И снова начались письма. Я писал тебе письмо и, не успевая его отправить, садился за другое, потому что в это время приходило от тебя новое, которое я тут же читал и писал на него ответ. Это подвигало меня делать матрешку: написанное и запечатанное в конверт письмо я помещал в новый конверт с новым письмом и отправлял тебе. В каждом письме ты просила меня писать еще больше, подробнее, чаще. И почти все время так получалось, что на каждое твое письмо я отвечал двумя или тремя своими письмами. От ожидания встречи с тобой и переживаний на моем сердце, кажется, появились большие кровяные мозоли. В начале весны от тебя пришло письмо, в котором ты сообщала, что у твоего папы случился инфаркт. Я очень расстроился, потому что знал, как ты его любила. Глава семьи, вечно поглощенный делами, всеобщий любимец, непререкаемый авторитет, человек, который занимал высокую должность, заботился о семье, родственниках и знакомых. Глубокими вечерами он ездил на встречи с важными людьми, хлопотать и устраивать дела: кого-то устраивал на работу, кого-то в университет, кого-то перед кем-то защищал, кому-то добивался квартиру. Почти каждый вечер папа куда-то уезжал. И вот теперь он без движений лежал в больнице. Рядом с ним находилась его жена. Ты писала мне, что ухаживаешь за маленькой сестрой. Брат в это время поступил в аспирантуру, учился в Питере и находился от вас далеко. Помощи от него ждать не приходилось. В следующем письме ты написала, что сестренка заболела дизентерией и ее с тобой положили в больницу, потому что маленьких одних без взрослых в больницу не кладут. Позже ты написала, что в больнице тебе приходится трудно. Есть тяжело больные и тебе приходится за ними тоже ухаживать. Я написал тебе, что все бросаю и лечу к тебе на помощь. Ты ответила, что я не смогу ничем помочь, что сестренка поправляется и мама по-прежнему находится в больнице у папы. Я ждал, когда смогу полететь к тебе. За несколько недель до отлета заболела моя мама. У нее поднялась высокая температура. Несколько дней температура держалась маленькая и потом вдруг резко поднялась выше тридцати восьми градусов. Вызванный врач, послушав ее определил, что у нее воспаление легких. Он предложил ей лечь в больницу. Я понял, что никуда полететь не смогу. Письма от тебя не приходили. Что думать и что предпринять я просто не понимал. Я не мог не полететь. Слишком много связывалось с этой поездкой. Я долго ее ждал. И не мог полететь, оставив маму с высокой температурой без помощи, без опеки. В растрепанных чувствах, расстроенный, убитый развивающимися событиями я надумал сдавать билет на самолет и остаться с заболевшей мамой. Та, увидев меня в таком подавленном состоянии, принялась за уговоры, оставить ее и лететь, куда собирался. Я не соглашался, не хотел ее слушать. Она в свойственной ей манере, раскладывая все подробно по полочкам объяснила мне, что её нужно положить в больницу под присмотр врачей, где ее будут лечить, кормить и ухаживать, и самому лететь к той, которая меня ждет. Я в муках и терзаниях с трудом согласился. Я мог потерять мать и мог потерять любимого человека, который тоже нуждался в моей помощи. Письма от тебя совсем прекратили приходить. И я очень беспокоился. За несколько дней до отлета я положил маму в больницу. В тот же день ей начали делать уколы. И когда я пришел к ней на следующий день, она сказала: «Мне лучше… Можешь спокойно лететь». Я смотрел ей в глаза, карие, добрые, мягкие, на ее седые волосы у висков и не верил ни одному ее слову. Мне очень хотелось ей поверить, но я не верил, не мог поверить, хотя мне так хотелось ей поверить. В последний день перед отлетом я метался, не зная, как мне поступить. Хотелось все бросить и остаться. Путевка на туристическую базу, откуда мы собирались с тобой снова иди в поход, лежала рядом с билетом на столе дома. «Езжай, езжай, сынок. Вы же договорились. И отдохнуть тебе надо», сказала она. Я поговорил с лечащим врачом и получив от него заверения в лечении и оказании помощи, попрощался с ним, с мамой и побежал собираться. Мне нужно было купить тебе цветы и что-то твоей сестренке. Я понимал, что не должен был оставлять маму, но иначе поступить не мог. Наперекор себе я купил роскошные розы, большого шоколадного медведя в фольге и помчался в аэропорт. Ощущение мною владело такое, будто кто-то из-за угла ударил меня пыльным мешком по голове. Я чувствовал себя не в себе, подавленным, растерянным, чужим. В самолете попросил стюардессу положить розы в холод. Она ответила, что такой услуги у них не предусмотрено. Я умел уговаривать женщин и упросил ее пристроить мой букет в подходящее место. Она сказала: «Ладно, я положу их в прохладное место, но за результат я не отвечаю». И при мне положила их в холодное отделение под пол. Дорогу розы плохо перенесли. Когда она мне их по прилету выдала, вид их мне показался не слишком свежим. Но думать о цветах было некогда.
Ты встречала меня с братом. Я подарил тебе розы, увядание которых только коснулось. Ты сказала: «Зачем ты привез розы? У нас здесь полно цветов». И я стушевался, понимая, что сделал это зря. Твой брат показался мне невысоким, энергичным и очень симпатичным молодым человеком с черными, как у отца усиками. Он кипел энергией и фонтанировал предложениями, строя в личной беседе грандиозные планы. Предлагалось поехать домой, где нас ждали родители и посидеть с ними за столом. Потом поехать на озеро покататься на лодках и съездить в горы на пикник. Во время разговоров вещи с моего рейса выгрузили, разобрали с транспортной ленты и невостребованные убрали. Оранжевый рюкзак, который я искал глазами, исчез. Выдача багажа закончилась. Твой брат куда-то побежал и узнал, где могут находиться мои вещи. Я пошёл в указанном направлении искать рюкзак. Мой солнечный оранжевый рюкзак, который в походах всегда можно было увидеть на горной тропе и среди зелени, лежал около комнаты, где обычно складывали забытые и невостребованные вещи. Я увидел его издали и поспешил к нему. Предъявив паспорт и билет с самолета, я взял рюкзак, к которому подшил дополнительные войлочные лямки, и по-походному легко забросил себе за спину. Ребята ждали меня у выхода из аэропорта. Едва я вышел, как твой брат побежал на стоянку к машине. На газике он лихо подкатил к нам, я забросил рюкзак в багажник, мы сели в кабину и поехали к вам домой. По дороге брат спешил и нарушил правила движения. Машину остановил наряд автоинспекции. Брат затормозил, вышел из машины и поспешил к ним. «Смотри, как он с ними сейчас будет разговаривать», - сказала ты с улыбкой. Я посмотрел на ее брата. «Сейчас будет про папу рассказывать и обещать стройматериалы», - сказала ты и с улыбкой посмотрела на брата. Тот радушно общался с гаишниками. Попрощался за руку и пошел к машине. «Все нормально?» - спросила ты, когда он сел за руль. Ты явно подтрунивала над ним «Нормально. Доски пообещал и фанеру», - ответил с улыбкой брат. Похоже, ее брата и эту машину в городе знали.
Мы приехали домой и при входе в квартиру нас встретили родители с маленькой сестрёнкой на руках. Мама взяла из твоих рук розы и в вазе с водой поставила на стол, накрытый для приема гостя. Начались хождения из кухни в комнату. Приносили и ставили на стол тарелки со снедью. Маленькая сестренка ходила по комнате у стола и ела большого шоколадного мишку, подаренного мной. Я отошел с прохода, чтобы не мешать накрывать на стол и с трепетом, содроганием сердца наблюдал, как начали опадать розы. Один лепесток упал, второй. Большими тёмными кровавыми пятнами они покидали бутоны и падали на белую скатерть. Мне показалось это плохим знаком. Когда ты проходила мимо моего букета, то обрывала ветхие и все еще державшиеся на бутоне лепестки и незаметным быстрым движением бросала их на скатерть под букет. Это тоже мне показалось плохим знаком. И то, что розы привяли за три часа полета меня очень удивило и расстроило. За столом мы хорошо посидели. Мило общались. Я понял, что твои родные ко мне хорошо относятся и смотрят на меня, как на особенного человека и даже героя. Не знаю, что ты им обо мне рассказывала. Что мы с друзьями всем помогали в походе и нам на сложных участках пути приходилось нести по два рюкзака. Иногда даже по три. Свой рюкзак за спиной и еще по одному на каждом плече. Я понял, что ты им много обо мне рассказывала. О том, как я проявил себя в походе и о моем бережном отношении к тебе. Я сидел за столом и вспоминал первые дни похода, когда наша группа поднималась в горы. Мы растянулись на километры. Сначала я шел сзади и помогал отстающим. Потом меня сменил мой друг, и я поспешил за тобой. Догнал девушку, которая выбилась из сил и не могла дальше идти, взял ее рюкзак и поспешил за тобой. Через двадцать минут я догнал тебя, на ходу взял у тебя со спины рюкзак и пошел рядом. Мне приходилось тяжело. Идти медленнее не своим ритмом, с тяжелыми рюкзаками, то и дело останавливаясь или возвращаясь, чтобы поддержать тебя, по силам оказалась затратным. Ты заметила, что я начал уставать и послала идти вперед без остановок. И я пошел, сгибаясь под тяжестью рюкзаков. Когда я дошел до стоянки и сбросил груз, то решил немного отдышаться. Придя в себя мы с друзьями поспешили назад, чтобы встречать отстающих, снимали с них рюкзаки и провожали до стоянки. Ты шла в самом конце и помогала кому-то из девушек нести рюкзак. Вместе с вами шла отара овец и пастухи. Пастухи тоже остановились на ночлег рядом с нами. Наш проводник рассказал нам, что пастухи предлагали за тебя отару овец. Это практиковалось в горах. Здесь действовали законы гор. И даже когда наш инструктор объяснил пастухам, что это невозможно, они не отказывались от своих мыслей. Инструктор сказал нам, чтобы мы были готовы ко всему. Мы по очереди дежурили у костра. Я помнил лица этих пастухов, аскетические, точеные ветрами, смуглые до черноты, в полосатых халатах и в папахах из овечьей шерсти. Вдалеке от цивилизации эти люди жили своими обычаями. Вокруг меня и мох друзей образовался хороший коллектив. В горах все время требуется, чтобы человек раскрывался досконально и совершенно. Вся шелуха с него быстро слетает и становится видно, что это за человек. Каждый в нашем коллективе отвечал за себя и за остальных. Взаимопомощь в горах нужна, как нигде. Однажды инструктор послал нас спускаться по крутому склону, а сам поехал невдалеке по пологому склону. Снег был тяжелый и липкий, крепко держался за склон и возможность лавины исключалась. Спускаться по крутому склону нам пришлось бы до вечера. И тогда мы с друзьями решили тоже съезжать по склону. Я поехал первым. Уже в конце склона, сидя на своем рюкзаке и пружиня коленями, мне пришлось притормаживать ногами, чтобы погасить скорость. За мной поехали друзья, и мы окончательно поняли, что такой спуск безопасен. После нас все поехали вниз по склону, и внизу мы ловили всех, чтобы не дать, разогнавшись, съехать в глубокую и зияющую чернотой расщелину. Инструктор на нас обиделся и на стоянке не хотел ни с кем говорить. Ему хотелось, чтобы мы целый день спускались по склону. Утром он не вышел из палатки. Все готовились к выходу на маршрут. Он не вышел к завтраку и не появлялся из палатки. Идти к нему на поклон никому не хотелось. И мы с друзьями решили сами вести группу. Конечно, мы понимали всю ответственность и решили догнать впереди идущую группу, чтобы идти с ней. Неизвестно, как далеко в своей обиде мог зайти наш инструктор. Через километр пути он догнал нас и занял свое место впереди группы.
Мы немного посидели за столом с родителями, пришли твои друзья, два парня с девушкой, и брат предложил поехать на озеро кататься на лодках. Высокий уверенный парень спросил тебя, скосив на меня глаза: «Тебя можно поздравить?» Ты испуганно спросила: «С чем?» И он ответил: «Ну как же ты окончила институт». Ты кивнула и спросила, как у него с работой. «Летаю в горы, - ответил тот, - делаю на вертолете заброску оборудования». Почему-то он сразу заговорил о деньгах, рассказывая какие хорошие деньги он зарабатывает за каждый вылет. Мы вшестером пошли к машине, набились в газик и поехали на озеро. Наши взгляды с тобой почти не встречались. Я предчувствовал что-то нехорошее. От тебя шел равнодушный холодок. Я чувствовал себя поникшим, потерянным. Мы никак не могли остаться одни. Душа казалась разорванной на две части. Одна осталась там, с заболевшей мамой в больнице, другая прилетела со мной сюда к тебе. На озере все захотели идти кататься на лодках. Я никуда не захотел идти и остался сидеть на скамейке. Ты весело предложила взять водный велосипед. «Сейчас многие хотят кататься именно на водном велосипеде», - услышал я. Мне не хотелось. «Я много раз катался, давай останемся», - сказал я.
«Я должна тебе кое-что сказать», - услышал я. «Слушаю», - кивнул я тебе. «Все прошло. Между нами ничего не осталось…» - сказала ты. Чего-то такого я и ожидал. Что-то во мне всколыхнулось и замерло. Огонек, который тлел внутри меня согревал и давал какую-то надежду, погас. Я чувствовал в тебе придавленность и зажатость. Все то же самое, что испытывал сам. Смотрел на озеро и молчал. Стоило мне за тысячи километров сюда лететь, чтобы услышать эти слова. Мы оба молчали. Возможно, ты ждала от меня каких-то слов. Но мне нечего было тебе сказать. Жалко было себя, а больше оставшуюся в больнице мать. При других обстоятельствах я бы кинулся перед тобой на колени и стал говорить слова, которые могли бы все вернуть. Я почувствовал себя другим человеком. Не тем, каким был прежде: веселым и беззаботным, находчивым и активным, дерзким, ярким и сверкающим, неповторимым. От меня того не осталось ничего. Мне очень трудно было найти слова важные, нужные, особенные, когда все главные слова тобой для меня уже сказаны. Вернулись ребята, веселые, говорливые. Мы сели в газик и поехали на пикник в горы. Там у горной речки стояла кафешка, в которую любили заезжать разные компании. Еще в машине твой брат с особым вкусом произносил: «Там готовят такой шашлык. Такой шашлык! Вы такой еще не ели». Я не был настроен на пищевые изыски, тем более, что не так давно на пикнике со знакомыми за городом переел шашлыка. Теперь после твоих слов я чувствовал себя опустошенным истуканом, как будто из меня, как из городской квартиры домовые воришки вынесли все самое дорогое. Казалось если по мне стукнуть, то пойдет долгий и гулкий звук. Дивная Сказка Востока перестала быть таковой. Но мне не верилось в это. Я не мог понять, как те слова, которые мы раньше говорили друг другу, теперь могли обернуться словами, которые ты мне сказала теперь: «Все прошло…»
Мы приехали в горы и остановились около кафе, мимо которого протекала небольшая бурная горная река. Твой брат принялся хлопотать с угощением, и скоро он с шашлыками от кафе пришел к нам, сидящим у реки. Все взяли шампуры, я отказался. Он очень огорчился. Я понимал, что не должен так поступать, но ничего не мог с собой поделать. Общее настроение и то, что ты мне сказала, меня отвращало от еды. Ты подошла ко мне и сказала: «Почему ты не хочешь съесть шашлык? Он так старался для тебя». Я понимал все, что она говорила и ответил так, чтобы никого не обидеть, и чтобы меня поняли: «У меня что-то случилось с желудком». Ты спросила: «Можно я ему об это скажу?» Я кивнул головой.
Ребята поели шашлык, и мы поехали обратно. Дома твой папа ходил и потирал руки. Он говорил, что специально попросил жену приготовить плов. Она ходила на рынок за длинненьким рисом и мясом. «Она очень хорошо готовит плов. Ты сам увидишь. Попробуешь и тогда оценишь, - говорил он с восточным гостеприимством. – Язык проглотишь». Плов действительно оказался вкусным. «Почему так плохо ешь? – спрашивал папа. – Почему грустный?» Похоже, он ничего не знал о том, что сказала мне ты. Брат тоже не знал. Твоя мама знала. Я это понял по тому, как она себя вела. Вы берегли отца, который поправлялся после инфаркта, ограждая его от неприятностей. «Переезжайте к нам, - говорила твоя мама, которая хотела сделать тебе приятное. –Мы вас устроим здесь на хорошую работу». Папа выбирал на столе самый крупный помидор и потягивал мне. «Возьми вот этот помидор… Он очень вкусный. Попробуй, потом сам скажешь. Кушай плов. Тебе плов понравился? Почему сидишь грустный, как не свой? Мы тебя, что плохо встретили? Дочка говорила, что ты веселый, остроумный человек…» Армянский характер твоего отца с широкой душой, мягким общением растопил лед моей души, и я решил открыться. «Понимаете, я дома маму больную оставил. И переживаю… У нее была высокая температура. Врачи диагностировали воспаление легких». Твой папа сильно удивился: «Как оставил? Почему оставил?.. Ты не должен был уезжать, раз у нее была высокая температура… Воспаление легких с этим шутить нельзя». Он говорил слова, которые я сам говорил с упреком себе. «Как ты мог оставить заболевшую мать? Если ей сейчас там плохо?» Я нахмурился. «Может быть, тебе нужно ехать обратно? Я помогу тебе достать обратный билет на самолет…» В этот момент я почувствовал, как ты смотришь на меня глазами сочувствия. «И ты не знаешь, что с ней сейчас?» - спрашивал твой папа. «Не знаю», - сознался я. «Бери телефон и звони ей сейчас же», - эмоционально велел твой папа. «Она не дома… Я положил ее в больницу…» - оправдывался я. «Тогда звони в больницу…» - велел твой папа. «Я не знаю номера…» - сказал потерянно я. «Это легко можно узнать», - сказал он. Твой папа был армянин и для него не было неразрешимых проблем. Он руководил в городе крупным строительным трестом. Мама была русской, светловолосая женщина с щепетильным характером. Через пять минут я звонил в справочную больницы, где лежала моя мама. Женщина спросила фамилию имя отчество и сказала, что температура у пациентки спала и с утра зафиксирована, как нормальная - тридцать шесть и две. «Какая у нее температура?» - спросил папа. Я ответил: «Тридцать шесть и две». Папа кивну и сказал: «Понятно, значит накануне могла быть еще большой». Признаюсь, чем больше я общался с твоим отцом, тем больше он мне нравился. Мы просидели за столом допоздна. Первыми ушли спать твоя мама с маленькой сестренкой. За ними ушла ты и брат. Мы с твоим папой все сидели и разговаривали. Спать мне постелили в отдельной комнате. Брат спал в комнате с папой. Ты спала в детской с мамой и сестренкой.
Утром на следующий день я проснулся рано. Все спали. Я тихо прошел на кухню, откуда раздавались тихие хозяйственные шорохи и постукивания. Твой папа готовил яичницу с помидорами. Увидев меня, он спросил: «Будешь со мной яичницу с помидорами?» Я признался, что никогда не ел яичницу с помидорами. «Ты что, это так вкусно. Сейчас попробуешь и будешь все время себе готовить», - сказал он. Так оно и получилось, как он сказал. С тех пор я часто готовлю себе яичницу с помидорами. Это он научил меня ее готовить. Мы сидели на кухне, ели яичницу. Он сказал мне, что они планировали нас с тобой отправить на две неделе в горный санаторий. И я еще раз утвердился в том, что он ничего не знает о том, что ты мне сказала. В письмах, которые писали друг другу, мы договаривались вместе пойти в горы. Я заранее купил путевку. Ты собиралась через знакомых попасть в мою группу и, как раньше, пойти в горы помощником инструктора. Теперь мне нужно было решить, что делать дальше. Возвращаться обратно домой или идти одному в горы. Оставаться у вас дома я не мог. Размышляя над этим, я понял, что уехать домой не могу. Мне не верилось, что между нами все кончено, прошло бесследно и безвозвратно. Я на что-то еще надеялся. Ты казалась мне бесчувственной, ровной, замерзшей, холодной. Я после твоих слов как будто неожиданно попал в невесомость, где нет ничего твердого, прочного, на что можно было бы опереться. Все вокруг казалось зыбким и неустойчивым. Твоя мама послала нас на рынок, который располагался напротив вашего дома. Нам поручили купить, зелени, овощей, фруктов. При входе на рынок сидела молодая девушка. Перед ней стояло блюдо для денег. Верхняя часть у нее имелась, а нижняя часть отсутствовала. Рядом с ней лежала тряпочкой нижняя часть платья и все. На меня это произвело очень сильное и тягостное впечатление. Мы купили все необходимое, отнесли домой и поехали к брату в университет. Он к этому времени бросил аспирантуру в Питере, вернулся в твой город и устроился на работу в университет. По дороге мы купили очень хорошего и очень дешевого сухого вина «Душанбе» и «Варзоб». Брат в перерыве приемной комиссии вышел к нам, мы сели в саду под яблонями и пили вино. Скоро брат ушел работать в приемную комиссию, а мы поехали играть в биллиард. На выходе из университета, я сзади взял тебя за руку, под действием вина хотел обнять. Но ты освободила свою руку из моей и пошла дальше, словно предчувствуя то, что я хотел сделать. Мы сели в маршрутку, я принялся шутить и так удачно, что все пассажиры смеялись. Я придумал игру и предложил ее всем пассажирам. Заключалась она в следующем. Я вперед заплатил водителю столько денег, что он должен был пассажиров возить целый день бесплатно. Все заходили в машину и хотели заплатить за проезд, но водитель не брал у них деньги. Это вызывало недоумение, вошедшие не знали, что делать. Все остальные смеялись и объясняли новым пассажирам, что сегодня бесплатный проезд. Тогда вошедшие в маршрутку пассажиры спрашивали, что сегодня за праздник. И это тоже вызвало смех. Я много шутил и каламбурил. У меня поднялось настроение. В биллиардной я острословил и забивал красивые шары. Именно тогда я почувствовал, что ты потянулась ко мне и как будто между нами все вернулось. После игры мы сидели в баре, ели орешки, шоколад и пили пиво. Я старался не обращать внимание на твои сверкающие глаза. Ты спросила меня: «Скажи, ты меня любишь?» Мне не оставалось ничего другого, как признаться. Я сделал паузу и сказал: «Да… Люблю…» И сразу глаза твои погасли, и ты отвела их в сторону. Я понял, что мне тебя о том же спрашивать не стоит. Ответ будет предсказуем. Мы шли на автобус, чтобы возвращаться домой. Я достал из кармана рубашки случайно там оказавшийся авиабилет и сказал: «Я взял тебе билет в Москву. Ты полетишь со мной?» Ты шла впереди меня, быстро обернулась и с радостью выхватила из моих рук билет. Я увидел на твоем лице счастье. Ты рассматривала билет на самолет, читала написанное и глаза твои лучились нескрываемой радостью. Вдруг глаза твои погасли, и ты, причитав все написанное на нем подробно, вернула мне билет обратно. Это был твой билет, по которому ты прилетела ко мне зимой. Этот билет я сохранил, как талисман, как обещание и надежду на лучшее. В этот момент я понял, что не все потеряно. И если бы такой билет я для тебя купил, то ты могла бы полететь со мной. Ты хотела полететь со мной. В тебе это было спрятано очень глубоко. Но как только ты увидела, что это старый билет со старыми датами, все словно вернулось к тем словам, которые ты мне сказала. Ты много пережила за последние месяцы. У тебя от инфаркта чуть не умер папа. Сестра с риском для жизни заболела дизентерией. Ты лежала с ней в больнице и тебе с матерью некому было помочь. Теперь вы поняли, как хрупка жизнь, прижались друг к другу и к папе, не желая терять то единение, которое вами владело. Мы молчали и каждый из нас думал о своем. Ты шла впереди и вдруг замедлила шаги. Я приблизился, и мы пошли вместе. «Ты знаешь, у меня есть подруга. Беленькая такая приятная девушка. Она должна была в начале лета выйти замуж. Они уже купили кольца, костюм, платье, назначили день свадьбы. Ее парень работал на стройке. До свадьбы оставалось несколько дней. Он работал сварщиком на высоте. Они делали металлические конструкции. Ему надо было перепрыгнуть с одного швеллера на другой. Он не стал привязываться, пристегивать себя за пояс. Знаешь, у них есть такие пояса, и они пристегивают себя на высоте. Он отстегнул себя там, где стоял и прыгнул, чтобы пристегнуть себя на новом месте. Он поспешил… Он каждый день спешил к ней. В этот раз прыгнул и не устоял. Не смог за что-нибудь ухватиться. Упал вниз на землю и разбился. Она очень страдала. Я ее утешала. Теперь она мне говорит, что все равно его не любила». Мы молчали. Я думал над тем, что она мне рассказала, и пытался понять, как это относится к нам с ней. «Знаешь что, здесь недалеко есть очень хорошее местечко на берегу речки. Поехали, посидим там», - неожиданно предложила ты. Я согласился, и мы поехали. Местечко действительно оказалось поэтичным. Кафе, столики у самой реки. Мы заказали шашлык. Сели за столик и позже с шашлыком спустились к самой реке. Солнце к вечеру распалилось еще сильнее. У речки от воды, бегущей с гор шла прохлада и успокоение. Мы ели шашлык и довольно мило болтали. Когда от шашлыка почти ничего не осталось, мы поднялись на ноги, спустились к самой реке и смотрели как бежит под нами река. Я видел, как она на меня внимательно смотрела. «У тебя под глазами появилась морщинка. Под одним глазом и под другим», - сказала она насмешливо и засмеялась. Почему-то мне это не очень понравилось. Я посмотрел на нее внимательно. У нее было очень красивое лицо. И я снова увидел, как уши у тебя стараются высунуться сквозь волосы из-за особенности в строении, как у папы. «А у тебя уши торчком», - сказал я тоже с улыбкой. Ты отвела глаза в сторону и сказала растерянно: «Рассмотрел…» Мы снова смотрели на воду. Неожиданно ты сказала: «Можно я тебя кое о чем спрошу?» Я посмотрел на нее и ответил: «Спрашивай». И ты спросила то, о чем я даже не мог подумать. Ты спросила: «Скажи, что такое любовь?» Этим вопросом ты поставила меня в тупик. Еще не так давно ты говорила мне, что любишь, что не можешь без меня жить. И сейчас ты задавала мне вопрос, который все это перечеркивал. Мы поклялись с тобой в вечной любви. Некоторое время я молчал и думал, как тебе можно ответить на твой вопрос. Ты искренне мне задала его так, как будто не знала, что такое любовь. В этот момент по тому, как ты мне его задавала, я понял, что ты действительно не знаешь, что это такое. С тобой что-то такое случилось, и ты все забыла, попала в другое состояние, начала жить заново, с белого листа. В этот момент я вдруг придумал, что должен тебя объяснить это простыми словами и лучше не словами, а примерами из жизни. Я спросил тебя: «Скажи ты любишь папу и маму?» И ты ответила: «Люблю». Тогда я спросил тебя: «Скажи, ты любишь свою сестренку?» И ты с готовностью ответила: «Да, люблю». Я просил: «Скажи мне, пожалуйста, ты любишь своего брата?» И ты мне с готовностью ответила: «Конечно, люблю». Тогда я подумал и сказал: «Ты же любишь их все по-разному». Ты кивнула мне головой: «Да». И я сказал тебе: «Вот видишь, любовь очень разная. Одних мы любим за одно, других за другое. Есть любовь – уважение, преклонение, есть любовь сочувствие, признание, есть любовь понимание, есть любовь страстного влечения. Есть разные другие. И еще есть любовь необъяснимая, ее нельзя объяснить. Её можно пытаться объяснять, подбирая слова и выражения, но нельзя объяснить. Мы сидели у речки и думали. И я все никак не мог понять, как человек, который говорил слова любви, объяснялся в любви, не знает, что это такое. Я подумал о том, что с тобой случился психологический слом, ты испытала нервный стресс, и чтобы ты вернулась в прежнее состояние нужно, чтобы прошло какое-то время. Я подумал о том, что мне следует уйти из вашего дома, сходить в горы, одному в поход и потом, может быть, нам вместе попробовать разобраться в случившемся. Мне тяжело было оставаться в твоем доме. Я начинал узнавать и любить всех твоих родственников. И маленькую сестру, которая ходила по дому и задавали всем вопросы, и брата, такого энергичного, правильного добросовестного, предприимчивого и внимательного, и твою маму, которая, хотя и настраивала тебя против меня, но представлялась мне милейшим человеком и особенно папу, который мне все больше и больше нравился и для меня становился человеком не безразличным и близким. Я их всех уже полюбил. Еще немного и мне будет трудно обходиться без них в жизни. Они проникали в меня и начинали жить со мной, пускать корни, занимать во мне свои места. И с этим нужно было что-то делать.
Вечером во время ужина я объявил тебе и твоим родственникам, что собираюсь пойти в горы. Твой папа сразу спросил: «А как же мама? Ты позвонил в больницу, узнал, как она себя чувствует?» Я ответил, что нет. «Тогда позвони и узнай о ее здоровье прямо сейчас же», - сказал твой папа. Он после инфаркта только собирался выйти на работу. Я позвонил в больницу и узнал, что температура у мамы нормальная, и ей стало лучше. Она пошла на поправку. Ты приняла это известие спокойно и предложила личные и ненужные в походе вещи оставить у вас дома. Я согласился какие-то вещи оставить у вас. Меня это устраивало, потому что, хотя бы оставленные вещи будут тем, что нас еще связывает и что потом даст мне возможность вернуться. Мне показалось, что ты хотела, чтобы я вернулся к тебе домой.
На другой день утром ты изъявила желание поехать и проводить меня в поход. Я оставил сумку с вещами у тебя дома, и мы поехали на турбазу. Шел последний день подготовки к походу. Я появился тогда, когда требовалось получать снаряжение и продукты. Пока я с туристами получал со складов необходимое, ты ждала меня в беседке. Иногда я возвращался к тебе, коротко поговорить и снова уходил, чтобы помочь своим туристам. Во второй половине дня за нами приехала машина, чтобы везти туристов к озеру на базу в горах, откуда начинался подъем в горы. Мы сидели с тобой в беседке и ждали машину. Когда приехала машина я пошел к ней, чтобы погрузить вещи. Пришел инструктор, мы построились для инструктажа. Нам оставалось сесть в машину. Я подошел к тебе, и ты подала мне на прощание руку. Я нежно ее пожал и пошел садиться. Мне показалось, что ты тоже захотела пойти с нами в поход. Но тебе не давали сделать это обстоятельства: болезнь отца, ответственность за него, за сестру и маму. Ты не махала нам вслед, просто стояла и смотрела. В этот момент мне показалось, что, когда я вернусь, ты придешь меня встречать и все будет хорошо.