Нарядные корабли под разноцветными парусами величаво плыли по водам великой азиатской реки. Пронзительно-щемящие мелодии флейт, словно голоса таящихся в камышах и прибрежных кустарниках птиц, звучали над волнами; протяжные песни порой перебивали удары в барабан, которые задавали ритм галерным гребцам. На самом большом, ярко изукрашенном корабле, под пурпурным тентом гордо восседал на инкрустированном самоцветными каменьями троне властитель трех стран света, Европы, Азии и Ливии. Стояла удушливая полуденная жара, и ни влажное дыхание реки, ни защищающий от палящих лучей светила тент, ни опахала из павлиньих и страусиных перьев, которыми резво орудовали рабы не спасали избавляли царя от пытки зноем. Из-под золотой диадемы струились тоненькие ручейки пота, царственное одеяние липло к спине, привлеченные запахом пота, устремлялись к царю докучливые насекомые. Они зудели и жужжали, ловко уворачиваясь от пышных опахал, норовя вкусить драгоценной крови сына Зевса из обнаженной руки, ноги, шеи или щеки.
Хлопок - и очередной летучий неприятель падал на доски палубы, чтобы тотчас быть раздавленным монаршей сандалией. Другие запечатлелись на теле покорителя многих стран кровавыми кляксами или черными точками.
Александр лениво потянулся, широко, как лев, зевнул – бессонная ночь напомнила о себе, накатила волна усталости, дремотный омут норовил поглотить владыку. Нет уж! Покоритель стран и народов должен выглядеть бодрым и свежим перед своими соратниками, прошедшими с ним через горы, реки, степи и пустыни Азии, тем более перед матросами и прочими простолюдинами. Он поправил диадему, еще раз зевнул в кулак, поднялся с трона и медленно зашагал по скрипучим доскам палубы вдоль борта. Между тем царский корабль вошел в густые тростниковые заросли. Из-под самого корабельного носа взмывали в пышущие зноем небеса аисты и утки, цапли и пеликаны. Жирные рыбины выпрыгивали из воды, вспененной веслами.
- Скоро ты увидишь гробницы прежних властителей этой земли, - к Александру подошел Селевк. Повелитель Азии изъявил царскую волю – посетить усыпальницы правителей Ассирии и Вавилона.
- Скорей бы… - Александр вытер пот со лба. – Эта жара – истинная пытка. – Он сдвинул диадему. – Вот так-то будет лучше.
Солнце медленно взбиралось по небосводу. Скоро оно достигнет зенита, па потом так же медленно начнет спускаться к востоку, жара мало-помалу спадет… Но сейчас светило нещадно палило. Александр позвал раба с кувшином. Тот полил царю на ладони, Александр провел мокрыми ладонями по потному лицу, отмахнулся от услужливо поднесенного полотенца. Позвал другого раба, тоже с кувшином. Тот наполнил водой чашу, царь жадно осушил ее. Полегчало, но ненадолго. Скоро зной вновь напомнил о себе.
Чтобы не напекло голову. Александр велел принести ему шапку. Сам нахлобучил ее, сверху надел диадему.
- Зачем ты, Гелиос, терзаешь меня? – обратился он к солнечному диску.
Светило молчало, равнодушное к страданиям сына Зевса. Только весла шлепали по воде, да с криками вспархивали потревоженные птицы.
Корабль пробивался сквозь тростниковые заросли. Лопасти весел ломали трубчатые стебли, пробивая просеку в кущах, которым, казалось, нет конца и края. Чем дальше углублялся корабль в заросли, тем гуще и злее становились стаи кровососов, атакующих царя, придворных, матросов и рабов. Три невольника с опахалами следовали за царем.
Тот склонился над водой, жадно вдыхая речную влагу, следя за стремительными движениями рыб и пикирующих на них крикливых чаек.
- Государь. Впереди – ассирийская усыпальница, - услышал он голос одного из приближенных. Александр дернул головой – и, о ужас! – плохо натянутая на царственную голову шапка вместе с диадемой полетела в волны.
- Проклятье! Боги! – возопил Александр, в отчаянии протягивая руки. Шапка с короной, к счастью, не пошла на дно, застряв между стеблями тростника. С каждым взмахом весла царский корабль все больше удалялся от этого места.
- Царь обронил диадему! – эти слова как дуновение ветра пронеслись среди соратников Александра и царедворцев, матросы тоже перешептывались, бросая взгляды на Александра, в отчаянии обхватившего руками обнаженную голову.
- Скверная примета, - про себя шепнул Селевк, оглядевшись по сторонам.
И тут на корму выскочил чернобородый, коренастый матрос. Стража тотчас, ощетинившись копьями, полукругом встала вокруг царя.
- Великий государь, я добуду твою диадему! – выпалил он. – Дозволь мне…
И, не дожидаясь ответа царя, перемахнул через борт, плюхнулся в реку. Его загорелое, жилистое тело мелькало среди волн, поднятых веслами и движущимся кораблем, пока не исчезло в лабиринте тростниковых кущ.
- Остановите корабль! – крикнул Александр. Капитан продублировал приказ.
- Суши весла! – рявкнул гортатор. Невольники перестали грести.
Соратники Александра, знатные персы, воины, команда корабля – все столпились у бортов, ожидая возвращения матроса. Сам царь напряженно вглядывался в зеленую стену тростников и камышей, прореженную кораблем. Наконец, самый зоркий матрос заприметил мелькнувшую среди стеблей черную точку. Что это? Птица, зверь, человек? Точка росла в размерах, направляясь в сторону корабля. И вот уже всем ясно различимы очертания человеческой головы… увенчанной шапкой с диадемой. У Александра при виде подобной дерзости отвисла челюсть, рука потянулась к ножнам. Селевк застыл как изваяние, лицо его исказила гримаса гнева.
«Как он посмел! – внутренне негодовал Александр. – Но ведь он спас символ царской власти, - спорил сам с собой властитель Азии. – А, значит, заслужил награду из царских рук».
Молчали матросы, воины, рабы. Только крики птиц да плеск рыб нарушали воцарившуюся тишину. Матрос подплыл к кораблю, резво вскарабкался по веревке. Селевк шагнул ему навстречу. При виде полководца улыбка тотчас исчезла с лица спасителя диадемы. Ледяной взор Селевка, не предвещавший ничего хорошего, уперся в парня – глаза в глаза. На палубе царило молчание. Матрос снял с шапку с диадемой, стал искать глазами царя. Селевк решительным движением вырвал диадему из его рук и, подойдя к Александру, с поклоном протянул ее властелину. Он тотчас увенчал голову.
- Приведи сюда этого… - сухим, холодным голосом обратился Александру к соратнику. Тот повелительным жестом поманил матроса. Незадачливый спаситель диадемы, трепеща, сделал несколько робких шажков, рухнул на колени перед государем.
- Удобно сидит диадема, не жмет ли? – тем же холодным тоном обратился к нему царь.
- Я… я надел ее, чтобы мутные воды реки не коснулись священного предмета… - пролепетал незадачливый спаситель диадемы.
Александр улыбнулся и провозгласил:
- За то, что этот человек спас главный знак царского достоинства, повелеваю отвесить ему столько золота, сколько весит эта диадема. Немедленно!
По толпе словно ветер прошелестел. Люди оборачивались, шептали что-то на ушко друг другу.
Лицо матроса просияло. Он ожидал самого худшего, но царь оказался милостив к нему и не только пощадил совершившего дерзкий проступок, но еще и озолотил его. О, теперь он будет богат! Сердце часто заколотилось.
- Сколько тебе лет? – обратился царь к ликующему от счастья матросу.
- Двадцать два, государь! – гордо отбарабанил тот, оставаясь на коленях.
- За то, что ты напялил на свою глупую голову диадему твоего повелителя, получишь двадцать два удара плетью.
Не успевшего осмыслить услышанное матроса дебелые палачи подхватили под локти и потащили к скамье, на которой обычно пороли рабов-гребцов.
Пока матрос взвизгивал под уларами плети, а казначей отсчитывал злато, царь прохаживался по палубе.
- А ведь я даже не спросил его имени, - пробормотал он себе под нос и, обернувшись к капитану, крикнул:
- В путь!
- Полный вперед! – капитан махнул платком, зычно проорал гортатор, гребцы привычно налегли на весла.
Никто не знает, что думал терзаемый плетью спаситель диадемы. Быть может: «Ради золота стоит пожертвовать спиной и задом».
…Бойцы N-ской части обеспечения полетов Лешка Старченков и Виталька Буртов решили прогуляться по весеннему городу. Выйти через КПП не было никакой возможности за отсутствием у бравых солдат увольнительных за подписью командира. Однако был другой способ покинуть расположение части, известный каждому военнослужащему – через прореху в ограде, окаймлявшей место дислокации батальона связи и нескольких вспомогательных подразделений. На периодически высказываемые требования вышестоящего командования покончить с этим безобразием комбат всякий раз отвечал привычным «так точно, будет исполнено». Но дыра оставалась зиять в ограде, маня нарушителей воинской дисциплины.
Время от времени патруль устраивал засаду у солдатской лазейки, подстерегая самовольщиков. Однако соблазн пересиливал риск, да и не может патруль все время караулить у злосчастной бреши в заборе: кто будет следить за порядком на территории, где расположены сразу три войсковые части? Лешка уже выяснил, что старлей с двумя бойцами отправились в сторону, прямо противоположную дыре, ведущей в свободный от построений, нарядов и дежурств мир большого южнорусского города.
Виталька покрутил головой – чисто, ни одного офицера или прапорщика поблизости. Только солдат их хозвзвода прошмыгнул мимо, понимающе подмигнул. Виталька, в свою очередь, перемигнулся с Лешкой – этот не выдаст, да и какой резон ему сдавать бойцов из чужой части. Лешка аккуратно раздвинул кусты бузины, еще раз огляделся. Было пустынно и тихо. Он проворно юркнул в пробитый туловищами многих самовольщиков лаз в зарослях, поманил за собой Витальку. Тот пригнулся (он был высок ростом, третий на правом фланге при построениях батальона), пронырнул между ветками и вслед за сослуживцем очутился по ту сторону забора. Здесь тоже тянулись густые кусты, только вместо бузины – акация, усеянная шипами. И продираться сквозь нее надо было аккуратно. Они быстро нащупали еще один лаз (не впервой ведь в самоволку бегать) и, вполголоса сквернословя, пролезли через живую ограду.
Перед ними был пустырь, поросший лопухами и одуванчиками, за ним – пустынная же улочка, на которую выходили торцовые стены нескольких хрущевок, а дальше – Город, желанный Город, с легко одетыми девушками, мороженым, пивом, кинотеатрами и прочей развлекухой. А еще там жил Виталькин двоюродный дядя, у которого можно было переоблачиться в гражданскую одежку, сменить кирзаки на кроссовки. Дядя Валентин сам служил – еще в те далекие уже времена, когда солдатскую лямку тянули не два, а целых три года, как и ныне на флоте. И он по-человечески понимал племяша и его однополчан, точнее – однобатальонцев. Виталька растолковал двоюродному дяде, что слово «однополчанин» в современной армии – табу, за «однополчанина» можно и по морде схлопотать: ибо так называют тех, у кого сил в постели хватает лишь на одну палку. Дядя от души рассмеялся. В бытность его военнослужащим так не прикалывались.
Опять машинально оглядевшись, бойцы перебежали улочку. Названную в честь какого-то местного деятеля и оказались под сенью старых лип, чьи листья с зубчатыми краешками едва слышно шелестели от дуновения теплого ветерка, прилетевшего в степной край от самого Черного моря. К счастью для всех самовольщиков, прореха в заборе выводила не на территорию военного городка (он раскинулся с противоположной стороны от места расположения части), а на обычную городскую окраину. Здесь риск нарваться на товарища офицера был невелик. В городке же бравые офицеры и прапора мельтешили на каждом шагу, и правая рука должна солдата механически повторяла отработанный за год службы (оба бойца были «черпаками» Советской Армии) условный рефлекс. И каждый второй встреченный офицер наверняка заинтересовался бы, почему это вне расположения части солдаты находятся не в парадке (парадная форма в каптерке, каптерщик в санчасти, а старшина ее хрен выдаст сразу догадается, в чем дело), а в повседневной форме, и наличествуют ли у них увольнительные. А здесь – красота, благодать, даже гражданских лиц не видно. Ну, если не считать мальчика, который резвится со щенком.
Самовольщики проворно зашагали в направлении автобусной остановки, видневшейся вдали. Дождаться автобуса, проехать еще две остановки – и они у дяди, который наверняка сидит дома и будет рад их визиту.
- Я новый армейский анекдот узнал, - Лешка поправил пилотку, хитро улыбнулся. – В общем, сходил боец в самоволку. Возвращается поздно вечером, темно уже. Через такую же дыру, через которую мы с тобой… и тут, как назло, патруль!
- Ты откуда явился?
- Да я ж это… прихватило меня, невмоготу уже. Решил за территорию сбегать присесть, а то в расположении части некультурно как-то…
- Пошли, покажешь нам свою кучку, - летеха ему в ответ.
Короче, ходят они, летеха фонариком светит, ищет какашки. Нашел кучку.
Самовольщик обрадовался: – Да вот же она!
А летеха ему в ответ: - Это же собачья кучка!
- А жизнь-то у меня какая, товарищ лейтенант? Собачья и есть!
Виталька от души хохотнул. Впереди, всего в полусотне метров от остановки, показалась из-за деревьев цистерна с квасом. Человек пять выстроились в очередь, бренча бидонами и переговариваясь. Квас, конечно, не пиво, но жажду утоляет ничуть не хуже, да и с утра заметно припекало. К тому же и в песне, под которую они шагают в столовую, в клуб, в баню поется про то, как солдат попьет кваску. Два бойца пристроились в очередь.
Впереди стоящая женщина, судя по теме разговора – библиотекарша, рассказывала другой:
- Приходит один такой, по виду студент, вроде образованный парень, попросил «Фауста». Я его спрашиваю: вам какой перевод, Пастернака или Холодковского. А он в ответ: не надо мне этих, дайте мне русский перевод.
- Вот тебе и дружба народов. – вздыхала в ответ другая женщина, постарше, тоже интеллигентного облика.
Перед ними мужики ругали перестройку, прежде всего – антиалкогольную политику Горбачева.
- Его бы самого напоить в дымину, а наутро опохмеляться не давать, пока чертов указ не отменит, - рыжеватый мужичок осмотрелся. – И народ спасибо скажет.
- Попробовал бы ты так вот про Брежнева или Андропова. – другой, плешивый, с отчетливо выпирающим из-под серого, с засаленными рукавами пиджака, брюшком, ехидно усмехнулся. – А нынче гласность, болтай, что хошь, только выпивка с двух часов. Пока стоишь, водка закончится. Только и остается, что квас хлебать. Или бражку да самогон пить.
Еще один мужичок, постарше, уже наполнявший трехлитровую банку квасом, хмыкнул в ответ: мол, поддерживаю и одобряю вашу позицию.
Между тем рыжеватый поглядел на часы, вполголоса матюгнулся: до открытия единственного на весь микрорайон винного магазина оставалось два часа. Плешивый тоже нашарил в рукаве часы, подслеповато щурясь, уставился на циферблат. Два часа! А организм требует свое. А квас утоляет жажду, но не исцеляет от головной боли. Беда с этой перестройкой!
…Демоны ада атаковали хрупкую душу Коли Шугаева под утро. Они таились в темных углах, шептали вкрадчивыми голосами из розеток, открытой форточки, закрытого водопроводного крана и выключенного телевизора, радиоточки и даже щелей в полу. «Мы тебя достанем, мы тебя везде найдем», - эта разноголосая песня била по мозгам, рикошетила от висков и ушей, не давала ни на чем сосредоточиться. Вот так же было три года назад, когда явились люди в белом и забрали его из родного двора, куда он выбежал в одних подштанниках, спасаясь от вездесущих голосов. Но они и там, во дворе настигали его, обретали зримый облик каких-то темных силуэтов. Тот кошмар повторялся. Коля лихорадочно схватил с трюмо станок для бриться, вынул из него лезвие, и, в чем был (футболка, шорты, шлепанцы) выскочил из квартиры, даже не закрыв ее.
«Сумасшедший с бритвою в руке» - поэтическая фантазия Арсения Тарковского обрела жуткую реальность: Коля бежал по улице, постоянно оборачиваясь на бегу, словно его преследует погоня, сжимая в руке бритвенное лезвие. Кровь из пораненной ладони капала на асфальт, но он не чувствовал боли и не замечал крови. Все встречные испуганно шарахались в сторону, испуганно переглядывались, кто-то вслед вертел пальцем у виска, другие твердили, что надо вызвать бригаду санитаров, однако же не вызывали. Какой-то дворовый пес с лаем устремился за Колей. Тот резко повернул голову и взвизгнул. Барбос, испугавшись резкого крика и искаженного злобой и страхом выражения лица бегущего человека, тявкнул и отстал. Мимо мелькали заборы, дома, деревья, перекрестки, машины, киоски, остановочные павильоны, фонари, скамейки, но безумец не обращал на них внимания. Голоса, проклятые голоса вновь одолевали его, отчетливо звучали в ушах, проникали в мозг, превращаясь там в жуткие образы бандитов, головорезов, каких-то зловещих монстров, помесь нетопырей с каракатицами, волков с пауками, чертей с кальмарами… Казалось, эти видения внутреннего ока вот-вот взломают черепную коробку изнутри и вырвутся на волю, чтобы погубить несчастного Колю.
Он пробежал, наверное, полгорода, и оказался на окраине, в застроенном хрущевками микрорайоне, примыкающем к войсковой части. Внезапно вылетел из-за угла, остановился, чтобы перевести дух. Вид его был страшен: с всклокоченными волосами, в одном шлепанце (второй обронил где-то), с губ его капала слюна, словно у взбесившейся собаки. Люди из очереди за квасом с изумлением уставились на растрепанного человека, сжимающего что-то в окровавленном кулаке и вертящего головой по сторонам.
- Вам что… - побледневшая продавщица встретилась с яростно-безумным взором человека, который решительно шагнул к очереди.
- Вон… бесы… порежу!.. – он хрипло дышал после долгого бега, и слова вылетали из его уст как будто кровавые клочки легких изо рта надышавшегося иприта солдата Первой мировой.
Он сделал еще шаг, потом еще, угрожающе надвигаясь на притихшую очередь, будто голодный волчище на трепещущих овечек и баранов. Его искусанные, в коростах губы продолжали выплевывать бессвязные слова:
- Уйдите… наконец… чудовища… ненавижу всех… вы меня уничтожить хотите, а я вас… - он резко выкинул вперед руку с бритвой.
- Ой… - вырвалось у библиотекарши, которая прижалась к плечу собеседницы. – Боже…
- Боже не поможет… - услышав ее слова, прошипел сумасшедший и сделал очередной шаг.
Два мужика (третий, наполнив бидон, ушел за минуту до появления психа) застыли, завороженно глядя на торчащее меж окровавленных пальцев лезвие.
Виталька посмотрел на Лешку. Тот прочел в его глазах невысказанную фразу: «Надо же что-то делать». И тотчас решился.
- Иди, куда шел, дядя, - боец шагнул навстречу безумцу с бритвой. – Ты не по адресу явился. Если черти беспокоят, то тебе в винный магазин. Где тут ближайший винный магазин? – скосил он взгляд в сторону мужиков.
«Он все равно закрыт еще», - хотел, было, ответить плешивый, но, вовремя сообразив, четко произнес: - Магазин недалеко, Машиностроителей, двадцать пять, там, - и указал направление.
- Врешь, бес! – сумасшедший дернулся к мужику, то инстинктивно отшатнулся, псих резко выкинул пуку вперед. – Говори правду! Ты откуда прибыл? – он снова яростно «плевался» словами и полуфразами. Неожиданно переведя взгляд в сторону продавщицы кваса, хрипло выкрикнул. – Налей мне! Я умираю от жажды. Меня погубить хотят. Я…
Женщина испуганно схватила кружку, подставила под кран, открыв его «на всю катушку». Струя ударила в кружку, выбила ее из дрожащих рук продавщицы, стекла разлетелись веером, одно угодило в раскрытую сумку библиотекарши. Большое мокрое пятно расплылось на фартуке продавщицы.
- Ты это специально? – псих резко развернулся к ней. Испуганный взор немолодой женщины встретился с бешеным взглядом Шугаева.
- Я не нарочно… - громко прошептала она.
Мужики стояли остолбенело, боясь пошевелиться, женщины с мольбой глядели на них, потом на солдат. «Защитники наши, что же вы?» - в глазах женщин читался упрек. Сумасшедший между тем продолжал крутить головой по сторонам. Бритва все так же торчала между липких от крови волосатых пальцев. «Собери стекла, да поживей!» - бросил он через плечо насмерть перепуганной продавщице. Та покорно полуприсела, не сводя взгляда с безумца – так обреченная зверушка глядит на удава, тигра, охотника с ружьем, подбирающегося к ней.
- Надо что-то делать… - шепнул Лешка Витальке.
Услышав шепот, псих тотчас же переключился на бойцов:
- Оружие сдать! Сдать, кому говорю! Руки вверх!
- Слушай, придурок, а не пошел бы ты… - Виталька выругался, как будто небрежно, на самом же деле душа и тело его в этот момент сжались, как стальная пружина. Мышцы напряглись, пальцы сомкнулись в кулаки.
Краем глаза Виталька прочел в глазах собиравшей стекла продавщицы: «Не надо так, только хуже сделаешь!»
- Ты на кого пасть разинул, сука! – псих дернулся к нему.
Удар кирзового сапога заставил сумасшедшего разжать ушибленный кулак, бритва скользнула меж пальцев и звякнула об асфальт. Шугаев завыл: не столько от боли (сумасшедшие могут не ощущать боль), сколько от досады.
Не давая опомниться психу, Виталька бросился на него, навалился всей тяжестью, повалил на землю. Лешка подскочил сзади, попытался прижать к тротуару отчаянно дергающиеся ноги, пока Виталька не давал опасному безумцу поднять голову, расправить плечи, высвободить руки. Тот бился об асфальт, как пойманный рыбаком окунь об лед, плевался, сквернословил.
- Вызовите милицию кто-нибудь… - хрипло выкрикнул Лешка, запыхавшийся в борьбе с дергающимися ногами Шугаева.
Плешивый мужик ринулся к ближайшей телефонной будке.
- Постойте… этот автомат не работает! Надо за угол свернуть, там другой… - крикнула вслед подруга библиотекарши. Мужик так и сделал, юркнул между двух пятиэтажек.
- Развели психопатов! - выпалил рыжеватый, отходя от шока. – Нормальных людей они в дурдомах держать, а идиоты, как этот, по улицам бегают, в то время как здоровых за политику…
- Где ж вы такое слышали? «Голос Америки» рассказал? – продавщица, тяжело дыша, расправляла фартук одной рукой, в другой держа пару осколков кружки.
- И без Америки знаю. Психов давно распустили по домам, а вместо них там политических держат.
Милицейский «уазик» подрулил за минуту до того, как вернулся раздосадованный плешивый мужичок со словами: «Безобразие! и там автомат не работает, раскурочили, сволота молодая!» Проезжавшие мимо стражи порядка заметили толпу (к стоявшим в очереди за квасом добавилось десятка полтора зевак, наблюдавших за борьбой двух бойцов с молодым мужиком, высказывая всевозможные предположения: от «шпиона поймали, хотел в часть проникнуть» до «молодцы бойцы, скрутили уркагана!» Между тем душевнобольной, видимо, поняв своими воспаленными мозгами, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, обмяк, продолжая, однако, рычать, ворчать, шипеть, матюгаться, проклинать.
- Что здесь происходит? Расходитесь, граждане, - лейтенант решительно раздвинул собравшуюся толпу. Пару дней назад ему пришлось урезонивать участников несанкционированного митинга какого-то новоявленного союза – то ли демократического, то ли монархического, он не помнил. Троих смутьянов тогда задержали. Может, и здесь тоже сомнительное сборище – хотя, скорее всего, стихийное.
- Солдаты вот психа успокоить пытаются, - стал объяснять какой-то мужик.
Вслед за лейтенантом сквозь толпу протиснулся сержант. Лейтенант обратился к Лешке и Витальке:
- Бойцы, что у вас тут за катавасия с этим…?
- Бесы! Порождения тьмы! Тьфу! – псих задергал головой, дрыгнул ногами.
- Не иначе как сектант спятивший, - встрял еще кто-то из любопытных.
- Товарищ лейтенант! Разрешите объяснить: мы задержали опасного сумасшедшего и собираемся сдать его в ваше распоряжение! – по-военному четко пробарабанил Виталька. Псих опять дернулся. – а ты, чокнутый, хорош башкой вертеть. Если б не милиция, я б тебя…
- Понятно, - лейтенант быстро оценил обстановку. – Глушаков. – обратился он к сержанту. – надень на этого полоумного браслеты. А вам, ребята, большое спасибо. Вы заслужили благодарности от лица органов правопорядка за смелость и мужество при задержании опасного прес… в общем, нарушителя общественного порядка, угрожавшего здоровью советских граждан.
- И жизни! – вставил Виталька. – У него бритва в руке была, где-то тут валяется. Мы его разоружили.
По требованию сержанта Виталька слез с психа. Тот попытался подняться, но сержант привычным, отработанным на хулиганах и грабителях движением сковал запястья буйного. Тем временем толпа стала быстро рассасываться – никому не хотелось становиться свидетелем, давать какие-то показания, если менты вдруг потребуют. У всех оказались срочные дела. Только продавщица кваса осталась на месте. Некоторые уходящие бросали реплики о том, что «развели бардак в стране», «при Сталине психи по улицам не разгуливали», некоторые высказывались еще хлеще, не обращая внимания на присутствие милиционеров – перестройка и гласность как-никак! Рыжеватый на ходу рассказывал плешивому корешу анекдот про Горбачева: закопали его в песок, одна голова торчит, как в «Белом солнце пустыни», генсек пить просит, а Сухов в ответ – пить только с двух часов.
Лейтенант скомандовал сержанту немедленно вызвать бригаду «Скорой помощи» - не везти же явного сумасшедшего в отделение, не сажать в «обезьянник» с нормальными хулиганами и воришками.
Лешку и Витальку распирало от гордости. Они чувствовали себя героями – и вправду были героями! Если бы этот идиот порезал кого-нибудь? А если бы их полоснул лезвием… они ж рисковали! Лейтенант переписал данные их военных билетов, спросил фамилию командира части.
- Спасибо вам еще раз! Непременно отметим. Грамотой или благодарностью – это как начальство решит. Больше не задерживаю.
Стражи правопорядка остались ждать бригаду санитаров, а бойцы гордо шагали по улице южнорусского города, как победители по Берлину сорок пятого. Лешка рассуждал:
- Если менты расщедрятся, могут и ценный подарок вручить – именные часы, с гравировкой. Тебе и мне.
- Ага, золотые. Фигню несешь. Скажи еще – медаль или орден дадут. Можно подумать, мы герои, вроде того армянина, который пассажиров из утонувшего троллейбуса спасал. Или там детей из горящего дома вынесли.
- А ты бы вынес?
- И вынес бы! А чтобы за пассажирами нырять… я же плавать не умею.
Так, обменявшись еще парой фраз, они победно прошествовали до самой остановки. Там уже скучали человек семь, ожидая автобуса, вглядывались в даль улицы, откуда выныривали легковушки, грузовики, мотоциклисты, но долгожданного автобуса все не было.
- Минут через пять появится, он всегда в это время… - Виталька поглядел на часы, потом окинул взглядом подтягивающийся к остановке народ.
Но сесть в автобус им было не суждено. Лешка хотел было что-то сказать другу – и осекся: прямо к ним направлялся патруль, состоявший из офицера (летнее солнце слепило прямо в глаза, поэтому количество, расположение и размер звезд на погонах было не разглядеть) и два солдата. Улизнуть не представлялось возможным: офицер уже заметил их, а расстояние было совсем невелико. Когда товарищ офицер приблизился так, что стали видны три старлейские звездочки, десницы бойцов, повинуясь отработанному за год службы условному рефлексу, взлетели к пилоткам. Офицер и солдаты остановились, старлей ответил на приветствие. Однако взгляд его был не слишком-то приветливым: он. хмуря редкие, ржаного цвета брови, глядел на бойцов исподлобья. А вот оба рядовых смотрели на равных по рангу скорее сочувственно. Перекрещенные пушки в их петличках свидетельствовали о принадлежности к служителям богини войны артиллерии.
- Куда направляетесь? – произнес старлей сухим, усталым голосом, в котором явственно слышалось: «Опять очередные залетчики…»
- В город, товарищ старший лейтенант, - сдуру брякнул Виталька, на которого начальник патруля глядел в упор. Мог бы и соврать, что командир послал по каким-то там хозяйственным делам в соседнюю часть (их поблизости было несколько). А если «в город» - понятно, что имеется в виду увольнение. Только кто ж в увольнение ходит в повседневной гимнастерке и брюках, пилотках и сапогах! С уст Витальки уже сорвалось «ув», но он вовремя сомкнул губы. Однако ж старлейский слух уловил предательские звуки. Взор офицера из хмурого стал хитрым и колючим. Лешка бросил на Витальку уничтожающий взгляд – «ты ж нас топишь, дурак!» - и это тоже, похоже, не ускользнуло от внимания дотошного старлея.
- В увольнение, значит. отправились? – офицер оценивающе оглядел их. – А что же не по форме одеты, товарищи солдаты?
- Постирана форма, - вздохнул Виталька, слишком глубоко. Слишком по-актерски изображая досаду. – Сушится она, товарищ старший лейтенант.
- Предъявите-ка увольнительные, - так же устало, сухо потребовал офицер.
- Они… - стал мямлить Виталька. – Мы их того…
- Тоже постирали? – в голосе старлея отчетливо прозвучали ехидные нотки: попались вы, служивые, не отвертитесь, грубые нарушители воинской дисциплины. – Вместе с парадками?
Белый свет померк в глазах солдат: шелестящие деревья, воркующие голуби, заливистый дрозд, пестрые бабочки, бабушки на скамейках, мамы с колясками, щебечущие девушки на остановке, автобус, наконец-то показавшийся на горизонте…
- Мы их на КПП забыли, - встрял тут некстати Лешка. – Торопились – ну и вот… А вообще мы только что, несколько минут назад, буйного психа, вооруженного бритвой, поймали. Нам менты… то есть милиционеры обещали благодарность выписать за поступок! – гордо прибавил он. Уж лучше бы помалкивал.
- Так вы, значит, герои? – совсем уж ехидно протянул офицер, и тонкие губы его растянула нехорошая, неприятная улыбка. – Может, вы вдвоем целую банду обезвредили? Американский Рэмбо отдыхает.
- Никак нет! Только одного психа! – сказал как выстрелил Виталька.
- Надеюсь, военные билеты у вас имеются? Предъявите их, - улыбка мгновенно исчезла, лицо стало строгим, как у судьи при зачтении обвинительного приговора.
Незадачливые герои покорно, понуро полезли во внутренние карманы гимнастерок за документами, протянули их начальнику патруля.
Комендант гарнизона – плотный, лысеющий, невысокого роста подполковник – устроил бойцам разнос, лишь только те предстали перед ним. «Раздолбаи», «рановато дедовать начали, бойцы», «позор Красной Армии», «махновцы недобитые» - самые приличные фразы из тех, что слетели с уст умудренного жизнью служаки. Остальные слова и фразы украсили бы забор или сортир, но не речь товарища офицера. Но какая ж работа с личным составом вверенного попечению гарнизона без мата? Тем более, если перед вами – злостные нарушители армейской дисциплины. При этом подполковник изрыгал крепкие словечки совершенно спокойным, ровным, как поверхность болота, тоном, без какой-либо эмоциональной окраски – даже сухой деловитости, сквозившей в словах начальника караула.
Ни Лешка, ни Виталька не рискнули рассказывать грозному подполковнику о своем геройстве, чтобы не усугублять и без того незавидное положение.
Зато на «губе», куда их скоро доставили и оформили по всем военно-канцелярским правилам, собратья по несчастью, такие же самовольщики, с немалым удивлением и недоверием внимали рассказу Лешки и Витальки. И общий вердикт был: «Звездите, парни!» Впрочем, один старослужащий, тоже некстати нарвавшийся на патруль, им охотно поверил:
- Наш сосед по даче вот так же ружье отобрал у алкаша, который три дня бухал, а на четвертый стал по чертям палить. Его тоже маленько зацепил, он всем шрам свой показывал и гордился им как боевым ранением. Молодцы, я вам завидую. Все да всегда бы так! А то шпана всякая к честным людям пристает, а здоровые мужики мимо пробегают, будто ничего не происходит.
…Комбат, тоже в звании подполковника, которому позвонили из комендатуры и доложили о задержании бойцов-самовольщиков, был, в отличие от коменданта высказывался весьма темпераментно, брызгал слюной на телефонный аппарат и в такт суровым словам стучал ладонью по столешнице. Потом, вызвав командира роты и старшину, разразился поистине вулканическим словоизвержением, где единственной приличной фразой было «отправлю на дембель с последней партией» - далее поток отчаянной матерщины. Каково же было искреннее изумление подполковника, когда полчаса спустя позвонили из райотдела милиции и поблагодарили командование части, в которой служат такие бесстрашные и решительные воины, как рядовые Старченков и Буртов. На вопрос, где их можно найти, еще не отправившийся от потрясения комбат, произнес:
- Их не будет в ближайшие дни. Они доставлены на гарнизонную гауптвахту.
Потрясенный комбат полез в нагрудный карман кителя за таблетками от давления. В его голове не укладывалось: разгильдяи – и рисковали здоровьем и самой жизнью. Бывает же такое!
Начальник гауптвахты присвистнул, узнав, кто томится в солдатском узилище. Бойцы ВВС… Он вспомнил, что великий авиатор Валерий Чкалов тоже сиживал на «губе», но вся страна чтит его как героя. Вечером, когда солнце уже прошлось закатной кисточкой вдоль линии горизонта, дежурный по «губе» скомандовал скучающим бойцам: «С вещами на выход!»…
- Благодарности от милиции вы, конечно, получите, это факт. И от меня в благодарность – пять нарядов! – В завершение этой фразы командир разразился потоком отборных слов, адресованных несознательным бойцам, подрывающим воинскую дисциплину, и всем их предкам до седьмого колена.
Бодрый майор милиции на торжественном построении вручил «настоящим героям, которые не пройдут мимо и защитят советских граждан», грамоты в рамках. Сияющие, как солнце в день их подвига, воители-спасители грянули «Служу Советскому Союзу», следом прозвучала команда «Разойтись!»
- А теперь живо переодевайтесь и марш на кухню, картошку перебирать и чистить! – гаркнул старшина. Солдатские души, взлетевшее, было, над плацом едва ли не к самым облакам, плюхнулись оттуда в суровую армейскую реальность – будто незадачливый парашютист в грязную, скверно пахнущую лужу. Грамоты в рамках пришлось оставить в каптерке, спешно переодеться в потрепанное х/б и отправиться, куда приказало начальство.
- Виталька, а знаешь, я в одной книге читал, про французскую революцию: там один чувак, канонир, ну то есть пушкарь, на корабле орудие хреново закрепил, оно в шторм сорвалось и шороху наделало: металось по кораблю туда-сюда, все ломало в щепки. Но пушкарь этот его остановил, жизнью, можно сказать, рисковал. Так его генерал, за то, что он пушку остановил, корабль и моряков спас, его королевским орденом наградил. А за то, что орудие не закрепил и допустил всю эту фигню… короче, велел расстрелять.
- И наградил, и наказал «в одном стакане», так, что ли? Как нас с тобой.
- Выходит, что так. Сперва орден, потом – пулю.