В Коноваловку «в гости» я добирался своим ходом. Было два варианта маршрута: по «железке» до Кокошина, потом узкоколейкой до Лаптевки и 8 километров пешком до финала. Или по-другому: через Колывань до Пихтовки, а там как придется. Я выбрал второй вариант, так как он мне показался более быстрым, более интересным, менее дорогим и не таким утомительным. Кроме того, надо честно признать, что про первый вариант я тогда просто не знал.
Дело было в 20-х числах августа, как раз перед открытием охоты. Сборы были какими-то бестолковыми, а тут ещё приятель предложил прихватить его охотничье ружьё, настоящий старинный «Баярд» 12-го калибра, «горизотнталку» куркового и, как впоследствии выяснилось, совершенно кривого боя. Куча времени ушла на то, чтобы замотанное в одеяло и торчащее из рюкзака ружьё не было похоже на замотанное в одеяло и торчащее из рюкзака ружьё. Документов на ружьё не было никаких. Поэтому, приехав в Колывань, убедившись, что на последний автобус до Пихтовки я опоздал и размышляя, что же мне предпринять далее, я не испытал большого удовольствия, когда услышал за спиной шамкающий старческий голос:
– От видишь, Егоровна, скоро охоту откроють – парнишка-от ружьё везёть!
Я решительно зашагал прочь от автовокзала, как будто этот старичок мог мне чем-нибудь навредить. Возвращаться с позором в Новосибирск – ну никак не хотелось. Я машинально шёл по дороге и думал: «Что же делать? Что же делать?». И тут меня догнал тракторишка, за которым дребезжал по ухабам кузовочек, в котором расположились несколько человечков. Они не сидели и не лежали, так как кузовочек для этого не был приспособлен, а как-то всё сразу. Из чистого интереса – остановится? не остановится? – я поднял руку. Трактор остановился.
– Куда? – спросил из облака поднятой пыли тракторист.
– До Пихтовки .
– Ты, парень, не шути. Тебе самому куда надо-то?
– Мне в Коноваловку.
– Такой не знаю.
– Ну, в Лаптевку.
– Так хрена ли тебе в Пихтовку-то переться?
– А как?
– Ну, через Мальчиху можно.
– А вы подкинете?
– До Мальчихи – нет, не покину. До Вьюнов, если хочешь, садись – довезем!
– А там далеко ещё?
– Далеко, не далеко – дойдёшь, а где и подвезут. Ну? – и я полез в кузовок глотать дорожную пыль.
Во Вьюнах фарт меня не оставил и, не дошёл я и до Паутова, – меня подобрал грузовичок до Боярки. В Боярке фарт решил, что он для меня достаточно поработал, и отправился спать. В этом не было ничего удивительного, так как время шло к ночи, солнце скрылось за верхушками деревьев, начинало смеркаться. До Мальчихи, в которой я надеялся заночевать, было километров тридцать. Пройдя примерно пять из них, я понял, что, двигаясь в таком темпе, приду я в село крепко заполночь, если не к утру. Перспектива ночлега делалась весьма сомнительной.
Уже была хорошая, полновесная августовская ночь – безлунная, с бархатно-черным небом, усеянным алмазами звезд. В отличие от Чеховского Дяди Вани я уже видел раньше небо в алмазах, но не уставал вновь и вновь любоваться красотой и величием мироздания. Всё это было чудо, как хорошо. Одно было нехорошо – переночевать негде. Ни палатки у меня, ни спальника, ни топорика – дровишек нарубить, ни еды, ни воды. Был нож, были спички. Не собирался я в лесу ночевать, да видать, придется.
Как собрать хороший «долгоиграющий» костёр без топора я знал и умел. Найдя подрубленную кем-то и уже засохшую берёзку, лежащую отрубом на комеле, я в несколько сильных ударов о другой, живой ствол наломал её на неровные, но подходящие для костра полешки. Тут главное было – выбрать правильно точку слома, чтобы энергия удара ушла на разрушение древесины, а не отыграла по твоим собственным рукам. Этим нехитрым, в общем-то, искусством я овладел в предыдущих походах, и тут оно мне пригодилось. Запалив костер, я начал устраивать в его колеблющемся свете место для ночлега.
И тут послышался шум мотора. Я мигом выскочил из леса и обозрел дорогу: в сторону Мальчихи шел грузовик! Видимо, я слишком расшумелся и разбудил свой спящий фарт. Грузовик затормозил, дверца открылась.
– Куда?
– А Вы куда?
– В Мальчиху.
– Возьмете?
– Садись.
– Я мигом – только костер потушу.
Всю дорогу до Мальчихи я размышлял о том, как хорошо иметь свой собственный фарт и владеть искусством будить его, когда вздумается.
Когда мы прибыли не место, село уже спало крепким сном. Точнее, спала взрослая, рабочая часть села, а молодёжь от 12 лет и старше «тусовалась», как теперь принято говорить, на площади. А может, там и не было никакой площади, просто круг света под одиноким фонарём на столбе, под которым на бревнышках живописно расположились деревенские ребята. Девочек не было. В ночном воздухе витали ароматы дешёвых сигарет и звуки незамысловатого, но отчетливого мата. Я подошел, поздоровался. Деревенская этика обязывает приветствовать каждого встречного, и я ожидал ответа. Ответа не последовало. «Не научились ещё! – успокоил я сам себя, – они хорошие ребята и ничего плохого мне не сделают».
– Вот, в Коноваловку топаю, в экспедицию, да время не рассчитал. Может, пустит кто переночевать? А?
– Не-е, не пустит никто, – ответил нестройный хор голосов.
– Прямо – никто!
– Никто.
– И из вас никто не пустит?
– Ха! Ха-ха!! Ха-ха-ха!!!
– Да…
– А хочешь, мы тебе лошадь дадим?
– Как так – лошадь? Какую лошадь? Чью лошадь?
– Да тут мужика одного.
– Ну и что я с ней буду делать?
– Поедешь на ней куда тебе надо.
– Да это-то понятно. Что я потом с ней буду делать – вот вопрос.
– А отпустишь, он сама и придет.
– А мужик не заругает?
– Ха! Ха-ха!! Ха-ха-ха!!!
– А черт с вами, тащите свою лошадь.
Лошадь оказалась небольшой, смирной кобылкой, на которой из упряжи была только уздечка. Пацаны помогли мне взгромоздиться на неё с тяжелым рюкзаком за спиной. До этого я верхом не ездил – ни в седле, ни без седла. В седле я и по сию пору не сиживал, но без седла, да с рюкзаком – это атас! Твердый и неожиданно острый хребет врезается сами понимаете, куда, рюкзак тянет то влево, то вправо, заставляя всё время поправлять его руками, а лошадь, почуяв слабину в системе управления норовит уйти с дороги в овсы, чтобы наконец спокойно поесть. Промаявшись так с километр пути, который я пешком наверняка прошел бы быстрее, я сполз с бедного животного, и оно тут же занялось долгожданной потравой. А я пошёл на одинокий огонёк, слабо мерцавший километрах в пяти. Там, по словам Мальчихинских пацанов, была крохотная и бедная, по сравнению с большой и богатой Мальчихой, Ершовка.
Огонёк мерцал в почти полной темноте, прерываемой только яркими сполохами в вышине прямо по ходу. Звезды скрылись за тучами, сполохи становились все ярче, в небе погромыхивало – надвигалась гроза, надо было торопиться. Достигнув Ершовки, я увидел, что единственный огонёк горел в крайней избе, а окна других домов, видимых в свете небесного огня, черны как ночь. Найдя ощупью калитку и отыскав глазами дверь, я постучал.
Дверь практически сразу отворилась, и сипловатый мужской голос, ничего не спрашивая, произнес: «Заходи!». Я зашел, и затворил за собой дверь. И вот, как только дверь за мной закрылась, небо мгновенно обрушилось на землю. Разразился такой ливень, что – мама моя родная! Я не бывал, конечно, в тропиках в сезон дождей, но думаю, этот дождь был не хуже тропического. «Ну, фарт! Ну, голубчик! Вовремя же я тебя разбудил!».
В единственной комнате, куда из темных сеней привёл меня хозяин, я разглядел при слабом свете одинокой лампочки под потолком и его самого и обстановку вокруг. Хозяин был довольно молодой и очень неухоженный даже по деревенским меркам мужчина, лет 25, а может и 35 – чёрт разберет. Он был худ, нечёсан и небрит. Одежда его представляла собой лохмотья, но не живописные, как у нищих во французских романах, а просто лохмотья, не представляющие интереса для живописи. Обстановка была под стать. Кроме обязательной в деревенской избе и очень грязной печки, в комнате был простой самодельный стол, две табуретки и две – не кровати даже, – а просто два вороха тряпья на деревянных полатях. На одной из них спала ветхая старушка, видимо, бабка, а может и мать хозяина – чёрт разберет, вторая пустовала.
– Сейчас отдыхать будем, – по-прежнему нечего не спрашивая, сообщил хозяин. В деревнях, я знал, не говорят: «спать», а – «отдыхать».
– Где?
– Вот! – хозяин показал на пустые полати.
– Вдвоем?
– Я себе на полу постелю. А ты ложись с дороги, отдыхай. Жрать нет ничего – так ложись. А утром мать сварит.
– Как зовут-то тебя?
– А Коля. Колей зовут.
– А меня Саней.
– Ложись, Саня, отдохни.
«Значит, все-таки – мать... Старовата. Отца, ясное дело, нет, а может, и не было никогда. Бедность беспросветная. А спать-то хочется. И ноги гудят, и спину ломит. Что ж он свет не погасит? А, чёрт с ним, можно и со светом. Умываться – бессмысленно, раздеваться – небезопасно. Под голову что-нибудь из своего – и спать, спать… Что за чёрт? Что это?
– Захожу на посадку – шасси не выходит. Катапультироваться – поздно! Р-р-раз – сел на брюхо! Мне – «Героя»!.
Плохо соображая, что и где, я оторвал голову от свернутой штормовки, заменявшей мне подушку. На краю полатей рядом с собой я в сумраке разглядел сидящего Колю. Он был увлечён рассказом, который меня и разбудил. Коля не обращался ко мне, и непонятно было, кому он всё это рассказывает, но он был крайне возбуждён и отчаянно жестикулировал. Говорил он при этом шёпотом, громким, но шёпотом, так что мать его на соседних полатях тихонько посапывала и не просыпалась. Я незаметно прилёг и попытался уснуть…
– Высота – 100 километров! Вдруг – рулевое отказывает! Пикирую! Катапультироваться – поздно! Р-р-раз – сел! Мне – «Героя»!».
Я не считал, сколько раз за ночь я просыпался и снова забывался тревожным сном, но всякий раз проснувшись, я слышал на фоне шума дождя за стеной этот воспалённый бубнёж, неизменно заканчивающийся «Героем».
Рано утром Коля меня растолкал: «Вставай, Саня! Поешь на дорожку».
Я глянул на часы, – было около семи утра. Колиной матери в комнате не было, но стол был накрыт. На столе стояли две тарелки с ухой из картошки и каких-то крохотных рыбок и две кружки с кипятком. Судя по отсутствию хлеба и чая, денег в доме не было. Как бы прочитав мои мысли, Коля сообщил, прихлебывая кипяток:
– Ничего! Теперь 25-го на клюкву пойдем. Клюква есть – пойдем, подзаработаем. Ничего!.
Я знал, что 25-го августа вместе с открытием охоты, официально разрешается сбор клюквы и брусники. Знал я и то, что деревенские никогда этого срока не ждут, а собирают почём зря незрелую ягоду наперегонки. Коля – ждал. Это было странно.
Управившись с нехитрой, но такой своевременной едой, я поблагодарил Колю и спросил, сколько я ему должен за ночлег и еду.
– Обижаешь, Саня! Ничего ты мне не должен.
– Ну, возьми немного денег. У меня много-то и нет.
– Нет, не возьму, а то вспомнишь потом плохим словом.
– Ну, спасибо тебе за всё. До свидания, пойду я…
– Давай, иди, может, на хлебовозку поспеешь.
Я вышел на крыльцо и огляделся. Всё вокруг было мокрешеньким мокро. Дождь поработал, как следует. От сухой вчера дороги осталось хоть и приятное, но всё-таки одно воспоминание. Тридцать метров до магазина, где действительно стояла хлебовозка ГАЗ-66, дались мне с трудом. До Лаптевки было около 20 километров. О том, чтобы протопать по этой жиже 20 километров в приемлемое время и речи идти не могло. Я стал проситься на хлебовозку.
– Не могу я тебя взять, – ответил на мою просьбу водитель, – У меня оба места уже заняты.
– А в кузове?
– Ты дурной, что ли? В кузове у меня – хлеб.
– Ну возьмите как-нибудь.
– Да как же я тебя возьму, дурья твоя голова! Ведь сказано: нет места!
– А между кабиной и кузовом, где запаска?
– Да где ж ты там поместишься?
– Это уж моя забота.
– Да ты же выпадешь, а я за тебя под суд пойду!
– Ничего, не выпаду. Я за запаску буду держаться. Запаска же не выпадет?
– Запаска не выпадет.
– Ну и вот!
– А чёрт с тобой, лезь, если жизнь не дорога. Вот покурю пять минуток – и лезь.
Я пристроил рюкзак на ступеньку и стал ждать.
– Ты откуда же такой взялся у нас? Вчерась тебя не было, – спросила меня одна из тёток, пассажирок хлебовозки.
– Так я ночью пришел.
– Ночью дождик был! – важно поведала мне тётка, просвещая меня, городского дурачка, относительно особенностей местного климата и одновременно пытаясь поймать на лжи.
– А я до дождя пришёл, – гнул я свою линию.
– Где ж ты ночевал? – не сдавалась тётка.
– А вон в том доме, – я показал на Колину избушку.
– Это у Кольки-истребителя? А и то сказать – кроме как к нему и некуда. Никто б тебя не пустил!
Через «пять минуток», из которых я двадцать простоял у машины и еще десять верхом на ней, мы – не отъехали, а – как бы это поточнее сказать – отчалили от магазина по жидкой грязи. Скажу сразу: за рулем сидел ас. Никакими словами не передать тех отчаянных виражей, заносов, разворотов и сползаний в кювет, которые для многих крутящих баранку могли бы кончиться… в общем, кончиться вместе с ними. Нас мотало, вертело, кидало и швыряло. Стоя наверху, почти на кабине, отчаянно вцепившись обеими руками в запаску и прижимаясь к ней всем телом, я ощущал амплитуду этих эволюций особенно сильно. В некоторые моменты было просто очень страшно. И вдруг в моей памяти всплыло: «Катапультироваться – поздно! Р-р-раз – сел! Мне – «Героя»!». «Так вот оно как – на истребителе-то! Теперь понятно», – подумалось мне. – «Сяду, наверное, раз уж залез на этот истребитель».
В общем: фарт, фарт! В Лаптевку мы прибыли живые и здоровые. Солнышко сияло, дорога подсыхала, до финиша оставалось каких-то 7-8 километров – ерунда! Я и не заметил, как прошёл их. Когда я показался в виду стационара и издалека разглядел своих старых друзей и знакомых, я был крайне удивлён их вялой реакцией на мое появление. И лишь приблизившись вплотную, я заставил их пошевелиться.
– Вы что, не узнали меня, что ли?
– Да мы не поверили, что это ты. Ты откуда взялся-то?
– Да из Н-ска и взялся, – говорить полностью «Новосибирск» в нашем кругу считалось роскошью.
- И давно ты из Н-ска?
– Вам как – в часах или в минутах?
–Нам в сутках. Сколько суток добирался?
Я прикинул, когда вышел из дому, посмотрел на часы.
– 22 часа 00 минут.
– Врёшь!
– Честно, не вру!
– Да как же ты добрался? Дороги нет! Как?!
– Да так – на истребителе…