Старик Батыгин был на селе из самых захудалых. Жил он, как и Пушкинский старик, со своею старухой, и жили они так бедно, что не то что на водку – на вино денег не хватало. Пили «Тройной» одеколон, да и то не каждый день – то денег не было, то одеколон в магазине заканчивался, а то сразу все наваливалось. Должность в совхозе у Батыгина была самая незначительная, а старуха его, кажется, и вовсе не работала. Кормились с огорода, откладывая каждую копейку на самое необходимое: одежду, без которой со двора не выйти, и одеколон, за которым, собственно, и надо было выходить со двора. Должность же свою Батыгин, ввиду ее незначительности, старался исполнять как можно реже.
Их дом был через дорогу от стационара, который базировался в этом селе уже не первый год. Это был мой первый, не сезон даже, а месяц в экспедиции, месяц, который выкроился после вступительных экзаменов и перед посылкой «в колхоз на картошку». Вот за картошкой меня, как дежурного, и отправили, выдав известную сумму.
– Куда идти-то? Я тут не знаю никого, – спросил я у экспедиционного старожила, девятилетнего юнната по кличке Эхинопсис младший. В экспедиции был ещё Эхинопсис старший, его брат. Тому было двенадцать лет, и он уже понемножку ездил на экспедиционном мотоцикле «Урал».
– К Батыгину иди – вон его дом, и сам, кажись, там, – важно ответил мне юный старожил.
Об «Эхинопсисе младшем» следует в, ущерб повествованию, рассказать особо. Общественная жизнь на стационаре била, как говорится, ключом. Выпускались замысловатые стенгазеты на ватмане и просто на беленой стене. Все что-то пели, рисовали, сочиняли и выдумывали. Каждый старался блеснуть если не талантом, то хотя бы, номером. У Эхинопсиса младшего такой номер был. Исполнял он его не часто и только после долгих уговоров, которые обычно заканчивались тем, что «Эхинопсис старший» выводил его на середину и в немногих выражениях давал понять, что упрямиться не стоит. Поняв, что ему не отвертеться, Эхинопсис младший номер свой честно отрабатывал. Постояв некоторое время понурившись, он поднимал голову и, обведя печальными глазами веселящуюся публику, тоненьким дискантом, идеально попадая в каждую нотку, строго выдерживая темп и такт, с невыразимой тоской в голосе a’capella (без сопровождения) затягивал романс из кинофильма «Разные судьбы»:
Почему ты мне не встретилась, юная, нежная,
В те года мои далёкие, в те года вешние?
Голова стала белая, – что с ней я поделаю?
Почему же ты мне встретилась лишь теперь?
И так, не выходя из образа, до самого конца:
Видно, нам встреч не праздновать, у нас судьбы разные.
Ты любовь моя последняя, боль моя!
Честно признаюсь: ничего подобного я в своей жизни не видел и не слышал.
Так вот, сориентированный «Эхинопсисом младшим» в нужном направлении, я пересек улицу и зашел в незнакомый двор. Батыгин, действительно, был дома. Пройдя через огород, и без стука войдя через приоткрытые двери сначала в сени, а потом в единственную комнатенку, описывать которую – никаких слез не хватит, я застал его стоящим посредине. Судя по тому, что он слегка раскачивался, а в воздухе крепко пахло одеколоном, это, как говорят в американском кино, был его день.
- Здравствуйте, картошки не продадите? – спросил я несколько громче, чем следовало, так как старик на меня не реагировал, – Ведро сколько стоит?
Я ошибся, Батыгин знал и о моем присутствии и о его цели, просто не хотел ломать свой, видимо, недавно наступивший, кайф. Не меняя позы, он махнул рукой в сторону огорода:
– Это к бабке, к бабке. Она накопает. К бабке…
В дальнем углу огорода я действительно нашел Батыгинскую «бабку», которая, взяв у меня ведро и, опустившись на четвереньки, принялась руками выковыривать из-под кое-как окученных кустов грязные картофелины. Те, что покрупнее, она складывала в ведро, а мелочь кидала в сторону забора, приговаривая:
– А это свинюшке, свинюшке... это – свинюшке…
Основная часть добычи шла «свинюшке». Я понял, что это может затянуться надолго и, чтобы не испечься на солнце, как картофелина в золе, отправился в дом, где было попрохладнее. Батыгин, казалось, ждал меня: он стоял на том же месте и в той же позе, но когда я вошел, посмотрел на меня несколько осмысленно.
– Ты навушный?
– Извините, не понял, – я обращался к старику на «вы», как к старшему.
– Навушный?
– ?
– Ну, с этими – навушными? – Он уже раздражался, сомневаясь, как видно, в моих умственных способностях и психической полноценности.
– Навушный? – повторил он, мотнув головой в сторону стационара.
До меня наконец дошло, что он спрашивает.
– А! Ну да, научный... с этими... да!
– И что вы делаете? Зверей ловите, что ли?
– Ну, зверей, и еще там разное…
– А Сибирского рытика вы можете поймать? Рытика?!
– Это что – рытик, зверь такой?
– Рытик – это рытик!
– Может, крот?
– Нет, не крот. Это крыса что ль, амбарная? Не крот. Рытик!
– А он какой, рытик, большой? И вообще…
– Он – бесполезный! Он землю роет, роет. У него шерсть – как у медведя, у него морда – как у свиньи. День копаешь, два копаешь, три копаешь... – Батыгин начал стоя засыпать.
– И что?
Он открыл глаза и торжественно воздев грязный указательный палец, неожиданно высоким голосом сообщил:
– Но поймать его непросто!
– А зачем его ловить? Вы же сами сказали, что он бесполезный.
– Бесполезный, – подтвердил Батыгин, – Он только землю роет, роет. У него шерсть – как у медведя, у него морда – как у свиньи. День копаешь, два копаешь, три копаешь… – Батыгин снова начал засыпать, покачиваясь, но все же сохраняя равновесие.
– Как же его все-таки поймать? – осторожно спросил я.
– Но поймать его непросто! – С той же силой и с тем же торжеством вскричал, просыпаясь, безумный старик, и я понял, что это тоже может затянуться надолго, очень надолго, а я, если буду в этом участвовать, то, в конце концов, стану таким же безумным, как и сам Батыгин. Поэтому, убедившись, что старик не спит и падение ему вроде, не угрожает, я поспешил в огород.
Мое ведро было полнехонько, и «бабка» старательно выкладывала на нём сверху маленький картофельный курганчик. Она, не считая, взяла у меня деньги и, горячо поблагодарив и не дождавшись, пока я уйду со двора, рванула на улицу. Выйдя не торопясь за калитку, я заметил ее уже подбегающей к магазину, из чего можно было логически заключить, что в ближайшее время она «догонит» своего счастливого муженька, а может и «перегонит», если только по доброте душевной с ним не поделится.
Потом я не раз встречал Батыгина на улице – и в том году и после, и всякий раз спрашивал:
– Ну что, Батыгин, когда пойдем рытика ловить?
– Отвяжись, чего пристал?! – всякий раз отвечал мне Батыгин, отвернувшись, после чего поспешно уходил. Но однажды в сельском клубе мы оказались в кино на соседних стульях. Дождавшись, пока картина наберет ход и захватит зрителей, я наклонился к Батыгину и тихонько спросил:
– Ну что, Батыгин, когда пойдем рытика ловить?
– Да отстань ты от меня Христа ради! – жалобно закричал Батыгин, – Что ты привязался ко мне со своим рытиком? Нету никакого рытика! Нету!
А потом, поняв, что так просто я от него не отстану, упавшим голосом закончил:
– Крот это, крот… Отвяжись, дай кино досмотреть.
Так вот и окончилась эта история. Не удалось мне поймать Сибирского рытика. Потому что поймать его – непросто!