Ленинград! Не могу, боюсь забыть неповторимое сочетание алкогольного опьянения с блаженством тихого сумасшествия белой ночи, архитектурные аккорды пустых улиц, пахнущие Невой волосы девушки спящей на моем плече. Кто-то классно придумал – проходить музейную практику студентам – историкам именно после 4-го курса и именно в Ленинграде. Вспоминаю с сильнейшей тоской и горечью о невозвратном.
Поселили нас в общежитии университета на Васильевском острове. Бросив вещи я, Юрка Требин и Вовка Сиволога пошли за вином. Оказалось, что крепленое вино в городе Ленина – дефицит?! Но он, знаменитый город, не знал, с кем связался. Мы перевернули его вверх дном, и нашли в районе моста Шмидта «точку» обеспечившую «гонцам» стабильную работу на весь срок одесского «визита вежливости».
Люблю общежития. Наше, на Васильевском, полюбил, едва переступив порог. Длиннющие коридоры, высоченные потолки, огромные комнаты на 10-12 коек. Как по мне, чем больше народу, тем лучше. Откуда, для многих странная любовь? Из детства. Из фильма «Бродяга». Там есть эпизод, где актер Радж Капур идет по коридору жилого дома (по-нашему – «коридорного типа») и поет. Не помню о чем фильм. Помню мелодию песни, лица хорошеньких женщин, выглядывающих из приоткрытых дверей. Может быть все не так, а моя кудесница – память просто создала для меня картинку счастливой жизни в большом доме. Так навсегда и осталось ощущение счастья при виде человеческих ульев, не милых большинству.
Много пожив в общежитиях, только к полувековому юбилею осознал ещё одну причину своей болезненной привязанности. Они – зримое воплощение тренировочного лагеря для броска в будущее. Близкие родственники вокзалов и дорог. Их рабочее состояние – нетерпеливое ожидание, улыбки встреч, слезы проводов, поток новых людей. Свой особый запах, звуковой ряд, манящие глаза окон, «чемоданное» настроение, не прекращающийся кутёж по поводу и без. Короче, это то, что я люблю больше всего. Даже сейчас, вспоминая, ощущаю «мурашки» по коже.
Отметили приезд по-одесски – широко, по-студенчески – на пределе возможного. Серьёзные коррективы в выработанный годами регламент пития внесли белые ночи. Многие перепутали день с ночью и рядовая пьянка для них перешла в вяло текущий месячный запой. «Вяло текущий», потому, что шел без прогресса и усугубления, в связи с желанием увидеть шедевры музеев.
- Мы шо приехали в Питер напиться?! – искренне негодовали запухшие.
- Нет! Щас опохмелимся и в «греческий зал»., - отвечали по-Райкину небритые.
Сохранились фотографии, на которых мы после «вчерашнего», с помятыми рожами, стремимся к источникам красоты и гармонии.
Как хорошо было в Ленинграде! Абсолютная свобода не теоретически, а в реальности стала осознанной необходимостью. Милейший руководитель – югославский политэмигрант Лукаш Мирошевич Милич. Фамилия – полное отражение человеческой сущности. Свободу поощрял, зная ей цену. Говорил мне:
- Варзацкий, пейте пока Заира не приехала. Вот она вам покажет!
Но умная Заира приехала за пару дней до окончания практики либералкой, с элегантной сумкой в руках, вместо деканской административной палки. Заглянула, не входя, в комнаты, изобразила скорбь и обреченность на надменном лице, назначила нам встречу в историческом архиве и испарилась. Лукаш Мирошевич хитро улыбался: мол, как я вас вздул.
Момент отъезда уникален. Жирная точка в «Василеостровской истории». Уезжали по особо любимому мной горько – сладкому сценарию расставаний – в разные стороны. Кто-то в Карелию, кто-то в Прибалтику, кто-то в Москву… И случилось так, что в гулком, пустом коридоре встретились в поисках кого-то живого я и Женька Храмченков. Двое со всего курса! Хозяева этажа на несколько часов, до одесского поезда.
Судьба не раз сводила нас в пустых пространствах общежитий. Был период, когда комнату в общежитии №4, в которой жил «Храм», расселили за нарушение режима. Женька попал к нам. Внешне напоминал Высоцкого, балагур, но не бабник, родом из Тирасполя, вино предпочитал сухое. Пустые бутылки, страхуя опального, ежедневно выносил я. В Ленинграде наши «питейные» пути почти не пересекались - и вдруг такая встреча!
Решили выйти в город, «плотно затариться», с запасом в дорогу, затем «по-человечески» отметить окончание практики.
Выходим, а они топчутся у входа с чемоданами. Одна черненькая, улыбающаяся, смелая. Другая - медлительная шатенка с чертиками в глазах. Короткие стрижки и юбки. Подружки – абитуриентки. «Семечки» для балагура «Храма».
Раз – тащим чемоданы. Два – идем вместе на рынок. Три – сидим за столом.
Девочки из Вологды. Чистые создания против матерых одесситов. Нахально разливаю вино всем по полному. Никакой реакции. Женька «толкает» нецензурный тост. Проходит. - Третий, «За тех, кто в море!» - коллективно стоя. А «на брудершафт»?! Запросто!
Черненькая, Нина, молниеносно продевает правую со стаканом под мою, левой охватывает меня за голову и, не выпив, вонзает язык в мой изумленный рот.
- Неправильно! – кричит «Храм». – Делайте, как я!
Целовались. Наливали. Сели на кровати, Полезли под юбки. Засуетились. Забыли, что малолетки. Почти пропали.
- Минутку внимания, - тихий, гипнотизирующий голос женщины – птицы из кинофильма «Садко».
С трудом отклеиваюсь от медовых губ Нины, оглядываюсь и… одесские «понты» залезли в задницу. Розовые соски на фоне ватмана ещё детского тела светились победно, но отрезвляюще. Шатенка стояла на столе в грациозной, невиданной мною до того в реальной жизни позе, подобно Венере Ботичелли, целомудренно прикрывая место зачатия детей длинными пальцами. Профиль «Храма», с торчащими усиками и отвисшей челюстью, снизу-вверх созерцающего партнершу, вызывал неудержимый смех. Я прыснул, пробормотал: «Ничего себе!» Хотел еще что-то добавить для самоутверждения, но не успел. Зрелище заслонила голая попа Нины, рванувшейся из-за моей спины, по узкому проходу между кроватями. Профессионалки! Как слаженно, быстро они работали. Ценю и преклоняюсь.
На столе танцовщицы напрочь забыли про нас и лишь эпизодически вспоминали друг–друга, обмениваясь улыбками между невероятными изгибами, змеиными движениями рук, бесовщиной игры полушариями бедер. Без музыки, с закрытыми глазами исступленно отдавались кому-то далекому.
Спустя годы понял: они ведь тогда довели себя до оргазма! Иначе чем объяснить, что мы с Женькой не могли стянуть голых, обливающихся потом «стриптизёрш» со стола. Сопротивлялись, продолжали судорожно извиваться, имитируя движениями таза секс. Вдруг обмякли и по очереди скатились на грязный матрац. Теперь уж мы им точно были не нужны...