из "поют ангелы четвёртого уровня понимания".
2.
У меня сохранился походный дневник, - в котором я зафиксировал некоторые моменты памирского «перехода».
Сколько дневников, в силу разных обстоятельств оказались утеряны, - а «этот» – выжил.
Текст нескладный, торопливый.
Сразу видно: я особо не заморачивался.
Как говорится, с коленки, что-то записывал по привычке.
И потом, - стараясь глазами хрониста взглянуть на события, иногда остросюжетные, - я настолько отстранялся от реальности, что и в содержание текстов особо не вникал – просто излагал факты торопливо, - не играя в «слова и смыслы».
Я даже самого себя зачастую воспринимал персонажем параллельной реальности.
С этим понятно.
Понятно и то, что обстоятельства жизни, - явно не от мира сего, - стали как будто частью меня.
Годам к тридцати, - многое, без чего в горах нельзя, стало частью меня – стало моим попутчиком. В том числе, здоровенная суковатая палка, отбиваться, если что, - толстая тетрадь красная, - и красная брода.
Памирцы, при виде меня говорили: вон, «красная борода», идёт.
Но без «попутчика», - который явно был «не от мира сего», - я уже точно никак не мог в горах.
А если честно, так мне без него и на «равнине» было никак нельзя.
Итак, середина восьмидесятых, Памир, мне тридцатник, я напорист, коренаст, голубоглаз, жизнелюбив, неисправимо доверчив, склонен под настроение часок-другой пообщаться с дважды рождённым Бахусом.
Но подружка моя, с которой я накоротке, частенько норовит разоблачить меня: «Ты не тот, за кого себя выдаёшь!»
Ей всё время хочется уличить меня, - скрывающегося за внешностью «то ли художника, то ли бродяги».
Иногда ей удаётся, - сорвать с моей улыбчивой физиономии «театральную маску».
Тогда она встаёт в позу, - и выдаёт сногсшибательные сентенции, типа: «Ты не человек – ты «курская магнитная аномалия». Ты притягиваешь к себе события «из ряда вон выходящие», - потому что «подобное» притягивает «подобное».
Ты не художник: ты бродяга – «не от мира сего».
Я улыбался, и отшучивался, - и не мешал подружке «прозревать».
Выговаривать правду-матку – ей было в кайф.
А перед той «памирской ходкой», в восьмидесятых, - провожая, - подружка и вовсе озадачила меня, - как бы, между прочим, пожелав найти в горах то, - что я должен найти.
Кто его знает, - добавила она, - может и действительно: быть не от мира сего – кредо твоё».
Ладно, теперь о деле.
Сделав «ходку» на «Прощёный» перевал, я возвращался в нижний лагерь. Погрузив незамысловатую походную утварь на лошадь, - и придерживая «чернявую кобылицу» за узду, - я двинулся вниз по едва приметной тропе, проложенной горными козлами.
Откуда взялась лошадь? – можно рассказать, но это отдельная история.
Кратко скажу лишь: «лошадь», - по ведийским поверьям – символ дороги.
Поэтому, кода мне передали её, - откуда не возьмись появившиеся памирцы, - с просьбой сопроводить лошадь с перевала вниз, - и отдать «чернявую» людям ущелья, - я поначалу отказался – мало ли что? Отвечай потом перед «басурманами», - с виду афганцами.
Надо учесть тот факт, что буквально через один-два горных кряжа, - был Афган.
А там наши парни воевали с «басурманами».
Короче, доводы памирцев оказались куда убедительнее, в сравнении с моей суковатой палкой, - на которую они поглядывали с хитроватой улыбкой.
Оказывается, памирцы меня давно приметили, но решили убедиться, - что «ходок» с нашей стороны.
«А мы поначалу думали, что ты «афганец», - и посох твой издали приняли за ручной пулемёт. Уж больно ты палицу несёшь бережно.
Видим, ты не вооружён. Как же ты один ходишь в наших горах – не боишься?
Мы местные, и то никогда не ходим в одиночку».
Я скромно пожимал плечами, - и нёс кую-то фигню, - понимая, что мои правдоподобные объяснения могут вызвать у случайно встреченных памирцев обоснованные сомнения, - в том смысле, а не америкос ли я с «той» стороны, - косящий под русского.
Мы ещё поболтали ни о чём, и я ушёл, - ведя под узду «кобылицу».
После двух часов спуска, сопряженного с риском сорваться в пропасть вместе с лошадью, - я вдруг обнаружил, что тропа противоестественным образом, - оборвалась.
Время на раздумье не было: надо двигать дальше.
Помощи ждать не от кого – горы.
Памирцы? – были или нет? – кто поймёт. Всё мираж.
Хотя кобылица – вполне реальна.
Или нет?
Жара стояла несусветная – могло припечь.
Справа от меня – под семьдесят, а порой и девяносто градусов, - вертикальная горная стена. Слева – пропасть.
Где-то внизу, за облачными слоями, плохо воспринимаемое умом, - дно ущелья.
Там, на дне, - река. Там, перед подъёмом на горное плато, пару дней назад, - я делал привал.
Экая нелепица. Я досадливо шарил глазами по сторонам, сознательно избегая заглядывать в пропасть.
То ли сель сожрала «козью» тропу, то ли гору тряхнуло, - только на ближайшие метров семьдесят-сто никаких признаков тропы не просматривалось, - а уж, что дальше было – нехороший вопрос.
Сознание моё лихорадочно искало выход из сложившейся ситуации, - хотя даже лошади уже было понятно – это кирдык.
Почти вертикальная стена. Ногой зацепиться не за что.
То, что называлось козьей тропой, - более не существовало.
Что называется – приехали.
Назад развернуться возможности тоже не было.
Я ещё смог бы развернуться, - а вот лошадь, дать задний ход, при всём желании не могла – габариты не позволяли.
Оставалось только сделать рывок вперёд.
А там? – авось повезёт.
Я что-то маловразумительное попытался втолковать лошади, - что, дескать, всё равно вариантов нет, - поэтому рванём на скорости, - а вдруг да свезёт.
Я потянул лошадь за узду, но та упёрлась.
Ясное дело: кончать самоубийством, а хоть за компанию с человеком, - ей не хотелось.
Я попытался силой принудь лошадь последовать за мной, - однако не тут-то было: она только встряхивала лошадиной головой, - и недовольно фырчала, - стараясь не встречаться глазами.
Я чувствовал, если буду упорствовать, - лошадь может и лягнуть.
А в этих обстоятельствах, одно шальное движение, - и мы оба можем спикировать в пропасть.
И тут до меня дошло: лошадь не верит человеку, - уже смирившемуся с неизбежной участью – падением в бездну.
Блин, что делать?
И как не раз случалось, в момент безысходности, - меня осенила догадка – гениальная.
Я осторожно, на полусогнутых ногах, приблизился к лошади, - закинул ей повод на шею, - и весьма убедительно стал растолковать попутчице, что в принципе, - она вольна делать что угодно, - по своему лошадиному разумению.
При этом, - загибая пальцы, я пытался донести до сознания партнёрши очевидную истину: понимаешь, - назидал я перепуганной, обалдевшей кобылице, - с началом сумерек тебя ожидают большие неприятности, - если ты не последуешь за мной. Короче, у тебя нет выбора.
Лошадь не соглашалась, недовольно фыркала.
Посовещавшись минут пять, я понял: переговоры с упёртой кобылицей ни к чему путёвому не приведут.
А неприятности ожидали и меня, - поскольку хищному зверью, начинающему охоту в вечернюю пору, было без разницы, - кого задрать первым: человека или лошадь.
Желая произвести впечатление на лошадь, - я, можно сказать «нездешней» рукой потрепал её по загривку.
Кобыла скосила глаз в мою сторону.
И тут, я вызывающе дерзко сделал несколько шагов навстречу «непредсказуемому».
А дальше чудо-чудесное произошло: некая сила раздвинула скази послеполуденные, - и в следующий миг, в бессознательном состоянии, - я сделал шаг навстречу судьбе.
Просто доверился я воле Провидения. И меня «понесло».
Вернее не скажешь.
Пожалуй, никогда прежде я не ощущал такого куража. Можно сказать, нечеловеческого сосредоточения.
Я бы не поверил, что так бывает, - если бы это не произошло со мной.
«Внутренний человек», - тот, который не от мира сего, - весьма убедительно произнёс «ша», - и не дав опомниться, - взыграл на каких-то струнах моей души.
И меня тут же осенила догадка – «парадоксальная».
И вознамерился я повторить земной подвиг Христа, - ходившего по водам.
И сначала умом, а потом и другими органами тела, - ощутил я готовность, - перенестись по воздуху.
Куда? – это второй вопрос.
Толком, не понимая, какой силой ведом, - я у духа святого попросил наполнить мои телеса невесомостью.
И «человек не от мира сего», - по решению свыше, - вдохнул в меня воздух метафизический.
И вместе мы решили телепортироваться в другое пространство.
От осознания «чудесности», - меня поколачивала мелкая дрожь – переизбыток адреналина.
Лошади мгновенно передалась моя дрожь, и нечеловеческий азарт.
«Та-а-а-к», - утвердительно произнёс я, - и победоносно стрельнул взглядом в сторону полуобезумевшей лошади, - сообразившей, наконец, - что созрел человек для дела, - умом непостижимого.
Всё – дураков нет. Слов нет. Есть действие.
Прочитала мои мысли кобылица упрямая.
Не оборачиваясь на лощадь, - резким гласом, - я бросил через плечо.
«Делай как я».
Кобылица издала какой-то отчаянный звук: по смыслу выходило – никогда.
В ужасе она отпрянула от пропасти, - и плотно зажмурилась.
А я, набрав в лёгкие метафизического воздуха, на миг затаил дыхание.
И в следующий момент, руки человека не от мира сего раскинулись – крылья незримые.
И я припустил за «своим попутчиком» мелкой трусцой.
Подобно духу, - побежал наобум.
Главное, не останавливаться. Иначе конец.
Долдонила мысль в голове.
Как-то понимая, что можно утерять линию воздушной тропы, - если отвлекаться на переговоры с лошадью, - я сосредоточился в теле того, - кто умеет перемещаться по воздуху.
«Перелечу я – перелетит и она».
Стучала в мозгу невесомая мысль, - готовая в любой момент материализоваться в требовательный голос сознания.
Я не сомневался, - если вернуть «управу» моему сознанию, - то вмиг утеряю линию метафизической тропы, - и рухну в пропасть, к удовольствию горного орлана, - яро высматривающего добычу.
Не хотелось мне сверзнуться в пропасть вчерашнего времени: я убедился в беспомощности, в бесперспективности «человека логического мышления».
Он остался там, рядом с лошадью.
Он не решился последовать за «человеком не от мира сего».
Мне искренне жаль себя того, - с кем я, в каких только переделках не был, - и вот теперь, усомнившегося вдруг в своей способности, - ходить по воздуху, - подобно Христу.
Верить надо, дружище, - послал я спасительную мысль тому, кото остался на берегу вчерашнего Одиночества.
Ты меня извини, старик, но я рискну – я пойду за Христом.
Сердце сжалось от боли за того себя, - потусторонним взглядом, провожающего меня.
Но прочь, прочь мысли жалостливые – гири пудовые.
Я лечу-бегу. Главное – не останавливаться.
Не важно, сколько метров я пробежал-пролетел, - разве что духом святым, мимолётно касаясь незримой земли – метафизической.
Но в какой-то момент, - когда ноги коснулись берега интуиции, - я позволил сознанию догнать себя.
И настороженно спросило сознание, вновь овладев телом моим: ты берега не попутал, художник?
На что я уверил сознание: всё путём.
Берег интуиции – мой сознательный выбор.
Ибо пришла пора поменять запахи.
Слава Богу.
И лошадь, с изумлением наблюдавшая за моим хождением по воздуху, - восклицательным ржанием, привлекла внимание своего поводыря, - умеющего летать, оказывается.
И я ободряюще помахал ей рукой, - и посоветовал не херовничать, - а уподобившись Пегасу, - перенестись ко мне скоренько.
Вздорная кобылица, - иногда напоминающая мою подружку, - напряглась внутренне, повосклицала о чём-то жизнерадостно, - засучила копытами, - а всё равно, - с места не сдвинулась.
И тут я вновь превзошёл своё сознание.
Наверняка на интуитивном уровне я просёк: лошади элементарно неловко передо мной.
Ей страшно, ей стыдно.
И она категорически не хочет, чтобы я наблюдал за её, - не приведи бог, - падением в пропасть.
Я сделал понимающие, успокаивающие жесты – ладони открытые.
Отошёл на некоторое расстояние, - как бы обозначая место приземления своей попутчице.
Затем деликатно отвернулся, - предлагая лошади собраться с духом, - и ринуться вперёд, уповая на чудо.
Я не слышал касаний копыт о каменную стену, - я слышал дыхание лошади – равномерное, дерзкое.
Вся в меня, - с удовлетворением отметил я.
Я дождался, когда лошадь подойдёт ко мне.
И она подошла, - и благодарно уткнулась головой в плечо своего человека.
Сколько же любви было в наших глазах, - когда мы встретились взглядами – море разливанное.
СТРАННИЧЕСТВО.
1.
От своего метафизического двойника – Камира, - одновременно странствующего сразу в нескольких пространственно-временных измерениях, - я регулярно получаю письма: иногда с нарочным, но чаще «до востребования».
Вот и сегодня я получил от него письмо.
В свойственной ему ироничной и чуточку назидательной манере, Камир высказался о текущих событиях, - которые, по сути, - требовали от меня прямо сейчас, - принять жизненно важное «решение».
Чтобы настроить меня на нужную волну, - брат-двойник напомнил о давней «памирской истории», - приключившейся со мной где-то в середине восьмидесятых годов.
Тогда тоже надо было принимать решение – экзистенциальное.
«Экзистенциальных» историй у каждого «горника», - на случай лясы поточить, - прикопилось с добрую дюжину.
У меня – не исключение.
Но неспроста Камир вспомнил именно о том случае. Оказавшись в ситуации безвыходной, - я вынужден был совершить переход из физического измерения в пространство метафизическое – улётная история.
После чего Камир, - учитывая мою всегдашнюю тягу к «экстриму», вывел формулу, - надо честно признать – из ряда вон.
И то верно: способ жизни на грани «срыва» стал моей второй натурой.
Впрочем, если вспомнить детские годы, - откуда я, собственно, родом, - все мальчишки усть-нарвские, - мои друганы, - были «сорвиголовы».
У нас во дворе возвышалась над другими деревьями огромная черёмуха. Мы, шести-семилетними пацанятами, забирались на самый верх, - а затем с вершины прыгали вниз, изредка цепляясь руками за ветви – ощущения запредельные.
Тот, кто был «второй натурой» – «экстримал», - с раннего детства втягивал меня в разные истории.
Умчаться куда-то, - на его зов, - я всегда был готов.
Поэтому, как только случай представился, - я «намылил ноги».
Отработав год слесарем-ремонтником в железнодорожном депо, - я заслужил «отпуск». В качестве бонуса, всем работникам ЖД, - предоставлялась возможность бесплатного проезда в плацкартном вагоне, - в любой конец Союза.
Так впервые, в шестнадцать лет, я отправился в самостоятельное «плавание» – на Юг.
Путешествие «за тридевять земель», - в сопровождении «одиночества», - основательно встряхнуло меня.
Не скрою, мой «нарвский» жизненный опыт помог вывернуться из нескольких тупиковых ситуаций.
С тех пор я усвоил правило – расслабляться нельзя, ни при каких обстоятельствах.
Человеческая жизнь для гопоты – ничто.
По нынешним «мутным» временам, - «домашнему человеку» надо с головой не дружить, - или быть полным «оторвой», - чтобы отважиться на выпадение из «гнезда».
Столько всякой мрази развелось – не приведи бог.
Поездом из Нарвы в Питер, затем Москва, Хадыженск, Туапсе, Сочи, Сухуми, и далее – в сторону Батуми. Лето удалось.
Домой я вернулся, имея некий «план» в голове.
Пока ещё сырой, - но «перспективный».
В красочных деталях, и по нескольку раз, - как сюжет приключенческого американского кино, - рассказывал я «дворовым» приятелям о своём летнем турне.
Наши парни, в основном «прожигатели жизни», - были в шоке.
Я и сам из состояния шока не выходил до первых зимних заморозков.
А когда меня опять засосала «нарвская текучка», - само собой в голову полезли «летние» мысли.
И «перспектива» поманила меня, - и я стал готовиться к освоению новых географических пространств.
И понеслось.
К восемнадцати годам я созрел для больших переходов.
Просто моя «перспектива» сорвалась с петель – я за ней.
Со временем «хождения в жизнь» стали для меня физической потребностью.
Крутится в голове более точное определение моим хождениям, но слова нужного не подберу.
Хотя, есть забытое ныне понятие – «странничество».
Откинув религиозный аспект, «странничество» понимается мной, - как «пешие переходы из края в край».
Страннический образ жизни – это мой случай.
В те, «постоттепельные» времена, - существовала удобная во всех смыслах «совковая» практика – автостоп.
Я использовал эту «практику» на все сто.
Особенно, когда дерзнул на полуторагодовое путешествие по Союзу.
Живя в тихой провинциальной Эстонии, - я, разумеется, мечтал вырваться за пределы замкнутого эстонского Круга, - иногда напоминающего «петлю», - удушающую.
Поездка на Юг, - воодушевила меня.
И в голове действительно замаячил план – «перспективный».
Однако, чтобы «перспектива» приобрела облик конкретного физического действия, - нужен был мощный эмоциональный толчок – естественный.
Сейчас не важно, что за чем последовало.
Важно, что обстоятельства сложились в косую линейку, - и я напрягся в ожидании чего-то нехорошего.
И если бы не «вера» моя, - соображающая лучше меня, - а потому наполнившая паруса «перспективы» попутным ветром загодя, - удавила бы «петля эстонская» мечту нарвского паренька.
Короче, вышло как надо.
«Вера» – она же мечта моя – позвала в дорогу.
И я ушёл на зов, - потому что веровал.
А что же Экстрим? – он ушёл вместе со мной, - правда, опережая меня, - где на шаг, где на столетие, а где и на целое тысячелетие.
Чтобы было понятно, - веру свою я не в капусте нашёл.
Можно сказать, я её вынашивал.
Ясное дело: вера как религиозное чувство, - точно некий довесок, от рождения даётся человеку. Но надо учесть, - жил я в стране атеистической.
«Семитизм», прикинувшись Лениным, тайно и явно правил в СССР.
А по сему, «русскость» и «православие» – подлежали искоренению.
Хочешь выжить – молчи в тряпочку.
В раннем возрасте пару раз бабушка водила меня в церковь. Кто-то стукнул. В школе пристыдили.
Мудрая бабушка толк понимала и в более крутых наездах со стороны властей, - поэтому обучила меня некоторым приёмам конспирации. Так я научился креститься мысленно.
И «молитва» на все случаи жизни у меня была одна – универсальная: «Боже, спаси и сохрани».
«Бог внутри тебя, говорила бабушка. Богу без разницы, какую чепуху ты несёшь, полагая, что молишься. Богу искренность твоя нужна.
Вера, отмеренная Богом при рождении, - зачахнет и умрёт, - если дрова в огонь не подбрасывать.
А «церковные» кривляния прихожан на публику – Богу невмоготу.
Массовые ритуальные моления – случай особенный».
Спасибо, бабушке.
Что есть «вера»? – в мальчишестве я об этом особо не задумывался.
Пока не пришла пора «ответов» на мои «вопросы».
И вот теперь, потеряв счёт прожитым годам, - я спросил себя: что побудило меня – усть-нарвского мальчишку, - задаваться вопросами, - на которые нет ответов.
Мои знания об окружающем мире, ограничивались замкнутой территорией «пограничного» посёлка – Усть-Нарвы.
Правда, из окон нашего дома, - открывался вид на море – совсем другой масштаб восприятия реальности.
Встречаются на линии горизонта реальный и воображаемый миры: чего только не увидишь в преломлении лучей света.
Ещё у меня был берег земной – песчаная полоса, - огибающая Финский залив от Усть-Нарвы до Таллинна – города моего рождения.
С этой полоской земли у меня особые отношения.
Местные, поселковые, в основном рыбаки, - с морем были на короткой ноге, но больше – по работе.
Это как горцы: в горах живут, а в горы ходить не любят, - разве, по делам.
Зато усть-нарвской пацанве – море дом родной.
С ранней весны, когда ещё майские льдины возле брега отираются, и до глубокой осени – мы в воде.
Штормовые волны – наше всё.
Одна досада – «погранцы».
Каждый вечер, ближе к полночи, - пограничники «боронили» усть-нарвский берег, - чтобы «пришлых» с другой стороны по следам вычислять.
Солдаты нас гоняли, но так – для проформы.
Главное, - «борону» не затаптывать.
Более всего я любил, кода «мой берег» пустел, - когда ни одной лишней души.
Ночное небо и море – одно целое.
Я и берег – одно целое.
С крутого обрыва вниз – напротив моего дома, - в пятнадцати метрах от моря, - упрямится куст калины.
Наблюдательный пункт.
Стараясь не пропустить ни словечка из шуршаний морских волн, - я на час, на два, на три отсутствую, - не пойми где.
Сижу. Жду чего-то. У меня слипаются веки. Кажется, сейчас усну.
Та-а-к, поехали.
Я не противлюсь усыпляющей силе.
Я смотрю на себя откуда-то сверху и справа.
Море – продолжение неба.
Я – продолжение берега.
Берег – продолжение одиночества.
Стоп. Исчезает берег, море, небо.
И меня нет.
Есть Одиночество.
Одиночество? Чьё?
Моё? Земли? Космоса?
Вопросы без ответа повисают в воздухе.
Похоже, я действительно сплю. Потому что только во сне можно разговаривать с морским берегом, - как с человеком.
«Как тебя звать?» - интересуюсь у «говорящего» берега.
Я Один, - был ответ.
«Надо же?»
«Бывает», - согласился Один.
Почему Один? – удивляюсь я.
Потому что вначале проявился из небытия берег земной, - и был он на всём белом свете – один-одинёшенек.
И первое чувство, испытанное «берегом» – «одиночество» – побудило Того Кто Есть Всё, - дать имя собственное земному берегу – Один.
Я сочувственно вздохнул. И воздух «одиночества» проник в мои лёгкие, - и моя человеческая плоть стала частью земного берега.
И тот, кто всегда был Один, - радостно приветствовал мальчишку усть-нарвского.
«Нас теперь Двое», - «детскость» человеческая.
И округлились глаза мои от удивления.
И не знал я, что сказать в ответ Одному – пауза.
Что делать со своим человеческим «одиночеством»? – пауза.
А если и земное «одиночество» в себя принять? – пауза, на грани потери сознания.
Просто разум мой «клинило» от подобных вопросов.
И я «зависал» в паузе.
Правильно оценив моё состояние, - Один сказал.
«Не «одиночества» надо бояться, «детскость» человеческая. То, каким содержанием ты станешь наполнять своё, а значит и моё – земное «одиночество», - может оказаться нашим общим «концом», - или жизненной перспективой.
Нас теперь двое. И это факт.
А где двое, там и третий.
Ибо сказано было Сыном Божьим: «Идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреди их».
Моли «детскость» человеческая Бога о пришествии на берег нашего «одиночества» Того, - Кто церковь Второго пришествия на земле возведёт, - и наполнит Духом Святым обитель метафизического Православия.
И просил я Господа, взывая к милости Сына Божия.
«Боже, спаси и сохрани».
И откликнулся Иисус на просьбу усть-нарвского отрока.
И сказал Спаситель «детскости» человеческой в обетовании.
«Аще кто любит Мя, слово Моё соблюдает, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим».
И возлюбил Бог «детскость» человеческую, - и сотворил из молитв моих, из мечтаний, устремлений, фантазий и тайных желаний – церковь.
И дал церкви метафизической имя – «Не от мира сего».
И беззаботно пульсирующая «детская радость» в груди усть-нарвского мальчугана, - уступила место чему-то пока ещё неосознанному, - но тому, без чего жить нельзя.
И наполнилось «одиночество» земного берега моей «детской радостью».
И воскликнул Один: «Твоя человечность – это то, без чего я больше жить не смогу. Спасибо тебе,
Воистину: непостижимы помыслы твои – Бог метафизического понимания.
Ибо «детскость» человеческая наполнила «одиночество» земного берега молитвами, мечтаниями, стремлениями, тайными желаниями, - и назвал Бог того, кто всегда был Один – Иисусом Второго пришествия.
Я никого не посвящал в тайну происхождения церкви «Не от мира сего».
И вопросы задавать тем, кто «от мира сего», - я давно перестал.
Уроки конспирации моей мудрой бабушки – были усвоены.
Почему об этом сейчас пишу? – Один попросил.
Каждому плоду назначен срок созревания: годы прошли, прежде чем мечтания, устремления, фантазии и тайные желания мальчишки усть-нарвского обрели конкретность – целенаправленность.
А попросту говоря – жизненную перспективу.
И назвал Иисус мою целенаправленность – перспективу – верой очеловеченной.
А затем, - Божий Сын, - напутствие произнёс: «Получи человек то, - что в мечтах вынашивал.
Ибо то и есть земля твоя.
Ибо не зря людьми бывалыми сказано: «Во что верит человек – то и есть».
И подтянулась «вера» непридуманная, - к «берегу» моего притяжения, - отыскав среди многих земных берегов «тот, что есть».
Пришла «вера» ко мне, - потому что внутренне согласилась с тем, - что во мне есть.
А есть во мне «искра Божия».
Спустя годы и годы, - назвал я «искру Божию», - главной движущей силой, - первопричиной, - увлекшей меня в пространство «не от мира сего» – в мир метафизический.
Правильно говорят люди бывалые: «Все мы родом из детства».
«Но то, что после «детства», - после «физики», - то и есть».
Пояснил Иисус, обращаясь к тому, - кто тоже я, - но в зрелом возрасте.
Пытаясь разобраться в истоках детских мечтаний, - не сокрушайся о дороге «последствий», художник.
Лучше пожелай удачи себе – даннику дороги «последствий».
И метафизическому брату художника, Камиру, - знающему что-то истинное о мечтах усть-нарвского мальчишки, - скажи спасибо.
Ибо церковь «Не от мира сего», - сотворённая из «детскости» твоей, - породила дорогу Второго начала – мир метафизический.
И склонился я в почтении перед «детскостью» своей.
И Божий Сын – Спаситель человечества, - родом из мечтаний мальчишки Усть-Нарвского, - спасибо сказал Маме моей – Галине Ильинской.
2.
А дальше пошло-поехало.
Ибо «детскость» моя – «мечты не от мира сего», - позвали Иисуса Христа в дорогу дальнюю.
И странник метафизического православия, - идущий впереди двадцатого столетия на шаг, на десятилетие, на тысячелетие, - ушёл дорогой Второго начала в сторону двадцать первого века.
Воистину: непостижимы помыслы твои – Бог метафизического понимания.
Ибо «детскость» человеческая наполнила «одиночество» земного берега молитвами, мечтаниями, стремлениями, тайными желаниями, - и назвал Бог того, кто всегда был Один – Иисусом Второго пришествия.
Сколько времени прошло с той поры? – не важно.
Важна причастность к чему-то большему, чем «детскость» человечества.
Просто возникла ситуация.
И Тот, кто стоял у истоков «веры» метафизического православия, - стал обучать своего человека – Иисуса Христа, - необходимым навыкам выживания в мире Второго пришествия.
Для начала, - Бог Отец сделал ход «Большой Медведицей».
И прошептал Иисус: «Боже, спаси и сохрани», - вдруг сообразив, что является свидетелем, - а может быть и участником игры, - происходящей сразу на нескольких досках, - и в разных временных измерениях.
«Вот, блин, попал».
И мне подумалось вскользь, - поскольку и я оказался участником игры, за пределами мира сего.
Камир строго взглянул на меня, - и я подтянулся внутренне.
И «вера» непридуманная сделала ход «Слоном», - в пространстве метафизической реальности.
И от предчувствия грандиозной перемены в судьбе, - я ощутил в сердце толчок – долгожданный толчок.
И ударил в бубен Илья Пророк.
И путь от «физического» к «метафизическому» - время переходное, - совершило квантовый скачок, - и что-то в природе произошло.
И то, что раньше было «представлением», - стало «понятием».
И от перестановки «фигур» оптических иллюзий в пространстве моего мышления, - я стал иначе дышать, соображать и видеть.
А потом и вовсе, - перенёсся в другое измерение.
Какое? – я бы тоже хотел знать.
И вновь ударил в бубен Илья, - и я возник в реальности физического мира, - или иллюзии?
По ощущению: мне восемнадцать лет.
Вопросов нет. Жизнь продолжается.
Крутой берег Наровы-реки.
Я сморю на противоположный берег реки – там Ивангород.
Чей это был ход? – думаю, Того, - Кто Есть Всё.
Следом за мной и «Кассиопея» переместилась, - к северо-востоку от прежнего моего «стояния».
Этот ход «Кассиопеей» записали архангелы, - в мой актив.
Я стоял на берегу Наровы ровно до тех пор, пока не разгадал замысел Кассиопеи.
А когда сообразил, что звезда путеводная призывает избавиться от циничной опеки «мачехи-родины», - чисто по этническому признаку, - ущемляющей меня в нормальных человеческих правах, - я встрепенулся внутренне.
И то, что принял за иллюзию – исчезло.
А реальность внешнего мира, сложилась в дорогу дальнюю.
Просто свет путеводной звезды наполнил паруса моей «перспективы» воздухом свободы.
И я засобирался в дорогу.
Заколебало жить с оглядкой на ехидный оскал «эстонской петли».
Ибо так устроена жизнь в Эстонии: что русскому «смысл», - эстонцу – «поперёк».
Короче, я вывернулся из «петли».
Вон из ограниченности «хуторского мышления».
Вокзал, рюкзак. Мама не скучай.
Я исколесил почти весь Союз – на одном дыхании.
И не всегда «автостопом».
Для моих странствий годились почти все виды транспорта, - кроме самолётов, - потому лишь, - что в самолёты трудно было проникнуть «зайцем».
Но пеший переход – это статья особая, странническая – много в этом понятии смыслов.
Расскажу о нескольких самых незатейливых «смыслах».
Как-то занесло меня в Каховскую степь – здоровеньки булы.
Пронестись на машине по палимой солнцем степи – нормально.
Но в моём случае, - с раннего утра до глубокой ночи, брёл я по безлюдной степи, - и ни одной машины – ни туда, никуда.
Какой в этом самоистязательстве «смысл»? – прямого ответа нет.
Есть распятая под солнцем Каховская степь. Есть я. Воды нет.
И не укрыться мне от себя, не спрятаться – такая планида.
Думай, о чём хочешь.
Вольно.
Ночь. Я плетусь на последнем издыхании по освещаемой луной колее.
Кругом степь – ни конца, ни краю.
Сил моих оставалось на полчаса ходьбы. Если что: свалюсь прямо в ноги «коханой степи».
Не рассчитывая на спасение, на всякий случай, обернулся назад. Показалось, должно быть, - но на другом конце степи, огонёк крохотный мне подмигивал.
Однако эти подмигивания не задели за живое эмоции: мало ли звёзд на небе подмигивает.
Я поплёлся дальше.
Но слабая надежда на спасение, взяла мой след. Я затылком ощущал приближение «Спасителя».
Через полчаса вновь глянул назад: задиристый сноп луча шаркнул в ночи туда-сюда.
Ясно: «Спаситель» уже в нескольких километрах от меня.
Блин, я бы и хотел поверить в «Спасителя», - да сил не было на развитие этой фантазии.
Вскоре послышался шум мотора.
«Мотоциклист», - решил я, - и сдвинулся на обочину.
Безнадежно проводил взглядом «Спасителя», - потому что за его спиной кто-то сидел.
Чисто на автомате, вскинул руку.
Мотоциклист, не оборачиваясь, укатил в ночь.
«Нормально, - шевельнулась пыль от моего безразличного взгляда, - пора разрешения просить у степи на постой».
Тыркаясь взглядом по придорожной пыли, я приметил более-менее подходящее место, - где грязи было поменьше.
Скинул рюкзак с плеч.
«Хорошо-то как, - скорее лечь, а то стоя усну.
Рухну прямо тут – на обочину».
Просто силы резко покинули меня, - и я не был уверен, что смогу отползти в степь.
Охренеть, но я вновь услышал шум мотора.
Через минуты две-три давешний мотоциклист нарисовался в масштабе один к одному.
Я выжидательно склонил голову к плечу, - как бы проталкивая его мимо себя.
«Проезжай, дружище, - послал степняку сигнал мысленный, - не обращай внимания на меня. С виду, я, как будто стою.
На самом же деле, - сознание моё спит, и телеса спят.
Не мешай мне утопать во снах «коханой степи».
Подпираемый усталостью, - я таращу глаза на «степняка»: давай, давай, мимо.
Но мотоциклист имеет свою мысль.
Он, похоже, не учуял запаха отрешённости, - невидимой стеной, отгородившего моё «одиночество» от всего инородного, - от того, что от мира сего.
Развернувшись, степняк почти вплотную подрулил ко мне, - и строго поинтересовался, - что я тут посреди степи делаю?
«Так попуток нет – приходится на своих двоих».
Уныло прояснил я ситуацию, и длинно выдохнул.
«У нас тут никто без особой нужды не мотается – банды в степи орудуют.
Я потому и не остановился прошлый раз: решил, вот паренька как приманку используют. Здесь никто чужака на «борт» не возьмёт, даже днём. Сколько случаев было…
Хорошо сын убедил, - мотоциклист мотнул головой за спину, - что не похож ты на местных гопников.
Я слабо улыбнулся мальчишке.
Наступила неловкая пауза.
Я прятал глаза в степной дали.
Как говорится, наступил «момент истины».
А ещё говорится, «достал пистолет – стреляй».
И мотоциклист «выстрелил».
Переглянувшись с сынишкой, он неуверенно предложил довести меня до ближайшего селения.
Честь ему и хвала.
Я стал отказываться, дескать, сиденье для пассажира одно. Дескать, заночевать в степи – для меня ещё одно приключение. И, потом, скоро утро уже.
Но мотоциклист, глядя в упор, как отрезал, сказал: до утра ещё дожить надо. Кроме бандюков, тут волков полно.
Как они до сих пор на тебя не вышли, - удивляюсь.
Далее всё пошло не по моему сценарию. Мотоциклист посадил сына впереди себя, на бензобак. Наказал ему крепко держаться за руль.
А я, поругивая себя за малодушие, уселся на заднее сидение.
«Ведь это же надо?! – незнакомый человек, сыном рискнул, спасая меня.
Вот факт человеческой отзывчивости – вот «смысл», который на дороге не валяется».
Что ж, такие «повороты судьбы» закручивают мозговые извилины земных странников в спираль нужного понимания.
Если они в этом нуждаются.
Я впервые столкнулся с подобным «русским феноменом».
Времени на размышление не было. Или – или?
«Ставка» этого «русского» оказались столь высока, что моей первой реакцией было – убежать в степь.
«Сам пришёл – сам и расхлёбывать буду.
Не хочу подставлять этих людей».
И потом, я нутром чувствовал: это «степное» происшествие ещё выстрелит, - ой, выстрелит.
И ещё я понимал: не надо соваться в промысел Того, - Кто Есть Всё.
Человеческое дело – принимать Бога таким, каким ты его заслуживаешь.
Мой теперешний Бог – степь, придорожная пыль, завывания волков, кажется взявших «след» обессиленного путника, - холодящее кровь дыхание невидимых, но рыскающих в ночи бандюков, - и абсолютное безразличие ко всему, что находится за чертой моего «одиночества».
Я жутко устал – я принимаю Бога таким, каким заслужил.
Всё. Амба.
Но ставропольский казак, - поменявший коня на мотоцикл, - не поменял своей человеческой истинности.
Степняк мгновенно просчитал неевклидовые ходы моих размышлений, - и принял «русское» решение.
И я смирился.
Если честно: «русское» восприятие Бога этим человеком, - показалось мне более убедительным – истинным.
Казалось бы, смысл «коханой» истории понятен, - но какая-то «недосказанность» всё равно осталась.
Я бы сказал: «совестливый русский вопрос» повис в воздухе.
Висит над Землёй Ковш Большой Медведицы – извечный «вселенский вопрос» рукоятью в «коханую степь» упирается.
Какой в этом смысл? – Бог знает.
Мы рассекаем на мотоцикле по ночной степи: Спаситель, его сынишка и я.
Светлеет небо по периметру.
Но вековечный вопрос по-прежнему висит над землёй.
«Интересно, что таишь ты в себе, - Недосказанность космоса?»
Я улыбнулся Медведице, - мысленно пообещав ей письма писать – до востребования.
Через час-другой наша троица, - благополучно покинула Каховскую степь.
Прощай, история непридуманная.
СМЫСЛЫ И ОТВЛЕЧЕНИЯ.
Тексты в работе - к прочтению не готовы.
1.
Утро. Благодать. Я безмятежно следую в Севастополь.
По привычке, кроссовки уложил поверх походной утвари в рюкзак. Босиком по утренней земле – мама родная.
Дорога, под стать моему настроению, - оббегая естественные препятствия какой-то безымянной возвышенности, - стремительно приближается к морю – Чёрному морю.
Уже второй час в пути. Солнце в зените.
Время от времени просекаю ситуацию, - чтобы попутку не зевнуть, и не вляпаться босыми ногами в подтаявший асфальт.
Так бы и дальше шёл, если бы не головокружительные запахи.
Оказывается, я уже с полчаса иду вдоль персиковой плантации.
«Надо же, - каков аромат?»
Я оторвал взгляд от асфальта, - чадящего смолянистым угаром.
Оглядываюсь. Никого. Персиковая роща - притягательно-обворожительна.
Налитые солнцем плоды сами в рот просятся.
«Пожалуй, надо перекусить».
Последний раз, вчера вечером, я харчился у санитарного кордона, при въезде в Крым.
Там «шманали» туристов, вытряхивая из их чемоданов и сумок фрукты и овощи – «ящур» безобразил по всей округе.
Туристы в истерику.
Мне же эти «кордоны» – кладезь живительный.
Стараясь не попадаться на глаза милиционерам и санработникам, - я набивал рюкзак до отказа всякими аннексированными у граждан вкусностями. Затем, отойдя на приличное расстояние, - усаживался поудобнее, - так, чтобы «с видом на море», - и приступал к поеданию снеди.
О том что «ящур» может и меня оприходовать, - не думалось.
Походный «закон» гласит: наслаждайся ситуацией, и не бери в голову вредные мысли.
Итак, - я следую повестке дня.
А на повестке – обеденный перерыв.
Зырь-зырь по сторонам: людей – никого.
Самое время вкусить даров природы, коли так совпало.
Я таки успел съесть с пяток персиков. А тут облава.
Ну-у, попал.
Однако в плен охранникам решил не сдаваться. И на третьей космической припустил вон из персикового рая.
По ходу, обогнал нескольких мужиков, ворующих персики мешками.
Подумал о них нехорошо.
Мчусь сломя голову через недружелюбные заросли.
Констатирую: «надо наподдать».
Прибавил обороты: перспектива оказаться в плену, - не укладывалась в концепцию.
«Мне бы в море сейчас – вот бы душу отвёл.
Море мой рай, - а не роща персиковая».
Несусь. Ног не жалею. Выскочил на шоссе.
Сгоряча промчался метров десять. Обкосанные колючками стопы погружались в расплавившийся от солнца асфальт.
Почти теряя сознание от жгучей боли, - отпрыгнул в придорожную пыль, - тоже раскалённую, как сковородка того говнюка.
Сунулся в рюкзак – одной кроссовки нет.
Твою ж ты, ага.
Что делать? – в сердцах выкинул и вторую.
Потом пожалел.
До Севастополя – пилить и пилить. Попутных машин, как назло, не было.
Какой смысл в этой оказии? – не знаю.
Хотя, какая-то идея маячит в голове: типа, смысл моего путешествия, - как можно быстрее достичь тихоокеанского берега.
Оттуда рукой подать до Большой Медведицы, которой я обещал письма писать до востребования – на имя космической «недосказанности».
Любые отклонения от магистрального пути – «отвлечения».
Камир – мой двойник метафизический – признался в письме, что созвездие Большой Медведицы, - на уровне «тонких энергий», подтолкнуло меня к сотрудничеству с самим собой.
Ибо главный смысл «странничества» в том и состоит – сотворить человека в себе.
И на неслышный вопрос Байкала, каким ветром меня сюда занесло? – я невразумительно пожал плечами.
И набежала прибойная волна, - и охолонула водица студёная босяка залётного, - чтобы вернуть ему ощущение реальности.
И от прикосновения мысли метафизической, - «выразился» босяк на непонятном наречии.
И душа моя, - взлетела на двенадцать саженей вверх.
И с высоты птичьего полёта, увидел я «водный Столб в огненном одеянии».
И ветер попутный, сопроводивший «босяка» в «центр Азии», - передал меня на поруки древней стихии Байкала.
Я не знаю, как долго длился мой переход из одного пространства в другое.
Просто в какой-то момент реальность метафизическая коснулась моего сознания, - и мои босые ноги избавились от растерянности, - и я обнаружил себя стоящим на береговой линии озера.
И тропа байкальская – линия мысли метафизической, - активировала «спящие» клетки интуиции.
И некий план возник в голове. И замаячила «перспектива» метафизического видения.
И зримый образа байкальской стихии – «водный Столб в огненном одеянии», - указал направление пути моей душе.
Так я узнал, - куда дальше путь держать.
А всё равно: «Недосказанность» выглянула из-за Шаманского мыса, - и, влекомый Надстоящей силой, отправился я навстречу «смыслу», - пока безымянному.
Возле Слюдянки – посёлок в южной части Байкала, - выступает из воды скалистый гребень одного из отрогов Хамар-Дабана.
«Местные» поговаривают, что и в наши дни на этом полуострове, - шаманы делают подношения духам озера.
Ублажив кого надо, шаманы во время ритуальных камланий входят в «раж».
Находясь в изменённом состоянии разума, они общаются с байкальскими духами – на «вы».
Так вот, береговая тропа завела меня на Шаманский мыс.
Стараясь не потревожить сон местных духов, - обошёл стороной территорию заповеданную. Но обосновался неподалёку.
С неделю мы переговаривались с Байкалом, - на моём «уровне».
А какой «уровень» может быть у восемнадцатилетнего парня, - испытывающего постоянное чувство голода?
Если бы не удочка, соль, котелок и чай, - пришлось бы туго.
Однако, я подметил: именно натощак, и под мерный говор ночного дождя, - у меня устанавливался наиболее плотный контакт с умным Озером.
Да, мне удалось «разговорить» Байкал.
Разумеется, мне бы хотелось подробнее рассказать о «байкальском ответвлении», - но некие силы Надстоящие велели помалкивать до поры до времени.
3.
Да, Шаманский мыс – это «ответвление» от основного маршрута, - упирающегося крайней точкой в Японское море.
Я неукоснительно следую географической стратегии первоначального маршрута, - чтобы к ноябрю достичь берега Тихого океана.
Интересно, «перспектива дальнего странствия» учитывает тот факт, что я разительно отличаюсь от того нарвского парня, - под которого силами Надстоящими был составлен проект – «совковая дорожная карта»?
Спрашиваю себя, - заранее зная ответ.
После «каспийского теста», - жизнь моя как будто поменялась на «до» и «после».
Наверное, стоит чуть подробнее рассказать об этом «каспийском ответвлении».
Переход через Каспий в Астрахань на маломерном рыболовецком тральщике, в штормовой сезон, под девять баллов, чуть не стоивший мне жизни, - имеет все основания претендовать на имя собственное.
То есть «ответвления» как и «смыслы прямого назначения», - имеют имена.
Махачкалинская пристань. Все суда на приколе – на море штормит уже вторую неделю. Матросы оттягиваются в припортовых шалманах. «Вахтенные» присматривают за «посудинами» – раздосадованы.
Я голоден и озабочен.
Если сразу не «посылают», пытаюсь завязать разговор с вахтенными матросами – прощупываю ситуацию, в надежде пристроиться на корабль, идущий в Астрахань.
Один из «раздосадованных» указал мне на нужный корабль.
Я неуверенно козырнул вахтенному матросу, - и в трёх словах изложил суть проблемы. Матрос безучастно слушал, не слыша меня, - потом вдруг посветлел лицом.
«Так-так, - говорит он мне, - не знаю, сколько дней мы будем торчать здесь – всё зависит от Каспия. – Но как только шторм сойдёт до пяти-шести баллов, - мы уйдём в Астрахать. Сечёшь момент?»
«Ага», - повеселел я лицом.
«Короче, малый, оставляю тебя за вахтенного. Чтобы тут ни-ни. Если что – бей колокол. Наши помогут. А я тут пройдусь кой-куда. Да, на камбузе хлеб возьми. Бочка с тюлькой – на палубе. Давай».
Трое суток на корабле я был за «главного». На пятые сутки подтянулась команда. Капитан был настроен скептически, увидев меня.
«Ладно, будешь коку помогать»
«И палубу не забывай драить», - поддакнул боцман.
Отлично, блин – я в деле.
Мы быстро снялись.
И уже через три часа, - когда, исполняя поручение кока, я вышел из камбуза, чтобы выбросить пищевые отходы за борт, - открылся взгляду моему чем-то встревоженный водный пейзаж.
«Хорошо. Можно наподдать».
Послал я мысль Каспию.
И уже через полчаса началась такая болтанка – красотень.
Кок пробил склянки пополудни.
Из матросов двое пришли. Стоя, упираясь спинами в стены кубрика, - для виду похлебали малость борщеца и ушли – бледные.
Я большущую миску борща уплёл в один присест, - и голодными глазами утюжил море.
Кок удивился.
«Как насчёт плова дагестанского?»
«Спасибо. Главное, чтобы всем хватило».
В один же присест я умял и плов – вкуснотища-а.
Кок-дагестанец, так понимаю из вежливости, предложил мне повторить.
«Если не в жилу, начнём с борща, - согласился я, - а потом и плов».
Я был смущён. Но не пропадать же добру. К пище я всегда относился очень бережно.
«Наелся? – настороженно спросил кок.
«Спасибо огромное», - уверил озадаченного кока.
Ты, парень, если что, вот, буханку хлеба возьми. На палубе…».
«Знаю, знаю», - весело подхватил я его мысль.
И я действительно пристроился к бочке.
Потом выпил трёхлитровую банку компота.
За последние полгода впервые наелся от пуза.
А к вечеру понеслось. Капитан напряжённо суров. Боцман тоже бдит ситуацию. Рулевой на посту. Матросы в кают-компании. Кое-кто изредка срывается на палубу потравить.
Я затихорился – стараюсь не попадать на глаза капитану и боцману. Это ненормально: всех мутит, а мне только веселее делается. Мне неловко, но я мысленно «жару» поддаю в топку Каспия. И Каспий выжимает из себя чувства глубокие, искренние.
Я так рад встрече с Каспием. И Каспий, по всему видать, очень рад нашей встрече.
Сердце моё замирало от радости, когда тральщик с гребня волны бросался в пучину водную. Я вдруг почувствовал, если шторм и дальше будет нарастать, - я сигану за борт.
Мне так захотелось стать плотью морской, что я сделал несколько шагов в направлении водной стихии, - ещё шаг – и я перейду черту. Сердце клокочет радостно.
Вдруг, из другого мира, слышу голос боцмана – отборный матросский мат.
И в следующий миг, боцман железной хваткой втащил меня в реальность штормовой стихии, - тоже очень ко мне благосклонной.
Я уцепился за металлическую лестницу, ведущую в корабельную рубку.
Чтобы усыпить бдительность морского волка, пояснил свои абстрактные действия тем, что вышел подышать на воздух – в кают-компании душновато, типа.
Боцман заглянул мне в глаза и процедил сквозь зубы: на палубу нос не казать.
«А если травить?»
Он махнул рукой и скрылся в бушующих волнах.
Я чуток выждал, и выглянул из кают-компании – блин, во разгулялось!
И боцмана не видать.
Нашу посудину так мотает: небо-вода – одно целое.
Моя душа посерединке. Наслаждается.
«Мне бы теперь в рубку, - и за штурвал. Отметиться.
Одним рывком метнулся к давешней лестнице. Взлетаю наверх. На одном дыхании проникаю в рубку. Ошалелый вахтенный рулевой уставился на меня: подбирает слова по ухабистее.
Я только секунд, - и сваливаю, - опередил рулевого на вдохе.
Тот, не найдя подходящих слов, таращится на компас.
И тут я очень вежливо: типа, пожалуйста, можно за штурвал подержаться, - один секунд, - чтобы потом приятелям рассказывать.
И тут рулевой сделал «кавказские глаза».
Затем, перемежая кавказские слова с матерными, объяснил мне, что надо мозгов не иметь, - чтобы доверить управление судном полному салаге.
Я тоже сделал глаза.
«Нет так нет, - кто же против», - примирительно согласился я с мореманом бывалым.
Заметив, что я присмирел, - кавказец пояснил мне ситуацию: понимаешь, малой, это большая ответственность, управлять кораблём. Сейчас хоть и ветер в луже шалит, а всё равно – стрёмно.
Знаешь, какие шторма на Каспии бывают – ай-я-вай.
Он ещё хотел что-то сказать, - но внезапно побледнел, потом позеленел, - а потом бросил штурвал и вывалился из рубки.
Честно скажу, под ложечкой у меня засосало.
Что делать?
Я выглянул в окно рубки: рулевой уцепившись за трос, припал к палубе и травит, изгибаясь в конвульсиях.
Блин, на размышление даже секунды нет. Волны разворачивали судно поперёк. Каждая следующая волна могла оказаться убийственной.
Я взял на себя штурвал.
Двести двадцать градусов…
4.
Мне подфартило. На вокзале в Слюдянке столпилось с полсотни призывников – казахи.
Когда подъехал поезд, - они дружненько погрузились в вагоны.
Я сразу смекнул: это мой случай.
Скосив под призывника, - с гурьбой казахов прошмыгнул в вагон.
Кишинёв, Одесса, Крым, побережье Чёрного моря, Батуми, Тбилиси, Кавказский перевал, Махачкала. Основные точки маршрута, без учёта бесчисленных «ответвлений».
Если взглянуть на «ответвления» с пристрастием, то мой переход через Каспий в Астрахань на маломерном рыболовецком тральщике, в штормовой сезон, под девять баллов, чуть не стоивший мне жизни, - имеет все основания претендовать на имя собственное.
То есть «ответвления» как и «смыслы прямого назначения», - имеют имена.
Легендарный Казбек, - силуэт которого на папиросной коробке, знаком едва ли не каждому совковому курильщику.
Так вышло: машина, на которой я вздымался на Кавказский перевал, - свернула с трассы – сделала ход «ответвлением».
Проблем нет. Я стал поджидать следующую попутку – таковы правила игры.
Поозиравшись, я увидел обелиск воинам-освободителям, - отправившим «отборную эсэсовскую дивизию «Эдельвейс» прямиком в ад.
Присел. Задумался, благо было о чём.
Мой отец, в составе Северного флота, тоже освобождал Союз от фашистской срани.
В сорок четвёртом, 22-го сентября, он в числе моряков-добровольцев, брал Таллинн.
Страшный бой был на подступах к городу.
Добровольцы из числа матросов и офицеров, - высадились на берег, - и сходу ринулись в бой.
Огненный смерч почти целиком скосил первые ряды.
Залегли. Головы не поднять.
Лупит «фашист» из всех калибров.
Что делать? - тактика боя нарисовалась сама.
Бросок гранаты – рывок. Бросок – рывок.
Так, рывок за рывком, - прокладывала морская пехота гранатами путь.
А потом «аврал», - и в полный рост, - «не щадя живота».
Рвали матросы немецких тварей на куски – таков путь к Победе.
Много товарищей отца погибло.
Отцу повезло: получил ранение, но остался жив.
Слава нашим воинам-освободителям.
А в назидание послевоенным поколениям, вколотили воины Красной армии осиновый кол в нацистскую матрицу.
О чём ещё вспомнилось мне? – Казбек знает.
3.
Получив ни с чем не сравнимый заряд бодрости от общения с Каспием, я чуть было не остался с моряками тральщика и даль испытывать судьбу.
Но, вмешались силы Надстоящие, - и я «железкой» безбилетником, с оравой украинских переселенцев, в спецвагоне, - умчался в сторону Байкала.
Урал. Сибирь.
Из еды у меня имелось два солёных огурца и краюха чёрного хлеба. Зато романтики – полные штаны.
Обжигающая сознание байкальская вода, - поразила меня пронзительной глубиной.
И вновь, чувство «недосказанности», - поселилось у меня в голове.
И я подумал: куда дальше?
И мерный рокот байкальских волн, - напомнил о чём-то.
И странное чувство «недосказанности»,
выбрало дальнейший маршрут.
И человек души радостной, - живущий во мне от рождения, безоговорочно согласился с открывшейся «перспективой».
Потому что «недосказанность» – это моя «перспектива».
Выбор пути определён: всё остальное – дело техники.
Проезжая на поезде Читу, думал, околею от холода: всю ночь бегал по вагону из конца в конец, чтобы согреться.
А «бархатное лето» Владивостока порадовало тихоокеанской учтивостью.
Японское море. Бухта Золотой Рог.
Послонявшись по Владивостоку, - я пришвартовался к одному обезлюдевшему берегу. Бросил «якорь», - говоря местным языком.
Куда ни кинь взгляд, - берег усыпан разнокалиберными рыбацкими лодками, отслужившими свой век, - и брошенными по этой причине.
Выбрав наиболее непрезентабельную с виду шлюпку, перевёрнутую верх брюхом, - я ночью, не желая светиться, приспособил побитую жизнью посудину для временного жилья.
«Черноморский опыт» пришёлся кстати. Там я тоже под лодками ночи коротал.
Учуяв запах человека, - шлюпка, вроде, как ожила.
По крайней мере, сквозь её жалостливые вздохи, - всё настойчивее прорывались хлебосольные звуки.
Через день-другой, воздух в кают-кампании наполнился «значением».
Но «недосказанность» всё равно, - оставалась в моём пристанище – за «главного».
Более того, во время сна, - «недосказанность» наполняла мой мозг воздухом иносказательным.
И просыпался я поутру с радостным чувством в груди, - хотя осадок «недосказанности» быстренько материализовывался в утреннее настроение.
И пока я мылся в заливе Петра Великого, и пока чаёк варганил на костерке, - меня постоянно донимал вопрос: в чём смысл сна?
От моего стремления разгадать, что скрывается за «недосказанностью» сна, - выигрывал только осадок.
От моих вопросов, - «осадок» разросся до размеров индийского слона, - и зазывал куда-то.
И я, стараясь не упустить момент, - припустил следом за слоном.
Главное, есть направление пути, - есть «перспектива».
Ничего внутри меня этому положению дел не противилось.
Значит вперёд – осваивать день.
Где-то там, на подкорке, я понимал: «недосказанность» – это моя «перспектива».
Помоги Бог тому, кто верит в свою «перспективу».
2.
В плане житейском? – тоже всё наладилось.
Я и прежде, по ходу пути, подрабатывал грузчиком.
А во Владивостоке, - нанялся «лопатить» соль в порту.
Питался, как повезёт.
Зато каждое утро просыпался с ощущением «радости».
Потому что всё было по мне.
Я Страну узнал – я полюбил совковую Географию, которую «умом не понять», как говаривал «классик».
Я встроился в дыхание своей Страны, - и в дыхание людей, - говорящих со мной на одном языке – на языке совковой Географии.
Мне было хорошо с людьми «гагаринского космоса».
«Недосказанность» раскрыла во мне «второе дыхание».
А «перспектива», - грела душу, - когда «холод» невзгод одолевал.
Должен признаться: от этих «хождений в совок», - у меня душа до сих пор поёт.
Наверное, потому, - что «нужными дорогами хаживал».
«Шестидесятые» – привет вам из «девяностых».
Насчёт «нужных дорог», - отдаю должное Камиру – моему брату-двойнику, - для которого «странничество» в пространстве метафизическом не литературная метафора, - а способ существования.
Теперь-то, спустя многие годы, - я понимаю, что во всех «совковых» перипетиях, - часто перехлёстывающих грань моих физических возможностей, - Камир всегда был рядом.
Он по сей день помогает мне постигать смыслы событий, - иногда догоняющие меня, а порой увлекающие в пространство инакомыслия.
Он торит путь на уровне метафизическом, - направляя к заветной цели.
Какой? – неведомо.
Но когда волна «интуиции» накрывает меня с головой, - я знаю – это брат-двойник через события сего дня, - указывает направление пути – перспективу движения мысли.
До призыва в армию, я умудрился побывать там, где «комар телят не пас».
А по окончании «службы», - началось освоение других пространств.
При этом ментальный брат-двойник, - никогда не выпускал меня из поля своего зрения.
Я всегда чувствую его присутствие на невидимом тонком уровне. А его «маршрутные карты» – письма до востребования, - .
Вот и теперь, я читаю его письмо, полученное только что, - и вполне разделяю озабоченность Камира, - интересующегося, как это я
«Если помнишь, - пишет Камир, - я уже тогда, в шестидесятые, - после твоей полуторагодовой «совковой ходки» пришёл к выводу: странничество – твой жизненный стиль.
А памирский «переход» был вообще за гранью возможного.
Это странно, но «парадоксальные ситуации» – повороты судьбы, - как будто сами находят тебя.
Кто-то изобрёл понятие «петли времени».
Это понятие вполне соотносимо с твоими «парадоксальными ситуациями», - из которых ты наловчился выворачиваться.
Так, ещё в юности, ты вывернулся из «эстонской петли».
А из скольких «петель времени» тебе ещё предстоит вывернуться?
У тебя появилась уникальная возможность, - сравнить удушающую хватку «эстонской петли» от «совковой петли», - проявившей в тебе особенности человека, прямо скажем – не от мира сего.
Вывод сам напрашивается: поиск идентичности – твоё кредо жизненное.
Однако, раз за разом, - выходя за пределы своей «идентичности», - выскальзывая из «петли», - можно потерять чувство «реальности», - и переселиться в мир парадоксального мышления.
А тебе это надо? – ведь эта моя епархия».
Хотя, жить с временной «петлёй» на шее – радости мало.
БЕРЕГ ИНТУИЦИИ.
1.
Ноги сами повели путника в край сердцем любимый, - а что сердцу любо, - нарекли ангелы – берег Интуиции.
Но охраняют белые пустыни бесконечности, - покой ангелов Света.
Потому что не терпит любовь свидетелей – не переносит ни сладкого, ни горького.
И те, кто остались птицами, ушли в мир земной, - и воспели мечту о доме Словение.
По душе пришлись моления Матери Мира приверженцам ноосферы Интуиции.
И дух седой оставил отметину в изголовье креста.
Достав из мешка походного венчальную скатерть, - обратился дух к братьям названным с приветственной речью.
И расплатились ангелы по счетам с кармой соляных столбов – продолжили свободное падение в бездну любви человеческой.
Каждому работнику Света – своя радость осознания.
И пролила Мать слёзы очищения на обувь вестников, несущих в край Интуиции грозу вербную.
А как иначе?
Чтобы ощутить на вес тяжесть креста земного, надо соизмерить участь человеческой доли, - с замыслом небесной дороги.
Поэтому, взвесив свои возможности, - полил Иисус дождями млечными просторы человеческих озарений.
Осмыслив первичный замысел Бога понял: даже возвысившись в общении с Батюшкой, - нельзя умалять безголосых.
Что ж, вот и дождался Летний сад, - наработанный гением русских подвижников, - своего Садовника.
И сосредоточился Иисус на главном деле – на служении дороге Второго начала.
Однако не полез напролом в дверь открытую.
Требуется остудить пыл дорог вчерашних, - подождать в преддверии ноосферы Интуиции ещё самую малость.
Работает Иисус русского слова, как Бог даст: не мешает душе земной, - обрести голос человеческий.
Не мешает церкви православной излечить карму женскую.
Ибо сказано людьми бывалыми: "Душа, излечившая Воду – излечит и долю русскую".
И брат Христа - художник, - живёт в озарении своей женщины – в согласии с участью.
Проявляет судьбоносный облик Причины, - формирует среду обитания.
Недвусмысленно определяет цель – перспективу мысли влекущей.
Время исканий творческих – его посох дорожный.
Даже в холстах, ещё не написанных художником, - находят покой травы невесомости.
Потому что укрыл Иисус невидимым шатром земные слова художника, - колосящиеся любовью к женщине.
А когда срок пришёл, подхватили крылья удачи ладью художника, - и вынесли к нужному берегу, - знающему о числах иного измерения.
И обрядились сны ноосферы Интуиции в одежды белых знамений: кружат хороводы духовных смыслов у подножия Синей горы.
Вслушивается художник в звуки, издаваемые Голубым Облаком – запеисывает в тетрадь походную слова невесомые.
Так узнал художник про жизнь в иерархии что-то важное.
Спорить не стал – принял на веру Участь новую.
Исповедует радость души – лучшее свойство.
И как-то сами собой наполнились паруса его ладьи разумением, - соизмеримым с дыханием Интуиции.
И осветилось пространство каждой капельки Света, - участием к Интуиции-женщине.
И услышал художник звуки далёкого эха – отражение своих чувств в белоснежных отрогах Алтая.
И просил его Иисус Христос – родственник по линии Солнца.
"Не расширяй свои возможности до пределов сознания, - не загоняй себя в тупик недюжинными способностями, - поскольку за гранью Интуиции, - дожидается тебя сфера космосознания".
Убедившись, что предостерегающие слова дошли до сознания человека, - указал Иисус русского Слова направление дороги родственнику – белеют паруса небесные пустынями бесконечности.
Есть над чем подумать художнику.
Казалось, найден ключ, позволяющий открыть дверь "русского космизма", - чтобы восхождение на вершину Горы Разума – началось.
Но дорога на грани "срыва" – не указ божьему страннику.
Что делать?
Что есть Истина новорождённого времени?
И на прямой вопрос, заданный вечности, - скользнул луч света во тьме бессознательного, - и ослепила на миг стрела молниеносная разум художника.
И прочертил Орион во тьме человеческого бессознательного огненный знак дорожным посохом.
И отделилось понимание художника от абстрактных видений Великой иллюзии – своевременно.
Потому что жить надо не в Интуиции, - а в духе времени – как учат насельники Шамбалы.
Ибо каждому своду памятному – недремлющее законодательство.
Гласит правило.
6
«Слушай благовещенье, странник земной, - пишет король последствий – Камир.
Я твой проводник в мире метафизическом, - я твоё прозрение.
Спешу сообщить о Волне пятого уровня мышления, - приближающейся к берегу твоего Искупления.
Ты упорным трудом наработал энергию дающего поля – обитель нового земного дома.
И продлил Господь счастливые годы жизни твоей.
И переход в пространство нового смысла – состоялся.
И я не смею давить на тебя – не принуждаю силой покинуть берег Интуиции.
Лишь предлагаю взглянуть на свою нынешнюю жизнь, - из глубины «будущего» – из пространства пятого уровня понимания.
Что гнетёт тебя?
Определи. Безвозвратного, непоправимого нет.
Хочешь вызвать прошлые жизни, - хочешь обладать любимой женщиной?
Вызывай, коли плоть бунтует. Увеличивай карму желаний.
Но знай: теперь «тонкие энергии» будут управлять твоими чувствами.
Нестандартные действия Водолея, - направленные на переформатирование мыслительных программ единого человеческого разума, - коснутся и твоего жизненного пространства.
«Парадоксальные ситуации, немыслимые истории, жизнь на грани срыва», - твои постоянные попутчики, - сопутствуют людям, рождённым под знаком зодиака Водолея».
Это нормально. Главное, не останавливаться.
Про «водолеев» говорят, что они «поражают окружающих своей человечностью. Они ненавидят рутину и серость.
И это – норма.
Сделай выводы, - и вперёд.
Поджидаю тебя на развилке дорог.
Камир.