета или нет, а отец не вернулся из командировки. Точнее, вернулся, но не к нам, а в землю... Мать говорила о какой-то аварии на производстве. А я все чаще опускал руку в карман в поисках подаренного им магнита, того самого, который я отдал Юрке. Ведь я тогда думал, что он мне еще миллион таких магнитов привезет, а теперь стал жалеть, что отдал его. Впрочем, я всегда стыдил себя за это чувство и впоследствии даже пытался разыскать своего неуклюжего товарища, хоть и безуспешно.
После смерти отца я часто чувствовал необъяснимые приступы злости. Я сердился на отца за то, что он не вернулся; на мать, за то, что она, как мне казалось, быстро забыла о нем; я сердился на себя за то, что обиделся на него из-за какой-то мелочи в последний вечер перед его отъездом. Впервые жизнь стала казаться несправедливой и неустойчивой. И только подросшие котята в подвале все так же мяукали от голода, и я продолжал таскать для них котлеты со стола. Возможно, просто потому, что они напоминали мне о том времени, когда был жив отец, и я с нетерпением ждал его возвращения из командировок; когда этажом ниже еще жил Илья Никитич, а мы с Юркой прятались от управдома.
Позже я узнал, что мать вовсе не забыла отца. Втайне от меня она пересматривала семейные альбомы и писала тревожные письма туда, откуда не было ответа. Она описывала все свои беспокойства и просила совета относительно моего воспитания, потом аккуратно складывала исписанные листы в алюминиевую коробку и запирала ее на ключ в шкафу. Ей было тяжело одной, и она не хотела, чтобы я об этом знал.
Постепенно злость и обида притупились. И все же мне не давал покоя тот факт, что почти все мои воспоминания того лета, - за исключением рыбалки и похода в зоопарк после одной из командировок отца, - были наполнены Юркой, Ильей Никитичем, поисками клада и кошкой Манькой. А впрочем, с Маньки все и началось. Не прогони ее тогда мать, возможно, ничего бы и не случилось. Или, может быть, все-таки ворона… Или это просто детство смотрело тогда на всё большими глазами и пыталось объяснить необъяснимое. Память - странная вещь, она сохраняет на долгие годы совсем, казалось бы, незначительные лица и события. Хотя, пожалуй, именно такими и должны быть воспоминания из детства - яркими, короткими, как вспышки солнца на первых весенних цветах. И только некоторые из них остаются глубокой тенью, с годами все чаще всплывающей над осыпавшимися цветами и пожелтевшей листвой.
В одном Илья Никитич оказался тогда прав - детство действительно быстро прошло. И где-то там остался юркин старый рюкзак и динозавр с поломанным заводом, который я, конечно же, так и не починил. А с ними и конструктор на полу; и шалаш под столом, под натянутой скатертью; и скрипичные гаммы, пиликанье которых несомненно радовало всех соседей; подаренный отцом магнит и Юрка со своей неуклюжей походкой, которого, возможно, однажды я узнаю в толпе.
8 December 2021