Непонятый Толкин

 
Найалл Фергюсон
The Telegraph
2 декабря 2021 г



Оставляя в стороне великие монотеистические писания, Библию, Коран и, по сути, религиозные тексты Мао-тзе-дуна,    Властелин Колец   Дж.Р.Р. Толкина –самая популярная книга в истории книгопечатания. Оценочные тиражи шедевра Толкина  достигают 150 млн копий.

Единственное художественное произведение, которое может быть обходит  ее (согласно тщательному изучению цифр продажи), это книга Чарльза Диккенса: Рассказ о двух городах. Но Хоббит не так уж отстает от нее (100 млн). А киноадаптация Властелина колец достигает 3 млрд долл.

Одним словом, Толкин очень, очень популярен.  Современные авторы не могут с ним сравниться.  Даже Дж К. Роулинг.

И есть, тем не менее, загадка.  Почему, если его книги так популярны, глубокий консерватизм самого Толкина имел такое незначительное влияние на публику?  Почти все миллионы читателей Толкина кажется просмотрели тот факт, что все его величественное литературное здание стоит на  фундаменте глубоко консервативной философии Тори.

Дело в том, что я был поклонником Толкина задолго до того, как меня захотели обозначить как  “консервативного” историка. (На самом деле, я не член Консервативной партии,  и не республиканец.  Но я определенно нахожусь справа  от большинства сегодняшних академиков и перестал обращать внимания на навешиваемые мне ярлыки.)

Будучи еще мальчиком, я читал и перечитывал Хоббита и  Властелина колец.  Они составляли главную часть образования моих пятерых детей.  В нежном двухлетнем возрасте, мой третий сын Томас был совершенно очарован моим рассказом о Бильбо Бэггенсе и его приключениях.  В шесть, он погрузился в  завораживающую аудио-версию, записанную  в 1990-х австралийским актером Робом Инглисом.  Сегодня мы вместе смотрим фильмы, хотя я скорее их критикую.

Влияние Средиземья выходит далеко за пределы Оксфорда, где Толкин провел большую часть жизни.  Кремниевая Долина, часть Калифорнии, в которой я живу, кишит поклонниками Толкина.  Инвестор в новые технологии, Питер Тиел, назвал один из своих фондов митрилом, по имени выдуманного Толкином металла. Палантир – своего рода кристальный шар в Средиземье, а также пионерская big-data компания Алекса Карпа,  который раздает посетителям майки с  надписью “Спасем Шайр”.

И все же это странное влияние.  Лично я чувствую, что Толкин был бы настроен против Кремниевой Долины в той же степени, как его сын и литературный наследник Кристофер был возмущен  коммерциализацией работ отца. “Толкин стал монстром,” – заявил он газете Le Monde в 2012 г, “изуродован своей популярностью и абсурдностью века.”

Набожный католик, предпочитающий латинскую мессу и смотрящий с превосходством на своего друга-протестанта К.С. Льюиса, твидовый оксфордский дон, презирающий центральное отопление и ненавидящий автомобили, курящий трубку реакционер, который отказывался прикасаться к французской кухне и посещать Соединенные Штаты, Дж РР Толкин был маленьким Ингландером до самоиронии.

В благополучной старости,  он вычеркнул чек, предназначенный для налогового министерства со словами “Ни пенни на Конкорд.”  Даже завоевание норманами Англии он считал загрязнением англо-саксонской породы.

Как Джон Гарт доказывает в  книге "Толкин и Великая война" (2008),"тяжелый опыт сражения при Сомме* был решающим для Толкина".  Толкин служил в  11-м ланкаширском пехотном полку и принимал участие в жестокой битве.

Он называл этот опыт сражения в траншеях “животным ужасом” и жаловался на “крайнюю глупость войны”.  Однако, идеализация Толкином буколического  “Шайра,”  дома для его очень английских героев, и его отвращение к индустриально-тоталитарному Мордору, расположенному  на востоке Средиземья, основывались на нечто большем.

Хотя Толкин отвергал все попытки найти современное звучание в Властелине Колец (“Я не люблю аллегорию, в чем бы она ни выражалась,”), его письма к сыновьям были более откровенными.  Толкина осенила идея Властелина Колец в 1938 г,  во время Мюнхенского соглашения.  Он презирал Гитлера – называя его “маленьким рыжим  невеждой” и “вульгарным невежественным человеком” – но гораздо подозрительнее относился к Сталину.

По мере приближения войны, Толкин говорил, что испытывает “отвращение к любой стороне, которая включает Россию”,  и верил, что Сталин был “вероятно намного более ответственный за существующий кризис момента, чем Гитлер”.

Толкин был германофилом, для которого Гитлер представлял собой ужасное извращение любимого им готического идеала. “Люди в этой стране,” писал он сыну Майклу в 1941 г, “кажется, даже не представляют, что в германцах  мы имеем врагов, чьи достоинства долга и патриотизма намного превышают наши, в общей массе. Чья промышленность в 10 раз больше нашей.  И кто  – будучи наказанные Богом – возглавляются сейчас сумасшедшим, авантюристом, дьяволом: по сравнению с ним старый бедный Кайзер выглядит как вяжущая старуха.”

Толкин был прежде всего лингвистом и филологом исключительной глубины.  Но  пропитывающий его работу дух был настолько консервативным, что если бы он был жив сегодня,  он не получил бы признания ни на одном форуме. “Я не ‘демократ’,” – написал он однажды, “хотя бы из-за  ‘скромности’ и в равной степени из-за духовных принципов, попранных попытками их механизировать и формализовать, с тем результатом, что мы получаем не универсальную малость и скромность,  а универсальную великость и гордость, причем некоторые орки завладевают кольцом власти –  после чего мы все оказываемся порабощенными.”

Толкин даже защищал уважение к старшим,  ставя в пример Сэма Гэмджи и его отношение к денщикам, которых встречал во время Первой мировой.  “Отдать честь офицеру может быть и плохо для офицера,” – однажды заметил он,   “но это чертовски хорошо для твоей души.” Центральная линия Хоббита и Властелина Колец – это паломничество,  полное испытаний, волнений и искушений, не говоря уже о самопожертвовании.  Его книги многорасовые в том смысле, что там есть хоббиты, эльфы и гномы, а также люди (т.е. мужчины в Средиземье; женщин мы встречаем только как эльфовских принцесс.)

В июле 1944 г,  он смотрел на послевоенную эру с чисто консервативными опасениями,  именно потому, что  рассматривал победу  как победу, разделяемую с нашими “дорогими старыми друзьями из СССР” (это была его ирония) и “американскими космополитами.”

“Когда все закончится,” спрашивал он Кристофера, “останется ли у обычных людей свобода (или права),  будут ли они за них бороться, или устанут сопротивляться?  Об этом, кажется, думают Большие люди.  Кто рассматривал эту войну с точки зрения преимуществ машин ?  Но я полагаю, одним из  определенных результатов будет дальнейший рост стандартизованных массовых понятий  и эмоций.”

 Что касается свинга, который сделал так много, чтобы развести войска, Толкин не любил его. “Музыка  будет заменена на джайв, который насколько я могу судить,  означает “джем сешнс”  вокруг пианино (инструмент, изобретенный для воспроизведения звуков, написанных, скажем, Шопеном) и  который в конце концов погубит его.

Это тонкое культурное развлечение, называется «лихорадкой» в США.  О Боже!  О Монреаль!  О Миннесота! О Мичиган!  Аналогичную массовую истерию могут производить Советы в отношении мира и процветания и клеймить военный гипноз.”

Для Толкина,  расширение власти государства, по необходимости  вызванное  войной, привело к опасным тенденциям в Англии. “Вы не можете сражаться  с Врагом  его собственным Кольцом  без того, чтобы самим не превратиться во Врага,”  говорил он сыну, “но, к несчастью, мудрость Гэндальфа давно ушла с ним на Истинный Запад.” (страну богов, согласно толкиновской мифологии).

Мы остаемся с глубоким парадоксом.  Самый популярный автор современности наполнил наше воображение незабываемыми героями и ландшафтами –  но так и не смог привить нам принципов ультра-Тори.  Заимствуя известное выражение, высказанное в отношении Властелина Колец:  никогда еще во всей английской литературе не было столько недоразумений.


*Битва на реке Сомме, в Первую мировую войну (1916),  между британско-французскими и  германскими войсками - ВП


[Для пост-советских людей Толкин оказался добрым сказочником, его любили дети и взрослые. Это позволило им (ненадолго) уйти от жестокостей жизни и заодно от философии тоталитаризма.  Но жизнь возвращается со всеми ее парадоксами.  Пейзаж за окном постепенно переходит в Мордор. Президент в Голлума - ВП]