На моей памяти стационар первый раз стоял на реке. И не просто на реке, а на большой реке. И не просто на большой реке, а еще и в устье маленькой реки. С точки зрения рыбалки лучшего места нельзя было и придумать. В маленькой реке ловились окуни, подъязки и почему-то караси, очевидно, попавшие в реку из ближних озер во время паводка. Выше по течению, побродив полчасика с бреднем по залитому водой кочкарнику, можно было набрать десяток-другой щучек сантиметров по сорок-пятьдесят каждая. Плотва, всякие там ельцы, красноперки – та вообще в счет не шла. В большой реке, как и следовало ожидать, водилась рыба более серьезная: язь, лещ, судак, муксун, осётр и стерлядь.
Вообще-то все штатные зоологи были заядлыми охотниками. Все имели охотничьи ружья, почти все – собак. Выезжая в поле, начальник экспедиции запасался разрешением на научную охоту, где перечислялось: сколько особей какого вида можно отстрелить с научными целями. Но даже если бы егерь встретил такого охотника с добычей, чего на моей памяти не бывало, откуда бы он мог узнать, сколько уже было добыто до этой самой встречи? Поэтому такое разрешение давало возможность охотиться практически бесконтрольно, хотя, к чести ученых мужей, никто этой возможностью не злоупотреблял. Только, видать, надоела охота. На рыбалку потянуло. Захотелось, так сказать, разнообразия, ну и изобилия, конечно.
Рассчёт оправдался. Небольшой штат заядлых рыболовов вполне обеспечивал население стационара свежей рыбой. Даже собаки ели рыбу. Но хотелось чего-то особенного, какого-то невероятного рыбного пира. Приближался профессиональный праздник – День рыбака, который по общему замыслу следовало отметить так, как к тому обязывало рыбное изобилие, на котором мы паслись. Решено было, как минимум, сварить настоящую рыбацкую «тройную» уху, закоптить щук, а остальное – как масть пойдет и совесть подскажет. Ну, разумеется, различные напитки на базе спирта – это как водится.
Масть, на удивление, пошла. Накануне вечером после ужина, когда обязательные дела были уже переделаны, все сидели под навесом летней столовой, споря, что лучше: завести дымокур и дышать дымом или дышать чистым свежим воздухом и кормить комаров? Начальник экспедиции чуть раньше сел в калошу-раскладушку (лодочка такая) и отправился на Обь проверять удочки-закидушки. Эти закидушки ставились ежедневно, но толку от них было не много. Стук уключин возвращавшейся калоши привлек общее внимание своей необычностью. Что в нем было необычного, трудно было сказать, но все согласились, что он какой-то «не такой». Но вот стук затих, и послышались шаги – тоже какие-то «не такие». Затем на фоне сумеречного неба показалась рослая фигура начальника экспедиции, поднимавшегося по крутому берегу – тоже какая-то «не такая». Наконец он показался весь. В окровавленных руках он держал под жабры метрового осётра. Осётр был живой и редко, но сильно бил хвостом. Возбужденный и счастливый триумфатор, – это был его первый осётр, – поведал нам его историю.
Осётр клюнул на простого дождевого червяка. Леска шла легко. У самого берега осётр, как это у них, осётров, принято, сделал «свечку». «Свечка» сработала, и на мелководье осётр плюхнулся уже без крючка, свободным, как птица. В воде хитрый осётр развернулся хвостом на берег и засобирался домой. Начальник не дал ему уйти. Он бросился на осётра всем телом и схватил за острые «жучки». Руки – в кровь, осётр – вот. Все! (Жучками рыбаки называют острые костяные выросты, которые идут вдоль хребта и по бокам у осетровых.)
Осётров вообще-то ловить без разрешения нельзя, а если вдруг случайно поймал, то надо выпустить. Не думаю, что бывает разрешение на научную рыбалку. Во всяком случае, если и бывает, то выдают его не зоологам, а ихтиологам. Так что осётр этот был, увы, браконьерским, и в таком качестве был оставлен, чтобы венчать собой праздничный стол. Все остальное, разумеется, не отменялось.
Я никогда не видал живого осётра, а чтобы попробовать, об этом и речи не было – откуда? Этот осётр мог бы закрыть досадную брешь в моей биографии – телом своим закрыть, кусочком несравненной, сказочной, никогда не пробованной мной осетрины! Я очень рассчитывал на этого осётра.
День рыбака начался с суеты, чтобы закончиться долгожданным пиром. В генеральном плане подготовки праздника у каждого был свой участок фронта, за который он отвечал. Я отвечал за щук. С группой охотников (в смысле – охотно желающих) мы отправились вверх по реке за щуками и наловили их изрядно, побив все ноги о кочкарник. Потом я их потрошил, потом солил, потом коптил в чужой, взятой напрокат коптильне, посреди чужого же огорода…
И вот уже на закате, когда у меня всё было готово, с полным тазиком копчёных щук я чуть не бегом отправился в лагерь. О горе! Я опоздал! К моему приходу всё уже кончилось: тройная уха с осётром была съедена, напитки выпиты, мои щуки уже никого не интересовали.
– Вы что – ничего мне не оставили? – спросил я дрожащим от обиды голосом.
– Почему не оставили? Оставили. Мы оставили тебе самое вкусное – голову!
Посреди опустевшего стола в большой миске сказочным чудищем громоздилась осётровая голова. Я плеснул себе в кружку неразбавленного спирта, выпил, запил водой и попробовал закусить осетровой головой. Как бы ни так! Голова эта целиком состояла из одной большой кости без всяких признаком мякоти. Все, что мне удалось – это отгрызть кончик хрящеватого носа, совершенно безвкусный. Тогда я взял из тазика копчённую щуку и, поскольку все уже разошлись, предался одиноким размышлениям о превратностях судьбы и непрочности человеческой дружбы.
Щука была еще теплая. Она была мягкая и нежная. От нее исходил чудесный аромат дыма. Копчёных щук был целый тазик. Никто не скажет, что я плохо отметил День рыбака!