НИКАК НЕЛЬЗЯ БАБЕ ПАРАСКЕ УДЕРЖАТЬСЯ НА СЕЛЕ
(Окончание)
Начало http://proza.ru/2021/12/03/893
В тот же день, вечером, иду я к куме прилегающими огородами да бурьянами, иду и думаю о том, о сём. Выхожу по тропинке на крутой холмик — зырк! Навстречу мне из —за бугорка-Палажка: так и высунулась, будто казак из мака. Стала, как столб, черный рот свой разинула, как будто ее кто вожжами остановил. Накажи тебя Бог! Я аж испугалась, аж назад отпрянула. Стали мы обе, как вкопанные, да и стоим, смотрим друг на друга, как будто отродясь не виделись. Она мне первая не говорит "добрый вечер", и я ей не говорю: пусть она скажет раньше, тогда мое будет сверху! Жду я, что она вот-вот скажет мне: не зря же мяукала так миленько поутру. А она молчит и пялит на меня зеньки, смотрю я — а она меня уже ест глазами; чувствую — уже и меня берет злость. Стояли мы, стояли, смотрели друг на друга, насмотрелись, кивнули головами: я плюнула на один бок, а она на другой — да и разошлись с того бугорка. "Вот тебе — Палазя и Парася! - думаю я ... - Помирились так, что мира не стало уже к вечеру. Надо, чтобы в лесу что-то очень большое сдохло, чтобы мы помирились!"
А это опять осерчала на меня Палажка, что я подшутила над ней; да то и не я, а моя соседка Левадиха придумала ту шутку. На дворе была страшная жара; в доме душно, я и подумала: пойду же и сварю ужин на огороде у колодца, пока сын и невестка не вернулись с поля. Взяла я таган(20), котелок, набрала щепок и сухого хвороста и хамла(21).
Пришла к колодцу, вдруг зырк! На срубе стоит железное ведро. Посмотрела я, - ведро Палажкино: я его сразу узнала, потому что знаю все ведра в своём уголке. Это же, думаю, Палажка ходит к моему колодцу за водой, потому что Соловейка именно тогда чистил свой колодец. А тут пришла за водой моя соседка, старая Левадиха. "Кто это забыл ведро?"- спрашивает она у меня. "Да кто же,— говорю, - Палажка! Разве ты не видишь, что ведро как будто погрызено зубами. Видимо, ей некого было грызть, так она от злости погрызла свои ведра. Ну и хозяйка! Хорошо, что не забыла тут у колодца своей головы". Взяла я то ведро да и бросила в крапиву: пусть, думаю, Палажка немного пожалит икры, как будет доставать ведро. Вот разложила я под ивами костер, поставила таган, нацепила котелок. Сидим себе с Левадихой и болтаем о том, о сём. Тут Левадиха говорит: "А давай пошутим немного с Палажкой! Окатим чёртову бабу холодной водой, когда она прибежит за ведром: может, не будет такой пылкой да смелой". Левадиха сердилась тогда на Палажку за то, что Палажка показывала ей фиги, да еще и при общине. "Искупаем же мы тебя, чтоб знала, как мне дули совать!"— говорит Левадиха. Только что она это сказала, а тут и Палажка лезет через перелаз(22). Мы с Левадихой шусть в коноплю! да и присели. А Палажка приволоклась(23) к колодцу, взглянула на сруб, заглянула в колодец и бубнит сама себе: "Куда же это делось мое ведро?"Она туда круть, сюда верть, сверкнула маленькими черными глазками по конопле, по бурьяну.
А глазки так и блестят от злости, словно у гадюки, как будто из них искры сыпятся. А дальше углядела ведро да и полезла в крапиву. Крапива жалит ее в икры, в руки, а она чешет икры и ругает крапиву. Взяла она ведро, телепается(24) к колодцу по крапиве да таки и меня не забыла: "Это, должно быть,— говорит она громко,— эта Иродова душа, Параска, закинула мое ведро в крапиву!" Видимо, догадывалась, что я здесь рядом. Я с трудом усидела в конопле, чуть не выскочила, да меня уж Левадиха придержала за юбку. "Ей-богу, - говорю Левадихе, - нарву крапивы, да протянем(25) Палажку у колодца, дадим ей доброй порки так, чтоб навсегда запомнила и больше не забывала ведер".
Смотрим мы, Палажка трижды перекрестилась, что-то прошептала — уж и не знаю, молилась или колдовала,— вытащила ведро с водой и только лишь поставила на срубе, а тут мы из конопли к ней. Левадиха схватила ее за плечи, потому что сильнее меня. "Держи же, - говорю, - Да хорошо, потому что будет сопротивляться!"Я схватила ведро с водой и плеснула ей сначала в глаза: "Вот,— говорю,— тебе для глаз, чтобы глазки не болели!" Плеснула второй раз на самую голову: "А это,— говорю,— тебе для головы, чтобы не была такая дура!"А потом ливанула раз на затылок, а второй за пазуху. А она стоит, как глупая овца, да только: ух! ух! ух! ух! "Ухай,— говорю,— сердешная, ухай на здоровьице. Водица холодненькая, как со льдом. Это от сглаза очень хорошо".
Искупали мы ее да и хохочем обе. А из нее вода аж журчит: и из запаски, и из подтычки. Клянет она нас, и слов не подберет: "Хоть бы вас Святая земля поглотила заживо! Хотя бы вас черти на том свете облили горячей смолой!"А я говорю: "Когда ещё нас черти обольют, а мы-то тебя уже облили".
Взяла Палажка пустое ведро да и потащилась домой. А Левадиха кричит:
"Носи на здоровье и ещё лучше нарядись! Это мы тебя искупали, чтобы ночью блохи не кусали". После того Палажка и не говорит со мной, и не смотрит на меня, а когда встретится со мной на улице, то обходит меня под самыми заборами. Разве она дитя малое? Не знает, что это были шутки? А когда хлопцы как-то пихнули ее с гребли в ставок(26), еще когда она девкой была, то она и не сердилась. Три года после того все хвасталась: "Вот меня глупые хлопцы искупали в пруду в цветках и в лентах и в красных сапогах". А как я с Левадихой немного покропила водой, то она уже и губы надула.
Если бы я была хоть немного зла, хоть на десятую долю имела такие железные зубы, как у Соловьихи, может, я еще и отбилась и огрызнулась от нее! А то я женщина совсем слабая, еще и плохо вижу на один глаз. Если бы у меня такой язык и такой нрав, как у Соловьихи, я бы и сама справилась. Да и муж мой, как из плеть из тряпок, сказать заправду. Вот крикну на него: "Вот пойди-ка, да прочти молитву Соловьихе! Разве ты не видишь, что она меня ест, как ржа железо, что она на меня кричит, только выйду на огород к колодцу: "попова сучка и попова сучка!", как будто мне поп такое имя дал!" Омелько почешет затылок, да и не посмеет через Соловейкин плетень перелезть. Уж что бы ни говорила Соловьиха о своей благости, сколько бы ни ходила в Киев молиться, а я все-таки добрее ее. Я бы никого и пальцем не тронула, если бы меня никто не задевал.
Я и согрешила-то только раз на веку, когда в корчме пробила дьяку голову железной кочергой... Я искупила свой великий грех, и открестилась, и отмолилась. А все-таки не я была виновата, а сам дьяк; и не так дьяк, как та дьячиха. А Соловьиха свой нос и туда таки втырила: без нее, видите ли, нигде вода не освятится. Какая же поганая наша дьячиха! Я уродилась и крестилась, а такой поганой не видела! Уж баба Соловьиха много лучше нее, хоть и у Соловьихи нос, как за семь гривен топор. А дьячиха же черная-черная, хоть цепляй на спину веретена и решета и сажай в цыганский шатер; нос, как клюшка; глаза навыкате, как у совы; брови, как пацюки(26); когда говорит, то сопит, как кузнечный мех, а морда как будто обмазана сажей. Будто бы дьякова черная сучка с белыми зубами гораздо краше. А к моему мужу все выставит те зубища, где не встретит. Видимо, за глаза его карие, темные, как терн. Бывало, как поведет ими и моргнет черными бровями, так я и сомлею. Да чур его! Что я вспоминаю? Еще хорошо, что не слышит Соловьиха, а то бы сразу разнесла по всей деревне...
Раз бредёт мой Омелько тропкой вдоль огородов, а дьячиха ходит по своему огороду и заметила его: оперлась на плетень и оскалила на него свои белые цыганские зубища.
Я беру воду из колодца и все подчистую вижу из-за куста калины. Смотрю: мой пакостный Омелько засмотрелся на нее и сам и показывает ей зубы, еще и начал как ни в чем ни бывало болтать с ней. Уж и не знаю, откуда у него тот язык взялся? Как со мной говорит, то тянет те слова изо рта, как будто из-под земли выкапывает, а для дьячихи откуда-то слова взялись! Терпела я, терпела, но все-таки не вытерпела; бурьянами и по-над коноплей подошла к ним поближе и упала в чащу, аж уши пожалила себе крапивой. Смотрю я, а дьячиха к Омельку: хи, хи, хи! и все показывает Омельке зубы. Мой Омелько и сам улыбается, словно дурень, и все к ней через плетень: хи, хи, хи! тоже зубы показывает. Смотрю я, что же с того будет? Они меня не видят, а мне их обоих видно, как на ладони. Мой же Омелько такой красивый, чернобровый, хотя уже и немолодой; вот как засмеется для той цыганки, так и морщинки на лице растягиваются, а она стоит белым платочком подвязанная: морда как сажей обмазана, а зубища против солнца только — сверк, сверк! Уж, сказать правду, и я немолода, но ведь и дьячиха красавица — нечего сказать! Нашел же красоту мой Омелько! Тут я смотрю, мой Омелько подступает ближе и морг на нее бровями, а дальше морг, усом... Я догадалась,к чему оно идет. "Ах.., ты, старое лубьё(28)!" - думаю я, да и не утерпела: встала с бурьяна и руки скрестила. Когда-зырк! с другой стороны, из конопли поднимается дьяк, как столб. Стоим мы вчетвером да глазами хлопаем. Дьячиха ни сном ни духом, поздоровкалась со мной, а дальше с дьяком. А Омелько все чего-то ищет и ищет под тыном глазами. Видит дьячиха, что проштрафилась: повернулась ко мне спиной, вырвала лопушину и потянула юбку просто по грядкам, еще и охлаждает рожу лопушиной, как будто и вправду какая барыня.
Я показала Омельку кулак и торопливо пошла молча к колодцу; схватила ведра, отнесла быстренько в дом. А мысль моя и глаза мои все летят следом за Омелькой. Смотрю я: Омелько уже болтает с дьяком, а дальше оба тронулись с места да и пошли молча к кабаку. Я за ними да украдкой-шасть в кабак! да и притаилась за дверью. Слушаю, а они уселись за столом и молча принялись водку пить. Глянула я через щель: Омелько пьет да супится, аж морщинки понабежали к нему на лоб, а у дьяка зубы и губы трясутся, рюмка так и зазвенела, как чиркнула по его зубам. Тут вдруг как схватится дьяк с места, как схватит моего Омелька за волосы! Так и сцепились оба, как петухи. Я бросилась между ними, чтобы разнять, ухватила железную кочергу и тронула помаленьку дьяка по голове. Ей-богу, что только тронула! Уж и не знаю, как тот череп прогнулся! Наверное, лишь сам Сатана знает, что за череп на дьяковой голове. Не успела я оглянуться, как Палажка Соловьиха стоит тут у двери, как будто со стены сошла. Я с перепугу-тьфу ей в глаза! Потому что знала, что она разнесет сейчас по селу, как сорока на хвосте. Еще я не успела домой дойти, а уже меня люди перехватывают и расспрашивают о дьяке и об Омельке. Вот вырос язык во рту — длиннее, чем у коровы! И откуда она, аспид(29), взялась в корчме? И кто ее звал? Вот уж и вправду-где ни посей, то уродится Соловьиха! Перетерпела я таки и того гласного суда! Рассыпала я на него немало рублей, еще и должна была свой грех в церкви искупить. А Соловьиха и тут учит: "Кайся, сестра Параска, кайся! пойди в лавру и отмолись за свой грех..."Не было у меня тогда в руках железной кочерги! ей-богу, что не побоялась бы тогда и греха. Если бы еще Соловьихе пришлось отведать того суда, чтобы знала, как подсвинков на плетне цеплять да чужой лук воровать среди дня. Я же говорю: нельзя мне с Соловьихой в одном месте жить! Хоть сегодня пакуйся да и айда на кубанские степи! Вот пойду, нападу на своего Омелька - пусть продает быков, землю и дом, потому что дальше не выдержу. Такие зловредные люди вокруг, что мне никак нельзя на селе удержаться: хоть и прямо сейчас айда на кубанские степи!
ИВАН НЕЧУЙ-ЛЕВИЦКИЙ
10 июня 1873
Перевод Дениса Говзича
ПРИМЕЧАНИЯ
20
Тага’н - железный обруч на ножках, служащий подставкой для котла, чугуна и т. п. при приготовлении пищи прямо на огне.
21
Хамло; (диалектное) - сухие ветки,сучки деревьев, которые упали на землю
22
Перела;з — специально устроенное место в ограде, преодолимое для человека, но являющееся преградой для скота и домашней птицы. Как правило, на перелазе высота ограды сделана меньшей — такой, чтобы через неё можно было переступить, перебросив ногу. У перелаза может быть устроена ступенька.
23
Волочи’ться - идти медленно, волоча ноги
24
Телепа’ться - прост. двигаться медленно, еле-еле
25
Протяну’ть (разг.) - бить, стегать чем-нибудь гибким (плетью, кнутом и т.п.)
26
С гребли в ставок(укр.) - с плотины в пруд
27
Пацюк - серая крыса
28
Лубьё - укр. ругательство, старый никчемный человек
29
А;спид - (просторечие бранное) Злой, злобный человек
Примечания переводчика
Художник Юрій Нагулко